Глава 1Глава 1.
1.
Маггловский Париж.
По темной улице шла ведьма с двумя грифонами на поводке. Ведьма была одета в обычную маггловскую одежду – куртка, джинсы и белые кроссовки со светящимися полосками – но в том, что это ведьма, у Джессики не было бы сомнений, даже если бы рядом не вышагивали два грифона, сложив крылья на спине, тяжелой и ленивой львиной походкой…
Джессика видела, что женщина – ведьма. Никакая маггловская одежда не скроет твою сущность от другого колдуна. К сожалению, даже живя среди магглов, ты не можешь по-настоящему притвориться одним из них. Магглы-то ничего не поймут, если не будешь делать каких-то вопиющих ошибок (а если будешь делать – тебя просто примут за психа, то есть все равно ничего не поймут), а вот колдун тебя вычислит под любой личиной.
Но интересно, кто же эта женщина и почему она гуляет с грифонами по маггловским улицам… Это серые грифоны, самые мелкие из существующих, но они все равно свирепы и опасны, и подчинить их себе может только колдун, очень искусный в обращении с магическими существами. А гулять с ними так, будто это всего лишь две крупные собаки… Кстати, интересно, кем видят их магглы? Двумя сенбернарами? Двумя мастиффами?
— Рене, подойди сюда, пожалуйста, — позвала Джессика. – Как ты думаешь, что это за порода?
— Ирландский волкодав, — ответил Рене, обнимая Джессику за талию и целуя в плечо. – Здоровенные твари… И как она с ними управляется?
— Да, и я вот думаю: как она с ними управляется? - усмехнулась Джессика, глядя на тяжелые львиные лапы и мощные орлиные крылья грифонов.
— По-моему, таких даже ночью нельзя водить без намордников…
Джессика на миг представила себе, как кто-то попытается заключить в намордники могучие клювы грифонов и вздрогнула: на уроках по уходу за магическими созданиями им как-то раз показывали изображения того, что рассерженный грифон может сотворить с человеком только своими когтями, даже не пуская в ход клюв. Да, их преподаватель, профессор Дарвин, не щадил нервы учащихся… Зато его уроки запоминались и даже такая тупица, как Джессика Блэк, смогла на отлично сдать экзамен по этому предмету. И до сих пор так и не забыла некоторые наиболее интересные моменты… Грифоны – гордые и чувствительные создания, наверняка этой ведьме пришлось долго упрашивать их хотя бы для видимости согласиться на поводки! Но где же она их держит? Неужели в городской квартире? И даже если у нее собственный дом… Она гуляет с ними в маггловском районе – значит, и живет тоже в маггловском районе. Какая эксцентричная женщина!
— Ты дрожишь… Замерзла? – выдохнул ей в затылок Рене.
— Нет. Просто, — она пожала плечами.
Рене не стал расспрашивать что «просто». Они встречались уже три года и он успел понять, что в прошлом его подруги все не так уж просто и практически все относится к разряду «я не хочу вспоминать» или «я не хочу говорить об этом». В конце концов, он знал о ней достаточно для себя. По крайней мере, Джессика считала, что Рене знает о ней достаточно. Он знал, что она по отцу англичанка и в Англии прошло ее детство и юность. Он знал, что ей тридцать три года, что она вдова, что у нее двое детей, мальчик и девочка, близнецы, которые учатся в закрытой школе – он не знал, в какой, когда-то Джессика что-то соврала ему на эту тему, а потом вовсе прекращала любые разговоры, да и не настолько он интересовался ее детьми, скорее ради вежливости спрашивал об их успехах… Он знал то, что было для них обоих более важно – какую она любит музыку. Знал ее манеру игры – не просто знал, а чувствовал. Он один из всего квартета умел играть подобно… не так, но подобно. Он помнил ее любимый сорт чая и всегда держал у себя в буфете пачку. А еще он знал, что ей нравится, когда ее целуют в затылок и гладят по спине. Что еще нужно для гармонии в отношениях?
К тому же он такой послушный. Он так легко поддается простейшим внушениям и заклятьям. Его всегда можно направить, убедить, заворожить. То, что никогда не получится с колдуном. С равным. Ее мать считает, что это скучно и противно – жить с существом, которым так легко управлять. А Джессике это казалось забавно и приятно. Всю жизнь все вокруг управляли ею. А тут – хоть кем-то, хоть в чем-то управляет она! И ей можно не бояться Рене и не тревожиться за него, он никогда не учудит ничего такого… Такого, что ей трудно было бы пережить.
С ним просто. С ним хорошо. Он тоже любит Моцарта… Моцарта, у которого на самом деле были другие имя, фамилия и биография. Моцарта, которого магглы считают своим самым выдающимся композитором, а маги – своим, но жалким отщепенцем. Просто потому, что он писал в иной традиции: не пытался изо всех сил подражать музыке сидхэ, как это принято в магическом мире, а сочинял собственную музыку – но для магглов. Симфонии Моцарта были гимном свободы. Это чувствовал каждый из магов. Каждый, кто его слушал. Именно поэтому никто из них не был равнодушен к Моцарту. Они или ненавидели его, или боготворили. В зависимости от того, как относились к свободе выбора – выбора любви, выбора судьбы.
Даже Сириус, равнодушный к музыке, любил «Сороковую симфонию»… Когда отец настраивал эту сложную маггловскую систему, которую он поставил в доме вопреки протестам матери, не желавшей слушать ничего «неестественного», когда отец доставал из конверта с портретом человека в напудренном парике (так непохожего на реального Моцарта, чей живой портрет подмигивал, заигрывал и скабрезничал с портрета в Галерее Памяти) черный ребристый круг, нежно сдувал с него пылинки, осторожно насаживал на штырь в этом маггловском устройстве, поворачивал какую-то ручечку, и музыка, торжествующая и радостная музыка лилась в комнату, — тогда Сириус проскальзывал в дверь, садился тихонько в уголке, словно стесняясь, что его, взрослого парня, аврора, так притягивают звуки музыки, да еще не «настоящей», а маггловской, к тому же не живой, а в какой-то непонятной записи на черном ребристом круге… Но постепенно он расслаблялся, откидывался, свешивал ногу через ручку кресла, улыбался мечтательно, полузакрыв глаза, а Джесси украдкой любовалась на него и тихо радовалась, что он тоже любит Моцарта, а значит – между ними есть хоть что-то общее – ну, кроме фамилии, конечно. Она и тогда была Блэк, и после свадьбы стала Блэк, только замуж выходила не за того Блэка, за которого хотела.
Джессика нервно вздохнула и откинула голову на плечо Рене.
Надежный Рене. Надежный, как все зачарованные магглы…
Колдунья с грифонами уже ушла и улица была пустынна, если не считать притаившегося на дереве баргеста. Рене и его не видел. А если бы увидел, то решил бы, что это – кошка. Магглы обычно принимали баргестов за кошек. Некоторые особо нечувствительные к магии и невезучие магглы даже пытались подкормить или приласкать такую вот мохнатую киску с круглыми сияющими глазами… М-да. А сытый баргест напоминает уже собаку. Большую мохнатую черную или бурую собаку. С едва заметными в шерсти рожками и круглыми сияющими глазами. «На сундуке сидела собака с глазами, как мельничные жернова…» О, Андерсен конечно же знал, что это была вовсе не собака, а баргест, которого ведьма подчинила себе и заставила подчиниться солдату. Но Андерсен писал сказки для магглов и пришлось придумать собаку. В настоящем варианте – уже не сказки, а просто одной из историй, которые так любил записывать этот датский колдун и летописец, была рассказана настоящая история «Огнива»: про то, как неразумная дочь этой самой ведьмы сбежала с магглом, и родила от него ребенка, лишенного магического дара, а потом вместе со своим магглом была сожжена на костре – как ведьма, правильно! – а мальчика отдали в приют, а после ему была одна дорога – в солдаты, ведь дело-то происходило в одном из вечно воюющих германских княжеств… Ну, а потом ведьма нашла своего внука-маггла и постаралась устроить его судьбу. Одарила его волшебными артефактами, заставила баргестов служить ему и сосватала ему в жены девушку из одной княжеской фамилии – мелкой, как и все германские княжеские фамилии, но простой солдат и на такое счастье надеяться не мог, ему бы умереть лет в двадцать восемь от болезни, или под шпицрутенами, или от пули… А стал помещиком и графом, кажется. Но бабку его колдовское сообщество не пощадило за такие дела. Ей пришлось пройти сквозь Завесу… Худшее из наказаний, которые налагают на провинившегося колдуна… Хуже, чем поцелуй дементора. Ибо поцелуй дементора – это смерть. А Завеса – это вечное скитание в небытии, между жизнью и смертью… Между жизнью и смертью…
— О чем ты мечтаешь? – прошептал Рене, поглаживая ее плечи.
— Прости… Задумалась.
— Ты меня прости. Отвлек.
— Ничего. Это были не самые веселые мысли…
— Пойдем поспим немного?
— Разве что совсем немного… Если я к полудню не вернусь, мама будет очень мною недовольна, — вздохнула Джессика.
— Совсем-совсем немного… А твоя мама не заметила, что ты выросла? Сколько твоим детям?
— Шестнадцать, — улыбнулась Джессика. – Им шестнадцать лет… Но мама ждет вечером гостей и рассчитывает на мою помощь в подготовке вечера. Это мой долг и вообще…
— И вообще. Пошли поспим.
Джессика еще раз взглянула за окно.
Баргест светил во тьме круглыми белыми глазами.
Не самая страшная и не самая хищная из Темных тварей. Убивает не чаще раза в месяц. Охотники на нечисть вовсе ими гнушаются… Слишком легко их уничтожать. В конце концов, работа Охотников – не защищать магглов, а усмирять тех из Темных тварей, кто нарушает равновесие. А если перебить всех баргестов, возможно, равновесие нарушится в другую сторону. И неизвестно, не придет ли на смену уничтоженной слабой нечисти – другая, более сильная и опасная. Ведь все в природе взаимосвязано и все взаимосвязаны в магическом мире. По крайней мере, так им объясняли на уроках Защиты от Сил Зла.
Да. А этот баргест такой маленький…
Значит, давно не питался.
Значит, ищет себе добычу.
Значит, скоро найдет…
Это из-за баргестов магглы считали черных кошек носителями зла. И сжигали бедных зверей на кострах целыми корзинами, предварительно вырвав кошкам ушки. И за деяния черных магов на кострах горели ни в чем не повинные магглы…
— Эй! Что ты там такое увидела? – Рене тоже выглянул в окно и посмотрел в темноту.
— Ничего… Просто мысли всякие глупые. И еще там… дереве…
— А! Вижу. Кошка. Глазки светятся… Интересно, на кого она охотится среди ночи? На каких птичек?
— Не на птичек, Рене… Я так думаю, что не на птичек. Пойдем спать…
Глава 2Маггловский Лондон.
…Если и случались моменты, когда Мэгги Трэймен ненавидела своего парня, так это – когда, как сейчас, она брела по темной улице одна-одинешенька, вздрагивая от каждого шороха – а шорохов было много в июньскую ночь даже на самой тихой улочке Лондонского предместья. Энтони, видите ли, всегда так крепко засыпал после их свиданий, что просто не мог найти в себе силы подняться и проводить ее до дома. И всякий раз предлагал ей остаться до утра у него. Знает ведь, что Мэгги должна вернуться раньше, чем проснется отец, потому что его еще один удар хватит, если он узнает, что его пятнадцатилетняя дочка ночами бегает на свидание вместо того, чтобы спать в своей кроватке и набираться сил перед школой. А отец еще после первого удара не оправился, так что огорчать его никак нельзя. Значит, надо вернуться домой затемно, так, чтобы никто из соседей не видел, и лечь спать, так, чтобы утром выйти из комнаты в пижамке и со спутанными волосами, милой сонной девочкой прошлепать в ванную… И смыть под душем последствия бурной ночи, ибо в Энтони она не могла принять душ из-за его родителей: Энтони встречался с Мэгги в своей комнатке над гаражом, а ванная комната находилась в доме.
Мэгги боялась темноты с детства. Все дети боятся – но она боялась как-то особенно остро. До одиннадцати лет спала с ночником. А потом просто сняла штору, чтобы свет уличного фонаря лился в комнату. Давно, еще когда была жива бабушка, отец водил Мэгги к психологу, чтобы попытаться разобраться с этой проблемой и, может, избавиться от страха… Но визит закончился катастрофой: когда Мэгги попыталась сосредоточиться и представить, чего конкретно она боится, оставаясь в темной комнате, у нее случился истерический припадок. Отец обвинил психолога в некомпетентности, психолог в ответ выдвинул предположение, что Мэгги стала жертвой сексуальных домогательств отца… Было долгое и грязное разбирательство, Мэгги даже положили в больницу для обследования на предмет следов сексуального насилия, но больничный психолог говорил с ней уже не про темноту, а про папу и отношения с ним. Мама у Мэгги умерла, когда Мэгги была совсем маленькой, Мэгги жила с папой и бабушкой, папа не хотел жениться на другой женщине, потому что все еще любил маму и не хотел, чтобы у Мэгги была мачеха… А дураки психологи решили, что все это странно и ненормально. В общем, после всей этой истории отец к психологам стал относиться более чем негативно. И уже не пытался разобраться, почему Мэгги боится темноты. Просто принимал это, как факт, и позволял ей бороться с ее страхом теми способами, которые были ей доступны. Хочет жить без шторы на окне – пусть живет… И отец всегда встречал ее, когда она откуда-либо возвращалась поздно вечером.
А вот Энтони считал, что все это глупости и надо с иррациональными страхами бороться. К тому же он просто ленился ее провожать…
Вообще-то в чем-то Энтони был прав: в их районе лет давненько уже не случалось преступления серьезнее угнанной машины или магазинной кражи, да и такого рода события были редки и обсуждались потом месяцами. Да и идти ей было недалеко – пройти пол улицы да свернуть на другую. И если что – соседи услышат и выбегут, не такой у них район, чтобы отсиживаться за закрытыми дверями, когда на улице кто-то взывает о помощи. Да и фонари у них на улице всегда горели, соседи за этим следили, и…
И все равно было как-то темно. Странно темно. Мэгги подняла глаза к фонарю, под которым как раз проходила. Фонарь горел, но таким тусклым светом, что его не хватало даже на то, чтобы высветить круг на асфальте. И тумана нет, и ничего такого, а фонари потускнели, будто во всех разом снизился накал лампочек, или даже не это – будто что-то снаружи, по эту сторону стекла, всасывало в себя свет, поглощало практически без остатка!
Сердце у Мэгги на миг замерло, затем подпрыгнуло упругим мячиком куда-то в горло и забилось там судорожно, мешая дышать.
Нет, нет, тебе это кажется, тебе это кажется… Все это глупости… Всему есть реальное объяснение, всему и всегда есть реальное объяснение, и не выскочит на тебя из тихого садика соседей никакой мерзкий монстр… Потому что монстров не бывает и уж подавно монстры не станут прятаться с тихих садиках!
Мэгги пошла дальше – чуть быстрее, но все же не так, чтобы бежать, потому что шлепанье ног бегущего человека может привлечь внимание кого-нибудь из соседей – мало ли кто мучается бессонницей? – и увидят ее, бегущую, и узнают, и расскажут отцу – из лучших побуждений или из вредности – а он и так плохо ходит после удара, ему совсем нельзя волноваться! Так что надо идти неспеша, ступать тихо, чтобы ее не было слышно за сонным шелестом листвы…
Шелест листвы.
Нет, кажется, это не листва…
Это странное шуршание…
Будто кто-то ползет следом по асфальту… Длинное тело тихо шуршит…
Мэгги, стараясь не сбиться с шага, прислушалась.
Нет, не ползет.
Будто кто-то ступает следом за ней, шаг-в-шаг, мягко, влажно, неспеша…
Нет, нет-нет-нет, она придумывает! Она все придумывает. Сейчас она обернется, а позади – только знакомая пустынная улица и никого нет, никто не ползет и не крадется…
Надо просто обернуться и страх испарится.
Мэгги судорожно сглотнула, сжала руки в кулаки и резко обернулась.
И замерла в шоке.
В двух шагах позади нее стояла…
Она сама.
Будто отражение в зеркале, но… не отражение, потому что посреди улицы, и объемное, и отражение никогда не бывает таким… таким… ну, перед зеркалом же всегда делаешь какое-то особенное лицо, а вот эта девочка, которая стояла перед Мэгги Трэймен на пустынной сонной улице, в темноте, пожирающей свет фонарей, — эта девочка была совсем как сама Мэгги на неудачных фотографиях: испуганное и недовольное круглое лицо, плечи чуть сутулятся, живот чуть выпирает поверх низкого пояса брючек, и брючки-то ей не идут, и куртка короткая и дурацкая, а про волосы вообще говорить нечего, просто кошмар, а не волосы, плохо прокрашены, свисают жидкими прядями, не удивительно, что Энтони даже и не подумал ее провожать, она такая страшненькая… выпрямиться, втянуть живот… Господи, Боже, что же это такое? Вспомнился фильм «Терминатор-2», который Мэгги в детстве считала самым страшным на свете именно потому, что там этот злобный ртутный робот умел принимать облик других людей и подменял их собой… Но ведь в фильме все придумано. Это всего лишь фильм. Сценаристы придумали, чтобы заработать денег…
Тогда что же это такое перед ней стоит? Не двигается, кулаки сжаты, выпрямилась, живот втянула, лицо испуганное – наверное, сама Мэгги именно так и выглядит сейчас, у нее даже заболели сжатые кулаки, и у той, другой, суставы побелели, так крепко стиснула…
Это галлюцинация? Она сходит с ума? Стоит посреди улицы в двух шагах от своего двойника, смотрит в глаза…
В глаза.
Глаза.
У Мэгги глаза светло-карие, не слишком большие, с короткими густыми ресницами, ну – обычные такие глаза.
А у двойника глаза черные. Полностью черные. Нету ни белка, ни радужки, ни зрачка, только черный выпуклый какой-то пузырь, матовый, противный…
Все-таки робот?
Инопланетяне?
Бежать?
Ноги не слушаются…
Кричать?
Горло как-то сдавило, словно судорожно колотящееся сердце действительно застряло там и перекрыло ход воздуху…
И потом, этого же не может быть, ей снится, должно быть, это просто кошмарный сон.
Мэгги открыла рот, пытаясь все-таки закричать, но смогла издать только сдавленный писк.
Ее двойник тоже открыл рот и…
И рот становился все больше и больше, и больше и больше, и не было во рту ни зубов, ни языка, ничего, только черная воронка, и лицо растягивалось по краям воронки, постепенно деформируясь.
Наверное, надо было бежать… Хотя бы попытаться… Даже если это сон, все равно – от такого кошмара надо бежать и кричать, и тогда наверняка проснешься…
Но у Мэгги Трэймен подкосились ноги и она просто села посреди улицы, судорожно дыша и потрясенно глядя на то, как ее двойник постепенно превращается в крутящуюся воронку, черную изнутри и цветную (в цвет куртки-брюк-кожи-волос Мэгги) снаружи. Потом цветное – то, что снаружи – начало сплетаться в странные узоры, а тело вытягивалось, вытягивалось, и оказалось, что к ногам двойника ведет извивающееся черное… вроде резинового шланга, который тянется вдоль тротуара, и стал заметен только тогда, когда начал покрываться узорами, напоминающими…
Узорчатую змеиную кожу.
Это больше не был двойник Мэгги – это была змея.
Но не настоящая змея, потому что у настоящих змей не бывает такой огромной воронкообразной пасти, и у настоящих змей бывают зубы, и…
Змея нависла над Мэгги, направляя пасть-воронку ровно ей на голову, словно собиралась накрыть ее сверху и втянуть в эту черную воронку.
А Мэгги сидела на асфальте, смотрела вверх, в жерло воронки, и продолжала твердить про себя, что этого не может быть, не может быть, не может быть… А потом послышался топот бегущих ног, крик — «Инсендиум!» — и что-то полыхнуло, будто несколько огненных шаров пролетело над головой Мэгги – в пасть змее, в эту черную воронку, где их тут же закрутило, втянуло… Раздался такой звук, будто лопнула струна гигантского контробаса – низкий, гулкий и мелодичный. А затем змея вспыхнула – по всей длине – будто вдоль улицы, тихой сонной улицы, полился огненный ручей…
Один раз Мэгги видела, как горит бензин. Это было похоже. Только без взрыва, без дыма, и даже без жара – это был какой-то не горячий огонь… Совсем рядом с лицом Мэгги – но она не ощутила жара.
Свет от горящей змеи зато исходил такой яркий, просто ослепительный, и было видно, что длинное тело уходит куда-то в решетку канализации…
Девушка в сиреневом плаще и с ярко-сиреневыми волосами, топоча, пронеслась мимо Мэгги, за ней – высокий мужчина и еще одна девушка, маленькая, с длинными светлыми волосами… Все трое склонились над решеткой. Девушка с сиреневыми волосами ткнула туда чем-то вроде карандаша и выкрикнула: «Конкремаре!»
— Бесполезно, Тонкс! Бесполезно… Это же протей, он уже отбросил щупальце и ушел, — слегка задыхаясь, сказал ей мужчина.
Повернулся и пошел к Мэгги.
Мэгги сидела и ждала, когда же и этот мужчина окажется ненастоящим и начнет превращаться во что-нибудь… Он подошел совсем близко, присел возле нее – Мэгги попыталась отползти в сторону, но руки и ноги плохо ее слушались и она плюхнулась на спину. Мужчина склонился к ней, подхватил под плечи – Мэгги чуть слышно заскулила – притянул к себе, в другой руке у него оказался маленький пузырек из темного стекла, он поддел ногтем пробку и поднес пузырек к губам Мэгги.
— Выпей. Полегчает.
У мужчины были странные желтые глаза – Мэгги не встречала раньше такого удивительного цвета глаз, будто золото просвечивает сквозь янтарь — но это хотя бы были нормальные глаза, а не черные пузыри. И смотрел он сочувственно. И голос у него был добрый.
От пузырька пахло чем-то резким, но свежим, приятным, будто мята и бергамот, и Мэгги вдруг ощутила полное расслабление воли, нежелание думать, и приоткрыла рот, и позволила мужчине влить немного жидкости из пузырька… На вкус жидкость напоминала средство для полоскания зубов. Мэгги поморщилась, но проглотила.
— Умница. Сейчас тебе станет совсем хорошо…
Он улыбался и Мэгги тоже робко улыбнулась ему в ответ. Ей все еще казалось, что она спит и видит сон. Не могло все это быть реальностью… И почему никто из соседей не выбежал? Ведь тут кричали, и полыхали огнем, и этот звук, когда змея вспыхнула, соседи должны были проснуться…
— И мне дай, Ремус. Того, от чего станет совсем хорошо, — мрачно сказала светловолосая девушка, подойдя к ним и тоже присаживаясь возле Мэгги.
— Тебе не надо. У тебя шока нет.
— У нее тоже не будет. Она забудет все…
«Я не забуду. Я этот сон никогда не забуду!» — подумала Мэгги.
Сейчас ей хотелось спать… И все вокруг было – как в тумане… И голоса доносились словно издалека… Странно: она же спит, как во сне может хотеться спать? Но хочется, так хочется… Она закрыла глаза, голова уютно легла на плечо мужчины с золотыми глазами.
— Если заставить ее просто забыть, не успокоив, ей это все будет являться в кошмарах, — сказал мужчина. — Как, собственно, раньше и бывало, пока…
— …пока твой гениальный, но на редкость омерзительный приятель не сочинил очередное гениальное, но омерзительное зелье, — жестко довершила девушка. — Вот интересно, какие побочные эффекты выявятся лет эдак через десять…
— За что ты-то так его ненавидишь? Ты же с ним почти не знакома!
— Он мерзкий. У него отвратительные манеры. У него эта метка на руке… А главное – его ненавидел Сириус!
— Забавно. Я думал, ты скажешь – главное, что у него эта метка на руке. Уже приготовился в тысячный раз спорить… Но против того, что его ненавидел Сириус, у меня аргументов нет, — с горечью сказал мужчина. – Давай, отнесем девочку домой, скоро протеев морок совсем растворится и кто-то из магглов может проснуться.
— А ты знаешь, где она живет?
— Она скажет.
— Она отключилась…
— Не совсем. Она нас слушает… Она не спит.
— А у меня, похоже, все-таки шок, — сказала, подходя к ним, другая девушка, та, у которой были сиреневые волосы. – Вы видели, во что превращается протей? Значит, это правда…
— Да вроде как, именно потому мы за ним и охотились последние недели, — ответила ей светловолосая. — Не для того же, чтобы отжечь одно лишнее щупальце… Чего вы так на меня смотрите? Он ушел еще более голодный. Вылезет в другом месте. И все равно кого-нибудь сожрет. Ну, если магглам повезет, то не чью-нибудь любимою дочурку, а какого-нибудь никем не любимого бродягу. Но кто-то накормит протея уже сегодня.
— Значит, это правда, — повторила сиреневая. — Протей перед нападением принимает облик змеи. Но как Вольдеморт умудрился подчинить себе… протея? Это же невозможно…
— На то он и самый могущественный колдун двадцатого века… И становится все круче и круче. Так, давайте девчонку домой, и сами уходим отсюда, — резко сказала светловолосая.
Мэгги почувствовала, что она взмывает в воздух – мужчина поднял ее на руки.
— Открой глаза. Где ты живешь?
Разжижение воли было полным и абсолютным: Мэгги послушно открыла глаза и так же послушно объяснила, как добраться до ее дома. Хорошо еще ее несли на руках, а не заставляли идти. Кажется, пока ее несли, она совсем заснула… И проснулась уже в гостиной своего дома, на диване. Эти трое были еще здесь – свет они не включили, но каждый сжимал в руке по карандашу, и кончики карандашей ярко светились.
Мэгги попыталась привстать, хотела сказать им что-нибудь – ну, хотя бы чтобы ее не оставляли спать в гостиной, полностью одетую, чтобы не пришлось утром сочинять какое-нибудь вранье для отца, потому что врать изобретательно она не умела – но девушка со светлыми волосами коснулась своим карандашом головы Мэгги, ее губы шевельнулись, произнося какое-то слово… Которое не удалось расслышать: оно потонуло в тишине, словно заполнившей изнутри голову Мэгги.
И Мэгги заснула… Чтобы, проснувшись, уже не вспомнить эту ночь. Однако бегать на свидания к Энтони она перестала. Она почему-то вдруг сильно в нем разочаровалась. Хотя даже лучшей подружке не смогла объяснить, почему.
Глава 3Магический Лондон.
Ему снился Сириус Блэк...
Сириус. Совсем еще юный. Еще школьник. Безудержно смеющийся. Яркие синие глаза, яркие белые зубы, ни единой ниточки седины в черных волосах… На нем была школьная парадная мантия. А галстук в красно-золотую полоску был развязан почему-то и глупо болтался на шее.
— Идем, Луни! Идем! Джеймс ждет, давай же! – произнес Сириус хрипловатым взрослым голосом – такой голос у него был уже после Азкабана, где он надорвал голосовые связки, крича от ярости в своей одиночной камере.
Это несоответствие – юного облика и взрослого голоса – как-то смущало… Было в этом что-то неправильное. Ненастоящее.
— Иди же, копуша! – Сириус протянул ему руку.
И Ремус поднял руку, чтобы уцепиться за руку друга, чтобы подняться – он почему-то лежал, и ощущал себя так странно, словно находился под действием парализующего заклятья. Он попытался дотянуться до протянутой ему руки – и тут гриффиндорский галстук шее Сириуса ожил, превратился в красно-золотую полосатую змею, свился кольцом, потом снова стал галстуком, но был уже завязан, как удавка, и рванул Сириуса за шею – назад…
Красная вспышка…
Сириус падал, падал назад, выгнувшись дугой, падал с болью и удивлением на лице, он падал сквозь древнюю серую шепчущую арку, сквозь Завесу, он падал – а Ремус тщетно тянулся за ним, пытаясь ухватить его за руку, за край мантии, ухватить, остановить… Не успел. Как всегда – не успел. Сириус упал.
А Ремус проснулся.
Тяжело дыша, с судорожно бьющимся сердцем, мокрый от пота, запутавшийся в простынях. В глазах кипели слезы. Он вытер их тыльной стороной руки. Вытер пот со лба. Какая жара… В щелочку между плотными шторами проникало солнце – узкой яркой полосой. Сейчас полдень? Или даже позже? Ремус приподнялся на локте и взглянул на старые напольные часы. Три часа дня. Ничего удивительного, когда ложишься в семь утра… Он потянулся за палочкой, прошептал заклинание – в комнате стало прохладнее. Полежал еще немного, пытаясь как-то придти в себя.
Сны про Сириуса были худшими его снами. Иногда после пробуждения его охватывало такое черное отчаяние, что не хотелось жить. В конце концов, Сириус звал его туда… Туда, где они уже собрались все… И вряд ли там будет хуже, чем здесь. И уж точно – не так одиноко.
Но право на смерть надо еще заслужить… По крайней мере, право на добровольный уход. У Ремуса такого права пока не было. У него было слишком много обязанностей на этом свете. И первая, наиглавнейшая из них – Гарри. Ремус унаследовал ответственность за Гарри от двоих своих погибших друзей. И, хотя он любил мальчика – да и вообще любил детей, – он чувствовал себя обремененным этой ответственностью. Раньше как-то все было проще… Пока он был настоящим оборотнем. Пока он был опасен. Пока ему запрещали даже приближаться к Гарри. И потом – пока Сириус был жив, у него была привилегия крестного, и Гарри принадлежал ему. Потому что лучшим другом Джеймса был все-таки Сириус, а не Ремус. В юности Ремус никогда не был так близок с Сириусом и Джеймсом, как они – друг с другом. И все же Джеймс никогда не был так близок Сириусу, как Ремус в последние два года жизни Сириуса, когда у Сириуса никого не осталось, кроме Гарри, а Гарри – всего лишь ребенок… Гарри не мог понять, что такое – настоящее одиночество, а Ремус мог. Гарри мог быть утешением, но не мог быть поддержкой. А Ремус поддерживал Сириуса. Но не удержал его, когда тот падал сквозь Завесу. Так медленно…
А вот Джеймс и Лили ему почти никогда не снились. Почему-то. Возможно, потому, что он не видел, как они умирали. Но ведь он участвовал в разборе их разрушенного дома. И это он нашел Джеймса… Там, где когда-то была их столовая. На пороге детской. Джеймс упал на пороге детской. И разбитые очки свисали с его лица, дужкой зацепившись за ухо. Он был такой бледный… Белый. Будто обескровленный. А палочка в его руке сгорела – опалив ладонь. Их с Лили положили рядом – прежде чем отправить в мертвецкую при больнице святого Мунго. Когда Лили опустили на землю – Ремус не запомнил, кто, он стоял на коленях возле Джеймса, в шоке от осознания непоправимости случившегося – ее рыжие волосы разлетелись веером и несколько прядей легли на плечо и на лицо Джеймса. Шелковистые темно-рыжие пряди, такие блестящие и такие живые на мертвом белом лице…
Лица мертвой Лили Ремус просто не помнил. Кажется, он так и не решился на нее посмотреть. Он все время смотрел на Джеймса.
Скрипнув зубами, Ремус встал.
Контрастный душ – очень горячий, потом ледяной, потом снова очень горячий, и снова ледяной. Это очень бодрило. Не стал вытираться, прямо на влажное тело набросил халат. Долго и старательно брился и чистил зубы. Сириус никогда не понимал его пристрастия к аккуратности во всем – начиная с бритья и заканчивая тем, как сложены вещи в сундуке. Но Сириус умудрялся выглядеть элегантным и неотразимым, даже после побега из Азкабана и долгих скитаний, даже обросший и грязный. Однако это талант, с которым надо родиться.
Ремус прошлепал на кухню, налил себе воды, добавил двенадцать капель снейпова зелья. Последний рецепт был наиболее удачен: не надо было ничего варить, достаточно капнуть в воду нужное количество специальной настойки – с каждым днем прибывающей луны на каплю больше. Новое зелье напрочь исключило превращения. Ремус больше не чувствовал зов луны. Он не слышал голоса стаи. Ну, а то, что побочным эффектом были судороги и страшные боли в течение трех ночей подряд – так ведь к боли ему не привыкать… У прежних средств были побочные эффекты и противнее, а действие – куда как слабее. Правда, из-за такого успешного действия нового зелья Ремус утратил примерно половину тех вполне удобных для жизни качеств, которые получил, заразившись ликантропией: огромная сила, ловкость, реакция, быстрое заживление ран, острое обоняние и ночное зрение – все это у него было и он с удовольствием этим пользовался. Но уж лучше жить с недостатками обычного человека – обычного колдуна! – только не слышать зов и не бояться, что в это очередное полнолуние зверь все-таки прорвется сквозь барьеры из зелий и заклинаний…
Ремус варил себе кофе, когда в окно влетела сова и запуталась в занавеске. Предусмотрительно сняв кофейник с огня, он осторожно высвободил протестующе вопящую и клюющуюся птицу. Летать по яркому солнцу не любили даже магические совы, а тут еще штора – такое унижение…
Большая ушастая сова. Птица Северины Хьюитт.
Ремус погладил ее по мягким перьям. Аккуратно снял с лапки послание. Прежде чем читать, налил птице воды и накрошил мяса. Он и так приблизительно знал, что там в письме… Северина была таким же, как Ремус Люпин, профессиональным охотником за нечистью. Иногда она предлагала ему совместную работу – если понимала, что с очередным объектом (или объектами) не сможет справиться в одиночку.
А чем еще может зарабатывать на жизнь оборотень? А тем более – профессиональный аврор? В такое мирное время, как сейчас, когда Министерство Магии ставит все возможные препятствия для истинной деятельности Авроров, то есть – не позволяет вычислять и арестовывать черных магов. А уж подавно – в такое мирное время, как двенадцать, десять, семь, пять лет назад, когда черные маги таились и боялись, и министерство официально уволило большинство Авроров за невостребованностью, и надо было как-то зарабатывать себе на пропитание, а некоторым вот надо зарабатывать на пропитание не только себе. Хорошо еще, Министерство ни в какие времена не запрещало преследование и уничтожение вампиров, агрессивных оборотней, огров, троллей, призраков, боггартов и всевозможных злобных представителей многочисленного семейства фэйри, всех, кто охоч до человеческой крови и плоти, а иной раз и на колдуна может покуситься. Правда, на колдунов они покушались редко. Опасная добыча. Куда как проще с магглами. Но магглам нельзя было позволить поверить в существование нечисти, потому что от этого один шаг до осознания истинной картины мира, чего Министерство Магии никак не могло допустить. А потому охотникам на нечисть платили – за каждого уничтоженного, по четкому тарифу, в зависимости от сложности работы. Самое сложное – вампир, самое простое – боггарт.
Да еще и частные заказы случались. Когда какой-нибудь колдун желал без огласки и без взыскания со стороны Министерства стереть следы своей неудачной магической деятельности, привлекшей каких-либо грозных тварей.
Частные заказчики платили больше.
И Ремус мог регулярно посылать деньги матери и сестре. Они обе нуждались в материальной поддержке. Ну, а то, что они не слишком радовались его визитам – к этому Ремус привык уже давно. В конце концов, его ликантропия доставила родителям достаточно проблем. У матери в ее тридцать девять родился второй ребенок, Ремусу уже исполнилось пятнадцать, и Мародеры были ему гораздо интереснее и ближе духовно, чем родители. Сириус, Джеймс и Питер относились к его ликантропии с веселым любопытством и их сочувствие не было тягостным – в отличие от сочувствия, которое из года в год выказывали ему родители, считавшие его ликантропию общей семейной бедой. Когда родилась Кэти – Ремус вздохнул спокойно: теперь родители немного отвлекутся от его персоны на другого ребенка. Но он не ожидал, настолько они отвлекутся… Особенно – мать. Малышка Кэти была тихая и милая, а главное – здоровая… Никакой ликантропии. Никакого воя в полнолуние и угрозы для окружающих. Не нужно было переживать за туманное ее будущее. И понятно, что мать обезумела от счастья. И от страха, что с этим ребенком тоже случится какая-нибудь беда.
Ремус, конечно, не был виноват в том, что его заразили. Но и Кэти не была виновата в том, что старший братец как-то во время приступа вышиб дверь подвала и крушил мебель в доме, воя от ярости… Она тогда испугалась до заикания. А еще сильнее испугалась мать. Кэти была для нее главной радостью в жизни, идолом, божеством, Кэти была для нее всем – всем тем, чем не был Ремус. Кэти была удачным ребенком. Поэтому маму можно понять в ее решении держать Кэти подальше от Ремуса. Отец не поддержал ее в этом решении – и тогда мать с Кэти уехали. Так по вине Ремуса распалась их семья… А вскоре отец умер. В одиночестве. Чего мать и Кэти Ремусу так же не простили. И сам себе он этого тоже не простил.
Половина ежемесячного заработка – сестре и матери. Еще значительная часть – на орудия труда. Одной палочкой и заклинаниями с вампиром не справишься. И с оборотнем тоже. Нужно современное маггловское оружие. Нужны серебряные пули. И фосфорные. И еще много чего нужно – для каждого вида нечисти служило свое оружие… Правда, Ремус все равно мог бы ходить и не в такой потрепанной и залатанной мантии – временами сочувственные взгляды детишек заставляли его краснеть от стыда. Но детишки не понимали истинной подоплеки… Оборотень не может быть прилично одет. Оборотень не может снимать хорошее жилье. Оборотень должен демонстрировать всем окружающим свою запредельную неудачливость. Чтобы не вызвать ненависти большей, чем та, что и так уже встречает его на каждом шагу.
Ремус Люпин жил в очень скромном номере пансиона миссис Мак-Кой в одном из мрачнейших районов колдовского Лондона. Но у него был еще и вполне приличный дом в маггловском предместье. Об этом доме знали только самые близкие друзья. И в Министерстве Магии, конечно, знали, но закрывали на это глаза. Почти все охотники за нечистью вели вторую жизнь среди магглов. Это было им необходимо для их работы. Тесные контакты с магглами. Доскональное знание особенностей маггловской жизни.
Жить среди магглов Люпину нравилось куда как больше, чем среди колдунов. Там все было проще… И соседи симпатичные. И никто даже заподозрить не мог в нем оборотня! Только вот это был не его мир. И он ощущал это каждый миг…
Его мир был здесь. Но здесь ему было одиноко и плохо. Каждый миг с того ужасного дня, когда Сириус Блэк упал за Завесу…
Ремус налил себе кофе, щедро положил сахар, размешал, сделал первый глоток – и только тогда развернул послание Северины.
«Сегодня в 18.00 буду у тебя. Срочный заказ в Норфолке. Анима-вампиры. Сделать надо сегодня же ночью. 300 галеонов за голову. 7 голов. Встреча с заказчиком – после захода солнца».
Ремус усмехнулся и с удовольствием глотнул еще кофе.
Встреча с заказчиком после захода солнца… На их языке это значит, что заказчик – вампир. Иногда приходилось идти на подобные компромиссы…
Анима-вампиры. Особая разновидность вампиров – восставшие из мертвых, но не обретшие сознания. Настоящий «высший» вампир получался при обмене кровью между вампиром и посвящаемой жертвой, плюс – при условии согласия жертвы на принятие темного бессмертия. А при попытке насильственного обращения становились вот такими… Бессмысленные твари, прожорливые, жестокие, жадные и неосторожные. Убивают без разбора людей и животных.
Настоящие, или «высшие», вампиры соблюдали Закон Маскарада, редко когда брали крови столько, что это могло привести к гибели жертвы, и всегда накладывали заклятие забвения, а если убивали – то соблюдая целый ряд правил и предосторожностей. Что не делало их приятнее – ведь они все равно убивали, и убивали много! Но высшие вампиры хотя бы не представляли настоящей угрозы колдовскому сообществу, пока не расплодились настолько, чтобы предпринять еще одну попытку открытой конфронтации – той бойни в пятнадцатом столетии им хватило, тогда погибли все Древние, а нынешние уже не могут сравниться с ними силой и возможностями… Высшие вампиры жили осторожно и скрытно. Колдуны, подобные Ремусу, охотились за ними, но только потому, что законы в отношении этих тварей с пятнадцатого столетия не менялись, да и потом – охота на высшего вампира была интересным и рискованным развлечением: чего стоит только вычислить его!
Но анима-вампиры – совсем другое дело. Анима-вампиры не знали никаких законов и не накладывали заклятий на тех, кто их видел. Впрочем, те, кто их видел, редко оставались в живых… Высшие вампиры их ненавидели и старались уничтожать – разумеется, не из-за осуждения их неблаговидных поступков, а из страха, что анима-вампир может попасться магглам и тогда есть шанс, что магглы все поймут. Поймут, каков на самом деле этот мир. И колдуны охотились на них – даже активнее, чем на высших. Ведь анима-вампиры тоже умели создавать себе подобных. Собственно, каждый убитый ими человек на третью ночь поднимался таким же… Все маггловские легенды об эпидемии вампиризма имеют в своей основе реальные истории об анима-вампирах. И если для высшего вампира создание подобной твари было редкостью и практически несчастным случаем, то для анима-вампира создание себе подобных было частью существования. Они были – как чума, как пожар… Заведется один – и через две недели их будет уже дюжина, и каждый новый создаст еще дюжину…
Забавно, что магглы в своих книгах давно уже слили черты анима-вампиров и высших вампиров. Но восприятие магглов – это уже другой вопрос и другой предмет… А Ремус Люпин в течение целого года преподавал защиту от сил зла. И это был единственный предмет, который его по-настоящему интересовал.
Дамбльдор взял его специально именно тогда, когда Гарри Поттер пошел на третий курс, когда по программе проходили всевозможную нечисть. То, в чем Люпин действительно разбирался. На четвертом курсе его в любом случае собирались заменить Аластором Грюмом, потому что в программе были заклятья и защита от черных магов… Так что Северус Снейп лишь немногим ускорил уход Люпина из Хогвартса, когда выдал тайну его ликантропии.
Правда, Ремус все равно злился на Снейпа. Хоть и понимал, что причиной его предательства была не прежняя детская ненависть и не зависть к его популярности среди школьников, а вполне искреннее опасение за жизнь и здоровье подопечных. Чего они, эти самые подопечные, разумеется, не поняли и не оценили. Милые детки… Рассмеявшись от удовольствия при этом воспоминании – ах, как же Гарри ненавидел Снейпа, за все, и в том числе за то, что Снейп предал профессора Люпина! – Ремус достал из ледника бекон и принялся нарезать его тонкими ломтиками – для яичницы. Раньше после приема утренней порции зелья его часа четыре тошнило так, что он даже подумать о пище не мог. А теперь – ничего. Всего каких-то сорок минут прошло – а уже есть хочется. Снейп, конечно, гений…
До прихода Северины еще почти два часа. Надо проверить арсенал. Если чего не хватает — он еще успеет сбегать купить. Знакомый торговец маггловским оружием всегда к его услугам.
Вампир платит колдунам за уничтожение анима-вампиров только в одном случае: если эти твари – результаты его неудачной деятельности… Убивать собственных «птенцов» трудно и ослабляет вампира. Даже если птенцы – такие вот ущербненькие… К тому же, если их много, а семь – это много, то вампир в одиночку с ними не справится. А посвящать других вампиров и просить их о помощи тоже не будет, потому что по их законам за подобные промахи и за угрозу Маскараду полагается суровое наказание.
Семь. Этих тварей семь.
А следующей ночью их может оказаться больше, чем семь… Может быть, они успели кого-то еще убить и у этого — или этих! — как раз придет время подниматься.
Скоро годовщина смерти Сириуса. Чем ближе становилась роковая дата, тем более несчастным и злым чувствовал себя Ремус. И тем больше радовался возможности кого-нибудь убить. А заодно и рискнуть. Благородно так рискнуть…
А вдруг, ему повезет?
В смысле… не повезет? Хорошо так не повезет? И он даже не будет виноват, он ведь всего лишь выполнял свою работу…
И тогда в последний свой миг он успеет ухватиться за руку Сириуса.
Глава 4Наверное, Чарли следовало пройти мимо Перси, как мимо пустого места, как это сделал отец, когда они столкнулись в Министерстве магии. Но Чарли не смог. Он сбился с ровного шага и даже чуть-чуть отстал от отца, когда они проходили мимо Перси, да и Перси в свою очередь остановился и проводил отца взглядом, будто хотел что-то сказать… Но не решился. И немудрено: выражение лица у Артура было совершенно каменное. А у Перси – замкнутое, злое и несчастное. И Чарли не выдержал: ободряюще улыбнулся ему и кивнул. Перси не улыбнулся, но тоже кивнул в ответ. А потом они пошли в разные стороны. Чарли за отцом – в отдел. А Перси по своим рабочим делам, которые он считал настолько важными, что ради них рассорился с семьей.
Чарли до сих пор не мог понять, как это с ними случилось. В их семье просто не могло произойти такого серьезного конфликта, это было не похоже на них – ни на кого из них – так сильно ссориться и так долго помнить обиды. Сначала он вовсе не придал значения известию о том, что Перси ушел из дома и поссорился с родителями. И чем дальше заходил конфликт – тем больше Чарли удивлялся. Он даже пару раз порывался написать Перси, чтобы вразумить его… Но обычной коротенькой записочкой, какие он посылал родителям, тут было не обойтись, а на длинные письма у Чарли просто не было времени. Ни разу за два года не нашлось времени на длинное, серьезное письмо… И теперь Чарли чувствовал себя в чем-то виноватым перед братом. Перси всегда был таким странным, таким закомплексованным. В общем, совсем не таким, как все они. Будто не их породы, хоть и такой же рыжий, как все Уизли. Временами Перси казался Чарли не очень-то счастливым мальчиком. А сейчас оказался еще и выброшен из семейного гнезда. Правда, сам Чарли с девятнадцати лет жил вне дома, но у него все было иначе, да и не ощущал он себя выброшенным. А с Перси дело обстояло как-то совсем нехорошо…
Чарли решил, что непременно надо будет поговорить с Перси. Не сейчас, конечно, не следует раздражать лишний раз отца, он и так постарел за последний год, и выглядел таким измученным и утомленным, что Чарли не хотел бы причинить ему ни малейшего огорчения, а он огорчится, ему будет неловко, если Чарли остановится и заговорит с Перси – с Перси, который с отцом не здоровался! Но потом – потом надо будет зайти к нему домой и поговорить. Не читать ему нотации, а просто поговорить. Перси поступает гадко и глупо, но какие-то причины для этого у него есть. Не может не быть. И если спокойно во всем разобраться, может, проблему удастся решить и Перси помирится с родителями.
Но пока Чарли надо было на пятый этаж, в Департамент международного магического сотрудничества, куда он привез финансовые отчеты о проекте: неприятный визит, Чарли ничего не понимал в финансах, а наверняка придется о чем-то беседовать с кем-нибудь из занудливых чиновников, которые ничего не знали о зоомагическом мониторинге драконьих популяций, но зато запросто могли начать задавать вопросы, из-за которых даже директор их заповедника, академик Раду Мобеску, мог бы ощутить себя клиническим идиотом и впасть в ярость. По крайней мере, Чарли всегда злился на чиновников с их дурацкими вопросами, хоть и не умел впадать в ярость так живописно, как академик Мобеску.
А после пятого этажа нужно было еще на четвертый, в Департамент по надзору за магическими существами, отдать копию материалов для научной конференции, которая должна была начаться через четыре дня и ради которой, собственно, Чарли приехал в Лондон.
Если он доложит удачно, то степень доктора магии (специальность – магические существа и прикладная анималистика) замаячит уже совсем близко. Пора. Получить степень давно уже было нужно. Ну, если сказать правду, то по возрасту он все еще был одним из самых молодых аспирантов академика Мобеску. И в ученом мире хватало умных и знающих специалистов много старше его, которые степень еще не получили. Так что вроде бы можно и не торопиться. Нынешний доклад подводил итог трехлетним наблюдениям за охотой драконов, и он сам знал, что работа получилась качественная. Настоящая работа. Он почти не оставил белых пятен в области пищевых предпочтений европейских драконов. Кое-что оказалось полным сюрпризом даже для его гениального шефа. Ну, кто бы мог подумать, скажем, что украинские бронебрюхи, самые крупные из всех драконов, способные в громадных когтях утащить морское судно – и не из маленьких! – питаются исключительно подсолнечным жмыхом? Теперь только стало понятно, отчего они появились на Украине лишь немногим более двух столетий назад – когда там повсеместно ввели в культуру подсолнечник! И тот самый скандальный случай, когда бронебрюх уволок трехмачтовую шхуну, получил вполне логичное объяснение. Шхуна с десяток лет до прискорбного события возила преимущественно нерафинированное масло и, должно быть, пропахла им до последней заклепки. Обоняние у драконов отличное. Бедняга попался на запах…
Интересно было бы выяснить, чем питались эти громадины ДО того, как люди додумались выжимать масло из семян желтых цветочков. И где они, кстати, тогда обитали. Если предположить, что на родине подсолнечника… Слухи о громадных драконах в Америке ходили очень давно, но считались полной чепухой. Ведь всем было известно, что в Америке дракон только один – перуанский ядозуб, и самый мелкий из всех. Словом, простор для работы огромный. Что и понятно. Чем больше узнаешь, тем больше видишь того, что еще осталось неизученным.
Мысли о бронебрюхе помогли Чарли выдержать экзекуцию в Департаменте международного магического сотрудничества, а в Департаменте по надзору за магическими существами он столкнулся с шведским ученым Эйриком Ульссоном, который должен был выступать с докладом "Опыт наблюдения за морским змеем на больших глубинах". Эта тема очень заинтересовала Чарли. Хотя его профилем были драконы, морские змеи всегда интересовали Чарли, как ближайшие родственники морских драконов, но – в отличие от них – существа, чья разумность и магические способности до сих пор ставились под сомнение, ибо были совершенно не изучены. Если Чарли правильно помнил, этот молодой швед стал первым, кому удалось вырастить морского змея и изучать его повадки вблизи. Правда, для него не прошли даром частые превращения в кита-касатку. У тех, кто не был анимагом с детства, а начал превращаться уже будучи взрослым, часто случались всякие неприятности такого рода… Но в конце концов, наличие спинного плавника никак не мешало доктору Ульссону выступать с докладом, да и вообще быть приятным в общении парнем. Тем более, Чарли был с ним знаком не только по долгу службы: как-то случилось ему проводить экскурсию по лондонским магическим и маггловским пабам для группы иностранных ученых, среди которых был и Ульссон. Правда, никто из участников того рейда теперь старался о нем даже не вспоминать, ибо для всех это закончилось взысканиями разной степени серьезности. Не следовало им мешать огневиски со сливочным пивом, а потом добавлять маггловского джина и мартини…
Чарли разговаривал с Ульссоном, стоя в коридоре, когда к нему подлетел, трепеща крылышками, бумажный самолетик и клюнул в плечо. Внутренняя почта. Чарли подумал – от отца, но, развернув лист, увидел четкий почерк Перси: «Чарльз, нам необходимо поговорить. Жду тебя в 18.15 в «Бородатой редиске». Отцу не говори пока. Персиваль».
Чарли обрадовался. Он собирался поговорить с Перси, но думал, что ему будет сложно убедить Перси выслушать. А оказывается, Перси и сам хочет пообщаться.
В этот момент Перси прошел мимо них с Ульссоном, только хмуро кивнув, словно это не он послал самолетик. А ведь, наверное, прежде отыскал Чарли и убедился, что он не с отцом. И правда ведь глупый мальчишка. Чарли нахмурился.
— Ваш брат? – сочувственно спросил Ульссон. – Я слышал о ссоре…
— О ней, полагаю, все слышали, — сухо ответил Чарли. – А что такое «Бородатая редиска»?
— О, вы лондонец, а спрашиваете у иностранца?
— Да, я не прав…
— Однако я знаю. Это новое вегетарианское кафе. Открылось на месте той замечательной пиццерии, — светлые глаза шведа насмешливо сверкнули. — Помните, где мы три года назад заказали в качестве эксперимента пиццу по-мексикански с «настоящим огненным халапенью».
Чарли вспомнил и захохотал слишком громко для министерского коридора: да, ведь и правда началось все с пиццерии и халапенью!
— Кто ж знал, что эти халапенью окажутся настолько огненными! – тоже рассмеялся Эйрик. — Нам понадобилось столько усилий, чтобы загасить пожар… А нас не поняли и осудили!
— Так пиццерии больше нет?
— Увы. Я хотел вчера привести туда троих коллег… Но там теперь вегетарианское кафе.
— Жаль. Впрочем, я бы все равно не рискнул снова заказать ту пиццу.
— Там все пиццы были такие оригинальные… Наверное, владельцы разорились именно потому, что ни один посетитель не рискнул повторить заказ.
Они снова рассмеялись, а потом синхронно посмотрели на часы.
— Боюсь, мне пора…
— Приятно было увидеть вас, Чарльз!
Чарли подумал было зайти к отцу и все же предупредить его, что у него сейчас встреча и домой он, наверное, придет позже… Но тут же передумал. Отец ведь спросит, с кем он встречается, это естественный вопрос, а вот дальше начнутся проблемы – не врать же? – а правда отцу может быть неприятна. Хоть и не понятно, как можно до такой степени сердиться на собственного сына. Тем более – на дурашку Перси, который всегда ведь таким был… Еще когда Перси был мальчиком, Чарли казалось, что в его душе всегда пасмурно и идет дождь. Чарли чувствовал, что Перси уже появился на свет обделенным чем-то таким, самым важным, благодаря чему жизнь становится многоцветной, интересной и вкусной. И ощущал себя виноватым из-за того, что так и не смог помочь Перси измениться – пока не стало слишком поздно… Или – еще не поздно? В конце концов, Перси ведь еще совсем мальчишка! Может быть, на самом деле это все – не более чем подростковое упрямство и максимализм, а на самом деле он ужасно сожалеет обо всем, что натворил, и чувствует себя одиноким, и…
И в конце концов, последний раз они виделись два года назад, да и тогда почти не общались. А последний раз говорили друг с другом – страшно вспомнить, как давно!
Конечно, Перси ужасно обошелся с мамой. Когда Чарли вспоминал об этом, он чувствовал прилив ярости и ему хотелось как следует двинуть в надменную физиономию братца, а потом отволочь его за шиворот и бросить к ногам мамы, чтобы просил прощения… Но вряд ли мама это оценит. И к тому же Чарли все равно было ужасно жалко заблудшего брата. Они ведь все вместе, как всегда: папа с мамой, и Билл, и Фред, и Джордж, и Рон, и Джинни, и Чарли – хотя он живет далеко от них, он все-таки с ними. А Перси…
Чарли решил, что лучше отцу ничего не говорить пока. Сказать по результатам беседы. Или не говорить вовсе.
И Чарли отправился в «Бородатую редиску», размышляя, кто же умудрился так странно назвать вегетарианское кафе и что означает это название.
Перси уже ждал его. Перси никогда и никуда не опаздывал. Только за столиком кафе он сидел с таким выражением лица, какое могло бы быть у Люциуса Малфоя, попади он на маггловскую дискотеку. Чарли представил себе эту картину – и тихо фыркнул, силясь не рассмеяться. Билли как-то затащил Чарли на маггловскую дискотеку. И это осталось незабываемым воспоминанием. Надо бы рассказать Фреду и Джорджу. Возможно, среди этих их игрушек попадется такая, которая могла бы отправить Люциуса прямиком в один из этих огромных ночных клубов-ангаров, где грохочет музыка и тысячи магглов пляшут в мерцающем свете… Пожалуй, такое было бы достаточным потрясением для этой надменной сволочи. И притом – никакого вреда, просто шалость!
Чарли пересек улицу и плюхнулся за столик напротив брата.
— Привет, малыш Перси!
—Здравствуй, Чарльз, — чопорно ответил Перси.
— Что-то ты отощал и выглядишь совсем зеленым…
— Не надо, Чарли! Вот этого – не надо! – поморщился Перси.
— Чего – этого?
— Строить из себя любящую… любящего… в общем, не надо.
— Хорошо. Не буду. Строить из себя любящего. Что ты хотел?
— Поговорить. Об очень серьезных вещах.
— Говори.
— Не здесь, Чарли. Не здесь, — Перси как-то воровато оглянулся по сторонам и встал. – Пойдем, поищем не такое открытое место… Мне бы не хотелось, чтобы у нашего разговора была куча свидетелей.
— Так их и так уже куча! Ты что, прирезать меня собираешься в укромном уголке? – усмехнулся Чарли.
— Нет, Чарли. Я хочу попытаться спасти тебя… И остальных, если это вообще еще возможно.
Улыбка сползла с лица Чарли и он медленно поднялся.
— Так. Папе с мамой угрожает опасность? Что конкретно ты знаешь?
— Не здесь.
Пришлось проглотить все свои вопросы и идти за Перси – куда он его ведет, в свое новое жилище, что ли?
Перси работает в Министерстве магии и на хорошем счету у тех, кого отец подозревает в содействии Упивающимся Смертью. Они могли пытаться как-то завербовать его. Или он узнал что-то случайно, подслушал или… Не важно, главное – он счел своим долгом предупредить, да иначе и быть не могло, ведь он все тот же малыш Перси, и несмотря ни на что – так уж измениться он не мог, нельзя же перестать любить своих близких, даже если тебе кажется, что они поступают неправильно… Ведь они же не перестали любить Перси, все, даже Фред с Джорджем! Может быть, этот разговор станет первым шагом к примирению!
Насколько серьезная опасность угрожает папе с мамой? Что ж, с любой опасностью они справятся, предупреждены – значит, вооружены. Сейчас главное – что Перси все-таки не так потерян для семьи, как считают папа и близнецы. Папа…
Папа мог бы, пожалуй, усомниться в нынешних намерениях Перси. Но Чарли никогда не понимал старшее поколение и то, с какой легкостью они готовы были друг друга подозревать – ближайших своих друзей, да что там друзей – даже родственников! Сириус так легко простил своим друзьям их уверенность в том, что он действительно предал Поттеров и убил всех тех магглов и Петтигрю… Чарли успел познакомиться с Сириусом Блэком в последний год его жизни, и теперь с благоговением вспоминал погибшего аврора, часто пытался прикинуть его поступки – на себя. Будь Чарли на месте Сириуса (хотя такое страшно себе даже представить) — наверное, тоже простил бы друзей. Но сам он не мог, не считал допустимым подозревать в измене своих друзей… или брата…
Однако он все-таки подозревает Перси, хоть и пытается запинать эти подозрения куда-нибудь подальше, в самый темный и грязный уголок своего сознания. Подозревает… сам того не желая. Правда, больше всего подозревает в том, что Перси интересничает, пытаясь придать важность своей информации.
Связаться с Упивающимися Перси не мог. Он для этого слишком разумен. И еще – он же все-таки Уизли. Он вообще не верит в то, что Упивающиеся снова собрались вместе и готовят переворот! Поэтому и поссорился с родителями. Он просто не верит, как и многие другие. Не верит, что его упорядоченный спокойный мирок в любой момент может рухнуть. Правда, он общается с некоторыми из них… Но все равно – он не мог!
Чарли подавил в себе желание взять Перси за левую руку и отодвинуть рукав вверх… Проверить, есть ли на нем метка.
Нет, нельзя же так! Они скоро все станут параноиками. Подозрительность Грюма заразна. Но у Грюма была тяжелая жизнь, ему можно. Хотя – подозревать родного брата никому нельзя. В прочем, Перси сам виноват – так по-дурацки себя ведет!
— Куда мы идем-то?
— Просто ищу тихое место, где можно спокойно поговорить. Но сегодня, похоже, все дружно решили выйти на улицу…
— Еще бы, вечер хороший… Да, Перси, как поживает твоя подружка? Как ее… Пенелопа?
— Не задавай мне таких вопросов, пожалуйста, — надулся Перси.
— Блюдешь честь дамы или расстались?
— Мне сейчас не до девушек…
Чарли усмехнулся. Бедный Перси! В таком возрасте интересуется не девушками, а пыльными бумагами… От него и пахнет-то пылью да чернилами. Кто из него вырастет? Профессор Снейп? Интересно, у Снейпа была когда-нибудь девушка?
Перси все-таки привел Чарли к себе домой. Воровато оглянувшись, отпер дверь квартиры.
— Ты тут живешь? А зачем было столько секретности? Почему ты не сказал, что мы просто пойдем к тебе?
— Я искал какое-нибудь другое укромное место. Ну, где можно без свидетелей поговорить… Я не хотел вести тебя сюда. Не хотел, чтобы мои соседи тебя видели.
— Так они меня и не видели.
— Мне просто повезло. А на улице сегодня столько народу…
— О чем ты хотел поговорить? Что за серьезные вещи, которые могут спасти нас всех?
— Ты уже знаешь мою позицию по отношению к деятельности наших родителей и к тому, что они поддерживают Дамбльдора сейчас, когда… — торжественно начал Перси, но Чарли его оборвал.
— Да, я знаю твою позицию, не стоит продолжать, а то у меня появится соблазн как следует тебе врезать. Он у меня уже появился. Говори, что ты узнал такого, что нужно знать нам и что может представлять угрозу для папы с мамой.
— Как я могу говорить, если ты не хочешь слушать? Если у тебя появляется соблазн мне врезать? – горько скривился Перси. – Вот, возьми это… Передай отцу. Это послание от очень серьезных людей, имеющих сейчас реальную власть и желающих дать ему последний шанс…
Перси достал из внутреннего кармана маленький квадратный сверток, упакованный в коричневую бумагу, напоминающую почтовую.
— Какие серьезные люди? Перси, с кем ты связался? – встревожился Чарли.
— Просто передай это отцу. Возможно, он все-таки образумится. В противном случае… мне страшно подумать о том, что ждет всю нашу семью!
Чарли протянул руку за свертком, но вместо этого ловким движением схватил левую руку брата, заломил – так, что Перси вскрикнул, — и рывком поднял рукав… Ничего.
— Извини, малыш Перси, — пробормотал Чарли со вздохом облегчения.
— Ты спятил! Ты мне руку вывихнул! – выпалил Перси, отшатываясь назад и прижимая пострадавшую руку к груди.
— Не вывихнул. Ты преувеличиваешь. Так что это такое и кто это тебе передал?
— Отдай отцу! Это для него! Я должен был передать сам, но в Министерстве мне не удалось, он проходит мимо меня, как будто не видит… И мне неловко подойти первым. И домой идти не хочется. Мама… боюсь, устроит сцену.
— Да уж, — Чарли угрюмо посмотрел на брата. – Мама плачет каждый раз, когда думает о тебе. Сволочь ты все-таки, малыш Перси. Давай сюда!
Чарли протянул руку и Перси быстро пихнул ему сверток, словно боясь, что Чарли опять его схватит…
Чарли осмотрел сверток. Жесткий. Прямоугольный. Плоский. Узкий. Что там? Книга? Плитка шоколада? Вот уж вряд ли… Запечатан черным сургучом, но простой круглой печатью, без изображения.
— Так ты не знаешь, что здесь?
— Мне велели передать это отцу. Это последняя надежда сделать так, чтобы он образумился, и спасти нашу семью от дальнейшего увязания в интригах Дамбльдора, — ледяным голосом сказал Перси.
— Ладно. Не хочешь говорить – сам посмотрю.
— Нет! Чарли, отдай отцу!!! – Перси рванулся отнять сверток, Чарли увернулся и отошел к окну.
— Не понесу же я ему неизвестно что…
Чарли надорвал коричневую бумагу.
Внутри была плоская отполированная дощечка. Как странно. Просто дощечка без надписей.
Чарли сдвинул бумагу и прикоснулся пальцами к гладкой поверхности.
И в тот же миг ощутил рывок. Вокруг замелькали цветные пятна, а рука словно прилипла к дощечке… Портшлюс! Это был портшлюс!
Ноги с такой силой ударились о твердь, что Чарли, несмотря на всю свою спортивную подготовку и ловкость, не удержался и рухнул на колени, уронив проклятущую дощечку.
Поднял голову.
…Он стоял на коленях в плотном кольце колдунов в черных мантиях.
Колдунов, смотревших на него с недоумением едва ли не большим, чем он на них.
И почти всех он знал в лицо – пусть даже по фотографиям в газете, по фотографиям в том самом номере, где говорилось о побеге заключенных из Азкабана.
Они все были здесь.
Людовик Бэгмен.
Антонин Долохов.
Беллатрикс Лестранг.
Родольфус Лестранг.
Рабастан Лестранг.
Эйвери…
Руквуд…
Джагсон…
Это напоминало ночной кошмар.
Чарли не мог поверить, что видит их на самом деле.
Всех тех, кого он видел до сих пор только на фотографиях, всех тех, о ком он слышал столько кошмарных легенд…
И многие другие были здесь – кого не было на фотографиях в газете, с кем он был знаком и с кем только раскланивался, и кого он встречал иногда в излюбленных кафе и магазинчиках колдовской части Лондона или даже в Министерстве магии, когда случалось там бывать по делам…
И Люциус Малфой был здесь.
Люциус Малфой. Злейший враг его отца. Недоумевающе смотрел на Чарли своими бледными, прозрачными глазами…
…не больше мгновения. Им всем хватило считанных секунд для того, чтобы осознать и схватиться за палочки.
Чарли успел выхватить свою и ударить ступефаем в Руквуда, стоявшего ближе всего к нему.
Отразить обрушившиеся на него заклятья он просто не мог…
Стрелка с именем Чарли на часах в доме Уизли рывком передвинулась на черту, помеченную: «Смертельная опасность».
Но этого никто не видел.
Был чудесный июньский вечер и в доме не сиделось никому. Даже Молли сидела на скамейке под тентом и вязала свитер: для Чарли на будущую зиму. У Чарли одежда быстро выходила из строя, работа такая… И потом, из всех ее сыновей он наиболее благосклонно относился к ее вязанию. И всегда носил те вещи, которые она дарила.
Глава 5Несколько секунд Перси стоял, потрясенно глядя на то место, где только что был – и исчез – Чарли. Потом медленно опустился на стул. Закрыл глаза. Глубоко вдохнул, пытаясь справиться с обуревающей его яростью. Но все равно не справился… Ему хотелось рвать и метать. Орать и топать ногами. Сломать что-нибудь…
Проклятый болван этот Чарли! Так все испортить! Так всех подвести!
А ты, Перси еще больший болван. Неужели не привык еще к мысли, что ни на кого из этого безумного семейства положиться нельзя? Они всегда все делают не так! Как будто нарочно всеми силами пытаются ему навредить... все испоганить... разрушить его жизнь! Перси с силой сжал кулаки, пусть будет больно! Еще больнее... Больше чем злость – душила обида.
За что?! Ну за что ему это все?.. Почему он родился именно в этой семье, среди этих… Почему? Почему он должен терпеть их выходки, их глупость, их совершенно безнадежную губительную бестолковость? Будь это не его родная семья, — он презирал бы их! Но... Родителей, как впрочем, и братьев, не выбирают. И презирать их он не может, и он может только обижаться и злиться, когда они ведут себя... как всегда! Когда они совершенно не желают ценить его желание помочь им выбраться из того болота, которое затягивает их все сильнее. Другие родители гордились бы им, гордились бы тем, что хотя бы один из их детей сумел выбиться в люди, стать кем-то! А они...
Все, хватит!
Перси потер лицо, отгоняя ненужные мысли.
Не время сейчас жалеть себя. Это бессмысленно и непродуктивно. Он сделал все, что мог. Он пытался помочь им! Значит – не судьба! Значит – пусть все идет так, как идет! Пусть они все живут, как хотят. И пусть – гибнут! Перси вовсе не обязан идти на дно вместе с ними.
Однако же... Придурок Чарли здорово подвел его, ведь они договорились с Люциусом Малфоем, что портшлюс будет передан непосредственно отцу. Перси обещал, что сделает все для организации переговоров между ним и Люциусом, и получилось так, что обещания своего не сдержал... Скверно. Ох, как скверно!
Когда Люциус предложил ему этот план, Перси принял его с радостью и даже с благодарностью, прекрасно понимая, что скорее всего это действительно последний шанс выпутаться и для отца – и для всех остальных… Ведь отец упрям до глупости. Он не стал бы говорить с Малфоем где-то, где их смогут увидеть. Он не пожелал бы открыто признать свое поражение. Он не захотел бы услышать никаких разумных доводов… Если бы только не создалась ситуация, в которой у него не было бы иного выхода, кроме как выслушать. А если бы он выслушал – возможно, он все-таки осознал бы свои ошибки. Возможно... Если в голове его осталась хоть капля здравого смысла. Возможно даже, что Малфой помог бы ему выйти из игры незаметно, так, чтобы это не было нарочито, чтобы все эти его друзья-заговорщики не сразу догадались о том, что он уходит…
А теперь вместо отца перед Люциусом Малфоем предстанет болван Чарли, который понимает разве что в квиддиче да в драконах. И Люциус разозлится. И усомнится в надежности Перси. И правильно сделает – Перси действительно поступил глупо. По-детски. Побоялся подойти к отцу.
Но в конце-то концов, Люциусу можно объяснить, что отец скорее всего отказал бы ему, не стал бы с ним говорить! Передать портшлюс через нейтрального Чарли, который не увяз в скандале так глубоко, как остальные братья, — это было здравой мыслью! Если бы только Чарли сделал все, как надо…
А теперь незачем даже надеяться, что все пройдет хорошо. Чарли наверняка нахамит Люциусу, он не удержится, он ненавидит Люциуса из-за той глупой истории с Джинни. Да и не станет Люциус тратить свое красноречие на Чарли. Он же никто, он имеет дело только с драконами и все время сидит за границей, от него никакого прока… Люциусу нужен отец. А Перси нужен Люциус! Человек с такими связями, облеченный такой властью, пусть даже официально не занимающий никаких постов может много, очень много… Перси убил столько времени, чтобы произвести на Люциуса благоприятное впечатление и доказать, что он – не такой, как все прочее семейство Уизли, что он – мыслящий, гибкий, практичный человек, что ему можно доверять и его стоит продвигать по служебной лестнице и дальше… В конце концов, такие люди, как Люциус, никогда не рвутся к власти открыто. Да, они управляют всем, но – из-за спины своего ставленника. Так почему бы Перси не стать этим ставленником? Его карьера уже сейчас феерична, и в мечтах он уже видел себя самым молодым министром магии в истории. Но теперь все придется начинать сначала.
Ладно, нет смысла сокрушаться теперь. Следует дождаться, как будут развиваться события, и тогда уже решить, как действовать дальше.
К тому же завтра к утру Перси должен был прибыть в Шотландию с инспекцией от министерства. Он и так задержался – остальные отправились раньше с помощью портшлюса. А Перси, наверное, теперь придется воспользоваться этим дурацким автобусом, в котором его всегда тошнит. Как глупо… И вечер зря потратил, и дело запорол, а теперь еще и автобус… Все из-за Чарли.
«Чтобы я еще когда-то в чем-то ему доверился! Никогда. Ни в чем. Пусть возится со своими ящерицами… Больше ни на что не способен, — думал Перси, осторожно перемещая по воздуху свой еще накануне собранный сундук, — Чтоб я когда-нибудь еще доверился хотя бы кому-то из них! Все! Хватит! С меня – хватит!»
Глава 6…Чарли очнулся, задыхаясь от боли в груди. Последствие направленного в него «ступефая», а то и не одного. Под щекой – холодная каменная плита. В ушах – плотный звон. Голоса доносятся будто издалека и слов не разобрать… Зато разглядеть предмет, оказавшийся возле самого его лица, Чарли сумел. Элегантный мужской башмак из кожи крюкорога.
Редчайшее, драгоценнейшее животное, чья шкура славилась способностью отталкивать заклятья и потому из нее обычно делали жилеты или носили на лбу полоску… Преступное расточительство – шить из кожи крюкорога башмаки. Она, конечно, красивая и крепкая, но какой смысл защищать от заклятий ноги? Смысла никакого, один только выпендреж. Демонстрация своего запредельного богатства.
Какие глупости лезут в голову, думай лучше о том, как выбраться…
А никак. Никак не выбраться. Пожалуй, все кончено…
Он не мог шевельнуться – действовало парализующее заклятье, дышал-то с трудом… – и веки были как свинцовые, глаза сами собой пытались закрыться. К тому же его связали, причем крепко. Очень крепко. Кто-то постарался. Кисти рук уже онемели.
Еще башмак — из кожи дракона — и край черной бархатной мантии. Чарли видел даже пылинки на краю мантии, она была совсем близко от его глаз… Поднять голову Чарли не решился – ему все еще было нехорошо. Лежал, на все лады проклиная Перси и собственную глупость. Как он мог так вляпаться? О чем он думал? О, Великий Мерлин, вот Билли точно не вляпался бы так глупо! Но неужели Перси знал о том, что будет, когда посылку откроют? Неужели Перси… Малыш Перси…
Чарли судорожно вздохнул – заклятие слабело. И гул в ушах уменьшился до комариного звона. Теперь он различал голоса над собой.
— Вы уверяли нас, что это будет Артур Уизли! – произнес незнакомый мужской голос. – Нам нужен Артур, а не один из его мальчишек!
— Повторяю еще раз: этот болван обещал передать портшлюс непосредственно отцу! – ответил Малфой, уж его-то голос Чарли знал хорошо…
И у него оборвалось сердце.
Перси собирался передать отцу портшлюс от Малфоя!
Перси…
Отец оказался бы здесь…
Быть может, Малфой все же обманул Перси?
— Не мог же я сам подойти к Артуру Уизли и вручить ему этот маленький подарок! – фыркнул Малфой.
Край мантии колыхнулся, башмак отодвинулся от лица Чарли.
Так, судя по дислокации голосов, это Малфой заказал себе башмаки из кожи крюкорога. Следовало бы сразу догадаться. Впрочем, здесь могло быть достаточно богачей, любителей пустить пыль в глаза. Но все равно, никто не мог сравниться щегольством с Люциусом Малфоем. Зажравшаяся сволочь… Ничего не боится. И по Министерству наверняка ходит в этих же башмаках. А сотрудники Департамента по надзору за магическими существами даже если и заметят, то стыдливо отводят взгляды…
— Можно попытаться приманить его на мальчишку, он же их обожает, он… — начал было другой мужчина, чей голос так же был незнаком Чарли.
— Рискованно, — оборвала его женщина. – Я отказываюсь в этом участвовать. Артур только кажется простаком. Но он был опасным противником двадцать лет назад. Я помню… Вряд ли он так уж утратил навыки. И у него есть друзья. Этот их Орден… Они все там серьезные люди. Даже молодое поколение. Не стоит с ними связываться – по крайней мере, сейчас. Мы будем думать, что приманиваем их, а они будут охотиться на нас.
— Вы преувеличиваете возможную опасность, миссис Лестранг. Я уверен – Уизли запаникует и не рискнет воевать с ними сейчас, когда в заложниках его сын, он предпочтет тихо-мирно обменяться на него.
— Он достаточно давно живет и достаточно хорошо все понимает… Он не поверит, что мы отпустим его сына живым и невредимым. Это же свидетель!
— Свидетель чего? Нам надо знать состав Ордена Феникса и кто из наших на самом деле работает на Дамбльдора. А после, свидетель или нет – не важно, власть будет в наших руках…
— А вы мечтатель, однако! – усмехнулась женщина.
— И в любом случае – даже если мы не отпустим мальчишку, Уизли будет надеяться, что отпустим! – продолжил мужчина и Чарли услышал в его голосе обиду и плохо сдерживаемый гнев. — Родители всегда до конца надеются на лучшее, цепляются за любую иллюзию, если речь идет об их детях… Вы бы понимали это, миссис Лестранг, если бы у вас были дети!
На миг воцарилось молчание, а потом Беллатрикс Лестранг – другой миссис Лестранг Чарли не знал, так что это была Беллатрикс, чудовищная Беллатрикс, — тихо ответила:
— Пытаться выманить Артура Уизли, шантажируя его тем, что его сын в наших руках – очень неразумно или, по крайней мере, несвоевременно.
— Что значит – несвоевременно? Он в наших руках, это уже случилось, и надо пытаться как-то использовать этот козырь!
— Я бы на вашем месте постаралась сделать так, чтобы этот юноша просто пропал без вести. Хотя все равно следы останутся… Трудно будет уничтожить его так, чтобы отец не докопался до истины. А он будет землю рыть… А потом – мстить.
— Люциус, вы же наш коммерческий гений. Неужели вы не придумаете, как извлечь пользу из этой ситуации? – спросил еще один мужчина, его голос Чарли тоже не узнал.
— Почему же… Один вариант у меня есть, — ответил Малфой. – Выманить Артура с помощью его сына, но несколько иным путем, нежели предлагал наш отважный Эйвери… Не выходить на связь с Уизли и не шантажировать его, вообще не показывать своего участия в этом деле. А просто привести в сознание этого молодого человека – впрочем, он уже почти очнулся – и заставить его написать отцу письмо: «Дорогой папа, я узнал нечто невероятное и крайне важное для нашего дела, пожалуйста, приезжай тогда-то туда-то…» Место мы наметим.
Чарли закрыл глаза. Рассматривать башмаки Малфоя ему надоело. Последствия заклинания так действовали или просто шок, но Чарли ощущал себя сейчас как-то странно: он будто был вне происходящего, словно видел это все в чьем-то дубльдуме, словно на самом деле все это происходило не здесь и сейчас, и никак его не касалось… Он совершенно не чувствовал страха. И даже ненависть не стала острее. Он всегда их ненавидел. И сейчас – так же, как всегда.
Только сейчас они были рядом… Они были рядом – а он ничего не мог им сделать. А они ему – могли. Но Чарли было почти все равно. Он знал, что живым они его не отпустят. Так же он знал, что не станет писать никакой записки отцу. Он – не Перси. Да и Перси Малфой наверняка обманул. Только вот они могут применить…
— Мне это все равно не нравится, — упрямо повторила Беллатрикс. – Шито белыми нитками. Я бы на месте Уизли усомнилась…
— К счастью для нас, Уизли не такой параноик, как вы, миссис Лестранг! – перебил ее кто-то из мужчин.
— Вы не можете знать, насколько он параноик! – не сдавалась Беллатрикс. — Он состоит в тайной организации, он не может себе позволить быть простаком!
— Если бы они не были простаками, мы бы не знали об этой их тайной организации!
— Мы знаем о них хоть что-то потому, что среди них оказался один предатель, да и то – пятнадцать лет назад!
— Прекратите, господа, — вступил в беседу еще один мужчина. — Скоро прибудет Лорд и он наверняка будет очень недоволен. Последнее время Лорд всегда недоволен. А сейчас у него даже причина для недовольства есть…
— Долохов! – возмущенно ахнул кто-то. – Как вы смеете?
— …так что страшно представить себе его гнев, — невозмутимо продолжал Долохов. — Который обрушится на вас, Люциус. К великому моему сожалению.
— Разделяю ваше сожаление, — пробормотал Малфой и вдруг резко, сильно пнул Чарли в бок.
Чарли не смог даже сгруппироваться, чтобы принять удар, тело не слушалось. Малфой пнул его несколько раз и, видимо, дав выход своей злости, очень спокойно сказал:
— Предложу вариант с письмом. Пусть наложит на мальчишку Империус.
…применить Империус. Заклятие подчинения. Что ж, Чарли достаточно долго работал с драконами и научился противостоять их магии. А одна из главных магических способностей драконов – завораживать, подчинять своей воле. Возможно, он сумеет противостоять Империусу. Возможно… Если учесть, что они собираются предоставить допрос Чарли самому Вольдеморту.
Когда-то в отрочестве Чарли страстно хотел узнать, как выглядит Вольдеморт. Воображение рисовало самые невероятные картины. Но только будучи уже взрослым он решился попросить Грюма.
Грюм долго отказывался, но Чарли был настойчив, и в конце концов старый аврор сдался: показал ему фотографию из своего личного архива. Школьную фотографию Тома Риддла. Хорошенький чистенький мальчик с серьезным лицом, чем-то даже напоминающий Перси. Пока Чарли смотрел на фотографию, мальчик казался ему ничем не выдающимся, самым обыкновенным, ну может чуть более аккуратным, чем обычно мальчики в этом возрасте – будущему Темному Лорду было лет шестнадцать, когда его сфотографировали. Но зато потом лицо Тома Риддла являлось Чарли во всех его ночных кошмарах. И в бреду, когда его укусил полуручной детеныш ядозуба, которому они пытались вправить крыло: Чарли тогда провалялся две недели, плавясь от жара и стеная от ужаса, потому что рядом с его постелью неотступно стоял Том Риддл – шестнадцатилетний, аккуратный, в школьной мантии, с бледным сосредоточенным лицом, и глаза его сверлили Чарли, проникали до дна души, обжигали, потрошили заживо. А ведь это был только сон, только бред. Это было не на самом деле.
Сегодня будет – по-настоящему.
Чарли лежал лицом в пол, связанные руки и ноги затекли и здорово болели. Вокруг него стояли Упивающиеся Смертью. Тихо переговаривались. Ждали своего повелителя.
Чарли вспоминал, как его учили закрываться от драконьего гипноза. У него уже была выработана привычная тактика, но следовало вспомнить все приемы. Протянуть хотя бы несколько часов.
Часы. Хорошо, что никто из присутствующих здесь никогда не бывал у них дома. Они не знают про часы. Даже если сопротивление Чарли сломают, отца не обманут никаким письмом – он будет знать, что Чарли в смертельной опасности, а значит – что-то не так. Он будет настороже.
Но даже если отец будет настороже – даже если он будет наверняка знать, что идет в ловушку! – он все равно пойдет. С надеждой спасти Чарли. И возможно, Эйвери прав, и отец будет надеяться до конца, и с радостью пожертвует собой ради самой иллюзорной надежды спасти его.
Нет уж.
Он сможет. Сможет. Он же стал одним из лучших драконозагонщиков. Он справлялся даже с самыми свирепыми, даже с самыми старыми и опытными. Говорили – у него прирожденный талант. Да, у него талант справляться со смертельно опасными тварями! Он и с этой тварью справится. Которая только внешне похожа на человека… Если вообще похожа…
