Глава 7Уже целый месяц, как мы с Грейнджер тайно встречаемся. Чем больше я на нее отвлекаюсь, тем больше мне это требуется. В том смысле, что темная метка стала беспокоить все чаще и настойчивее, и я постоянно пытаюсь перебить боль разного рода объятиями и поцелуями. Но и это не является панацеей: две ночи подряд я видел кошмар, в котором Грейнджер убивает меня в отместку за родителей. Продолжает удивлять то, что мой рассудок еще сохранился. Сегодня я
хочу попросить Грейнджер расстаться с Уизликом. Не потому, что ревную, а потому, что
хочу. Иногда у меня даже появляется желание вступить в Орден, но я не забываю урок отца. Быть самому за себя. Не за Лорда, не за Орден, не за Грейнджер, не за Дамблдора (уверен, его выгнали из рая к Белле). Даже если снова придется кому-то служить (а такое ощущение, что придется), то лишь для собственной выгоды. Это легко и сложно одновременно.
Я жду Грейнджер в Выручай-комнате, на каком-то сопливом будуарном диванчике. Сегодня я создал комнату безумно милой и романтичной. Ей понравится. Главное, чтоб ее не смутил непонятно откуда возникший бешеный компас ― нечто вроде Проявителя Врагов. Его я точно у комнаты не просил.
Я не люблю Грейнджер. Но почему-то я делал всю эту фигню, начиная от коленопреклонения в женском туалете и заканчивая сегодняшним диванчиком. Я постоянно то целую ее, эм, тело, которое нормальные люди не назвали бы иначе, как «кости», то заплетаю в косички ее волосы. Теперь хочу, чтобы она рассталась с Уизликом. Но я не люблю ее. Я делаю все это потому, что так хочу.
Она влетает абсолютно растрепанная и взволнованная.
― Что случилось? ― спрашиваю я, не утруждаясь подняться с дивана. На нем я хорошо смотрюсь.
― Нам надо уйти отсюда через десять минут. Скоро придет Отряд Дамблдора.
―Что? ― меня аж подбрасывает.― С какой радости вы решили собраться?
Она подходит ко мне и обнимает, гладя по спине.
― Гарри говорит, что нужно подготовить всех к возможным действиям. Говорит, его шрам болит.
Я прячу от нее глаза, смотря в потолок:
― Да ты что? ― безразличным тоном спрашиваю потолочные балки. ― Что за очередной поттеровский закидон?
Грейнджер отстраняется и закатывает мой рукав.
― Как твоя метка? ― не отвечая на грубость, спрашивает она.
― Никак, ― говорю я, надеясь, что покраснения кожи на метке прошли. Последнее время я постоянно пощипывал и потирал кожу на этом месте в ожидании почувствовать что-либо, кроме назойливого ощущения ожога.
Она внимательно изучает рисунок, понятия не имея о том, что с ним происходит уже несколько месяцев. Подносит руку к губам и дует на татуировку.
― Слушай, тебе пора, ― произносит она, оправляя мне манжет.
― Стой, ― просящим тоном говорю я, ― сообщишь мне, если будет что-то серьезное?
― Конечно, нам может понадобиться твоя помощь.
Ага, сто раз вам моя помощь. Хотя, я посмотрю по обстоятельствам.
Грейнджер целует меня напоследок, стараясь растянуть удовольствие, но ярче всего я ощущаю не ее язык в своем рту, а последнее прикосновение губ, перед окончанием поцелуя.
Сейчас она снова встретится с Уизликом, и он тоже будет щупать ее кости. Ох, и дался мне этот рыжий?!
Я слышу стрекот ― это бешеный компас завертел стрелкой. Значит, Уизел уже рядом, ха.
Выйдя из Выручай-комнаты, я направляюсь в гостиную. Но вдруг приходится завернуть в мужской туалет неподалеку, потому что… что-то с моей рукой… и уже глупо гадать, что бы это могло быть.
*** *** ***
Предплечье жжет так, что выступают слезы на глазах. Я сжимаю зубы со всей силы, заставляя себя не кричать. Боль все усиливается и усиливается, что вынуждает меня решать две задачи сразу: "Как не заорать?" и "Что делать? ". Но я ведь уже бегу к выходу из замка? Я вспоминаю глаза Грейнджер, такие же, наверное, как глаза ее матери, которую убили при моем участии. Вспоминаю умилительную обидчивость Грейнджер, её трогательные улыбки… блестящие добрые глаза… всепрощающее выражение лица… всепрощающее выражение лица по выходным в полнолуние… ужасающе хладнокровное искривление губ (подобие улыбки, будто она представляет, что человека перед ней поглощает зеленая вспышка). Что там еще? Дикий оскал зубов при упоминании имени Беллатрикс, ледяной прищур, возникавший, когда я в детстве называл ее грязнокровкой (вслух); несколько Пожирателей, раненных рукой милой гриффиндорки во время войны… Рано или поздно, когда ее глаза откроются (о да, когда-нибудь они откроются), мне грозит смерть от палочки Грейнджер. Я уже давно уверен в этом на сто процентов, просто расслабился за последнее время. Если бы не чертово недоразумение ― смерть матери Гр… Гермионы, я перетерпел бы боль и кинулся в ноги к ma chére, прося убежища и защиты. И, если получится, избавления от метки. Но Грейнджер чокнутая, это точно. Поэтому… я уже за воротами школы.
Набрав в грудь побольше воздуха, я сжимаю палочку и поворачиваюсь на каблуках. Меня дробит и рассеивает. Про себя я думаю о пункте назначения: «К Темному Лорду». И страстно желаю оказаться где-нибудь в подземном склепе, перед торцом гроба с табличкой «Томас Риддл младший».
*** *** ***
Естественно, ни в какой склеп я не попал.
Это становится понятным сразу, когда я зажмуриваюсь от яркого света, обычно не являющегося кладбищенским атрибутом. Разлепив веки, прямо перед собой я вижу большой прямоугольный стол белого цвета, на котором лежит Темный Лорд. Темный Лорд, мертвый, как Дамблдор, мертвый, как родители Грейнджер.
Голый Темный Лорд. Честно скажу, не самое приятное зрелище, дополняющееся отсутствием у экспоната каких-либо половых органов.
Помещение, в которое я трансгрессировал, больше всего напоминает больницу или лабораторию. Или морг, на худой конец. Светло-голубые стены, холодный белый свет с потолка, предметы обстановки пастельных цветов. Голубовато-бежевое тело Лорда на столе… Красота.
Вся эта замечательная картина дополняется парой десятков темных фигур ― это мракоборцы с поднятыми палочками и связанная в середине комнаты компания Пожирателей, таких же неудачников, как и я.
― Это ловушка, ― констатирует очевидный факт Забини, сплющенный между Гойлом и моим отцом, которые пытаются уместиться на одной кушетке.
А я-то и не догадался, ха-ха.
Я снова кручусь на каблуках, думая: «Куда-нибудь», но тело словно вмораживает в воздух ― было глупо надеяться на обратное.
Кингсли Бруствер, одетый в роскошную мантию с эмблемой министерства, насмешливо приподнимает бровь.
― Ну, попробовать-то надо было, ― отвечаю на это я.
Кингсли делает приглашающий жест рукой, провожая еще одного дурака к связанным «коллегам». Ах, надо же, господин Министр взялся лично руководить операцией. Кто-то из мракоборцев забирает у меня палочку и сковывает руки заклинанием. Я сажусь на жесткий стул.
― Полагаю, вы сегодня последний, мистер Малфой, ― говорит Бруствер раскатистым голосом, делая знак стоящему рядом писцу. ― Пожалуйста, джентльмены, пройдите за мистером Динглом. В ваших интересах не оказывать сопротивление сотрудникам Министерства. Дюбуа, передаю управление вам. Советую оставить здесь пару человек на тот случай, если еще кто-нибудь подтянется.
― А шрам Поттера? ― невпопад спрашиваю я. ― Как вы подделали его ощущения?
― Это было несложно, ― отвечает Кингсли.
Всех пойманных, и меня в том числе, гуськом выводят из помещения. Дедалус Дингл вышагивает впереди; сзади и сбоку следуют с десяток широкоплечих бойцов. Нас, попавшихся, тоже около десятка. Но мы безоружны.
Затылком я буквально чувствую взгляд отца, он идет сразу за мной. Я оборачиваюсь, стараясь не споткнуться, и смотрю на него. Отец ничего не говорит. Спокойно изучает мое лицо, а потом отводит взгляд. Мы идиоты. Мы оба.
В какой-то момент я слышу, как позади меня Грег спрашивает у одного из мракоборцев, знают ли они, что случилось с его отцом.
― Гарольд Гойл? Он появился, когда мы колдовали первый призыв метки. Он пришел один. Мы не смогли обнародовать его арест, чтобы не сорвать вторую операцию.
В памяти всплывает, что за день до исчезновения мистера Гойла я чуть не упал от боли в том темном коридоре Фофанов, где меня впервые поцеловала Грейнджер. Почему мистер Гойл сорвался? Ведь даже такие щеглы, как мы с его сыном, продержались до второй облавы…
Потом меня закрывают в какой-то крошечной комнатушке, в которой лишь пара стульев и камин, загороженный решеткой. Говорят, чтобы я ждал. Ну, я и жду. Жду, жду, жду.
Я дико влип. Сижу в этом изоляторе временного содержания, смотрю на свои связанные руки, и понимаю, что мне конец. Только сейчас я позволяю панике затопить грудь, подняться откуда-то из желудка, и несколько секунд практически не ощущаю самого себя. Все кажется чужим и враждебным. Кажется, что, если бы я поговорил с Грейнджер… Она могла знать об операции, задуманной мракоборцами. Операции по поимке возвращенцев, бывших Пожирателей, которых напугали до смерти и вынудили думать, что Лорд вернулся. Ей-то не сунуть свой нос в подобное дельце?!
А может, она ничего не знала… А может, она простила бы моё участие в убийстве её матери? Какой провал! И, главное, уже ничего не исправишь. Поэтому, я жалею, жалею, жалею… Мне физически больно от сознания того, что я находился всего в шаге от спасения. Я абсолютно подавлен. Я так облажался… У меня-то было больше шансов не попасться, чем у остальных. Лучше бы Лорд на самом деле оказался жив!
Но нас обманули. Никакого возрождения не было. Нас обвели вокруг пальца. И обводили долго, со знанием дела. Если бы они подольше затянули все это мучение с меткой, готов поспорить, кто-нибудь из обладателей дурацкого черепа на руке покончил бы с собой. Это не лучше, чем привязать человека к стулу и каждые тридцать секунд капать ему на затылок каплю воды. Не менее изматывающее и жестоко.
Через какое-то время за мной приходят и провожают на этаж мракоборцев. Там заводят в один из отсеков и сажают напротив незнакомого волшебника. Громкоголосого. Громкий голос ― это все, что мне в нем запомнилось, в остальном он абсолютно безликий.
Громкоголосый начинает допрос: что, где, когда, в каких операциях я участвовал, где был во время битвы за Хогвартс. В общем, все с самого начала. Я пытаюсь отрицать большинство неприятных фактов, вру напропалую. Прищурившись на меня, мракоборец отправляет кому-то маленькую служебную записку. Записка пролетает мимо, и через минуту в проеме своеобразного кабинетика появляется веснушчатый Дюбуа. На его груди выделяется знак главы отдела, не замеченный мной в комнате с телом Лорда.
― Этот парень и слова правды не сказал, ― обращается мой мракоборец к Дюбуа. ― Может, Сыворотку? Или не стоит?
Дюбуа долгим взглядом осматривает меня с ног до головы, загоняя этим мое сердце куда-то в виски. Подумав, медленно кивает:
― Стоит, Пек. Я принесу.
Принеся Сыворотку Правды, Дюбуа заставляет меня высунуть язык и капает на него чуть-чуть зелья. После этого сразу уходит.
Пек повторяет свой коронный вопрос:
― Мистер Малфой, принимали ли вы участие в убийстве маглов и магглорожденных?
«Скажи ему, что не принимал, ты ведь действительно веришь в это, ты не видел, не слышал, не был, поверь в это, Драко, давай», ― думаю я про себя. Смотрите-ка, Драко Малфой еще не растерял своей наглости, раз пытается обмануть Сыворотку Правды. Внезапно это представляется таким легким делом, что я уверенно раскрываю рот и говорю:
― Нет.
А через секунду понимаю, что ответил: «Да, несколько раз».
― Кого? ― спрашивает Пек.
Черт бы побрал волшебство!
― Я видел, как убивали учительницу маггловедения ― пофессора Чарити Бербидж, семью магглорожденных из Йоркшира, и помогал при убийстве родителей Гермионы Грейнджер.
Говоря все это, я чувствую, как тело предает меня, будто невольно закапываю себя в могилу. Будто я не хочу, пытаюсь отгрызть себе руки, а они все выдалбливают в земле яму. Еще вдруг становится ужасно досадно от того, что теперь Грейнджер точно узнает. Мне становится больно.
Пек долго смотрит на меня. Я уже начинаю побаиваться, что он сейчас набросится с кулаками. Но он медленно берет очередной кусочек пергамента со стола, делает короткую пометку и отправляет записку в путь.
Снова возникает важный Дюбуа.
― Что такое опять, Пек? ― недовольно спрашивает он.
― Сыворотка Правды может не сработать? ― затравленно спрашивает Пек, явно опасаясь гнева начальника.
― Нет, Пек, ― медленно и четко отвечает тот, словно Амбридж разговаривает с Хагридом, ― Сыворотка Правды
всегда действует.
На секунду становится досадно, что мой допрос ведет такой неуважаемый работник. Небось, отца допрашивает Большой-Начальник-Дюбуа лично.
― Но подозреваемый утверждает, что при нем убили родителей Грейнджер! ― тоже начинает сердиться Пек, нарочито официально формулируя фразу.
Дюбуа фирменно поднимает бровь, явно копируя Бруствера, и внимательно смотрит на меня. Как же достали эти их изучающие взгляды!
― Ты видел, как убивали родителей Грейнджер?
Я киваю.
― Они были под чужими именами?
Я киваю.
― Как их звали?
Я силюсь вспомнить. «Гейбл» было написано возле странной штуки рядом с входной дверью. Там была такая кнопочка. Если ее нажать, то внутри квартиры раздаются пронзительные звуки. Тогда хозяева открывают дверь. Я помню, как женщина вышла мне навстречу и доверчиво позволила войти. На столике в прихожей лежал конверт. Он был адресован тоже на фамилию «Гейбл». Конверт был прислан женщине, там было написано ее имя.
― Мэгги Гейбл и… и мистер Гейбл, ― выдаю я на последнем издыхании.
Дюбуа кивает головой.
― Это та операция с ложным следом, ― говорит он Пеку, ― когда мы увели Пожирателей от Грейнджеров, но не смогли обойтись без жертв.
Грейджеры живы.
Пек кивает в ответ и снова спрашивает меня:
― Повторите, в убийстве кого вы принимали участие, мистер Малфой? ― он пододвигает к себе протокол.
― Профессора Чарити Бербидж, трех магглорожденных из Йоркшира и семьи Гейбл.
Надутое недоразумение, возглавляющее отдел обеспечения правопорядка, делает довольное лицо.
― К вашему сведению, родители Гермионы Грейнджер пребывали в Австралии на момент смерти несчастных Гейблов, ― обращается он ко мне. ― А имена этих йоркширцев еще предстоит выяснить, ― бросив это Пеку, Дюбуа выходит.
Грейнджеры живы.
Все, что нужно было сделать ― это один-единственный раз спросить Гермиону Грейнджер о ее родителях. Но я так и не спросил. Я даже не решился до конца узнать о ее воспоминаниях.
Не могу думать.
Хочется закрыть лицо руками и провалиться в забытье. Но на это еще будет время. В Азкабане буду писать письма треклятой гриффиндорке и проваливаться в забытье, чем не увлекательное времяпрепровождение? Может, Грейнджер и вытащит меня. Не знаю. Не знаю, не будет ли меня тошнить от воспоминания о ней и о моем обернувшемся большими неприятностями маленьком упущении.
А из Азкабана, вообще, доходят письма? Раньше я был уверен, что нет, но теперь надеюсь на противоположное.
Я слышал, что этот Дюбуа новенький, ведь так? Интересная фамилия… и знакомая. Надеюсь, между ним и нашей семьей обнаружатся какие-нибудь родственные связи, которые быстро выплывут наружу. Papá придумает, как это использовать.
Быть может, в глубине души я и испытываю отчаяние, но не хочу позволять этому чувству разрастись. Отчаиваться можно в конце, но ведь еще не конец… Ведь верно?
