Глава 9Полночи я не могла заснуть. И чтобы не ворочаться впустую, вспоминая одно и то же, нашла себе дело – стала писать ответное письмо. Надо было как-то уйти от стоящего перед глазами видения. А было еще и подозрение, что это же мне ночью и приснится.
Остальные девчонки тоже не спали – они приводили в чувство Эсмеральду. Лучше бы дали ей спокойно заснуть. Наутро бы очнулась, как новенькая. Так нет – стали поить какими-то зельями и чуть ли не сливочным пивом. Чем они Эсмеральду слушали, когда она объясняла, как вести себя с пьяными? Я, разумеется, вмешиваться не стала. Раз Виолетте хочется побегать вокруг Эсмеральды, пусть побегает. Флер сейчас нет, вот Виолетта и претендует на все внимание Эсмеральды. А та в доску пьяная и вокруг себя никого не видит. Только продолжает нести свой пророческий бред. Мне она говорила про смерть и про опасность, а тут ее понесло на Флер и ее личную жизнь. Дескать, она свяжется с недостойным ее, хотя может найти в сто раз лучше. Это она про Седрика, что ли? Да нет у Флер ничего серьезного с Седриком, с его стороны – точно. Вообще не верю, что Флер способна кого-то полюбить. Она этим только играть умеет. Как и Эсмеральда, но у той заходит дальше.
Вот если я кого-нибудь полюблю, то один раз и на всю жизнь. Играть этим точно не буду.
Весь бред, что несла Эсмеральда, я и слушать не стала. Закрыла полог поплотнее и принялась писать. Таких длинных писем мне еще писать не приходилось. Меня понесло. Захотелось выговориться. Не перед Риной – она и так все знает. Перед тем, кто знал мою маму. Интересно, сколько ему лет? Маме сейчас лет сорок или даже больше. Я не сообразила спросить у тети Нарциссы ее год рождения. Но не меньше сорока – это точно. Значит, и ему около того. Впрочем, какое это имеет значение?
Не знаю, почему я так безусловно доверилась неизвестному человеку, но я написала все, что только вспомнила. И про встречу с Нарциссой, и про отработки у Хмури, и про то, как Флер тренировалась на мне, а я в отместку испортила ей цвет лица, и про сегодняшние поиски боггарта. Не написала только про предсказание Эсмеральды. Разве можно ее вообще всерьез воспринимать?
Да, я поверила письму из-за Эсмеральды. Но если бы не было ее и ее предсказания, разве бы я не поверила? Никто не будет ссылаться на мою мать ради того, чтобы просто надо мной подшутить. Даже Флер с Эсмеральдой. Их невозможно представить лезущими в старые газеты, дабы отыскать там подробности о моих родителях. А он меня узнал. И подкараулил на опушке Запретного леса, невзирая на то, что его могли в любой момент заметить.
Где же, интересно, он живет? И как попадает в Хогвартс?
В мантии-невидимке?
Или в чужом обличье, под оборотным зельем?
Да нет, вряд ли. Оборотное зелье такое противное, что больше одного раза не выдержать. Я пробовала. А постоянно под ним ходить – это свихнуться можно.
Заканчивая письмо, я все-таки не выдержала и приписала последнюю фразу: «А вы верите в предсказания?».
Заснула я почти в пятом часу утра и, слава Мерлину, мне ничего не снилось. Зато утром еле проснулась. Не я одна – все еле проснулись. Шли на завтрак, пошатываясь и держась друг за друга. Даже я держалась за Камиллу. Ребята на нас смотрели страшными глазами и допытывались – чем же мы занимались всю ночь.
Чем-чем. Они Эсмеральду в чувство приводили. А чем я занималась, даже Рине не скажу. Сейчас, по крайней мере.
Утром бросить письмо в дупло я не успела. Потом просидела в Хогвартсе весь день, а возвращаясь в карету, наткнулась на Хагрида и мадам Максим. При них бежать к дереву было неудобно. Мадам Максим и так посмотрела на меня очень подозрительным взглядом. Хорошо хоть Хагриду было не до меня – он любовался нашим директором.
Рине о вчерашнем я, разумеется, рассказала с самого утра, сразу после завтрака. За завтраком не стала – уж больно много народа рвалось мне посочувствовать. Половина факультета, не меньше. Половина – только потому, что младшекурсники просто стеснялись ко мне подойти. Зато смотрели такими глазами, что все было ясно. Вот интересно, откуда весь Слизерин знает, что это я прокляла Крауча? Причем именно я – на Рину никто не думает. Уже не в первый раз обсудили, какие уроды Хмури и Крауч, и даже начали высказывать предположения, что сделать с Краучем, когда он приедет в Хогвартс в следующий раз. Какой-то третьекурсник, испугавшись собственной наглости, предложил мне сотворить то же самое с Хмури. Если бы он знал, что я об этом мечтаю уже неделю! Если не с самого приезда в Хогвартс.
Драко попытался поднять тему Поттера, но его никто не поддержал. В конце концов, Поттер победил честно.
После завтрака мы с Риной зашли в пустой класс, и я на едином дыхании все и выложила. Старалась говорить как можно быстрее и не только потому, что мы опаздывали на урок. Не хотелось переживать еще раз. Я и так в себе как будто заморозила впечатление от произошедшего, пытаясь от него отрешиться. Сначала письмо полночи писала, потом со слизеринцами трепалась...
– Теперь он точно знает, – подвожу итог я.
– Я думаю, он давно знает, – возражает Рина. – Он параноик, но не дурак.
Не дурак, конечно. Я была уверена, что он знает. Но одно дело быть уверенной, а совсем другое – видеть своими глазами. Он не должен был вообще это видеть! Самого бы его в Азкабан засадить лет этак на десять!
Неизвестно даже, кому хуже – мне или Рине. У Рины хоть мама жива. И отца она немного помнит. А у меня есть слабая надежда – а вдруг? А вдруг их все-таки освободят? Об этом я в письме не спросила, но это и так ясно.
Мы с Риной всю пятницу проговорили о боггартах, Хмури, Азкабане и прочем. И в субботу продолжили. К вечеру субботы я успокоилась окончательно и стала обдумывать, как бы мне забросить письмо в дупло.
На этот раз мне повезло. Возвращаясь вечером в карету, я не обнаружила поблизости ни наших студентов, ни мадам Максим. Все, наверное, уже в карете. Это я до позднего вечера в Хогвартсе проторчала. Я обошла карету, отыскала нужное дерево – с дуплом оно действительно было одно – и оставила в дупле конверт. Возвращаться в карету не хотелось. А вдруг тот, кому письмо адресовано, вот-вот подойдет и возьмет? Сейчас ведь то же самое время, что и в среду, когда я получила письмо.
Я отошла поближе к карете и встала рядом с самым близким к ней деревом. Из кареты меня не заметят – из освещенного помещения темную улицу всегда видно плохо.
Минут двадцать я проторчала на ветру и уже раздумывала, не пойти ли мне спать. Но вдруг послышались чьи-то шаги. Причем не со стороны кареты, а сбоку. Неужели он?
– Что вы здесь делаете, мисс Розье?
Откуда здесь взялся Хмури? Мантикора его съешь!
Следил он за мной, что ли?
– Гуляю! – ответила я так нагло, как только могла.
– Я бы не советовал гулять так поздно, если вы не хотите получить еще одно наказание.
Ну не урод ли? Может сейчас оглушить его и кинуть в озеро? А если спросят – ничего не знаю, сидела в карете...
Нет, нельзя. Во-первых, он мне даже палочку не даст вытащить. На уроке мне еще ни разу не удалось его оглушить. А во-вторых, меня же просили быть осторожной!
– А вы что делаете так поздно? Упивающихся смертью ищете? Их здесь нет!
Так с учителями не разговаривают. Даже такие неудержимые нахалы, как я. Но мне уже было плевать. Что он сделает? Потащит искать еще одного боггарта? Да хоть сотню!
– Вы зря так думаете, мисс Розье. Но вам я бы посоветовал поменьше думать об Упивающихся Смертью и пораньше возвращаться к себе в карету.
– Спасибо за совет, – буркнула я.
К счастью, он пошел вслед за мной, дабы убедиться, что я действительно направилась в карету, а не бегать вокруг озера. И когда я встала на первую ступеньку, развернулся и поковылял к замку.
Все время, оставшееся до каникул, я вела себя удивительно прилично. Даже по сравнению с Бобатоном. Там я то и дело нарывалась, а здесь – ни разу. Даже Драко по морде от меня больше не получал, хотя было за что. Но в слизеринскую гостиную мне хода не было, а в других местах я его бить не хотела.
Единственной нашей шалостью за все три недели было то, что мы переделали известную песню Селестины Уорбек про котел, полный горячей и чистой любви. В нашем исполнении этот котел приготовила юная наивная студентка на уроке зельеварения, дабы поднести своему профессору, в которого была тайно влюблена. Но профессор не оценил душевных порывов студентки и безжалостно поставил ей «неудовлетворительно», раскритиковав зелье. Мы ничего не имели против Снейпа, и вообще изначально я хотела осмеять Хмури, но песенка сочинилась сама собой. Мы как будто ничего и не делали, только записывали. На следующий день песню распевала вся школа, а через день мы узнали, что профессор Снейп снял за нее двадцать баллов с Равенкло и пятьдесят с Гриффиндора.
Слизерин он почему-то не тронул.
На Хмури и его перевод я вместо двух запланированных вечеров потратила четыре. Он опять начал ко мне придираться и вместо того, чтобы спокойно сидеть и заниматься своими делами, стал читать мне лекции. Я слушала и даже ему не хамила. Но он и не давал повода. Странно.
У меня сложилось впечатление, что после боггарта Хмури стал относиться ко мне по-другому. Как будто смягчился. Врага видеть во мне не перестал, но ощущение, что он меня сейчас схватит за руку и отправит в Азкабан, пропало.
Может, в нем совесть проснулась?
Да нет у авроров совести. Ни у Крауча, ни у Хмури.
Хорошо, что он не стал мне прямо говорить о родителях. Я знала, что ему все известно, и он, скорее всего, понял, что я об этом догадалась. Но мы молчали, как будто по обоюдному согласию. Не нравилось мне это обоюдное согласие и вообще не нравилась видимость хороших отношений между нами, но я была вынуждена это терпеть, раз уж решила хорошо себя вести.
В карету я теперь возвращалась не позже десяти, а то и раньше. Мадам Максим пыталась добиться от нас, чтобы в девять все уже были на месте, мотивируя это темнотой и холодами. Так и в восемь не светлее и не теплее, чем в девять, какая разница-то? Если бы я одна приходила позже всех, то непременно получила бы выговор. Но Эсмеральда сама пару раз, загуляв со своим парнем из Дурмстранга, заявлялась чуть ли не в полночь, и поэтому мадам Максим от меня отступилась. Но все равно некоторые вечера мне приходилось просиживать в карете и прослушивать очередную порцию сплетен.
Обо мне и Крауче здесь не говорили. Зато бурно обсуждали роман Хагрида и мадам Максим, который был на подъеме. И у Эсмеральды со своим румыном, или кто он там, все было нормально. А вот у Флер с Седриком Диггори ничего, кажется, не получалось. Эсмеральда предлагала одурманить его заклятьем, оттащить в темный угол и там сделать с ним все, что полагается. На что Флер отвечала, что для этого парень должен быть в здравом рассудке, а не полусонный. Я не могла серьезно слушать этот диалог и неизменно начинала фыркать в подушку. Особенно, когда Эсмеральда принималась объяснять подробности. Казалось, она была готова поймать этого Седрика и продемонстрировать Флер наглядно, что ей следует сделать.
Кроме Седрика, у Флер была еще одна забота – то яйцо, которое она получила на первом туре. В нем, как сказал Бэгмен, крылась подсказка ко второму туру. Выло яйцо так, что не помогало даже заткнуть уши. Его кидали об стену, прятали под подушку, стучали по нему учебниками, но никакой подсказки оно открывать не желало. Мне так надоели эти упражнения, что в очередной особенно холодный и мерзкий вечер, когда в довершение всего мне еще и пришлось притащиться в карету к девяти, я не выдержала и воскликнула:
– Если вы не перестанете выть, я пойду и выброшу это идиотское яйцо в озеро!
Виолетта попыталась возмутиться, но Эсмеральда жестом остановила ее и посмотрела на Флер:
– Слушай, а может и правда попробовать его под воду?
– Думаешь, поможет?
– По крайней мере, не помешает. Пойдем!
И они действительно пошли. В десять вечера на мороз. Добились ли они чего-нибудь, я так и не узнала, ибо легла спать.
А потом заботы о втором туре отошли на второй план. Ибо Турнир – для чемпионов, а вот рождественский бал устраивался для всех. Как сказала нам мадам Максим – для укрепления дружественных связей между школами.
Ну и глупости. Кто хотел – тот уже и без всякого бала связи установил. Как я. И если они собрались укреплять связи, что же тогда меня от Слизерина отлучили?
Я, конечно, этого не сказала, чтобы отлучение не продлилось еще и все каникулы. Мы с Риной и так дни считали.
На сам бал я особо не рвалась. Подобные празднества мне еще в Бобатоне надоели. Прежде всего тем, что шумихи вокруг них было куда больше, чем сам праздник того заслуживал. Я не против потанцевать и весело провести время. Но меня дико раздражают ворохи сплетен и слухов по всякому мельчайшему поводу. Стоит тебе с кем-то пойти танцевать, так сразу на ваш счет высказываются сотни предположений, вплоть до самых неприличных. На последние особенно щедра Эсмеральда.
Без пары я никогда не оставалась. И что там на мой счет придумывали, меня абсолютно не волновало. Но в этот раз, честно говоря, мне было не до танцев и поиска пары. Я даже с Риной об этом не говорила. У бобатонцев только и разговоров, что о танцах, должна же я чем-то от них отличаться!
Где-то за неделю до начала каникул меня поймал Марио. Был очередной морозный вечер, рассиживаться в гостиной у меня желания не было. Я только направилась в спальню, как Марио меня окликнул.
С ребятами отношения у меня всегда были лучше, чем с девчонками. Даже с Цезарем, который, получив по морде, стал меня уважать. А с Марио у нас были даже приятельские отношения на почве того, что он помогал мне учить итальянский. Почему изучать языки всегда проще с парнями? Мануэлла на мои попытки поговорить с ней по-испански всегда корчит рожу и отворачивается. Хорошо, что, кроме нее, в Бобатоне есть еще испанцы. Это сейчас их нет.
– Бетти, ты с кем идешь на бал? – спросил Марио безо всяких предисловий и по-итальянски.
– Понятия не имею, – ответила я, пожав плечами. – А зачем тебе?
– Пошли со мной!
От Марио можно было ждать чего угодно, именно поэтому я и не удивилась.
– А с чего это вдруг?
Марио посмотрел на меня честными черными, как южная ночь, глазами. Он прекрасно знает, что плести про внезапно возникшую симпатию мне не стоит – не поверю. Я не Камилла.
– Вот скажи честно – тебе не очень-то хочется на этот бал.
Я неопределенно пожимаю плечами.
– Мы с тобой потанцуем пару танцев, а потом разойдемся. Ты наверняка прямо там себе кого-нибудь найдешь.
Я начинаю понимать замысел Марио. Искать пару сейчас он не хочет, хочет подцепить кого-нибудь прямо на балу. Но на сам бал хочет прийти все-таки с девушкой – для порядка.
А ведь мне такая сделка выгодна. Наверняка приедет Крауч, а чтобы без помех за ним следить, мне пара не нужна.
Но для порядка я немного упираюсь:
– А почему ты с Марией не пойдешь?
– Потому что Мария идет с Цезарем.
– А Цезарь разве не с Эсмеральдой?
– Ты что! Эсмеральда идет с Владом.
– С каким Владом? – спрашиваю я, опять-таки для порядка. Уже вспомнила – у Эсмеральды же есть парень в Дурмстранге. Только его имя я забыла. А может, оно при мне и не называлось.
– Влад Ионеску, из Дурмстранга. Он прямой потомок Цепеша!
– Такой же, как Цезарь? – скептически спрашиваю я.
– Цезарь – не потомок Цепеша! – с жаром возражает Марио.
Тут я не выдерживаю и заливаюсь смехом. Марио подхватывает, и расстаемся мы вполне довольными друг другом.
Кого пригласила Рина, я так и не собралась спросить. Даже не знала, есть ли у нее парень. Подобные темы так мне опротивели в Бобатоне, что с Риной мне поднимать их не хотелось. Но тут Рина меня спросила сама:
– А с кем ты идешь на бал?
– С Марио. Он, видишь ли, хочет найти кого-нибудь прямо на месте, а я с ним пойду для виду. А ты?
– А я с Уорингтоном. Я с ним уже год на все вечеринки хожу, с тех пор как мой парень школу закончил. К Уорингтону он не ревнует – знает, что это для видимости.
Я не сумела сдержать удивления:
– У тебя есть парень?
– Ну да. Друг моего брата. Он меня на два года старше.
– А что ж ты мне раньше не говорила?
– А разве тебя любовные заморочки не достали?
Тут она права. Достали. Когда с первого курса вокруг только и разговоров – кто в кого влюбился и кто с кем гуляет, то шарахаться скоро начнешь от подобных разговоров. Кто по-настоящему любит – тот не треплет языком направо и налево и тем более не пересказывает подробности свиданий, как Эсмеральда.
– А сейчас он где? Ты с ним в Хогсмиде не виделась?
Рина покачала головой.
– Они с братом сразу после школы уехали в Южную Америку. Обещали следующим летом вернуться, но теперь пишут, что сами еще не знают, когда приедут...
– А что они там делают?
– Да я сама толком не знаю, – Рина неопределенно пожала плечами.
У меня создалось впечатление, что знает, но не хочет рассказывать. Ладно, в конце концов, я ей сама не все рассказываю.
– Не бойся, – продолжает Рина, – на свадьбу я тебя пригласить не забуду!
– Еще бы ты забыла, – смеюсь я, – я тебе тогда в страшных снах являться буду!
– Ты это и сейчас делаешь, – смеется в ответ Рина. – Если ты к тому времени не уедешь во Францию...
– Или не попаду в Азкабан, – подхватываю я.
– В Азкабан-то за что?
– Найдут за что. Я сказала, что Крауча изведу – значит, изведу! На балу как раз будет удобный случай чего-нибудь ему подсыпать.
– Только чтобы не до смерти! Я не хочу, чтобы ты попала в Азкабан! Ты мне живая нужна!
Я тоже не хочу в Азкабан. Но навязчивая идея извести Крауча не дает мне покоя. Раз уж Хмури извести себе не дает, то начну с Крауча. Для того чтобы добраться до Хмури, у меня еще полгода.
– Да зачем мне его убивать? Во-первых, еще успею, а во-вторых, хочу, чтобы он помучался.
– Ну вот например, – радостно говорит Рина, – можно ему аппетит испортить на пару месяцев вперед. Его от всякой еды воротить будет! Только это заклятием не сделаешь, нужно зелье.
– Ничего, – не унываю я, – зелье я сама подолью. Главное – Хмури отвлечь: если он увидит, как я к Краучу подсаживаюсь, сразу неладное заподозрит.
Пока мы обсуждали планы отвлечения Хмури и изготовления зелья для Крауча, нам было безумно весело. Все готовились к Святочному балу, доставали наряды, придумывали украшения, запасались подарками для друзей, искали себе пару... А мы с Риной – не все. У нас есть заботы поважнее.
С кем бы я действительно хотела пойти на бал – так это с тем самым другом моей матери. За декабрь он написал мне еще два письма, и оба прилетели мне лично в руки. Первое – еще и в снегопад, так что сначала я приняла его за большую снежинку. В ответ на мое длинное письмо он написал не менее длинное. Я его читала и не могла понять – сколько же ему лет? Показалось, что он мой ровесник, ну разве что на два-три года старше. Но тринадцать лет назад, когда моих родителей посадили в Азкабан, ему должно было быть хотя бы восемнадцать!
На вопрос, чем он занимается в Хогвартсе и как туда попадает, он не ответил. Точнее – сказал, что ответит попозже. Зато написал целую страницу о том, как познакомился с Беллатрикс Лестранж на одном из светских приемов. Так написал, что я это как будто сама увидела.
Интересно, а колдографий у него не сохранилось? Хорошо было бы взглянуть.
Во втором письме он ответил, что колдографий не сохранилось, а про возраст опять умолчал. Как будто не заметил моего вопроса. У меня же ощущение, что он мой ровесник, стало еще крепче. Наваждение какое-то честное слово! Ему не меньше тридцати пяти должно быть! Мужчина в тридцать пять не должен быть таким наивным, как восемнадцатилетний юноша.
Но с другой стороны – он как-то попал в Хогвартс. И не затем, чтобы писать мне письма. Он намекнул, что у него есть какая-то миссия. Чтобы выполнять ее под носом у Дамблдора и Хмури, нужна смелость. И сила. Так что никакой он не наивный мальчик. А то, что романтические воспоминания юности описывает, мне даже нравится. Я их не просто вижу – чувствую. Как будто бы не просто я там была, а это было со мной.
По поводу предсказаний он подробно описал мне, как чуть не завалил экзамен по прорицаниям, увидев в хрустальном шаре что-то страшное. Я так и не поняла, верит он в них или нет, но получалось, что скорее верит.
Интересно, почему в обоих письмах у него исключительно юношеские воспоминания? Ну, допустим, сейчас у него тайная миссия. А тринадцать лет после падения Темного Лорда он что делал? И если моих родителей возможно освободить из Азкабана, почему никто не занялся этим раньше?
Третье письмо я закончила уже незадолго до начала каникул и целых два дня не могла бросить его в дупло. В письме я еще раз спрашивала, сколько ему лет. А также – чем он занимался все эти годы и нельзя ли с ним повидаться. Ведь будут каникулы, а на каникулах Рина предложила отпроситься дня на три и отправиться к ней домой. Из ее дома я могу аппарировать куда угодно, хоть в Лондон. Да мне и нужно будет в Лондон, зайти в Гринготс, чтобы разобраться с моими деньгами.
Не думала, что можно привязаться к человеку с двух писем. Ну ладно – с трех. Все равно три письма – это мало.
Но ведь с Риной мы подружились с одной фразы. Даже раньше – едва взглянув друг на друга. Три письма – это больше, чем один взгляд. Хотя взглянуть моему корреспонденту в глаза я бы очень хотела.
Всю ночь я не мог заснуть. Думал то о Белле, то о Бетти. И если раньше они у меня смешивались между собой, то теперь уже нет. Если бы я знал, чем кончится история с боггартом, я бы Бетти вниз не потащил. Пошел бы сам. Или послал их вдвоем с Айрин... хотя нет, нельзя студентов на такие опасные задания посылать. Даже совершеннолетних. И чья это была идея? Моя или Хмури? Наверное, все-таки Хмури, хотя он и самоустранился до самой комнаты с боггартом.
Хмури считает, что наказание было достойным преступления. А обо мне он и не подумал. Мне-то за что мучиться? Сидеть всю ночь и перебирать осколки воспоминаний, от которых, казалось, уже отделался – за что?
Белла – сильная. Она выдержала эти тринадцать лет и выдержит еще полгода. Полгода – не больше – осталось до возвращения Темного Лорда. Она доживет, она выдержит.
Это я не смог.
Я ничего не помню из Азкабана, кроме темноты и холода. И всепоглощающего ужаса. Странно, я до сих плохо помню, как выглядят дементоры. Я хорошо знаю, как они ощущаются, но их внешний вид описать не смогу. И не из-за темноты. В зале суда было светло. Но я и там их не разглядел. Не приглядывался. Зачем мне их разглядывать, если я их чувствую.
Самое страшное в Азкабане – то, что не на что опереться. Даже если у тебя была твердая почва под ногами – она может выскользнуть. А если ее и не было – мгновенно проваливаешься в пропасть и перестаешь видеть то немногое, что остается в твоем распоряжении из материального мира. Я не то что внешность дементоров не замечал – даже не знал, как выглядит моя камера. По крайней мере, сейчас не могу это вспомнить.
Белла была где-то неподалеку от меня, но я не мог не то что с ней разговаривать – даже осознать, что она рядом. В соседней камере, кажется, был Сириус Блэк, а Белла сразу за ним. Блэк, кажется, пытался со мной разговаривать, но я не помню, чтобы я ему что-то отвечал. Мог даже и не осознавать, что он мне говорил.
Я уверен, что Белла держится куда лучше меня. Она сильнее. Она может опираться на себя, если больше не на кого. Это я не могу.
Или – не мог, до Азкабана?
Сейчас-то я один. Бетти не в счет. Еще неизвестно, кто из нас кого поддерживает.
Я с нетерпением ждал ответа от Бетти. Я был уверен, что она его напишет его в ближайший день, если еще не написала.
В пятницу вечером ответа еще не было. Если она его и написала, то в условленное место не положила. Я уже начинал думать, что она мне не ответила и не захочет отвечать. В самом деле, зачем я ей? Беллу прямо сейчас я вытащить не могу, а даже если бы и смог, при встрече им бы не до меня было.
Весь день субботы я промучился, а вечером пошел проверить еще раз, уже не надеясь на успех. И едва обошел карету Бобатона, как заметил стоящую у дерева Бетти. А если бы я подошел к условленному месту у нее на глазах, что бы она подумала!
В следующий раз надо пойти в мантии-невидимке. Или останавливаться возле кареты, а письмо вытаскивать Манящими чарами. Ибо скоро выпадет снег, а следы Хмури не спутаешь ни с чем.
Я убедился в том, что Бетти вошла в карету, выждал еще несколько минут и направился к дереву. Письмо было там. Оно было! Я обрадовался так, что чуть не помчался к замку вприпрыжку. Хорошо, что не помчался – неминуемо бы упал. В облике Хмури нельзя бегать вприпрыжку, можно только медленно ковылять.
Я был рад даже самому факту получения письма, а когда его прочитал – обрадовался еще больше. Почти все, что она написала, я знал. Но я это знал от Хмури. А тут – она сама признавалась мне, и от этого известные факты становились совсем другими. Как будто нарисованную пером картину кто-то раскрасил яркими красками.
Она меня совсем не знает. Но она мне уже доверилась.
Я даже чуть не заплакал. Хотя чего плакать – радоваться надо!
Перед тем как писать ответ, я долго колебался. Она задала мне много конкретных вопросов, начиная с того, как мое имя, и кончая вопросом – верю ли я в предсказания.
В предсказания я верил. А вот Бетти, похоже, нет, раз уроки профессора Трелони не посещала. Но почему она спрашивает?
Один раз во время наших ежевечерних разговоров Темный лорд сказал мне, чтобы я по возможности наблюдал за Трелони. Если это, конечно, не помешает моей основной деятельности. Больше он ничего не сказал, но у меня создалось впечатление, что Лорд не просто так ее вспомнил. Либо он с ней знаком, причем не при очень счастливых обстоятельствах, либо при подобных же обстоятельствах ему что-то рассказывали о ней. Или об ее предсказаниях. По разговору с Дамблдором у меня сложилось то же самое впечатление. Разговор же с самой Трелони оставил очень тягостное чувство. Как будто смотрю в кривое и испачканное зеркало. Я и нормальных-то зеркал в последнее время не люблю, не то что кривых.
И вот – Бетти спрашивает меня о предсказаниях. Пообщалась с Трелони? Или с ней пообщался кто-то другой?
Но этого спросить я как раз и не мог. Вместо этого рассказал, как чуть не завалил СОВ в школе. Можно сказать, даже завалил – ибо при «выше ожидаемого» по уходу за магическими существами и «превосходно» по всем остальным предметам, по прорицанию я получил всего лишь «удовлетворительно». Потому что упорно не хотел отвечать на вопрос, что же я увидел в хрустальном шаре.
А я уже не помню, что я там увидел. Дементоров? Азкабан? Самого себя в чужом облике? Не помню.
С тех пор в прорицания я верю, но отношусь к ним с опаской. И с Трелони стараюсь пересекаться поменьше. Да, Лорд просил за ней следить – но, во-первых, именно просил, а не приказывал, а во-вторых, он сказал «по возможности». А возможностей как раз и немного. Я еле-еле успеваю книги читать, не говоря уже о каком-то общении с другими профессорами.
Мой ответ Бетти получился еще длиннее, чем ее письмо. И почти весь состоял из воспоминаний. А что я еще мог сделать, если меня понесло? Как будто бы растаяла та полупрозрачная пелена, за которой скрывались мои доазкабанские воспоминания, и я смог по-настоящему погрузиться в прошлое.
Во втором письме она опять повторила те же вопросы, что и в первом. А я снова на них не ответил. И про колдографии не мог сказать ничего утешительного. Колдографий Беллы у меня дома не сохранилось ни одной. Те, которые были, отец, видимо, выбросил. А посылать свои я пока не хотел. Не стоило раскрывать себя.
Мое имя ей бы ничего не сказало. Но все равно пока сообщать его рано. Даже сама переписка – это риск. А признание, кто я, вызовет кучу вопросов, связанных с моим отцом.
Весь месяц прошел в ожидании писем. Как-то я его прожил: ходил на уроки, беседовал за обедом с другими учителями, даже с Дамблдором... Но это был не я, а Хмури. А я размышлял о том, что написала мне Бетти и что мне ответить ей.
Еще четыре вечера я потратил на завершение перевода, хотя можно было управиться и раньше. Но мне уж очень не хотелось ее отпускать. Поэтому я устроил ей подробный разбор ее перевода, начиная от лингвистики и заканчивая историей.
Чем больше мы общались с Бетти, тем больше с ней общался именно я, а не Хмури. Хмури после боггарта как будто изменил свое отношение к ней, решив оставить ее в покое. Лучше бы он не уходил – ибо мне наедине с Бетти было невыносимо трудно. Именно потому, что больше всего я хотел именно остаться с ней наедине.
Но она-то видела не меня, а Хмури! Так что наедине мы все равно не оставались.
Я считал дни до начала каникул, еще не зная, чем мне это поможет. Наоборот – мы не будем видеться на уроках, а только в Большом Зале, где нам не перекинуться и словом. Книгу мы закончили, а больше никаких идей для наказаний мне в голову не приходило. Да и наказывать ее было не за что.
Я был уверен, что на рождественский бал они с Айрин готовят очередную гадость моему отцу. Но на этот раз я даже и не подумал им мешать.
Все равно отец не приедет. Петтигрю написал мне, что Лорд приказал отца из дома больше не выпускать, ибо тот стал странно себя вести и есть опасность, что он способен освободиться от Империо.
Этого еще только не хватало. Но, прочитав письмо, я только порадовался, что отец не приедет и я буду избавлен от необходимости ловить Бетти за руку и придумывать ей наказание.
Об остальном подумаю позже. После каникул.
Должен ведь и я отдохнуть, на самом деле!
