Глава 1Незапертая калитка, слегка раскачиваемая ветром, противно скрипела.
«Нужно будет починить замок», — подумал Ремус.
Ночь наступала стремительно, а из-за облаков вот-вот должна была показаться луна. До полнолуния оставалось чуть меньше двадцати трех часов — вполне достаточно, чтобы подготовиться.
Джинни сидела в комнате и вязала.
Ремус никак не мог привыкнуть к ней, вот уже четыре года не использовавшей волшебную палочку и ни разу не вспоминавшей о квиддиче.
Если бы он был честным с собой до конца, то знал бы, что новая Джинни, сидящая в кресле за вязанием, пугала его.
— Дорогая? — неуверенно позвал Ремус.
Она отложила в сторону свою работу.
— Это Лаванда Браун.
Боль в его голове, почти незаметная раньше, превратилась в жуткую мигрень. Тикающие в прихожей часы действовали на нервы. Впрочем, сейчас всё действовало на нервы — так было всегда перед полнолунием.
— Не выдержала, да?
После всеобщего распределения Лаванда попала в Хогвартс на место помощника преподавателя по прорицаниям. Неплохая работа, если не считать того, что именно ассистент должен заниматься «воспитательными мероприятиями» — пытками, проще говоря.
Это устраивало не всех.
Лаванде достаточно было сделать несколько неверных шагов, чтобы дальше всё шло по накатанной: донос, Комитет по надзору, допрос, суд, приговор и три новых страницы в личном деле.
— Ты будешь ужинать? — спросила Джинни, деликатно переводя тему. — Сегодня стейки с кровью, как ты любишь.
— Хорошо.
Он ненавидел стейки, тем более с кровью, но ей было необязательно об этом знать.
Когда Джинни вышла из комнаты, Ремус сел в кресло и взглянул на её работу: темно-красный шарф с вереницей золотых снитчей. Присмотревшись внимательнее, он увидел, что рядом с каждым из них были мелко-мелко вышиты две буквы.
Ремуса передернуло.
Он схватил вязание дрожащими не от стыда, не от страха руками и бросил в камин. Пламя быстро поглотило и снитчи, и знакомые инициалы.
— Ты злишься? — спросила Джинни, устало прислонившись к дверному косяку.
Ремус не заметил, когда она вернулась в комнату.
— Таким, как мы, опасно даже помнить об этом, а ты вышиваешь шарфы с его именем? Как давно, интересно? Ты забываешься, Джинни!
— А ты ревнуешь, — ответила она раздраженно. — И это ты забываешься, не я. Вспомни своего сына, Тонкс... Мою семью, в конце концов! Помнишь, что стало с ними?
Джинни ещё секунду смотрела на него, а потом, закрыв лицо руками, отвернулась.
Ремус почувствовал, как злость уходит обратно, в самый темный угол его души, уступая место привычному стыду.
Он подошел к ней, обнял, тяжело вздохнул.
Часы в прихожей остановились — Ремус больше не слышал их тиканья.
— Прости меня.
* * *
— Почему вы решили, что план сработает?
— Если у змеи отрубить голову, то она умрет.
— Ах, Люпин-Люпин, — Люциус картинно покачал головой и добавил: — Вы ведь казались мне таким умным... человеком.
Ремус не менее картинно плюнул Малфою прямо на сверкающие чистотой ботинки. Он знал, что теперь ему придется отдавать их мастеру — вывести следы крови с драконьей кожи крайне непросто.
— Лорд дал тебе всё, — Люциус не переменился в лице, но голос его стал таким холодным, что пламя обратилось бы в лёд. — Он дал тебе жизнь, а ты вот так решил отблагодарить его?
— Отблагодарить за то, что меня превратили в палача, который на потеху таким, как ты, убивает невинных каждое полнолуние? — Ремус ухмыльнулся. — Разве я не сделал именно это? Отблагодарил?
Малфой махнул рукой, и в комнату для допроса вошел Пожиратель помоложе, весьма крепкого телосложения. Ремус узнал в нём одного из своих бывших учеников-слизеринцев.
«Грегори Гойл».
— О, Люпин, по глазам вижу, что Грегори ты помнишь. Это хорошо, — Малфой похлопал Гойла по плечу. — Помни, всё, что тебе нужно — сказать, где сейчас Джиневра.
— Даже если бы я знал...
— Давай ты лучше ответишь мне на этот вопрос завтра.
Когда за ним закрылась дверь, Гойл улыбнулся. Он знал, почему Малфой не остался.
Ремус понял это двадцать минут спустя. Спустя ещё три часа он потерял сознание.
Ночью его разбудили, искалеченного, оставшегося без трех пальцев на правой руке, семи зубов и одного глаза, а потом влили в рот адскую смесь из Костероста и других целебных зелий.
Хрипя от боли — кричать уже не было сил, — Ремус старался не думать о том, что будет с ним завтра, послезавтра или через несколько часов.
Ремус думал о своей жене.
Он надеялся, что Джинни не станет спасать его, и одновременно мечтал об этом.
До полнолуния оставалось двадцать восемь дней.
* * *
— Ни при каких условиях не открывай дверь. Ты поняла меня?
Джинни кивнула, не поднимая головы — она в десятый раз проверяла, насколько прочны цепи, не зная ещё, что им не под силу удержать волка. Лишь специально созданное для этого подземелье могло остановить его, но и сам Ремус был не до конца уверен в этом.
— А что делать, если вам всё же удастся... сбежать? — она как будто читала его мысли.
А ещё Джинни так и не научилась обращаться к нему на «ты».
— Помнишь кролика, которого я принес вчера с соседней фермы?
— Да, — она улыбнулась, вспомнив умилительное фырканье Пушистика, а потом, видимо осознав, зачем Ремус так поступил, помрачнела. — Выходит, мне нужно будет убить его?
— Запах крови ненадолго отвлечет меня, — Ремус отвел взгляд, чувствуя себя виноватым, — и ты сможешь спастись.
— А стоит ли? Может быть, мне только и нужно, что открыть дверь?
Ремус схватил её за плечи.
— Даже не думай об этом! Нам нельзя сдаваться, ты понимаешь? Нельзя! — почти выкрикнул он.
Джинни удивленно взглянула на него.
— Пожалуйста, отпустите меня. Больно.
— Прости, — он разжал пальцы, — просто обещай мне, что не сделаешь ничего такого, что потом я не смогу исправить.
— Обещаю.
Когда она вдруг обняла его, Ремусу на мгновение показалось, что он обнимает Нимфадору.
— Гарри, — прошептала Джинни, — я так скучаю по нему.
«Воспоминания причиняют боль не только тебе, Люпин».
Ремус обнял Джинни в ответ.
— Я знаю.
Он слышал, как в гостиной наверху пламя в камине превращает дрова в золу.
* * *
Ремус помнил всех своих учеников, а после окончания войны лица оставшихся в живых почему-то ещё сильнее врезались в память. Может быть, так случилось, потому что их стало в разы меньше, может быть, потому что он втайне сопереживал им.
Дети не заслуживали того, чтобы видеть войну.
И даже теперь, когда многим из них уже давно исполнилось двадцать, они всё ещё были детьми для него, и поэтому то, что он должен был сделать сейчас с Лавандой Браун, причиняло ему боль.
Джинни в своё время долго пыталась объяснить Ремусу, что это их единственный шанс выжить и победить в будущем.
— Они — светлячки, неосторожно близко подлетевшие к пламени, — любила повторять она. — Да, огонь пожрал их, но в том вина самих светлячков.
И Ремус поверил ей.
Пожалуй, единственное, чему он был рад, так это тому, что не запоминал деталей. Рёв толпы за магическим ограждением, кровь, впитывавшаяся в обрывки мантий, рубашек, брюк и юбок, собственный победный вой — вот и всё, что оставалось в памяти.
Криков он не запоминал никогда.
Когда Ремус открыл глаза, то увидел, как Лаванду с мешком на голове выводят в лес Пожиратели с масками на лицах.
Зачарованное зеркало искажало изображение, но Ремус видел всё слишком хорошо: легкую кофту её, когда-то, кажется, бывшая белой, теперь вся в карминных, коричневых и почему-то фиалковых пятнах, оголенные икры и колени Лаванды покрыты засохшей кровью, ужас, сковывающий каждое её движение.
А потом Ремус почуял луну, и волк, до этого мирно дремлющий в самом темном углу его души, зарычал.
Волк был голоден. Он хотел рвать, грызть, впиваться зубами, отдирать мясо от костей, пачкая морду и лапы в чужой крови, слышать вой ликующей толпы.
Волк привык к тому, что его чествуют, и не собирался от этого отказываться.
«Прости меня, светлячок».
Когда кости в теле начали ломаться одна за другой, Ремус понял, что сегодня всё будет иначе.
Он уже знал, что ему будут сниться кошмары, в которых Лаванда Браун будет кричать.
* * *
Когда Ремус пришел в себя, день уже подходил к концу, а сквозь открытую дверь, если приглядеться, можно было увидеть часть окна с темнеющим небом.
«Открытая дверь? Неужели я... Неужели она?»
Он взглянул на свои руки. Никаких следов крови он не увидел, но вспомнил, что рядом с их домом было озеро — волк вполне мог отправиться туда после убийства.
Ремус хотел позвать Джинни, но ни язык, ни губы его толком не слушались, что и говорить о голосовых связках.
Боль в горле и во рту послужила толчком для остального организма, и Ремус тут же
скорчился на полу. Особенно сильно болели предплечья и грудь — не столько от последствий трансформации, сколько от травм, которые он, вероятно, нанес себе в первые часы.
В такие минуты всё, о чем он мог думать, так это о спасительном Адском пламени, которое остановило бы его мучения.
Когда боль отступила, Ремус не без труда поднялся, схватив валявшийся рядом плед, чтобы прикрыть свою наготу.
В подвале почти ничего не изменилось, только на каменных ступенях, ведущих к двери, равно как и на ней самой, виднелись следы волчьих когтей.
— Джинни, — прохрипел Ремус.
Наверху спасительно громко скрипнули половицы.
— Джинни!
В ту же секунду она появилась у двери — такая же, как вчера.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Да, да, конечно, — она отмахнулась и, сбежав вниз по ступенькам, попыталась подхватить его.
Ремус как мог мягко оттолкнул её.
— Не стоит. Со мной тоже всё нормально. Просто принеси сюда иголку, нитки и дезинфицирующее. Нужно зашить раны.
— Я сама, — строго ответила Джинни. — Ты едва стоишь на ногах.
«Ты?»
— Хорошо, — не стал отказываться Ремус.
В конце концов, он ещё очень хорошо помнил, как реагировала Молли Уизли на отказ в таких ситуациях.
Джинни вернулась так быстро, что ему показалось, будто бы она трансгрессировала, хотя, конечно, это было запрещено.
— Жаль, нельзя воспользоваться Заживляющими, — вздохнула Джинни, пытаясь поудобнее устроиться на каменном полу. — Останутся шрамы.
— Я в курсе, — горько усмехнулся Ремус. — Но ведь шрамы украшают мужчину, разве нет?
От банальности фразы ему стало стыдно.
— Может быть.
Ему всё не давала покоя открытая дверь.
— Ты можешь... рассказать мне, что случилось вчера? Выглядишь уставшей, будто не спала всё это время.
— Я и не спала, — она равнодушно пожала плечами. — Всё было, как ты и говорил: крик, переходящий в волчий вой, много воя и скулежа, попытки вырваться, которые затихли к следующему вечеру. Ничего необычного.
— Когда ты открыла дверь?
— Примерно за пять минут до того, как ты позвал меня. А что?
Ремусу казалось, будто она чего-то не договаривает, но уточнять почему-то не хотелось.
Они замолчали. Ремус наблюдал за Джинни, а она продолжала сосредоточенно накладывать швы.
— Как Пушистик?
— В полном порядке, — Джинни слегка улыбнулась. — Спасибо, кстати.
— За что? — поинтересовался он.
— За то, что спас меня тогда, ну, во время Чистки. Никогда не было случая тебя отблагодарить.
— Не за что. Это всё Гарри, и ты знаешь это.
— Но Гарри мертв, а ты жив. И я жива. Понимаешь?
Ремус кивнул, хотя на самом деле он мало что понимал.
Когда Джинни, отложив в сторону иголку и нитки, поцеловала его, он перестал понимать что-либо вообще, но не смог найти в себе сил для того, чтобы остановить её.
* * *
Его казнь назначили на вечер перед полнолунием.
Ремус знал, что на ней будет много людей: и Пожирателей, и рядовых волшебников, и оборотней. Может быть, министр даже позволил прийти нескольким журналистам, хотя это, конечно, было не совсем по правилам, установленным соглашением между магами и оборотнями четырехлетней давности.
Впрочем, кого волновали правила, когда должна была состояться казнь Ремуса Люпина, оборотня-палача, примкнувшего к стороне Темного Лорда во время Чистки, верно трудившегося на благо Министерства более четырех лет? Казнь Ремуса Люпина, который, удостоившись аудиенции у самого Лорда, убил его?
А ещё экзекуция должна была быть правильно и подробно освещена в прессе, потому что, насколько Ремусу было известно, у Министерства в последний месяц прибавилось проблем. Часть сотрудников уволилась — и количество допросов за последние двадцать восемь дней уменьшилось в несколько раз по интенсивности и количеству, — по стране прошла волна беспорядков, а также, может быть, опальные волшебники постепенно стали возвращаться в Англию — и число охранников также существенно сократилось.
Ремусу ничего не говорили, но он очень хорошо понимал, что это могло значить только одно — Орден возрождался из крови и пепла.
И пламя его новой жизни теперь должно было убить Ремуса, сделать его последней жертвой. Но он был готов, ведь именно к этому они с Джинни шли последние четыре года, медленно подбираясь к Тому Реддлу, шагая по головам.
Джинни всегда была тверда, но едва не пошла на попятную за несколько дней до дня икс. Она плакала, била посуду, сбрасывала книги с полок на пол или в камин, била его самого кулаками в грудь, кричала, что не хотела так привязываться и уж тем более любить.
Ремус понимал её, он и сам вот-вот хотел отказаться от гиблой затеи, но знал, что это неправильно по отношению к тем, кого уже не вернуть, и к тем, кто ещё может жить счастливо.
— Ты говорила мне про светлячков, — сказал он тогда, бережно ставя книги на место, стараясь не смотреть на Джинни, сидящую в кресле. — Но ты ошибалась, потому что мы все светлячки, если подумать. И, раз уж так вышло, что я могу помочь погасить пламя, лишь сгорев, я согласен.
Джинни сказала лишь одну фразу:
— Я всё равно найду способ, — и сейчас, когда Ремус отсчитывал минуты до начала казни, он впервые вспомнил её слова.
Он почувствовал страх — впервые за всё время заключения, — настоящий животный страх, что свидетельствовало о том, что волку Джинни тоже была не безразлична.
* * *
Когда Гарри нашел его, Ремусу только пришла весточка о том, что Андромеда два месяца назад всё же не успела вывезти Нимфадору и Тедди из Англии, и они погибли, став жертвами так называемой Чистки, которая была предназначена для уничтожения всех неугодных новому режиму волшебников.
Когда Гарри нашел его, Ремус был готов умереть. Для этого только и нужно было, что попасться в руки патрулям, да отказаться от права называться оборотнем — почти магическая формула развязывала руки приспешникам Волдеморта — конфликта с Фенриром Грейбеком никто не хотел. Фенрир, получивший в своё время за поимку Рона Уизли и Гермионы Грейнджер статус и метку, стоял за каждого, даже самого паршивого члена своего клана, и готов был на многое, в том числе и на подписание мирного договора между волшебниками и оборотнями.
Но Ремус ничего не успел сделать, потому что на пороге его убежища появился Поттер — сосредоточенный, уверенный, несломленный, но одновременно на редкость паршиво выглядевший.
— Ты должен помочь мне, Лунатик, — сказал он, и Ремус не смог сказать ему «нет».
В конце концов, он никогда не умел оказывать ни Джеймсу, ни Лили.
— Что я должен делать?
— Ты должен спасти Джинни Уизли. Любой ценой. Пожиратели скоро узнают расположение их укрытия, и я хочу, чтобы ты вывел её оттуда прямо сейчас, — он говорил спокойно, но Ремус видел страх и нечто, похожее на панику в его глазах.
Он в какой-то мере был рад, что его собственная боль ушла на второй план.
— Ты пойдешь со мной?
— Нет, — покачал головой Гарри. — Рон и Гермиона оказались в плену из-за меня, я должен спасти их. Я обещал.
Когда Гарри ушел, Ремус поймал себя на мысли, что стоило бы спросить о том, есть ли ещё надежда. Но в глубине души он понимал, что надежды нет — именно поэтому Гарри обратился к нему.
* * *
Ремус бежал, бежал так далеко, как только мог, и в волчьей, и в человеческой форме, страшась воспоминаний и боли.
Но если боль всё равно нашла его, пусть и не такая, как он ожидал, то с воспоминаниями дела обстояли иначе: ткань памяти расползалась по швам. Одни куски безвозвратно пропадали, другие становились прозрачными и призрачными, третьи — кричащими и пульсирующими. А ещё были такие, которые никогда не принадлежали ему. Это были останки Пожирателей вроде Люциуса или Яксли, министра Толстоватого и Джинни.
Джинни.
Ремус не мог даже думать о ней — мысль порождала водопад воспоминаний, который каждый раз обрушивался на него, напоминая. Но Ремус не мог не думать, потому что именно Джинни сделала его таким.
А ещё Джинни убила больше сотни человек, и теперь их отголоски, их останки, их воспоминания жили в его голове.
Сначала чужие воспоминания пришли к нему во сне, так похоже на кино. Ему показывали карточку с именем, а потом — фрагменты, то безобидные, вроде одиннадцатого для рождения, то жуткие. И одно воспоминание крутилось в голове раз за разом, десятки, сотни раз, заставляя запоминать все, абсолютно все детали, сводя с ума невероятной реалистичностью.
Каждый раз, когда Ремус просыпался после таких снов, ему казалось, будто он захлебывался и тонул.
Потом воспоминания стали и частью реальности, являясь каждый раз, стоило Ремусу подумать об определенном человеке или дотронуться до какой-то вещи.
Люциус — рождение Драко, долгие беседы с Нарциссой о правильности выбора, присутствие на казни старика, которого Ремус видел впервые — старика звали Аберфорт, и от которого пахло козами.
Яксли — первое детское воспоминание о матери, получение метки, редкие разговоры с Люциусом по совершенно разным поводам.
Министр Толстоватый — наложение заклинания Империо, снятие его годом позже, первый день в качестве полноправного министра, первый секс.
Джинни. А это значило — любимая семья, Орден, Хогвартс, Гарри, девяносто восьмой год и Ремус.
Ремус, говорящий о битве и правде. Ремус, любовно перебирающий книги на полке. Ремус, целующий её в губы. Ремус, готовый умереть.
Но Джинни не дала ему умереть.
Ремус так и не смог вспомнить, как именно Джинни спасла его, что за заклинание она произнесла или что за зелье дала ему выпить. Он не помнил ни её последних слов, ни того, какой она была, когда он видел её в последний раз.
Ремус пытался вспомнить, но само тело не давало ему этого сделать. Чем чаще он пытался, тем серьезнее были последствия — от появления ломоты в костях до потери слуха и выпавших зубов.
И тогда он сдался, позволив чужим воспоминаниям захватить его.
Люциус, Джинни, Яксли, Толстоватый, Лестрейндж, Долохов, Гойл, Крэбб, Фенрир Грейбек...
* * *
«...Ремуса Люпина, героя первой, второй и третьей войн, считавшегося погибшим во время события, который теперь именуют не иначе, как «Чудо Джинни Уизли», нашла в горах Шотландии исследовательница-биолог Луна Лавгуд спустя год после упомянутого «чуда». Сама мисс Лавгуд утверждала, что это не было случайностью, и она лишь «...следовала по пути светлячков», но, ввиду некоторых обстоятельств, это заявление не вызвало должного внимания в научном сообществе.
Мистер Люпин находился в ужасном и противоестественном состоянии — часть его тела была волчьей, а часть — человеческой, несмотря на то, что луна в тот момент находилась не в соответствующей фазе, что само по себе является уникальным случаем. После осмотра и консилиума врачей в больнице св. Мунго было определено, что мистер Люпин страдает расстройством личности, которое, вероятно, появилось из-за некоего неустановленного Темного заклинания или зелья и усилилось на фоне полной изоляции от внешнего мира, а также практически полным отсутствием восприятия реальности.
Ни одна методика лечения, как известно, результата не дала — ни положительного, ни отрицательного, но было отмечено, что присутствие некоторых видов насекомых в комнате больного вызывают у него ответную реакцию.
В связи с этим прошу разрешения у Совета продолжить эксперименты на основе этих данных. Более подробные результаты предварительных исследований приложены к данному письму.
Надеюсь на скорый ответ.
С уважением,
Невилл Лонгботтом».
