Глава 6Говорят, что Хибари Кёя, Хранитель Облака Вонголы, не обзаводится жильем в Италии из-за твердых жизненных принципов, один из которых гласит – «не будь привязан ни к чему». Ещё говорят, что в основу конкретно этого жизненного принципа лег не менее жизненный случай, и что виновнику того случая Хибари до сих пор мечтает перегрызть горло; самые храбрые добавляют (предварительно убедившись в отсутствии самого виновника сплетен за спиной), что аллергия на Рокудо Мукуро у Хранителя Облака распространяется так далеко, что он просто-напросто ненавидит Италию и все, с ней связанное, причем пребывание в итальянской мафиозной группировке сроком вот уже практически в десять лет на его мнение никак не влияет. Это было бы так похоже на него, думают они, и все как один ошибаются.
Хибари Кёя владеет целой сетью недвижимости по всему миру, и, разумеется, Италию он не обходит своим вниманием; конспиративные квартиры и базы, исследовательские лаборатории и госпитали – он не пренебрегает ничем, он не щадит ни сил, ни времени для создания собственной осведомительской сети, и нельзя сказать, что у него не получается. Члены бывшего Дисциплинарного комитета, все без исключения последовавшие за своим лидером, молчаливыми силуэтами возвышаются у него за спиной, – и кстати говоря, раз уж об этом зашла речь. Большая часть слухов о Хибари Кёе распущенна именно ими.
Тсуна не может не помнить об этом, переступая порог дома Хибари, и мимолетно улыбается ассоциации с драконьим логовом. Дом – настоящий дом – у Хибари один-единственный, несмотря на все разнообразие принадлежащей ему недвижимости, и вряд ли кто-то ещё кроме хозяина знает обо всех опасностях и сокровищах, что скрываются в его глубине.
К этому не имеет отношения ни Италия, ни Вонгола, ни даже приснопамятный Рокудо Мукуро, и мало кто знает, что только любовь к Японии (а точнее – к одному конкретному городу, а точнее – к одной конкретной школе) привела в свое время Хибари в мафиозные ряды.
Но те, кто знает, мудро об этом молчат.
Когда Тсуна переступает порог дома Хибари, его уже ждут – черный костюм Кусакабе сливается с полутьмой коридора, превращая его всего лишь в одну из теней. Он единственный, думает Тсуна, кого я видел здесь в европейской одежде; сколько бы я сюда не приходил, и слуги, и сам хозяин, и непременно гости одеты лишь в традиционный японский костюм, и только Кусакабе это правило не касается. Маленькие привилегии правых рук, думает Тсуна, доброжелательно кивая встречающему его человеку, маленькие, но такие показательные.
Хаори с гэта он оставляет слугам, продолжая дальнейший путь уже в одних таби, – ещё одно правило, к правилам здесь вообще относятся очень трепетно; он не видит них смысла, но ещё меньше смысла видит в их нарушении. Кусакабе терпеливо ждет, пока он закончит, и лишь затем жестом приглашает следовать за ним.
В последние годы Тсуна бывал здесь так часто, что мог бы пройти этой дорогой даже с завязанными глазами.
Любимая комната Хибари Кёи – с выходом во внутренний двор, и как всякий истинный японец, он не слишком любит менять свои привычки; это же касается и черной юкаты – Хибари вообще любит черное и белое, эти цвета удивительно ему идут и не менее удивительно отражают все изыски характера, – и чайного сервиза, стоящего на низком столике перед ним. Над чашками все ещё поднимается пар, а взгляд самого Хибари устремлен на содзу* и в то же время куда-то вдаль.
Тсуна успевает сделать шаг внутрь комнаты, прежде чем Кусакабе запоздало говорит:
- Кё-сан, Савада-сан прибыл.
- Рад вас видеть, Хибари-сан, – мягко говорит Тсуна, делая ещё несколько шагов. – Ваш дом как всегда идеален.
Самое смешное, что он говорит правду и только правду – дом Хибари и правда ему нравится, здесь Тсуне выпадает редкий случай почувствовать себя японцем и чуть ли не нормальным человеком, хотя по сути юката, на которую он меняет костюм, остается все той же униформой. Но разница состоит в совершенно незаметных на первый взгляд мелочах, и это место с его традиционным садом камней, прудом с карпами, энгавой и гравюрами на стенах столь неуловимо ему чуждо, что практически столь же неуловимо и расслабляет. Он точно знает, что здесь от него ничего не ждут и не пытаются просчитать все на десять шагов вперед, и это, пожалуй, ему нравится.
- Савада Тсунайеши, – Хибари поднимает на него темный, непроницаемый взгляд, и взмахивает рукой, указывая на место напротив себя, – черный шелк на мгновение взвивается вороновым крылом. – Присаживайся.
Сёдзи закрываются с тихим шорохом, в комнате кроме них двоих уже никого нет; Кусакабе Тетсуя – практически идеальная правая рука, он всегда знает, когда нужно уйти и когда вернуться.
Тсуна садится на предложенное ему место и осторожно берет тонкую фарфоровую чашку, греет об нее руки. По негласной традиции перед разговором они всегда пьют чай, и он успел выучить привычки Хибари даже слишком хорошо; иногда это мешает ему почти физически – трудно ломать то, что не вызывает у тебя сопротивления. Но на этот раз придется, времени на церемонии у них уже почти совсем нет.
- Хибари-сан, – говорит Тсуна, с удовольствием делая первый глоток; нигде больше зеленый чай не заваривают так, как у Хибари, – вы связывались с Ирие Шоичи?
- Он сам вышел на связь, – Хибари едва заметно хмурится, и непонятно, вызвано это нарушением их негласного правила или внезапной инициативой Шоичи. – И ничего толкового так и не сказал, хотя молол чушь не меньше десяти минут.
- О чем же он говорил тогда? – с легким удивлением интересуется Тсуна. Он догадывается, что творится в голове у Шоичи, но это ни на грамм не прибавляет ему понимания; мертвому вообще сложно понять живых, а он уже практически шагнул одной ногой за грань.
Разумеется, ни о какой смерти речи не идет, и даже в посмертии ему не найти покоя, но сердце – это такая глупая штука, которая не всегда подчиняется законам логики. Возможно, Тсунайеши Савада здесь-и-сейчас в самом деле умирает, возможно, после всей этой заварушки из гроба встанет и улыбнется уже кто-то другой, возможно, у него просто развилась паранойя и общий психоз на фоне последних событий. Сложно сказать что-нибудь определенное на самом-то деле.
- Я не доверяю ему, – вместо ответа говорит Хибари, и слова его падают так тяжело, будто капли дождя разбиваются об сухую землю. К своей чашке с чаем он так и не притронулся, кстати говоря. – Предатель однажды – предатель навсегда.
- Мы – единственный его шанс, единственная дорога, по которой он может уйти из Мильфиоре. Ему нет смысла нас предавать, – говорит Тсуна и на несколько секунд прикрывает прозрачные, янтарные и какие-то слишком уж усталые глаза. – Пока что нет… по плану никаких изменений?
- Никаких.
Тсуна отпивает ещё чая, его взгляд блуждает по висящим на стене гравюрам – кажется, некоторых из них в прошлый его визит ещё не было, к примеру, вон той сакуры на фоне гор он точно не видел. Тсуна прищуривается, но все равно не может разобрать иероглифы вверху свитка.
- Скажите, Хибари-сан, – рассеяно говорит он, – что бы вы делали, если бы я и в самом деле умер?
- Не задавай глупых вопросов, – равнодушно говорит Хибари. Сегодня сумрачный день, и в полумраке его кожа кажется ещё белее, чем обычно. – Я делал бы ровно то же самое.
- В самом деле, глупый вопрос, – Тсуна улыбается в чашку с чаем. – Извините, Хибари-сан… Переговоры с Бьякураном назначены на послезавтра в Токио, завтра я напишу и оставлю на столе завещание касательно моих похорон и завтра же Шоичи позаботится о пуле. Лал Мирч получит задание регулярно прочесывать окрестности базы, Гокудеру-куна, думаю, даже уговаривать не придется, а Мукуро вряд ли поверит во весь этот спектакль настолько, чтобы забыть вовремя передать информацию.
Хибари хмуро смотрит на него, и во взгляде его читается «я не могу этого не знать, я прорабатывал вместе с тобой этот план не меньше двух месяцев, идиот», но Тсуна продолжает, не обращая на него внимания:
- Кстати, отдельная удача с этим новым варийским иллюзионистом, так не покажется странным, если в случае осложнений Мукуро с Варией договорятся о совместных действиях в обход наших копий из десятилетнего прошлого…
Тут он поднимает взгляд на Хибари и его перестает нести так же резко, как и начинает.
- Нам как-то просто неприлично везет, – заканчивает он.
- У тебя странные понятия о везении.
Тсуна не может удержаться от хмыканья – наличие чувства юмора у Хибари для него не ново, но до сих пор неожиданно.
- Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? – тем временем говорит Хибари, и в голосе его проскальзывает раздражение. – Уже слишком поздно для отступления.
Тсуна с сожалением смотрит в чашку с остывшим чаем:
- Я чувствую какой-то подвох, и в то же время знаю, что это единственный путь. Но… – он поднимает взгляд и качает головой. – Но хотя бы в вас я могу быть уверен. Спасибо.
Взгляд Хибари все так же непроницаем, он не научился бы разгадывать его, даже если бы прожил тысячу лет, что определенно ему не грозит, – но Тсуне, в общем-то, и не нужно его разгадывать. Его равнодушной и усталой уверенностью в том, что никто из этих шестерых его не предаст, можно двигать горы и высушивать океаны.
- Затянувшийся приступ искренности, – говорит Хибари. – Тебе не идет.
- Я слышал, смертникам все можно, – отвечает Тсуна, и оба они знают, что он это не всерьез.
Между ними повисает молчание, тянущееся, будто резина, но на самом деле не проходит и минуты, прежде чем Хибари спрашивает:
- Это все, что ты хотел сказать?
- Да, пожалуй, – Тсуна неожиданно и непонятно чему улыбается, выглядит это так, будто он только что оправился от истерики. – План пройдет без изменений, приготовления практически завершены, и на вас, Хибари-сан, возлагаются основные надежды. Это и в самом деле все.
Хибари смотрит на него внимательно, пристально – ему не нужно оружие, чтобы оставаться опасным, ему вообще ничего для этого не нужно. Он сам – живое оружие, и горе тому, кто встанет у него на пути.
- Я, наверное, пойду, – Тсуна ставит чашку обратно на столик и одним движением поднимается на ноги. – Так много дел, так мало времени… до встречи, Хибари-сан.
Он успевает развернуться и даже сделать несколько шагов по направлению к выходу, прежде чем в спину ему летит:
- Как завидна их судьба! К северу от суетного мира вишни зацвели в горах**.
Тсуна останавливается так резко, что можно подумать, будто перед ним внезапно выросла стеклянная стена, и поворачивает голову. В глазах у Хибари – насмешка и совсем немного понимания.
- Гравюра, которую ты так внимательно рассматривал. Там было написано это хокку.
Это похоже на прощание, это похоже на благословление. Это не похоже ни на что.
Тсуна несколько секунд не сводит с Хибари взгляда, а затем его лицо разрезает улыбка и он склоняет голову – то ли благодарно, то ли так же насмешливо, и Хибари кивает ему в ответ; затем Тсуна разворачивается и продолжает свой путь.
Лавина тронулась с места, и уже не в их силах изменить хоть что-нибудь.
_______
* – что это за хрень, можно посмотреть на Википедии.
** – автор хокку Мацуо Басё.
