ВызовЯ знал. Я знал, что всё кончится именно так, хотя где-то в глубине души трепыхалась глупая надежда. Но её хрупкие слабые крылышки были недостаточно сильны даже чтобы просто вылететь из ящика Пандоры, не говоря уж о том, чтобы сохранить мне жизнь. Всё свершается очень быстро — короткий шипящий приказ и боль, затмевающая разум, когда змеиные клыки вонзаются в горло.
Мгла, застилавшая глаза, рассеивается. Мальчишка Поттер наклонился надо мной — растерянный, оцепеневший от ужаса... Даже на пороге смерти мне приходится подсказывать этому сопляку! Надеясь, что хватит сил...
— Возьми это.
Получилось. Краем глаза я вижу, как всезнайка Грейнджер бросает Поттеру наколдованную впопыхах склянку. Остаётся последнее. Мне предстоит дальняя дорога, дальше любого из земных путей, и я не могу отправиться туда, не посмотрев последний раз на свою путеводную звезду. Изумрудные глаза Лили Эванс. Пусть даже на ненавистном лице Джеймса Поттера — сейчас это не имеет значения.
— Посмотри на меня.
Мальчишка подчиняется. Зелёные глаза смотрят с жалостью, но времени на удивление уже нет. Снова наступает темнота, и на этот раз она навсегда гасит земной свет.
Когда я прихожу в себя, вокруг — белый туман. Уютный, тёплый и домашний. Свежий, словно только что выдоенное молоко, чистый, как накрахмаленная простыня. Хорошее место, чтобы привыкнуть к самой разительной перемене, которая может случиться с человеком, но слишком скучное, чтобы провести здесь вечность. Я иду вперёд. В этом мире творится что-то странное со временем и расстоянием — я не ощущаю ни того, ни другого, хотя разум пытается цепляться за эти привычные категории.
Я не знаю, сколько бреду сквозь туман, чувствуя под ногами лишь безупречно ровную почву, но наконец что-то меняется. Передо мной лестница. Короткая, всего несколько ступенек. Поднявшись по ней, я оказываюсь на платформе. Здесь сыро и промозгло, и всё вокруг тонет в сером мареве.
— Предатель, выродок, позор моей плоти... — скрипучий голос режет слух.
У стены скорчилась старуха, желтокожая и сморщенная. Руки торчат из рукавов платья, словно лапы хищной птицы. Я узнаю её. Здесь она ещё страшнее, чем на портрете в мрачном доме на Гриммаулд-Плейс. Она тоже замечает меня.
— Грязный полукровка!
Я спешу прочь от этой сумасшедшей, лелеящей свои мелкие обиды даже за могильной чертой. Но то, что я вижу дальше, ещё хуже. Группками по двое-трое на платформе стоят мои бывшие ученики, погибшие в той же битве, что и я, и пришедшие сюда чуть раньше. Они плачут или молча держатся за руки, пытаясь поддержать друг друга после того страшного, что с ними случилось.
Две девушки рыдают, обняв друг друга за плечи.
— Мама, мамочка, — всхлипывает первая. Лаванда Браун, однокурсница Поттера. А рядом с ней — всё та же подружка в жизни и смерти?
— Парвати... как же она без меня? — нет, это Падма Патил.
Щуплый мальчишка с мышастыми волосами подходит к ним и гладит обеих по голове.
— Девчонки, ничего не поделаешь. Не плачьте...
— Колин? Как? Почему ты здесь? Ты не должен был... Ты же несовершеннолетний, ты мог спрятаться в своём магловском мире... — Браун захлёбывается словами.
Он гордо вскидывает подбородок.
— Я волшебник. И я гриффиндорец! Я не мог отсиживаться за чужими спинами во время битвы!
Видимо, даже у духов остаётся сердце. Которое может сжиматься от жалости. Для себя я не ждал иного конца, не представлял жизни, в которой нет возможности искупления. Но эти дети или почти дети не должны были оказаться здесь. Это несправедливо.
Я не могу больше смотреть на них и двигаюсь дальше, чтобы наткнуться ещё на одну пару. Рыжие волосы кого-то из близнецов Уизли — как маленький огонёк в окружающей серости. А рядом с ним темнокожая девушка со множеством тонких косичек на голове. Они стоят, соприкасаясь лишь кончиками пальцев.
— Анджи, какой я был дурак... Я так и не сказал тебе самого главного...
— И я была дурой, Фред. В последний год, который мог быть нашим, тренировалась до одури, меня обещали взять в резерв «Холихедских Гарпий»... И тоже не нашла времени на самое важное...
Они смотрят друг на друга и одновременно произносят:
— Я люблю тебя.
— Зато теперь у нас будет вечность, чтобы наверстать упущенное, — улыбается Джонсон.
— Хотелось бы по-другому, но нам ведь ничего больше не предлагают, верно? — Уизли нежно обнимает её. Она прижимается к нему так тесно, что они почти сливаются в одно существо.
Рядом с ними становится тепло, словно у горящего очага. И похоже, что не я один это чувствую — студенты со всей платформы начинают подтягиваться именно сюда, где чёрная косичка сплелась с рыжим вихром. Последней подходит голубоглазая блондинка, кажется, с того же курса... я забыл, как её зовут. Уизли заметно оживляется.
— Лис, и ты с нами? Ну всё, костяк здешней гриффиндорской команды по квиддичу имеется, — окружающие смотрят на него с удивлением. Первой не выдерживает та девушка, к которой он обращается, и начинает хохотать. Вскоре вся группа смеётся весело и беззаботно, как будто они на школьном пикнике, а не за гранью жизни.
— А ловцом кого позовём? — хихикает Джонсон.
— А Джеймса Поттера. Говорят, он классно играл. Вот и проверим.
Я не выдерживаю.
— Уизли, вы способны хотя бы сейчас быть серьёзным?!
Все поворачиваются ко мне.
— Ой, — Криви отступает на шаг.
— Какие люди, — блондинка закатывает глаза. Теперь я, наконец, вспомнил её имя. Алисия Спиннет. — Надеюсь, нам не придётся опять изучать Зельеварение?
— Вы забыли, где находитесь? — ну что за привычное гриффиндорское шутовство!
Ухмылка сползает с лица Уизли.
— Помним, профессор. И что с того? Если бы слёзы могли помочь, я бы уже организовал тут хор плакальщиков, да такой, что вы бы оглохли от наших воплей. Но мы здесь, в этой грёбаной загробной реальности, и обратной дороги нет. Ничего уже не поделаешь. Так что лично я предпочитаю веселиться.
Ветер. Он выдувает промозглую сырость и приносит новую надежду, обещание неизвестного, но обязательно светлого будущего. К платформе подлетает Хогвартс-экспресс — такой же весёлый и яркий, как на земле. На мгновение мне кажется, что сейчас я проснусь и последние четверть с лишним века окажутся просто дурным сном. А на самом деле я первокурсник, которому ещё только предстоит впервые увидеть древний замок и услышать вердикт Распределяющей Шляпы... Иллюзия рассеивается, когда молодёжь с хихиканьем и шутками начинает запрыгивать в вагон. Уизли улыбается мне почти по-дружески.
— Счастливо оставаться, профессор.
Оставаться? О чём это он? Сейчас я тоже сяду в поезд. Прохожу вперёд, чтобы от шумной компании меня отделяло несколько вагонов, и пытаюсь войти. Бесполезно — я будто натыкаюсь на невидимую стену. Она не позволяет мне даже просунуть палец за край платформы. Что за чертовщина?
— Ты не сможешь войти, — раздаётся за спиной.
Этот голос...
Проклятье!
Неужели покоя не будет даже здесь?
Медленно, очень медленно я оборачиваюсь. Они стоят все вместе — Та, по которой я тосковал столько лет, и те, с чьим обществом я не готов смириться даже в раю. В зелёных глазах Лили светится сочувствие. Если бы только Она была одна! Тогда я мог бы простоять здесь вечно, глядя на Неё, любуясь Ею, преклоняясь в немом обожании. Но они все здесь, чёрт бы их побрал...
Оборотень крепко прижимает к себе свою метаморфиню. У неё опять ядовито-розовые волосы... Сейчас эти двое выглядят почти ровесниками. Люпин смотрит на меня, как на собаку с перебитой лапой. Снисходительная жалость, совсем не та, что у Неё.
Поттер обнимает жену за плечи, на его лице читается лишь вежливая скука. Как будто Лили встретила на улице подружку и завела с ней совершенно не интересный мужчинам разговор — а он как джентльмен вынужден терпеть и ждать.
К Блэку смерть оказалась милостива, стерев с его лица следы Азкабана. Он стоит, засунув руки в карманы, и впервые за всё время, что я его помню, смотрит на меня без насмешки и злобы. И повторяет, словно приговор:
— Ты не сможешь войти.
— Почему?
— Давайте я ему объясню, — Лили поворачивается к мужу. — Северусу легче будет услышать это от меня.
— Как хочешь, — Блэк равнодушно отворачивается и входит в вагон.
— Только не опоздай, — Поттер сжимает её руку и делает шаг вслед за приятелем.
Люпин подхватывает Тонкс на руки.
— Удачи тебе, — жена кладёт голову ему на плечо.
Мы с Лили отходим от поезда и устраиваемся на скамейке.
— Лили, прости меня, если можешь. Я...
Её ладонь закрывает мне рот.
— Я давно простила. А тебе придётся этому научиться, если ты не хочешь остаться здесь.
— Научиться прощать?
— Да, Северус. Пока среди живых или мёртвых есть человек, которого ты не хочешь видеть там, — она машет рукой в том направлении, куда должен отправиться поезд, — ты не сможешь покинуть эту платформу.
Нет! Простить... этих?
— Это несправедливо! — кажется, от отчаяния я скажу ей сейчас больше, чем следует, но не могу остановиться. Хотя бы раз в жизни, которая уже и не жизнь, я имею право выговориться до конца! — Я всю жизнь расплачивался за одну ошибку! Я отдал всё, что у меня было: гордость, достоинство, самореализацию... Я мог бы стать мировой величиной в своей области, а вместо этого вбивал азы в головы школяров и пресмыкался перед Тёмным Лордом, добывая информацию! Чувствуя себя куклой, которую дёргают за ниточки все, кто может! Неужели после всего этого я не заслужил покоя без дополнительных условий?
Её пальцы касаются моей щеки.
— Если бы это зависело от меня, я бы пропустила тебя дальше просто так. Но не я устанавливаю здесь законы. Я могу только подсказать тебе, как приноровиться к ним. Начни с объективности, Северус.
— Объективности?
— Подумай о том, что сегодня на этой платформе собрался цвет нашего выпуска. И у нас одна судьба на всех — война пустила в распыл наши таланты и забрала жизни. Мы все попали сюда, оставив позади разбитые мечты и несбывшиеся надежды.
— Лили... Ты была прирождённым зельеваром, это правда. Ты могла достичь очень многого... Я даже согласен признать, что Люпин был хорошим специалистом в ЗОТИ, не хуже, чем я! Но эти... самовлюблённые пустышки... — у меня кончаются слова.
Я не удивился бы, увидев на её лице гнев. Но в зелёных глазах по-прежнему плещется жалость.
— Как волшебники Джеймс и Сириус были на голову выше меня и Ремуса, — спокойно отвечает она. — Видел бы ты, как смотрел на них Дамблдор, когда мы встретились... Он только оказавшись здесь окончательно осознал, что за всю его долгую жизнь у него было четверо учеников, способных встать с ним вровень. Одного поглотила тьма. А двое других попали сюда раньше учителя, перемолотые мясорубкой войны, не успевшие реализовать даже сотой части своих дарований... Его пережил только один — наверное, это ты, — она встаёт. — Прости, мне пора. Я буду рада видеть тебя там, Северус. Посмотреть на тот мир, который ты построишь для себя — там это может каждый.
Её слова звучат райской музыкой...
— И мы сможем быть только вдвоём?
— Нет, — Лили качает головой. — Это единственное ограничение — твой выбор кончается там, где начинается чужой. А я давно выбрала вечность с Джеймсом и с теми, кто рад за нас обоих. До встречи.
Поезд уже трогается, и она вспрыгивает на подножку на ходу. А я остаюсь на скамейке, чувствуя себя ограбленным. Вместо покоя — новое испытание. Тяжелее всех, что были у меня в жизни. Хорошо, я поверю Лили и Дамблдору, что эти надутые болваны не уступали мне. Да и глупо меряться талантами, если там, впереди, меня ждёт мир, который я смогу построить по собственному усмотрению и достичь всего, чего не успел на земле. Но видеть их рядом с Ней, единственным огоньком, сохранившим мою душу?
Память вновь и вновь прокручивает передо мной кадры того далёкого летнего дня, когда мы сдавали СОВ по ЗОТИ. Когда скучающие гриффиндорские звёзды ради развлечения поломали мою жизнь, определив всё дальнейшее. И я, не боявшийся лгать самому могущественному тёмному магу своего времени и убить учителя по его собственному приказу, не знаю, где мне взять силы, чтобы простить ЭТО...
Следующая мысль обжигает, будто калёным железом. Законы здесь должны быть одинаковы для всех. И, если я хоть что-нибудь понимаю в людях, мои старые враги, как и я, не могли попасть на поезд сразу. Им тоже пришлось преодолеть себя и простить. Предательство, нож в спину от человека, которого они считали другом. Раннюю могилу и двенадцать лет в преисподней Азкабана. И если сейчас поезд уносит их прочь от этой платформы, значит, у них получилось. Это — вызов. Я не могу проиграть им в этом последнем состязании. Я не хочу давать Ей основания считать меня слабым и ничтожным! Я справлюсь! Ещё не знаю, как и когда, но я сделаю это!
Через АркуСмех. Язвительный и горький. Полузабытое чувство свободы.
— Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна!
Красная вспышка. Удар.
Падение.
Чернота.
— Сириус!
В голосе Гарри — такая боль, будто его режут на куски.
Пытаюсь рвануться назад, за Арку. Тщетно. Невидимые когтистые лапы мёртвой хваткой вцепились в рёбра изнутри. Я не могу пошевелить даже пальцем.
— Сириус!
Прости, малыш. Я пришёл бы с другого конца света. Через все погони и барьеры, мимо всех дементоров...
А отсюда — не могу. Не пускают.
«Ты наш-ш-ш! — темнота шипит, как клубок змей. — Ты наш-ш-ш!»
Пепел к пеплу... Прах к праху...
«Ч-чёрный к ч-чёрному!»
Нет!
Врёте!
Я всё равно вырвусь! Если не обратно, то хоть куда-нибудь! Только бы подальше отсюда!
Меня вышвыривает, словно пинком. Белизна сменяет черноту, мягкость — жёсткую хватку. Вокруг туман, обволакивающий и уютный. Здесь можно лечь и заснуть навсегда, чтобы видеть только самые радужные сны. Но это — не для меня. Это — для тех, у кого душа не грязнее тумана вокруг. Мой путь — дальше.
Я иду вперёд, чувствуя, что меня пытаются удержать здесь. Сам воздух пропитан соблазном, дышать становится тяжело, но я знаю, что если остановлюсь, то не смогу больше сделать ни шагу. А на это я не имею права. Я не могу принять покой, оставив невыплаченные долги...
Когда мне начинает казаться, что я вот-вот сдамся, передо мной появляется лестница. Несколько ступеней, ведущих вверх. Как только я ставлю ногу на первую, становится легче. Пробирающая до костей мертвенная сырость рассеивает соблазнительное тепло... плевать. К такому я привык ещё там, на земле. Поднявшись, я замираю, не смея двинуться дальше. В нескольких шагах от меня — знакомая фигура. Джеймс, до мелочей такой, каким я его помню — встрёпанные вихры, чуть перекосившиеся очки, даже то, как он машинально проводит рукой по волосам...
Я рад этой встрече, безумно рад. Но я не знаю, как посмотреть ему в глаза...
— Сириус, — в его голосе — счастье пополам с болью. — Зачем же ты так рано?
Я — рано... А они с Лили — давно. Хотя их здесь вообще не должно быть. Это только моя вина!
— Прости меня. Хренового друга и советчика ты себе выбрал, Джеймс. И такого же крёстного своему сыну.
— Чёрта с два!
— Я вас уговорил крысёнышу довериться. Всё равно что своими руками убил. И потом двенадцать лет нары в Азкабане полировал, вместо того чтобы о Гарри заботиться.
— Не выдумывай. Ты предложил, а я согласился, так что сам виноват. И Лили уломал, хотя она против была. А крёстным ты оказался правильным, ты Гарри главному научил, — тёплые руки разгоняют холод. — Живой или мёртвый — ты для меня лучший. Самая большая удача в моей жизни после Лили. Мало кому везёт так, как мне — выбрать брата.
Становится легко. Так легко мне не было даже когда я впервые за двенадцать лет рухнул на траву и увидел звёзды. Не одну искорку сквозь сетку, а все сразу, сколько их есть.
Наконец, Джеймс отступает на шаг, давая мне осмотреться. Вокруг... странно. Скамейки, столбы, ограда... и вон, слева — рельсы. Больше всего похоже на Кингс-Кросс.
— Никогда не думал, что загробный мир может так выглядеть. Мы что, навсегда здесь?
— Нет, конечно. Это вроде прихожей. Место, чтобы перевести дух и двигаться дальше.
— И как оно там, в этом «дальше»?
— Хорошо, — он улыбается. — Сам увидишь, когда сможешь.
— Когда смогу?
— Как по-твоему добираются туда, где сейчас мы с Лили?
Чешу в затылке.
— Ну... раз это вокзал, то на поезде, наверное.
— Правильно. А сесть на него можно только тогда, когда ты будешь готов увидеть на конечной станции любого человека. Мёртвого или живого.
— Даже эту гниду? Червехвоста?
— Любого. Но всё же человека. Всякие Тёмные Лорды не в счёт.
— Откуда ты это знаешь?
Я ещё никогда не видел его таким серьёзным.
— А ты думаешь, у нас сразу получилось, Сириус? Даже Лили не святая, а уж я тем более. Там, на земле, всё произошло очень быстро, и нам обоим было не до мыслей о Питере. А здесь, когда нашлось время подумать, что нас застали врасплох из-за его предательства... Что он одним своим словом обрекал на смерть не только нас, но и беззащитного ребёнка... Себя я не видел, а у Лили глаза были такие, что хоть в Тёмные Леди записывай, сам Вольдеморт бы испугался... Мы здесь долго просидели...
— И... как же?
Он задумывается, потом решительно встряхивает головой.
— Не знаю. Ни одного слова подобрать не могу. Просто как-то получилось. Может, это специально так задумано, чтобы я не мог объяснить. Каждый должен справиться сам.
Хогвартс-экспресс, совсем такой же, как возил нас в школу, бесшумно скользит по рельсам и замирает в ожидании пассажиров.
— Мне пора, — Джеймс смотрит на меня почти виновато.
Я подхожу к вагону вместе с ним и понимаю, что он прав. Я не смогу сейчас уехать отсюда. Ещё не время. Он снова обнимает меня.
— Пожалуйста, Сириус, постарайся не заставлять нас ждать. Ты нам нужен.
Когда поезд скрывается из виду, я отхожу от края платформы и устраиваюсь на ближайшей скамейке. Значит, я должен быть готов увидеть там любого человека... Кого угодно, даже Питера...
Несправедливо!
Должно быть особое место для таких, как он!
Это неправильно — когда рядом убийца и жертва, предатель и преданный! Там, где всем хорошо!
Он — и Лили с Джеймсом! Хотя, они простили...
Он — и я! После всего, что я пережил по его вине!
Пронизывающая сырость вокруг пахнет Азкабаном...
Зря я об этом подумал. Мои воспоминания слишком тесно связаны друг с другом. Тронь одно — посыплются лавиной. И я снова вызываю её на свою голову. Здесь нет времени, я не знаю, сколько сижу на этой скамейке, запертый в мрачном круге образов.
Разрушенный дом в Годриковой Лощине.
Мёртвый Джеймс почти у дверей.
Белые от страха глаза Питера. «Сириус, как ты мог?»
Вспышка взрыва — горячий ветер в лицо, мелкая пыль на зубах.
Холод наручников на запястьях и Барти Крауч, только что не пышущий огнём. «В Азкабан подонка! Немедленно!»
Камера. Окно размером с мою ладонь. Знакомые до малейшей щербинки сырые стены.
Шорох в коридоре. Бесшумное скольжение дементоров становится слышимым после нескольких лет в полумраке.
И снова — Питер. Визжащая Хижина. Пыль и тлен и кисловатый запах почти потустороннего ужаса перед смертью, которая кажется неминуемой.
Безумное лицо Беллы, дважды похожее на моё — фамильные черты и печать Азкабана. Красная вспышка. Боль. Дырявый занавес ласково касается щеки.
Прочь!
Это уже — не со мной!
Оно там. А я — здесь!
Мне наконец-то удаётся вырваться и посмотреть вокруг.
Мимо проходит понурый тип с красной бороздой на шее. Мерлинову матушку, я такие одёжки только на семейных портретах видел! На самых старых, века шестнадцатого.
— Мэри, шлюха конопатая, — уныло бормочет он себе под нос.
Похоже, он до сих пор сходит с ума из-за какой-то девки. Которая давно уже стала прахом. А для него — всё равно живая. Держит и не отпускает.
Я смотрю на его кислую рожу и начинаю хохотать.
Обиженно зыркнув, тип плетётся дальше.
А я — продолжаю смеяться. Не над ним. Над собой.
Дурак!
Всё просто!
Незачем прощать! Потому что — некого!
Никто не виноват.
Только я.
Потому что головой надо было думать.
Куда мне в ту ночь идти, я сам выбирал. Пошёл — за Питером.
А надо было не так. Надо было — к Рему. Он бы и выслушал, и поверил, и отправился бы со мной хоть в ад. А вдвоём мы бы самому сатане рога посшибали.
Или — в Хогвартс. Пусть бы Дамблдор сто раз считал меня мерзавцем, но шанс оправдаться он бы мне дал. И понял бы, что я их убил, но не предал.
Но я — не сделал ни того, ни другого. Вот и расплатился. Сполна и за всё сразу.
За гордость. За трусость — гриффиндорец называется! За дурацкую самоуверенность, которой заразил друга. За собственное предательство, совершённое дважды.
Первый раз — когда не задумался, что могу сломать жизнь Лунатику.
Второй — когда его заподозрил. Рема, который был и есть — самый чистый из нас. Хорошо, что хотя бы за это я успел попросить прощения. И получить.
Меня — простили. В жизни и в смерти. За всё, что я натворил и чего не сделал, хотя должен был. Я наконец-то свободен от чувства вины, которое носил в себе почти полжизни. Я расплатился. Хотя никто не требовал этого от меня, я сам так решил. И потому не мне выставлять счета своим должникам. Я не судья тебе, Питер. Нигде и никогда. На земле я уступил Гарри. Здесь — наверное, это будешь ты сам. Я согласен увидеть тебя там, где сейчас Лили и Джеймс. И посмотреть в глаза без ненависти и злобы. Если только у тебя хватит духу встретиться со мной...
Поезд уже стоит у перрона, гостеприимно распахнув двери для всех, кто готов войти. Медленно подхожу к краю платформы. В окне вагона — моё отражение. Лицо, которое я почти забыл за пятнадцать лет. И одежда — магловская, джинсы и кожаная куртка, как я любил тогда. Клеймо смыто? Сейчас проверим. Встаю напротив двери, крепко зажмуриваюсь и делаю шаг вперёд. А когда я открываю глаза, я уже в тамбуре.
Пожалуйста, вы все, кто ещё по другую сторону Арки — заставьте меня ждать вас как можно дольше...
Спасибо уважаемым fj и Misery за прилив вдохновения.
Вечность предателяГолубое небо и яркое солнце. В парке аттракционов шелестит листва, будто шепчет: «Не бойся!» Качели возносят меня вверх, и кажется, что я вот-вот полечу туда, где только облака и птицы...
— Осторожно, Питер, не упади, — озабоченно говорит мама.
Наконец, мне надоедает качаться.
— Мам, хочу мороженого. Пожалуйста.
— Нет, — её голос звучит строго и назидательно. — Ты же только что поправился, у тебя опять горло болеть будет.
— Ну ма-ам...
Последнее, что я помню на земле — впившаяся в горло серебряная рука. И мелькнувшая глупая мысль: «Хорошо, что я не оборотень, было бы больнее». Потом чернота и долгий полёт будто бы через узкую трубу. А потом меня выкидывает сюда, в это странное место, которое больше всего напоминает вокзал Кингс-Кросс. Холодно, безумно холодно. Кажется, что в мире не существует ни солнца, ни огня.
Здесь происходит что-то неладное с памятью. Я знаю, что у меня было детство, родители, друзья, учёба в школе... Но всё это заволокло чёрным туманом, от огромного куска жизни, словно в насмешку, остался один крохотный огрызок — воспоминание о летнем дне, проведённом вместе с мамой в парке. Зачем? Почему именно это? Нет ответа...
Зато очень многое другое я помню с ужасающей чёткостью.
Вечер, когда в стрельчатые окна Малфой-мэнора смотрит мрачный закат, окрашивая в багровые тона пол перед троном Тёмного Лорда, награждающего Метками новых слуг. Перед глазами всплывает трещина на стекле витража — мне казалось тогда,, что через неё уйдёт часть боли, пожирающей левую руку.
Другой вечер, когда полная луна заглядывает в гостиную дома Поттеров. Встревоженные лица Лили, Джеймса и Сириуса. «Питер, ты согласен быть нашим настоящим Хранителем? Все будут думать, что это Сириус». Я прилагаю неимоверные усилия, чтобы улыбка выглядела участливо. «Да». И замечаю краем глаза сухую землю в горшках — за волнениями последних дней Лили забывала поливать цветы...
Ночь, когда я прихожу к Лорду, чтобы отвести его в Годрикову Лощину. Аппарировать прямо к резиденции нельзя, приходится идти пешком, я падаю и царапаю руку. Бессознательный детский жест — облизать, а не взять палочку, чтобы вылечить ссадину.
Визжащая Хижина. Напуганные подростки и неумолимый приговор в глазах уже бывших друзей. Две палочки смотрят в лицо. «Ты должен был понимать, что если тебя не убьёт Вольдеморт, то это сделаем мы. Прощай, Питер». И ненужная, нелепая деталь, ухваченная боковым зрением — чёткий след ладони на пыльном покрывале.
Хватит!
Ведь я никому не желал зла...
Я всего лишь хотел толику силы. Чтобы выбиться из вечных прихлебал хотя бы в середнячки. И я пошёл к тому, кто мог её дать, ещё не понимая, чем придётся платить.
А когда понял, отступать было слишком поздно.
«Ты должен был умереть, но не предавать друзей!» Не всем быть героями, Сириус. Да и была ли дружба? Разве вы с Джеймсом когда-нибудь смотрели на меня как на равного? Интересовались моим мнением? Переживали из-за моих проблем? Нет. Вам нужен был благодарный зритель и мальчик на побегушках. А потом вы решили, что я должен быть готов за вас умереть. Потому что вы якобы сделали бы это для меня.
И что вы знали о том, через что пришлось пройти мне? Вы никогда не пробовали на собственной шкуре Круцио. Вы не стояли часами на коленях во время аудиенции, чувствуя, как холодный камень будто прорастает в кости. Вам никогда не смотрели в глаза так, как мне — выворачивая наизнанку разум, вытаскивая тайны из самых сокровенных уголков души...
Эти мысли помогают сосредоточиться и успокоиться. Всё будет хорошо. Я на вокзале, значит, должен придти поезд. Не знаю, куда он увезёт меня, но там, наверное, будет лучше, чем здесь. Не так холодно. Надо только подождать. Вот и скамейки для этого поставлены...
Ближайшая, к которой я направляюсь, занята. Мужчина и женщина, судя по седым волосам — уже не очень молодые.
— Можно?
Они поворачиваются ко мне, и я отступаю на шаг.
Я вычеркнул этих людей из своей жизни холодным ноябрьским днём 1981 года.
Я старался не вспоминать о них с тех пор.
Анна и Роберт Петтигрю.
Мои родители.
В их глазах — ни гнева, ни даже упрёка. Только бесконечная грусть.
— Сынок, зачем же ты так поступил с нами?
— Так... так получилось. Извини, мама.
— Ты за столько лет не мог дать о себе знать? Хотя бы о том, что ты жив? — вздыхает папа.
— Боб, перестань, — мама двигается, освобождая место, чтобы я сел между ними. — Всё позади. Главное — что сейчас наш мальчик с нами. Всё будет хорошо.
Я опускаюсь на скамейку. Мама ласково взъерошивает мне волосы.
— Почему здесь так холодно?
Родители переглядываются, а потом с ужасом смотрят на меня.
— Тебе... холодно? — упавшим голосом спрашивает отец. — Даже сейчас?
— Да. А разве не должно быть?
— Нет, — мама, кажется, с трудом сдерживает слёзы. — Ведь мы же рядом...
Папа глубоко вдыхает.
— Я никогда не пытался выяснить, что ты сделал, Питер, хотя здесь это возможно. Я не хотел ничего знать. Я хотел помнить своего сына мальчиком, который любил вишнёвое мороженое и боялся какого-то странного чудища из сказки. Но я не могу больше закрывать глаза на то, что вижу. На этой платформе действительно всегда холодно, и помочь может только тепло любви. Мы рядом. Мы любим тебя, несмотря ни на что. Если ты ничего не чувствуешь, значит, ты погубил свою душу. И это уже нельзя исправить.
Он встаёт и берёт маму за руку.
— Пойдём, Энни. Ты знаешь правила, мы должны вернуться на следующем поезде. Он сейчас придёт. А Питеру мы ничем уже не поможем...
Она всхлипывает.
— Я надеюсь, что ты всё-таки сможешь приехать к нам, мой мальчик...
Они направляются к поезду. А я понимаю, что у меня не хватит духу последовать за ними. Надо слишком многое обдумать. Но мне не оставляют времени на сосредоточение. У меня снова есть компания.
Только лучше бы её не было...
Души здесь цветные. А меня окружают какие-то... тени. Чёрные. И самое страшное — они похожи на то чудовище из японской, кажется, сказки, которое так пугало меня в детстве. У меня даже боггарт такой был...
У них нет лиц. Только какие-то гладкие пузыри спереди.
Я так надеялся, что навсегда оставил позади страх, перешагнув грань жизни. Но мне становится жутко. Я вспоминаю, что там, куда идёт поезд, меня ждут не только папа и мама, но и кое-кто ещё... Если встреча с родителями принесла мне такой ужас, то что будет, когда я увижу тех, других?
«Хорошо, что хотя бы их здесь нет...» — думаю я. Их. Тех, кого я сейчас боюсь увидеть больше всего. И тут же понимаю, что накликал... Безликие тени расступаются. Они уже здесь. Лили и Джеймс — такие, какими я их помню. И Сириус, которому снова двадцать.
Я был готов к чему угодно — ярости, ненависти, гневу... Но их лица спокойны и безмятежны. И от этого становится ещё холоднее, хотя мне казалось, что дальше некуда.
— Здравствуй, Питер, — Джеймс говорит таким тоном, будто мы расстались только вчера, а сегодня встретились где-нибудь в «Дырявом Котле».
— Как ты изменился, — Лили сокрушённо качает головой.
— Мало же ты выгадал на сделке, старина, — Сириус ставит ногу на лавку и опирается локтем о колено. — Даже семнадцати лет не прожил, чуть больше года за жизнь...
— К-какую жизнь? — я начинаю заикаться.
— Ты что, не считал? — удивляется Поттер. — Мы с Лили, двенадцать маглов и Сириус. Пятнадцать жизней. Цена семнадцати лет твоей. Точнее, шестнадцати с половиной.
— В-вы п-пришли убить м-меня? — я даже не задумываюсь, как по-идиотски звучит этот вопрос здесь.
Они хохочут.
— Честное слово, это твоя лучшая шутка, — Сириус проводит рукой по глазам.
— Вообще-то, ты уже мёртвый, — беззаботно отзывается Джеймс. — А дважды это ни с кем не случается.
— И мы тебя давно простили, Питер, — Лили улыбается искренне и открыто.
— Т-тогда з-зачем вы з-здесь?
— Хотим тебя в гости позвать, — отвечает Блэк.
— Приходи посмотреть на нашу вечность, — Поттер словно приглашает меня на квиддичный матч. — Там хорошо.
— И там есть место и для тебя, — его жена берёт меня за руку. — Смотри, вот и Хогвартс-экспресс. Надо только сесть на него и доехать до конечной станции.
Её голос звучит по-настоящему ласково и приветливо. Но почему-то это пугает гораздо больше, чем даже гнев Тёмного Лорда. Я вырываю руку, от страха не в силах выдавить ни единого звука, и яростно мотаю головой.
— Ну, как хочешь, — Сириус пожимает плечами.
— Надумаешь — приезжай, — подмигивает Джеймс. — Приглашение остаётся в силе.
Лили весело машет мне на прощание. Они запрыгивают в вагон и занимают ближайшее к двери купе — мне хорошо видно их через окно. Блэк говорит что-то, и они смеются — наверное, очередная его шуточка. Им действительно хорошо даже на этой платформе, где они не чувствуют морозного холода за щитом любви...
Встреча, которой я так боялся, состоялась. С неожиданным для меня результатом. Они уже не друзья — мне придётся признать их правоту, я пожертвовал их жизнями, чтобы выкупить свою. Но и не враги — каким-то непостижимым для меня образом они сумели простить. И даже зовут к себе. А все слова про сделку — всего лишь обычная мародёрская подколка в новой реальности... Так почему же вместо облегчения я чувствую отчаяние, которое затапливает меня изнутри, словно волны прилива?
Чёрные тени вновь обступают меня, и я пересчитываю их. Двенадцать. По числу маглов, которых я убил, даже не видя лиц. И теперь на гладких пузырях мелькают знакомые глаза. Серые, зелёные, карие, опять серые... И в них всё то же безмятежное спокойствие. Страшно. А ещё страшнее зажмуриться, потому что тогда я начинаю видеть лица. Моих родителей, готовых ждать меня до конца вечности... Моих не друзей и не врагов, проклявших и простивших...
Я не знаю, сколько сижу на этой скамейке, дрожа от холода и сменяя один кошмар на другой. Но наконец я понимаю, что если я не встану с неё сейчас, то не решусь уже никогда. Будь что будет. Я займу своё место в поезде, доеду до конечной станции и отправлюсь туда, куда меня пригласили. Я смирюсь с ролью вечного нахлебника, которому не достанется даже собственная вечность. Что угодно, только бы вырваться из этого ледяного ада!
Поезд уже стоит у платформы, я поднимаюсь и направляюсь к нему. Слава Мерлину, тени расступаются и даже не пытаются следовать за мной.
Мне остаётся всего один шаг до вагона, когда накатывает оно. Не предчувствие — знание. Страшное и неумолимое, как сам рок.
Что может быть хуже, чем остаться здесь? Теперь я это знаю. И понимаю, почему мне было так жутко, когда Лили взяла меня за руку. С самыми добрыми намерениями.
Хуже — принять приглашение и сесть за чужой стол.
Я представляю, какая она — вечность моих бывших друзей. Живая, тёплая и переливающаяся всеми цветами радуги. Там ласковое море лениво шуршит о гальку. Там бескрайние поля, где свежий ветер пригибает к земле сочные травы. Там дружеские споры до хрипоты, невиданные новые чары и познание самой сокровенной сути магии. А по вечерам на аккуратной лужайке рядом с уютным домом бутылка вина идёт по кругу и тихо играет музыка. И они готовы щедро поделиться всем этим со мной.
Но их море превратится в лёд под моими пальцами. Их вино разольётся у моих губ. Рядом с ними меня не согреют ни солнце, ни любовь. А мёрзнуть рядом с чужим теплом — в их вечности или в вечности родителей — стократ страшнее, чем здесь.
И не поможет даже их прощение. Которое я уже получил.
А ещё я знаю, что мне не стоит даже пробовать создать свою вечность. В ней будет всё то же самое, что и тут, на платформе. Для собственного мира надо найти опору и основу в своей душе. Того, что осталось у меня, не хватит даже на один счастливый день.
Вот она, окончательная цена моего выбора. Вот о чём говорил отец. Погубив душу, я не способен принять ни капли из того, что мне готовы предложить, даже если взамен ничего не требуют. И единственное оставшееся у меня светлое воспоминание — не шанс, а памятник тому, что я потерял. Теплу, любви и невинности. Если бы я догадывался об этом, когда добровольно подставлял руку, принимая клеймо... Когда четыре года назад бежал от того, что казалось тогда самым страшным — от Азкабана... Глупец! Возможно, начав расплачиваться там, я получил бы какой-то шанс здесь. А теперь поздно каяться. Незнание не освобождает от ответственности. Мы все выбрали. Они — принцип «погибнуть, но не предать» и смерть ради него. Я — Чёрную Метку и отказ от лучшего в себе до конца жизни. А как оказалось — и до конца вечности. И теперь им — небо и море, творчество и познание. Любовь и свобода. А мне — ледяная платформа и двенадцать безликих призраков, которые смотрят на меня знакомыми глазами.
Наверное, это называется справедливостью.
