Глава 5If you ever forgive...
И наступает черед времени. День сменяет утро, ночь – вечер, и Драко кажется, будто бы он вне этого времени, вне пространства, вне всего земного и реального. Грейнджер когда-то рассказывала о кино – маггловской забаве вроде колдографий очень большого размера, собранных в целый движущийся альбом. Время там летит с огромной скоростью. Герой стоит посреди улицы, а на заднем плане сменяют друг друга часы в сутках, времена года, поколения. Герой стареет, не сходя с места, а за его спиной утекает сквозь невидимые нити что-то, чего он лишен.
Сейчас он чувствует себя именно этим стареющим героем. Ничто не может тронуть его, задеть, согнать с лица привычную, уже, кажется, приросшую, ухмылку. «Айсберг!» - шепчутся за его спиной девчонки. Что это такое – он не помнит, а спросить больше не у кого. Порой он даже забывает звук собственного голоса, настолько неинтересно ему с кем-то разговаривать. Любой шум раздражает его, выводит из себя свет, бьющий в глаза, капель нервными шлепками взрывается в его голове. И как назло – все вокруг щебечет. В замок пришла весна.
А они ведь всего лишь дети. Много повидавшие, много потерявшие. Но все же пока еще дети. Наверное, поэтому они так радуются этой весне. Тайком играют на метлах в последние снежки, обстреливая друг друга с задором пятилетних карапузов. Придумывают розыгрыши. Уединяются в башнях. А Драко любую свободную минуту пропадает у озера. Там снег тает быстрее и никогда не бывает ненужных глаз. Он сидит на берегу и задумчиво швыряет маленькие белые комочки в воду. Много читает. Много думает.
В войне какое-то странное, подозрительное затишье. Уже месяц он не был дома, и ровно этот же месяц Дамблдор безвылазно сидит в замке, будто бы чего-то выжидая. Орден совсем расслабился. То тут, то там можно заметить оживленно препирающихся о чем-то гриффиндорцев. Рассудительные хаффлпафцы готовятся к выпускным экзаменам. Рэйвенкло всем факультетом ставит какие-то опыты. И лишь в подземельях Слизерина все по-прежнему.
Снейп и раньше заглядывал к ним редко, не то, что другие деканы, а теперь и вовсе не заходит, вызывая к себе, если нужно. Драко был у него всего лишь пару раз по каким-то совершенно незначительным поводам. Не сказать, что это сильно огорчает или задевает его. Наоборот, он рад этой нечаянной передышке, возможности чаще быть одному, реже видеться с отцом. Его все еще передергивает при воспоминаниях об этих встречах. Кто придумал, что напряжение и опасность схваток с противником определяется количеством трупов, крови и ран? Наверное, тот умник, который даже не подозревает, как скручивает в узел простой разговор с родным отцом. Как звенит воздух, когда смотришь тому в глаза, глаза, по которым не поймешь и не предугадаешь последующие действия, смотришь и понимаешь, что твоя такая драгоценная, такая единственная, такая неповторимая жизнь зависит сейчас даже не от любого неверного движения, - от любого взмаха ресниц. Тот, кто не знает, как вывернут ты наизнанку от этих, казалось бы, ничего не значащих, разговоров, как дрожат пальцы, запутываясь в волосах, обхватывая плечи случайных партнерш. Теперь, после всего, только с закрытыми глазами. Чтобы не представлять. Чтобы легче было представить.
Теперь ему больше некуда ходить и не в ком черпать тепло, нейтрализующее яд, которым насквозь пропитан Малфой-Менор. Он редко видит ее, только в Большом Зале и на уроках, но она никогда не бывает одна, как будто защищаясь от кого-то невидимого, цепляется за друзей вокруг. И уже они щедро отдаривают ей то тепло, которое она успела раздать. Ему хочется верить, что это было легко, ведь всего у нее было вдвойне. Поттер не выпускает ее руку, когда рядом, и вид их переплетенных пальцев режет сердце Драко острой бритвой. Но настоящей пыткой стало для него видеть ее с Луной Лавгуд. Более чем странная девица, недоразумение факультета Рэйвенкло, отличающаяся страстью к небылицам и совершенно безумным шапкам, в последнее время любимая собеседница Грейнджер.
Драко не ревнует так не то, что к Поттеру, он не ревнует так даже к Джастину Финч-Флетчли, который последнее время подозрительно часто ошивается вокруг нее с какой-то глупой улыбочкой на лице. Они беспокоят его, но не более. Лавгуд же Драко хочется убить. Сжимая кулаки до синих полукружий от ногтей на ладонях, он наблюдает, как Грейнджер склоняет голову к левому плечу, слушая пространные монологи ненормальной девицы. Как бродит по лицу рассеянная улыбка, когда она представляет то, о чем ей рассказывают. Как задумчиво она накручивает на палец прядь волос, обдумывая ответ или какую-то фразу. Как прикусывает губу, сдерживая недоверчивую усмешку.
Это все так знакомо Драко, знакомо до мельчайших деталей, вплоть до того, что он просчитывает все движения Грейнджер на три шага вперед. Просчитывает и воет от боли, вспышками пронизывающей его. Он сам лишил себя всего этого, добровольно отдал возможность дотрагиваться до чуда, дышать рядом, ловить взмахи пушистых ресниц. Поменял на внутренний комфорт, но, Мерлин, как же он просчитался! С той ночи они не разговаривают. Грейнджер каким-то чудом ухитряется не пересекаться с ним даже по делам старост. И что самое удивительное – Драко Малфой больше будто бы не существует для Поттера и Уизли. Он даже не может решить, что для него лучше: бесконечные изматывающие издевательства друг над другом, или этот взгляд сквозь, которым они теперь смотрят, случайно сталкиваясь в коридорах. Он абсолютно не заблуждается на свой счет – они все знают. Знают, и мстят за нее так, как умеют.
На прошлой неделе Дамблдор устроил им мини-турнир по квиддичу – бальзам на израненную душу команд – за звание Короля Весны. Судя по Трелони, которую натурально распирало от гордости, идиотская идея принадлежала именно ей. Не иначе как углядела в своих чашках, что это будет полезно для поднятия настроения студентов. Три матча в своей группе и матч-финал. Безусловно, - Гриффиндор-Слизерин. Безумный матч, наверное, самый короткий за всю историю школьных игр. Матч, закончившийся буквально в двадцать минут, когда Поттер изящно сделал вид, что не заметил снитч, зависший у него под носом. Снитч, который Драко не мог не взять. Первый выигрыш за шесть лет противостояния. Позорный выигрыш. Вчистую слитый матч.
Весь ужас победы Драко осознал лишь на земле, увидев лицо Поттера, искрящееся торжеством – Король Весны имеет право выбрать любую девушку для роли королевы, девушка оставляет за собой право отказа. Увидел и понял, что попал в вилку: даже если осмелится пригласить на глазах у всей школы, не вынесет холодного "нет". Всю ночь на балу он протанцевал с Панси Паркинсон, которой стоило большого труда сдерживать самодовольную улыбку. Грейнджер же не явилась даже на официальную часть.
Драко захлопывает книгу, поднимаясь со ствола поваленного дерева. Бесполезно – он все равно не видит ни строчки. На всю страницу только лицо Грейнджер, ее глаза, ее губы, растягивающиеся в улыбке от какой-то его особенно удачной шутки.
- Черт возьми! - злится он, встряхивая головой в безуспешной попытке прогнать видение. – Черт возьми, Грейнджер, почему все так сложно!
Он лукавит и ненавидит себя за это. Для нее все было еще сложнее, но она нашла в себе силы признать то, что происходит, не придумывать для этого каких-то оправданий и красивых оберток, а просто сказать ему. Не побоялась насмешек. За что и поплатилась. А он… Он стонет по ночам в подушку, не в силах перестать видеть ее во сне. Его тошнит от комка в горле, который не исчезает с той ночи, выворачивает от собственных чувств, которые давно ему неподвластны. Он задыхается без нее, без ее энергии, без уверенности, исходящей от нее, позволяющей ему поверить, что он сможет все, чего бы ни захотел.
- Все, хватит, это уже просто смешно, - недовольно бурчит он книге и решительно направляется к замку. Нужно немедленно найти Паркинсон и сделать с ней все то, что сегодня во сне он вытворял с темноволосой девчонкой, мучающей его любую минуту из двадцати четырех часов, имеющихся в сутках.
Решительности хватает ровно до лестницы, по которой поднимается она. С теми самыми волосами, в той самой мантии. Одна. Без Поттера, без Лавгуд, без младшей Уизли, которая теперь имеет обыкновение приклеиваться к Грейнджер по вечерам, когда та до посинения торчит в библиотеке. Сейчас же она совершенно одна. В руках сумка с книгами – ну, конечно, куда же еще вечером может направляться Грейнджер. Либо в библиотеку, либо к профессору Макгонагалл.
Он долго не может решить – верить ли собственным глазам, а потом, повинуясь какому-то секундному порыву, не задумываясь о последствиях, бросается за ней через две ступеньки, молясь лишь о том, чтобы лестница не вздумала поменять направление до того, как он достигнет цели. Успевает. Задыхаясь, хватает за плечи, рывком поворачивая к себе. И со странным удовлетворением видит в ее глазах страх. Наконец-то! Хоть какое-то проявление эмоций по отношению к нему. Невыносимо, когда ее глаза скользят по нему, словно по пустой стене. Она пытается вырваться, но он держит крепко.
- Почему ты теперь сидишь спиной к окну на обеде?
- Что? – она, как обычно, ожидает чего угодно, но он, тоже как обычно, умудряется обойти ее предположения.
- Повторяю вопрос, Грейнджер. Почему ты сидишь спиной к окну?
- Ты совсем свихнулся, Малфой? Какое тебе дело до того, как и где я сижу!
- Ты сидишь спиной к нашему окну! К моему! – рычит он, теряя контроль от ее близости, такой уже давно забытой, но от этого не менее желанной. Встряхивает ее за плечи. – Чтобы не видеть меня?!
- Иди к черту, Малфой! Отцепись от меня! Ты уже переходишь все границы, придурок несчастный, совсем одичал в своем...
Договорить она не успевает, потому что именно в этот момент Мерлину угодно, чтобы лестница начала свое движение. Проклятая лестница! Благословенная лестница! Грейнджер уже почти сошла с нее и теперь, поневоле, теряет равновесие и вынуждена ухватиться за него, чтобы не упасть. Он не упускает шанс воспользоваться этим и крепко прижимает девушку к себе. И в его объятии столько невыраженного чувства, столько отчаянной страсти, что она забывает о необходимости отталкивать его...
Лестница перемещается к совершенно противоположному крылу замка, и когда они сходят с нее, он все еще не в силах отпустить ее, прервать контакт, а она не может оторваться от его глаз, которые впиваются в нее, просверливая до самой глубины. Мерлин, как же она скучала по его глазам, по его рукам, по запаху, по телу, скрытому мантией. Как же она жила без этого всего, как смогла не сойти с ума после той ужасной ночи в башне.
Тогда она практически приползла в гостиную и ткнулась в плечо Рона, как побитая собачонка. К чести друзей, они не стали расспрашивать и упрекать. Молча сидели рядом, поглаживая по волосам, шепча что-то невразумительное и неважное про отмененный квиддич и шоколадных лягушек. А когда первые лучики солнца немилосердно забили в лицо, она поднялась с колен и, переводя глаза с одного на другого, твердо сказала лишь одно слово: «Все». И вопросы остались незаданными, и больше не требовалось рассказов, и не нужно было пояснять, что именно она так решительно оборвала сейчас.
И потянулось время, полностью захватившее ее в свой круговорот. Поначалу она старалась бороться, старалась продержаться на том запасе энергии, которую получила за все время общения в башне. Но все когда-то заканчивается без подпитки, и вскоре страх и неуверенность, так надежно упрятанные с помощью Малфоя, начали поднимать голову и осторожно пробовать исследовать территорию. Она спасается так, как может. Библиотекой, дополнительными занятиями, изматывающими дежурствами. Хуже всего приходится по вечерам, когда шальным водопадом затапливает нестерпимое желание подняться в башню, прикоснуться к знакомым стенам, опуститься на пол возле окна, представить себе, что вот-вот, спустя пару минут, поднимется он и насмешливо, так насквозь знакомо, протянет, что ее пунктуальность развивает в нем комплекс неполноценности. А она возмущенно фыркнет в ответ, что Малфоям не могут быть знакомы такого рода терзания.
Пару раз она действительно поднималась туда, когда была доподлинно уверена в его отсутствии в замке. То, что она находила, явно подтверждало, что он по-прежнему проводит там почти каждую ночь. Однажды она обнаружила следы крови на стене рядом с их любимым местом, а наутро, за завтраком, разглядела его сбитые костяшки. Она специально тогда пропустила всех, чтобы столкнуться с ним в дверях, но он лишь хмуро зыркнул на нее и, не оборачиваясь, пошел на улицу.
Конечно же, ей очень помогают друзья. Рон, Гарри, Джинни, мальчишки и девчонки, которые входили в состав знаменитого Отряда Дамблдора, а теперь негласно состоявшие в Ордене. Но настоящим спасением стала для нее Луна Лавгуд, которая однажды нашла Гермиону все в той же Башне Астрономии и два часа развлекала ее небылицами из журнала отца, деликатно не замечая льющихся по лицу девушки слез. С тех пор Луна не оставляет ее одну надолго. Поразительно, но чем-то она напоминает Драко. Безудержной ли верой в собственную правоту, безудержным ли желанием жить. Глядя в прозрачные глаза Луны, Гермиона видит огонь, так похожий на огонь в глазах Драко. Слушая ее голос, слышит тот энтузиазм, который помогал ему идти против всех. Именно Луна просидела с ней всю ночь бала в честь Короля Весны, бесхитростно заявив о том, что искренне сочувствует Драко Малфою, попавшему в такую неприятную ситуацию.
- Неужели бы ты согласилась? – довольно резко осадила она вскинувшуюся было Гермиону.
Та, опешив от нетипичного поведения Луны, но, признавая ее правоту, только молча помотала головой.
А Драко все больше уходит в себя. И все больше мрачнеет по возвращению из дома. Обиженное сердце Гермионы не желает признавать жалости, но все без толку. Да и что оно знает о нем, это глупое сердце. Разве оно может видеть и понимать то, что видит и понимает сама Гермиона. Смеясь и плача от этих диалогов с собственным сердцем, от того, как сильно злится она на себя, невесело усмехается по вечерам своему отражению в зеркале. «Свободная койка в клинике Святого Мунго для вас, мисс Грейнджер, найдется всегда, только намекните кому-нибудь, о чем именно вы так сердито бормочете себе под нос».
Она злится, но не теряет его из виду ни на минуту, и видит его бешеные глаза, когда Джастин Финч-Флетчли слишком часто и близко склоняется к ее уху, шепча о чем-то. Видит, как он сжимает кулаки, наблюдая, как спокойно Луна может подойти к ней на обеде, взять под руку, вызвать смех какой-то шуткой или очередной небылицей. Видит его осунувшееся лицо с синяками под глазами после очередной бессонной ночи в башне.
И сердце разрывается. Разрывается между обидой и жалостью к нему. К нему, такому запутавшемуся, такому раздавленному пониманием собственной ошибки, сгибающемуся под грузом осознания, что исправить ее нет практически никакой возможности. А по ночам ей снятся кошмары. Страх и ужас ожидания вернулись и она отчаянно цепляется за руку Гарри, который теперь практически не оставляет ее одну, с затаенной в глазах болью замечая, как напряженно она следит за Малфоем и его передвижениями.
Смешная мальчишеская месть на турнире за звание Короля Весны, придуманная ими, чтобы наглядно показать ей сущность Малфоя, только сильнее убедила ее в правильности собственных выводов. Она видела, как физически плохо Драко, стоявшему со снитчем в руке и испытывающему, похоже, лишь одно желание, - запустить шустрым шариком Гарри прямо по голове. «Мерлин! – кричало ее сердце, - только пусть он молчит, пусть он молчит!» И он промолчал. Побелевший от напряжения, избегая смотреть на нее, сверлил тяжелым малфоевским взглядом Гарри, который невозмутимо глазел в ответ, демонстративно обняв Гермиону сзади за плечи.
И Драко сломался, она отчетливо видела промелькнувшее в его глазах решение. «У тебя, конечно же, есть подходящее платье! - грубо бросил он Панси Паркинсон, широко распахнувшей глаза от недоверия и негаданного счастья. – Так приготовь его, моя королева должна блистать!»
- Рад за тебя, Малфой, ты возвращаешь себе былую ловкость! – издевательски крикнул ему вслед Рон. Гермиона дернулась в руках Гарри, но Драко не удостоил их даже поворотом головы. И еще долго она провожала глазами его сгорбленную фигуру.
С тех пор он очень редко попадается ей на глаза, да и подозрительное затишье в войне дало им долгожданную передышку. Гермиона радуется возможности подготовиться к экзаменам, и проводит в библиотеке все свободные вечера. А теперь он стоит, прижимая ее к себе железной хваткой, и у него такие сумасшедшие, кричащие обо всем глаза, что она понимает – еще чуть-чуть, еще капельку, и она сдастся, уткнется в его плечо, обхватит руками и закричит, какая же он сволочь, раз посмел так надолго оставить ее одну. Она изо всех сил сжимает виски пальцами и отчаянно мотает головой, пытаясь найти возможность хоть на один шаг отодвинуться от пропасти, в которую ее тянут его умоляющие глаза.
- Малфой, пожалуйста, - ее голос едва слышен, - отпусти меня, пожалуйста.
- Грейнджер, - шепчет он, не обращая внимания на ее слова, - Грейнджер, Грейнджер, Грейнджер...
Его руки беспорядочно ощупывают ее лицо, как будто бы пытаясь удостовериться, что это – действительно она, что он вновь может дотрагиваться до нее, чувствовать ее прерывистое дыхание, которое будит в нем то, что он так долго и тщательно контролировал, забивал вглубь себя. Теперь уже нет ни сил, ни необходимости сдерживать рвущиеся наружу чувства.
- Мерлин, Грейнджер! - стонет он, обхватив ладонями ее лицо. – Как же я скучал по тебе! Я чуть с ума не сошел, Грейнджер, черт тебя возьми!
Ошеломленная признанием, она успевает лишь вдохнуть, чтобы ответить что-то. Но он больше не сдерживается и начинает покрывать лихорадочными поцелуями ее лицо, спускается губами по шее, дурея от тихих протяжных стонов, чувствуя, как она цепляется за его плечи, чтобы не упасть. Дикое желание видеть ее глаза накатывает шквальными волнами, и он обхватывает ее шею теплой рукой, притягивая к себе, ловит губами ее прерывистое дыхание, погружаясь в водоворот эмоций, бьющих из ее глаз.
- Малфой... пожалуйста... – она не собирается ничего скрывать, она вся как на ладони, со всеми своими чувствами, всеми желаниями.
Обхватывает его за шею и подается навстречу так страстно, что он больше не медлит, приподнимает ее подбородок и накрывает губами ее губы, скользит языком в рот, выплескивает в этот долгожданный поцелуй все свое неистовое желание обладать ею, и мысли кончаются, вылетают из головы, и во всем окружающем мире остаются лишь ее губы, так доверчиво раскрывающиеся навстречу.
Сейчас друг для друга существуют лишь они. Нет войны, нет мира, нет Волдеморта и Дамблдора, нет ни Гарри, ни Рона, ни Паркинсон, нет даже Джинни Уизли, наблюдающей за ними из-за поворота...
