Глава VII «Вопросы»
| Amy Lee — Voice in my head |
—
Вулнера санентур, — произнёс Дин, направив палочку на неподвижно лежащего Малфоя.
Видимые ссадины и раны затянулись, оставив после себя только запёкшуюся кровь.
— Вы — авроры — всех узников лечите? Хотя нет, ты же за Поттером прибираешь. Ничего удивительного, — прохрипел Малфой, с трудом поднявшись.
Судя по сморщившемуся лицу, всё его тело болело от ушибов и возможных переломов, но он не сказал ни слова, а лишь ухмыльнулся, глядя на Дина Томаса, который совершенно не понимал смысла поступков этого человека. Подойдя к нему, он протянул робу, безмолвно требуя переодеться. Разговаривать с Малфоем совершенно не хотелось, равно как и будить его собственноручно, поэтому Дин был даже рад, что тот проснулся сам, тем самым избавив его от надобности грубо трясти за плечо. — О, я смотрю, гардеробчик усовершенствован. Во времена заключения моего отца одежда была больше похожа на половую тряпку.
Малфой закашлялся и больше ничего не сказал, молча сменяя грязный костюм тюремным комбинезоном. Краем глаза Дин увидел чёрную метку на левом запястье и почему-то вздрогнул. Малфой хоть и выглядел бесстрашным, всячески пытался выставить защиту из собственных слов, но его выдавали трясущиеся пальцы, не с первого раза попадающие пуговицами в петельки, и абсолютно стеклянный взгляд, говорящий об одном — он смертельно напуган. И если бледность можно было списать на природный оттенок кожи, то всё остальное имело под собой лишь одно объяснение. Хотя новость о переводе в Азкабан Малфой воспринял с достоинством, которого Дин никак не ожидал.
— Назовите своё имя, — Дин сидел напротив, барабаня по собственной коленке кончиками пальцев — он заметно нервничал, потому как ранее допросов в одиночку не проводил.
— Драко Абракас Малфой, — голос был твёрдым.
— Дата рождения?
— Пятое июня тысяча девятьсот восьмидесятого года.
— Где вы проживаете?
— В Малфой-мэноре.
— Назовите его локацию.
— Даже и не надейся, полукровка, — Драко в недовольстве скривил губы и кинул презрительный взгляд.
Крепко сжав зубы, Дин продолжил:
— Я имею право применить окклюменцию и использовать сыворотку правды, поэтому отвечайте чётко и по делу.
— Местонахождение поместья я тебе не скажу. Хоть все три непростительных на меня применяй.
— Малфой, не время выёживаться, — Дин нагнулся к нему, — чем быстрее ты всё скажешь, тем меньше придётся сидеть в Азкабане.
— Азкабан меня не пугает.
— Уверен?
— Да. Дементоров там нет, холод переживу, — Малфой был до безобразия спокоен, и это страшно раздражало.
— Тюрьму реконструировали. Теперь там куда страшнее, чем раньше, — Дин не знал, зачем поддавался провокациям Малфоя, но ему очень хотелось расколоть его, чтобы не только вывести на чистую воду всю семью предателей, но и разгадать тайну этого человека, любую, какая только откроется в сознании.
— Жаль тебя расстраивать, но разговаривать с тобой у меня нет никакого желания. Можешь приступать к выполнению плана Аврората. Парочка твоих сослуживцев уже опробовала свои кулаки на моём лице. У вас, видимо, политика такая. А я думал, Кингсли адекватный, но, очевидно, пост министра затмил его разум, раз он пускает к службе дилетантов-неумёх, не способных даже как следует вытрясти признание. Ты смешон.
— Легиллименс! — закричал Дин, направив заклинание на Малфоя, но оно будто срикошетило, и на секунду собственная защита дала сбой, позволив Драко заглянуть в его собственные мысли.
— О, а Уизли, я смотрю, была горячей штучкой. Тебе до сих пор покоя не даёт то, что Поттер её увёл? — Малфой смеялся, но делал это как-то надрывно, словно смех этот причинял ему физическую боль. — Да-а-а, несладко тебе в бегах пришлось. МакМиллан — плохая компания.
— Протего! — вскочивший секунды назад, теперь Дин прислонился спиной к стене и с ужасом смотрел на сидящего перед ним человека.
Куда девался трус Драко Малфой? Может, это был не он вовсе, а замаскированный оборотным зельем пожиратель? Но нет, его проверили на наличие стороннего магического вмешательства, и никаких зелий или заклятий обнаружено не было.
— Знаешь Беллатрису Лестрейндж? Она была моей ненормальной тёткой. Всю жизнь её ненавидел, но теперь могу поблагодарить — окклюменцией я владею отменно.
Дин тяжело дышал, желая поскорее выйти из камеры. Меньше всего ему хотелось проявлять слабость и выставлять себя непрофессионалом, но поток презрения со стороны Малфоя гасил любые попытки успокоиться.
— Завтра тебя переводят в Азкабан. С твоей помощью или нет, но я доберусь до твоей семьи и упеку её в тюрьму.
— Не на тот факультет тебя шляпа отправила, Томас, не на тот, — тихо произнёс Малфой, опустив голову.
— Приготовься к тому, что остаток жизни тебе предстоит провести за решёткой. Тем, кто высоко взлетает, падать больно.
— Я уже давно упал. И министерство здесь совершенно не причем.
Драко Малфой из горделивого циника вмиг превратился в иссушенного человечка, тело которого словно сводило судорогой боли. Было ли это последствием сильной защиты от заклинания, Дин не знал, но когда закрыл за собой дверь, понял, что никакой ненависти к бывшему сокурснику не было, только данность того, что он преступник. Хоть и не по своей воле.
—
Инкарцеро, — запястья и щиколотки Драко обхватило тугими кандалами, но он не проронил и звука, а просто с готовностью поднял голову, будто ожидая следующей команды. — На выход, — сухо произнёс Дин, открыв дверь, и Малфой залязгал цепями в направлении коридора.
До портальной комнаты шли медленно. Дин никак не мог отделаться от мысли, что предварительное заключение в Азкабане было ошибкой, и до вынесения приговора задержания при министерстве было бы достаточно, но МакЛагген вынес свой вердикт, и ему ничего не оставалось, кроме как выполнять приказ.
—
Остимус апарерус, — шепнул Дин, и в тёмно-зелёной стене начали проявляться очертания резной двери с тяжёлым замком.
Лишь работникам отдела тайн и министру было известно местонахождение портальной комнаты в Азкабан, а сам Дин был здесь впервые. Ещё ни разу за всю свою практику ему не доводилось доставлять преступников, поэтому он страшно боялся, что что-то пойдёт не так, впрочем, смертельно спокойный вид Малфоя немного ободрял, потому что тот вряд ли обдумывал план побега, добровольно сдавшись в руки министерства.
Взмахнув палочкой и закрыв дверь, Дин открыл один из многочисленных шкафов со стеклянными дверцами, в которых хранилась, по меньшей мере, пара сотен порталов разной формы, все они были подписаны датами использования, именами авроров и преступников, которых они доставляли. Поставив метку над продырявленной монетой, он положил её в центр стола и жестом указал Драко встать рядом.
— Прежде чем мы отправимся в Азкабан, ты должен уяснить одно правило: сбежать тебе не удастся.
Малфой чуть приподнял уголок рта, но комментировать заявление Дина не стал.
—
Портус!
Монета зазвенела и, крутанувшись, упала на прежнее место. Ладони Драко и Дина потянулись к ней одновременно. Пальцы дрожали. У обоих.
***
Гермиона накрывала на стол, когда услышала звук шлёпающих по полу ступней. На пороге появилась растрёпанная Джинни с глазами-щёлочками, пытающимися разглядеть царящую вокруг обстановку. Судя по морщинкам на лбу и переносице, она мало что понимала.
— Доброе утро, — поздоровалась Гермиона, улыбнувшись.
— Который час?
— Восемь.
— Какое ж оно тогда доброе? О-о-о, — простонала Джинни, хватаясь за голову.
— Есть хочешь?
— Я хочу умереть. Причем быстро. Моя голова-а-а.
Ничего не ответив, Гермиона потянулась к своей сумочке и выудила оттуда небольшой бутылёк.
— Это что? — медленно дойдя до стула, Джинни рухнула на него и откинула голову.
— Зелье.
— Ну уж точно не тыквенный сок.
— Ты такая противная с утра.
— А ты нудная.
— Я всегда такая.
— А я нет.
В комнате повисло молчание. Зашипел чайник на плите. Заурчал шкаф-холодильник. Зевнул лежащий на подоконнике кот. Джинни, несмотря на ворчание, глоток из бутылочки всё-таки сделала и облегчённо вздохнула.
— Чего вот мне не спится-то? Всегда так: перед играми еле с кровати себя соскребаешь, а в выходные открываешь глаза в дикую рань и ходишь, как привидение. Несправедливо, — протянула Джинни последнее слово и, взмахнув вынутой из кармана пижамных штанов палочкой, заставила чайник замолкнуть.
— Жизнь вообще несправедливая штука.
Заварив себе кофе, Гермиона больше ничего не говорила. Она села напротив подруги и, глядя на падающий за окном снег, чувствовала, что Джинни хочет спросить её о чём-то, но будто не решалась этого сделать.
— Ты на учёбу сейчас?
— Ты не это хотела спросить.
— Откуда ты знаешь?
— Я всё знаю, — улыбнулась Гермиона, отпив из кружки.
— Рон мне сову позавчера прислал. Что у вас происходит?
— Твой брат — эгоистичный ребёнок, который не желает меняться, а мне нужен надёжный человек.
— Но ведь во время войны вы как-то умудрились влюбиться друг в друга.
— Это не было любовью… Да.
— То есть вы оба притворялись?
— Нет. Мы приняли за любовь то, что обычные люди называют привязанностью. Мы были на волосок от гибели. Отчаялись. А в такие моменты человек неосознанно или сознательно ищет тепло, и мы его нашли друг в друге. Только и всего.
— Это очень жестокие слова, Гермиона.
— Лгать не имеет смысла.
Джинни снова сделала глоток из бутылька, поморщилась и отдала его Гермионе, которая вернула своё внимание окну, без всякого сожаления смакуя озвученную подруге мысль и удивляясь тому, что никакого страха от окончательного осознания их с Роном отношений больше не было.
Улицы Лондона постепенно заполнялись людьми, разбавляя белоснежный вихрь серыми пальто и чёрными зонтами. Январь в этом году был богат на осадки, и город, словно хмурый джентльмен в чёрном костюме, никак не радовал улыбкой-солнцем, притягивая к себе тучи, будто магнитом, и создавая из них причудливые формы и очертания.
— Гермиона?
— М-м-м?
— Давай в кино сегодня сходим? Давненько никуда не выбирались. Правда, я не знаю, что там сейчас идёт.
— А не имеет значения. Главное — вдвоём.
Джинни ответила улыбкой, но уж слишком грустной она вышла.
— Всё у вас хорошо будет, Джин. У него сейчас не самый лучший период в жизни.
— Поимка Малфоя имеет к этому какое-то отношение?
— Думаю, да, но какое именно — не знаю.
— Ты же всё знаешь, — съязвила Джинни.
— Я работаю над этим пробелом, — в таком же тоне ответила Гермиона и допила свой кофе. — Ладно, мне пора. Первой парой Окклюменция…
— Так и не получается обороняться?
— С трудом. Но я не теряю упорства.
— Кто бы сомневался.
В который раз похвалив себя за смекалку и использование заклятья «невидимого расширения», Гермиона достала монетку-пропуск, но уходить не торопилась. Она смотрела на порядком вымотанную подругу и сильно жалела о том, что в свои восемнадцать у Джинни Уизли был слишком взрослый и вымученный взгляд. Усыпанное веснушками лицо, огненно-рыжие волосы и звонкий голос — маска жизнерадостного человека, которая на деле была покрыта глубокими трещинами. Несмотря на кардинально разные характеры и привычки, Гарри и Джинни объединяло одно важное качество — жертвенность. Бегущий по самым страшным лабиринтам опасности, превозмогающий боль и в конечном итоге победивший саму смерть Гарри всегда делал всё, чтобы уберечь любимых людей от страданий, но он упускал одно — спасти всех не под силу никому, особенно если оберегаемые стремятся спасти тебя самого. Не сдержав порыва, Гермиона потрепала рыжую макушку и вмиг исчезла, чтобы не позволить искусной в окклюменции подруге проникнуть в собственные мысли о самых мрачных моментах прошлого, которое никак не удавалось отпустить.
***
— Джинни, прости меня, — он осторожно гладил волосы, утыкаясь в них носом. — Я причинил тебе боль, но не мог контролировать это. Прости… прости…
— Гарри, чёрт тебя подери, прекрати лапать меня и жрать мои волосы!
Рон взревел так, что в конце фразы слегка взвизгнул, а ошарашенный столь громкой реакцией Гарри и вовсе свалил на пол, охнув от боли в копчике. Прошла всего пара секунд затяжного молчания, прежде чем комната взорвалась почти истерическим смехом с жалкими попытками процитировать произнесённую Гарри фразу сквозь судорожное хватание воздуха.
— Если ты хоть кому-нибудь расскажешь об этом, — Гарри продолжал задыхаться от хохота, — я на тебя заклятье слизняков нашлю.
— Да-да, я уже видел какой ты «мастер», — но смех продлился недолго: вспышки-воспоминания возникли перед глазами почти мгновенно. — Есть охота…
— А нечего, — досадливо вздохнул Рон.
— Ты как тут вообще живёшь-то?
— Честно? Плохо. И, кажется, понимаю, почему Джинни звала меня беспомощным: готовить не умею, заклятье уборки даётся с трудом, да и… — Рон осёкся, — одиноко мне без Гермионы. Никто не поучает. Не сверлит взглядом. Я ведь и с Живоглотом сдружился, а потом они с Гермионой взяли и исчезли из моей жизни.
Гарри удобнее лёг на полу у кровати, понимая, что выбранная им локация для душевного разговора подходила просто идеально, так как видеть расстроенного Рона и самому показывать свою грустную физиономию очень не хотелось.
— Вы вчера в Дырявом котле о чём-то договорились?
— Нет.
— Я вам помешал?
— Это мой мозг нам помешал. Вот, знаешь, — Рон свесился с кровати и посмотрел на Гарри, — я до сих пор не понимаю, чем таким я мог зацепить самую умную ведьму своего возраста. Даже у Невилла и то было больше шансов, чем у меня. Я только и делал, что ныл и просил списать, впервые поцеловал девчонку в шестнадцать, да и то случайно… Я же плоский, как чешуя дракона. Не ухаживал за ней никогда по-нормальному. Чёрт возьми, — Рон снова скрылся за «бортом» кровати, — ну и мудак я.
— Осознание болезни — первый шаг к выздоровлению.
— Гарри Поттер — мастер острот.
— Ну, ты же у нас мастер слизняков, я тоже обязан быть мастером в чём-то, — улыбнулся Гарри и привстал. — А вообще, хватит тут лежать и страдать, как барышни после Святочного бала. Пойдём лучше, состряпаем гриффиндорский завтрак.
— Львятинки захотелось?
— Яиц жареных.
Захохотав снова, они отправились на кухню через горы-майки, реки-носки и облака-пыль, совокупность которых Рон гордо назвал «холостяцким логовом», на что получил весьма едкое замечание Гарри о таком складе как в Хогвартсе, так и в Норе. Рон не нашёлся, что ответить и молча открыл холодильник, где красивыми разводами, жирными пятнами и разномастным запахом «искрилась» внутренняя жизнь урчащего предмета техники.
— Срочно возвращай Гермиону, иначе совсем скоро ты из моего лучшего друга превратишься в тролля.
— Ты, главное, дубинкой меня по голове не бей в случае чего, а то на две части развалится.
Несмотря на скудные умения в области кулинарии, друзья всё-таки изловчились приготовить себе слегка подгоревшую яичницу с беконом и тосты с джемом, впрочем, последний был больше похож на засахарённые ягоды, нежели на варенье, но Гарри и Рона это не останавливало. Они с молчаливым упоением жевали плоды своих трудов и войны с плитой, ощущая себя истинными победителями. Глядя на распоротые желтки, неаккуратно растёкшиеся по тарелке, Гарри невольно вспомнил Хогвартс и эльфийскую стряпню, которая всегда выглядела аппетитно и красиво. Воспоминания о праздничных пирах, когда столы буквально ломились под вкусностями разного вида и размера, вмиг пролетели перед глазами. Неимоверно сильно захотелось выпить тыквенного сока в компании однокурсников, сидя в Большом зале. Но те времена остались в прошлом. Навсегда.
— Вы сейчас за пределами разума, юноша? — тронул его плечо Рон.
— Хогвартс вспомнил. И еду, что нам готовили.
— Вкуснятина, — вздохнул Рон и стал убирать грязные тарелки в раковину, где уже стояла гора немытой посуды.
— У меня сегодня принудительный выходной, наведаюсь-ка я в школу.
— Уверен?
— Абсолютно.
— Хогвартс уже не тот, что был раньше.
— Как и я.
Рон ничего не ответил и кинул взгляд на часы. Гарри хотел напомнить ему о том, что он, скорее всего, опаздывал на работу, но Рон и сам это прекрасно понял, бегая по квартире в поисках чистых носков и на ходу застегивая пуговицы рубашки. Комкано попрощавшись и едва не забыв портфель с бумагами, Рон воспользовался сетью Летучего пороха и исчез в зелёном пламени.
Однажды в пятнадцать, когда от магического мира не было никаких вестей, Гарри нашёл в библиотеке Дурслей книгу по психологии дома (тётя Петунья была помешана на домашнем уюте) и запомнил из неё одну очень хорошую мысль: «Душевное состояние человека напрямую выражается в месте, где он живёт, и как к нему относится». И глядя вокруг, Гарри понимал, какой бардак царил в душе его лучшего друга, какое безразличие к самому себе жило внутри Рона. И даже не пыле-вещевой хаос вызывал порождал подобные мысли, а поблёкшие цвета, которые остались после ухода Гермионы. Гарри казалось, что в ту самую секунду, когда она закрыла за собой дверь этой квартиры, Рон и не менял ничего, будто надеялся, что те промежутки в виде пустого места на стене, где висели их совместные фотографии, пыльное место рядом с диваном, где стояло любимое кресло Гермионы, и свободный угол, откуда раньше доносились звуки пианино, снова заполнятся. Рон ничего не менял в своей жизни после того, как рядом не оказалось Гермионы. Парадокс человеческого сердца — верить до последнего в то, что сознание давно отвергло. Гарри прекрасно владел заклинанием уборки, — миссис Уизли научила его, когда они готовили квартиру на Гриммо для Ордена, — но решил, что Рон должен был сам делать шаги к переменам, начав с малого. Неторопливо одевшись, Гарри закрыл входную дверь, наложив запирающие чары для верности, и с глухим хлопком аппарировал неподалёку от главного входа на Кингс-Кросс. Каждый его метр был пронизан воспоминаниями о людях, которых уже не было рядом, и событиях, которым не дано было повториться. Идти в направлении платформы 9 ¾ без тележки с чемоданами и клеткой Букли было крайне непривычно. Снующие рядом магглы превратились в живое море и сливаться с ним Гарри не хотелось. Подойдя к нужной колонне, он и вовсе испугался, что проход закрыт, но его страх исчез так же быстро, как и появился, когда он оказался у стоящего Хогвартс-экспресса, мерно пускающего клубы дыма сквозь блестящую трубу. Гарри купил билет и попутно выслушал слова благодарности от пожилой кассирши с круглыми лицом и такими же круглыми глазами, заверив её, что никакой Тёмный Лорд в магический мир больше не вернётся, а после уже спешил занять свободное купе и отгородиться от внешнего мира до момента отправки поезда. Студентов в коридоре почти не было (зимние каникулы уже миновали), разве что парочка первогодок, либо уткнувшихся в книги, либо дурачащихся с «Вредилками». Накинув капюшон куртки, дабы остаться неузнанным, Гарри шёл в самый конец поезда в надежде, что дальнее купе окажется незанятым. Так и произошло. Аккуратно закрыв за собой дверь, он устроился в мягком кресле, вытянув ноги. Осознание того, насколько сильно он замёрз пришло только когда Гарри попытался открыть свежий выпуск «Придиры», лежавший на столике. С обложки ему подмигивала хорошенькая волшебница со странной заколкой-пикси в волосах. Ударившись в чтение о некоем балтийском пузовороте, Гарри и не заметил, что поезд двинулся с места, и лишь постучавшаяся в дверь продавщица сладостей напомнила ему о том, что он в пути. С улыбкой накупив шоколадных лягушек, пару пачек Берти Боттс и друбблз, Гарри, словно мигом став одиннадцатилетним, смаковал шедевры кондитерского искусства и даже посмеивался от странноватых анекдотов Полумны, которая вела рубрику.
Минуя бескрайние поляны и холмы, через каскады лесов и опушек Хогвартс-экспресс неторопливо ехал в сторону школы, увозя ранее обеспокоенного Гарри в эпицентр воспоминаний. В купе было тепло и уютно, разве что не хватало двух самых близких людей для полноты картины. Пейзаж за окном невероятно успокаивал, как если бы снег обладал магической силой и впитывал в себя негативные эмоции и боль. Многие в Хогвартсе отдали свою жизнь за то, чтобы сейчас и дети, и взрослые могли спокойно возвращаться в это место загадок и приключений, узнавая и обучая новому, накапливая самое лучшее для будущего, не забывая о прошлом.
— Извините, пожалуйста, — произнесла заглянувшая внутрь девушка, — я стучала несколько раз, но вы не отзывались.
— Задумался, наверное, — улыбнулся ей Гарри.
— В любой другой ситуации я бы ни за что вас не побеспокоила, — она нервно заправляла каштановые локоны за уши, — но у моего друга приключилась беда, а моих знаний магии, увы, недостаточно.
— Что-то серьёзное?
— Не смертельно, но помощь была бы кстати, иначе мадам Помфри ему голову оторвёт за то, что в очередной раз к ней явился.
— Тогда показывайте, куда идти.
Гарри плохо понимал происходящее, но чувствовал некую гордость из-за того, что к нему обратились за помощью. А ведь когда-то он весьма неплохо обучил своих друзей защитным заклинания и никогда не задумывался над тем, что мог бы стать учителем.
— Сюда, — девушка указал на дверь в купе, где сидело нечто, отдалённо напоминающее человека. Точнее, это был самый настоящий медведь.
— Это и есть ваш друг? — с неприкрытым удивлением спросил Гарри, не решаясь сделать и шага в его сторону.
— Да, сэр. Он показывал мне свои навыки в анимагии.
— И обратиться в человека не может.
— Угу. Битый час пытаемся что-то сделать, но он только рычит и обивку царапает.
— Как его зовут?
— Говард.
— А ваше?
— Амелия. Мы со Слизерина, сэр, — словно стыдясь своих слов, девушка опустила голову и больше на Гарри не смотрела.
— Какое это имеет значение?
— Никакого… наверное.
— Я тоже мог там оказаться, но выбрал Гриффиндор, — подмигнул он ей и обратился уже к юноше: — Говард, если вы меня понимаете, поднимите левую… лапу.
Медведь выполнил его просьбу, а затем почесал правое ухо.
— Давно он анимаг?
— Месяца два, наверное. Долго учился.
— И всегда у него проблемы с обликом?
— Практически. Поэтому ему к мадам Помфри и нельзя.
— Говард, слушай меня внимательно: сейчас я попытаюсь обратить тебя. Я не знаю, больно это или нет, но очень прошу на меня не бросаться.
Поерзав на месте и едва не свалившись на пол, медведь коротко рыкнул и снова поднял левую лапу. Судя по тому, что размера он был не особо внушительного, вероятно, ростом в человеческом обличии он был не высоким. Бурая шерсть блестела в свете лампы, и Гарри даже засмотрелся на пару мгновений, но, опомнившись, взмахнул палочкой, и бело-голубая вспышка заставила студента оторваться от места и зависнуть в воздухе. Гарри усиленно прокручивал их с Сириусом уроки, когда крёстный в прямом смысле выступал подопытным в этой нелегкой магии. Последовала ещё одна вспышка, и медведь громко зарычал, раскинув мохнатые лапы. За считанные секунды животное превратилось в молодого парня, который на вид ужасно напомнил Гарри самого себя в шестнадцать лет, разве что цвет глаз у Говарда был синий и не такое худое сложение.
— Спасибо вам, сэр! Огромное! — он едва не бросился Гарри на шею от радости, но вовремя осёкся и сел на место.
— Советую тебе взять уроки у профессора МакГонагалл, если не хочешь повторения истории.
— Вы серьёзно? А она меня в Азкабан за нелегальную трансфигурацию не отправит?
— Может быть… — псевдозадумчиво ответил Гарри, но, увидев чересчур напуганное лицо обоих сокурсников, улыбнулся. — Отделаетесь нагоняем и лекцией, но после обретёте прекрасного учителя.
Гарри кивнул им и уже собрался уйти, но его окликнула Амелия:
— Не хотите составить нам компанию? Я заметила, что вы один едете. Если это удобно, конечно…
Не ожидав от самого себя, Гарри выпалил почти сразу же:
— Тогда приглашаю вас в своё купе, у меня куча шоколадных лягушек не съедена! И, да, обращайтесь ко мне на «ты», в конце концов, я ненамного вас старше.
С нескрываемой радостью Амелия и Гордон взяли свои вещи и последовали за Гарри в конец поезда. И пока они засыпали его вопросами, получая развёрнутые ответы, они заставили его забыть о своей печали. Гарри возвращался домой. Пусть и не совсем такой, каким был десять лет назад.
«А не остаться ли мне там навсегда?» — этот вопрос так и остался без ответа, ведь Гарри был слишком занят процессом торжественного открывания шоколадной лягушки, где оказалась карточка с Альбусом Дамблдором. Таких у него было не меньше двухсот.
Гарри так и не перестал собирать их.
***
Холод. Он был повсюду: на кончиках пальцев, на щеках, на обветренных губах, в груди. Ему было до смерти страшно находиться в месте, куда он и не думал никогда попасть. Стены камеры были безжизненно серыми и угрюмыми. Казалось, с каждым вдохом они уменьшали и без того небольшое пространство. Драко не знал, сколько простоял после ухода Томаса у закрывшейся решётки, не решаясь подойти к кровати. Ему хотелось лишь замереть и не чувствовать холода, который разливался внутри. Реконструированный Азкабан был больше похож на склеп, чем на тюрьму, и хотя дементоров здесь больше не было, вместо пожирающего отчаяния появлялись мысли, что убивали сознание, подобно воде, обгладывающей железо.
«А что если меня приговорят к пожизненному?»
«Вдруг мама обнаружит себя?»
«Как мне выбраться отсюда?»
«Это я виноват в том, что война не закончилась раньше»
«Я не должен был принимать метку»
— Не должен. Не должен. Не должен!
Драко сел прямо там, где стоял секунду назад, и смотрел в единственный источник света и шума — крохотное окно под потолком, за которым был виден кусочек тяжёлого зимнего неба, сыплющего снег крупными хлопьями.
— Я не смогу… Не смогу… Я жалок и труслив. Я жалок. Они были правы…
В голове раздавался скрежет и скрип, словно какая-то невидимая сила пробиралась внутрь и дергала каждый нерв ржавым крюком. Драко оглядывал себя и жалел обо всём, что натворил. Он отчаянно хотел отмотать время назад и не выходить из дома. Быть, как отец. Не оставлять мать. Его жертва была неразумной, и теперь он был не нужен никому. Где-то за пределами камеры равнодушно бились волны о стены тюрьмы. Весь мир был равнодушен к запертому в клетке Драко Малфою. Запертому добровольно.
— Трус.
Глухой удар.
— Жалкий трус.
Ещё один.
— Ты не заслуживаешь ничего.
Ещё.
— Всем плевать на тебя.
Снова удар.
— Ты сдохнешь здесь.
Ещё один.
— Сдохнешь, поганый пожиратель!
Крик был настолько громким, что сорвало горло, но никакого эха не было слышно. Точно этот кусок здания был изолирован от внешнего мира.
Пальцы обожгло. Они наконец согрелись, но ныли тупой болью.
Серый камень стены превратился в красный, и Драко понравился этот цвет.
Удар.
