Глава 7. Тяжёлые решенияВладеть ты хочешь мною? – Боюсь, что нет.
Нужна тебе такою? – Боюсь, что нет.
Танцуй со мной – веду я. – Не могу.
Скажи, меня ты любишь? – Нет. Не люблю.
("Rammstein")
Гриффиндорцы – очень странные создания. Полагаю, из них выходят отличные анимаги. Анималистические черты выражены в них ярче всего. Рэйвенкловцы – они как дятлы. Долбят свои книжки, а дальше ничего и не могут. Хаффлпаффцы – обожравшиеся сметаной коты, ленивые и не больно умные. Чуть получше флоббер-червей. Слизеринцы – это пресмыкающиеся. Есть среди нас аспиды, есть королевские кобры, а есть и настоящие крокодилы... Но гриффиндорцы – это целый зоологический справочник.
Если ты ненавидишь их – они похожи на каких-нибудь мангустов: свирепые, задиристые, и отвечающие на твои гадости око за око. Если ты презираешь их – они похожи на мартышек, отчаянно плюющихся в твою сторону в тщётных попытках поколебать твоё спокойствие. Если ты нападаешь на них – они похожи на росомах во время сезона спаривания: сразу начинают защищать свою стаю, своих жалких друзей. В учёбе они похожи на выводок мальков, не мыслящих ничего дальше собственного хвоста – точнее, материала в учебнике, если они его вообще понять способны – бывают же уникумы... В реальном мире они похожи на мотыльков, раз за разом бьющихся о стекло лампочки, привлечённые светом – эти будут так же раз за разом биться о чугунную стену бытия, даже не подумав озаботиться новым вариантом.
Но если ты начинаешь близко общаться с гриффиндорцем... Если ты дойдёшь до такой степени шизофрении, что подружишься с оным, сблизишься... Гриффиндорец окажется щенком. Эдаким нелепым комком энергии и слепого счастья, искренне виляющим хвостом, да что там – всей попой, в радостном возбуждении от твоего прихода. Он будет веселиться, играть, преданно смотреть в глаза и по-кошачьи ластиться, чтобы ему потрепали за ухом. Такому раз почеши пузо – и он за тобой на край света пойдёт.
Это иной раз беспокоило меня в Гермионе. Её большое сердце. Всё остальное в общении с ней – сущее наслаждение, хотя я об этом не признаюсь даже под угрозой Авады! Ну...
разве что под угрозой Авады. Не могу объяснить, почему меня беспокоила мысль о том, что гриффиндорка была так же дружелюбна и весела со всеми своими друзьями. Но, наблюдая за ней, Поттером и Уизли в течение семи лет, уверенно могу заявить, что так и есть. Да не проклянут меня предки за такие слова – мне нравилось быть её другом! – но отчего-то этого было недостаточно. Я Малфой, в конце концов. Я привык занимать особе место в жизни любого человека. Быть лучше, выше,
ближе... От мысли о том, что Гермиона считала меня просто одним из… отчего-то мутило. Хотя, скорее всего, виноваты переперченные за обедом равиоли.
Ведь подумаем рационально: три месяца назад я бы собственноручно поднёс спичку к полюбовно промасленному кострищу, где сжигали Гермиону Грейнджер. Сейчас же у меня язык не поворачивался назвать её “грязнокровкой” (прошу заметить – раньше у меня проблем с речью не наблюдалось!). Сейчас же, да сожгут меня самого, но меня на самом деле волновало,
что она обо мне думает.
Ну просто кошмар.
Я перевёл взгляд на Гермиону. Та с восхищением пятилетки в конфетной лавке рассматривала фолиант о Теории Хаоса, который я ей принёс.
– Так что же... Ты мне его вот так просто отдаёшь? – на лице девушки было такое забавное изумление, что я рассмеялся. Потом сообразил, что я делаю, и оборвал себя. Я + смех + Грейнджер = клиника Св. Мунго. Нелепо и смешно. Всё равно, что на ноль делить...
Гермиона смущённо улыбнулась моему порыву. Я коротко улыбнулся в ответ. Она стрельнула глазами в сторону моей улыбки, словно хотела удостовериться, что я и впрямь улыбаюсь, а не тренируюсь быть Мона Лизой, и вернулась к книге. Я тихо усмехнулся. Это тоже было удивительно приятно: нам не обязательно было говорить, не обязательно глядеть друг на друга. Достаточно было вот так молча сидеть, просто рядом...
Но в этот раз, стоило мне отвернуться, улыбка улетучилась с моего лица быстрее шарика с гелием. Из противоположного угла библиотеки за мной следила Панси, и лицо её было мрачнее тучи. Словно для пущего эффекта окружённая темнотой, она излучала негативные флюиды практически на визуальном уровне. Поймав мой взгляд, она угрожающе расширила глаза, но я в ответ лишь нахально изогнул бровь. Она осуждающе покачала головой, поднялась и пошла к выходу, но в дверях обернулась и с искрой раздражения кивнула в сторону выхода.
Я сердито поднялся.
– Я только что вспомнил, – бросил я Гермионе, не отрывая глаз от Панси. – У меня есть одно неоконченное дело. Мне нужно вернуться в гостиную.
– Твоя книга... – напомнила она мне.
Я не обернулся, рассеянно отозвавшись:
– Говорю же, она твоя.
Я подумал, что она, наверное, покраснеет, но проверять не стал – нервы и так шалили. Вместо этого я стремительно двинулся вслед за Панси. На Гермиону я так и не взглянул.
~*~*~*~
Я долго смотрела ему вслед, прекрасно зная, что он не оглянётся. Даже когда он исчез из виду. В этом есть какое-то щемящее счастье – смотреть в спину любимого человека, когда он уходит. Словно это навсегда...
Драко Малфой всегда уходил именно так – по-королевски, не расщедриваясь на поворот головы назад, с воистину аристократической гордостью вынося свою особу из комнаты. У меня это почему-то вызывало чувство острой утраты – как от сердца отрывают.
А всё потому, что я ещё никогда не была так до дурости счастлива. Да, положим, Драко были абсолютно безынтересны мои телячьи нежности, которые я тщилась скрыть, но делать это было ужасно сложно. Однако быть рядом с ним, снисходящим до твоей “гриффиндорской назойливости и убогой скованности”... это было состояние наиболее близкое к счастью. И в это счастье... я не верила.
Слишком долго я убеждала себя, что всё это – за пределами возможностей Вселенной, – слишком. И теперь, на задворках моего сознания назойливо трезвонил колокольчик рациональности: долго это не продлится.
Блейз посоветовал мне попросту заткнуться и быть счастливой. Учитывая, как он точно подметил, для меня это был бы новый опыт. И я, как могла, следовала его недальновидному совету.
К катастрофическому непониманию моих верных друзей, которые как раз устроились напротив меня, там, где только что сидел Драко.
– Свалил наконец-то? – буркнул Рон, наш общепризнанный Мистер Деликатность.
Я с ледяной улыбкой подняла глаза, рассматривая его с пустым выражением лица.
– Хорёк? – так же в лоб переспросил он. – Вы на сегодня всё?
Я просто моргнула и перевела взгляд на Гарри, нервно жующего кончик пера и делающего вид, что его это не касается. Он виновато на меня посмотрел и, судя по лицу Рона, наступил тому на ногу.
– Малфой... – с раздражённой улыбкой протянул Рон. – Он осчастливит нас сегодня ещё своим присутствием, или его аристократство удалилось в свои покои?
– Его аристократство удалилось, исчерпав свой лимит благотворительности для нашего факультета на сегодня. И, если наш с ним проект мешает тебе подойти и попросить у меня списать, я советую тебе затолкать свою гордость фестралу под хвост, а в данную секунду – немедленно оборвать эту тему, иначе мой конспект ты не получишь, – я страшненько улыбнулась ему. – Это ясно?
Рон проурчал что-то невразумительное. Хотя, возможно, он просто промолчал, а это было его несварение.
Я вздохнула и, сверившись с часами, вернулась к нумерологии – я успевала сделать ещё несколько вычислений, прежде чем рыжеволосая нетерпимость передо мной снова взорвётся.
– И как он в целом? – произнёс Рон, наконец, спустя минут пять. Удивительно нейтральный для него вопрос – он явно делал успехи!
– Хорошо, спасибо, – впрочем, как и я: раньше ответила бы раздражающим “Кто
‘он’?”
– Гм... Мы с Гарри тут подумали...
– Я тоже хорошо себя чувствую, в целом, – не отрываясь от пергамента, произнесла я. – У меня нет травмы черепной коробки и нарушений в психике, если вы об этом подумали, – я исподлобья глянула на них.
На этот раз Рон наступил на ногу Гарри.
– Э-э-э, нет. Мы просто хотели узнать... или, скорее, заметить тебе... Ты перестала проводить с нами время.
– Глупости! Я всё время вас вижу! В Большом зале, на уроках, в гостиной... А на совместный проект трачу не больше пары часов.
– В Большом зале ты не очень разговорчива, про уроки я и не заикаюсь, но... Гермиона, когда ты в последний раз занималась в гостиной? Даже когда ты не с... Малфоем, ты всё равно в библиотеке, что-то строчишь, что-то читаешь, совершенно не развлекаешься, а точнее – совершенно не развлекаешься с нами.
– А, по-твоему, я с
Драко... развлекаюсь? Он такое впечатление производит – человека, который любит развлекаться?
– Нет, но...
– С... Чт... Что?! – перебил его Рон. Мы повернулись к нему. – С
Драко? Ты *это* по имени называешь? – с ужасом он посмотрела на меня. Я застонала.
– О, ну прости, что у меня, в отличие от некоторых, есть представления о манерах и такте, и мне приятней обращаться к человеку, с которым я работаю, по имени, чем по факультету!
Мы рассерженно сверлили друг друга глазами, не слушая пацифистские попытки Гарри утихомирить нас, пока на сцене не появился наш местный Король Абсурда – Забини.
– Брови – самая занимательная часть человеческого лица, – раздался его философский голос над моим ухом. Я не могла не обернуться. Блейз стоял там, как неприкаянный, задумчиво пожёвывая особо длинную прядь волос. Словно случайно заметив наши изумлённые лица, он ухмыльнулся:
– Разве не видите? Брови – главное, что отделяет нас от животных.
– А я-то думала, чего Дин так сильно расстроился, когда вы с Драко ему их сожгли... – я поджала губы, чтобы не рассмеяться: дайте волю Блейзу Забини, и он докажет вам, что земля – квадрат.
– Конечно! – в экстазе прошептал он. – Как же иначе?! Это главное на лице! Ничто не передаёт эмоцию так, как ...бровь, – с придыханием закончил он. – Без них мы нелюди! – он наградил Рона осуждающим взглядом, – Но некоторые субъекты ужасно эксплуатируют этот великий дар природы. И безжалостно уродуют себя.
Жестом благословляющего проповедника он положил ладонь на макушку Рона, чуть взъерошив его густую шевелюру.
– Расслабься, колючий. Не нужно выращивать экзоскелет.
Рона, по-моему, чуть удар не хватил от такой наглости.
– Что за дела? Убери от меня руки, гад слизеринский!
Блейз насмешливо фыркнул и рухнул на диван рядом со мной – в буквальном смысле, на спину, положив голову мне на колени.
– Ну а как поживает моя Фея Драже?
С Роном за одну минуту случился второй удар, и он подозрительно запунцовел, зайдясь чахоточным кашлем. Гарри участливо постучал ему по спине.
Я скрестила руки, с укоризной склонив голову.
– Не боишься, дорогой Щелкунчик, что нас в таком виде застукает Мышиный Король?
– Нет, – легкомысленно отозвался он. – Его мышиное высочестве занято с мисс Паркинсон, – Блейз гнусаво протянул её имя на французский манер, с ударением на последний слог. – Она читает ему мораль, так что он здесь не появится. А я отсюда не уйду, потому что нарваться на него после такого будет означать мою немедленную кончину посредством японской пытки.
– Это разве не щекоткой? – уточнила я.
– Чёрт. Я-то имел в виду – вместо одного Блейза будет два Блейза, – он посмотрел на меня с ангельским выражением лица. – Ну, суть была в том, что с этого места я не сдвинусь. Учитывая, какое это
шикарное место, – он вызывающе вздёрнул бровь. Я шутливо толкнула его в плечо в притворном раздражении. Всерьёз обижаться на такого как Блейз было невозможно и попросту глупо.
Но оставались ещё дураки...
– А ну убери от неё свои грабли, морда бровастая! – Рон стащил Блейза с моих колен и поставил на ноги со святым гриффиндорским желанием послать в свободный полёт из библиотеки прямиком в утробу матери. Но Блейз не был бы слизеринцем, если бы не предотвратил это. Схватив Рона за предплечья, чтобы удержаться на ногах, Блейз состроил ещё более скабрезную мину, дьявольски улыбнувшись:
– О-хо-хо, драгоценный мой. Нужно контролировать гормональные порывы. А то ведь я и превратно понять могу, – Блейз ущипнул Рона за задницу, оставив парня в кардиогенном шоке, наклонился ко мне, и, клюнув в щёку, пересел за другой стол.
Рон овощем рухнул обратно, когда Гарри потянул его за обшлаг рубашки. Качая головой, как чёртик из коробочки, он просипел:
– Совсем зарвались. С этими слизеринцами пора кончать.
~*~*~*~
– Драко, с этим пора кончать, – тихо, но твёрдо произнесла Панси, стоя передо мной с видом суровой гувернантки. В сумраке она казалась какой-то чёрно-белой – совершенно ирреальной и далёкой. Гораздо ирреальнее, чем даже сидеть в библиотеке вместе с Гермионой Грейнджер.
– Весь этот твой фарс, что ты развёл с гриффиндоркой, – продолжила Панси, – пришло время его прекратить. Ты не просто слизеринец – ты Малфой. Ты не из тех, что лизоблюдничают и стелятся, это работа низших из нас. А у тебя на носу декабрь! Или ты забыл, что будет?
Мне вдруг стало худо, и я с трудом разлепил губы:
– Посвящение.
– Да. Встреча с Тёмным Лордом. Посвящение. И наша с тобой помолвка. Три
наших дара в день Трёх Королей, вручающих дары, – Панси мрачно улыбнулась.
– И что с того? – с вызовом спросил я. – Какое это имеет отношение к Грейнджер?
Панси посмотрела на меня так, как будто я рехнулся.
– Прямое, Драко! – закричала она. – Она грязнокровка! Или ты забыл, что цель Тёмного Лорда – не захват мира, как любят трубить газеты, и не начало всеобщей анархии. А очищение. Очищение нашего мира, нашей крови от грязной. Они – выродки судьбы. Потомки сквибов древности, и не ровня нам, – Панси сердито топнула каблуком, словно на её право прямо сейчас и покушались. – Таким как Блейз ещё может повезти: родиться от одного маггла – вина родителей, а не полукровки. Многие из них – потомки древних родов. – “Как сам Тёмный Лорд”, – осталось между строк. – Но когда в тебе ни йоты магической крови – и ты претендуешь на наши знания, на наши богатства, на наше наследие и будущее...
– С чего вдруг такая экспрессия? – перебил её. – Мне казалось, тебе было наплевать на идеалы восстания, которому Мерлин знает сколько лет. И не ты ли давеча выволакивала меня из слизеринской гостиной, чтобы я пошёл и
извинился перед Грейнджер.
– Я сделала это, потому что видела – она тебе нравится.
От этой фразы у меня заныли зубы, и я процедил:
– А теперь ты почему делаешь совершенно обратное?
– По той же причине, Драко. Она тебе нравится. И это неприемлемо. До этого момента твоё увлечение можно было считать странностью – и более удивительные вещи случались. Но после инициации, после того, как ты получишь Метку... никто этого не потерпит. Забудь о ней.
– Легко, – ощерился я. – Наложишь
Обливиэйт?
– Драко, очнись! Вспомни о времени. Нам осталось находиться здесь всего пару дней – вечером в пятницу мы уедем. И ты должен ей об этом сказать.
– Ну да, – мрачно скривился я. – Просто вижу эту картину! “Гермиона? Прости, но нам нужно прекратить общаться. Почему? Э-э-э, ну, потому что мне рано или поздно предстоит убить тебя, вот почему”. Шикарно... шикарно...
Панси ничего не ответила, продолжая упрямо сверлить меня взглядом.
Я вздохнул и пошёл прочь... в библиотеку. Она наверняка там. Я не хотел, чтобы Панси была права, но она
была. Нам по семнадцать лет, а мы собрались вступить в ряды Пожирателей. Вступить в войну. А ещё – в брак. Потому что давно-давно так решили наши родители. И сейчас вершится их воля, а не наша. Что может зависеть от детей?
Я с мрачной решимостью вошёл в библиотеку. Поттер и Уизли напряглись при моём триумфальном появлении, как цепные псы, но в кои-то веки я напрочь их проигнорировал. Схватив Гермиону за руку, я рывком поднял её на ноги и потащил за собой, бросив сухое:
– Надо поговорить.
Через несколько минут мы сидели в классе, где до этого готовили наши проекты. Точнее, она сидела на краю парты, а я метался по кабинету из стороны в сторону, не зная, как ей сказать... Да даже не зная,
что собственно я хотел сказать.
Я рухнул на стул и начал задумчиво жевать костяшку указательного пальца.
– Драко? – осторожно обратилась она ко мне.
– Тихо... – оборвал я её.
– Может, мне лучше уйти? – тихо предложила она через несколько секунд.
– Нет! Сиди. Это важно...
– Надеюсь, ты не собираешься шокировать меня признанием, – нервно пошутила она в попытке разрядить обстановку, и тут я сорвался.
– Мерлин, заткнись, а?! Просто... замолчи!
– Ладно, – она умиротворяющее подняла руки, но раздражение во мне уже взорвалась. Я отчаянно зарычал:
– Зачем, ну зачем нужно было говорить это несусветную глупость, Грейнджер? – вопил я. – Это так непередаваемо тупо! Как и всё, что с тобой связано. Да ты и сама идиотка! И я идиот, что с тобой связался... – простонал я.
– Да что случилось-то?
– Хватит! Не надо задавать больше никаких тупых вопросов. Достало. Ты достала. Все достали.
Всё достало. Я... Больше не говори со мной, Грейнджер.
– Ладно. Буду молчать.
Я закрыл глаза. Мерлин, ты несправедлив. Почему с ней всё так сложно? Почему так... Неважно.
– Нет, Грейнджер. Не сейчас. Вообще никогда. Вот, я выйду сейчас из этой комнаты, и больше мы никогда не заговорим, ясно? Ты не будешь со мной здороваться, не будешь следить за мной, не будешь искать моего общества. Всё. Никакого общения.
– У нас проект...
– Чёрт с ним, с проектом! Наплевать на него! Сдадим его, да это не считается. Я... не хочу иметь больше с тобой никаких дел. Это одна морока, одни проблемы. Одна грязь, как в твоей крови.
– Драко... – она отшатнулась.
– Замолчи! Не называй меня так! И хватит глупых вопросов. Хватит...
– Сам замолчи! – гневно прервала она меня. – Не хочешь ничего объяснять? Ладно. Но не думай, что можешь вот так просто втащить меня в пустой кабинет, наорать, нагрубить, охаять и уйти. Я это не собираюсь слушать, как послушная девочка для битья. Поговорим потом, когда ты вправишь на место свои мозги.
Она схватила сумку и, раскрасневшаяся, выскочила из кабинета. Я устало откинулся назад. Не будет никакого “потом”, Грейнджер... Восьмое Правило Малфоя: “ Люди должны получать то, чего заслуживают, а не что хотят”.
“Надеюсь, ты не собираешься шокировать меня признанием”.
Она смела смотреть мне в глаза и говорить это... предполагать то, что я хотел бы ей дать на самом деле. Что преследует призрачной негой, когда я с ней.
“Нет”.
Я дал ей то, что было нужно, а не чего хотелось.
Я Малфой – мне не пристало думать ни о нуждах чужих, ни о желаниях своих. Я не имею право думать о том, чего хочу, чего заслуживаю, в чём нуждаюсь... Не имею право жалеть о поступках, о судьбах, о семье. Жалеть себя.
Я дал ей то, что было нужно, а не чего хотелось...
~*~*~*~
Хотела – получила.
И нечего стоять теперь у раковины, убеждая себя не реветь. Чего убиваться? Знала же, что именно так всё и кончится. Драко надоело возиться с гриффиндорской грязнокровкой, да и Блейз предупреждал о его настроении после нотаций, которые ему Панси читает – вот и сорвался по-крупному. Не просто послал, но со вкусом потоптал моё умирающее сердце.
И всё же, где-то за спиной, ещё дальше редкого звона колокольчика рациональности, маячило лицо надежды. Ложной надежды. Надежды, которая непозволительна, когда дело доходит до Драко. С ним всё происходящее – игра абсурда: на что ни поставишь – проиграешь.
Но я в него влюбилась. Он всегда меня ненавидел, а я в него влюбилась. Он не хочет меня видеть, а я в него влюбилась. У него отец – Пожиратель, и сидит в Азкабане, а я в него влюбилась. И из-за чего? Из-за детского комплекса? Из-за того, что губы у него – совершенно прекрасные?
Я знала, что он – плохой человек. С самого начала. Но и тут – снова ложная надежда. Я знала и надеялась, что ошибалась. И каждый раз, когда он, как сейчас, показывал мне своё истинное лицо, я игнорировала это, а каждый момент, когда он был мягок со мной, ловила, как изголодавшаяся по ласкам собака, и во внутренней битве эти моменты каждый раз выигрывали, поражая меня, как в первый раз, напрочь заставляя забыть обо всём плохом в нём.
И вот теперь я стою в ванной, готовая пролить озеро слёз и утонуть в нём, на зависть Кэрроллу и его Алисе, чувствуя себя меньше и незначительнее бактерии в канализации. А утром всё было так прекрасно. Так почему же теперь болит там, где раньше не болело? Так глубоко в груди, что и места такого раньше не знала... Я знаю, что он – плохой человек, но стою тут и думаю, что я сделала не так и как могла так глубоко провалиться в эту иллюзию и поверить, что всё действительно хорошо и чудесно?
Я стою в ванной и смотрю в лицо ложной надежды, пытаясь убедить себя, что произошло какое-то недоразумение, которое завтра можно будет обговорить. Убедить себя, что он прозреет и вернётся, и, может быть, даже исполнятся все мечты...
Я тряхнула головой и вцепилась в раковину так, что посыпались крошки цемента. Кого я обманываю? Единственное, на что я могу надеяться – что вытерплю эту пытку: видеть каждый день его лицо в течение целого полугода. Что когда-нибудь мой глупый комплекс увянет, и я перестану стесняться своего рта, что я встречу “Того Единственного”, а о детской влюблённости буду вспоминать с ностальгической улыбкой, ...и не настолько буду влюблена в Драко Малфоя, что буду наказывать себя все последующие годы, как будто всё плохое, что было между нами –
моя вина. Чёрт. И снова в ту же лужу...
Я включила холодную воду и умыла лицо. Мне надо завтра с ним поговорить. А оттуда и будем смотреть на то, как дальше строить жизнь.
~*~*~*~
Я чувствовал себя просто погано. Не каждый день разрушаешь чью-то жизнь. Нет, речь не о Грейнджер – обо мне. Гермиона – настоящая гриффиндорка. Расстроится и забудет. Или зароет глубоко. Это первое, на что я обратил внимание в ней – эта её всеприемлющая мягкость. Незлобивость. Уж точно она не будет лить слёз над неудавшимся знакомством с пропащим слизеринцем. И пропащий тут – ключевое слово. Поразмыслив, я решил, что Грейнджер – слишком сердобольна. Любит она людям помогать. Особенно когда у них проблем – больше чего дерьма в Министерства. Вот и мне помочь хотела. И помогла – чуть-чуть. А на остальное – времени не дали.
Я утешал себя тем, что Гермиона – как магнит. (Говорил же я, что кровь у них такая!..) Сколько раз мы с ней за это время ни ругались, сколько ни спорили и ни ссорились на смерть – каждый раз всё кончалось мирной посиделкой в классе или в библиотеке. И я был уверен, что несмотря ни на что, это – ещё не конец. Что судьба будет продолжать сталкивать нас, для чего бы это ни было нужно законам мироздания...
– Малфой? – Вот. Пожалуйста. Что я говорил?
Я обернулся с усталым выражением лица. Краем глаза мне показалось, что я вижу Панси, обеспокоенную, как будто я могу сейчас пасть на колени и слёзно молить у Грейнджер прощения. Хотя, взглянув на её несчастное лицо, признаю – такой вариант уже не исключён.
– Могу я с тобой поговорить?
– Не о чем говорить, – тускло сообщил я.
– Пожалуйста, – попросила она, и я вздохнул.
– За всё это время я что, давал повод считать, что просьбы имеют на меня воздействие?
– Драко, ты не можешь вот так просто плюнуть на дружбу, пускай даже и со мной. Дай мне причину. Дай мне хорошую вескую причину, и я не стану тебя тревожить.
Я закрыл глаза. Холодные слова лились с языка легко и привычно, даже если думал я совсем не так.
– Нет у меня причин, Грейнджер. И не должно быть. Я вообще не должен заботить свою голову мыслями о таких отбросах общества, как ты. И не делаю этого. Пообщались во время проекта? Очень приятно. Пообщались потом – вот и всё. Зачем? Я будущий Пожиратель, Грейнджер. Вот и посмотрел на грязнокровку вблизи. Святая Грейнджер, скоро отправишься в свой Орден, блистая оценками и горя желанием спасать всех и вся, от мёрзнущего воробья до души Тёмного Лорда. И я очень постараюсь быть тем Пожирателем, который тебя кокнет и прекратит напрасные мучения твоей жалкой, никчёмной жизни.
Я не заметил, откуда рядом с ней возник её цепной пёс Уизли, и продолжал бы свой апатичный монолог до бесконечности, как пациент Святого Мунго, с упоением говорящий со стеной, если бы меня вдруг натурально не сбили с ног. От удара спиной о пол дыхание у меня сбилось, и я вздохнуть не мог, а сверху на меня навалился этот рыжий недомерок Уизли. Впрочем, поправка: он не недомерок. Выше меня на две ладони, и прижал меня к каменному полу вполне весомо.
Пока мозг обрабатывал эту информацию, Уизли завопил что-то нечленораздельное и моё благородное лицо соприкоснулось с его довольно крепким кулаком. Скотина рассадил мне нос. И это перед отъездом в поместье! Надеюсь, ничего не будет видно – больно мне надо Тёмного Лорда встречать с видом респектабельного маггла, дерущегося кулаками.
Кажется, Уизли ударил меня ещё пару раз, прежде чем его оттащили. Наверное, на почве нервных перепадов настроения, усугублённых общением с гриффиндорской грязнокровкой, я действительно рехнулся, потому что пока лежал на полу – ничего не делал, даже сдачи не дал. Блейз помог мне подняться, а рядом уже маячила тёмная фигура Снейпа, с азартом снимавшего баллы с провинившегося.
А я смотрел в глаза Гермионы, глядевшей на меня с этим её презрительным сочувствием. Словно я – мокрица, которую только пожалеть и можно.
– Хотел – получил, – сказала она, хотя из-за обилия крутящихся мыслей я не сразу понял, что кто-то мне что-то говорит – только когда отметил, что губы-то у неё шевелятся, и попытался быстро понять, что было произнесено. – Мы уже проходили все эти смертельные оскорбления, Малфой. Я так просто прощать тебя не собираюсь, когда ты снова решишь притвориться, что ничего не было, и возобновить общение со мной. Я с тобой натерпелась, Драко Малфой. Иди своей дорогой...
Я тихо рассмеялся. Глупая Грейнджер. Она действительно думала, что всё кончено... Ха! Если бы мне так везло.
– Старик, – Блейз потрепал меня по плечу. Я уже каким-то образом переместился в лазарет, и мадам Помфри, очевидно, подправила последствия ужасного вандализма, совершённого над моим лицом. – Старик, пора двигать.
Я встал, почти механически.
– Ты сегодня сам не свой прям. Лежал там как бревно, вопросы напрочь игнорируешь. Помфри даже решила, что у тебя сотрясение, но я ей сказал, ты такой с утра. Расскажешь, в чём дело?
Я посмотрел на Блейза, чувствуя странную усталость, странную тяжесть внутри себя.
– Ты... пригляди за ней, ладно?
Блейз уставился на меня, испуганно и озабоченно.
– За кем – Помфри?
Я вздохнул и отвернулся, не став отвечать на последний вопрос...
~*~*~*~
“Когда-то давно я была влюблена в одного человека...”
Я смотрела в чашку, сидя в кресле перед камином, в гриффиндорской гостиной, помешивая чай, хотя он давно остыл. Ложка звенела о керамику: дура-дура-дура... Это я. Гермиона Грейнджер. Лучший ум факультета Гриффиндор за многие годы. Полная. Беспросветная. Дура.
Как я злилась на него этим днём. Как пыталась ненавидеть, искренне. Как пыталась убедить себя, что всё, вся эта отравляющая связь, наконец, прекратилась. Но потом...
“Гермиона, мне нужно кое-что тебе рассказать...”
Панси Паркинсон отловила меня в одном из коридоров. Я, из глупого и гордого гриффиндорского упрямства, сначала отказалась слушать её, но, слово за слово, шаг за шагом, и мы с ней оказались в памятном мне кабинете, где прошла часть моей жизни в этом учебном году. Она мне словно глаза открыла...
“Когда-то давно я была влюблена в одного человека. Он обещал на мне жениться. И я спросила его, считает ли он меня красивой. Он ответил, что нет. Я спросила его, нравится ли ему моё общество. И он ответил, что нет. Я спросила, жалел бы он, если бы я ушла, и ответом снова было ‘нет’. Тогда я спросила его, зачем же он хочет быть со мной. Он ответил, что такова его... наша судьба. Судьба, которую за нас выбрали родители. В которой мы права слова не имеем. Я спросила его тогда, что же он даст мне, если не любит. И он пообещал мне власть. Он пообещал мне свой титул и славу этого имени, он пообещал мне горы денег и защиту от неприятностей. Он был очень юн, но уже тогда знал, сколько власти у его родителей, сколько людей трепещут перед именем ‘Малфой’. И он обещал мне эту власть, больше ничего. Он не любил меня и никогда не полюбит, я знаю это. И я сама давно его не люблю – то было детство, то было давно. Но то, что он мне обещал... он мне даст. Мы обручимся этим Рождеством, Гермиона. И этим Рождеством мы впервые встретимся с Тёмным Лордом. Не надо на меня так смотреть, я знаю, как такие, как ты, порицают это, но не притворяйся, будто не знала, что Драко пойдёт по стопам отца. Всё, что происходит в жизни Драко – предрешено его отцом. Люциус Малфой всегда желал для сына только лучшего и пёкся о его интересах. Всё уже написано в его судьбе. И поэтому я говорю это тебе, Грейнджер, хотя и не обязана: ты не дождёшься Драко, как не дождалась я. Он не будет принадлежать тебе никогда... Он и себе не принадлежит”.
Дура. Полная дура. Ничего не поняла. Вот к чему вся эта ссора, все оскорбления нечистой крови... А я, подумать только, ничего не поняла. Словно и забыла об этой войне, и о Волдеморте, и о Пожирателях. Не увидела. Потеряла.
Его... себя... Всё потеряла. Глупая, глупая Грейнджер.
В чай упала слезинка, и я подняла глаза к потолку.
Господи, если ты меня слышишь, не дай этому закончиться вот так. Подари нам ещё один шанс...
~*~*~*~
Когда я был ребёнком, отец обычно доставал мне то, что я просил – в основном дорогие игрушки. Но иногда он говорил “Нет”, и это было его последнее слово.
“Сын, – говорил он мне, -
не мечтай о том, что хочешь, потому что, скорее всего, у тебя нет шансов это получить”. Он был прав – насчёт шансов. Сейчас, во всяком случае, мне кажется, я побил все рекорды по тому, как спускать в унитаз шансы на что-то большое. На что-то лучшее.
Но ещё... мне кажется, можно было сыграть этот раунд по-другому. Впервые мне кажется, что я мог что-то радикально изменить. Всю жизнь за меня всё решал отец: как я получу образование, где я буду работать, на ком женюсь, где буду жить, что есть, что пить... Это был тотальный контроль. И во мне никогда не было достаточного свободолюбия, чтобы перечить этому. Я был взращён в этом с детства. И привык. Все дети аристократов такие. О тех же, чьи дети убегают из дома, перечат родительской воле, вроде моего двоюродного дяди или второй тёти – о них в наших кругах просто молчат.
Мы с Панси никогда не перечили родителям. Когда нам сказали: “Вы поженитесь”, ни у одного не возникло мысли даже “Почему?” спросить. Это сказали взрослые. Значит, так и будет. Только теперь я и сам – взрослый. Ещё не такой взрослый, как они, но уже не ребёнок, которому кажется, что взрослые знают всё лучше тебя.
И смотря на Хогвартс из окон кареты, увозящей меня в поместье, я вдруг подумал, что и сам теперь имею право говорить “Нет”. Только в этом случае – это мне не поможет. Кто, скажите мне, в здравом уме, будет один на один выступать перед Тёмным Лордом? Всё уже готово, отступать некуда. За два дня до свадьбы можно сказать “нет”, но не за два дня до
этой. Можно сказать родителям – “Нет! Я не стану носить Тёмную метку!”, но Лорду этой метки... Если я приеду и скажу им своё гордое первое “Нет”... никто меня не услышит.
– Думаешь о свадьбе? – я вздрогнул, услышав голос Панси.
Свадьба... Она всегда, всю жизнь казалась мне такой абстрактной. Но сейчас, в эту данную секунду, она стала совершенно реальной. Она значила жить, как живут мать и отец: заботиться друг о друге, быть рядом друг для друга, ценить, ухаживать... любить? Целоваться, исполнять супружеский долг... Но, простите мне сравнение, для меня – жениться на Панси, всё равно, что на Блейзе жениться. Это дружба, которая никогда ничем большим не была и не будет. Это было не то, чего я хотел. А то, чего я хотел, желать, как известно, было нельзя, ведь шансов получить это... у меня нет.
Но... чего я хочу? Я сам-то знаю?
“Надеюсь, ты не собираешься шокировать меня признанием”.
И в этот миг – совершенно непамятный и непримечательный, в холодной карете, чувствуя сиденьем каждый ухаб, за который цепляет колесо, думая о том, что жизнь моя уже расписана и изменить её мне не под силу, я вдруг понял...
“Нет”.
Это был не тот ответ.
“Да”.
Истиной было: я любил Гермиону Грейнджер.
Следующим вопросом: и что мне теперь делать?..
