Главы 70 - 7170.
У Кеннета Грея оказалась одна неприятная привычка – он предпочитал вызывать меня на допросы, когда я ложился спать. Поначалу из-за отсутствия смены дня и ночи я регулярно пытался заставить себя уснуть, а потом, потерпев неудачу, прибегнул к другой тактике: стал дожидаться, пока глаза не начнут закрываться сами. Однако промежутки между сном увеличивались, а когда я все же засыпал, Грей посылал за мной конвоиров.
На первом допросе я рассказал ему не все, умолчав о крестражах, о визите в подвал Малфоев, о Кэрроу и некоторых других деталях, не имевших прямого отношения к Дамблдору. Грей все записал, практически ни о чем не спрашивая, а потом, после недолгого перерыва, начал вызывать меня на допросы, которые состояли из одних лишь уточнений фактов и дат и продолжались зачастую не более пяти минут.
Поскольку делать в тюрьме было решительно нечего, я все чаще медитировал, стараясь находиться в таком состоянии, в котором мое тело и мозг получали бы глубокое расслабление и отчасти компенсировали постоянные нарушения сна. Это были не совсем медитации, а, скорее, трансы. Традиционно их целью являлось избавление от привязанности, развитие особого в
идения или осознание истинной природы всего, а не накопление и очищение магической энергии. Скоро мой организм сам начал входить в это состояние, как только я возвращался в камеру, и мне требовалось все меньше времени на обычный отдых.
Наконец, Кеннет Грей обратился к информации, полученной из других источников, и наши встречи стали более длительными и разнообразными.
- Линг, что это за история с покушением? - как-то раз спросил он.
- С каким? - не понял я.
- По словам Кэрроу, вы пытались его убить, натравив патронуса… кстати, и Малфой говорит, что вы ему угрожали.
- Малфой? - изумился я. – А что, Малфои в Азкабане?
- Вас это удивляет? – Грей улыбнулся. - Думаете, аристократию мы не трогаем?
- Вряд ли они задержатся здесь надолго, - скептически сказал я.
- Зависит от них, - ответил Грей. – Тем, кто готов сотрудничать, это безусловно зачтется. Так что там с покушением?
- А Кэрроу рассказал, почему я напустил на него патронуса?
- Якобы вы были против, что младшие курсы отбывают ночные наказания в тюрьме.
- В общем, можно сказать и так, - согласился я с такой формулировкой. - Но я не пытался его убить. Патронус не
пытается – он либо убивает, либо нет.
В другой раз Грей спросил меня об отношениях с Тейлором.
- Не было никаких отношений, - сказал я. - Мы и общались-то всего несколько раз... ну и дрались, в самом конце.
- Верно, - кивнул Грей. – Это хорошо, что в последний момент вы остались в Хогвартсе. Для вас это большой плюс.
Его слова меня насторожили – неужели он забыл, что я говорил ему на первом допросе? - однако вскоре все стало ясно.
- Послушайте, Линг, - во время очередной встречи сказал Грей. – Ваша ситуация серьезно осложнилась. Нам стало известно, что у вас была возможность покинуть Британию еще до встречи с Волдемортом и получения Метки, однако вы ею не воспользовались.
"С Флитвиком говорили", подумал я.
- Это плохо, - продолжал Грей, - поскольку означает, что ваше присоединение к Пожирателям Смерти являлось свободным, осознанным выбором, сделанным в свете того, что насильно вас к этому никто не толкал.
- Как это не толкал? А Дамблдор? - возразил я, готовый напомнить ему обо всех деталях своей истории, однако Грей поднял руку, призывая к тишине.
- Дело в том, - начал он, - что магические портреты – не люди и не обладают никакими юридическими правами. Можно узнать их мнение, но при вынесении судебных решений оно не учитывается, так что свидетелями портреты быть не могут. И это ваше счастье, а не беда, поскольку не так давно мы беседовали с портретом Дамблдора, и он сказал, что никогда не просил вас становиться Пожирателем Смерти, никогда не говорил вам, что Северус Снейп должен убить его по его же приказу, и никогда не утверждал наверняка, что Снейп выполняет именно его указания, а не указания Волдеморта. Он лишь объяснил, что предоставил вам выбор, и вы его сделали.
На минуту я утратил дар речи, не зная, что и думать о таком вопиющем поведении портрета, но потом с не меньшим потрясением осознал, что все это правда. Дамблдор действительно ничего не говорил мне прямым текстом, ведя свои беседы намеками, полунамеками и взглядами, так что поймать его на слове было невозможно.
- А Снейп? - наконец, спросил я, имея в виду, что они могли бы поговорить с его портретом. Однако Грей понял меня иначе.
- Информацию о Снейпе он подтвердил; к тому же, у нас был и другой источник. Хотя должен вам признаться, если б он выжил, нам было бы что с ним обсудить. Убийство есть убийство.
- Но он убил не потому, что хотел, а потому, что его об этом просили! - возмутился я.
- Знаю, знаю, - успокаивающим тоном произнес Грей. – И все же повторюсь: убийство есть убийство, кто бы его ни заказал, пусть даже сам убитый.
- А меч? – не сдавался я, будто Снейп сидел в соседней камере, и я мог повлиять на его судьбу. – Он же принес Поттеру меч!
- Откуда вы об этом узнали? – сразу заинтересовался Грей.
- Сперва предполагалось, что это
я буду искать Поттера.
- Вот как? – с некоторым сомнением молвил Грей. Я рассвирепел.
- Думаете, я тут сижу, себя выгораживаю? Если б я примкнул к Волдеморту по собственному желанию, потому, что разделял его взгляды, то не стал бы выкручиваться, как какой-нибудь Малфой, и топить окружающих! А не верите – дайте мне сыворотку правды. Мне нечего скрывать.
Помедлив, Грей произнес:
- Линг, дело совсем не в том, что говорит портрет – это, в конце концов, не официальные показания. Ваши слова не подтверждаются фактами, живых свидетелей нет, а в свете того, что после переворота вы остались в школе, несмотря на возможность покинуть страну и не получать Метку, вам может грозить приличный срок. Чтобы полностью оправдать вас, недостаточно одного только участия в недавней защите замка. К тому же, учитывая ваше маггловское прошлое и вероятное родство с Конрадом Тейлором...
- Причем здесь мое родство! – снова разозлился я, но у Грея был готов ответ и на это.
- Если бы у нас на службе еще оставались дементоры, Тейлор стоял бы первым в очереди на поцелуй. Министерство даже готово снять мораторий на смертную казнь, лишь бы от него избавиться. Он и его люди попортили министерским много крови – в буквальном смысле. Волдеморт мертв, так что теперь во всех его грехах станут обвинять Тейлора, поскольку он был военным консультантом Темного Лорда, вместе планировал захваты важных заложников и уничтожение ключевых фигур. Процесс над ним будет очень громким. И тут вдруг выяснится, что юная надежда Волдеморта, маг с темным патронусом, который еще с детства проявлял преступные наклонности – сын этого террориста номер два. А мы его отпустили! Понимаете, что тут начнется?
- Ну ясно, - сказал я. - Вам нужна не правда, вам нужна стройная картина. Чтобы можно было отрапортовать жаждущим справедливости гражданам: так мол и так, все Пожиратели пойманы, получили по заслугам и сидят в самых кошмарных камерах Азкабана.
Грей рассмеялся.
- Ваша камера далеко не самая кошмарная!
Я не ответил.
- Слушайте, Линг, - миролюбиво продолжил Грей. - Ну чего же вы хотите? У меня нет реальных фактов, подтверждающих ваши слова. Я неплохо знал Дамблдора и вполне допускаю, что он мог вас использовать, но где тому доказательства?
- А портрет Снейпа? Что говорил он?
- Портрет Снейпа? - удивился следователь. - А портрета Снейпа не существует. Насколько я понимаю, он покинул Хогвартс, оставив замок в беде, вроде капитана, который первым оставляет тонущий корабль, хотя должен поступать наоборот… И знаете, я бы на вашем месте думал сейчас не о Снейпе, а о том, почему вы у нас, в Азкабане.
- Да, вот это тема, - буркнул я, расстроенный настолько, что утратил всякое желание что-либо доказывать и хотел лишь вернуться в камеру, чтобы остаться один.
- Но это действительно тема, - серьезно ответил Грей, - потому что если вы правы, и Дамблдор хотел сделать из вас дублера своего человека у Волдеморта, почему он не оставил путей к отступлению и заранее не подготовил доказательств вашей невиновности, тем более что за время, проведенное с Пожирателями, вы не успели натворить ничего серьезного? И почему за вас не заступился его портрет? Подумайте об этом пару дней, а потом мы продолжим.
Чтобы ответить на вопросы Грея, не требовалось иметь семи пядей во лбу. Проклятая палочка Смерти не давала Дамблдору спокойно спать ни при жизни, ни после нее. Но как он мог подумать, что я захочу владеть ею, что решу променять свою верную палочку Левиафана на эту убийцу, собирающую дань со всех своих обладателей не хуже самого Жнеца, а тем более когда из-за нее погиб Снейп!
Такое отношение Дамблдора казалось мне глубоко оскорбительным. Ради спокойствия волшебного сообщества он перестраховывался, решив одним махом убрать со сцены всех, кто не вызывал у него доверия. Но если даже мне дадут полный срок, ведь когда-нибудь я все равно отсюда выйду…
Однако к тому времени пройдет несколько лет, и мне, вероятно, будет не до удовлетворения своих амбиций. Что-то я забуду, какие-то навыки утрачу и к тому же наверняка останусь под надзором Министерства. Перед глазами возникла безрадостная картина: вот я возвращаюсь в Хогсмид, поселяюсь, к примеру, у Аберфорта и начинаю зарабатывать на жизнь, рисуя для туристов виды Хогвартса… а лет этак через пятьдесят, того гляди, получу в наследство "Кабанью голову" и уже сам буду торчать за стойкой, обросший волосами и бородой, собирая в баре всяких подозрительных личностей и вывешивая на стены свои наиболее устрашающие полотна. Такого будущего хотел для меня Дамблдор? Усмиренный, постоянно в поле зрения авроров, занимающийся халтурой ради денег – конечно, при таком раскладе я не смогу стать реальным претендентом на палочку Смерти.
Меня аж передернуло: ну нет, отсюда надо выбираться. Как ни хотел я этого избежать, Грею придется рассказывать больше, чем поначалу планировалось.
- Поговорите с Поттером, - сказал я ему на следующей встрече.
- С Поттером? - переспросил Грей. – О чем?
- А о чем вы говорили с Флитвиком? Вот о том же и с Поттером поговорите.
- С Флитвиком мы обсуждали вашу деятельность на посту старшего префекта, - ответил Грей, - отношения с Кэрроу, то, как вы выполняли его поручения, а также Отряд Дамблдора. Вряд ли Поттер в курсе подобных вопросов.
- Просто поговорите, - настаивал я. - С ним, с Луной Лавгуд, с Биллом Уизли. Вы же хотите полную картину? Вот она у вас и будет.
- Хорошо, - кивнул Грей. - А пока расскажите, что это за история с вечеринкой у Хагрида...
После того, как битых два часа мы проговорили об Отряде Дамблдора, Лонгботтоме и Кэрроу, я снова спросил:
- Вы с ними встретитесь?
- С Поттером обещать не могу, - признался следователь, - а с остальными поговорю, хотя если им есть что сказать, почему вы не упоминали об этом раньше?
- Надеялся обойтись без их помощи, - неохотно объяснил я.
- Понятно, - сказал Грей. - Не любите просить.
- Кстати, о просьбах. Когда я, наконец, получу свой рюкзак?
- Скорее всего, после суда, - ответил Грей. - На стадии следствия заключенным не положено иметь вещи, но если вам требуется что-то конкретное, возможно, мне удастся сделать для вас исключение.
Я молча смотрел на Грея, в первую секунду удивленный, а потом до глубины души шокированный тем, что только что услышал. Видя мое выражение лица, Грей вопросительно поднял брови, не понимая, в чем дело.
- Какой же я дурак, - с чувством сказал я. - Мне еще раньше следовало догадаться! Но спасибо, что хоть сейчас объяснили. Теперь все ясно…
Грей в недоумении покачал головой. Ему ничего не было ясно.
- Ведь никто не знает, что я здесь, – продолжил я, с трудом сдерживая злость. - Что вы им наплели? Что я сбежал и скрываюсь от правосудия? Сначала мне говорят взять самое необходимое – для правдоподобия, будто я и в самом деле спешил, - а когда начнется процесс, меня можно будет как бы поймать и объявить, что этот побег доказывает мою вину… потому что по сути у вас на меня ничего нет! Вам так необходимо меня посадить? Это тоже план Дамблдора с его чертовой палочкой?
В самом начале моей гневной тирады Грей казался несколько смущенным, а потом начал улыбаться.
- Все не совсем так, - ответил он, - хотя в целом вы правы. Признаться, я впечатлен... вы молодец. А вот я болтун, да. - Грей помолчал. - Дамблдор здесь не при чем. Мы не стали бы ему помогать – вся эта суета с палочкой не касается Азкабана. Кое-чего вы просто не знаете.
- И знать не хочу!
- Понятно, что вы сердитесь, - попытался успокоить меня Грей, - и сердитесь вполне обоснованно. Если хотите, мы можем отложить разговор до следующего раза.
- А что, будет следующий раз? – язвительно поинтересовался я. - Вот эти допросы – они действительно так необходимы? Вы ведь и без них можете держать меня здесь сколько угодно, а остальным говорить, что я в бегах!
- Нам это не нужно, - ответил следователь. - Как я сказал, кое-чего вы просто не знаете. Если бы суд над вами начинался завтра, вот с этими материалами... - он постучал пальцем по папке, где хранились мои показания, - Визенгамот дал бы вам от четырех до семи лет, в зависимости от их настроения и вашего поведения. Они ведь захотят увидеть раскаяние, а зная вас, такое трудно представить.
- Мне не в чем раскаиваться, - отрезал я. Грей развел руками.
- Значит, берем максимальный срок. Думаю, в этом случае на вашем будущем можно поставить крест. Чем вы займетесь, когда выйдете из тюрьмы? Семь лет без палочки - это много, а тем более семь лет, проведенных в Азкабане.
Он вновь помолчал.
- Вы не раз слышали, что сотрудничество с нами учитывается судом и идет в плюс обвиняемым. Для одних это сотрудничество выражается в искренних ответах, а для других - в работе на нас.
- В работе? – изумленно переспросил я. - Вы что, серьезно считаете, что я буду пахать на вас каким-то охранником? Да я лучше полный срок отсижу!
Грей вздохнул.
- И как вам такое могло придти в голову? Мы ценим вас гораздо выше. К тому же, нам не нужны охранники. Нам нужны те, кто будет исследовать Азкабан.
Я понятия не имел, что Азкабан исследуют, а потому промолчал.
- Как вы думаете, сколько в этом здании этажей? - спросил Грей.
- Вам виднее, - буркнул я, все еще настроенный враждебно.
- Снаружи – сто двадцать. А сколько их изнутри, никому не известно. Волшебники владеют Азкабаном пятнадцать столетий, и знаете, какое количество этажей, включая подземные, мы освоили? Пятьдесят пять. По пятидесяти пяти этажам из ста двадцати мы можем передвигаться в относительной безопасности; у нас есть их карты и нужные для прохода заклятья. Остальное пространство нами не изучено, и то, что в нем находится, не известно. Как вы понимаете, мы не можем напечатать рекламные проспекты и распространять их по учебным заведениям, приглашая всех подряд заниматься здесь исследованиями. Мы подбираем кадры индивидуально, ищем людей с определенными психологическими качествами и нужными нам способностями. И что касается вас, не воспользоваться сложившейся ситуацией мы просто не могли. Вы нам подходите, мистер Ди, и если решите с нами сотрудничать, суд над вами окажется простой формальностью. Совет Визенгамота по делам Азкабана обладает очень сильным влиянием. Вам могут дать год, максимум полтора, и то в качестве испытательного срока, а значит, все это время вы будете на свободе.
Грей снова сделал паузу, внимательно следя за моими реакциями. Хотя я все еще злился, его рассказ начал пробуждать во мне легкое любопытство.
- Исследование Азкабана – это и теоретическая работа, и полевые исследования, - продолжал Грей. - Мы привлекаем самых разных специалистов, но их подбор сопряжен с некоторыми трудностями: мало кто желает почти безвылазно торчать на острове, в замкнутых помещениях, да еще и с тюрьмой под боком. Когда здесь работали дементоры, у нас практически не было притока новых сотрудников, и сейчас мы должны наверстывать упущенное. Если вы согласитесь, вам многому придется учиться, а чему-то даже переучиваться, но поверьте, дело того стоит. Конечно, знаменитым ученым вы не станете – вся наша работа засекречена, - но, как мне кажется, вы и не стремитесь к славе, ведь так? Вот и хорошо. Встретимся через пару дней, мистер Ди. Надеюсь, вы примете правильное решение.
Вернувшись в камеру, я улегся на кровать, постарался успокоить взбудораженные нервы и начал обдумывать свое новое положение. Непонятно, зачем Грею понадобился такой шантаж – ведь его предложение трудно назвать как-то иначе. Либо семь лет, либо работа на Азкабан. Допустим, то, о чем он говорил, правда, и им действительно нужны исследователи, но даже если такая карьера и могла показаться мне интересной, принимать решение под давлением, от безысходности, совсем не хотелось.
Я отвернулся к стене. Последнее время я чувствовал себя словно на войне, которая все шла и никак не кончалась. Мне было не на кого опереться и даже не о ком подумать ради положительных эмоций. О Снейпе я старался не вспоминать, чтобы окончательно не пасть духом, а мои школьные товарищи и преподаватели казались отсюда скорее персонажами сна, чем реальными людьми. Кто из них, находящихся по ту сторону пролива, помнил обо мне в разгар всеобщего праздника, да к тому же учитывая дезинформацию о моем местонахождении? Все эти дни и недели единственным человеком, о ком я постоянно размышлял, был Дамблдор, но чтобы вычислить все его ходы, мне не хватало ума и опыта. Казалось, я снова чего-то не замечаю, что-то упускаю, и впереди меня ожидает очередная ловушка. Однако несмотря на все потенциальные ловушки, мне хотелось отсюда выбраться – не потому, что я боялся Азкабана, и не ради свободы как таковой, а назло всем, кто пытался меня здесь удержать.
Но пока что единственным пространством, куда я мог выбираться беспрепятственно, являлось пространство моего воображения. Поначалу в своих трансах-медитациях я старался представлять себя среди возвышенных ландшафтов, соответствующих описаниям тибетских книг, но ни в одном из них мне не удавалось задержаться. Стоило мне представить себя в монастыре, в горах или даже в пещере, как картинка начинала смазываться, исчезать, и воображение упорно помещало меня в рукотворный индустриальный пейзаж. Я видел себя на стройплощадках, в пустующих многоэтажных зданиях, среди строительного мусора, а вместо гор меня окружали огромные карьерные разработки. Вскоре я смирился с такими проявлениями своего бессознательного, поняв, что эти пейзажи как нельзя лучше отражали состояние моего духа – неприкаянность, незавершенность, бездомность (во всех смыслах) и безнадежную неопределенность.
Тем более странным оказалось то, что сейчас, когда мое сознание безо всяких усилий покинуло унылую реальность вечно светлой камеры, я увидел перед собой не бетонные перекрытия очередной стройки, а утес в Тинворте, куда мы аппарировали из дома Малфоев. Я стоял лицом к морю, почти на самом краю обрыва, и все вокруг было окутано густым туманом, скрывавшим море и небо. Я обернулся, чтобы найти дом Уизли, и вздрогнул: пейзаж здесь был иным. Прямо за моей спиной начинался лес огромных деревьев, чьи могучие стволы поднимались на невидимую из-за тумана высоту.
Я направился вперед. Под ногами пружинил толстый слой мягкой хвои, в прохладном воздухе разносился аромат смолы. Не успел я сделать и полусотни шагов, как впереди возникло движение. Я замер, вслушиваясь и всматриваясь. До меня донесся приглушенный треск и шорох, между стволами мелькнула чья-то большая тень.
Я двинулся с места, завороженный и заинтригованный, и очень скоро увидел существо, а точнее, его спину, поскольку ноги, шея и склоненная голова животного скрывались в тумане. Зверь выглядел огромным, и я остановился, опасаясь вот так сразу подходить к нему даже здесь, в собственном трансе.
Животное ело: я слышал треск разгрызаемых костей и жадное урчание. Наконец, я сделал еще один шаг, и зверь резко поднял голову, повернувшись и уставившись прямо на меня. От неожиданности я отпрянул, споткнулся о корень и упал на спину.
Передо мной стоял лис, тот самый, кого я видел во время январской встречи, но сейчас он выглядел по-другому, и через секунду мне стало ясно, почему. Это был не
мой транс. Я оказался в мире, где обитал мой дух-тотем, и в своем родном лесу ему не надо было менять облик, чтобы соответствовать человеческим представлениям.
Его морда лишь отдаленно напоминала морду лисицы: ее черты были гротескными, череп длинным и узким, словно у крокодила, уши больше походили на рога, а из пустых белых глазниц вытекал туман. Лис сделал пару шагов и оказался надо мной, приоткрыв пасть и высунув черный язык. Я пошевелился, осторожно приподнялся на локтях, проверяя, как он на это отреагирует, и дух уселся на задние лапы, ожидая, когда я, наконец, перестану валяться на земле.
В подвижном плавающем тумане трудно было оценить его истинные размеры, но даже после того, как я поднялся на ноги, лис оказался выше меня. Не успел я подумать, что же мне делать теперь, как он встал и направился к месту, где я впервые его увидел. Там он обернулся, приглашая меня следовать за ним, и когда я подошел ближе, моему взору открылось то, чем лис занимался до моего появления.
В пространстве между деревьями были разбросаны человеческие тела. Не одно, не два, и даже не десяток. Между стволами лежали груды костей, на которых еще оставались мышцы; иногда встречались почти целые трупы с выеденными внутренностями; где-то виднелись обглоданные кости, раздробленные мощными челюстями, и от крови, что заливала тела и землю, в воздух поднимался темный пар, смешиваясь с туманом из глаз лиса.
Я стоял на самой границе этого пиршественного стола. Несколько секунд я соображал, что все это значит, а потом вспомнил об обрядах посвящения. Хотя мы с лисом уже встречались, это было только первое знакомство. Чтобы дух меня слушался, чтобы он вступил со мной в отношения, а не появлялся лишь тогда, когда вздумается ему самому, мне следовало пройти инициацию, и из всех ее способов лис предпочитал наиболее радикальный.
Чтобы родиться для мира духов и получить над ними власть, я должен был отказаться от прежнего тела и обрести новое. Это была самая настоящая шаманская инициация, но соглашаясь зимой на ритуал призыва духа-помощника, я не собирался налаживать со своим тотемом столь тесную связь. Однако сейчас, несмотря на перспективы быть съеденным, я отчетливо сознавал последствия такого выбора. Обретя власть над духом, я смогу приказать ему отправиться к профессору Асвинн и сообщить ей, где я нахожусь. Это был единственный шанс попробовать выбраться из Азкабана.
"Что ж, - подумал я, начиная пробираться по мертвым телам на середину кучи и ощущая спиной внимательный взгляд стоявшего неподалеку лиса, - в конце концов, ведь есть такие тибетские практики, где колдуны стремятся разорвать цепи привязанности к телу и телесному эго, а лучший способ это сделать – дать демонам тебя съесть".
Хотя Грей обещал, что мы встретимся через два дня, время шло, а я продолжал безвылазно сидеть в камере. Возможно, в его распорядок вкрались какие-то непредвиденные трудности, и я очень надеялся, что если это так, они напрямую связаны с моей встречей с лисом.
Я оставался в камере так долго, что когда за мной все-таки пришли, я не мог сказать, сколько дней миновало с нашей последней встречи - пять, семь или все десять. Грей встретил меня с неизменной улыбкой, но на этот раз улыбались только его губы: глаза оставались холодными. Когда конвоиры вышли, он перестал изображать радость и после небольшой паузы спросил:
- Как вам это удалось?
- Что - это? - ответил я.
- Вы знаете, что.
Я пожал плечами.
- Не понимаю, о чем вы.
Впервые за время нашего общения Грей утратил спокойствие и выдержку и резко произнес:
- Всё вы прекрасно понимаете! К нам пришел запрос из Министерства, действительно ли вы находитесь в Азкабане. С нашей стороны утечек не бывает. Остаетесь только вы.
- Просто те, кому есть до меня дело, догадались, что вы врете, - ответил я. - Не в моих правилах от кого-то бегать и прятаться, тем более если я ни в чем не виноват.
Грей отрицательно покачал головой.
- Не отпирайтесь, Ди. Вы что-то сделали, и я хочу знать, как.
- А вы используйте легилименцию, - посоветовал я. – Вдруг получится?
На это следователь ничего не ответил. Немного помолчав, он спросил:
- Почему вы не сказали, что спасли несколько человек из подвала Малфоев?
- А вы пошли бы к Олливандеру, к Уизли, к Луне Лавгуд, чтобы проверить мои слова? Вы ведь и не собирались с ними встречаться – иначе я бы от вас ушел.
Грей снова промолчал. Я не настаивал на ответе: проигрывать никто не любит.
- Все обвинения с вас сняты, - наконец, сказал он. - Совет Визенгамота удовлетворил ходатайство Министерства о вашем освобождении. Но несмотря на это, наше предложение остается в силе, и я надеюсь, вы все же его обдумаете. Знаю, сейчас вы не настроены иметь с нами дело, и мы должны были вести себя иначе...
- Это точно, - не удержался я. - Если вы так набираете сотрудников, неудивительно, что у вас нехватка кадров.
- Просто поверьте, это – ваше, - продолжал Грей, не отреагировав на мои слова. - Вам будет здесь интересно. Поэтому если вы все же смените гнев на милость, приходите на маяк и вызовите меня. Мы будем рады, если вы к нам присоединитесь.
- Хорошо, - сказал я. - Буду иметь вас в виду.
Грей кивнул – впрочем, довольно уныло.
- На маяке вам вернут палочку и рюкзак…
- И еще ключ и книгу, - напомнил я.
- Только ключ, - ответил Грей. – Книга вам не принадлежит. К тому же, она приобщена к другому делу. - Он сделал паузу, постукивая пальцами по столу. - Что ж, мистер Ди, не смею вас больше задерживать. Всего хорошего.
Я встал и молча вышел в коридор, еще не слишком веря в происходящее. Конвоир отвел меня в помещение, куда в свое время я попал через портал с маяка, и скоро я уже стоял в комнате по ту сторону пролива, расписываясь в получении всех своих вещей, в том числе и ключа от тюрьмы. Однако наибольшую радость доставило мне воссоединение с палочкой Левиафана. Оказавшись в моей руке, она немедленно отреагировала, рассыпав в воздухе оранжевые искры, как при нашей первой встрече в магазине Олливандера, и в тот момент я осознал, что у меня действительно все получилось.
- Какое сегодня число? - спросил я дежурного, надевая на плечи рюкзак.
- Тридцатое мая, - ответил он.
Надо же, я провел в тюрьме меньше, чем мне представлялось, и вероятно, даже успевал на экзамены. Мысль об экзаменах казалась странной и немного смешной. Всего день назад я и не вспоминал о таких вещах, передо мной стояли иные задачи, но теперь, когда они решены, можно было подумать о чем-то более простом и приятном.
Покинув маяк, я остановился на площадке и вновь взглянул на Азкабан. В утреннем свете гигантское сооружение казалось еще более внушительным, и некоторое время я любовался им, решив с ходу не отвергать идею сотрудничества – мало ли как повернется судьба.
Мне не хотелось сразу возвращаться в Хогвартс. Прошел почти месяц с тех пор, как меня арестовали, и я понятия не имел, что за это время случилось в магическом сообществе. Прежде следовало узнать последние новости, а для этого не было более подходящего места, чем "Кабанья голова". Но все же я медлил. Как примет меня Аберфорт, да и примет ли вообще? Ведь я знал тайну смерти его брата и ничего ему не сказал... С другой стороны, понять отношение Аберфорта можно только встретившись с ним, так что я бросил последний взгляд на Азкабан, сосредоточился на тупике у "Кабаньей головы", крепко сжал палочку и аппарировал.
Несмотря на ранний час, у Аберфорта было открыто. Один в пустом баре, он неторопливо расставлял стулья. За прошедший месяц здесь ничего не изменилось.
- Выпустили, значит, - сказал Аберфорт, увидев меня на пороге. - С утра пораньше.
"И тут тоже не изменилось", с облегчением подумал я.
- Тебя что, на голодном пайке держали? - поинтересовался Аберфорт, временно оставив свои стулья и занимая место за стойкой.
- Кормили там нормально, - я уселся на табурет, - но я примерно представляю, как сейчас выгляжу: в камере была только холодная вода и зубная щетка. Слушай, я ненадолго заглянул – просто хотел узнать, как тут дела, какие новости...
- Новости, - повторил Аберфорт. - Давай-ка я тебя сперва угощу. Ведь из Азкабана не каждый день выпускают. – После этого справедливого замечания он достал из закромов две бутылки пива - на этот раз нормального, - открыл их и одну поставил передо мной. - Пей.
- Что, все так плохо? - спросил я, беря бутылку. Аберфорт усмехнулся.
- Да нет, - сказал он. - Жизнь, как говорится, налаживается. Слыхал, кто нынче министр?
Я отрицательно покачал головой.
- Кингсли Бруствер, - сказал Аберфорт.
- Ого! - воскликнул я. - И как меня только выпустили?
Аберфорт сделал большой глоток.
- А ты знаешь, что они с Тейлором старые враги?
- Нет, - невинно ответил я, тут же вспомнив их разговор в холле Хогвартса. - Понятия не имею.
Аберфорт вздохнул и еще раз приложился к бутылке. Я начал смеяться.
- Ладно, ладно, - наконец, сказал он. - Тут на днях в "Пророке" вышла статья - перемывали косточки всем Пожирателям, которых к этому времени успели поймать. О Тейлоре, конечно, больше всего понаписали... ну и о тебе пара слов. Оказывается, ты вроде как... хм... его близкий родственник. - Аберфорт поднял бровь. - Что скажешь?
- Скажу то, - ответил я, - что Тейлор грузил меня этой байкой, пока мы сидели в общей камере, и стражи, как водится, подслушали наш разговор. А появление информации в прессе доказывает, что мой следователь очень не любит проигрывать. Так сказать, маленькая месть Кеннета Грея.
- Не такая уж и маленькая, - возразил Аберфорт. - На Тейлора есть зуб не только у Бруствера. Тебе придется нелегко, правда это или нет.
Я усмехнулся, решив про себя, что пережить родство с Тейлором вряд ли будет сложнее, чем выбраться из Азкабана.
Аберфорт начал рассказывать, что за это время случилось в Хогвартсе. Знал он не слишком много. Все разрушенные участки были восстановлены, защитные заклинания наколдованы вновь, а исполняющим обязанности директора назначена Макгонагалл. Седьмые и пятые курсы уже вернулись сдавать экзамены, а остальные ученики наслаждались лишними неделями каникул.
Аберфорту было известно, что я числюсь среди Пожирателей-беглецов: их списки печатали в "Пророке", где публиковались все связанные с последними событиями новости. Новостей было много, но только на первый взгляд. Редакция и журналисты газеты старались реабилитировать себя за месяцы исправного служения "террористической организации, незаконно удерживавшей власть", бичуя грехи своих прежних хозяев и призывая теперь к всеобщей толерантности. Министерство произвело чистку рядов, но эта чистка, по словам Аберфорта, оказалась довольно формальной: большинство из тех, кто запятнал себя в глазах победителей, просто переместились на должности ниже, хотя кое-кого и отправили за решетку, в том числе Долорес Амбридж. Теперь излюбленной темой выступлений министерских представителей было "всеобщее пробуждение от зловещего сна", "снятие гипнотических чар" и "внутреннее сопротивление режиму".
Аберфорт занимался своим баром, почитывал газетные статьи, и так прошло три недели, а в начале четвертой в "Кабаньей голове" вдруг появился Клайв Пирс. Хотя они с Аберфортом никогда не встречались, это, как выяснилось, не мешало им последние месяцы состоять в деловых отношениях. Через подставных лиц Пирс покупал у Аберфорта мои картины и рисунки, и вся эта комбинация была единственной уступкой, на которую Клайв Пирс, обычно соблюдающий вооруженный нейтралитет с любой властью, пошел ради интересов Дамблдора.
Незадолго до своей смерти Альбус Дамблдор тайно посетил его и попросил заняться скупкой моих работ, которые я буду писать по заказу его брата. Аберфорт не имел выходов на этот рынок, а у меня должен был появиться убедительный мотив и стимул для регулярных визитов в "Кабанью голову". На логичный вопрос Пирса, зачем все это надо, Дамблдор, как водится, не ответил ничего конкретного. Теперь же Клайв Пирс просил, вежливо, но настоятельно, чтобы Аберфорт написал об этом в заявлении на имя следователя Министерства (а не Азкабана), занимавшегося делами Пожирателей, поскольку буквально на днях выяснилось, что меня тайно держат в тюрьме, а информация, которой Аберфорт располагает, поможет меня оттуда вытащить.
В то же самое время независимо от Пирса о моем местонахождении узнали преподаватели Хогвартса. Когда Аберфорт, без особого рвения согласившийся встретиться со следователем, в назначенный день явился в Министерство, то увидел там Асвинн, Флитвика и Луну Лавгуд с отцом. Учтя их показания, а также, насколько понял Аберфорт, показания самого Поттера, Министерство отправило запрос, о котором говорил Грей, и Азкабан неохотно признал факт моего пребывания в их стенах. После разговора Поттера с министром Бруствером Совету Визенгамота по делам Азкабана ничего не оставалось делать, как удовлетворить личную просьбу героя войны, и приказ о моем освобождении был подписан.
Однако Аберфорт не представлял, каким образом обо мне стало известно преподавателям. Если Пирс мог добыть информацию благодаря своим обширным связям, у профессоров подобных каналов не было. Я рассказал ему ту же версию, что и Грею – просто они догадались, что им врут, - но судя по скептическому выражению лица бармена, он мне не поверил, хотя настаивать на ответе не стал.
После этого рассказа мы долго молчали, допивая пиво. Я опасался, что Аберфорт коснется тем, которые мне не хотелось обсуждать - его брат, Снейп, - но подумав, понял, что с точки зрения окружающих вся эта ситуация выглядит, мягко говоря, иначе. Вряд ли кто-то был в курсе, что Снейп ничего не знал о палочке Смерти, и уж точно никому не приходила в голову мысль, что Дамблдор мог о ней умолчать, поэтому для подавляющего большинства его согласие убить Дамблдора ради нейтрализации палочки выглядело полетом японского камикадзе на вражеский крейсер: Снейп понимал, на что идет; можно сказать, жертвовал собой во имя высокой цели. Тем более ни Аберфорт, ни профессора не могли вообразить себе все те идеи, что были у Дамблдора на мой счет.
Прикончив бутылку, я решил, что пора уходить, но прощаясь, не стал уточнять времени своего следующего визита, плохо представляя, что меня ожидает по возвращении в школу. Выйдя из "Кабаньей головы", я пешком отправился в Хогвартс, чтобы окончательно переключиться с азкабанских проблем на текущие. Сейчас, в относительно спокойной и безопасной обстановке, все случившееся выглядело почти нереальным, однако вполне реальным было то, что на месте директора сидела теперь Макгонагалл, едва не взявшая меня в плен.
Хотя после неудачи с нейтрализацией палочки Дамблдор захотел обезопасить ее от меня (или, возможно, меня от нее), я не мог сказать, что месяц в тюрьме явился пустой тратой времени. Если бы не молчание портрета – что ему стоило, к примеру, рассказать о нашем походе за кольцом-крестражем? - я бы в ближайшее время вряд ли встретился с духом лиса, а одно это делало пребывание в Азкабане невероятно ценным опытом. Но то же молчание, многомесячное, терпеливое выжидание, как все обернется, казалось мне предательством, и оно в моих глазах не оправдывалось никакими высшими целями.
Глупо было негодовать на мертвеца, однако я ничего не мог, да и не хотел с этим делать. Слишком просто понять, простить, даже забыть. Это бы означало мир и покой, но что мне делать с миром и покоем?
Впрочем, в нынешней ситуации и то, и другое выглядело не более чем приятным заблуждением. Надежда на стабильность, счастье и процветание без всяких темных колдунов, стремящихся навязать всем свои порядки, была иллюзорна, учитывая, сколько людей слышали о палочке Смерти и знают теперь ее нового хозяина. Наивно полагать, что со смертью Волдеморта плохие парни кончились, а Поттер не казался достаточно сильным магом, чтобы суметь сохранить такой привлекательный артефакт. "Ничего хорошего из этого не выйдет", думал я, идя по лесной дороге, и эта идея нравилась мне гораздо больше, чем мысль о вечном счастье, готовом вот-вот обрушиться на общество волшебников.
Наконец, впереди показался замок, высокая железная ограда и ворота, запертые на цепь. Я остановился перед створками и обхватил руками решетку. Справа виднелась берлога Хагрида и сам лесничий, мывший огромную бочку, в которой он обычно месил корм для лесных подопечных, а чуть левее, на берегу озера, стояла белая гробница Дамблдора.
- Я вернулся, - сообщил я гробнице. – Трудно было предвидеть этот ритуал, правда? Ведь при тебе Асвинн учила только тексты переводить. Не сомневаюсь, со следующего года практика рун опять будет под запретом: Макгонагалл – твой верный последователь. Нечего изучать Темные искусства, вдруг там окажется что-нибудь полезное?
Словно услышав мои слова, Хагрид обернулся. Оставив в покое бочку, он неторопливо зашагал к воротам посмотреть, кого это с утра принесло в школу. Я достал палочку и прикоснулся к цепям. Прежде ворота с готовностью подчинялись старшему префекту; откликнулись они и сейчас. Цепи поползли в стороны, и створки начали бесшумно раскрываться. Хагрид на секунду замер, а потом узнал меня, широко улыбнулся и ускорил шаг. Я закрыл за собой ворота, и хотя единственное, чего мне сейчас хотелось, это вымыться и привести себя в порядок, остановился поздороваться с лесничим, надеясь, впрочем, что его приветствие не будет слишком долгим.
71.
Через три дня после моего возвращения начались экзамены, готовиться к которым я не стал, проигнорировав даже историю. На меня накатило странное состояние, в котором сочеталась депрессия и приятная расслабленность. Несмотря на попытки оптимистично оценивать свой тюремный опыт, Азкабан оставил во мне больше отрицательных, чем положительных следов. Теперь я чувствовал, насколько изматывающим было само пребывание там, с трудом восстанавливая нормальный режим сна и бодрствования. Выяснилось, что промежутки между сном составляли почти двадцать часов, и всю первую неделю время, в которое я хотел спать, практически никогда не приходилось на ночь.
Мое появление не вызвало заметной реакции, чему я был только рад, не желая ни с кем общаться, однако мой статус, о котором рассказывала Полина и который одно время был достаточно высок, вернулся на свое прежнее место. При первой же встрече в Большом зале Балстроуд одарила меня таким злобным взглядом, что я даже удивился степени ее разочарования. Наверное, теперь она считала меня кем-то вроде магглофила – а с ее точки зрения трудно было представить более презренное существо, - но мне было все равно. Я не вспоминал о ней в тюрьме и не собирался тратить энергию на разгадывание мотивов ее поведения сейчас. Дни между экзаменами я просиживал в библиотеке, беря у мадам Пинс не учебные пособия, а журналы или энциклопедии, и не столько читая, сколько блуждая в собственных мыслях, воспоминаниях и неохотно думая о том, что же мне делать дальше…
После разговора с Хагридом я спустился в подвал и сразу отправился в душ. Посмотрев на себя в зеркало, я подумал, что Аберфорт, пожалуй, прав: такое впечатление, что в тюрьме меня держали на голодном пайке, хотя я никогда не испытывал голода и не мог пожаловаться на качество тамошней пищи. Вероятно, дело здесь было в самом Азкабане, на разрушительное влияние которого намекал Грей, пытаясь вытянуть из меня согласие сотрудничать с ними.
Придя в спальню, я начал переодеваться, первым делом решив зайти к Асвинн. Флетчер, Нотт и Пирс уже проснулись и собирались вставать.
- Малфоя тоже отпустили, - сообщил мне Флетчер. - Еще в середине месяца.
- Плевать мне на Малфоя, - сказал я, надевая чистую футболку.
- А Крэбб погиб, - добавил он.
- И на Крэбба плевать.
Оставив их обсуждать мое возвращение, я поднялся на этаж, где находились комнаты Асвинн, и сел у стены напротив ее двери, дожидаясь, пока профессор выйдет к завтраку. Я хотел поблагодарить ее за то, что она так активно откликнулась на переданную духом информацию, но когда Асвинн увидела меня, то не позволила ничего сказать и пригласила к себе в комнату, где без долгих вступлений взяла с каминной полки маленькую коробочку и вручила ее мне.
- Когда я узнала, что ты, наконец, выходишь, то нашла для тебя вот это. Взгляни.
В коробке лежала серебряная цепочка и медальон, похожий на тот, что висел на шее у самой Асвинн, однако в отличие от ее крадущейся лисицы, мой лис стоял на задних лапах: такими животных часто изображали на гербах.
- Это не амулет, - объяснила Асвинн, - а обычный медальон, и в нем нет никакой магии. Но она появится, если ты станешь носить его и будешь регулярно видеться со своим духом. Поскольку ты прошел посвящение, тебе не нужно дожидаться его визита – ты сам можешь призвать его.
Профессора уже пережили этап празднования победы и вместе с министерской комиссией погрузились в экзаменационную суету. Мадам Помфри едва ли не при каждой встрече предлагала мне пару–тройку дней полежать в больнице. Макгонагалл здоровалась – в своей обычной манере. Флитвик просил зайти после сдачи экзаменов. Я делал вид, что все в порядке, но на самом деле никакого порядка не было: неожиданно для себя я чувствовал одиночество и заброшенность. Как ни странно, скучал я не только по Снейпу, о котором в школе было слишком много напоминаний, но и по Кэрроу. Мне не хватало его юмора и свободного, неформального общения, которого не позволяли себе другие учителя. Я не хотел выглядеть сентиментальным нытиком, но иногда мне становилось невероятно тоскливо, и в один из таких дней, после сдачи трансфигурации, стоявшей у нас вторым экзаменом, я решил немного отвлечься и посмотреть, что собой представляет карцер, куда Кэрроу то и дело грозился посадить учеников.
Спустившись по лестнице, я вставил ключ в отверстие под ручкой в виде венца, и дверь начала медленно открываться. В сопровождении нескольких шаров-светильников я подошел к карцеру и коснулся его палочкой, однако без пароля дверь на прикосновение не реагировала. Сперва я попробовал найти замочную скважину, а потом просто дернул за выгнутую металлическую ручку.
Карцер оказался не заперт. Распахнув дверь настежь, я увидел ведущую вниз каменную лестницу, ступеньки которой уже через пару метров исчезали во мраке. Отправив вперед себя шар-светильник, я начал осторожный спуск; чтобы добраться до последней ступени, мне понадобилось не менее полминуты. Сразу от лестницы начинался узкий коридор. В первые секунды ничего необычного я в нем не заметил, но так было лишь до тех пор, пока я не наколдовал еще несколько шаров, осветив больше пространства.
Передо мной была самая настоящая картинная галерея. По стенам коридора висело множество полотен, больших и маленьких, в рамках и без, горизонтальных и вертикальных. Они были развешены как попало: некоторые находились на уровне груди, другие – едва ли не у самых колен, третьи висели так высоко, что их изображений было не рассмотреть. Картины создавались в разное время – одни написаны со средневековой условностью, на других уже присутствовала перспектива, - но в целом их стиль казался столь же однообразным и уныло реалистичным, как и стиль картин, висевших в школе наверху. Такое впечатление, что их писали два-три мастера, трудившиеся ради тщательного отображения сюжета и не стремившиеся вложить в свою работу собственное художественное видение.
Свет разбудил обитателей полотен, неизвестно сколько времени остававшихся в полной темноте. Персонажи немедленно оживились, и коридор наполнился устрашающими звуками, достойными только пыточных застенков. Сюжеты и герои этих картин разительно отличались от всего того, что было выставлено в верхних коридорах. Вероятно, именно сюда Кровавый Барон приглашал моего монаха, и раз уж я очутился здесь, имело смысл не только поглазеть по сторонам, но и найти его.
Те, кто повесил эти полотна подальше от детских глаз, были, несомненно, правы. На них изображались одни лишь сцены пыток и эффекты Темных заклятий, написанные с такой циничной детализацией, что вскоре я уже старался не вдаваться в подробное исследование картин и искал только знакомое лицо монаха. Персонажи вовсю старались произвести на меня впечатление – в темноте им не для кого было разыгрывать свои кровавые сюжеты, - но ничего, кроме отвращения, их представление во мне не вызывало.
Художники писали эти картины то ли в назидание, то ли ради устрашения, и их общий посыл был очевиден: вот что бывает с колдунами, попавшими в лапы коварных магглов. Волшебников пытали исключительно служители церкви. На кострах пылали ведьмы, опровергая благостные рассказы Биннса о том, что в средние века от рук инквизиторов гибли только маггловские женщины-целительницы, душевнобольные или жертвы оговоров. Нередко попадались сюжеты о том, как разъяренные крестьяне с вилами и кольями гоняются за оборотнем или уничтожают на кладбище вампира. Время от времени картины изображали действие различных Темных заклятий, и к ним я проявлял чуть больше интереса, поскольку такая диковатая магия давно исчезла из общепринятой практики.
Монаха все не было, коридор не кончался, плавно сворачивая влево, и постепенно тематика картин начала меняться. Исчезли пытки и смертельные заклинания, горящие ведьмы и пронзенные в сердце вампиры, а их место заняли необычные персонажи и странные, часто необъяснимые сюжеты. На одной картине молодая девушка превращалась в дерево, которое начинало цвести, приносить плоды, а при наступлении осени покрывалось оранжевыми и желтыми листьями, чуть позже сбрасывая их вместе с остальными деревьями. На другой огромная волчица изображалась матерью многочисленных людей, что припадали к десяткам ее сосков. Волчица возвышалась над горами, между которых были написаны люди, а ее голова помещалась среди звезд, напротив полной луны. Обнаженный старик, сидящий в пустынной горной местности, умирал со спокойствием на лице; его тело начинало излучать свет, спустя недолгое время оставляя после себя только горстку радужных шариков. Это были совсем иные картины, и манера их написания не походила на то, что я видел прежде. Здесь чувствовался индивидуальный взгляд многих художников, оставлявших послания и рассказывавших истории, призванные не запугать или отобразить окружающую действительность, а передать тайну.
Чем дальше я заходил, тем меньше понимал, что происходит на полотнах. Иногда на них были написаны одни только меняющиеся цветовые пятна; мне казалось, это могли быть заклинания, действующие через цвет и движение, поэтому я предпочитал скорее проходить мимо таких картин и не смотреть на них слишком пристально.
Наконец, галерея закончилась, и летающие шары выхватили из темноты последнюю картину, висевшую в тупике коридора. Она была огромной, и когда я увидел ее полностью, у меня захватило дух. Неизвестный художник изобразил Азкабан. На переднем плане была та самая скала, куда аппарировали прибывающие в тюрьму, но маяка на ней еще не построили. Азкабан стоял посреди бурного моря, его вершина скрывалась за темными облаками, а вокруг острова летало несколько драконов. Мое появление не осталось незамеченным. Один из драконов отклонился от своего курса и направился к скале. По мере его приближения я увидел, что дракон приручен: им управлял всадник, чей внешний облик никак не соответствовал времени вероятного написания картины – вряд ли она была создана раньше 19 века. Всадник походил на древнего воина: бородатый, в рогатом шлеме, в одежде из шкур и меха, он держал в руке необычно длинную палочку, сжимая ее не за конец, а за середину.
Дракон опустился на скалу, воин спешился и подошел к краю картины. Теперь он обрел свои нормальные размеры и стоял в полный рост, хотя высоким не был: если б не рогатый шлем, всадник оказался бы не выше меня.
Он что-то спросил на незнакомом языке. Я пожал плечами и отрицательно покачал головой, давая понять, что не понимаю. Воин недовольно нахмурился и сделал рукой с палочкой быстрое замысловатое движение. Воздух заколебался, сгустился, и рядом с ним возникла слегка прозрачная, но вполне четкая фигура Дамблдора.
Я был ошеломлен. Кажется, мне просто суждено повсюду на него натыкаться! Когда-то Дамблдор действительно упоминал, что спускался вниз, где встретил моего монаха, но тогда этот "низ" представлялся мне чем-то вроде большого чулана со старыми, сломанными партами, ржавыми кандалами и никому не нужными картинами. Однако теперь я несколько иначе взглянул на его завещание и мог лишь досадовать на свою недогадливость и нелюбопытство. За прошедшие месяцы мне ни разу не пришло в голову посмотреть, что собой представляет карцер. Я мог бы узнать о нем больше, а теперь на это совсем не оставалось времени.
Однако воин ждал ответа. Вытянув правую руку, я взмахнул палочкой и через секунду держал на ладони кусок белой пастели. Подойдя к соседней стене и встав так, чтобы воин меня видел, я схематично изобразил берег озера, гробницу и лежащее в ней тело. Некоторое время всадник изучал мой рисунок, а потом молча указал палочкой на меня. Я расценил это как вопрос, что я тут делаю, стер изображение гробницы и как мог нарисовал своего монаха. Казалось, он вышел не слишком похоже, однако воину вполне этого хватило. Он начал громко и агрессивно говорить, размахивать руками, а потом сплюнул и указал на стену по правую сторону от меня. Закончив свою гневную речь, всадник вернулся к дракону, все это время спокойно сидевшему у края скалы, забрался на него и коснулся палочкой длинной шеи. Распустив темные крылья, огромный ящер прыгнул с обрыва вниз, и через секунду они уже летели к Азкабану.
Убрав со стены пастель, я повернул назад, твердо вознамерившись найти монаха, и отыскал его неподалеку от лестницы, на картине с изображением преследования, поимки и убийства оборотня. Монах стоял на краю поля, где разворачивалось действие, и улыбался той самой неприятной улыбкой, с которой я его нарисовал.
- Что, нравится здесь? - спросил я.
Теперь монах вел себя иначе, чем в кабинете Макгонагалл, и был готов к общению. В ответ на мой вопрос он неторопливо кивнул.
- Ты - мое творение, - продолжил я, - и чтобы превратить твою жизнь в кошмар, мне не нужно загонять тебя в рамку.
- Хочешь, чтобы я вернулся? - сиплым голосом проговорил монах.
- Нет, - ответил я. - Наоборот. Я хочу, чтобы ты остался. И отвечал на вопросы, которые я буду тебе задавать.
Это понравилось монаху больше, чем перспектива возвращения. Он приблизился к краю картины, сюжет которой начал повторяться, и крестьяне, ушедшие было в деревню, вновь погнались за воскресшим оборотнем.
- Что это за галерея? - спросил я, указывая на коридор.
- Здесь изгои, - ответил монах. - Полезные изгои. Во всяком случае, некоторые из них.
Это я уже понял. Если Дамблдор спускался сюда пообщаться с всадником на драконе, вряд ли он делал это лишь с целью приятно провести время.
- Ты бывал на картине с драконами?
- Бывал.
- Только на скале?
- На скале, - прохрипел монах, улыбаясь. - Как бы я смог перелететь?
- Веди себя прилично, - сказал я. - И выучи язык.
Монах не отреагировал, сложив руки на толстом животе и глядя на меня с некоторой долей снисходительности. Своенравное создание, но, кажется, с ним можно было иметь дело.
- Советую научиться приносить мне пользу, - продолжил я. - И вспомнить дорогу к своей рамке, если не хочешь, чтобы твоя жизнь превратилась в постоянное умирание и воскрешение.
- В темноте здесь все по-другому, - заметил монах. - Это... - он указал на мертвого оборотня, - только для зрителей.
- Если я запущу к вам своего патронуса, ему будет наплевать и на зрителей, и на темноту, - пригрозил я. - Так что не торгуйся.
Монах изобразил смирение. Я направился к лестнице и пока поднимался к выходу, мне в голову пришла одна интересная мысль.
Трелони торжествовала. Наконец-то она избавилась от своего конкурента и осталась единственной в школе прорицательницей. Фиренц вернулся в лес. Я узнал об этом лишь когда решил зайти к нему, памятуя о просьбе, сделанной во время битвы. Возможно, Фиренц намеревался обсудить встречу с Сильваном, однако после сражения ему захотелось вернуться домой, и кентавры пошли на мировую, простив ему былую "измену". Трелони праздновала победу, а я думал, стоит мне искать Фиренца или нет.
Сказать по правде, идти к кентаврам не хотелось. То, что он говорил на шестом курсе – о созвездии силы и моей звезде, - я помнил, но какое значение это имело теперь? Темный Лорд мертв, его воинство рассеяно. Зачем ворошить прошлое?
После пары дней раздумий Фиренца я решил не искать. Хватит с меня могучих магов, растущих сил и принадлежностей к ним. Однако в Запретный лес я все-таки пошел. В преддверии последнего экзамена – истории, - я решил попрощаться с магматическими питонами.
Мы не виделись с осени, и я думал, что после такого перерыва они вряд ли покажутся с первого раза, однако долго ждать не пришлось. Появившись из невидимых среди высокой травы нор, один за другим ко мне выползли два питона.
- А вот и он, - сказал первый, приподнимаясь над землей.
- Глазам не верю, - ответил второй. - Мы думали – все, больше не увидимся, кентавры затоптали в последней заварушке... Кстати, чем там она кончилась?
- Все как обычно, - усмехнулся я, уверенный, что змеи и сами прекрасно знают ответ на этот вопрос. - Одни победили, другие проиграли.
- Ну а ты? - поинтересовался первый питон. - Ты победил или проиграл?
- Время покажет, - сказал я, не желая говорить на подобные темы. - Кстати, я тут подумал... Раз уж вы по мне все время скучаете, давайте-ка я возьму одного из вас с собой. Через неделю меня здесь уже не будет, так хоть что-то останется на память. Добровольцев нет?
Несколько секунд питоны настороженно смотрели на меня, застыв, словно статуи, а потом один из них спросил:
- Это он пытается шутить?
- Если да, то не смешно, - произнес второй питон. – Какой-то тюремный юмор.
Я вздохнул – и тут они успели.
- Откуда вы все знаете? Докопали свои норы до Азкабана?
Змеи промолчали. Потом один питон сказал:
- Мы надеемся еще увидеть тебя, человеческий детеныш. Не обязательно здесь. А может, и здесь, как знать.
- Буду рад, - ответил я, с некоторым содроганием подумав о том, что должно произойти, чтобы я добровольно сюда вернулся.
Только после сдачи третьего экзамена - зельеварения, - я начал всерьез размышлять о том, чем же мне заняться после получения свидетельства об окончании школы. Возвращаться в Азкабан не хотелось даже ради великих и непознанных тайн. Полистав рекламные проспекты, я решил, что труды и надежды Флитвика не должны пропасть даром. Сейчас я не испытывал воодушевления, рассматривая фотографии уютного университетского городка, под которыми был напечатан список факультетов Европейского магического университета, но надеялся, что когда прибуду в другую страну, в новую обстановку, и начну сдавать вступительные экзамены, мне станет не до душевных переживаний из-за потерь, обманов, собственной недогадливости и неправильно принятых решений. Факультет физики чар был одним из наиболее популярных, и мне следовало готовиться сейчас, пока под рукой были библиотечные книги. Я вновь начал заниматься, обложившись учебниками и пособиями по чарам, а когда сдал историю и решил навестить Флитвика, то уже уверенно мог ответить на вопрос, куда собираюсь поступать летом.
Мы действительно начали с этой темы, и профессор поддержал мое решение, однако я заметил, что будущая специальность – не то, что ему хотелось обсудить со мной на самом деле.
До сих пор я ни с кем не говорил ни об Азкабане, ни о Снейпе. У преподавателей не могло быть однозначного отношения к тому, что происходило в школе после смерти Дамблдора. Хотя с одной стороны они теперь знали часть правды, с другой, как заметил в свое время Грей – убийство есть убийство. Да и месяцы директорства Снейпа оказались в истории Хогвартса далеко не самыми радужными.
Наконец, закончив рассказывать о тонкостях обучения на выбранном мной факультете, Флитвик выдержал паузу и проговорил:
- Линг, мне очень жаль, что все так получилось. Я должен был больше доверять вам. Мне и в голову не приходило, что вы действуете вместе с Северусом. Признаться, он играл свою роль чересчур убедительно, и зная, как вы к нему относитесь, я предполагал, что в конечном итоге у него все же могло получиться вас увлечь.
- Так было задумано, - ответил я, не желая выглядеть невежливым. - Чтобы никто ни о чем не догадался.
- И еще, - сказал Флитвик, помедлив. - Не сердитесь на Минерву. Я знаю, она потом переживала, что напала на вас.
- Я не сержусь, - ответил я, хотя предпочел бы услышать нечто подобное от нее самой.
После заключительного экзамена, когда все с нетерпением ожидали результатов проверки работ, выдачи свидетельств с оценками и, разумеется, прощальной вечеринки, в школу прибыл фотограф, вооруженный допотопным аппаратом на треноге, и чиновник из Министерства. Вместе с аттестатами нам вручали паспорта, для получения которых надо было сфотографироваться и заполнить анкету. В один из этих дней Слагхорн пригласил меня в свой кабинет. Я пошел неохотно, помня о словах Снейпа и предполагая, что теперь мне придется выслушать очередную сентиментальную речь на тему "как жаль, что все так получилось". Сперва я думал, что предстоящий разговор профессор хочет провести лишь из чувства долга, но потом вспомнил, что Снейп был его учеником, и он имеет не меньше причин переживать из-за произошедшего, чем я.
- В середине апреля, - начал профессор, когда мы оказались в его кабинете, - ко мне пришел Северус и попросил передать тебе это. - Слагхорн указал на лежавший на столе белый запечатанный конверт. - Передать в любое время, когда ты ко мне обратишься, если вдруг почувствуешь себя в опасности. Я ответил, что зная тебя, конверт вряд ли придется отдавать, и Северус сказал, что я, к сожалению, прав, однако он бы хотел, чтобы его содержимое все же попало к тебе в руки... Признаюсь, меня удивила эта история с побегом, - добавил профессор, - но я и подумать не мог, что тебя просто похитили... В общем, Линг, как бы то ни было, это твое, даже если сейчас оно тебе уже не нужно.
Он передал мне конверт. Поблагодарив Слагхорна, я отправился на улицу и укрылся под деревьями, подальше от посторонних глаз. Что мог оставить мне Снейп? Колдографию убежища? А может, письмо? Собравшись с духом, я разорвал конверт и с немалым удивлением вытащил оттуда зеленый рекламный проспект.
На первой странице изображалась окруженная горами долина и уходящая к горизонту извилистая дорога, справа от которой возвышалась буддийская ступа. Под фотографией было написано: "Школа Традиционной Магии в монастыре Ка-Нинг".
У меня чуть сердце из груди не выскочило. Я поскорее раскрыл рекламу, чтобы узнать подробности.
Школа Традиционной Магии и монастырь Ка-Нинг находились в Непале. Школу при нем открыли недавно, всего четыре года назад, и она предназначалась для зарубежных студентов, желавших изучать традиционную магию Тибета, Непала и Северной Индии. Как следовало из проспекта, набиралась только одна группа из двадцати человек. Экзамены проходили во второй половине августа, но какие именно, в рекламе не уточнялось. На обратной стороне был напечатан адрес лондонского агентства, предоставлявшего транспортные услуги всем желающим попасть в монастырь.
Я несколько раз перечитал текст, едва веря своим глазам. Как такое может быть? Неужели у меня появился реальный шанс учиться тому, что мне так интересно, и не где-нибудь, а в самом настоящем монастыре? И откуда Снейп взял эту рекламу?
Убрав листок в конверт, я прислонился к стволу дерева, как никогда остро ощущая потерю своего учителя. Спросить его я уже не мог, и не было даже портрета, чтобы поговорить с ним и сказать спасибо.
Перед прощальной вечеринкой замок почти опустел: в нем оставался только седьмой курс и профессора. За семь лет жизни в Хогвартсе я видел шесть прощальных вечеринок, и все они были похожи одна на другую. В Большом зале собирались профессора и счастливые выпускники, предвкушавшие кто отдых, кто подготовку к вступительным экзаменам. Директор произносил торжественную речь. В этом году, как и в прошлом, к студентам обращалась Макгонагалл, исполняющая обязанности директора. За речью следовало вручение свидетельств об окончании школы, краткие прощальные напутствия преподавателей, а после небольшого перерыва, когда студенты меняли форменную одежду на свободную, начиналась вечеринка, обычно продолжавшаяся до самого рассвета. Теперь уже бывшие ученики прощались с Хогвартсом, бродили по окрестностям и ложились спать только под утро, чтобы днем в последний раз отправиться на вокзал, но на этот раз не в запряженных фестралами каретах, а на лодках через озеро, таким образом замыкая символический круг.
От традиции не отступили и сейчас. Мы расселись в Большом зале, который в отсутствие остальных курсов казался необычно пустым. Несмотря на всю важность момента, я едва обращал внимание на происходящее, думая лишь о том, что завтра буду уже по ту сторону ограды, наконец-то получив полное право свободно распоряжаться собой и своим временем.
На всех четырех факультетах оказалось всего трое отличников, и один из них был слизеринцем. Вряд ли кто-то сомневался, что Пирс получит высшие баллы по всем предметам, а вот я был спокоен только за чары и трансфигурацию, однако в результате получил еще два "превосходно" по зельям и защите, "выше ожидаемого" по рунам и гербологии и традиционное "удовлетворительно" по истории. Когда вручение документов завершилось, и мы спустились в спальню готовиться к вечеринке, Пирс сказал:
- Даже не верится, что все позади.
- Еще ничего не позади, - скептически ответил Нотт. - Все только начинается. Если мы поступим...
- Университет - совсем другое дело, - возразил Пирс. - Там тебя никто не будет заставлять месяцами сидеть в четырех стенах. Вон Ди тут вообще семь лет провел безвылазно.
- Зато теперь вылезу, - обещал я. - Куда-нибудь подальше отсюда. - Я взглянул на Нотта. - Ты точно остаешься? А то могли бы вместе рвануть...
Отец Нотта числился в розыске, так что Тед решил не покидать страну. Оставлять родовое гнездо на эльфов и "чокнутых теток" ему не хотелось, зато хотелось пожить в одиночестве в собственном доме, пока отец налаживал новую жизнь где-нибудь в Таиланде. Прежде он планировал поступать на архитектуру заклинаний в Европейский университет, а теперь собирался учиться в Британии.
- Видимо, остаюсь, - ответил Нотт. - Но может, я еще передумаю. Ты пока будешь в Хогсмиде?
- Да, - ответил я, намереваясь поселиться в одной из небольших деревенских гостиниц. - Пока буду.
Несмотря на соблазнительные непальские перспективы, я решил отнестись к своему будущему ответственно и на этот раз не совершать поспешных и опрометчивых поступков. Результаты моих выпускных экзаменов оказались не слишком впечатляющими, но я надеялся, что при поступлении в университет профильные предметы сдам хорошо. Однако если там обращали внимание на аттестат, мои дела могли сложиться не лучшим образом. Поэтому я решил сперва попытать счастья в Европе, а во второй половине августа отправиться в Непал. Если провалюсь везде, придумаю что-нибудь, чтобы не возвращаться в Азкабан. В конце концов, можно попробовать зарабатывать на жизнь картинами...
Мои тюремные фантазии о жизни в Хогсмиде и пейзажах для туристов всплыли в голове как раз в тот момент, когда мы поднялись на первый этаж и у дверей в Большой зал увидели восторженную толпу, окружившую только что прибывших гостей – Поттера, Рона Уизли и Гермиону.
- О нет, - пробормотал я. - Что он тут забыл?
- Зашел попрощаться, - предположил Пирс. - Формально он ведь тоже выпускник.
Мы остановились у лестницы в ожидании, пока толпа освободит проход и удалится в зал. Я не хотел ни видеть Поттера, ни тем более общаться с ним, чувствуя себя в двусмысленной ситуации. Мне казалось, что поскольку по его просьбе меня выпустили из тюрьмы, я, по логике вещей, должен испытывать к нему благодарность, но ведь сидел я ни за что, и решение освободить меня являлось не одолжением, а восстановлением справедливости. Следует ли мне к нему подойти? И что сказать, если он вдруг решит поговорить со мной? Однако Поттер не желал привлекать к себе лишнего внимания, заняв дальний столик у стены и ограничив общение только близкими друзьями, так что скоро вечеринка уже шла своим чередом, с каждым часом становясь все более шумной.
Ближе к полуночи, когда танцы были в самом разгаре, Пирс и Полина предложили нам побродить по ночной школе. Я согласился без особого желания, поскольку к этому времени хотел спать, однако завтра совершать прощальный обход будет некогда, а что бы там ни говорили змеи, возвращаться в Хогвартс я не собирался.
Мы бродили по этажам, заглядывали в кабинеты, вспоминали, где и чему учились, и пересказывали друг другу смешные случаи из прошлого. В один из таких моментов Полина взяла меня под руку и слегка отстала от шедших впереди Пирса, Нотта и Флетчера.
- Правда, что ты прошел инициацию? - негромко спросила она.
- Почему ты спрашиваешь?
- Наверное, я тоже скоро ее пройду. Асвинн советовала поговорить об этом с тобой. Такие посвятительные ритуалы не запрещено обсуждать...
- Знаю, - сказал я. - И что ты хочешь услышать?
- Всё, - кратко ответила Полина.
- У тебя другой дух, и инициация будет другая.
- Ты расскажешь или нет? – с легкой обидой произнесла Полина.
- Ладно, слушай, - усмехнулся я. – Во время медитации я попал в родной лес моего духа. Он был там в своем истинном облике, почти не похож на лисицу, и предложил мне пройти посвящение. Я согласился. После этого он меня съел.
Полина вцепилась мне в руку.
- Съел? По-настоящему?
-
Там было по-настоящему.
- Это страшно? Больно?
- Нет, не страшно, и больно только в начале. Потом тело начинает меняться, и процесс поедания становится процессом творения. У него из глаз вытекал туман, и из тумана он сделал мне новое тело. Для
того мира, разумеется.
- И какое оно?
- Почти такое же, как у него, только меньше, - сказал я. - У тебя ведь ворон – значит, после инициации ты будешь…
Я замолчал на полуслове. Сейчас мы шли мимо галереи портретов, и на одной из картин мне вдруг почудился Дамблдор. Это было настолько неожиданно, что в первую секунду я подумал, что ошибся, однако в темном пространстве полотна вместо привычного обитателя действительно находился он.
- Подожди меня у лестницы, - попросил я Полину. Проследив за моим взглядом, она тоже увидела Дамблдора и, ни говоря ни слова, пошла по коридору догонять остальных.
- Я хочу, чтоб ты знал, - негромко произнес портрет, когда Полина скрылась за поворотом. - Что бы ты обо мне ни думал, я этого не хотел.
- Если бы я хоть на секунду предположил, что вы этого
хотите... - начал я, но заканчивать не стал, предоставив Дамблдору самому домысливать ответ. Тот задумчиво погладил край рукава своей мании.
- Что ты намерен делать дальше? - наконец, спросил он.
- Учиться. И что бы
вы обо мне ни думали, палочка Смерти мне не нужна. Я не самоубийца.
- Рад это слышать, - ответил портрет тоном, позволяющим усомниться в его радости. - Но Линг, мы ведь оба понимаем, что Гарри... как бы это сказать... при всех его достоинствах, уязвим для любого, кому, в отличие от тебя, захочется эту палочку иметь.
- Его проблемы, - проговорил я. - Пусть Бруствер выделит ему телохранителей. Или научит чему-нибудь, кроме Экспеллиармуса.
Дамблдор помолчал.
- Прося Северуса убить меня, - сказал он спустя некоторое время, - я не мог рассказать ему о палочке, но не из недоверия, а из опасений перед Волдемортом. Нельзя было недооценивать Лорда – при всех его пробелах в некоторых областях магии, человеческую неуверенность он чувствовал прекрасно, и я не мог рисковать, нагружая Северуса информацией о палочке и той опасности, которой он подвергался после моего убийства. Однако все пошло не так, как я планировал, и палочка до сих пор остается активной. Это очень соблазнительный артефакт, и далеко не все понимают и правильно оценивают ее опасность, надеясь, что она поможет реализовать их суетные цели... Я знаю, что не имею права ни о чем просить, но если у Гарри отберут палочку, смерть твоего учителя окажется напрасной.
- Боюсь, на этот раз Поттеру придется разбираться самому, - сказал я, едва веря, что слышу от портрета такие слова. – Он не должен был стать владельцем палочки, но теперь это его бремя. Я уезжаю. Найдите себе другую игрушку, Дамблдор... И кстати, - прибавил я, собираясь последовать за Полиной. - О вас спрашивал тот, кого вы давно не навещали. Всадник на драконе.
Портрет ничего не ответил, глядя на меня с сожалением. Я пошел прочь, страшно раздосадованный, что вообще остановился и вступил с ним в разговор. Живой или мертвый, он был одинаково расчетлив, и теперь мне следовало проявлять повышенную бдительность, чтобы окончательно выпутаться из созданных им сетей.
