*☻
ГЛАВА 2: Будни сиротского приюта Сент-Кросс ☻
Полупустая голубятня ответила затишьем, лишь несколько птиц беспокойно курлыкало по углам, самые пугливые уже выпорхнули через люк в потолке. Из-за сколоченных ящиков, что служили голубям зимними клетками, послышался шорох. Том строго свел брови, сначала его взору явился вихор рыжевато-каштановых волос, макушка, а затем высокий конопатый лоб. Чуть погодя на Тома с искренним раскаянием нацелились два темно-карих глаза.
— Да я и не прятался, – прозвучало подозрительно робкое.
— А знаешь, я это уже понял… – заметил Том язвительно. – Тебя даже слепой заметил бы!
Виноватые глаза несколько раз быстро моргнули, и Антонин выпрямился во весь немалый рост, темечко уперлось в низкий потолок. Том смотрел люто, уголок рта гневно подрагивал, потому Антонин не решался выйти из укрытия, потупил взор, и, судя по звуку, смущенно шаркнул ботинком.
— Завтра же… – скрипнул Том, но, не вспомнив других слов, просто ткнул пальцем в письмо. – Тут написано «завтра».
Антонин проворчал в пол непонятное, втянул голову в плечи.
— «Завтра», «сегодня», «вчера»… Какая разница? Главное, что я здесь, дружище!
Он артистично распахнул объятия, шагнул навстречу с широченной улыбкой. Том не изменился в лице, а глаза стали еще темнее. Руки незваного гостя опали сами собой, Антонин шмыгнул носом, заговорил о постороннем:
— Слушай, ну и городишка у вас… Маглов как собак не резанных.
Том почувствовал, как кровь отливает от лица, только теперь сообразил накрепко захлопнуть дверь голубятни, подпер палкой, затем спросил резко:
— Тебя кто-нибудь заметил?
— Ну-у-у, – протянул Антонин с оскорбленным видом. – Совсем меня за магла держишь?..
Том с шумом выдохнул.
— Чего ты приперся?
— Какой ты не гостеприимный…
— Гостеприимству в сиротских приютах не учат, – отрезал Том. – Ты на вопрос не ответил.
Антонин посопел, оглядел голубиные насесты.
— Ты мне должен…
— Я тебе что? – рявкнул Том, лицо потемнело от негодования.
— Ты не дал договорить, – вскинул ладони Антонин. Том несколько раз глубоко вздохнул, пользуясь этим, Антонин продолжил: – Ты мне обещал… рассказать о простецах?
— Я? Обещал? – изумился Том в первую минуту, но почти сразу вспомнил, с досады хлопнул ладонью себя по лбу, закрыл глаза.
Антонин терпеливо выслушал слабые чертыханья, лукаво прищурился.
— Вот видишь, забыл или сделал вид, что забыл. Знаю я вашу слизеринскую породу: слово дадите… и бежать. Со мной эти штучки не пройдут! Цени мою находчивость, я облегчаю тебе задачу: можешь не рассказывать о маглах, только показывай.
— Да уж облегчил… – шепнул Том в сторону, а вслух возмутился: – Антонин, ты вообще в своем уме? Если хоть один магл тебя увидит… А монашки, а Крестная?..
Том ощутил, как волосы на затылке зашевелились, внезапно стало дурно от мысли, что будет, если Крестная, вернувшись, прознает…
Лицо Антонина перекосила гримаса пренебрежения.
— Ты прямо как Руквуд: «не знаю», «не уверен», «может не стоит». Терпеть этого не могу…
Замолчали. Том смотрел на люк в потолке, наяву грезил о том, как незваный гость покидает голубятню, возвращая в его повседневную жизнь спокойствие. Антонин с повышенным интересом тыкал пальцем в ажурную паутинку, украдкой поглядывал на друга, наконец, спросил напрямую:
— Так я поживу здесь до первого сентября?
Том обреченно вздохнул:
— А у меня есть выбор?
— Вот и чудненько, – хлопнул Антонин в ладоши. – А что у нас на ужин?
— На ужин, – повторил Том бесцветным голосом, перевел взгляд на гостя. – У нас?!
Антонин шумно почесал затылок, в глазах муки совести.
— Ах да, я и не подумал… Тебе же верно не до меня. Ну, если ты не голоден, я настаивать не стану, могу поесть и в одиночестве.
Том крепче сцепил зубы, чтобы не застонать.
— Учти, Антонин, когда Крестная вернется в приют, я лично посажу тебя на метлу и помашу рукой на прощание. И мне будет глубоко наплевать, сколько дней остается до сентября. Доживешь эти дни у Августуса… Я пойду. Как стемнеет, вернусь.
Пока спускался по лестнице, к каждой перекладине адресовал грубое слово, которое нужно было сказать Антонину. После такого монолога они, скорее всего, рассорились бы, и тогда оскорбленный гость покинул бы Офэнчестер. Уже на земле Том твердо решил вернуться в голубятню, чтобы высказать наболевшее, но почему-то не стал, ноги сами несли к работающим на грядках сиротам.
Уорлок при его приближении поднял голову, утер пот со лба, выкрикнул с вызовом:
— Опять прохлаждаешься, Реддл?!
— Опять, – подтвердил Том, не замедляя шага.
Он подобрал оставленную тяпку, вклинился между Пиклсом и Симоном. На место кипучего гнева пришла спокойная рассудительность, а следом – любопытство. Зачем сумасбродному юнцу из уважаемой семьи волшебников, которые водят дружбу с такими как Руквуды, Рикрофты, Инглы, Люскомбы, интересоваться бытом маглов?
Нездоровый интерес, решил Том, избалованного мальчишки, от скуки бесится. От этой мысли он почувствовал себя уязвленным. То, что почти двенадцать лет было его нескладной жизнью, для некоторых сытых особ представляется спектаклем с занятными декорациями. Вот только на его, Тома, вкус постановка чересчур аляповата.
***
Пиклс тупо пялился в тарелку, скрежетал ложкой по алюминиевому дну.
— После этих сельских работ, аппетит напрочь пропадает. Сначала высаживаем, пропалываем, поливаем, снимаем урожай, а теперь еще и есть это? Не могу…
Том среагировал мгновенно: пододвинул свою тарелку Пиклсу.
— Не можешь – отдай мне.
— Докатился, Реддл, – хмыкнул под боком Дирк Дейвис, – уже подаяния просишь.
Том недовольно на него покосился.
— Жри свой хлеб насущный, Дейвис, и не мешай мне добывать мой.
Пиклс тоскливо вздохнул, стал переливать бобовую похлебку в тарелку Тома. Дейвис продолжал наблюдать.
— Ты и к своей-то порции не притронулся. Зачем добавка?
— Вот пристал, – цокнул языком Том, усердно соскребая с краев тарелки кружки лука. – Во мне проснулось сострадание к тварям божьим, Дейвис, подкармливаю бездомных собак и птиц. Пойди у Сплендор спроси, она с удовольствием посплетничает на тему моего общения с воронами.
Симон Луишем молча подал нетронутый ломтик хлеба, Том принял с кивком. Дейвис криво ухмыльнулся.
— Не перестаю тебе удивляться, Реддл!
Том уже собрался ответить емко, но желчно, когда от среднего ряда столов послышался растерянный вскрик, а затем звук падения. Об ужине забыли, все взгляды обратились в ту сторону, но с места никто не двинулся. Упавшей оказалась девочка всего на пару лет младше Тома. По столам побежали тихие, едва слышные шепотки.
— Кто она?
— Норма Смит.
— Неумеха!
— Это не ее вина, просто поскользнулась.
— На ровном-то месте?
— Нет.
— Кто-то разлил чай.
— Я видел лужицу.
— Нарочно?
— А кто теперь разберет?
— Эй… что это с ней?
Тут в столовой мгновенно воцарилась тишина, взгляды стали напряженнее. Девочка все еще сидела на полу, потирая ушибленную ногу, но выражение ее лица переменилось. Губы дрогнули и некрасиво скривились, глаза заволокло влагой, нос покраснел, набух, как перезрелая слива, а по щекам покатились крупные слезы. Сироты, как один человек, возмущенно ахнули, отовсюду послышались осуждающие реплики, злые комментарии.
Элеонор Хьюитт, что сидела с Томом за одним столом, скривилась от презрения, прошипела:
— Все-таки заплакала…
— Слабачка, – закончила за подругу Матильда Эндфилд, брезгливо наморщила носик.
— Ей только девять лет, – заметил Пиклс шепотом.
Дейвис глянул на него с негодованием.
— Ей
уже девять лет, Пиклс. Должна была знать, что это позор.
Симон – первый за их столом – вернулся к поглощению похлебки, сказал будничным тоном:
— Теперь она – пустое место.
— Отныне подвальные крысы значимее ее, – кивнул Дейвис согласно. – Глупая еще не знает, что после отбоя опять будет реветь.
Глаза Матильды блеснули догадкой.
— Думаешь, соседи по комнате ее за это проучат?
Дейвис пожал плечами.
— Должны. Мы же так делали с Кларком…
— Лишь потому, что он дал слабину при свете дня, – вмешался в разговор Симон.
Том с Симоном обменялись понимающими взглядами: первый тайно читал по ночам книги, а второй частенько мучался бессонницей. В их спальне еще и Стайн лунатил, но это было неосознанное поведение, на утро все воспоминания стирались.
Дейвис напрягся, глаза превратились в щелки.
— Что за намеки, Луишем?
— А то, что ты тоже скулил первое время, – вставил Том, – только по ночам. Думал тебя не слышат?
Дейвис переводил горящий взгляд с Тома на Симона, потом на Пиклса, когда настала очередь Матильды, та демонстративно отвернулась. Элеонор же с вызовом встретила его взгляд, просюсюкала жалобное:
— Мама-мамочка… забери меня домой…
Пиклс хрюкнул в кулак, взгляд Симона оставался безучастным, Том вообще смотрел в сторону. Красный от стыда Дейвис, быстро забрав пожитки, пересел за соседний стол.
Том бездумно ковырял в тарелке, глаза же равнодушно следили за Нормой Смит и монахинями. С раннего детства он знал всех сестер по именам, знал их характеры и голоса, но только теперь заметил, насколько они все пугающе похожи. Не из-за одинаковых роб, а из-за лиц: аскетичных, суровых, с требовательными взглядами, плотно сжатыми бесцветными губами. Гипсовые маски, лепленные по одному шаблону.
Их сочувствие походило на порицание, а похвала – на выговор. Вот и сейчас сестра Люк тихо успокаивала Норму Смит, но с таким равнодушием, что у девочки наворачивались на глаза новые слезы, уже от страха перед монахиней.
Пиклс дождался, пока монашки уведут Смит из столовой, заметил жизнерадостно:
— А завтра уже огласят список с распределением по участкам.
Элеонор сложила ладони в притворной молитве:
— Хвала Господу нашему.
— Зря ты так, – укорил Симон. – Какая разница, на каком огороде спину гнуть? А так хоть от приюта отдых.
— Разница есть, – упрямилась Элеонор. – Этим пенсионерам не угодишь, капризные, словно дети малые.
— Старшие говорят, что пенсионеры, как правило, дают мало работы, – сообщил Пиклс с блестящими глазами, – тогда остается много свободного времени.
— Главное в это свободное время в приют не возвращаться, – урезонила Матильда. – Монашки мигом тебе работу найдут.
Пиклс погрустнел:
— И то верно.
Ужин тянулся непривычно долго, а все потому, что Том жаждал незаметно вынести двойную порцию похлебки. Иначе давно бы ретировался. Пиклс сидел напротив, болтал ногами, стучал ложкой о пустую тарелку: Том велел ему ждать, пока сирот поубавится. За их столом остался лишь Симон, уходить не торопился, но и вопросов не задавал. Том не имел ничего против такого соседства, однако искренне надеялся, что Симон станет присутствовать при кормежке «бездомного пса».
Когда сидящими за столами остались только они трое, Том заметил беглые непонимающие взгляды кухарок. Сделал незаметный кивок Пиклсу, тот послушно направился к грозной поварихе, чтобы сдать посуду на мойку. Обождав несколько секунд, Симон последовал за ним, а Том немедля поспешил убраться подальше.
До коридора, ведущего на задний двор, оставалось всего несколько поворотов, когда его требовательно окрикнули:
— Реддл! А ну постой.
Том даже испугаться не успел, онемел на месте, в груди похолодело: голос принадлежал сестре Августине. Том панически огляделся, на удачу слева оказалась уборная, живо нырнул внутрь. Едва успел поставить тарелку на пол у порога, как монахиня прикрикнула громче:
— Я сказала, стоять!
Том выглянул из-за двери, нарочно чуть пританцовывая на месте, попытался отвязаться:
— Сестра, мне нужно…
— Всем что-то да нужно, – проворчала сестра Августина. Приблизившись вплотную, нависла над ним, словно хищная птица, такая же стремительная и суровая. – А ну дай «до».
Том замер от неожиданности, поднял на нее ошалелый взгляд.
— Дать что?
— Ноту «до»! Ты ноты вообще знаешь?
— Знаю… вроде. Сестра Августина, у меня нет ни слуха, ни голоса…
— Величайшее заблуждение каждого мальчишки! – всплеснула руками монахиня. Она взяла его за подбородок, натиском заставилась открыть рот, как врач, придирчиво осмотрела горло. – Рот есть, уши есть. Значит, есть и слух, и голос. Значит, можешь петь. Хорошо или плохо, над этим еще поработаем. А теперь дай «до»… Что ты сипишь, как ветер в прохудившемся ведре? Громче, звук должен идти изнутри.
Том выдал нечто отдаленно напоминающее ноту «до». Проходящие мимо сироты, недвусмысленно перемигиваясь, весело захихикали. Сестра Августина глянула на них грозно.
— Смешно? Сейчас и до вас доберусь – посмеемся вместе.
Смешки тут же прекратились, сироты поспешили убраться подальше от фанатичной руководительницы хора.
— То-то же, – ухмыльнулась монахиня довольно. Положила ладонь Тому на плечо, поведала с отрадой: – Реддл, поздравляю, ты принят в церковный хор. Завтра в хоровом зале твоя первая репетиция. Учти, опозданий я не терплю.
Том жалостливо вскинул брови, затянул умоляющее:
— Сестра Августина-а…
Монахиня отдернула руку, повторила строже:
— Завтра. В хоровом зале. Без опозданий.
Она удалилась вслед за сиротам, что минуту назад имели неосторожность посмеиваться над Томом, с мстительным намерением прослушать и их «до» тоже.
— И почему я не немой? – страдальчески закатил глаза Том.
Он долго рылся в шкафчике для инвентаря, пока в самом углу не отыскал старые бутылки из-под молока, выбрал самую чистую (дохлых мух и паутину вытряхнул), у садового крана наполнил вполне сносной для питья водой. Приближаясь к голубятне, Том с досадой отметил, что птицы с конопатым гостем так и не поладили, а потому устраивались на ночевку прямо на крыше и лестнице. Пришлось пугнуть некоторых, пока забирался в голубятню.
На скрип дверцы Антонин обернулся, но сразу же вернулся к своему занятию – уходу за метлой. Том поставил тарелку на пол, заперся изнутри, только затем позволил себе вздохнуть полной грудью.
— Учти, Антонин, тебе должно быть стыдно.
— Мне стыдно, – кивнул Антонин смиренно, и тут же уточнил: – А почему мне стыдно?
Том аккуратно вынул из кармана хлеб и ложку, а из-за ремня брюк – бутыль с водой. Поморщился с недовольством: без пробки немного расплескалось на брюки и рубашку.
— Потому что из-за тебя я пропускаю вечернюю молитву. Одно из самых значимых ежедневных событий в жизни сироты приюта Сент-Кросс.
Антонин отложил метлу, похлопал глазами.
— Что такое «молитва»?
Том не на шутку призадумался, потом махнул рукой.
— Ничего особенного. Скучный магловский ритуал.
— А зачем он? – заинтересовался Антонин всерьез, зрачки расширились в предвкушении.
— Э-э, нет, – предостерег Том. – Я тебя кормлю, даю кров, могу позволить пожить маглом два месяца, но на этом все! Я не стану отвечать на каждые «что», «зачем» и «почему»? Я, например, самостоятельно приспосабливался к миру волшебников…
— Сравнил древко с прутом! Я же не такой смышленый, – возмутился Антонин, и на этом их спор утих.
Том поставил перед гостем ужин, сам жадно сглотнул, нарочно сел подальше, чтобы запахи не дотянулись до ноздрей.
— Эт что? – поинтересовался Антонин, помешивая похлебку. – Ужин?
— Нет, это целых две порции ужина. Пиклс отдал похлебку, Симон – хлеб.
Ложка выпала из рук Антонина, с сочным бульком ушла на дно тарелки.
— Чего?! – возмутился гость. – Да это даже на еду не похоже!
— Внешне не похоже, – пожал плечами Том, – но на вкус… иногда… если зажмуриться и не принюхиваться…
Антонин сделал глотательное движение, словно сдерживал рвотный позыв, выставил вперед широкую ладонь.
— Спасибо, не продолжай! Я все понял… Неудивительно, что ты такой худой и бледный. От такого питания мухи на лету дохнут.
В животе засосало, Том с тоской проследил, как Антонин разом выплеснул в окошко две порции похлебки, не удержался от тяжелого вздоха: опять придется спать натощак.
Антонин грузно опустился на грязный пол, пустая тарелка брякнулась рядом. Том нахмурился, схватил ломтик хлеба, стал жадно смаковать, Антонин последовал его примеру, но ел с видимой неохотой, морщился. Запивали скудный ужин водой.
Отужинав, Том с придирчивостью оглядел тесную голубятню.
— Нужно тебе новое жилье подыскать.
— Зачем? Мне и тут удобно.
— Тебе везде удобно, а голуби? Думаешь, никто не заметит, что они боятся ночевать в голубятне?.. Так что, мистер Долохов, сегодня в полночь – смена апартаментов.
Антонин манерно взмахнул рукой.
— Как прикажете, мистер Реддл. Надеюсь, в тех номерах обслуживание будет лучше? Меня интересует питание.
— Крысы подойдут? – поинтересовался Том.
Антонин склонил голову на бок.
— Жаренные?
— Костер разводить не дам, – отрезал Том с напускной строгостью.
Антонин тягостно вздохнул и растянулся на полу, старые доски под ним нудно поскрипели, после некоторого молчания, спросил у потолка:
— Мне что же теперь, голодным спать?
— Переживешь, – ответил Том в пол.
Он тщательно вслушивался в звуки со двора – нужно вовремя услышать, когда закончится вечерняя молитва: после нее все двери приюта запрут до самого утра. Том постоял так еще, но понял, что в запасе достаточно времени, прошел к Антонину, лег рядом. Над их головами, в потолке, зияло квадратное отверстие – люк, в этой случайной раме темнело небо, с застенчивостью начинали проступать звезды. Оба молчали: невольно залюбовались.
— А тебя дед не схватится? – нарушил тишину Том.
— Я записку оставил, – отговорился Антонин.
Том насторожился.
— И что? Он даже искать не станет?
— Нет, я так написал, что не станет. У него и без того сейчас…
Голос дрогнул, Антонин вынужденно замолчал, Том прислушался к его дыханию, рваному и взволнованному. Том выжидал, и некоторое время лежали молча, заговорил о другом:
— Как ты меня нашел?
Антонин посопел.
— А ты не рассердишься?
— Постараюсь, – ответил Том, заранее начиная сердиться.
— Августус тогда у Слиппери узнал и город, и название приюта. Я компас на древко приторочил, сам на метлу – и в путь. Ума для этого много не надо.
Том, превозмогая раздражение, спросил как можно ровнее:
— И что еще Августус про меня знает?
— А это ты у него, брат, спроси. Я больше должного не выспрашиваю, мне до этого дела нет… Рассердился, да?
Том тряхнул челкой.
— Нет, отчего же? Просто с первой встречи не выношу в Августусе эту манеру важничать, знать все про всех. Задается он чересчур много, а на деле толку никакого.
Антонин фыркнул понимающе:
— Это у него наследственное. Знал бы ты миссис Руквуд…
— А что такое с миссис Руквуд? – заинтересовался Том. Наконец-то появилась возможность узнать о жизни самого Августуса.
— Нет того, чего эта дама не знает о любой из семей волшебников. Знаешь, ежегодно пересматриваются такие справочники-энциклопедии о знатных семьях волшебников. Так вот голову даю на отсечение, что миссис Руквуд знает во сто раз больше, нежели написано в последнем из этих справочников.
— Что ж она по домам ходит, расспрашивает? – усмехнулся Том.
— Зачем же по домам? На пятичасовой чай в поместье Руквудов собираются всяческие кумушки с детьми. Пока дети резвятся, матери перемывают кости всему честному народу.
— Августус с О’Бэксли там познакомился?
— Смеешься? Таких как О’Бэксли и близко к поместью Руквудов не подпускают.
— Почему? Они же тоже волшебники.
— Тоже не тоже, я о таком не задумываюсь, а вот Августус тебе все объяснит, если спросишь. Он много чего из материных сплетен наслушался.
— А ты? Ты тоже был на этих «чаепитиях»?
Антонин недобро осклабился воспоминаниям.
— Ага. Давно это было и всего один раз. С тех пор дед меня у Руквудов никогда не оставлял, да и они приглашениями не баловали.
Антонин поведал, что там же познакомился с Инглом, Лацивией, Грандчестером и многими другими. Рассказал несколько коротких историй о тех днях, особенно напирал, что был еще «маленьким» и «глупым», а Том слушал и думал, что не очень-то его друг и повзрослел.
— Компас отдал в починку? – сменил тему Том.
— Ага. Когда пойдем в Косой переулок покупать учебники на второй курс, надо будет забрать.
Том резко перевернулся на бок, подпер голову кулаком.
— Не понял. Ты что же домой совсем не собираешься?
— Нет, – выдал Антонин твердо, улыбка бесследно исчезла. – Отсюда сразу в Косой переулок, а там – в Хогвартс. Других остановок в моем маршруте не будет.
Том задумчиво смотрел на его профиль, тщился понять, что у нахального гостя на уме. Перевел взгляд на метлу Антонина, тощую школьную сумку с небогатыми пожитками.
— А где другие вещи? Мантии, перья, свитки, чернильница…
— В «Гринготтсе». Дед прошлым летом расщедрился, и теперь у меня личный сейф. Ключ всего один – у меня, да и денег хватит надолго…
— Надолго? – переспросил Том, даже сел, не на шутку забеспокоившись. – Что значит «надолго»? Никаких «надолго», Антонин! Я не смогу прятать тебя каждое лето в приюте, я даже это лето не могу обещать тебе целиком.
Антонин рывком приподнялся на локтях, щеки залила внезапная бледность, заглянул Тому прямо в глаза.
— Я не могу сейчас домой, Том!
Том смешался: Антонин редко бывал так серьезен, на сердце стало тревожно. Антонин в сердцах взъерошил волосы, шарил глазами по лицу Тома, ища поддержки.
— Ни у Августуса, ни у Элджи нельзя укрыться: и там, и там в два счета найдут. А домой не могу… не могу, понимаешь?
— Не понимаю, – продолжал Том настаивать. – Раньше мог, теперь – нет. Почему?
Антонин упрямо нагнул голову, взгляд стал колким из-под нахмуренных бровей, скрипнул зубами:
— Они вернулись…
Том чуть отпрянул, догадавшись, шепнул одними губами:
— Родители?
— «Они», – поправил Антонин со злобой, рухнул обратно на пол.
Том тоже лег, но осторожно, как бы подкрадываясь, заложил руки под голову.
— Видел их?
Антонин кивнул, но тут же понял, что Том этого не видел, произнес:
— В окно.
— И как?
— Никак! Люди и всё.
Молчание затянулось. С крыши доносилось курлыканье, шелест крыльев, топотание, скрежет когтей по металлу. Том украдкой скосил глаза, уже стал подумывать, что друга сморило, как Антонин заговорил вновь. Голос звучал непривычно тихо и хрипло, слышались слабые нотки обиды и горечи, а слова предназначались каким-то воображаемым собеседникам, отчего Тому стало неловко за свое присутствие.
— Семь… семь лет. Колесили по всему миру целых семь лет, теперь заявляетесь на неполные два месяца и считаете это в порядке вещей… Думаете, выйду на порог, встречать стану. Не дождетесь! Пусть дед с вами возится, он по вам скучал.
— А ты? – не удержал вопроса Том.
Антонин вздрогнул от звука его голоса, словно забыл, что в голубятне кроме него еще и Том.
— Нет. Уже давно – нет. Зачем они мне? У меня отличный дед, хорошие друзья… кроме Руквуда, разумеется.
Антонин хмыкнул, но кривая улыбка быстро исчезла: и сам понял, что шутка вышла неловкой, прокашлялся. Опять замолчали. Взгляд Тома потерянно скользил по россыпям звезд на иссиня-черном бархате, прошептал с неожиданной тоской:
— У тебя хоть есть от кого прятаться…
Антонин резко сел, во все глаза уставился на Тома.
— Ты что это серьезно?
Том не решился ответить «да», просто молча посмотрел на Антонина, затем медленно перевел взгляд на небо. Однако Антонин не собирался отступать:
— Ты серьезно? Том! Да как ты можешь так говорить? Ты же самый счастливый из нас четверых. Ты свободен!
— Свободен, – ухмыльнулся Том. – Где ты увидел свободу? В одинаковой форме сирот? В запрете выходить за пределы приюта? В обязательствах дежурить по столовой, убирать комнату, помогать в хозяйстве пенсионерам Офэнчестера? Где свобода?
— Я не о такой свободе говорил, – ответил Антонин без тени замешательства. – Твое положение временно, лишь до совершеннолетия. А потом иди хоть на все четыре стороны.
— Но и у тебя тоже…
— А вот и не тоже, – замотал головой Антонин. – У тебя нет взрослых, что вечно бы тебя опекали.
— Ты забываешь о Крестной.
— Ничего не забываю. Неужели твоя Крестная станет указывать тебе, чем заниматься после окончания Хогвартса? Разве станут окружающие тогда жаловаться ей на твои проступки?
Том задумался. Крестная все же указывает ему на недостойное поведение, одергивает или бросает укоризненные взгляды, отвечает за его поступки перед обществом, как и положено опекуну. Тому вспомнилась сломанная на первом занятии полетов метла, из-за которой Крестная сердилась. Все так… пока он несовершеннолетний.
Том на миг представил себя взрослым и Крестную, которая и в прежней манере отчитывает его за провинность. Картина эта показалась чересчур глупой. Пожилой даме, сухой и ворчливой, как Крестная, совсем не хочется впускать в сердце привязанность к воспитаннику. Покой одиночества и личные интересы для нее много дороже, Том это понял еще в прошлом году. Крестная будет только рада избавиться от ответственности за него.
Теперь он посмотрел на Антонина иными глазами – с пониманием.
— Видишь, – произнес Антонин с тихой завистью. – Тебе никто не указ, а я Долохов. На-след-ник. Тьфу, слово-то какое паршивое! Я еще родиться не успел, а они уже планы на мою жизнь строили. Сидели так за круглым столом на веранде, чай распивали и придумывали: в какой школе я стану учиться, кем буду по ее окончании, с кем стану водить дружбу? Они все распланировали! И это еще не зная, какого цвета у меня будут глаза?
Голос его так и сочился ядовитым сарказмом, Том внимательно слушал, глядя в кривящееся лицо друга, уже знал, что возразить.
— За меня тоже распланировали…
Антонин фыркнул с презрением.
— Что? – оскорбился Том.
Он тоже сел, готовый дать отпор, если друг решит посмеяться над ним. Антонин же был слишком разгорячен спором, чтобы замечать перемену в Томе, а возражение задело за живое.
— Распланировали за него, – сплюнул Антонин. – Не говори о том, чего не знаешь.
— Я не знаю, – произнес Том еле слышно. Глаза опасно потемнели, следующую фразу бросил с вызовом: – Да, я не знаю! Не знаю, кто я, из какой семьи.
Брови Антонина удивленно приподнялись, ответил очевидное:
— Ты потомок самого Слизерина, этого же рода была твоя мать.
— Мать, – передразнил Том желчно. Всколыхнувшиеся чувства не давали сидеть спокойно, тогда он встал, заходил по тесной коробке голубятни. – Мать. Говоришь, я не смыслю в этом ничего? Ошибаешься. Моя мать все распланировала, все до мелочей. Иногда мне кажется, что смерть свою она тоже планировала, иначе чего бы ей письмом вызывать Крестную заранее. Крестная говорит, что приняла меня за магла. Готов спорить на свою волшебную палочку, это мать ее убедила в этом. Она чувствовала свою смерть и не могла не чувствовать, что я тоже волшебник. Не могла, не имела права.
— Всякое бывает, волшебники тоже не всемогущи.
— Бывает, но не с ней. Она не просто умерла, не просто отдала меня в магловский приют, она нарочно обрубила все нити, что связывали меня с миром волшебников. Кого она выбрала мне в опекуны? Свою троюродную тетку, затворницу и сквиба ко всему прочему.
— Постой, – перебил Антонин. – Что значит «выбрала»? А у нее был выбор?
Том был в ударе: лихо отставил ногу, принялся демонстративно загибать пальцы.
— Я запомнил только тех, кто заслуживают внимания. Во-первых, мой дед – отец матери. Теперь он умер, но тогда… тогда мать вполне могла меня оставить с ним. Во-вторых, мой дядя и ее родной брат. Он до сих пор жив, но Крестная неразговорчива о моих родственниках, и я ничего о нем не знаю. Третий вариант не самый привлекательный по сравнению с первыми двумя, однако лучше, чем опекунство Крестной и этот приют. Это тетушка Дотти. Она каждый раз так активно вспоминает мою мать, что я теряюсь в догадках, отчего не она моя крестная? Для роли доброй тетушки нет никого лучше.
Антонин хмурился, краем глаза косил на Тома и тут же отводил взгляд.
— Столько вариантов, – продолжал рассуждать Том, – но нет, она выбрала самый худший, самый жестокий.
— Взрослые всегда жестоки, – заметил Антонин. – Невелика разница между отцом и матерью, раз. Может не зря и мать твоя, и Крестная недоговаривают об отце. Оставь, зачем тебе еще одна головоломка?
Том порывисто шагнул к Антонину, припал на колени, заглянул прямо в глаза.
— Чтобы знать, – зашептал он. – Когда узнаю, кто они – мои родители, мои предки, только тогда пойму, кто я сам? Зачем я? Человек не знающий, своих предков, не имеет прошлого и никогда не сможет найти будущее.
Антонин выглядел так, будто с трудом понимает его слова, но старается изо всех сил.
— Тебе Слизерина разве мало?
— Мало! Мне всегда всего мало. Мне дают лишь часть правды, а я хочу знать все.
Мальчики смотрели друг на друга, казалось, дышали в унисон, но у каждого саднила только своя, личная, обида.
— Мастер-р Том, – прокаркало сверху неожиданное, – пор-ра: сир-роты из цер-ркви возвр-ращаются.
Как по команде, Том встал, шагнул к выходу, уже у двери бросил через плечо:
— Вернусь, как все уснут.
Антонин не ответил, как волк в полнолуние, вздернул подбородок к небу, почудилось вот сейчас же и затянет тоскливую.
***
За приготовлениями ко сну разгорелись привычные споры и разборки. Менялись участники и причины ссор, но неизменным оставалось одно: каждый отвоевывал свою территорию.
— Хоппс, что за дела?! – завопил Мартин у открытого платяного шкафа.
Хоппс в это время уже забрался под одеяло, ответил вяло:
— Для тебя, Свенсон, я мистер Хоппс, понял?
— Лье ты Хэмпширское, а не мистер Хоппс! Какого черта твои рабочие вещи на моей полке?
— Эта полка мне удобнее, она вровень с руками. Я что наклоняться должен?
— Мне до этого какое дело? Ты по футу в месяц растешь, вот ты и думай: наклоняться или нет? В прошлом году ты у Стью полку отобрал, сейчас у меня, скоро для твоего роста полок не останется, будешь вещи на шкаф складывать?
— Хоть бы и так, тебе что?
— Ничего! Кроме того, что моя воскресная рубашка теперь воняет тобой!
Перебранка тянулась и дальше. Щепетильный до порядка Мартин Свенсон ярился у шкафа, перекладывал вещи с полки на полку, а Хью Хоппс лениво огрызался с кровати: полка все равно останется ему, а рубашку Мартину придется самому отстирывать. Комната полнилась только их голосами, другие, не вмешивались, занимались своими делами.
Сколько Том помнил, Мартин Свенсон всегда был таким занудой и педантом. Он все делал до конца и с особенной тщательностью: и выглядел опрятнее других, хотя это казалось невозможным, и одеяло застилал лучше всех, ни морщинки, ни складочки, и псалмы заучивал с рвением фанатика. Том не знал случая, чтобы Мартин не вымыл руки перед едой, хотя они с Пиклсом долгое время пытались его на этом подловить. За такое поведение, пожалуй, Мартина и выбрали главным по комнате. Он распределял дежурства по столовой и по уборке спальни, доводил до сирот мелкие поручения сестер, выполнял всю грязную, по мнению Тома, организаторскую работу, однако на этом полномочия заканчивались. Уважения или страха к Мартину никто не испытывал, обращались с ним, как с брехливым псом, что лает, но укусить не посмеет.
У Хью иная история. Он попал в приют в возрасте девяти лет, и как, оказалось, до того момента рос невыносимым неряхой. Это стало заметно даже среди воспитанников приюта, Том иногда брезговал садиться за один стол с Хью, столь дурно несло от его одежды. Единственный, с кем Хью удалось сдружиться, был Дирк Дейвис, и то только потому, что в приют их распределили практически одновременно. Том вспоминал, что уже на следующий день после появления Хью в приюте, возникли шуточки о его росте и нескладной фигуре. Повседневная, рабочая и воскресные одежды ему не подходили, тут коротко, там жмет, здесь топорщится. Монахиням тогда пришлось шить буквально на заказ, но всего через полгода одежда оказалась малой. И все началось заново… Сироты открыто дразнили Хью аристократом, мол, носит одежду только индивидуального пошива. А самонадеянный Хоппс умудрялся этим гордиться, напускал на себя важный вид, что вкупе с неряшливостью создавало комичную картину.
Том за спором не следил. Вот уже несколько минут возился с чемоданом, изображать задумчивость не было нужды: в голове зрел план о переселении Антонина из голубятни. Со стороны выглядело так, словно он никак не мог открыть чемодан. Том еще поклацал запорами, посопел, затем с раздражением пнув чемодан, обратился к Пиклсу:
— Пиклс, у тебя самодельные отмычки остались?
— Тебе зачем? – удивился тот.
Перебранка между Мартином и Хью стала затихать, потому Том понизил голос:
— На чемодане замок заклинило, а там пижама.
— Они у Николаса, – сказал Пиклс весело, – подожди, сейчас кликну. Николас!
Том вздрогнул от того, насколько громко Пиклс окликнул Ламбета, слишком громко. На третьей кровати у противоположной стены заворочалось, взлохмаченный Николас приподнялся на локтях.
— Чего?
— Верни отмычки! – потребовал Пиклс.
Теперь в комнате звучали лишь голоса Пиклса и Ламбета, Том неуютно поежился.
— Сейчас?! – рявкнул Николас возмущенно.
— Нет, через неделю! Боже, конечно же, сейчас!
Николас с ворчанием вылез из-под одеяла, стал рыться в тумбочке, изнутри повалилось всякое барахло.
— Зачем сейчас-то? – бухтел он с недовольством. – Утром бы и отдал…
— Они Тому нужны! – прикрикнул Пиклс. – У него чемодан заклинило!
— Пиклс! – одернул Том, но было поздно. Теперь все двенадцать мальчишек были в курсе того, что пижама у Реддла в чемодане, но замки заело, и срочно требуется отмычка.
Том одарил Пиклса убийственным взглядом, но тот изумленно вздернул брови.
— А что такого?
Со спины к Тому подошли, на плечи опустились две ладони, с силой оттолкнуло в сторону. Том успел лишь оглянуться.
— Зачем отмычка, Ребус, – оскалился Стайн недобро, выволакивая чемодан в проход между кроватями, – если есть друзья?
Заинтересованный Уорлок бросил возню с расстегнутой пижамой, кинулся к Стайну с воплем:
— Друг в беде не бросит, верно, Ребус?
— Ты мне не друг, Уорлок, – возразил Том, присел на свою тумбу.
— Это и радует. Стью, пасуй мне! Устроим чемоданбол. Эй, ребята, кто еще хочет поучаствовать?
Чемодан был тяжел, но Стайн поднатужился, подхватил на плечо, так словно собрался всерьез пасовать Уорлоку.
Том вдохнул и выдохнул, принялся расстегивать подтяжки, как обычно перед сном. Тут главное не потворствовать массовым забавам: станешь играть по их правилам и проиграешь; кликнешь сестер – прослывешь трусом, хуже этого только церковный хор; а изобразишь равнодушие, в миг отвяжутся. Он уже и прежде изображал равнодушие, и всегда отвязывались: псы гонятся только за теми, кто убегает. Волшебная палочка грела правое запястье, и Том тихо ликовал, что самое дорогое все же при нем.
Лицо Стайна покраснело от натуги, но чемодан не опустил, даже умудрялся перекладывать с плеча на плечо.
— Уорлок, Стайн, хватит, – возник неподалеку Мартин. – Скоро обход, всем нужно ложиться.
Уорлок и не слышал, всем своим видом призывал других поучаствовать в игре. Том теперь и вовсе отвернулся к стене, буднично расстегивал пуговицы на манжетах, но будто бы и затылком видел сирот. Ждал того неосторожного, кто рискнет присоединиться. Конни Кларк покосился на спину Тома, вспомнив о чем-то давнем, глубже закутался в одеяло. Хоппс и Дейвис обменялись красноречивыми взглядами и разошлись по кроватям. Остальные же знали Тома слишком долго, чтобы завязывать с ним ссору из-за такого пустяка.
Угрюмый Николас отыскал-таки отмычки, прошлепал мимо Уорлока.
— Дик, серьезно, хватит.
— Всего один тайм, Ламбет, – протянул Уорлок. – Присоединяйся.
Не доходя до кровати Пиклса, Николас швырнул ему отмычки, резко обернулся.
— Сказано, уймись.
Уорлок посмотрел на него зверем: умышленно Николас никогда не искал драки, но уж если ее искали другие, хватало нескольких его слов или взгляда, чтобы урезонить забияку. Стайн понял, что веселью приходит конец, швырнул Уорлоку чемодан с воплем:
— Лови, Дик!
Уорлок сделал вид, что принимает пас, а в следующий миг отскочил в сторону, и чемодан беспрепятственно хряснулся об пол. Том вздрогнул всем телом, чуть обернулся. На самом деле замки были никудышными, пасть чемодана перекосило, по полу разметало содержимое: учебники, носки, серебристо-зеленый галстук, мешочек с перьями, свитками пергамента и чернильницей, брюки, мантию.
Уорлок склонился над чемоданом, рассматривая пожитки Тома. Все в комнате замолчали в ожидании, Стайн приблизился к другу, тоже с умным видом уставился на «мяч». Николас начинал закипать, бросил взгляд на Тома, но тот выжидал. Уорлок всегда был поверхностен для того, чтобы заметить необычные книги с бойкими названиями типа «Слова и словечки, оЧАРЫвательные и не очень». Том знал эту слабость недруга, потому и бездействовал, но случилось непредвиденное.
Уорлок вытащил из тряпья школьную мантию слизеринца, покрутил с недоумением, хмыкнул:
— Ребус, ты чего на маскарад собрался?
Уорлок расправил мантию так, чтобы и другие смогли оценить его остроумие, но Марк Детфорд неожиданно вскочил с воплем:
— Она такая же! Такая же, как и на тех странных людях!
Взгляды обратились к Марку, Том всерьез забеспокоился, стал рядом с Николасом. Марк подбежал к Уорлоку, боязливо тыча в мантию, зачастил:
— Стью, ты же сам первый их увидел, потом и нам показывал. Уорлок, ты ведь тоже там был!
Уорлок посмотрел на недоумевающего Стайна, тот пожал плечами:
— Детфорд, ты ничего не путаешь?
Марк озирался в поисках поддержки, взгляд метался, как перепуганная птица, от сироты к сироте, но встречал лишь непонимание.
— Вы что сговорились? Вы же тоже видели их! Луишем, Дейвис, Хоппс, Харроу, Свенсон, да что с вами? Ладно Стайн, он Уорлоку всегда подыгрывает, но вы почему молчите?
Хоппс встал с кровати, приблизился к Марку.
— У тебя случаем температуры нет?
Марк оттолкнул его руку, словно боялся удара. Николас скрестил руки на груди.
— Кто-нибудь объяснит, в чем дело?
— В этой тряпке дело, – взбесился Марк. – Стайн ночами лунатил, разве не помните? А однажды прибежал, все говорил, что в приюте видел странных людей. Он тогда всем нам их показывал. На них были похожие одежды, другого цвета, но похожие.
— Мне не показывал, – возразил Николас.
— Ты спал тогда.
— Ну, Николас, допустим, спал, – заговорил Свенсон, – но ведь и мы ничего такого не помним. Ты уверен, что сам не спал?
— Уверен! Я своими глазами… Пиклс, ты тоже не спал!
— Я никуда и не выходил, – открестился Пиклс поспешно. – И все, кто уходил во вторую ночь со Стайном, потом говорил, что вранье это.
Николас заинтересовался:
— Во вторую ночь? А была еще и первая?
— Была. Со Стайном тогда только Марк, Дейвис и Симон ходили.
Николас уставился на Дейвиса:
— Дирк, чего молчишь?
— А что говорить? – недоумевал Дейвис. – Я из этой чепухи ни слова не разобрал. Ничего такого не помню. Марк, ты ничего на ужин лишнего не ел?
Марк покраснел от гнева и возмущения.
— Я не псих! Если ты в отказку пошел, то меня Симон поддержит. Симон, ну, скажи им!
Все, кроме Тома, посмотрели на Луишема, тот был спокойнее обычного. Том знал, чтобы ни сказал Симон, ему поверят. Луишем всегда говорил мало, но емко и к месту, слова его никогда не оспаривались.
Симон медленно встал с кровати, взял у Уорлока мантию, стал бережно складывать.
— Мартин верно сказал, скоро обход. Нужно ложиться.
Уорлок глянул на Тома, кивнул Стайну «отступление». Симон так же размеренно принялся складывать книги обратно в чемодан, Том поборол оцепенение, кинулся помогать. Прочие разбрелись, только Марк еще стоял, как вкопанный, безвольно шлепал губами:
— Симон. Ты…
Симон оглянулся через плечо, посоветовал мирно:
— Ложись спать, Марк. Ночью всякое может привидься, но не обо всем нужно кричать.
Николас помог Тому и Симону убрать беспорядок. Том торопливо переоделся в пижаму, прячась от подозрительных взглядов, юркнул в кровать. Марку могли и не поверить – Симон и Пиклс его слов не подтвердили, другие удивительным образом забыли о «странных людях», но все же в спальне ощущалось беспокойство. Слишком много вопросов осталось без ответов. Том, словно особый барометр, чувствовал общее напряжение.
Сироты заснули не скоро.
***
Тяжелые подошвы ботинок сделали бы шаги слишком громкими, потому одел лишь носки и халат, так и остался в пижаме. Том приоткрыл дверь, осторожно просунул голову в коридор. Ближе к лестнице приметил стол дежурящей сестры. Тусклый свет масляной лампы падал на безмятежное лицо, Том довольно улыбнулся: сестра Агнесс всегда спит на дежурствах. Любительница скоротать ночь за чтением, она задремывала уже на втором десятке страниц. Тишину пустого коридора нарушали лишь свистящее похрапывание монахини да осторожные шаги Тома.
Со стороны казалось, что сестра Агнесс только на мгновение прикрыла глаза, спинка стула помогала удерживать осанку прямой. Крадучись, Том проскользнул мимо дежурной, паркет под ногами даже не скрипнул. Свет в лампе колыхнулся, монашка гулко забормотала во сне, и Том, не оглядываясь, припустил в сторону учебных кабинетов.
Том не боялся быть обнаруженным: ночью монашки дежурят только у спален сирот, этажи же просто обходят, проверяют, все ли двери закрыты. Бежал легко, неслышно, на поворотах даже скользил. В нужной рекреации перешел на шаг, не смотря на потемки, уверенно пропускал лишние двери. Наконец, остановился у одной, на слух убедился, что прилегающие коридоры также пусты. Том погладил табличку на двери, повторил губами то, что ощутил кожей, – «Сестра Мэри Альма. Преподаватель истории». Пальцы скользнули ниже, к замочной скважине, Том опустился на колени, резко выдохнул воздух: нужно попасть внутрь, время обхода близится.
Рука потянулась к карману халата, до уха донеслось тоненькое бряцание отмычек. Все также на ощупь Том стал, по очереди, скрести отмычками в замке. В соседней рекреации послышался звук шагов, ночью так шумно ходят только монахини. Том заторопился, свет масляной лампы из-за поворота становился все ярче, когда замочный механизм глухо щелкнул. Вместе со скулежом дверных петель Том на корточках нырнул в кабинет. Спиной навалился на дверь, та захлопнулась, и замер в ожидании.
Шаги затихали, так и не свернув в его сторону. Том ткнул нужную отмычку обратно в замочную скважину, чтобы на обратном пути не возиться. Только теперь осмотрелся, втянул носом воздух места, где впервые узнал, что он волшебник, пахло пылью, отравой для крыс и отсыревшими книгами. За окном мелькнула размазанная тень, сердце Тома замерло на краткий миг. По подоконнику процокали когтями, а в тусклом свете обрисовался силуэт птицы.
Том сплюнул на пол: страх сменился гневом.
— Принесла нелегкая.
Решил, если будет вести себя тихо, то Корникс улетит скорее, но ворон на этот счет имел иное мнение. Дробный стук по стеклу выразил его нетерпение и желание попасть внутрь. Том, опасаясь лишнего шума, кинулся открывать окно.
— Успешной ночи, мастер-р Том, – выдал Корникс с видом заговорщика.
Он сливался с темнотой ночи, только глаза поблескивали голубыми огоньками, словно посмеивались. Том не ответил, вынул фонарь, на стене заплясал желтый кругляш. Из темноты проступил аляповатый интерьер: заваленное бумагами и папками бюро; каталожный шкаф с давно выцветшими надписями; кресло с истертой обивкой и низкий журнальный столик; далее рабочий стол, а рядом пугающий своей тучностью готический шкаф. Все седое от пыли.
Том погасил фонарь, решил начать с бюро. Задрав лицо к потолку, чтобы не вдыхать пыль, взялся перекладывать папки на пол, затем стал шарить по выдвижным отделениям и полочкам. Пару раз отдергивал руку, злостно ругался: пальцы натыкались на шилья или другие острые предметы.
Корникс с любопытством смотрел, как Том сосет уколотый палец, рискнул спросить:
— Что мастер-р Том ищет?
— Ключи, – ответил Том коротко.
В сердцах пнув бюро, он направился простукивать ячейки каталожного шкафа: металлическое сразу отзовется звяканьем.
— Ключи? – переспросил Корникс.
— Ты меня слышал, – рыкнул Том, прикладывая ухо к очередной выдвижной ячейке.
— Какие ключи?
В ответ на постукивание Тома звякнуло, когда полез внутрь, пальцы нарвались на острые ножницы. Едва не порезавшись, зло засопел на Корникса:
— Вот привязался… От дверей.
Глаз ворона мигнул непонимающе, Том пояснил со вздохом:
— У каждой монахини есть связка ключей от всех дверей приюта. Крестная свою, наверняка, оставила где-то здесь.
Корникс перелетел на крышку рабочего стола, потоптался на месте, с подозрением клюнул настольную лампу.
— Зачем мастер-ру Тому ключи? У мастер-ра Том есть отмычки.
Том без энтузиазма оглядел каталожный шкаф, перешел к рабочему столу и на этот раз зажег фонарик.
— С ними мороки много, потому утром верну их Пиклсу… Том Реддл с отмычками и «странными одеждами» в чемодане чересчур подозрительно, не находишь?
Корникс перегнулся через край стола, наблюдая за поисками.
— Стр-ранными одеждами?
— Забудь, – отмахнулся Том.
— Кор-рникс может помочь?
Том выдохнул раздраженно, посмотрел на ворона в упор.
— Корникс может помолчать!
Ворон обиженно втянул голову, только глаза, как полоумные светлячки, поблескивают. Том открыл очередной выдвижной ящик, лицо перекосило, быстро зажал нос, чтобы не чихнуть: внутри столько пыли, что в ноздрях защекотало, как при насморке, даже слезы выступили.
Корникс с хитрющим видом повертел головой.
— Давно не убир-рали. Давно не было мисс Скоуэлл. Р-разъезды, дела, секр-реты. Много секр-ретов…
Том убрал ладони от лица, хотел осадить болтливую птицу, но вместо этого оглушительно чихнул. Корникс шарахнулся, испуганно взмахнул крыльями, перья взъерошились, стал похож на перезревшую кедровую шишку.
— Мастер-ру Тому нужно вести себя тише. Сестр-ры не спят, ходят по кор-ридор-рам.
— Спасибо, учту, – буркнул Том под нос.
Сам, напротив, взялся за поиски всерьез: на пол повалились старые, бесполезные бумаги, записные книжки, счета, канцелярские принадлежности, коробочки с мелом. Корникс нависал с крышки стола, перекатывал фонарик, и луч света падал туда, куда нужно Тому.
Связка ключей отыскалась не сразу, в правом нижнем ящике, в шкатулке вместе с магловскими монетами и залоговыми бумагами. Тяжелая и громоздкая: каждый ключ длиной с кисть руки, к каждому приклеена бирка. Том прислонился спиной к рабочему столу, луч фонарика осветил надписи на бирках.
— «Главный выход», – зашептал Том. – «Библиотека», «Учебные кабинеты», «Спальни»… так-так-так… О! «Подвальные помещения».
Щелкнул выключатель, фонарик мгновенно погас. Том услышал только шелест жестких крыльев на ветру: Корникс выпорхнул в окно.
— Эй, – хотел возмутиться Том, но осекся: в кабинете не стало темно совсем.
Взгляд пошарил в поисках источника света, Том глянул через плечо и почувствовал, как волосы на затылке зашевелились: в щелку под дверью лился ровный свет масляной лампы, только в одном месте прерывался. Там, где падала дрожащая тень от дежурящей монахини.
Дверная ручка шевельнулась, раз, два, затем дверь толкнули, но Том знал, что бесполезно: лично захлопнул ее. Толчок повторился, и связка отмычек вывалилась из замочной скважины, со звоном брякнулась об пол. За дверью настороженно затихло – монахиня прислушивалась. Том вдруг осознал, что совсем не дышит, сжал крепче связку ключей. Сестра раздумывала недолго, масляная лампа опустилась на пол, до Тома донеслась возня с ключами.
Дальше в коридоре произошло непонятное, Том мог только слушать и догадываться. Отдаленный звон бьющегося стекла достиг его настороженного слуха, и вновь на краткий миг все замерло. Монахиня подняла лампу и чуть отошла от двери. Затем послышались дробные шаги других монахинь, взволнованные голоса. Том вздрогнул: монашка за дверью внезапно громко спросила:
— Сестра Рафаэль, что это было?
Издалека донесся ответ:
— У кабинета литературы окно разбили.
— Кто-то из сирот?
В этот раз Том услышал грубый голос сестры Эммануэль.
— Неизвестно, но на полу столько осколков…
— Нет, это не сироты, – встряла сестра Рафаэль. – Камень бросили со двора. Боже всемогущий!
Раздался звон второго разбитого окна, а всего через секунду – еще одного, но уже дальше.
— Вон он! – зычно громыхнула сестра Эммануэль. – Во дворе!
— Сестра Элен, идемте, – позвала сестра Рафаэль. – Понадобится любая помощь.
Монахиня у двери в кабинет сестры Мэри Альмы ответила не сразу.
— Я слышала подозрительные звуки за этой дверью. Не нужно ли взглянуть?
— За этой дверью много чего подозрительного, сестра Элен, но в отсутствие сестры Мэри Альмы туда не следует соваться. Да и в ее присутствии, я вам этого не советую.
От этих слов Тому стало не по себе, к горлу подкатила дурнота.
По звуку шагов он понял, что монахини бросились к лестнице, на первый этаж, под тяжелыми каблуками ступени отдавались дробным стуком. Он твердо решил убираться из кабинета, но взгляд скользнул по готическому шкафу. Помнится, из него Крестная вынимала его первые волшебные книги.
— Что еще ты от меня скрываешь?
Все вышло само собой, Том распахнул шкаф, и свет фонарика высветил корешки книг. Том нахмурился: магловских книг – по педагогике, магловской истории, медицине, иностранным языкам.
В следующее мгновение их безжалостно скинули на пол, а Том настырно прощупывал перегородку. Не может такой пузатый шкаф содержать лишь один ряд книг, должен быть тайник, и он нашелся. Перегородка дрогнула, и, как дверь купе, отъехала в сторону. Вид этих книг разительно отличался от магловских, даже пыль на них казалась Тому волшебной. Руки бережно вынимали фолианты, укладывали на стол аккуратной стопой, а в голове роились подозрения, домыслы, обиды…
Только, когда нутро шкафа опустело, Том успокоился. Как смог навел в кабинете порядок, закрыл окно на щеколду, только потревоженная пыль выдавала его поиски. Волшебные книги оставил на столе, с надеждой вернуться.
Дверь закрывал уже ключом, а не отмычкой: возиться дольше. По пути к лестнице Том оглядел три разбитых окна, неизвестный хулиган оказался на редкость метким и сильным. Осколки зло поскрипывали под ногами, но Том шел осторожно, чтобы не порезаться.
Дверь на задний двор даже не пришлось открывать: монахини оставили открытой. Том осторожно выглянул, осмотрелся, прислушался. Только уханье сов да стрекот сверчков. Едва шагнул за порог, как за плечо ухватило, потащило в кусты, по лицу и шее зацарапали ветки.
