Небесный зверь

Глава 1

Предупреждение: невнятные реалии, жестокое обращение с обоснуем, мифические звери, сказка. Мне очень хотелось написать про кирина :)

Жил в далекой стране, в одном из княжеств, имя которого уж позабылось за давностью, кирин - небесный зверь единорог. О чешуе драконьей, ногах оленьих, о гриве лошадиной разноцветной и роге во лбу - как клинок, остром. Имя зверя небесного людям ни к чему, так что так и звался он Кирином. Кирины редко снисходят к смертным, но покровительствуют воинам и хранят справедливость, и, может быть, поэтому этот кирин выбрал себе человеком главного полководца княжества - воина, которому равных не было, чтящего справедливость и радеющего о людях под своей рукой. Однажды полководец просто привёл дивного зверя с собой, вернувшись из похода, и тот шёл за человеком, будто хорошо выученный конь, лишь косясь изредка по сторонам, и постукивали раздвоённые копыта по брусчатке столичной мостовой. Ожившая вдруг легенда... и в народе пошли слухи о милости богов и великих свершениях, которые суждено было совершить человеку, избранному кирином.

Наверное, небесный зверь и вправду приносит удачу - после смерти князя княжество перешло под руку того, кто сумел его удержать и защитить - и воин, хранимый кирином, стал новым князем.

В те времена рядом с людьми жили, не слишком таясь, разные создания, леса хранили тэнгу и оками, в реках жили драконы, в ручьях - каппы, старые вещи порой оживали, а на праздник поминовения умерших родных являлись духи, дабы проведать живых родичей.

Жил в той же стране молодой дракон - бронзовый, алогривый, с узором из чёрных чешуек на боках. Реки ему не хватило - все было занято старшими сородичами, дождями он управлять не умел - и потому заняться ему было решительно нечем.
Драконы живут долго, а взрослеют медленно, и дракон, которому было две тысячи лет (всего-то десять веков, как из яйца вышел, совсем драконыш!), взрослым никак считаться не мог. Сила уже есть, а вот голова за нею не успевает. Впрочем, сам дракон считал себя умным и могущественным, как всякий подросток, драконий или человечий, и слушать никого не желал. Как и служить богам или людям. Как прочие драконы могли променять свободу на оковы?

Собратьев, обитавших в реках и позволивших сковывать их воды - а с ними и себя - мостами, дракон презирал. Драконы - свободные создания, дети стихий, и оковы, ярмо - позор для них.
Раз сами драконы делать с этим ничего не желали, молодой дракон решил всё за них. Он яростно рушил оковы-мосты, потрепал старого дракона-хранителя реки, опоясывавшей город, а хранители из рек-притоков с диким связываться не пожелали, затаились, на вызов не отвечая. А над городом - ливни, над полями - сушь и горячий ветер: сам дракон ветрами и водами управлять не умел, слишком молод, зато мешал другим и много бед мог ещё натворить. Гиб урожай, город почти уже плыл, из берегов вышла всегда смирная река...

В древних легендах герои побеждают чудовищных драконов, но простому человеку то не под силу - и усмирять дикого дракона пришлось кирину. Иначе бы его человек отправился сам - правитель должен защищать тех, кем правит! - и наверняка бы погиб, так и не свершив предназначенного.


...На мосту, чудом уцелевшем, стоял жемчужно-белый зверь, опустив голову, увенчанную острым, чуть изогнутым, подобно клинку, рогом так, что остриё нацелено было в грудь дракона.
Дракон ощерился, ударил хвостом, пламенем дохнул: не стой на пути!
Кирин, скакнув, от пламени увернулся, через хвост с костяным набалдашником перемахнул - и раз, и другой, двигаясь легко, будто странный танец танцуя. Дракон озлился, попытался зубами цапнуть вёрткого врага, но кирин перескочил его, сам за загривок прихватил - там, где голова в шею переходила, где чешуйки легко в стороны сдвигались. И трепанул, как пес добычу - раз, другой, будто и не был дракон велик и тяжёл. Дракон, попытавшись было вывернуться, замер, ощутив, что клыки вроде бы мирного по легендам - на травинку не ступит, букашки не обидит! - небесного зверя ничуть не уступают его собственным и легко прокусили чешую, вонзившись в плоть..
Кирин встряхнул дракона ещё раз, отпустил.
- Надеюсь, сын вод выучил этот урок?
Голос у кирина оказался низкий, бархатистый.
Дракон ощерился, взвился было громадным стремительным змеем... но увидел склонённую голову кирина и острый, нацеленный в сердце (пусть у дракона оно и не одно!) рог. Вкруг небесного зверя белыми сияющими полупризрачными крылами развернулась сила, заледенел воздух и невыносимо трудно вдруг стало дышать, будто что-то непомерно тяжёлое придавило к земле, мешая поднять голову. И дракон, поколебавшись мгновение, нехотя отступил, огрызнувшись напоследок, чтобы противник не думал, будто он испугался.
На травинку не наступит, мошки не обидит... а сочтёт, что справедливость нарушена - дракона победит... Дракон отступил, затаясь, успокоились ветра и воды, и люди вздохнули с облегчением.

Чем люди заслужили такого заступника, отчего дивный зверь, не вмешивающийся почти никогда в их жизнь, ныне поступил иначе?

* * *
Белый кирин в одиночестве гулял по цветущему вишнёвому саду, и лепестки нетающим душистым снегом ложились ему на спину, путались в разноцветной гриве. Приходу дракона кирин вовсе не удивился и заговаривать не спешил.
Трава колыхалась, и кто-то тихонько попискивал в ней - кажется, какая-то животная мелочь копошилась подле гуляющего небесного зверя, осторожно ставящего копыта, и, наверно, тут легенды тоже не лгали - всякий зверь склоняется перед кирином, из любви, не страха, признавая его главенство.

Странно, но несмотря на сочетание несочетаемого, нелепо кирин не выглядел. Драконья голова с узкой зубастой пастью и острым изогнутым рогом во лбу вместо оленьих рожек, присущих драконам, белоснежная броня чешуи, оленьи стройные ноги с раздвоёнными копытами, почти конская грива, отливающая всеми цветами радуги, хвост с роскошной кисточкой на конце (целая метёлка!) вовсе не казались несуразными. Кирин просто был - странно-изящное и опасное смертельно создание; и жемчужно-белая чешуя, казалось, мягко светилась от внутреннего света, и жаром горели прекрасные золотые глаза.

- Что тебе в людях? - не выдержал дракон, рассматривая любопытно - кирины так редко встречаются, что даже долгоживущие драконы считают их легендой - и жадно принюхиваясь. Обоняние у драконов отнюдь не собачье, но всё же... Кирин зверем вовсе не пах. Ветром, снегом и немного - цветами. И - сиял. Мягко, приглушённо, светился изнутри - не тем слепящим, безжалостным светом, перед которым отступил дракон, - к этому свету тянуло, хотелось быть рядом... греться, любоваться.

- Из тысячелетнего яйца вылупится драконыш, из драконыша когда-нибудь вырастет мудрый и могучий дракон, - ответил на это кирин.
Дракон озадаченно почесал лапой ухо, шевельнул гибкими усами, читая оттенки движения воздуха. Подумал.
- Так ты ждёшь, что из людей тоже вырастет большое и сильное?
- Небеса ждут...
- Боги? - понимающе сказал дракон.
Зачем богам соперники, когда-нибудь могущие занять их собственную территорию? Впрочем, то их дело. Разумеется, дракон рассуждал по-драконьи: соперников следовало устранять.
- Небеса, - со странным выражением повторил кирин.
Дракон снова озадачился. Небеса - это ведь боги? Или... есть что-то выше, перед которым и люди, и боги - детёныши неразумные? Небесному зверю виднее!

Дракон повадился нарушать уединение кирина, гуляющего в княжеском парке; кирин ни разу не возразил и не прогнал.
- Люди, - говорил дракон, - коварны, лживы и безмерно любят лишать свободы тех, кто не может сам за себя постоять.
- Если глядеть в небо, - отвечал кирин, - небо будет в глазах твоих, и небо жить будет в душе - ибо глаза её зерцало. Я гляжу не на грязь под ногами, я вижу небо над головой. И среди людей всегда есть те, что глядят не под ноги, а в небо. Люди, как и драконы - разные.
Кирин ни разу не упрекал и не порицал дракона за причинённые беды, ни словом не напоминал, а драконы не знают стыда. Только этот дракон почему-то чувствовал себя несмышлёным драконышем, ящеркой только что из яйца во время подобных речей небесного зверя.
Сердился на себя и на кирина, но без этих встреч и бесед отчего-то уже обходиться не мог. И слишком хорошо было греться рядом, чтобы отказаться от этого... пока не гонят.
Кирин знал о сути звёзд и прозревал истину, видя вещи такими, какие они есть, видел туманное, несбывшееся пока грядущее, мог рассказать о магии, пронизывающей мир и влияющей на тех, кто обитает в нём, о самом мире, что был тоже разумен, но беседы всегда в конце концов сводились к одному - дракон обвинял людей во множестве грехов, а кирин отвечал притчей. Дракон горячился, кирин же всегда оставался спокоен, и казалось порой, что ошибся дракон, почуяв при первой встрече родственное своему пламя в звере небесном.

Однажды, не споря с драконом, кирин топнул ногой, наклонил голову к земле, согрев её своим дыханием там, где остался отпечаток копыта, - и на глазах дракона зазеленела сухая былинка, развернула зелёные листья, выбросила нежный бутон, распустившийся светлым цветком.
- Так из сухой былинки может распуститься прекрасный цветок души.
Дракон не понял, что хотел сказать кирин, - то ли "если глядеть в небо - не увидишь грязи", то ли что люди вроде этих хрупких цветов, вспыхивающих цветением и сгорающих так быстро, но впечатлился.

* * *
- Сакуры опадают, - сказал в один из дней кирин и замолчал.
Дракон уже успел усвоить, что расспрашивать бесполезно, а прямо говорить дивный зверь небесный совершенно не умеет, выражаясь исключительно иносказательно. Так что его "сакуры опадают" наверняка имело какое угодно значение кроме признания того, что недолговечные цветы и вправду осыпаются. Может, потому и грустил кирин? Увядание всегда печалит, пусть оно и неизбежно.

Кирин подолгу порой глядел в небо, и небо отражалось в его глазах - драгоценное, золотистое... и недостижимое. На дне золотых глаз таилась печаль.
Дракон не спрашивал, отчего - ему было довольно того, что иногда кирин позволял себе отдыхать в кольцах змеистого тела, зная, что к дракону-то никто не осмелится приблизиться. Небесный зверь укладывал голову на чешуйчатый бок, прикрывая веками мерцание золота глаз, а дракон вдыхал запах свежего снега и цветов сакуры, которыми пахла грива кирина, боялся шевельнуться, чтоб не потревожить, - слишком редки, слишком ценны были эти мгновения полного доверия.

Дракон протиснулся меж деревьев, задевая боками, ломая ветви, - и замолчали птицы, и прочь метнулся странный полупрозрачный зверёк, вившийся у ног кирина.
Кирин вновь гулял в дальнем конце громадного парка, в этом месте больше похожего на лес, внимая пению птиц.
Кажется, общество людей тяготило его - небесный зверь предпочитал одиночество, но, верный данному слову, изрядную часть времени находился рядом с князем.

Кирин повернул было голову - и шарахнулся в сторону, прижав уши, фыркнул гневно.
- Я тебе добычу принёс, что не так? - обиделся дракон, кладя наземь маленького оленя.
Кирин одарил его нечитаемым взглядом, хлестнул себя хвостом по бокам. Подошёл, осторожно ступая, опустил голову и толкнул носом мёртвого оленя.
Дракон, увидев недвусмысленно наклонившийся в его сторону рог, предпочёл промолчать и отодвинуться. Не ест?.. С такими-то зубами, зубами хищника - неужто травкой питается? Правда, дракон вообще ни разу не видел, чтобы кирин ел. И звери его любили...

А кирин издал странный звук, похожий на стон, толкнул снова носом оленя, не обращая внимания на то, что измазался в крови. Неярко засветился вдруг рог, и постепенно бело-золотистое сияние охватило всего кирина, а с него перешло на мёртвого зверя. Исчезли страшные раны от драконьих клыков, с хрустом выправилась шея.
И мёртвый олень шевельнулся, замычал жалобно. Кирин подтолкнул его носом, и олень неловко подобрал под себя ноги, поднявшись, шатнулся. Кирин подставил плечо, и маленький олень, утвердившись на ногах, сделал шаг, второй... Обернулся к небесному зверю в нерешительности... потом отвернулся, скакнул - и исчез в кустах.
- Я не убиваю живое, - сказал кирин, опускаясь наземь, неловко подвернув ноги и укладывая устало голову на землю.
Дракон даже головой потряс - может, примерещилось ему?.. Мёртвого зверя оживить!
Подобрался было ближе - кирин скосил на него золотистый глаз, раздул ноздри сердито.
- Кровью пахнешь...
Пришлось дракону искупаться в озере, распугав разноцветных карпов, а потом тщательно почистить о песок когти - лишь после этого кирин, казалось, задремавший, подпустил его к себе.
Дракон привычно уже свернулся вокруг, подышал на гриву кирина - та, разноцветная, легкая, взъерошилась и распушилась во все стороны. Дракон полюбовался, потом спросил осторожно:
- Сердишься?.. Но я же хищник, убивать ради пропитания - в моей природе.
- Ты убил не для себя, - отозвался кирин глухо, - кажется, сил у него и впрямь не было, воскрешение далось тяжело. - В твоей природе нет твоей вины, но я... я не могу убивать.
- А суд? - озадачился дракон, слыхавший от птиц о том, что кирин порой является на княжеский суд, и решение его не оспорит и сам князь: небесный зверь чует ложь и никогда не ошибается. - Ты ведь наказываешь виновного, убивая.
Кирин попытался пригладить гриву, потёршись о драконий бок, но сделал только хуже.
- Кирин - хранитель закона и вершитель правосудия. Я вправе выносить и исполнять приговор. Воскрешение - против законов природы, и я готов понести наказание... Но ты убил для меня, из-за меня, я виновен в смерти этого оленя, а это... невыносимо. Неправильно.

То есть нарушить закон ради того, чтоб исправить другой, нарушенный ранее? Нет, драконам мысли небесных зверей не понять...

Быть может, правитель под покровительством кирина и объединил бы под своей рукой все маленькие княжества и сделал бы сильной свою страну, но случилось иначе. Единственный сын был у князя, наследник взятых под руку земель... Единственный сын, любимый.
Не уберёг... и выкупом за его жизнь стала жизнь хранителя-кирина.

Дивный небесный зверь не приемлет подлости, но и его можно убить - именно подло; от человека не защитит и броня драконьей чешуи.
Особенно от того, кому верил. Кирин слишком поздно почуял вкус лжи в словах и мыслях. Да и стал бы он нападать, поклявшись - защищать? Жизнь кирина - за жизнь ребёнка, из рук которого он, сторонящийся людей и в особенности - их прикосновений, принимал лакомства...
Взвившийся было на дыбы кирин рухнул на бок неловко... и больше уж не поднялся.

Дракон почуял, как вздрогнул мир, почуял его горе - ушло небесное, чистое существо - и в ярости и боли едва не разрушил город. Гнев богов был бы уже потом, а сейчас так хотелось выплеснуть это непривычное, когтистую лапу, сжавшую сердце так, что невозможно становилось дышать! Взвыли ветра, скручивая кольцами вихри - будто змеи диковинные, срывая черепицу с крыш, ломая ветви деревьев; из низко стлавшихся туч полил дождь, и река вышла из берегов. Природа отозвалась на неосознанный зов владыки вод и ветров.
Дракон убил бы человека, из-за которого погиб тот, кем владыка ветров, нежданно для себя, дорожил более всего на свете, дорожил ничуть не меньше, чем собственной свободой... Но человек благоразумно погиб раньше, и кирин не успел стать ему проводником, и мстить оказалось некому, а мстить целому городу... померещился на миг золотой печальный взгляд - и взбешённый дракон отступил, разрушив не так много, как мог бы. Забрал бы хоть тело кирина - не место ему там, не должно спать среди людей, - но небесный зверь рассыпался роем огоньков, будто и не было его никогда...


Куда уходят после смерти божественные звери? Кирин ли выбрал воплотиться человеком, одним из тех, кого хранил когда-то, да так и не сумел понять, ками ли даровали ему как награду или, напротив, наказание, кто этих богов разберёт... Но вместило бы тело человеческое суть драконьего родича, зверя небесного?.. Потому и воплотился кирин в мире более тонком, в мире душ.
Тот, кто назвался в Обществе Душ Ренджи, просто пришел вслед за ним: драконы, будь они восточными или гайдзинскими, не терпят терять своё, а кирин был единственным его другом. Чем-то вроде того сокровища, что собирают гайдзинские драконы, тщательно храня его ото всех... Что с того, что восточные драконы не собирают злато и драгоценности? Если дракон кем-то заинтересовался, к кому-то привязался, он так просто его не отпустит и отобрать никому не позволит.

Моё - и я никому не позволю это отнять!

Драконы умеют ходить меж мирами, этот дар для них естественен, как негаснущее пламя в груди.
Но, придя вслед за кирином, дракон не ожидал, что позабудет всё - кем был, за чем... за кем пришёл, зная себя душой человеческой, не драконьей. Человеком оказалось быть так странно, что легче было вовсе не помнить ничего. Он рос как человек, и даже в небо взглянуть лишний раз было недосуг - слишком был занят тем, что просто пытался выжить в Руконгае, а самой заветной мечтой было досыта поесть. И никаких снов-воспоминаний ему не снилось... лишь иной раз гнался за чем-то во сне, каждый раз не успевая поймать, и просыпался с колотящимся сердцем и странным чувством утраты, что, прочем, быстро проходило. Как можно печалиться о том, чего не помнишь?

Но сжалось больно, странно сердце, когда он впервые увидел новоявленного брата Рукии, отбирающего то, что Ренджи считал своим, - князь бесшумно прошёл-проплыл мимо, вовсе даже не глядя... А Ренджи силился глотнуть воздуха, непонятно почему ставшего вязким. Казалось, он вот-вот вспомнит что-то очень важное... Но не вспомнил.

...И не ждал, что вспомнит, лишь стоя напротив - глаза в глаза, клинок против клинка... Почуяв привкус знакомой силы на губах, развернувшейся крылами, впервые не спрятанной под незримым покровом, - и даже сам мир, кажется, дрогнул.
Но здесь, в этом мире, Рукия стала его другом, и, раз отступив, позволив её забрать ("Ведь такая удача раз в жизни бывает, войти в семью аристократа - не шутка, Рукии повезло, что она так похожа на покойную жену князя", - убеждал сам себя Ренджи, борясь с ощущением, что бросил подругу и теперь потерял её насовсем), на сей раз Ренджи уступить был не готов.
Своё драконы не отдают!
И поздно отступать, даже когда приходит осознание кто ты. И кто - напротив. И тщетна попытка разглядеть пламя в том, кто стоит над тобой, поверженным... Ренджи и впрямь погнался за отражением, пытаясь дотянуться до того, чего и быть не могло...
Ныне рядом с кирином расцветают лишь цветы из металла.

Обида прошла, когда ожёг запоздалый страх потерять, едва найдя, - и Ренджи преданно дежурил в госпитале у дверей палаты командира. Если кирин - хранитель правосудия, как это его воплощение могло пойти против закона? Даже если закон этот оборачивается против названой сестры, которую полвека оберегал. Ибо кто же будет соблюдать закон, если не блюдёт его сам хранитель! Против своей сути не пойдёшь при собственном желании...
Мог ли Ренджи знать тогда, что сам окажется на месте тайчо, во время восстания занпакто пытаясь остановить его, нарушающего закон, идущего против Готей, молчащего в ответ на все слова и увещевания?
Впрочем, то будет потом.

Душа жива горящим в ней пламенем, но и негасимый огонь умирает подо льдом. Кирин - неподкупный судья и страж закона, но того, что он дальний родич буйным драконам, родич по тому пламени, что живет в груди, не отменить. От реяцу капитана выстывал воздух, становясь хрупко-морозным, режущим, отчего трудно было вдохнуть... Ледяная сила - и огонь в груди. И... ведь там, под ледяной сдержанностью, под гордостью и непримиримостью - всё ещё есть, не угас тот самый свет, тепло сияния души?..

Не жемчужно-белый кирин ныне, зверь небесный, - человек.
Вместо рога - клинок. Вместо брони чешуи, разноцветной гривы, вместо золота глаз - хрупкий человеческий облик, ткань одежд и серые глаза, как хмурое небо.
Но как прочие не видят сложенных белоснежных крыльев силы за спиной?..

Дракон привязался к небесному зверю кирину так, как только могут вообще привязаться к кому-то драконы, не признающие даже уз родства. Что такое дружба, драконы тоже не слишком понимают, да и очень уж разными они были - дракон и кирин, и сам дракон почитал небесного зверя чем-то вроде сокровища. Своего сокровища.
Для Ренджи, не помнящего себя так долго, привязанность в прошлой жизни в этой вылилась в тайное восхищение, желание тянуться вслед, не подвести, заслужить когда-нибудь похвалу и увидеть улыбку в непроницаемых глазах. Восхищение едва не обернулось ненавистью, когда пришлось встать напротив, клинок против клинка, но ненависть вспыхнула - и перегорела, там, на горе, где недостижимый идеал, холодный и совершенный командир позволил себе быть человеком (о том, что случилось это не раньше, чем стало ясно, что Рукия ни в чем не виновата, она оказалась лишь игрушкой в чужих руках, Ренджи старался не думать), спася Рукию и не сумев уйти от удара сам. Или... позволил другим увидеть себя таким, каким был на самом деле.
А стоило чуть поразмыслить - до этого всё было как-то некогда, сперва незваные гости в Сейретее, потом - спасение Рукии, потом поединок с собственным командиром, потом злосчастная гора, где сперва едва не угробили Рукию, а потом - её брата, - и в выказываемое равнодушие и холодность Бьякуи верить уже как-то не получалось. Полвека заботиться о названой сестре и оберегать, а потом так легко отказаться? Наказать подчинённого за неповиновение - и почти просить: "Не вставай"?

И что ответить на вопрос: "Почему ты здесь?", если сам ответа толком не знаешь?

Ренджи дежурил в госпитале под дверями палаты, лишь иногда отлучаясь к отряду; Бьякуя молчал, больше не заговаривая с тех пор, как исчез рыжий раздражитель; раздумывая о чем-то, подолгу отрешённо глядел в распахнутое окно.
За окном шёл дождь, будто Ренджи по-прежнему мог повелевать ветрами и водами, а те - почти-живые, почти-одушевлённые - отзывались на растерянность, злость и обиду владыки...

Желания, одолевавшие человека, дракону в голову бы не пришли, и Ренджи пребывал в растерянности, зная себя человеком и драконом разом, разрываясь между двумя сущностями. Дракону довольно было близости дивного мудрого существа - насколько могут дружить дикий дракон и любимец небес кирин; человеку же хотелось большего: ощутить чужое тепло, разделить пламя. Хотелось близости, теперь недостижимой - куда как легче кирину и дракону, что свободны от обычаев людей! - настолько, насколько возможно. "Насколько" - Ренджи не задумывался. Если б позволили только - быть рядом...

Даже сесть сам Бьякуя смог далеко не сразу; помощь Ренджи принималась без ложной гордости, хоть и так же молча - приходилось угадывать всё самому. Чувствуя живое тепло тела под тонкой тканью юкаты, Ренджи обмирал - не будь командир ранен, никогда не было бы дозволено такое - не спешил отнимать руки. Бьякуя молчал, будто и не замечал длящихся дольше необходимого прикосновений. И мстился от волос прежний запах снега и цветов...

Но уже через неделю тайчо банально и совершенно несолидно из госпиталя сбежал. То ли через открытое окно, то ли мимо задремавшего фукутайчо умудрился пройти незаметно - как, как он, Ренджи, мог пропустить раненого, при нём даже не встававшего ещё?.. Рукия сперва прибьет, потом уж оправдания выслушать подумает...

Кое-что мог бы рассказать Ханатаро, перебоявшийся и напрочь свой страх перед сильными мира сего изживший, но не растерявший умения сочувствовать, - только кто б его спросить догадался?

Возвращать беглеца не стали - Унохана-тайчо лишь послала в поместье скромного и незаметного офицера Ямаду Ханатаро, обмолвившись о добрых делах, "которые всегда наказуемы". Ханатаро краснел, бледнел, но всё же слово в слово повторил и о "безрассудных мальчишках", и о надлежащем исполнении врачебных рекомендаций, не забыв пригрозить от имени главного врача возвращением в госпиталь при их невыполнении. Бьякуя выслушал молча, даже ладонь на рукоять отложенного было меча, который чистил любовно, положить себе не позволил.
Для Ренджи, явившемуся сюда в поисках блудного тайчо, тоже нашлось послание: командир, мол, ваш, Абараи-фукутайчо, вот и приглядывайте, чтоб глупостей ещё больших не наделал! Не понять, то ли от Уноханы, то ли уж от самого Ханатаро, который видел, что Бьякуя белее собственных домашних одежд.

А Ренджи потерянно, сам не зная, что ему со своими чувствами делать, ходил по пятам за тайчо, выдумывал себе поручения, чтобы в рабочее время оказаться в поместье: человеческая оболочка оказалась так хрупка!

Если потеряю опять, где я буду тебя искать?..

Без драконьей брони рождённый некогда кирином стал уязвим. Ренджи норовил выхватить даже поднос с чаем из рук слуг, самому подать, подушку для сиденья подложить, чуть не под руку поддержать - правда, за такое уже можно было и собственных конечностей не досчитаться: Бьякуя, до этого Ренджи и не замечавший почти, мигом выпал из своей печальной задумчивости, осадил ледяным взглядом.
Ренджи руки убрал и для верности даже за спину спрятал.

Тайчо не преминул выбить из него все эти глупости на первой же тренировке, где уже на второй минуте Ренджи перестал сдерживаться (как же так, тайчо только из больницы, чуть не ветром шатает!), на пятой - пожалел, что вообще продемонстрировал банкай, а потом обозлился так, что и думать забыл о желании оберегать.

Бьякуя, как видно, рассуждал очень просто: есть банкай, хватает наглости на командира с ним нападать - изволь этот самый банкай теперь тренировать и совершенствовать.
У тайчо вообще был дар выводить людей, в частности, собственного фукутайчо, из себя.
Извалянный в песке тренировочной площадки и изрядно помятый Ренджи, открыв было рот, чтобы высказать всё, что о методах некоторых думает (и плевать, что это снова грозит сакуроцветением!), тут же закрыл его, встретив взгляд чёрных от расширенных зрачков глаз.
Злость тут же схлынула, ушла водой в песок. Вот ведь гордец...

Ренджи упрямо, едва не наступая на пятки, прошёл к дому вслед за Бьякуей - очень прямая спина, нарочито твёрдый шаг... не свалился бы по дороге! Упрямец... рогатый.
Тайчо даже не оглянулся и вообще будто не заметил - глядел перед собой. Ренджи дальше не пошёл, убедился, что Бьякуя благополучно исчез в доме, потоптался немного подле - да дела отряда сами не сделаются, и тайчо опять же недоволен будет - и всё же отправился к осиротевшим без командира подчинённым. Тренировать убийственные взгляды в стиле самого тайчо и подкреплять их крепким словцом, а то и тумаком - уже от себя.

Впрочем, болеть долго командир себе не позволил, вскоре уже явившись в офис.
Ренджи, старательно не замечавший, как тайчо, вставая или садясь, стискивает зубы, и что ходить по офису ему легче, чем сидеть, сохраняя привычную осанку (проклятое Шинсо!), вздохнул с облегчением. Тайчо снова прежний, и вот эта странная печальная раздумчивость, почти пугавшая, вроде бы ушла...
Оставались, правда, взгляды - редкие, но исполненные терпеливого ожидания.

Слова рвались с языка, но Ренджи молчал.
Не подойдёшь же к тайчо, не скажешь: "А помните, как вы меня за загривок трепали? Воспитывали... А клыки у вас были - во! И грива пушистая, разноцветная..."

Лежала на столе Бьякуи деревянная фигурка, вырезанная Ренджи за время бдения под дверями палаты, - змеистый дракон: едва намеченные чешуйки, волнистые линии гривы, когтистые лапы, обнимающие жемчужину, - тёплое дерево под ласкающими рассеянно пальцами.
То и дело косясь в сторону тайчо, отвлекаясь от своих бумаг, Ренджи порой встречал задумчивый взгляд.
Двое ждали, терпеливо ждали один другого, не делая шага навстречу, не желая неволить, не желая выглядеть глупцом, если второй - не помнит.

...А где-то - алый закат, и навстречу умирающему солнцу по воде как по суше, по алой солнечной дорожке ступает кирин, гордо неся увенчанную рогом гривастую голову, и плывет рядом медно-бронзовый дракон - навеки неразлучны.