Глава 7. Новые горизонты.Я резко просыпаюсь, стараясь выпутаться из удушающих тисков ночного кошмара. Я чувствую, как влажные простыни опутывают мое тело, как с присвистом влетает воздух в легкие, как бешено колотится сердце. Я бессильно комкаю в руках измятые простыни, до крови впиваюсь в ладони короткими ногтями. Перед глазами все еще горят угольками ненависти вертикальные зрачки, а в ушах отдается:
Еще увидимся…
…еще увидимся…
…еще увидимся…
…Гарри Поттер…
Я замираю на месте, чувствуя, как по телу электрическими разрядами проносится паника, стараюсь не дышать, не моргать, застыть. И тогда, может быть, он не услышит, не заметит, пройдет мимо. Только через несколько минут я понимаю, что это был просто сон, что все позади, что я лежу в своем привычном чулане под лестницей. Что нет никакой войны, а вокруг не раскиданы неподвижные тела с остекленевшими глазами.
Справившись с дыханием, я проверяю прочность заглушающих чар на стенках чулана. Все в порядке, и я испускаю чуть слышный вздох облегчения. Незачем Дурслям знать, что их ненормальный племянничек еще и орет по ночам, словно его режут. Я сажусь на край кровати и бездумно смотрю, как розовые лучи восходящего солнца пробиваются сквозь вентиляционную решетку в двери моего чулана и окрашивают все предметы в причудливый красноватый цвет. Я старательно не думаю о багровом снеге.
Часы показывают всего шесть утра, но я понимаю, что мне уже не заснуть. Если честно, я банально боюсь закрыть глаза и вернуться в свой кошмар. Поэтому я одеваюсь и тенью проскальзываю в ванную комнату. В зеркале отражается семилетний мальчишка с усталыми ввалившимися глазами и болезненно бледным лицом. Сосуды в глазах полопались, и они сильно покраснели. Растрепанные спутанные волосы довершают картину. Я устало провожу руками по лицу и вижу на щеках кровь. Тупо смотрю на свои ладони с четырьмя аккуратными красными лунками – следами от впившихся в кожу ногтей. Из них медленно вытекают тонкие красные струйки.
После умывания я чувствую себя немного лучше. Кошмар отступает и уже не кажется таким пугающе реальным. Когда я захожу на кухню, то с удивлением обнаруживаю, что тетя Петунья уже там, готовит завтрак. Услышав мои шаги, она поднимает голову и удивленно смотрит на меня. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу.
– Поттер, ты что так рано? – наконец спрашивает тетя.
– Не могу спать, – я равнодушно пожимаю плечами. – Помочь приготовить завтрак?
Но тетя не отвечает и делает нечто совсем уж поразительное. Она подходит ко мне и кладет руку на лоб! По телу проходит непроизвольная судорога – я не привык к прикосновениям – и тетя поспешно отстраняется. Я изумленно на нее смотрю и вижу в ее глазах некую обеспокоенность.
– Ты не заболел? – спрашивает она меня.
– Нет, – медленно отвечаю я. – А вы? – это уже вырывается непроизвольно.
Тетя поджимает губы и на ее лицо возвращается привычная суровость.
– У тебя нездоровый вид. Да и вскочил ты сегодня рано, я-то знаю, что была бы твоя воля – спал бы до полудня без задних ног.
Она что, оправдывается? Наверное, я и правда выгляжу так, словно уже одной ногой в могиле. Впервые вижу, чтобы тетя озаботилась моим самочувствием.
«Нет, тетя, – думаю я. –
Ты не права. Была бы моя воля, я бы вообще не спал. Лишь бы не видеть мертвые лица друзей».
– Со мной все в порядке, – отвечаю я ровным голосом. – Просто волнуюсь. Сегодня же первый школьный день.
По нервному вздоху-всхлипу тети я понимаю, что она-то как раз действительно волнуется, и именно поэтому вскочила в такую рань. Ну конечно, она же впервые оставит своего ненаглядного Дадлика одного. Я вспоминаю, как она все время ругалась на школьных учителей за то, что ее сыну уделяют недостаточно внимания и негодовала по поводу скудности меню в школьной столовой. Классическая наседка, поэтому я очень живо представляю, какие в ней сейчас бушуют эмоции. Я ей почти сочувствую.
Я уже заканчиваю приготовление завтрака, а тетя Петунья выпивает шестую по счету чашку кофе, когда на кухне объявляется дядя Вернон. Он молча принимает чашку с кофе из рук тети и хмуро утыкается носом в газету. Такое настроение для дяди по утрам типично, поэтому я вообще игнорирую его присутствие. Надо заметить, это у нас взаимно.
После бурной истерики Дадли наконец-то поддается на совместные уговоры родителей и соглашается выбраться из кровати. Времени у нас остается крайне мало, поэтому съесть все, что ему хотелось бы, кузен не успевает. Он продолжает нудить и ныть, и успокаивается только тогда, когда тетя кладет ему в рюкзак несколько шоколадных батончиков и большой пакет картофельных чипсов. Я сваливаю в старый потертый рюкзак, который раздобыли для меня Дурсли, не менее старые учебники и выхожу вместе с родственниками в коридор. С некоторым отвращением разглядываю в зеркале висящие на мне мешком поношенные вещи Дадли. Кузену в это время пытаются завязать ненавистный ему галстук-бабочку. Наконец, когда все вроде бы готовы, мы выходим из дома.
На улице царит неповторимая свежесть раннего утра в самом начале осени. На деревьях оглушительно кричат птицы, дует легкий ветерок, на траве влажно поблескивают еще не успевшие до конца высохнуть капли росы. Мы идем пешком, потому что школа находится совсем недалеко от дома. Впереди идут Дурсли, все трое. Дядя Вернон и тетя Петунья с двух сторон держат Дадли за руки, и кузен время от времени отрывает ноги от земли и висит на руках у родителей, от чего сухощавая тетя Петунья заметно сгибается. Как-никак, а семилетний Дадли совсем не выглядит невесомым. Дадли уже забыл свои утренние обиды и теперь что-то восторженно трындит под умиленные взгляды тети. Дядя горделиво выпятил грудь, весь его вид словно говорит: «Посмотрите, какой у меня взрослый сын вырос, уже в школу пошел!». А позади этой образцовой семьи тащусь я в своих обносках. У меня за спиной висит потрепанный рюкзак, а в руках я тащу вещи Дадли, которые мне вручила тетя Петунья, чтобы ее драгоценный сынок, не дай Мерлин, не надорвался.
Нам навстречу идет, опираясь на палку, пожилая дама. Я не могу ее припомнить, потому что, вообще-то, очень редко бываю на улице. Я даже не могу с уверенностью сказать, что знаю в лицо наших ближайших соседей. Пожилая женщина умиленно смотрит на идиллическую картину семейства Дурслей, но когда она замечает за их спинами меня, выражение ее лица мгновенно меняется, а глаза наполняется изумлением и жалостью. На миг мне даже кажется, что она сейчас потреплет меня по голове и даст какую-нибудь ужасающую твердокаменную ириску, как обычно делает миссис Фигг. Она окидывает старших Дурслей неодобрительным взглядом и качает головой, очевидно решив, что я несчастный, одинокий, всеми покинутый ребенок, которому страшно не хватает внимания и заботы. Я широко ухмыляюсь ей в ответ, и на лице женщины проступает выражение удивления. Просто у меня хорошее настроение, так почему бы не показать это окружающим? Я не нуждаюсь в жалости. Моя жизнь прекрасна! Ну, по крайней мере, сейчас мне хорошо. Я наконец-то выбрался за пределы скучного дома номер четыре по Тисовой улице. Сегодня отличная погода, и я могу наслаждаться ей, не отягощенный вечными думами о спасении мира. И самое главное – предо мной наконец-то открываются долгожданные новые горизонты.
Ну, может, такое определение излишне напыщенно, потому что эти новые горизонты – ни что иное, как начальная школа Литтл Уингинга. Но кто бы знал, как я рад тому, что иду в школу! Возможно, кому-то мои мысли могли бы показаться глупыми. Ведь фактически, если учесть мою «прошлую жизнь», то сейчас мне уже должно быть около двадцати восьми лет. А я радуюсь, что иду в первый класс. Но на самом деле, все просто: я наконец-то избавлюсь от своей скуки. У меня хотя бы появится доступ к книгам, поскольку в школе я смогу записаться в библиотеку и утолить наконец свой информационный голод. Ну, и увидеть наконец что-то, кроме осточертевшего потолка чулана под лестницей со свисающими с него нитями паутины, тоже будет весьма неплохо.
Но вместе с тем, я немного нервничаю. Я впервые «выхожу в люди», если это можно так назвать. Ведь за все эти шесть долгих лет жизни у Дурслей я только и видел, что их самих, тетушку Мардж да миссис Фигг. А если учесть, что возможность разговаривать с ними со всеми я получил только когда мне фактически стукнуло пять, а до этого я ограничивался общением с самим собой, ибо был заперт в чужом разуме… В общем, картина вырисовывается не слишком-то радужная. И этот отшельнический образ жизни наложил на меня очень большой отпечаток. Если честно, я уже подзабыл, что значит нормально общаться с людьми. Особенно с детьми. И то, что сейчас я нахожусь в точь-в-точь таком же детском теле, вовсе не облегчает мне задачу, как можно вначале вообразить. Но несмотря на некоторые опасения, грядущие перемены наполняют меня радостным предвкушением. Я почти подпрыгиваю от нетерпения, пока мы неспешно идем к школе.
Вскоре мы доходим до здания школы, и тетя Петунья долго и слезливо прощается с Дадли, словно они расстаются навек, а не на несколько часов. Дурсли уходят, а я с кузеном попадаю в бешеный людской круговорот. Вокруг люди, так непривычно много людей, что у меня начинает кружиться голова. Причем большинство из них – семилетние дети, но все они возвышаются надо мной по крайней мере на полголовы. Я шесть лет своей жизни провел в чулане под лестницей, да и кормили меня не ахти. Так что в том, что я намного меньше остальных ребят, нет ничего удивительного. Но это давит, неожиданно сильно давит психологически. Вокруг десятки незнакомых людей, они все смеются, толкаются, куда-то передвигаются, громко кричат. А мне вдруг становится не по себе. С каким-то диким чувством дежа вю я понимаю, как меня охватывают точно такие же ощущения, как в прошлый раз, когда я на самом деле впервые пошел в школу. Растерянность, неуверенность, страх. И это неожиданное проявление
того Гарри Поттера сбивает с толку. Сердце колотится быстрее, у меня холодеют руки. На миг мне кажется, что мой разум снова вытесняется чем-то посторонним, что я снова окажусь заперт в чужом теле, без малейшей возможности как-либо это исправить. Во рту становится горько от поднимающейся паники. Кто-то толкает меня в бок, кто-то напирает со спины, хватая меня за плечи. Меня пробирает неконтролируемая дрожь, я с силой сжимаю кулаки, стараясь совладать с взбунтовавшейся магией. Слишком много эмоций.
Отпусти, – мысленно прошу я. –
Отпусти, ненавижу, не прикасайся ко мне. Если сейчас я отвлекусь на то, чтобы сказать это вслух, то не смогу удержать магию. В воздухе уже появляется легчайший привкус озона. Он невесомый, его почти незаметно, но если я потеряю еще немного контроля – то за последствия я не ручаюсь. Я панически пытаюсь отстраниться от окружающего, вернуть себе привычную невозмутимость и трезвость мысли. Кто-то наваливается на меня сбоку, и меня передергивает от нового источника раздражения.
– Тихо! Успокаиваемся! – этот грозный голос заставляет детей испуганно притихнуть и замереть.
Я оказываюсь освобожден от свалившейся на меня кучи-малы и готов молиться на этот спасительный голос. Я поднимаю глаза и вижу миссис Паркер, мою первую учительницу. Раньше я ненавидел эту сухощавую женщину средних лет с суровыми складками в уголках рта. Тогда она казалась мне старухой, но теперь я вижу, что такое впечатление создает ее строгое выражение лица и старомодная одежда. Это она вечно жаловалась тете Петунье, что я оказываюсь на крыше школьной столовой или каким-то невероятным образом причастен к полному обесцвечиванию чернил в сочинении Дадли. Но теперь я готов броситься ей на шею за свое спасение. Мне становится страшно, когда я представляю, что могло бы произойти, не удержи я этот всплеск магии.
– Все постройтесь парами в шеренгу и следуйте за мной в класс, – приказывает миссис Паркер.
Ребята выглядят слегка испуганными ее строгим видом и спешат выполнить требование. Мне наконец-то удается взять себя в руки и вернуть на лицо привычную холодную невозмутимость. Но все же недавние события никак не идут у меня из головы. Признаюсь, я несколько обескуражен собственной реакцией. Да, я долгое время провел в изоляции от людей, но такая реакция на толпу просто обескураживает. А еще моя магия. Почему она вышла из-под контроля? Связано ли это с тем, что на миг я как будто снова стал тем обыкновенным испуганным мальчишкой из чулана под лестницей, не закаленным войной и не отяжеленным большим жизненным опытом? Ведь в
той жизни я не мог справляться с собственной силой, у меня то и дело случались стихийные выбросы магии. Но вот только проблема в том, что та магия была ничем по сравнению с моей теперешней силой. И если я сейчас не смогу удержать над ней контроль, то о последствиях страшно и подумать.
– Привет. Я Хейли. Хейли Торренс, – на меня смотрит маленькая светловолосая девчушка с ореховыми глазами. Все вокруг меня как-то успели построиться парами, и она оказалась рядом со мной. Я немного недоуменно оглядываюсь. Дадли со своим другом Пирсом стоит передо мной, они о чем-то переговариваются. Пирс часто заходил к Дурслям со своими родителями, но меня во время таких визитов запирали в чулане, так что едва ли он знает о моем существовании. Впрочем, не исключено, что Дадли как раз сейчас обо мне и рассказывает. От него всего можно ожидать. А вот мне надо поменьше витать в собственных мыслях и уделять больше времени окружающей действительности.
Я поворачиваюсь к девочке:
– Гарри Поттер.
Имя странно перекатывается на языке. Ну да, я ведь никому не представлялся уже как минимум семь лет, а до этого все знали мое имя, едва посмотрев на шрам, и реагировали на него несколько неадекватно. Она на секунду задумывается, словно запоминая имя, затем весело кивает, и только теперь я понимаю, что подсознательно напрягся. Чего я ожидал? Возможно, как всегда, вопроса вроде: «Тот самый Гарри Поттер?» или «Это и правда ты?». Глупо. Даже если Хейли и ведьма, она никак не могла слышать мое имя. Ведь в этом мире я не побеждал Волдеморта. Пора бы уже и привыкнуть.
Кстати, не мешало бы проверить насчет Хейли. Я улыбаюсь и смотрю ей в глаза. Пристально, словно хочу залезть в самую душу. Впрочем, так оно и есть. Я перебираю незаметные для магглов и большинства магов нити ее ауры, быстро и неосторожно. Я спешу, мне надо успеть, пока не порвался зрительный контакт. Я чувствую ее поднимающийся страх. Легкий, она пока еще сама в нем не уверена. Чего ты боишься, глупая? Меня? Я же просто смотрю. Нет, сомнений быть не может, она маггла. Я расслабляюсь и моя улыбка становится чуть более искренней. Она улыбается в ответ, неуверенно и настороженно, и уже боится посмотреть мне в глаза.
Мы доходим до классной комнаты и в полной тишине рассаживаемся за парты. Суровой вид дамы, идущей впереди всех, явно не располагает к болтовне и прочим нарушениям дисциплины.
– Меня зовут миссис Паркер, – представляется она, окидывая нас суровым взглядом. – Я буду вашей классной руководительницей. Теперь, когда вы стали учениками школы, я надеюсь, что вы будете вести себя соответственно вашему новому статусу. Любые нарушения дисциплины будут караться. Если я сочту нужным, то позвоню вашим родителям, чтобы проинформировать их о вашем поведении и текущих оценках…
Речь миссис Паркер длинная и заунывная. Многие из произносимых ей фраз явно сложные для семилетних детей, и у большинства учеников выражения лиц становятся сильно обалдевшими. Кажется, к концу этой бесконечной речи я остаюсь единственным, кто не теряет нить ее повествования. И я уверен, что будь мне на самом деле семь, это ни за что бы мне не удалось. Дадли уже давно переговаривается с Пирсом, за что получает от миссис Паркер несколько замечаний. Но мой кузен оказывается не единственным учеником, не способным удержать внимание на речи классной руководительницы. Уже через пятнадцать минут все разговаривают, кидаются друг в друга бумажными шариками, рисуют, пускают по классу бумажные самолетики… В общем, класс погружается в хаос. Миссис Паркер как будто бы не замечает воцарившегося бедлама. Она стойко дочитывает свою речь до конца и замолкает, сверля класс пристальным взглядом. Наверное, я один чувствую, как сгущаются тучи. Остальные не обращают на внезапно замолкнувшую женщину никакого внимания.
– Тихо! – от вопля миссис Паркер дребезжат стекла. Все вмиг замирают. У нескольких девчонок, в том числе у Хейли, становится такое выражение лица, словно они вот-вот заплачут.
– А теперь пройдемся по списку класса, – продолжает она как ни в чем не бывало…
На перемене мы все поднимаемся и идем на ланч. В столовой меня оттесняют в сторону Дадли с дружками. Пирс, Деннис, Мальком и Гордон – я перевожу пристальный взгляд с одного лица на другое. Старые знакомые. А быстро они спелись, оказывается. Я смутно вспоминаю, что с Пирсом и Гордоном Дадли знаком еще давно, они приходили в дом номер четыре по Тисовой улице несколько раз. А вот с Деннисом и Малькомом он явно познакомился только что. И, глядя на их внушительные фигуры и не отягченные печатью интеллекта лица, я понимаю, по какому принципу Дадли выбирает себе друзей.
– Это он, твой придурковатый кузен? – спрашивает Мальком, обращаясь к Дадли. – Этот дохляк в обносках?
Кузен кивает, я бросаю на него раздраженный взгляд и с удивлением понимаю, что Дадли сильно не по себе. Он даже как будто бы съеживается, пытаясь выглядеть меньше. Интересно.
– Какие-то проблемы? – я стараюсь вложить в свой голос как можно больше превосходства. Он режет, словно бритва. У него множество оттенков, как у хорошего вина. Предостережение, вызов, раздражение, злость, уверенность в своих силах. Я замираю, напряженный, словно струна. Сейчас решается все. Мне надо осадить их взглядом, иначе все пропало. Я по очереди вглядываюсь в глаза каждого из них, пристально и глубоко, чтобы внушить, будто вижу их насквозь. Если они пойдут на попятный – я победил. Если же нет… В рукопашной мне их не одолеть, магию применять невозможно. Но если эти уроды тронут меня хоть пальцем, магия все равно выйдет из под контроля, и тогда я уже ни за что не ручаюсь.
– С-сейчас будут п-проблемы у тебя, – запинающийся голос Гордона звучит жалко, и я праздную победу.
– Подойдешь ко мне еще на шаг – убью, – коротко сообщаю я. Мой голос холоден и равнодушен, и ни у кого из них не возникает сомнений в правдивости моих слов. Секунда – и они вне поля моего зрения. Бинго. Можно праздновать первую маленькую победу в битве за свое место под солнцем. Я молча салютую самому себе стаканом с соком.
– Здорово ты их, – рядом будто из ниоткуда появляется Хейли.
Я лишь пожимаю плечами:
– Они здоровые, но трусливые. Это было несложно.
– Трусливые? А чего они испугались? – ее глаза наполняются любопытством. – Тебя? – недоверчиво.
– А может, и меня, – на миг я позволяю хищной улыбке расползтись по губам. Однажды я наблюдал подобную гримасу в зеркале и, должен признать, на моем семилетнем лице это выглядит довольно жутковато.
Хейли вздрагивает и чуть отстраняется.
– А может, и тебя, – тихо и как-то грустно соглашается она.
