Глава 50. Попался!Победа Гриффиндора в квиддичном матче неожиданно становится отправной точкой для еще одного хорошего события, которое я уже не надеялся увидеть. По словам Невилла, после того, как Рон приносит ему извинения за все прошлые обиды, он решает не останавливаться на достигнутом и пойти дальше, и все-таки просит прощения у Гермионы. Она в ответ заверяет его совершенно искренне, что в ее дружбе со мной нет и не было ни намека на романтический интерес, и таким образом их прервавшиеся было отношения возобновляются с новой силой.
После этого эпизода я лично натыкаюсь несколько раз на них двоих в библиотеке, где Рон с похоронным видом штудирует тонны книг и делает конспекты под строгим контролем Гермионы, а она работает над его расписанием по подготовке к СОВ. К слову, если верить тем обрывкам разговоров, которые доносятся до всех вокруг, когда эти двое повышают голос, в расписании Рона на сон отведено всего пять часов в сутки, и совсем не отведено времени на отдых.
– Наотдыхаешься, когда СОВ будут позади, Рональд. Раньше нужно было об этом думать! – сердито отзывается Гермиона на все поступающие возражения.
Неприятным моментом становится то, что после благополучного воссоединения пары Уизли-Грейнджер я сам начинаю видеться с Гермионой куда реже, чем раньше, и с тоской замечаю, что скучаю по ее обществу. Хотя мы могли не разговаривать часами, просто сидеть рядом и готовиться к приближающимся экзаменам, она – к СОВ, а я – к своим экзаменам в маггловской школе, но внезапно лишившись этого, я вдруг понимаю, что успел привыкнуть. Рон больше не нападает на меня с угрозами, но и не торопится предлагать мир. Сказать по правде, большую часть времени Рон меня просто-напросто игнорирует. Впрочем, он все еще ощутимо напрягается, когда мне случается переброситься парой фраз с Гермионой.
Гермиона тоже это замечает и старается просто не давать ему лишний раз повода для очередного глупого приступа ревности, то есть начинает меня избегать, хоть и уверяет меня с виноватой улыбкой, что это только на время. Но не то, чтобы у меня в этой ситуации было право голоса, так что я просто решаю дать им больше времени наедине. Кроме того, мое собственное весьма загруженное расписание не оставляет особого пространства на сожаления по утраченному обществу Гермионы.
Другое знаменательное событие происходит на следующий день после квиддичного матча. Вся школа сидит за завтраком в Большом зале, в высокие окна влетают первые совы с утренней корреспонденцией. Перед Ремусом приземляется крупная амбарная сова, протягивая ему привязанное к лапке письмо. Он отвязывает письмо, смотрит на адрес отправителя на конверте и недовольно хмурится.
– Снова «Барнберри и партнеры». Готов поклясться, что они уже присылали письмо на прошлой неделе. Интересно, что еще за гадость они решили написать?
Я закатываю глаза.
– Просто открой его. Может быть, на этот раз прислали что-то хорошее.
Ремус скептически хмыкает, но открывает тем не менее письмо и принимается читать. Затем долгое, очень долгое время он не издает ни звука. Я успеваю намазать медовым мармеладом и съесть целых два тоста, а Ремус все сидит неподвижно, читая и перечитывая письмо.
– Ну, что там? – наконец не выдерживаю я, тоже заглядывая в лист пергамента.
Скользя глазами по строчкам, я с удовлетворением отмечаю, что вот теперь-то все так, как нужно. Луи Барнберри в самых затейливых и изысканных выражениях сообщает, что пособие по ЗоТИ Ремуса – просто шедевр, и что для всего его коллектива и для него, Луи Барнберри, лично, будет огромной честью опубликовать это пособие и заняться его распространением в книжные лавки. Ближе к концу письма Барнберри приносит самые униженные извинения за тот бред и чушь, которые написал в предыдущем письме, потому что момент написания письма трагическим образом совпал с особо неприятным приступом его тролльей лихорадки, и нижайше просит Ремуса не принимать то предыдущее письмо близко к сердцу. Я с гордостью думаю, что это письмо не могло бы быть лучше, даже если бы Барнберри писал его под мою диктовку.
Дальнейший вопрос Ремуса застает меня врасплох.
– Гарри, скажи честно, ты имеешь к этому какое-то отношение?
Я ловлю испытующий взгляд его янтарных глаз и стараюсь изобразить самое праведное негодование.
– Я? Ты это серьезно? При чем тут вообще могу быть я, Ремус? Ради Мерлина, у человека был просто приступ болезни, ты же сам видишь, из письма. Ты точно становишься параноиком.
Я сокрушенно качаю головой и берусь за очередной тост, краем глаза замечая внимательный взгляд Дамблдора, который, кажется, готов просверлить во мне дыру.
Ремус выдыхает.
– Прости, похоже, я и правда стал параноиком. Но после всех неудач я даже перестал надеяться, что… – он вдруг обрывает самого себя и поднимает на меня взгляд. – Гарри, ты ведь понимаешь, что это означает?
Глядя в его сияющие и неожиданно наполнившиеся влагой глаза, я чувствую, как в груди что-то болезненно сжимается. Я отвечаю, стараясь удержать голос ровным:
– Это означает, что у нас наконец-то появится вменяемое пособие по ЗоТИ. И даже если твердолобое Министерство магии не одобрит его в качестве основного школьного курса, у нас будет по крайней мере один нормальный учебник, который можно будет рекомендовать студентам для дополнительного чтения. Мы справились, Ремус.
Я улыбаюсь, и Ремус открыто улыбается в ответ, дружески и с благодарностью сжимая мое плечо.
– Да. Мы справились.
****
В последний день мая проходит обещанный Турнир дуэльного клуба, поглазеть на который собирается вся школа. Это оказывается даже вполовину не так зрелищно, как открывающая дуэль между Ремусом и Снейпом на вводном занятии, но все же нетрудно увидеть, что боевые навыки участников клуба за эти месяцы возросли в разы. Победителем выходит высокий молчаливый полукровка из Слизерина, и когда его факультету отходят положенные за выигрыш в турнире сто баллов, всем становится очевидным, что победителем межфакультетских соревнований в этом году также окажется Слизерин.
Впрочем, для студентов пятых и седьмых курсов остается кое-что посерьезнее, чем межфакультетские соревнования – это СОВ и ТРИТОН, которые предстоит сдавать уже совсем скоро. С самого начала июня школу охватывает форменное сумасшествие. В больничное крыло выстраиваются очереди студентов с теми или иными формами нервных расстройств, студенты используют каждую свободную секунду времени для того, чтобы лихорадочно зубрить что-нибудь к экзаменам, в коридорах процветает почти неконтролируемая нелегальная торговля магическими амулетами на удачу и стимуляторами памяти. Невилл заводит привычку по сотне раз на дню переспрашивать у меня что-нибудь по ЗоТИ, трансфигурации, или, что совсем уж возмутительно, зельям, чем вызывает у меня острое раздражение, потому что это никак не способствует моим собственным жалким попыткам вызубрить экзаменационные вопросы по математике, биологии, химии и всему прочему. Ремус, видя мою нервозность, дает мне значительные поблажки и берет все оставшиеся уроки ЗоТИ на себя. Так что всю первую неделю июня я практически не вылезаю из своей комнаты, обложившись учебниками и сборниками тестов со всех сторон, и отправляю профессору Венгерду по две совы на дню.
Словом, когда в субботу днем, посреди всего этого хаоса и кошмара, Ремус вдруг заявляет, что у него не хватает леших для экзаменов и что было бы неплохо, если бы я помог ему отловить парочку в Запретном лесу, моей первой и вполне оправданной реакцией становится негодование.
– Какие, к черту, лешие, Ремус? – возмущенно переспрашиваю я за обедом в Большом зале. – Экзамены на носу! Ты знаешь, что мне предстоит сдавать первый экзамен уже через неделю? Маггловский экзамен. Ты хотя бы представляешь себе, какими сложными могут быть маггловские экзамены?
– Когда ты в последний раз выходил на улицу? – неожиданно спрашивает Ремус.
Мне приходится существенно поднапрячься, чтобы вспомнить.
– В среду. Хотя нет, постой. Возможно, это был понедельник…
Ремус скептически поднимает брови.
– И ты считаешь это здоровым?
Я вздыхаю.
– Ладно, хорошо. Поймаем парочку леших. Но потом ты не трогаешь меня до конца экзаменов, идет?
Мы договариваемся взять все необходимое и встретиться на опушке Запретного леса. Я возвращаюсь в свою комнату, чтобы захватить с собой Силенси – со змеей я всегда чувствую себя увереннее в лесу. Затем я переодеваюсь в другую мантию, из грубой ткани и более прочную, влезаю в успевшие довольно-таки сильно разноситься за этот учебный год, но удобные кроссовки, и отправляюсь в путь.
Ремус уже ожидает меня на опушке неподалеку от хижины Хагрида. Издалека я вижу, как он переступает с ноги на ногу и выглядит слегка нервозным.
– Мы устраиваем охоту на леших, а не на вампиров, – напоминаю я, поравнявшись с оборотнем. – Нет поводов для волнения.
Ремус мягко улыбается, отводя взгляд в сторону, а затем, спохватившись, достает из кармана мантии небольшой холщовый мешочек на веревке и говорит:
– Возьми это, хорошо? Здесь небольшой зачарованный предмет, поможет приманить леших, если не удастся найти их самим.
Он перекидывает веревку через мою голову, так что мешочек остается болтаться у меня на шее. Уже отвернувшись от меня и направляясь к густым низко склонившимся деревьям, обозначающим начало Запретного леса, Ремус добавляет глухим голосом:
– Пока ничего с ним не делай. Мы используем его, только если не удастся найти леших достаточно скоро.
Я равнодушно пожимаю плечами и углубляюсь в чащу следом за Ремусом.
Отставляя в сторону приближающиеся экзамены и связанную с ними нервотрепку, настроение у меня действительно улучшается. Погода стоит дивная, я делаю несколько глубоких вдохов полной грудью, наслаждаясь свежим воздухом. Определенно, Ремус был прав: просто свихнуться можно, сидя взаперти в замке и занимаясь одной только зубрежкой к экзаменам. Иногда нужно делать перерыв. Где-то наверху деревья шелестят листьями, но здесь, внизу, совсем тихо и безветренно, даже мирно. Будто бы это никакой не Запретный лес, а просто обычный лес или даже парк – словом, что-то безопасное.
Мы идем хорошо знакомой дорогой со множеством троп, опушек и лесных прогалин. Я сам не замечаю, как перехожу на легкий крадущийся шаг, внимательно вслушиваясь в лесные звуки. Я почти физически ощущаю, как отдыхает мой перегруженный учебой мозг. Мы движемся в молчании: Ремус, вопреки обыкновению, не заводит свои истории из тех времен, когда Мародеры устраивали «вылазки на природу» каждое полнолуние, которых обычно вспоминает множество во время наших лесных прогулок и рассказывает своим спокойным размеренным голосом. Я тоже ничего не говорю, только всматриваюсь в постепенно сгущающийся лесной покров, стараясь разглядеть следы пребывания леших, которые, как известно, славятся своими талантами в маскировке.
Проходит довольно много времени, прежде чем я замечаю сквозь заросли смутные очертания болота, которое выглядит подходящим местом для обитания лешего. Я окликаю Ремуса, но он занят тем, что внимательно рассматривает что-то в противоположенной стороне небольшой лесной прогалины, на которой мы остановились, так что я решаю подойти немного ближе к болоту.
Некоторое время я продираюсь сквозь окружающие болото густые заросли, и мне приходит в голову, что, пожалуй, это не самая лучшая идея, потому что я создаю массу шума. Когда я наконец достигаю цели, болото выглядит пустынным: если здесь и были лешие, они, конечно же, успели удрать, заслышав издали о моем приближении. Вздохнув, я разворачиваюсь назад, чтобы вернуться к Ремусу.
Пока я пробираюсь обратно на опушку, у моих ног начинает потихоньку стелиться туман. Он все усиливается, на удивление скоро, и уже довольно густо висит в воздухе, когда я выбираюсь из зарослей окончательно. Ремуса нигде не видно.
– Ремус? – на пробу зову я.
Никто не отвечает, я пожимаю плечами и продолжаю идти дальше. Должно быть, он тоже заметил что-то, похожее на подходящее убежище для леших, и свернул с тропы. Я просто не вижу его из-за тумана. Но туман должен закончиться, рано или поздно.
Однако он все не заканчивается, даже напротив, делается таким плотным, что становится труднее дышать. Я уже давно миновал прогалину, на которой останавливались мы с Ремусом, и продолжаю двигаться в том направлении, куда он так внимательно всматривался, прежде чем я свернул к болоту. Но Ремуса по-прежнему нигде не видно, он словно в воду канул. Я отгоняю от себя неприятный укол беспокойства и ускоряю шаг.
Через какое-то время я вдруг замечаю, что деревья становятся намного гуще, обступают меня темной непроглядной стеной. Колючий терновник предательски выступает из-за ставшего совсем густым тумана лишь в самую последнюю секунду, длинные шипы и ветки цепляются за мантию, мешая идти. Раз или два острые терновые иглы впиваются в руки, и это вынуждает меня замедлить шаг и начать двигаться с большей осторожностью. Я стискиваю зубы и продолжаю упрямо идти вперед, старательно не замечая, каким частым и рваным становится мое дыхание, как гулко начинает колотиться сердце в ушах, как встает в горле тугой нервный ком, мешая сглотнуть.
Я не боюсь леса.
Мне приходится повторить это вслух.
Но если я не боюсь леса, то в чем причина?
Небо неожиданно темнеет. Всего миг – и опускаются сумерки, или это просто солнце не может пробиться сквозь сгустившийся туман и слишком плотный лесной покров. Я не выдерживаю и разворачиваюсь в обратную сторону. Нельзя продолжать идти в прежнем направлении, чаща становится только гуще.
Но повернуть назад значит признать, что я окончательно потерял контроль над ситуацией. Я сам не замечаю, как перехожу на бег. Острые ветки жалят лицо и руки, цепляются за мантию, но на этот раз я не сбавляют темпа. Мне просто хочется выбраться отсюда поскорее.
Где-то вдалеке раздается продолжительный, леденящий душу вой, прямо как в тот раз, приходит мне в голову. Как в тот раз, когда я, Дадли, Хейли, Дерек и остальные были уже совсем рядом с антиапарационным барьером. Я на мгновение замираю, как вкопанный, потому что что-то не в порядке. Сегодня ведь даже не полнолуние, думаю я. Даже не полнолуние. Мой взгляд цепляется за наросты Королевского лишайника на деревьях. Чем бы это ни было, это не может быть оборотнем. Вой обрывается.
Я снова перехожу на бег, стараясь не замечать сгущающегося холода, не замечать того, как дыхание начинает вырываться из груди с облачками пара, как медленно, капля за каплей, пробирающий до костей холод растекается по венам, ложится ледяной глыбой на грудь. Я чувствую, как волосы на затылке поднимаются дыбом, по спине прокатываются омерзительные мурашки. Сердце вдруг судорожно и тревожно сжимается, как от отчаяния, а потом, напротив, заходится в учащенном стуке.
Что-то не в порядке.
Я спотыкаюсь о корни деревьев и кубарем лечу на землю. Ударившись лицом, я разбиваю губу, и во рту появляется солоноватый привкус. Очки, к счастью, остаются целы. Когда я поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что туман впереди расступился, что я лежу на самом краю обрыва, настолько крутого и высокого, какой я просто не предполагал встретить в Запретном лесу. И там, внизу, под обрывом, зияет широкая темная лощина, которая напоминает что-то, что я уже видел прежде.
У меня в голове будто бы что-то щелкает, когда из-за деревьев с противоположенной стороны лощины появляется первый дементор. Это напоминает хогвартские земли, если смотреть с высоты Астрономической башни. Дементоры продолжают выступать из-за деревьев. Прямо как тогда, как в тот раз. Их полчище кажется бесконечным, они все появляются и появляются из-за деревьев, широко растекаясь по пустынной лощине, словно чернильное пятно. Холод усиливается.
Я разворачиваюсь назад, к лесной чаще, дыша коротко и поверхностно. Горло у меня сжимается в спазме.
Что-то совершенно, капитально, чудовищно не в порядке.
Неожиданно вокруг повисает тишина, настолько полная, что невозможно не заметить отчетливый звук, очень похожий на одинокое хлопанье крыльев, но все же другой. Скорее, это похоже на звук, с которым кусок плотной материи трепещет на очень сильном ветру, понимаю я, и сощуриваю глаза, пытаясь разглядеть источник звука в глубине леса. И тут с каким-то нехорошим, тяжелым и мрачным чувством, я все-таки замечаю его.
Он приближается ко мне из-за деревьев, летит, стелется по ветру всего в нескольких футах над землей, по своему обыкновению, не нуждаясь для этого ни в волшебной палочке, ни в метле. Его бледная кожа будто бы источает свое собственное сияние, она кажется даже слишком белой на фоне черных деревьев и еще более черной мантии. Его красные глаза с вертикальными полосками зрачков мерцают в холодном ликовании, когда он легко опускается на землю напротив меня, ступая по траве мягко и бесшумно.
К этому моменту мне удается достаточно взять себя в руки, чтобы подняться на ноги и прямо встретить его взгляд.
– Гарри Поттер, – он шипит это на парселтанге, его змеиные губы расползаются в плотоядной ухмылке. – Ты кажешься не слишком-то удивленным увидеть меня здесь.
Я улыбаюсь горько и зло.
– Почему я должен быть удивлен? Я знал, что ты появишься, рано или поздно. Ты как клещ, Том. Если раз вцепишься, то от тебя уже не отделаться. Лучше скажи, где ты прохлаждался все это время? Я дал тебе… не знаю, лет пятьдесят форы, а ты так и не захватил мир и не истребил всех магглорожденных... Похоже, ты теряешь хватку, – я качаю головой в притворном разочаровании.
Волдеморт делает небольшой шаг вперед как бы невзначай, заводя руку за спину. Я едва заметно отступаю назад, поворачиваюсь немного боком, готовый принять бой в любую секунду.
– Ты забываешь про веселье, – склабится Волдеморт. – Если бы я захватил мир еще до твоего рождения, скажи мне, как я мог бы вполне насладиться тем, чтобы убить всех твоих друзей, всех людей, которые дороги тебе, Поттер, одного за другим, снова? Как я мог бы получить наслаждение видеть твои слезы, слушать твои мольбы, окончательно раздавить тебя и уничтожить? Я не желаю тебе… легкой смерти, уж поверь.
Я чувствую, как мое лицо каменеет.
– На этот раз не выйдет, Том. Я убью тебя или умру, пытаясь, прежде, чем ты доберешься хоть до кого-нибудь из моих друзей.
Я протягиваю вперед руку, и в моей распахнутой ладони недвусмысленно появляется пылающая сфера магии. Губы Волдеморта расплываются в издевательской усмешке, он почти смеется.
– Ты в этом уверен, Поттер?
У меня внутри что-то холодеет, но я стараюсь держать голос ровным, когда задаю вопрос:
– Что ты имеешь в виду?
– Твой оборотень. Вы ведь входили в этот лес вместе, не так ли?
Мне кажется, что сердце обрывается у меня в груди. Ремус. Он не мог убить Ремуса, только не снова.
– Это неправда, – говорю я, хотя губы у меня немеют. – С Ремусом все в порядке.
Волдеморт качает головой в притворном сожалении.
– Кто бы мог подумать, что тебе придется потерять его – снова, а, Поттер? Он был дорог тебе… С тех пор, как я убил его – убил его в первый раз, я имею в виду – тебе ведь так и не удалось сотворить ни одного Патронуса, верно? Возможно, ты так горевал по нему, что в тебе просто не осталось достаточно света… Но что, если это не так, Гарри? Что, если ты не мог больше вызывать Патронуса, потому что в тебе было уже слишком много тьмы? Что, если ты темный, такой же темный, как я, что, если все твои попытки убить меня – это не более чем холодный и просчитанный шаг к захвату власти? Скажи, сейчас, когда твой оборотень снова мертв, и ты можешь сполна отдаться ярости, ненависти и гневу… Когда мы одни в этом лесу, и никто больше не может слышать тебя… Скажи мне правду… Ты ведь хочешь убить меня, Гарри Поттер, чтобы стать следующим Темным Лордом?
– НЕТ!
Я вытягиваю вперед вторую руку, и заклинание у меня в ладонях пылает огнем и шипит, как змея. Густая зловещая тьма сочится сквозь мои пальцы, срываясь ядовитыми каплями вниз, на траву.
– Ты лжешь, – говорю я, глядя ему прямо в глаза, и мне кажется – глупость, но мне кажется, всего на секунду, что я вижу в этих красных глазах страх. – Ты лжешь, как всегда, но это неважно. Кое в чем ты прав. Я убью тебя, Лорд Волдеморт, прямо сейчас, и ты не можешь сделать ничего, чтобы помешать этому.
Я уже готов отпустить заклинание, когда Волдеморт вдруг делает нечто очень странное. Он не пытается закрыться от меня щитом, а вместо этого делает шаг вперед, по-прежнему безоружный, протягивая руку к моей груди, смотрит мне прямо в глаза и говорит:
– Гарри, пожалуйста, остановись.
Это настолько дико, что я мешкаю секунду или две, и этого промедления оказывается достаточно, чтобы он успел протянуть руку до конца и сорвать с моей шеи небольшой холщовый мешочек на тонкой веревке.
Морок рассеивается.
Я обнаруживаю себя посреди залитой солнцем поляны в Запретном лесу. Прямиком напротив меня стоит Ремус Люпин, сжимая в кулаке холщовый мешочек на веревке. Его глаза с расширенными зрачками неотрывно прикованы к сфере с заклинанием в моих ладонях, и исходящая от сферы густая тьма срывается каплями вниз, на землю, просачиваясь сквозь мои пальцы, отчего трава на поляне с шипением съеживается и обращается в тлен. В земле, там, куда попадают частицы заклинания, остаются лишь покрытые пеплом черные рытвины, и Мерлин знает, как глубоко они идут.
– Ремус, отойди в сторону, – говорю я так спокойно, как только могу, учитывая обстоятельства.
Оборотень делает несколько медленных и плавных, очень осторожных шагов назад, по-прежнему не сводя взгляда с заклинания в моих ладонях. Мое лицо чуть подрагивает от напряжения, я чувствую, как пот, выступивший на лбу, каплями ползет вниз, разъедая глаза. Но я должен держать заклинание, во что бы то ни стало, я не могу позволить себе выпустить его в Ремуса.
Если быть до конца честным, я не могу позволить себе выпустить это заклинание во что бы то ни было на расстоянии пары-тройки миль вокруг без угрозы массивных разрушений.
– Силенси, тебе тоже нужно уйти, – шиплю я на парселтанге.
Змея, видимо, и сама понимает, что с этим ей не справиться, потому что без лишних пререканий срывается с моей руки и скрывается в лесных зарослях гладкой черно-серебристой лентой.
Убедившись, что в непосредственной близости от меня не осталось никого, кому я могу навредить, я делаю глубокий вдох, а затем проделываю тот же фокус, что и тогда, с кентаврами – я смыкаю ладони. Заклинание врезается в руки пылающими иглами, от боли глаза застилают слезы, и это все равно, что пытаться сжать в ладонях раскаленную добела булаву. Но я плотнее стискиваю челюсти и упрямо продолжаю сводить руки ближе, до тех пор, пока заклинание в моих ладонях не начинает искажаться по краям со злым шипением. Затем оно съеживается окончательно и рассыпается чернильными брызгами. Если я и кричу, то не слышу собственного крика.
Я очень отстраненно отдаю себе отчет в том, что падаю на колени и опираюсь горящими болью ладонями в почерневшую выжженную землю, пытаясь сохранить хоть какое-то равновесие.
Мое плечо сжимает чужая рука.
– Гарри?
Я вскидываю голову, чувствуя такую невероятную злость, что едва могу дышать.
– О чем ты только думал?! Я мог убить тебя! Я чуть было не убил тебя, Ремус, черт тебя дери!
Я воплю похлеще банши, но затем вдруг натыкаюсь взглядом на выражение лица Ремуса и осекаюсь, потому что оно выражает… шок, по меньшей мере. Больше страх, даже, скорее, ужас. И дикое, полнейшее, глухое непонимание того, чему он только что стал свидетелем.
И тут меня окатывает осознанием того, как же глубоко я, в сущности, влип.
Я делаю глубокий размеренный вдох, чтобы успокоиться, и губы у меня кривятся от сожаления. В конце концов, я знаю выход из этой ситуации. Я уже проходил это со Снейпом, не так ли?
Я не узнаю собственный голос, настолько глухо и безжизненно он звучит.
– Прости меня, но сейчас мне придется стереть тебе память.
Однако попытка подняться на ноги оказывается бесполезной, мои колени подгибаются от слабости. В конце концов это Ремус подхватывает меня под правую руку и помогает встать ровно.
– Уверен, что чувствуешь себя в подходящей форме для стирания памяти?
Невероятно. Он действительно пытается шутить.
Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть Ремусу в лицо, и с изумлением обнаруживаю на его губах усмешку. Мне приходится опереться сильнее на его руку, чтобы сделать первый осторожный шаг. В ушах звенит, мысли путаются, мне сложно сосредоточиться.
– Ладно, я сотру тебе память, когда мы вернемся в замок.
Мне кажется, я упускаю нечто важное. Я останавливаюсь и хмурю брови, оглядываюсь по сторонам.
– Ты не видел мою змею?
Ремус молча кивает головой куда-то вправо, и я облегченно выдыхаю, когда вижу Силенси, которая проворно прокладывает себе путь в высокой траве. Змея взбирается по моей ноге вверх, затем перекидывается на левую руку, которой я не держусь за Ремуса, пробирается под рукав мантии и привычно замирает там.
Я вслух делаю предположение, что путь до замка займет теперь куда больше времени, чем путь сюда, и Ремус кивает, молчаливо соглашаясь. Я вижу, как он внимательно наблюдает за мной искоса, краем глаза. Почему он до сих пор не задает вопросов?
– Что за чертовщина это была, в любом случае? – не выдерживаю я. – Ты видел все то же самое, что видел я?
Ремус кивает:
– Да, я видел все происходящее так, как это видел ты. Что касается твоего первого вопроса… Это был ведьмин мешочек с заговором. Он нацелен на психику. Он образует в ограниченной области пространства своего рода морок, в котором кратковременно воплощаются в жизнь страшные или беспокойные идеи того человека, на которого заговор направлен. Такого рода магию используют в терапевтической колдомедицине. С их помощью у человека получается пережить пугающие или тревожные для него события в относительно мягкой форме и легче справиться с ними.
– В мягкой форме? – в неверии переспрашиваю я. – Я едва не убил тебя! Ты должен был предупредить меня, что все это происходит не в реальности!
– Я хотел бы, уж поверь, – вздыхает Ремус. – Но тогда заговор не подействовал бы. Если человеку удается осмыслить происходящее и понять, что оно не является правдой, морок рассеивается. В любом случае, я не понимаю случившегося. Я имею в виду, я
глобально не понимаю случившегося, но, кроме того, я не понимаю, почему сам заговор подействовал таким образом. Видишь ли, его можно нацелить на определенное событие. Дамблдор считал, что твоя неспособность творить магию связана с тем эпизодом с оборотнем. Таким образом, заговор был нацелен на то, чтобы воссоздать именно этот отдельно взятый эпизод из твоего прошлого и помочь тебе преодолеть связанный с ним психологический блок. Для этого я и привел тебя в лес, я подумал, что это единственный способ заставить все выглядеть правдоподобным.
– Вой оборотня, – вспоминаю я. – В какой-то момент я слышал его. Но я знал, что сегодня не полнолуние, что это не мог быть оборотень.
Ремус хмурит брови и кивает.
– В этом есть смысл. Я не эксперт в таких вещах, но могу предположить, что этого знания было достаточно, чтобы развеять первоначальное колдовство. После этого заклинание просто-напросто настроилось на то, что тебя действительно беспокоит. И, сказать по правде… Я до сих пор не могу взять в толк, что, черт побери, это было.
Я ничего не отвечаю, и Ремус негромко продолжает:
– Но в этом и есть причина, не так ли? Все это время ты отвергал малейшие попытки вернуть тебе магию, но все это только потому, что ты уже и без того владеешь магией. Беспалочковой невербальной магией, ради Мерлина. Но… как?
– Это долгая и до ужаса невеселая история, Ремус, – вздыхаю я. – В любом случае, не думаю, что имеет смысл ее рассказывать, раз уж я все равно сотру тебе память, как только…
– Как только физически будешь на это способен?
– Да, именно.
Это дико, что после этого заявления Ремус по-прежнему помогает мне идти к замку. В нем нет ни малейшего опасения или настороженности, даже после того, как он видел мою магию, и, ради всего святого, даже после того, как я едва не уничтожил его чертовым заклинанием.
Некоторое время мы идем в молчании. Я стискиваю зубы и стараюсь дышать медленно и размеренно, концентрируясь на том, чтобы переставлять свои дрожащие ноги одну за другой.
– Имя, которое ты произнес, когда разговаривал с тем… человеком… существом… – говорит вдруг Ремус. – Лорд Волдеморт. Что-то знакомое.
Я останавливаюсь так резко, что едва не валюсь с ног.
– Так ты уже слышал его? Когда это было?
Ремус хмурится и качает головой:
– Не уверен, но мне кажется… Да, точно, думаю, что это было оно. Это впервые появилось на нашем втором курсе, если мне не изменяет память. Слизеринцы любили посвящать Лорду Волдеморту свои выходки. Глупая шутка. Они могли проклясть тебя так, чтобы у тебя по всему телу выросли полипы, и пафосно заявить: «Я совершил это темное злодеяние во имя Лорда Волдеморта». Гриффиндорцы в отместку стали насылать на них проклятия «во славу Фараона Нептутета». Это была детская шалость. Думаю, позднее это баловство просто сошло на нет.
Я хмыкаю, потихоньку возобновляя наш медленный путь к замку.
– Ну вот, опять. Ты тоже говоришь об этом, как о какой-то детской шутке. Но Волдеморт реален. Вопрос только, где он прячется от меня?
Мы почти не разговариваем до самого замка. Несколько раз я прошу Ремуса сделать остановку и отдыхаю, облокотившись спиной о ствол дерева или присев на поросший мхом камень. В такие минуты Ремус просто спокойно ожидает рядом, сосредоточенный и молчаливый, полностью погруженный в свои мысли. Судя по всему, ему в голову даже не приходит, что он мог бы просто… оставить меня здесь. Или он не воспринимает мое обещание стереть ему память достаточно серьезно. Но я чувствую, с каждой минутой, как силы постепенно возвращаются ко мне, и знаю, что Ремус видит это тоже.
Уже смеркается по-настоящему и в небе зажигаются первые тусклые звезды, когда сквозь деревья показываются гостеприимные огни хижины Хагрида.
– Остановись, – негромко говорю я, не выходя из леса до конца. – Мы сделаем это здесь.
Ремус послушно останавливается на месте, я подхожу ближе, делаю глубокий вдох и прикладываю руки к его вискам. Мои пальцы чуть подрагивают. Ремус смотрит мне прямо в глаза, но ничего не делает, чтобы избежать этого. Словно каким-то абсурдным образом доверяет мне в этом, позволяет мне сделать этот выбор за него.
– Ты не обязан делать этого.
Он говорит это очень мягко. Я болезненно прикрываю глаза и сглатываю.
– Но я должен, Ремус.
– Посмотри на себя. Я знаю, что значит хранить тайну, Гарри. И мне кажется, что груза твоей тайны достаточно, чтобы свести с ума любого. Тебе не кажется, что для одного человека это чересчур?
Я усмехаюсь почти невольно.
– Быть мной – это совсем не то же самое, что быть оборотнем, Ремус, уж поверь. Быть мной – это в тысячу раз хуже.
– Ты мог бы разделить это со мной, – предлагает он.
Так запросто, словно мы говорим о какой-то ерунде, будто бы он предлагает разделить на двоих какую-то пустяковую задачу. Я горько улыбаюсь.
– Это сейчас ты так думаешь, Ремус. Но что, если я скажу тебе, что ты меня совсем не знаешь?
– Это значит только, что теперь у меня будет возможность по-настоящему узнать тебя, – по-прежнему спокойно и ровно отвечает он.
Мой голос падает почти до шепота.
– Что, если я скажу тебе, что я убийца?
По лицу Ремуса проходит короткая судорога, но он не отводит взгляда в сторону, когда отвечает:
– Я скажу, что ты не выглядишь как убийца для меня. Гарри, мы решим это. Пожалуйста, дай нам шанс решить это.
Его янтарные глаза кажутся ярче обычного от наполняющих их слез.
Проклятье.
Я не могу.
Мои собственные глаза жгут горячие, злые слезы, и я несколько раз с силой моргаю, прогоняя их прочь. Ну же, давай, соберись. Я теснее прижимаю пальцы к его вискам, воздух вокруг нас начинает потрескивать от нарастающей магии. Я стараюсь сосредоточиться на том, что вижу в сознании Ремуса, на тех воспоминаниях, которые мне нужно запереть навсегда. Я говорю себе, что это к лучшему. Я повторяю это вслух.
Ремус мягко выдыхает и закрывает глаза.
И тогда, все еще выискивая нужные воспоминания в его сознании, я вдруг чувствую это. Эту огромную горечь, это сожаление – обо мне, подумать только, это душераздирающее, неисполнимое желание все исправить. И если бы только…
Проклятье!
Я отдергиваю руки, как от электрического разряда. Легкий гул магии сходит на нет и затихает. Ремус вскидывает на меня пораженный взгляд.
– Я не могу.
Мой собственный голос звучит глухим, чужим и неживым. Я чувствую себя слабым.
Я едва замечаю, как это происходит. Только что Ремус стоял в шаге от меня и смотрел на меня с этим потрясением во взгляде, и вот он уже совсем рядом, заключает меня в утешительные объятия, которых я, конечно же, не заслуживаю.
Я цепляюсь за него так крепко, словно он последний оставшийся человек в этом мире.
– Тише, Гарри. Все хорошо, тише, это пройдет.
И тут я замечаю, что все мое тело сотрясается от глухих, сдавленных рыданий.
****
– Я могу зайти? – дружелюбно поинтересовался Дамблдор, когда двери массивного жилища наконец отворились, являя взору полного низкорослого хозяина, который смотрел на незваного гостя с настороженностью и неприязнью.
Впрочем, в следующую секунду профессиональная учтивость взяла верх, и Луи Барнберри посторонился, пропуская своего гостя внутрь.
– Здравствуйте, Альбус. В чем дело? Вы, верно, хотите сделать заказ для школьной библиотеки?
– Можно сказать и так, – с готовностью кивнул Дамблдор. – Я слышал, вы вот-вот издадите одно любопытное пособие по ЗоТИ... Не желаете ли рассказать подробнее?
Они уселись в гостиной за чашкой чая. Барнберри нервничал и мямлил.
– Да-да, очень интересное пособие, я действительно собираюсь...
– Но что там с этой историей? – живо интересовался Дамблдор. – Вы, кажется, решились опубликовать эту книгу не с первого раза?
– В-видите ли, моя лихорадка... – заикался Барнберри в ответ.
– Все дело в том, что Ремус Люпин – оборотень, не так ли? Ну что вы так смотрите, мой дорогой Луи? Конечно же, мне об этом известно. Мистер Люпин работает в настоящее время у меня, в Хогвартсе.
– Значит, вы должны понимать… – бормотал Барнберри. – Вы должны понимать как никто другой, Альбус, что есть риск, есть очень большой риск… И моя репутация…
– Да-да, конечно, прекрасно вас понимаю, – с энтузиазмом кивал Дамблдор. – Вы очень храбры, что все-таки решились…
И так далее, и все в таком духе.
Когда Дамблдор покидал издательство, все же разместив заказ на несколько экземпляров книги для школьной библиотеки, ему удалось собрать достаточно большое количество мысленных образов с поверхности сознания Луи Барнберри. Очевидно, тема его очень волновала, он то и дело возвращался мыслями к тому эпизоду, когда…
Но следовало перенести эти воспоминания в думосбор, прежде чем делать какие-либо выводы.
Полчаса спустя Альбус Дамблдор сидел возле опустевшего думосбора, глубоко погруженный в размышления.
По большому счету, он не нашел ничего. Гарри ничего не делал. У него была любопытная мантия-невидимка, но только и всего. Кроме мантии не было никакой магии, не было никаких конкретных угроз, ни единым словом или жестом он не дал понять, что сделает, если Барнберри нарушит уговор. Он просто говорил, спокойно, даже вежливо. Но выглядел при этом самоуверенным и… будто бы опасным. Словно те самые главные угрозы, о которых он так ни разу и не сказал вслух, были чем-то ужасным, и словно он не будет колебаться ни секунды, прежде чем привести их в исполнение. Это невысказанное обещание чего-то ужасного, что он может без колебаний выполнить, если ему пойдут наперекор, сквозило в его поведении, жестах, но особенно было заметным в его глазах. Барнберри до сих пор был напуган его взглядом. Дамблдор уже не первый раз задавался вопросом, откуда у пятнадцатилетнего мальчика могли быть такие глаза…
Он встряхнул головой. Это все было не то. Как он мог думать, что Гарри Поттер может представлять опасность?
Но ему на ум вдруг почти против его воли снова пришли слова Северуса, когда тот рассказывал, почти задыхаясь от гнева, о том, что за книги Гарри берет из Запретной секции.
– Сто двадцать восемь, Альбус! Это досконально точное число темномагических книг, которые Поттер забирал из Запретной секции библиотеки с начала года. И вы можете говорить мне что угодно, но ни один дуэльный кружок в мире не оправдывает того, что пятнадцатилетний мальчишка читает такое количество книг о темной магии! У Поттера нездоровые интересы. Мне любопытно узнать, после того, что я вам сказал… вас все еще так уж вдохновляет идея вернуть ему магию? Вы не боитесь, что тем самым собственноручно вырастите чудовище?
Чудовище. Но фокус в том, что с магией или без, Гарри Поттер и так был для Северуса чудовищем. Северус сделал его козлом отпущения за все свои душевные раны, все неудачи своей жизни, и едва ли в этом мире было хоть что-то, что могло бы убедить его в обратном.
Но было кое-что еще. Тот артефакт, о котором Гарри расспрашивал домового эльфа, Добби... Здравый смысл подсказывал Дамблдору, что это было не к добру, что за этим стояло нечто... тревожное, нечто угрожающее. Откуда, ради Мерлина, он мог узнать об этом предмете, где вообще он мог увидеть нечто подобное? Вместе с тем, Гарри был вполне искренен, когда говорил, что по его сведениям этого предмета нет в Хогвартсе. Мог ли мальчик, опять же, просто-напросто увидеть где-то его изображение и заинтересоваться? Эта мысль, по крайней мере, утешала.
В конце концов, Дамблдор постарался попросту запретить себе и дальше думать в этом направлении: это приводило его к идеям, в которых было нечто подлое. Даже на секунду предположить, что этот мальчик, который уже и без того перенес в своей юной жизни столько страданий по его, Дамблдора, вине, мог скрывать какую-то темную тайну, мог представлять опасность, казалось недостойным. Дамблдор уже давно без обиняков признавался самому себе в том, что многие, слишком многие вещи, которые касались Гарри Поттера, каким-то непостижимым образом оставались для него загадкой. Но по-настоящему важным было то, что Гарри был хорошим человеком. Если уж быть до конца честным, не стоило списывать со счетов тот факт, что Гарри вообще пошел на все это представление с Барнберри и шантажом только для того, чтобы помочь Ремусу Люпину, своему другу. И директор сильно сомневался, что это было одной из тех вещей, которые действительно стало бы делать то «чудовище», о котором в запале эмоций с такой убежденностью говорил Северус.
****
– Я не знаю, с чего начать, – говорю я.
Я сижу в мягком уютном кресле в комнатах Ремуса, сам он расположился напротив меня на диване, в руках у нас по чашке горячего чая. Моя чашка чуть подрагивает в ладонях и издает едва слышный дребезжащий звук, сталкиваясь с фарфоровым блюдцем. После недавних событий в Запретном лесу все мои беспокойства об экзаменах предсказуемо отходят на второй план, и я прихожу к Ремусу, чтобы выложить ему наконец все начистоту и выяснить, как он к этому отнесется.
Но я не знаю, с чего начать.
– Начни сначала, – советует Ремус.
Я прикрываю глаза и выдыхаю. И проходит несколько долгих минут, прежде чем я наконец собираюсь с силами и негромко начинаю, по-прежнему не открывая глаз:
– Думаю, не ошибусь, если скажу, что все началось с одного Пророчества…
Ремус оказывается очень хорошим слушателем. Он ничем не противоречит мне и не перебивает, когда я рассказываю ему о вещах, которые идут полностью вразрез с реалиями этого мира. Поначалу эта история дается мне с огромным трудом, но потом все легче и легче, и картины, которые я держал запертыми в самых дальних уголках разума годами, изливаются из меня будто бы помимо моей воли. И я рассказываю Ремусу о том, как Темный Лорд с нелепым именем Волдеморт, настолько ужасный, что волшебники даже боялись называть его имя, убил Лили и Джеймса Поттеров, и о том, как я, их единственный сын, каким-то непостижимым образом уничтожил этого монстра, отделавшись только шрамом на лбу. Я говорю, как отправился к своим маггловским родственникам, и даже не знал, что я волшебник, до самого своего одиннадцатого дня рождения, когда вдруг получил письмо, которое перевернуло мою жизнь. И я рассказываю ему о Роне Уизли и Гермионе Грейнджер, моих преданных друзьях, которые всегда были на моей стороне, и о наших нелепых, сумасбродных приключениях. Я рассказываю ему о своем четвертом курсе и о смерти Седрика Диггори, о воскрешении Волдеморта и о том, как из-за моей глупости и самонадеянности погиб Сириус Блэк.
Эта история становится все мрачнее, но я не позволяю себе остановиться ни на секунду, потому что стоит мне сделать это, и я уже не найду сил продолжить. Так что я рассказываю Ремусу, как Северус Снейп убил Альбуса Дамблдора на вершине Астрономической башни и как я не смог этому помешать, и как мы втроем, я, Рон и Гермиона, бросили школу, чтобы искать хоркруксы, потому что этого хотел от меня Дамблдор, и как потом все пошло наперекосяк.
Пока я рассказываю, мне приходит в голову, что она могла повернуться по-другому, эта война, если бы в Отделе тайн не изобрели заклинание, обнаруживающее Империус. Ведь в самом начале Волдеморт пытался провернуть все тихо, без шума, как смену режима. Он ставил «своих» людей у власти в Министерстве магии и применял Империус к тем, кто уже плотно сидел на местах и был уважаем магическим обществом. Еще немного Третьего Непростительного могло бы обеспечить ему легкую победу, не самую громкую, но несомненно впечатляющую.
Но затем появилось то заклинание, позволяющее обнаружить Империус на расстоянии, и Волдеморту ничего не оставалось, кроме как оставить в покое министерских чиновников и начать открытое противостояние, кроме как объявить войну, чтобы взять силой то, что не удалось получить хитростью. И там, на войне, где все было, как положено, с противоборствующими лагерями, осадами, кровавыми боями, пытками, предательствами, убийствами и страхом, мне ничего не оставалось, кроме как остановить на какое-то время поиски хоркруксов и вернуться в Орден Феникса, а позднее присоединиться к министерским аврорам. Я должен был вступить в ряды тех, кто выбрал стать солдатами в этой войне, сражаясь за свои жизни и за жизни своих близких. Я должен был быть там, с ними, чтобы сражаться с ними бок о бок, чтобы дать им знать, что я, их «Спаситель», не оставил их. Это дало Волдеморту хорошую возможность перепрятать свои оставшиеся хоркруксы и сделать новые, и в результате война затянулась на годы, распространяясь все дальше и отнимая у людей все, чем они дорожили.
Я упускаю момент, когда слезы начинают открыто струиться по моим щекам, и картины той войны, ничуть не менее реальные, чем прежде, предстают перед моим мысленным взором одна за другой.
И я рассказываю Ремусу, как погибли Рон, Гермиона и остальные, как погиб Ремус Люпин, его жена Нимфадора Тонкс и их нерожденный ребенок, рассказываю про Джинни Уизли, которую убили на моих глазах.
– Когда она погибла, я думал, что… не знаю, думал, что солнце должно погаснуть. Что ничего уже не будет прежним без нее. Но этого не произошло. Я продолжал жить, сражаться и убивать, как и прежде. Просто еще одно имя добавилось в список тех, кого я не сумел спасти и за кого обязан был отомстить. Только имя. И это оказалось самым страшным, ты знаешь? Что солнце не погасло.
Я крепко зажмуриваюсь и сглатываю горечь, принесенную воспоминаниями. Проходит несколько долгих секунд, прежде чем мне удается вновь посмотреть на Ремуса и через силу продолжить.
Слегка дрожащим голосом я рассказываю, как смерть Джинни Уизли стала своего рода поворотной точкой в той войне. Рассказываю про свою магию, которая выросла многократно, которая вышла из-под контроля, и которой тем не менее оказалось недостаточно для того, чтобы победить моего врага, потому что с его магией происходило то же самое. И война все продолжалась, отнимая у меня все, заставляя меня убить так много людей, что я даже не могу вспомнить их лица. В обмен на своих Упивающихся смертью Волдеморт забирал у меня моих друзей, и в конце концов я остался совсем один – предатель, потому что я предал их всех, я предал их огромную веру в меня, в мою победу. Я был единственным выжившим, который прятался за спинами дорогих ему людей так долго, что в конце концов похоронил их всех.
И только долгое, слишком долгое время спустя, когда Волдеморт уже не мог делать хоркруксы, потому что в его ущербной душе не осталось больше ничего, что можно было бы разделить, мы все-таки уничтожили оставшиеся хоркруксы и вплотную подошли к Последней битве. Битве, которая окончилась полным провалом и фиаско, потому что мы двое, я и Волдеморт, умудрились уничтожить чертов мир, и каким-то диким образом я попал сюда, чтобы прожить свою никчемную жизнь по второму разу.
Когда я наконец заканчиваю, вконец охрипнув, чувствуя себя опустошенным и изнуренным, то долго, очень долго никто из нас не произносит ни слова.
– Любопытно, что все это время мы вели себя весьма похоже, тебе не кажется? – негромко спрашивает наконец Ремус. – Я пытался скрыть от тебя то, что я оборотень, а ты в свою очередь пытался скрыть от меня свое прошлое, и все только потому, что мы оба боялись увидеть в глазах другого ненависть и отвращение.
Я качаю головой:
– Тебе не нужно было скрывать свою тайну по такой причине, Ремус. Я не стал бы стыдиться тебя или ненавидеть за что-то, над чем ты совершенно не властен. Это было бы несправедливо.
– Но это также верно и насчет тебя, Гарри, – говорит Ремус, глядя на меня внимательным взглядом. – Ты не был виноват в том, что случилось.
– Конечно же, был, – спокойно возражаю я. – Я убивал, Ремус. Убивал хладнокровно, полностью осознавая, что делаю. Шла война, и те, кого я убивал – они были Темными магами, они были нашими врагами. Большинство из них заслуживало смерти, но не все. Выпускники факультета Слизерин, совсем еще дети, младше меня, которые пошли за Волдемортом даже не по своей воле, а лишь потому, что у них не было другого выбора – хочешь знать, сколько я таких убил, Ремус? Я думал, что, верно, проклят после этого. Я
был проклят. И совсем не уверен, что теперь это не так.
– Но теперь они все живы, Гарри! – восклицает Ремус, глядя на меня так, словно я не понимаю нечто элементарное. – Ты никого никогда не убивал. Только не здесь, не в этой вселенной, не в этом мире. Это единственное, что имеет значение.
Я качаю головой и говорю тихо, опустив взгляд на свою опустевшую чашку, потому что это оказывается неожиданно проще, чем смотреть в глаза Ремусу:
– Это вовсе не значит, что я прощен. Когда убиваешь – это что-то меняет в тебе самом, ломает что-то безвозвратно. Это делает тебя не совсем человеком. Мы называли себя Светлыми, мы боролись за мир, добро, справедливость, но так было только в самом начале. Во всех нас что-то сломалось, в ком-то раньше, в ком-то позже. В конце мы ничем не отличались от них. Все мы были прокляты.
На время между нами снова повисает пауза. Я качаю головой и продолжаю:
– Ты меня прости, просто это… нелегко для меня. Я ведь так никому обо всем этом и не рассказывал.
– Да, я понимаю, – кивает Ремус. – Я даже не могу представить, каково тебе было все эти годы, один на один с этим миром, когда не с кем даже поделиться... И я знаю, как нелегко доверить кому бы то ни было такой секрет – секрет, от которого зависит вся твоя жизнь. И очень ценю твое доверие, – серьезно добавляет он.
– Нет, ты не совсем понимаешь, – я качаю головой. – Я не о том, что никому ничего не рассказывал… здесь. Я говорю – вообще.
Теперь Ремус выглядит пораженным.
– Но ведь там у тебя было так много близких людей, Гарри! Думаю, любой из них мог бы помочь тебе разделить боль утраты. Но ты так никогда и не разговаривал с ними начистоту?
Я горько фыркаю.
– Как я мог, Ремус? Я был их другом, это правда, но, кроме того, я был их лидером, человеком, который вел их всех за собой в этой войне. Разве имел я право быть слабым, имел право показать свою боль и отчаяние? Это сломило бы их скорее, чем что бы то ни было еще. Я даже плакать не мог. Моя боль выливалась в ярость, и этой яростью я карал врагов. Только так я мог позволить себе горевать. И знаешь что еще? Они умирали один за другим, а я произносил на их похоронах воодушевляющие речи. Говорил оставшимся в живых – друзьям, родственникам, близким, – что их смерть не была напрасной, что своей героической борьбой они еще на шаг приблизили нас к победе над злом… А на душе от этого становилось так погано, что хотелось выть. Но на это права у меня тоже не было, – я качаю головой, невесело усмехаясь. – Думаю, я никогда по-настоящему не подходил для этой роли. Я имею в виду, какой я к черту герой, какой из меня Спаситель? Но столько людей хотели, чтобы я им стал, столько людей верили в меня, что мне просто пришлось втиснуться в эту шкуру и делать вид, что был таким всегда. Даже перед собственными друзьями, потому что они тоже нуждались в надежде, нуждались в человеке, на которого можно было опереться в этой мясорубке. Наверное, из всех людей я один знал, что этот человек – кто угодно, но только не я. Иногда мне казалось, что вся моя жизнь – лишь один сплошной фарс.
Я думаю о своей жизни здесь, которая тоже похожа на фарс, с этими бесконечными попытками скрыть тайну моей магии и моего прошлого, попытками отыскать Волдеморта, который каким-то образом превратился в этом мире в шутку, в глупую страшилку для детей.
– Я не думаю, что смогу это сделать, – наконец говорю я и поясняю в ответ на вопросительный взгляд Ремуса: – Я имею в виду, пройти через все это по второму кругу. Если Волдеморт каким-то образом действительно выжил, если он снова здесь, я не думаю, что смогу выдержать еще одну войну.
Ремус качает головой и твердо сжимает мое плечо.
– Тебе не придется. Что бы ни случилось, я обещаю, что мы не дадим чему-то подобному произойти.
Я киваю ему, сглатывая, но сердце у меня сжимается, как от дурного предчувствия.
****
Разговор с Ремусом словно исцеляет во мне что-то, что казалось сломанным безвозвратно, каким-то образом делает все чище и правильнее. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что где-то в этом мире, возможно, существует Волдеморт. Вместе с этим, я знаю, что теперь я не один. Теперь у меня действительно, по-настоящему есть Ремус, который принял меня, даже зная об отвратительных, гнусных вещах, которые я делал в своем прошлом. Каким-то образом он простил меня, не задумываясь. Ремус Люпин, самый справедливый, честный, искренний человек, которого я знаю, заявил, что у меня есть шанс, что я заслуживаю нормальную жизнь даже после всех тех вещей, которые совершал в своем прошлом. Это заставляет меня сделать, очень осторожно, крошечное допущение, что, возможно, я все-таки не проклят навечно.
В воскресенье накануне экзаменов в школу прибывает экзаменационная комиссия по СОВ в полном составе. Настроение в Большом зале и без того сложно назвать веселым, но когда в двери входит Дамблдор вместе с группой совсем дряхлых на вид волшебников и волшебниц в официального вида мантиях, малейший шум в зале сходит на нет. Словно не замечая, какой эффект их появление оказывает на студентов, директор продолжает свой вежливый разговор с членами экзаменационной комиссии и неторопливо проводит их через весь зал к столу преподавателей, где для них специально организованы дополнительные места. Чтобы все с комфортом разместились, преподавательский стол немного сдвинули назад, и места для членов экзаменационной комиссии располагаются на противоположенной стороне стола, напротив хогвартских преподавателей и меня.
– Пожалуйста, присаживайтесь и чувствуйте себя как дома, – говорит директор с радушной улыбкой. – Уверен, что вы не откажетесь присоединиться к нашему ужину.
– Ну что вы, Альбус, как можно отказаться, – излишне громко отвечает туговатая на ухо крохотная Гризельда Марчбэнкс, с достоинством опускаясь на предложенное место прямиком напротив директорского кресла. – Всем известно, что никто лучше хогвартских эльфов не приготовит пирог с почками.
– И тыквенный сок, – подхватывает профессор Тофти. – Признаюсь, несмотря на то, что я сам учился в Хогвартсе ни один десяток лет назад, я до сих пор скучаю по этому восхитительному тыквенному соку.
Хогвартские профессора тепло приветствуют престарелых волшебников и ведьм, пока те рассаживаются по местам. Дамблдор представляет им Ремуса, с которым они еще не знакомы официально, поскольку он преподает только первый год, и меня.
Профессор Тофти, который занимает место прямо напротив меня, оживленно поправляет пенсне своими маленькими узловатыми руками и спрашивает:
– Так вы уже участвуете в преподавании Защиты от темных искусств, молодой человек? В столь юном возрасте? Похвально, должен сказать, что это весьма похвально!
– Я только ассистент, сэр, – вежливо говорю я, не желая брать на себя слишком уж большие заслуги. – Видите ли, я не владею магией, но неплохо могу объяснять материал с теоретической точки зрения, ну и помогаю, в общем-то, по мелочам.
Я вижу, как кривится на это Снейп, но ничего не говорит. Ремус, впрочем, добавляет:
– Гарри более чем хорош в качестве ассистента. Уверен, вы сами убедитесь в этом, когда увидите, как в этом году студенты проявят себя на экзамене по ЗоТИ.
Некоторое время члены комиссии продолжают меня расспрашивать, заинтересовавшись моей историей.
– Верно, сын Джеймса Поттера, – кивает Гризельда Марчбэнкс. – Все знают, что он был отличным аврором, но мало кто знает, какие удивительные вещи он выделывал на своем экзамене по трансфигурации! Он был очень одаренный молодой человек.
Впрочем, вскоре разговор предсказуемо перекидывается на обсуждение предстоящих СОВ, так что я могу наконец спокойно выдохнуть, потому что СОВ меня уж точно не касаются. У меня, впрочем, к моим обычным глобальным причинам для беспокойств добавляется еще одна, поскромнее: завтра состоится мой первый квалификационный экзамен по маггловским наукам, один из восьми, которые нужно сдать для получения аттестата неполного среднего образования.
Хорошенько все обдумав, мы с профессором Венгердом приходим к выводу, что для меня лучшим вариантом будет сдавать экзамен в одной из лондонских школ. Профессор уже организовал все необходимые документы, и теперь единственное, что от меня требуется – это явиться завтра в условленное место с самого утра, воспользовавшись каминной сетью, прийти в маггловскую школу в сопровождении профессора Венгерда, написать свой тест, а затем вернуться обратно в Хогвартс.
Ночью накануне экзамена я не чувствую того напряжения, которое наверняка испытывают хогвартские студенты накануне своих СОВ. Но, опять же, экзамен по английскому – не самое сложное, что можно себе представить. И вообще, думаю я, прежде чем погрузиться в сон, хорошо бы, хоть раз в жизни, дождаться того спокойного момента, когда самой большой проблемой для меня наконец станут дурацкие экзамены.
Наутро после завтрака я отправляюсь прямиком в директорский кабинет. Попадающиеся на пути студенты неприкрыто глазеют на мои маггловские брюки и рубашку с коротким рукавом, но я добираюсь до статуи горгульи без происшествий.
– Итак, Гарри, ты готов? – с улыбкой спрашивает меня Дамблдор после приветствия, делая несколько шагов к камину и протягивая мне небольшую вазочку с дымолетным порохом.
Я киваю и снимаю с себя очки, складывая их в нагрудный карман, прежде чем взять щепотку порошка.
– Ни пуха, ни пера, – напутственно говорит Дамблдор. – И, пожалуйста, Гарри. После экзамена – сразу в Хогвартс.
Я закатываю глаза.
– Конечно же, я сразу вернусь в Хогвартс. В конце концов, мне еще предстоит готовиться к завтрашнему экзамену.
Я бросаю порошок внутрь и четко говорю:
– Министерство магии, атриум.
Несколько неприятных мгновений спустя я вываливаюсь из камина в Министерстве магии. Я водружаю очки обратно на нос и делаю несколько шагов вперед. Прежде, чем я успеваю запоздало обеспокоиться тем, что мне предстоит заявиться на экзамен в маггловскую школу, покрытому каминной сажей с головы до пят, я прохожу сквозь зачарованную рамку на выходе из пункта транспортировки, и под воздействием очищающего, а заодно снимающего любые чары заклинания моя одежда вновь принимает нормальный вид. Это нечто новое, так что я удивленно оглядываюсь по сторонам. В остальном, впрочем, атриум выглядит, как раньше: в каминах то и дело разгораются всполохи волшебного огня, впуская и выпуская волшебников и волшебниц, на синем потолке со вспышками сменяют друг друга золотые буквы срочных объявлений, кое-где летают бумажные самолетики с корреспонденцией для сотрудников.
У меня остается не слишком много времени. К счастью, попадать внутрь Министерства магии мне ни к чему, так что охрану проходить не нужно. Вместо этого я целеустремленно прохожу зал для посетителей насквозь, удаляясь от золотых ворот, и наконец захожу в телефонную будку в дальнем конце зала и говорю:
– На выход.
Механизм начинает неторопливо поскрипывать, пол будки медленно поднимается, чтобы перенести меня в маггловский Лондон.
Едва я выхожу из неприглядной телефонной будки с выбитыми стеклами, как вижу в некотором расстоянии от нее мужчину, одетого в коричневый костюм, при пиджаке и галстуке, несмотря на жаркую погоду. Он переминается с ноги на ногу и оглядывается по сторонам, очевидно чувствуя себя неуютно в окружении обшарпанных офисных зданий, низкосортного паба и переполненных мусорных баков. Я улыбаюсь. Это не может быть никто другой, кроме Джонатана Венгерда.
– Здравствуйте, профессор Венгерд.
Он вздрагивает и оборачивается на меня.
– Гарри? Я уже начал бояться, что у меня неправильно записан адрес. Я не заметил, откуда ты появился.
Я неопределенно киваю в сторону телефонной будки, внимательно рассматривая профессора. Он еще совсем не старый, в его густых темных волосах и небольшой аккуратно подстриженной бородке только кое-где виднеется седина. Он бодрый и энергичный с виду, его ясные карие глаза с оживленным и внимательным взглядом окружают лучики морщин. Я прихожу к выводу, что видеть его вживую после долгих месяцев общения по совиной почте кажется странным.
– Нам лучше поторопиться, если мы хотим успеть к началу, – говорит профессор, и я согласно киваю.
По дороге мы разговариваем мало. Выйдя из лабиринта узких улочек на более или менее нормальную дорогу недалеко от центра Лондона, мы ловим такси, чтобы скорее добраться до школы. Улыбчивый водитель заводит ни к чему не обязывающий разговор, но я практически не уделяю ему внимания, наблюдая из окна машины утренний лондонский час пик. Все здесь кажется чересчур шумным и суетливым после Хогвартса. Несмотря на пробки, мы добираемся довольно скоро, и у меня еще остается запас времени до начала экзамена. Перед высоким блочным зданием школы расположен небольшой сквер, и мы опускаемся на скамейку, спрятанную в тени кленов. Там профессор Венгерд открывает свой кожаный портфель, достает оттуда папку с документами, передает ее мне и коротко вводит меня в курс дела:
– Вот, возьми, это нужно будет передать экзаменационной комиссии. Все формы уже заполнены, тебе нужно будет только поставить свою подпись. Я все организовал с экзаменационным комитетом, тебе выдадут тестовые задания и чистый бланк для ответов. На экзамен дается два часа, по истечении этого времени я буду ждать тебя здесь.
Также он объясняет мне, что эта школа – один из нескольких крупных центров для сдачи самых разнообразных экзаменов на аттестат среднего образования. Экзамены здесь всегда сдают очень многие, в том числе взрослые, по тем или иным причинам не получившие аттестат зрелости ранее, иностранные студенты и те, кто так же, как и я, получает образование экстерном. Иными словами, я буду далеко не единственным студентом, который не учился здесь весь семестр, и легко впишусь в общую массу экзаменуемых.
– Но что насчет вашей собственной работы, сэр? – спрашиваю я. – Вы точно уверены, что можете потратить столько времени впустую, помогая мне с моими делами?
– Вовсе не впустую. Я рад помочь, – с добродушной улыбкой отвечает профессор Венгерд. – Кроме того, на моей работе сейчас не так уж много дел. В занятиях уже наступил перерыв на летние каникулы, а экзамены все мои студенты сдают в осеннюю сессию.
Когда до экзамена остается совсем немного времени, профессор Венгерд желает мне удачи, и я захожу в здание школы. Народу там действительно оказывается немало, но я довольно скоро нахожу нужную аудиторию, заполненную одиночными партами через одну. На каждой парте лежат тестовые задания, пустые бланки для ответов и по две шариковые ручки. Вскоре все рассаживаются по местам, и представители экзаменационной комиссии произносят короткую вступительную речь, в которой говорят о порядке ответа на вопросы и системе оценивания, напоминают о недопустимости списывания и сообщают, что результаты мы получим в августе. Затем цифры на электронных часах на стене сменяются на ровно девять утра, и начинается обратный отсчет. Я щелкаю шариковой ручкой, придвигаю бумаги с тестами ближе, и принимаюсь читать первый вопрос.
Экзамен оказывается несложным и проходит без происшествий, но выходя два часа спустя из переполненной душной аудитории, я чувствую облегчение оттого, что он позади.
Джонатан Венгерд ожидает меня на той же скамье. Рядом с ним лежит бумажный пакет с горячими сэндвичами, от которых исходит такой аромат, что мой рот мгновенно наполняется слюной, и пара бумажных стаканчиков с кофе.
– Я раздобыл для нас ланч, – улыбается он и спрашивает: – Так как все прошло?
Со словами самых искренних благодарностей я усаживаюсь на скамью рядом с ним, впиваюсь зубами в восхитительный ароматный сэндвич, и в общих словах рассказываю ему об экзамене, добавив, что, по моим ощущениям, я сдал неплохо.
– Профессор Венгерд, могу я спросить, каким образом вы узнали о Магическом мире? – спрашиваю я, когда с ланчем оказывается покончено, и мы просто отдыхаем, сидя на скамейке в тени кленов, наблюдая за голубями, которые ходят вокруг в попытках найти крошки от сэндвичей, и наслаждаясь теплой погодой.
– Конечно, в этом нет никакого секрета, – улыбается он. – Моя жена была магглорожденной ведьмой.
– Была? – переспрашиваю я.
– Она умерла от болезни, – вздыхает профессор.
– Мои соболезнования.
– Это было пятнадцать лет назад, а мне до сих пор слышится ее голос. К сожалению, у нас не было детей. Я так никогда и не женился снова, каким-то образом это всегда казалось нечестным по отношению к Кэролайн, и, кроме того, я просто не видел смысла. Кэролайн работала в Департаменте образования Министерства магии, она устроилась туда сразу после окончания Хогвартса. Как-то она познакомила меня с Альбусом Дамблдором, и до сих пор мы поддерживаем связь. Признаться, магический мир очень… завораживает меня. Я до сих пор помню тот день, когда Кэролайн впервые привела меня в Косой переулок. До того момента я еще не вполне верил, даже после того, как она показывала мне свое колдовство, все это казалось мне каким-то фокусом, очень умно проделанным розыгрышем. Но когда я увидел всех этих людей, в мантиях и с волшебными палочками, эти магазины с самыми невообразимыми вещами, банк с настоящими гоблинами, я не мог больше продолжать упорствовать в своем игнорировании магии. – Его ясный взгляд слегка тускнеет, когда он продолжает: – После смерти Кэролайн магический мир будто бы закрылся от меня, за исключением редких писем от Дамблдора. Так продолжалось до того момента, как он написал мне о тебе, и ты стал отправлять мне с совами письма из Хогвартса каждую неделю. Я рад снова чувствовать себя причастным.
– Мы могли бы как-нибудь сходить в Косой переулок, – предлагаю я. – Летучим порохом могут пользоваться даже магглы, так что это будет совсем несложно. Я поговорю с Дамблдором, чтобы все устроить. В конце концов, вы так много помогали мне с экзаменами, что это меньшее, что я могу сделать в ответ.
Мы еще какое-то время разговариваем о Магическом мире, я довольно сдержанно отвечаю на вопросы профессора Венгерда о том, каким образом я сам оказался в Хогвартсе. Затем приходит время возвращаться назад, к Министерству магии.
Уже спустившись в телефонной будке вниз и направляясь к каминам, я вдруг слышу, как кто-то окликает меня по имени.
– Гарри?
Я оборачиваюсь и вижу Фрэнка Лонгботтома.
– Надо же, это и правда ты! Я едва узнал тебя в маггловской одежде. Что ты здесь делаешь?
Я рассказываю про свои экзамены и про то, что использую министерские камины в качестве транспортного средства до Лондона.
– Поразительно, я как раз вспоминал о тебе, вот буквально четверть часа назад, когда Уильямсон расспрашивал меня про тот фокус с Зельем бесконечной лени, который мы провернули зимой. У него сейчас как раз возникла одна штука, он никак не придумает, как лучше поступить… Не зайдешь ко мне в кабинет на пару минут?
Я киваю, и после прохождения рутинной процедуры досмотра на посту охраны и проверки с помощью чар, призванными проверять злонамеренность, мне выдают бейджик с надписью «Посетитель» и пропускают через золотые ворота.
Мистер Лонгботтом ведет меня к одному из лифтов, и на нем мы спускаемся вниз до второго уровня, а затем оказываемся в знакомом коридоре, в который выходит много дверей. Я машинально направляюсь к массивной дубовой двери, за которой находится аврорат, но вовремя вспоминаю, что в этой реальности мне не полагается знать о его местоположении и немного отстаю, следуя за мистером Лонгботтомом. Мы насквозь проходим большой шумный зал, разграниченный невысокими перегородками на рабочие отсеки, и останавливаемся возле отдельного кабинета, на котором висит золотая табличка с надписью «Глава Аврората». Фрэнк Лонгботтом открывает дверь, делая несколько затейливых взмахов волшебной палочкой в строго определенной последовательности, делает мне приглашающий жест рукой и заходит следом.
– Что касается той задачки, с Уильямсоном… – бормочет он, подходя к небольшому отсеку, надстроенному над камином, явно недостаточно большому, чтобы использовать его для целей транспортировки. Он кидает туда щепотку дымолетного порошка, направляет внутрь волшебную палочку, делает движение, в котором я узнаю Манящие чары, и говорит: – Досье на Патрика Кромберга!
Через секунду из отсека в камине вылетает бумажная папка, перевязанная канцелярской лентой, и приземляется мистеру Лонгботтому в руки. Он протягивает папку мне:
– Полюбуйся и скажи, что ты об этом думаешь.
Пребывая в легком недоумении, я открываю папку и принимаюсь читать. По мере чтения губы у меня растягиваются в улыбке.
– «Применял заклинание подвижных ног, чтобы выиграть танцевальный конкурс», «Пытался контрабандой провести ковер-самолет из Пакистана», «Магически влиял на результаты лотереи для магглов, сделав все билеты выигрышными»… Это что, действительно в компетенции аврората?
– Читай дальше, – говорит мистер Лонгботтом, и вскоре улыбка сходит у меня с лица.
– «Разбой», «Применение заклинаний к магглам», «Распространение запрещенных снадобий, вызывающих эффект эйфории». И такая перемена в привычках… всего за два месяца? Здесь что-то нечисто.
Мистер Лонгботтом кивает и забирает у меня досье, чтобы положить его в каминный отсек и скомандовать: «В архив».
– Вот и мы так думаем.
Я пожимаю плечами:
– У вас два варианта: либо Империо, либо этот Кромберг связался с дурной компанией. Он сейчас у вас, под арестом до завершения следствия? Если да, то в любом из случаев вам поможет Веритасерум.
Фрэнк Лонгботтом вздыхает:
– Хотел бы я, чтобы все было так просто. У авроров есть право использовать Сыворотку Правды, но чтобы получить разрешение, нам нужно доказательство, что мы стопроцентно имеем дело с Темной магией, так что…
Неожиданно кто-то стучит в дверь, она приоткрывается, и в кабинет заглядывает встрепанный светловолосый молодой человек с простоватым круглым лицом и говорит:
– Мистер Лонгботтом, сэр, я бы не отвлекал, но, боюсь, дело срочное. Мы получили сигнал от Долиша, похоже, его миссия под прикрытием того… – он болезненно морщится, – накрылась медным тазом…
Фрэнк Лонгботтом меняется в лице и вскакивает с места, и только у самого выхода, спохватившись, обращается ко мне:
– Прошу прощения, Гарри. Я сейчас вернусь. Подожди меня здесь, хорошо?
Я киваю вместо ответа. Светловолосый юноша окидывает меня любопытным взглядом, но затем они оба торопливо скрываются из вида. Дверь захлопывается за их спинами.
Некоторое время я сижу в тишине, разглядывая защитные и отслеживающие артефакты, карты, газетные вырезки, наброски на письменном столе и рабочей доске, а затем мой взгляд падает на небольшой каминный отсек, ведущий прямиком в аврорский архив. И мне вдруг приходит в голову одна вещь.
Я не знаю, сколько у меня времени, так что приходится действовать быстро. Повторяя все то, что делал Фрэнк Лонгботтом только что, я бросаю в небольшой отсек в камине щепотку порошка, протягиваю руку, используя Манящие чары, и говорю:
– Меропа Гонт. Марволо Гонт. Морфин Гонт.
Я едва могу поверить в свою удачу, когда в моих руках оказывается три пожелтевших от времени досье. Я судорожно распускаю тесемку на первой папке и принимаюсь листать. Но там оказываются только общие сведения. Проживала в Литтл-Хэнглтоне, была жертвой нападения Марволо Гонта, в которое своевременно вмешались авроры… В полях «муж» и «дети» проставлена отметка «Неизвестно», как и почти во всех остальных полях. Видимо, она просто не попадала в поле действия аврорского радара после того случая с арестом Марволо. Мне в голову приходит мысль, что если Марволо арестовали, это может значить только, что здесь, в этой вселенной, история повторялась. Я принимаюсь за следующую папку, и ее содержание только укрепляет мои предположения: Марволо Гонт отсидел шесть месяцев в Азкабане за нападение на авроров. Также запись о тюремном заключении есть в папке Морфина Гонта. Впрочем, только одного заключения. Значит ли это, что он остался на свободе? Значит ли это, что Риддлов в этом мире никто не убивал?
За дверью раздаются шаги, и я едва успеваю засунуть папки обратно в камин и скомандовать: «В архив». Стоит им исчезнуть из виду, как в кабинет заходит Фрэнк Лонгботтом. Я стараюсь принять самый спокойный и невинный вид, на какой только способен, но мистеру Лонгботтому не до подозрений: он устало подходит к своему столу и падает на кресло.
– Дурдом какой-то, они опять перепутали все инструкции… Так на чем мы остановились?
Я беру себя в руки и стараюсь изобразить заинтересованность. Хотя что меня по-настоящему беспокоит – это как бы мне удрать на какое-то время из-под надзора Дамблдора, чтобы наведаться в Литтл-Хэнглтон?
