Драко Малфой и Я автора Смотрительница    закончен   Оценка фанфикаОценка фанфика
Война в Британии закончилась, война в головах не заканчивается никогда. //п.с. Хотелось канонного Драко Малфоя. Не вышло, никто не помнит, какой он настоящий.
Mир Гарри Поттера: Гарри Поттер
Драко Малфой
Общий, AU || гет || G || Размер: мини || Глав: 1 || Прочитано: 28546 || Отзывов: 4 || Подписано: 2
Предупреждения: ООС, AU
Начало: 28.03.11 || Обновление: 28.03.11

Драко Малфой и Я

A A A A
Шрифт: 
Текст: 
Фон: 
Глава 1


День катится к закату. Люди катятся к чертям.

Передо мной сидит Драко Малфой. По-прежнему некрасивый и по-прежнему беловолосый. По-прежнему имеет хоречье узкое лицо, но, верно, впервые за свою жизнь коротко стрижен. У него ломкая шея и заостренные худые плечи, которые он не устает поочередно поднимать нервозно. На нем светлая рубашка, рукава подкатаны до локтя. Правой рукой, с пальцами, согнутыми, будто в кулак, он постоянно вертит на весу, будто пытаясь стряхнуть с запястья с выпирающей косточкой несуществующие часы. Он встряхивает рукой еще и еще, а эти несуществующие часы все не падают ближе к локтю. Левая его рука, по сравнению с правой, мертвая, будто серебряная рука Петтигрю, недвижимо лежит передо мной на столе ладонью вверх. И я не могу на нее смотреть, потому что считаю, что отвести сейчас взгляд, неважно как – гадливо, испуганно и с выражением превосходства на лице, будет самым бабским поступком в моей жизни. Его рука похожа на руку манекена, брошенного в огонь – покореженная и покрытая оспинами, рубцами и засечками. Кожа слегка розоватая, новая, чистая, но уродливая безмерно.

Я терплю это место, потому что оно совершенно лишено типичной для всех этих пабов, кафе и ресторанов суетливости, захламленности, обилия торговцев запретными животными и дамочек с чучелами на шляпах. Не пахнет воском, псиной и немытыми телами. Здесь все крайне минималистично – столы, стулья, официанты, окна без занавесок. И палочки в карманах хозяев, а не трясутся в руках выпивохи и не исторгают пламя. Зал пуст. Хозяин ресторана за барной стойкой разглядывает нас бесстыже и во все глаза, не прикрываясь. Стоит и разглядывает, протирая один и тот же бокал вафельным полотенцем. Смотрит на нас так, будто мы извращенцы. Точнее на меня, то, как он смотрит на Малфоя, совсем другое. Мне не нравится этот взгляд, и я поправляю очки (только недавно мне подчинилось умение поправлять их не на переносице пальцем, а за дужки), и делаю вид, что пристально его разглядываю, запоминаю. Человек за стойкой смущается неожиданно, и переносит тело куда-то в подсобное помещение. Мне остается только снова смотреть на искалеченную малфоевскую руку.

Он замечает мой взгляд, и слегка шевелит ею, чтобы мне было лучше видно, а потом заговаривает вдруг. Почему-то неожиданно. Неожиданно слышать его голос, и отмечать, что он стал не такой визглив, как раньше. Глубже.

– Не думай, что это от трусости. Отец бы свел ее от страха, чтобы его не называли Пожирателем, а я свел, чтобы вспоминать реже, что полностью был в чужой власти, что кто-то заставлял меня, как ручного песика, прыгать за сахарком и убивать директоров школ. От гадливости, от тошноты.

Кто бы мог подумать. Какая ирония.

Я тянусь за пачкой сигарет, достаю одну, вспоминаю, что зажигалки нет. Мертвая левая рука Малфоя оживает и достает из кармана зажигалку, протягивается и чиркает возле моего лица, фиолетовый волшебный огонек вспыхивает перед глазами. Рука после операции еще дрожит, и мне приходится взять зажигалку вместе с его пальцами в свои, чтобы прикурить. Как бабе. Рубцы на предплечье маячат перед моими глазами. Отпускаю его пальцы, и рука снова помещается на скатерть. Сигарета тлеет в моей руке, и у меня появляется желание стряхнуть пепел просто в кружку с кофе, потому что пепельниц тут не предусмотрено.

– А отец любит кепи и футболки с короткими рукавами. Носит ее, и говорит магглам, что набил, когда торговал кокой в Бруклине.

Последние слова он произносит с едва уловимым акцентом, будто не совсем понимает, о чем говорит. Я усмехаюсь и слежу за пепельницей, которую мне левитируют с барной стойки. Тем временем Малфой продолжает, пожав плечом. Голос его сухой и глубокий.

– Он говорил мне еще в бытие Тома Риддла профессором Квиреллом: «Дамблдор умрет, Снейп умрет, а я отправлюсь на Гавайи». И не врал ведь.

Я вспоминаю чьи-то слова, что это самый дикий и самый умный поступок, который Люциус Малфой совершал в своей жизни. Тушу сигарету в пепельнице. Вот в ней и закралась вся гротескность этого мира. Дракон, свернувшись в пепельницу, смотрит на меня снизу вверх. Зато если мне захочется закурить, не нужно будет браться за руку Малфоя и смотреть вблизи на его шрамы.

Мы молчим по абсолютному обоюдному согласию. Мне и ему от этого вполне комфортно. Наше молчание нарушает официант с еще одним кофе для него. Официант тоже смотрит на меня с неподдельной брезгливостью, и я снова поправляю очки, разглядывая его, хотя не то, что не запоминаю, не вижу даже, потому что не хочу видеть. Малфой подносит кружку ко рту, глаза его прищуриваются, губы суживаются, а плечи изгибаются дугой, и ключицы, виднеющиеся в раскрытом воротнике, выпирают болезненно. Я снова не в силах смотреть на него, и таки по-бабьи отвожу взгляд. Провожаю псевдонедобрым взглядом официанта, потом долго разглядываю цветок в кадке на подоконнике. Мясисто-зеленый, покрытый мелкими красными цветами. Настойка цветков, вроде, лечит от помешательства.

– Как Поттер? – спрашивает он сухим голосом и сухими губами, я перевожу на него взгляд, прикрываю глаза.

– Тебе так интересно? – снова достаю из кармана свои сигареты, прикуриваю от послушного огонька дракона на пепельнице.

– До чертей, – отзывается он, делая глоток кофе, снова пытается стряхнуть часы с запястья.

– Депрессует, – усмехаюсь, выпуская дым, – война закончилась, но не для него. Решил простить всех врагов. Начнет с тебя, ты не такой гадкий, и не такой жестокий, и должен ему. Тебя можно пожалеть и простить.

Он молчит, слушает, склонив голову набок, соломенная шея грозит с треском сломаться.

– Если пригласит на ужин, не ходи. Джинни по-прежнему тебя ненавидит. Комплекс Жанны Д`арк.

– Им стоило уехать на Гавайи, это помогает, – он смеется, но почему-то очень мрачно.

Потом он поднимает голову и долго смотрит на меня серыми тусклыми глазами в окружении воспаленных век.

– Как Грейнджер?

– Уизли, – поправляю его аккуратно, но эта оговорка вечна, потому что «деревенская» фамилия Грейнджер говорит о ее владелице краше всех слов, и это его единственное развлечение, – и она по-прежнему в своем кресле, а ее подопечный Макнейр до сих пор в Азкабане.

– Ну, хоть Крауч-единственный не доставляет неудобств Лонгботтому?

О, он очень несчастный, очень… У него сгнила кровь и стали трухлявыми кости, он так молод, но так стар. Он столько прошел и сломался. И это – его единственное развлечение, потому что других жизнь ему не оставила. Я жалею его, и позволяю развлекаться. А еще беру на заметку, что он гораздо лучше осведомлен, чем мне казалось. Он знает, что Лонгботтому-единственному не по силам подопечный Крауч-единственнный, стерший с лица земли его семью и его дом в далеком прошлом. Он знает, что Крауч-единственный, сидя в Азкабане, умудряется пить кровь из Невилла, победившего и уничтожившего его. И мне это неприятно.

– Почему тебе так интересно, что с ними со всеми? Они – в Азкабане, ты – пьешь со мной кофе и хвастаешься сведенной Черной Меткой, в чем суть? Какое тебе должно быть дело до них?

– О, – его лицо принимает возвышенное выражение, – это, знаешь ли, люди, которые играли со мной, когда мне было два, три года. Барти всегда дарил мне игрушки, когда приходил. Он вообще был хороший, но слабый. Я тревожусь.

Я тушу скуренную до фильтра сигарету в пепельнице, и официант, не поднимая глаз, заменят дракона саламандрой. Я радуюсь, что от нее по-прежнему можно прикуривать. За изломанным горизонтом черепичных крыш небо становится синим, потом черным, когда выглядывает солнце, и мир начинает походить на засвеченную вспышкой фотографию, он отворачивается от окна. От прежнего настроения не остается и следа.

– Вы никогда не сможете стать счастливыми. Никогда. Мы несчастны, и знаем за что, вы несчастны, и не знаете, почему.

– Почему ты так уверен в моем несчастье?

Тянусь за кофе, он холодный и отвратительный, пережженный и воняет пеплом. Малфой смотрит на меня, а его правая рука оглаживает уродливое предплечье левой.

– Посмотри на себя, Лавгуд, посмотри… – голос его смеется, уголки губ ползут вниз, – ты богата, твой «Придира» процветает, ты можешь измываться надо мной, как я измывался над тобой, твои очки будто сняты с Риты Скитер…

Одними губами (чтобы не прерывать такого монолога) я говорю «Это ее очки» и киваю снисходительно. Он удивлен, но не поддается, не сбивается…

– … но ты несчастна. У тебя мои глаза, – «мои глаза» он произносит медленно и с расстановкой, – у тебя несчастные убитые глаза больного человека. Где твои розовые очки, где твое ожерелье из пробок, где твои счастливые глаза? Что ты скажешь на это?

В этот момент у него такие же глаза, с которыми он приходил в подземелья, когда я там гнила. Вижу его лицо в свете фонаря, когда он спускается по ступенькам, чувствую тягучий спазм в мышцах, прыгнуть, укусить, убить, вырваться. Но его лицо не дает мне этого сделать. Он думает, что страх останавливает меня, но не более жалости. Гарри Поттер – «Мальчик-который-выжил», «Мальчик-который-победил-Волдеморта». Драко Малфой – «Мальчик-который-ничего-не-может-с-этим-поделать». И то, что он говорит, будто у меня его глаза – печально.

Лонгботтом приставлен к Краучу, дабы мстить и измываться над ним, мстить за родителей. Невилл? Измываться? Пока Крауч измывается над Невиллом. Гермиона приставлена к Макнейру, чтобы разобраться с его деяниями и наказать в полной мере, но пока только он ее запутал и наказывает, наказывает… одним своим существованием. Я приставлена к Малфою, чтобы отомстить за то время, пока сидела в его подвале, а мой отец служил Волдеморту. Я рада, что это не Гарри и не Гермиона, что, тем более, это не Рон. Я могу жалеть его и… черт… черт возьми… убеждаться, что он также несчастен как я.

– Мне уже пора, наверное, – говорю я, потому что… мне надо спрятать мои несчастные глаза под очками Риты Скитер, Малфой еще не знает, что ее перо приколочено у нас в редакции на стену.

– Мне тоже, – Малфой поднимается, открывает передо мной дверь, оставив деньги за кофе и на чай притихшему официанту.

Когда он распахивает двери, меня сносит его запахом. Неподдающимся описанию запахом Драко Малфоя, который я определяю, как запах гнилой крови и трухлявых костей. Он высокий, и только в такой близости я вижу, насколько болезненно худощавый. На улице ветер гонит бумаги по дороге, срываются листья с деревьев, и гудят жестяные крыши мелких лавочек на ветру. Небо наполнилось готовыми пролиться чернилами. Ветер подхватывает мои волосы, и бросает в лицо Малфою. Тот моргает медленно, а потом говорит:

– Слушай, Лавгуд, а у нас бы вышли замечательные дети. Волосы, глаза, – он делает многозначительную паузу, да-да, я поняла – серые и несчастные, – никакого риска.

И почему-то именно сегодня на эту ритуальную фразу мне хочется ответить.

– Да, и вылезет некий рецессивный ген, о генетике ты, конечно, понятия не имеешь… вылезет, и все наши дети будут рыжи, как Уизли, потому что ты их дальний родственник…

В кои-то веки я смогла его удивить, смотри-ка. Но берет себя в руки, и продолжает говорить, а я не замечаю, что идет он немного сзади и сбоку, чтобы ветер меня не сдувал, а листья не били по голым рукам.

– Я свято верю в то, что если жены не спят с Уизли, то ничего нигде не вылезает…

– Малфой…

На нас падает гром, дело идет к грозе. Люди идут к черту.



Подписаться на фанфик
Перед тем как подписаться на фанфик, пожалуйста, убедитесь, что в Вашем Профиле записан правильный e-mail, иначе уведомления о новых главах Вам не придут!

Оставить отзыв:
Для того, чтобы оставить отзыв, вы должны быть зарегистрированы в Архиве.
Авторизироваться или зарегистрироваться в Архиве.




Top.Mail.Ru

2003-2024 © hogwartsnet.ru