In Memoriam

Азкабан (Сириус Блэк)

От организатора Favilla
Здравствуйте, уважаемые читатели!
Вот и вышла последняя часть поттерианы. Многие из полюбившихся нам героев погибли, не успев рассказать о своей жизни до конца. Многие еще живут в нашем сердце и пишут свою историю.
Перед вами мультифанфик, посвященный погибшим персонажам. Главы не зависят друг от друга и написаны разными авторами. Жанр, пейринг, рейтинг и пр. для каждого фанфика разные и будут указаны в «шапке» в начале главы. Все фикрайтерские права сохранены.

И оставляйте, конечно же, отзывы!


Глава 1. Азкабан (Сириус Блэк)

Название: Азкабан
Автор: КОТ
Жанр: джен, драма, мини
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Сириус Блэк, Джеймс Поттер
Дисклеймер: Никакой коммерческой выгоды не имею.
Саммари: Сириус Блэк наедине со своими мыслями и воспоминаниями в Азкабане.
От автора: Воспоминания прошлого чередуются с реальностью в одиночной камере. Получилось несколько мрачновато.


Азкабан

Посвящается тому, кто, не задумываясь, ринулся в бой; тому, кому суждено было погибнуть молодым. Павшему в сражении, а не сгинувшему в Азкабане – Сириусу Блэку.

~*~


С потолка капало. Причем уже довольно долго. На ковре образовалась приличная лужица. Красная. Пахнувшая железом и сладостью. Кровь.

Весь потолок уже сделался красным – местами темным, почти черным. Ещё немного и поток прольется на стены, прямо по намертво приклеенным к шелковым обоям картинкам полуголых маггловских красоток с неживыми глазами…

Сириус Блэк сидел на полу, прислонившись спиной к дверному косяку, и бессильно глядел на падающие с потолка капли красной жидкости. Он знал, чья это кровь. Этажом выше Волан-де-Морт убил Джеймса Поттера.

Сириус с ужасом понимал, что не может пошевелиться. Не может сказать ни слова. Даже слез не было. Ничего. Только звук падающих с потолка капель в мрачной, давящей тишине отчего дома.

Капля медленно собралась на темно-бордовом потолке, вытянулась и неспешно сорвалась вниз. Стремительно пролетела два метра и с влажным хлопком ударилась о красную поверхность кровавой лужице на дорогом ковре – «кап». Будто бы глухое эхо за ней последовала вторая капля – «кап». Третья – «кап». И еще одна… и еще…

И тут раздался оглушительный и леденящий кровь вопль грудного ребенка.

Сириус внезапно распахнул глаза и, уставившись в темноту, не сразу понял, где находился и что орал он сам.

А находился он точно не в своей старой, не лишенной уюта, комнате на Площади Гриммо…

В тюремной камере было темно, тесно и холодно.

Вопль отразился от каменных стен, как в колодце, и резко оборвался.

Глаза быстро свыклись с привычной уже темнотой. Сквозь зарешеченное оконце, расположенное почти у самого потолка, проникал слабый луч лунного света, белого и призрачного.

Сириуса бил озноб. Холодный пот щипал глаза, не хуже слез. Хотя, быть может, это и были слезы.

– Просто кошмар, – успокаивающе пробормотал он, кутаясь в пахнувшее плесенью одеяло, сырое на ощупь. – Просто кошмар.

Реальность же была не менее кошмарной. За дверью камеры по узкому, не освещенному коридору бесшумно проскользнула фигура безымянного дементора…

С грубого каменного потолка капала вода, капля за каплей падая вниз и собираясь в зловонную лужицу в углу камеры.


~*~


– Блэк, сюда! – орал очкарик на метле. – Я свободен!

Сириус замахнулся и кинул мальчишке мяч, который тут же был перехвачен игроком другой команды.

– Черт, Поттер! Ты что, совсем одурел?! – взвыл Сириус и, пригнувшись к метле, помчался в сторону колец. Хоть игра и дружеская, но победу всё же хотелось себе…

– Придурок ты, Поттер! Из-за тебя мы чуть не продули. Никакой из тебя нападающий, – бросил Сириус через плечо, когда первокурсники возвращались с квиддичного поля обратно в замок Хогвартс.

– Да ну, – отозвался Джеймс, догоняя одногруппника. – Сам ты мяч выронил раза три. Из-за таких как ты, первоклассников в команду по квиддичу не берут.

– Из-за таких как я? – Сириус резко остановился.

Поттер по инерции прошел еще пару шагов и лишь потом обернулся к мальчику:

– Ну, да.

– Да тебя и на седьмом курсе в команду не возьмут! – Сириус насмешливо уставился на черноволосого мальчика, на полголовы ниже него самого, и серые его глаза опасно застыли.

– Что, Блэк, теперь я виноват, что ты так погано играешь?! – рассмеялся Поттер.

Сириус с размаху врезал ему по челюсти. Очки отлетели в сторону. Джеймс же отреагировал молниеносно и со своей стороны ударил противника кулаком в нос. Сириус не успел увернуться и начал падать, но в падении ухватился за мантию Поттера, потянув того за собой.

Обмен любезностями продолжался минут десять и закончился выговором профессора МакГонагалл, разбитым носом Сириуса и подбитым глазом Джеймса.

– Ты придурок, но рука у тебя тяжелая, – хмуро заметил Поттер, направляясь вместе с Блэком в гостиную Гриффиндора.

– Да и ты не промах, – мрачно усмехнулся Сириус. – У меня до сих пор нос забит кровью.

– Не бойся, не сломан, – Джеймс с кривой усмешкой глянул на одноклассника. – Будешь и дальше таким же красавчиком.

– Что, завидно, очкастый? – гаркнул в ответ Сириус.

Джеймс рассмеялся. Так они и подружились.

Потом были годы дружбы, школа, девочки. Сириус до сих пор уверен, что это было лучшее время его жизни. Тогда всё казалось простым и понятным. Проблемы возникали лишь в виде матери и учителей. А всё остальное виделось детским лепетом, с которым Мародёры справлялись одной левой. Море было им по колено, а сами они были четырьмя Мушкетерами и Всадниками Апокалипсиса одновременно. Впереди же всех: Бродяга и Сохатый – самоуверенные, сильные и непобедимые.

Но потом почему-то всё хорошее должно было закончиться. Школа прошла и выплюнула своих бывших учеников во взрослую жизнь. Тут-то и началась эта нервотрепка. Война Сами-Знаете-С-Кем, учеба на мракоборца, помолвка Сохатого и его свадьба с Эванс. Работа, рутина, опасность, схватки с темными магами, смерть и убийства.

Нет, Мародёры оставались непобедимыми, сильными и самоуверенными, но что-то неисправимо переменилось. Исчезла та легкость, что была вначале.

– Блэк, пойдешь после смены в «Дырявый Котел»? – МакДональд поправил мантию и рядовым движением стряхнул следы пепла с рукава.

Мракоборец второго ранга Сириус Блэк разглядывал свежую ссадину на левой щеке. Сегодняшний Пожиратель Смерти оказался крепким малым, спалил два квартала и заставил всю команду изрядно побегать, прежде чем удалось загнать его в угол. Живым гад не сдался, отбивался до последнего; пришлось прикончить. Экстренные времена требуют экстренных мер. Смертью никого уже не удивишь.

– А ты, Сохатый, как, пойдешь? – Сириус поймал в зеркале взгляд Поттера. Тот привычным, неосознанным жестом растрепал черные волосы и покачал головой:

– Не, Бродяга, мне домой надо. Мы с Лили собираемся обои для детской выбирать.

Поттер лучезарно улыбнулся.

– Здорово, – бесцветно ответил Сириус, уставившись в отражение собственных серых глаз. Холодные, пустые глаза на бледном, усталом лице. – Я пойду.

МакДональд улыбнулся и напялил шляпу.

В «Дырявом Котле» было шумно, людно и накурено. Пахло перегаром, жареным мясом и грязной одеждой. Воздух в помещении был плотен и почти что осязаем.

– …А потом Блэк его за шиворот и в окно! – конец истории МакДональда утонул во взрыве хохота. Кто-то опрокинул полупустую бутылку. Она со звоном ударилась об стол, ее содержимое резво потекло по деревянной столешнице и на пол.

– Ага, а этот дурень еще и упирается! – со смехом добавил Сириус, размахивая наглядности ради стаканом с огневиски. – Не понимает, бедолага, что ему жизнь спасают.

Мракоборцы за столом покатывались от смеха…


~*~


Временами Сириус смеялся. Безумно и безо всякого веселья. В этом звуке было столько отчаяние и боли, что дементоры даже не оборачивались в его сторону. Здесь им нечего было ловить. Никакой радости, ни капли надежды, которые можно было бы впитать в себя.

На каменных стенах проступала изморозь, стоило приблизиться стражам, и хлюпавшая на полу вода покрывалась тоненькой коркой льда.

Изредка слышались странные звуки: шорох, свист, глухие вздохи и дикое, нечеловеческое завывание. Это в глухих тюремных стенах другие заблудшие и проклятые души медленно – а некоторые и стремительно – впадали в безумие. Ходили слухи, что Азкабан кишмя кишит привидениями погубленных узников и невинно заточенных здесь магов. Что их страдания и боль впитались в сами камни старинного замка и сводят с ума не хуже одиночества и дементоров. Всё могло быть.

А вот крыс не было. Как на зло. Сириус был бы рад заполучить одну из этих мерзких, пищащих тварей, но, очевидно, им не нравилось соседство дементоров. Узник оставался один на один со своими стражами. Страхами. И потерями.

В темноте камеры воспоминания навалились с необычайной тяжестью и яркостью, Сириусу казалось, что он сходит с ума. Боль становилась невыносимой…

В первый же месяц пребывания в Азкабане он подхватил лихорадку. Блэк сутки пролежал в жару и беспамятстве на полу своей темницы, прежде чем тюремщики обратили на его состояние внимание.

Таковы издержки отсутствия всего человеческого в стражниках этой магической тюрьмы.

Пожилой целитель с седой бородкой напоил заключенного зельем, и велел глядеть за ним. Очевидно, он и сам не слишком-то верил в выздоровление больного. В Азкабане маги гибли как мухи. Да и кому какая разница, если срок – пожизненный? В глубине души целитель был уверен: чем раньше парень помрет, тем лучше для него же. Меньше мучиться. Что за жизнь могла быть в одиночной камере Азкабана? То-то ж…

Но больной выжил. Несколько недель хворал, но выкарабкался.

– На мне всё заживает, как на собаке, – с мрачной усмешкой прокряхтел Блэк изумленному целителю, когда тот в следующий раз пришел его проведать.

Лихорадка отступила, однако безумие никуда не делось. Казалось, оно затаилось в самих стенах тюрьмы и норовило наброситься на человека в любой момент.

Можно было перекидываться. Это помогало. Загнанный зверь метался по клетке и скулил. И мыслей не было…


~*~


– Я тебя люблю, – выдохнула девушка, глядя в глаза. Она напоминала Сириусу актрису из маггловского кинофильма, чье имя он не мог вспомнить. Девушка обнимала его за шею и явно ожидала ответа. В ее улыбающийся взгляд уже закрадывалось беспокойство.

– Я люблю тебя, Сириус, – повторила она чуть громче, будто бы опасаясь, что в первый раз он ее не расслышал. – И я хочу этого ребенка... – И тут она поняла, что сказала что-то не то. Она побледнела и испуганно вглядывалась в его лицо.

– Я думал, мы всё решили, – тусклым голосом отозвался Сириус, ища глазами пачку маггловских сигарет на прикроватной тумбочке. – Ребенок – это большая ответственность…

– Да, – Девушка отпустила его и отстранилась, позволяя дотянутся до тумбочки. – Но… Я готова родить…

– Я не готов! – резко ответил Сириус, вытряхивая сигарету из красной пачки. – Откуда мне знать, что это вообще мой ребенок?

Она сделалась белой как полотно и глядела на него с неописуемым ужасом и удивлением. Она не плакала, не проронила ни слова, а просто молча оделась, взяла пальто и ушла, тихо прикрыв за собой дверь…

Сириус закурил. Он был последней скотиной, что позволил ей так уйти, не потратив на нее больше ни единой мысли.

Ведь, может быть, у него где-то есть сын… или дочь… или нет никого….


~*~


Никого, кто бы ждал его на воле.

В безысходности и тишине Азкабана, нарушаемой лишь завыванием ветра и периодическими рыданиями заключенных, успеваешь многое обдумать. Вспоминаешь всех, кого обидел, всех, кого любил и ненавидел…

Ха, стих получается… Сириус усмехнулся. Он никогда не интересовался поэзией. Но примерно три года после заключения Сириус Блэк начал писать стихи; по крайней мере, он сам так это называл. Сочинял двустишья, складывая слова в разных последовательностях, и царапал на стенах камеры особо понравившиеся строки. Получалось убого, и через полгода он забросил это дело.


~*~


– Брось это, Бродяга! – Джеймс глядел на него с доброжелательным упреком. – Ты слишком много пьешь.

Они сидели за столом на кухне дома Поттеров в Годриковой Лощине. На бело-синей в горошек скатерти расположились две кружки из темно-синего фарфора и тарелка с домашним печеньем, которое Лили испекла специально к приходу крестного. Печенье было какое-то странное, маггловское, но Джеймс лопал его с видимым удовольствием. Сквозь не занавешенное окно падал красноватый свет заходящего за долиной солнца. Вечер медленно перетекал в ночь. Поттер взмахом волшебной палочки зажег светильник над столом и поставил чайник на плиту, подогреваться.

Сириус не притронулся к остывшему чаю, предпочтя стакан бренди, который в ответ на его просьбу со скорбной миной налил ему Джеймс.

– Хороший бренди, – сделав глоток, кивнул Сириус, не отвечая на замечание друга, тот тоже не стал развивать тему.

– Твой подарок, – просто хмыкнул Джеймс, потянувшись за печеньем. – Такое ощущение, что ты подарил его мне, чтоб было что пить, когда приходишь в гости; кроме тебя он никому не нравится. Огневиски лучше, но ты ж отдаешь предпочтение маггловскому.

– Ага, – лениво согласился Сириус, развалившись на стуле, и прикрыл глаза.

Джеймс с хрустом откусил половинку печенья. Настенные часы громко тикали. Лили в соседней комнате подпевала радио, занимаясь уборкой.

– Знаешь, Сохатый, – не открывая глаз, проговорил Сириус. – Я ужасно устал. Чувствую себя опустошенным. Работа выматывает.

– Возьми отпуск.

– Кто меня отпустит? – оскалился Сириус. – Война же… Каждый мракоборец на счету. Нас итак всё меньше становится. Слышал о МакДональде? Его сестра ещё с нами на одном курсе училась…

– Да, помню. Жаль парня…

– Он всего на два года старше нас был. Похороны в пятницу, – Сириус распахнул глаза, отхлебнул еще бренди и взглянул на Поттера. – Вдумайся: его уже нет, а мы с тобой еще живы… Странное чувство, да, Джим?

– Не то слово, – вздохнул Поттер, грустно улыбнувшись Блэку. Солнце последний раз осветило стол и скрылось за деревьями.


fin

Незваные гости (Барти Крауч-старший)

Название: Незваные гости
Автор: Ассиди
Бета: Ристе
Гамма: Black Tiger
Рейтинг: G
Жанр: General
Пейринг: Барти Крауч-старший
Дисклеймер: Все принадлежит Роулинг, я только мимо проходила
Саммари: В ночь после Чемпионата мира по квиддичу Крауч-старший остался один
в доме вместе с сыном. И тут в дверь постучали...


В дверь постучали. Не очень громко, но в мертвой тишине пустого дома звук оглушил. Барти Крауч-старший, сидящий за столом в кабинете, вздрогнул.
– Винки?.. – неуверенно позвал он и тут же оборвал себя. Винки он сам выгнал этой ночью. Кроме него в доме никого нет. Не считая Барти-младшего... но тот в своей комнате, оглушенный и под мантией-невидимкой. И пролежит там еще долго, пока его отец, наконец-то, не решит, что с ним делать.
А от него ничего не зависело. Днем, в Министерстве, было не до того – приходилось отвечать на письма, отбиваться от репортеров, беседовать с пострадавшими... Он уже почти забыл о том, кто ждет его дома. Точнее о том, что его никто не ждет. Засиделся на работе почти до полуночи, мог бы и до утра остаться, но усталость дала о себе знать: в прошлую ночь он вообще не спал. Аппарировал к дому, открыл дверь и прошел в кабинет – где и просидел, пока в дверь не постучали.
– Ты этого хотела? – спросил Крауч у фотографии в серебряной рамке, стоящей на столе.
Худенькая светловолосая женщина ничего не ответила, а продолжала грустно улыбаться.
– Ну и что мне теперь делать, скажи?
Фотография ничего не ответила, но он и не ждал ответа. Чем гадать, что делать сейчас, надо было отказаться от этого идиотского плана. Но разве тогда он мог ей в чем-нибудь отказать?
После приснопамятного заседания Визенгамота Барти не раз и не два пытался говорить с женой. Та молча выслушивала его – и все. Не возражала, не соглашалась, даже не плакала. За полгода не произнесла ни слова. Он пытался все объяснить, подбирал доводы, просил ее понять, однажды даже рассердился и стал кричать на нее. А она все так же молчала. И только на вопросы – нужно ли ей что-нибудь – молча мотала головой или отворачивалась к стенке.
Можно подумать, ему тогда было хорошо! Это надо же было такому случиться – собственного сына уличили в связи с Упивающимися Смертью и поймали на месте преступления! И до процесса и после него на Крауча все в Министерстве показывали пальцами и шушукались за спиной. Дескать, совсем из ума выжил, родного сына в Азкабан отправил. А что он должен был сделать? Орден Мерлина вручить?
Мелани всего этого не понимала. Если бы она хотя бы возражала, пыталась спорить, говорила что-то свое – было бы легче. Она просто тихо угасала, и он ничего не мог поделать.
Даже работа не приносила удовлетворения. Уже не было смысла сидеть в Министерстве до глубокой ночи – после поимки Руквуда и суда над Лестранжами сторонников Того-кого-нельзя-называть как будто бы и не осталось. Точно вся проделанная работа была зря. Словно остановился на полном ходу и вместо проложенной дороги увидел чистое поле.
Последним, что он успел сделать до того, как его сняли с должности главы Департамента магического правопорядка, – процесс над Аберфортом Дамблдором. Совершенно дурацкий процесс, над которым открыто смеялись даже в прессе. Он затеял это дело по инерции, просто потому, что надо было что-то сделать, а под руку, как назло, никто не попадался, кроме этого сумасшедшего старикана с его козами...
А Мелани и на это не реагировала. Пусть бы она и не защищала его, пусть бы она смеялась над той карикатурой в «Пророке»... Он бы все простил.
Он конечно, догадывался, чего она хочет... но это было невозможно. Тем более после того, как он перешел в другой департамент. Пересматривать дело, да еще такое громкое... Да еще после того, как он в зале суда публично отрекся от сына... Ничего, кроме скандала из этого бы не вышло, а с него хватит скандалов.
Потом она сказала:
– А хотя бы повидать его мне разрешат?
Этого как раз он добился бы, и без больших хлопот, но… нужно ли? Крауч-старший совсем не горел желанием видеть своего сына, да и не был уверен, что Мелани станет от этого лучше. Да и жив ли он там, слабые в Азкабане не выживают. Он пытался ее отговаривать... и тут она предложила тот самый план.
Конечно, он возмутился. Как он может нарушить закон! Тайком устраивать побег было еще хуже, чем открыто пересматривать дело! Но Мелани проявила неожиданную настойчивость – и он сдался.
Дело еще было не только в нарушении закона. Он не хотел менять жизнь жены на жизнь сына! Но сына он уже потерял, и жену потерял бы в любом случае...
А что он еще мог сделать, если Мелани только этим планом и жила в последние месяцы? Когда он после долгих уговоров согласился, она ожила, стала почти такая же как прежде, и даже снова начала улыбаться. У него тогда мелькнула мысль – сказать, что со свиданием ничего не получилось и зажить как прежде... вот только он понимал, что как только он об этом объявит, Мелани сляжет и уже больше не встанет.
Она долго говорила ему, как вести себя с Барти-младшим, когда тот окажется дома... но он тогда вовсе не думал о Барти-младшем, а только о том, что у него еще несколько дней наедине с женой...
Впрочем, предусмотреть того, что случилось, она все равно не смогла.
Стук в дверь повторился. Крауч поднялся, но потом снова опустился на стул.
Кажется, он знал, кого там принесло. Не стоило думать, что ему так легко будет скрываться. Так легко и так долго. Тем более после случившегося прошлой ночью.
На что Мелани рассчитывала? Что Барти, выбравшись на свободу, станет пай-мальчиком? Да он, едва придя в себя, смотрел на отца с такой ненавистью, что Крауч сразу же пожалел о своем согласии на эту авантюру. Это Мелани ничего не замечала, да в Азкабане у них не было времени разговаривать: чего стоило поставить Барти на ноги и объяснить, что от него требуется!
Он рассчитывал только на «Империо» и на Винки. Винки, в отличие от него, слушала то, что говорила Мелани, и восприняла это как первейшую обязанность. Но на Чемпионате не уследила, или не пожелала следить, может, они с Барти уже давно были заодно. Выслушивала же она его откровения, о которых он узнал, поймав подслушивающую у дверей Берту Джоркинс. Надо было что-то предпринять еще тогда. А он сдался, позволил Винки уговорить себя взять мальчика на чемпионат... Мальчик! Ему уже за тридцать, какой он мальчик! Но Винки использовала запрещенный прием – вспомнила Мелани. Разве для того она спасла жизнь сыну, чтобы тот зачах в своей комнате? Они тогда уже были заодно, а он и не подумал!
Теперь Винки нет, а что ему делать с сыном? Дать ему хотя бы ограниченную свободу невозможно, а ухаживать за ним, как ухаживала Винки, он просто не может. Видеть рядом с собой день ото дня причину смерти Мелани?
День ото дня, может, и не придется. Стук в дверь означает, что за ним пришли. Кто-то в Министерстве оказался слишком догадливым. Амос Диггори, Людо Бэгмен или этот рыжий мальчик, его подчиненный... Крауч все время забывал его фамилию. Забывал потому, что когда первый раз увидел этого парня сидящего в том самом кабинете за тем самым столом, за которым когда-то сидел Барти, чуть было не окликнул его именно этим именем. Вот каким должен был быть его сын. Никаких посторонних мыслей, никаких истерик, полная преданность делу. Барти мог делать вид, что полностью поглощен работой в министерстве, а сам думал о другом. Он всегда витал в облаках, еще в школе, и сколько раз ему говорилось, чтобы бросал думать о всякой ерунде и занялся делом! Или Крауч должен был постоянно стоять у своего сына за спиной и им руководить? У него не было на это времени. Тем более бесполезно казалось как-то влиять на сына сейчас, когда тот возненавидел своего отца и весь мир в придачу.
Может, и правда, сдаться? Лучше хоть какая-то определенность. Лучше Азкабан, чем находится в одном доме с ненормальным. Что он еще натворит? Сегодня он запускает Черную Метку на виду у всего стадиона, а завтра он станет убивать направо и налево и начнет с родного отца.
Крауч вздохнул. А ведь этой ночью он был почти счастлив! Вплоть до того момента, когда Диггори вынес из леса тело Винки. Он как будто вернулся в старые времена, когда все было ясно, когда врагов нужно было уничтожать, и никто не возражал против этого... И сейчас никто не протестовал против того, что именно Крауч взял на себя руководство, что он отдавал приказы аврорам, которые ему, вообще-то, давно не подчиняются. И – вот незадача – когда они уже окружили Пожирателей Смерти и были готовы их взять, небо озарилось зловещим свечением Черной Метки... Он тогда и не подумал про Барти, он был уверен, что сын в палатке под охраной Винки! Он первый аппарировал на ту поляну в лесу, первый произнес оглушающее заклятье... Он был уверен, что сейчас-то все и выяснится.
Вот и выяснилось. Мелани, конечно, об этом не подумала. Она считала, что они должны любой ценой спасти жизнь мальчику. О том, что ему придется жить в одном доме с Упивающимся Смертью, она не подумала. Еще советовала говорить с ним побольше... О чем с ним можно говорить?
Крауч отодвинул в сторону фотографию и решительно встал. В дверь пока не стучали, но он знал, что незваные гости все еще дожидаются под дверью. Пусть будет так. Лучше Азкабан, чем оставаться наедине с чудовищем в этом доме.
Крауч-старший вышел из кабинета, спустился по лестнице и, не раздумывая, отворил входную дверь.


Осень волшебная (Колин Криви)

Название: Осень волшебная
Автор: Wiage
Бета: Mori
Рейтинг: G
Жанр: Общий, зарисовка
Тип: Джен
Персонаж: Колин


Они раскрывают альбом и на первой странице видят осенний пейзаж. Прекрасная фотография, сделанная настоящим мастером: кажется, что стоит наклониться к ней – и услышишь, как деревья уныло скрипят сучьями, а ветер с шорохом подхватывает с земли опавшие листья. Но кто-то спрашивает, как здесь очутилась эта фотография, – ведь логичнее всего на первой странице видеть групповой снимок.



Без мантии, которую скинула где-то в спальне, с развязанным галстуком, в забавных клетчатых тапках на размер больше, Джинни стояла, прислонившись к дверному косяку, и с интересом наблюдала за Колином, который, ползая по полу, раскладывал на тёмно-бордовом ковре фотографии: стол оказался слишком мал.

Уже давно стемнело, и все разбрелись по спальням. Здесь осталось только несколько студентов предпоследнего курса, которые занимались «самым лучшим за историю Хогвартса» выпускным альбомом.

– Моих здесь только три, – Джей, вытянув шею, ревниво пересчитывал снимки, – а Энни целых семь.

Пусть Энни и была симпатичной блондинкой, но кто сказал, что её фотографий нужно сделать больше всех?

– А фотографий Гарри двадцать три, – не сдержавшись, сказала Джинни и прыснула со смеха.

– Он же не с нашего курса! – воскликнул Джей, ошеломлённый даже не тем, как эти фотографии оказались среди остальных снимков, а тем, что он не заметил их сразу.

– Случайно попал в кадр, – ответил Колин, ничуть не смутившись.

Он поместил на место последнюю фотографию, а остальные, ненужные – размытые, с плохими ракурсами, тёмными пятнами вместо лиц или просто те, на которых не было его однокурсников, – небрежно бросил на пол.

– Всё, – Колин удовлетворённо вздохнул.

– Нет, ты говоришь, случайно? – Джей ткнул пальцем в одну из фотографий Поттера. – Он тебе улыбается.

– Случайно попал в кадр, – Колин сел на ковёр, подогнув под себя ноги, – и случайно улыбнулся. Гарри очень дружелюбный, он улыбается постоянно.

– А здесь он от тебя отмахивается. Тоже как бы невзначай? – ехидно поинтересовался Джей.

– Ага.

– А здесь стоит его автограф. Также случайно? Хотел подписать контрольную по зельеварению, а тут мимо, какая удача, проходил ты…

– Мне везёт на случайности, – ответил Колин, еле сдерживая смех.

– Да ну…

– Да ладно тебе, – Джинни подошла к ним, осторожно переступая через фотографии.

Джей махнул рукой, но всё-таки сказал, правда, совсем незлобно:

– Тебе было давно пора организовать его фан-клуб, чёртов подхалим.

От хмурящихся, улыбающихся, задумчивых лиц начала кружиться голова, и Джинни присела на ковёр рядом с Колином.

– Здесь нет только твоей фотографии.

– Ещё успею её сделать. У меня много времени, – ответил Колин, подумав, что, будь он героем какого-нибудь дурного романа, поплатился бы за свои слова.

– Ты только не забудь, ведь…

– Да не забуду, – прервал он Джинни, засмеявшись. – Сделаю такую большу-у-ущую и помещу её на первую страницу. Место для главной фотографии, конечно, моей.

– Только снимись с фотоаппаратом, – Джей встрял в разговор. – Потому что ты и фотоаппарат – это что-то неделимое, такое, такое странное существо с именем… м-м-м…

– Колин и фотоаппарат, фотоаппарат и Колин, – рассеянно сказала Джинни. Она подняла с пола один из ненужных снимков: Запретный лес, и деревья ещё не скинули листву.

– Там просто нет никого из наших, – объяснил Колин. – Хотя… она мне очень нравится.

Фотография на самом деле была чудесной, Джинни казалось, что ещё чуть-чуть – и услышала бы, как деревья уныло скрипят сучьями, а ветер с шорохом подхватывает с земли опавшие листья. И дело было вовсе не в том специальном зелье. Просто художник вдохнул в фотографию жизнь, и осень стала по-настоящему волшебной.



Но кто-то спрашивает:

– Как здесь очутилась эта фотография?

И Джинни отвечает.


Вопрос из взрослой жизни (Аластор Грюм)

Название: Вопрос из взрослой жизни
Автор: aguamarina
Жанр: общий
Рейтинг: G
Персонажи: Аластор Грюм, Новый персонаж
Дисклеймер: не знаю, почему, но это тоже Роулинг
Саммари: когда-то в Гриффиндоре учился первокурсник Аластор Грюм…
Примечание автора: за неимением точных сведений семья, подруга и детали учебной программы АГ являются фикрайтерским вымыслом

Взрослые были людьми скучными и непонятными. Он давно, еще до школы, усвоил, что они называют его «Ал», потому что считают, что ему это нравится, и спрашивают разные глупости, потому что не знают, о чем можно разговаривать с очень молодыми волшебниками.
- Кем ты хочешь быть, Ал? – был один из таких ненужных вопросов.
Аластор опускал голову и упрямо смотрел в пол в ожидании, когда взрослые отстанут и можно будет спокойно заняться своими делами. Раньше, в детстве, когда ему было только шесть, он пробовал честно отвечать «не знаю». Но взрослые все равно не успокаивались и рассказывали ему о преимуществах работы в министерском отделе по связям с общественностью перед св. Мунго. Повернуться и уйти было невежливо, и Аластор терпеливо пережидал их разглагольствования, думая, что когда он станет взрослым (а это случится совсем скоро, ведь ему уже семь, и осенью он поедет в Хогвартс), то никогда не будет заниматься такой пустопорожней болтовней.
***
На платформе 9 ¾ Аластор с интересом осмотрел красиво нарисованную табличку, затейливые кованые ворота, алый паровоз, выпускавший большие, как облака, клубы дыма, и пошел занимать место в купе. С родителями он уже попрощался и сказал им не ждать отправления поезда, а возвращаться домой. Но в окно увидел, что они его не послушались и продолжают стоять на перроне, а мама вытирает платочком глаза. Аластор сообразил, что если он выйдет и станет настаивать на их уходе, мама непременно начнет его целовать на виду у всех. Тогда он откинулся на спинку сиденья, спрятавшись от глаз провожающих, и стал вытягивать шею так, чтобы увидеть родителей на самой границе оконной рамы, и тут же отдергивать голову назад, когда ему казалось, что его заметили.
Мимо окна прошла девочка с длинной темно-русой косой. Аластор заинтересовался и на мгновение отвлекся от своего тайного наблюдения за мамой и папой. На такой косе интересно было бы испробовать «Вингардиум Левиосо». Аластор представил плавающую в воздухе косу и хихикнул. В этот момент поезд тронулся, мальчика по инерции качнуло вперед, и он увидел весь перрон и стоящих на нем родителей: папа улыбался, а мама улыбалась, плакала и махала рукой.
***
При распределении он попал в Гриффиндор и был очень доволен, потому что еще дома решил, что непременно попадет именно на этот факультет – например, пригрозив Распределительной Шляпе каким-нибудь страшным проклятьем, про которое спросит у старшекурсников. Они-то наверняка уже все знают про магию… Сидя за гриффиндорским столом, он увидел, как строгая профессор надевает Шляпу на голову знакомой девочки с русой косой и услышал ее имя – Дейрдре О’Флаэрти. К огорчению Аластора, она попала в Рэйвенкло. Он подумал, что теперь вряд ли найдет случай применить Летающие чары к ее косе.
А вообще учиться Аластору понравилось.
***
В конце марта первокурсников опять отпустили на воскресенье в Хогсмид. Было сыро, весенний ветер нес запахи талой воды и зацветающей вербы. Аластор вышел из «Сладкого Королевства», грызя сахарное перо, и задумался. Заманчиво было пойти с друзьями к Визжащей Хижине; но если купить корни маргаритки, можно будет вернуться в Хогвартс и уже сегодня попробовать сварить Уменьшающее зелье… В недолгой внутренней борьбе победила любознательность; Аластор решительно развернулся и отправился на розыски необходимого ингредиента.
Через час, вполне довольный прогулкой, гриффиндорец решил, что можно отправляться в замок. Требуемые для зелья корни, хорошо упакованные, лежали в сумке, рядом с шоколадными лягушками, на языке таяло третье сахарное перо. Жизнь была прекрасна.
Тут он услышал слабый писк, однако, оглядевшись, не обнаружил ни несчастной кошки, ни другого страдающего животного. Звук повторился, и Аластор побежал вперед, заглядывая в проулки. Во втором справа он увидел русоволосую рэйвенкловку. Она не двигалась с места и издавала тот самый тоненький пронзительный визг. Аластор подошел поближе и понял причину. Футах в десяти от девочки стоял огромный черный доберман и тихо рычал, приподнимая верхнюю губу и обнажая клыки. Темные, почти черные глаза собаки горели злым огнем. Аластор вспомнил одно нехорошее слово, случайно услышанное от папы, но не стал произносить его вслух. Вместо этого он очень осторожно двинулся вперед, обходя девчонку, так, чтобы встать между ней и псом. Аластор не слишком боялся собак, но относился к ним с уважением. Он понимал, что доберман не передумает нападать, и пытался вспомнить какое-нибудь подходящее к случаю заклинание. Как назло, первокурсников не учили Защите, и это было большой ошибкой! Аластор всегда был в этом уверен. Он подумал, что можно испробовать «Импедименту», которой научил его знакомый второкурсник. Но вдруг сила заклинания окажется недостаточной? Тогда пес только разозлится и непременно набросится. А что, если…? Аластор оценивающе окинул пса взглядом. Слишком большой и тяжелый. Но, наверное, в момент прыжка будет проще.
Мальчик замер, глядя в глаза собаки. Пес не смутился, он был твердо намерен вцепиться в кого-то из этих двух малявок. Сзади продолжала тихо визжать девчонка, но Аластор не обращал на нее внимания. Он заметил, как напряглись задние лапы добермана, и понял, что пес сейчас прыгнет. Вскинув палочку, он изо всех сил выкрикнул: «Вингардиум Левиосо!».
Получилось именно так, как задумывалось, - заклинание настигло пса в воздухе, и Аластор широко улыбнулся, подумав, что никогда не видел на собачьей морде такого глупого выражения. Но радоваться было некогда – следовало придумать, что делать дальше. Он ведь не сможет удерживать пса долго. Доберман, опомнившись, залился бессильным, но очень страшным лаем, скалил зубы и вообще всячески выражал враждебность. Аластор уже решил поднять его повыше и уронить на землю, надеясь, что так у них будет несколько секунд, чтобы выбежать на большую улицу, где найдется помощь. Но в это время девочка перестала визжать и кинула в собаку маленький шарик. Глаза пса моментально закрылись, лапы обвисли, язык свалился набок. Переглянувшись с рэйвенкловкой, Аластор аккуратно опустил уснувшую собаку на землю.
- Что это? – спросил он, стараясь не уронить своего достоинства излишним любопытством.
- Это Сонные шарики, - объяснила девочка, протягивая ему на раскрытой ладони еще две штуки. – Мне сестра подарила. Возьми, может, пригодятся.
- Раньше надо было про них вспомнить. Ты Дейрдре, да? – спросил Аластор, пряча шарики в карман.
- Да, - кивнула девочка с русой косой.
- А я Аластор Грюм. С Гриффиндора, - уточнил он на всякий случай.
- А я с Рэйвенкло, - улыбнулась Дейрдре. – Здорово ты придумал с этим псом. Я так перепугалась! Иду себе, а он вдруг как выскочит!
- Ты тоже молодец, - снисходительно сказал Аластор. Они уже вышли из проулка. – Ты сейчас в Хогвартс?
- Да.
- Пойдем, - сказал Аластор, - я провожу, а то вдруг еще что-нибудь случится.
Они болтали всю дорогу, вспоминая, как сражались со страшной собакой. Аластор чувствовал себя кем-то вроде Годрика Гриффиндора, о котором им рассказывали на истории магии. Он вспоминал, как храбро шагнул вперед и как правильно выбрал момент для заклинания, и думал, что это было самое лучшее, что пока случилось в его жизни. И что вообще было бы неплохо вот так сражаться со злыми доберманами, а то и кем-нибудь посерьезней, и защищать разных людей, которые потом будут благодарить его. Вот бы была такая работа!
- А кем ты хочешь быть? – спросила Дейрдре. Разговор у них как раз дошел до планов на будущее.
Аластор сначала хотел не говорить ей о только что принятом решении. С девчонками вообще делиться секретами не следовало. Но, с другой стороны, Дейрдре была уже почти своя и очень хорошо вела себя при сражении с собакой.
- Я думаю, что буду бороться со злом и всякими чудовищами, - твердо заявил он.
- Как сегодня, да? – понимающе уточнила девочка и, увидев его кивок, обрадовалась: - Это так здорово!
А ведь и правда здорово, подумал Аластор. Решено, он станет бороться со злом! И станет самым великим в мире этим… злоборцем, вот! Только надо будет выучить побольше разных заклинаний…

T H E E N D

Альбус Дамблдор и Дары жизни (Альбус Дамблдор)

Название: Альбус Дамблдор и Дары жизни
Автор: Elvira
Тип: джен
Жанр: общий
Рейтинг: G
Персонажи: Альбус Дамблдор, Геллерт Гриндевальд
Дисклеймер: несчастные персонажи принадлежат Дж. Роулинг, естественно.
Саммари: Мини-зарисовки из жизни директора, время – попеременно зима 1996 и лето 1899 гг. Канон соблюден, легко просматривается пре-слэш. Гарри в книге седьмой предположил, что Дамблдор видит в зеркале Джедан свою семью, однако я считаю, что предположение это не соответствует истине; кто из нас прав, узнать невозможно. Функции часов Дамблдора придуманы мною, но опять же официальные данные отсутствуют.






«Каждый хочет жить долго, но никто не хочет стареть»
Джонатан Свифт


«Все суета сует и ловля ветра»
Царь Соломон. Притчи






Директор школы чародейства и волшебства Хогвартс Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор – один из самых известных людей в магической Британии. И, наверное, самый востребованный. День за днем его рвут на куски – друзья, коллеги, ученики, друзья, приемы, Визенгамот, коференции, проблемы… Совы, совы, совы – кажется, что их поток нескончаем. Вот Фадж снова прислал предложение «поболтать за чашкой чая» - директора безумно раздражает этот надутый идиот. Вот весточка от Люпина – милый, милый мальчик, но такой одинокий. Вот официальное послание от Руфуса Скримджера – Дамблдор не читая отправляет его в мусорную корзину. Пугающе-вежливое письмо от Риты Скитер, короткая хамская записка от Аберфорта, более вежливая, но не менее коряво составленная – от Хагрида, который не может расстаться с мыслью о приобретении Венгерского Рогохвоста. Быть вечной наседкой не так просто, как кажется.


«Тетя думает, что ты вчера прислал мне сову, чтобы поделиться свежими идеями. Правда, забавно?»
«Что ты ей наврал?»
«Старушка мила, но настырна – пришлось предъявить послание от твоего имени. Всякая чепуха про магглов.»
«Да, в три часа ночи я обычно думаю именно о мировом господстве. Само собой…»


Директор школы чародейства и волшебства Хогвартс Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор всегда принимает взвешенные решения. Кто-то посчитал бы его интриганом – но сам он называет себя просто хорошим шахматистом. Люди – те же пешки, рыцари и ферзи, главное, правильно расставить фигуры и не бояться жертв, ведь все окупается. Черные или белые – все одинаковы. Он смотрит на несколько ходов вперед. Иногда директор играет в шахматы с Северусом Снейпом, а порой даже дает Снейпу выиграть. Директор все равно остается лучшим.


«Я знаю одну очень интересную игру, хочешь попробовать?»
«Это то, о чем я думаю, а?»
«Это просто шахматы, извращенец! Смотри, фигурки могут быть черными или белыми, а вот так они ходят…»
«А если так?..»
«Перестань! Хотя… знаешь… ладно… завтра, мы займемся шахматами завтра…»
«Конечно. У нас будет еще много времени для шахмат.»


Все в школе чародейства и волшебства Хогвартс, от Пивза до МакГонагалл, осведомлены, что директор Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор питает непреодолимую страсть к сладостям. На каждые праздники он получает множество празднично оформленных пакетов из «Сладкого королевства», а из-за границы шлют арабский радужный щербет, французское воздушное мороженое и болгарские поющие медовые шарики. По Хогвартсу ходят легенды о странных паролях в директорский кабинет, и первокурсники проводят немало занимательных часов в попытке отгадать их.


«Ты опять притащил эту маггловскую дрянь! Иногда я тебе удивляюсь. Желтое, липкое… как ты их ешь вообще?»
«Сам попробуешь, или придется тебя с Империо кормить? Ну давай, это правда вкусно!»
«Ммм, действительно… вкусно. Хотя некрасиво. Может, украсть рецепт и открыть собственное производство. Лимонные дольки от Ала и Гела! Совсем свежие! Берите, пока сахар не осыпался!»
«Придурок ты, Гел. А воровать – плохо.»
«Это почему?»
«Могут поймать.»


Директор школы чародейства и волшебства Хогвартс Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор гордится своей длинной белоснежной бородой. Но не все знают, что он вынужден расчесывать ее каждый день раз по сто. Это дело нельзя пускать на самотек – чуть что, и непослушные жесткие волосы путаются и сбиваются в колтуны.


«Мне сегодня приснился странный сон – будто бы я старик с длинной белой бородой и преподаю в той школе, где учился. Будто бы все меня слушаются. Это было так скучно!»
«Не беспокойся, Ал, у тебя найдутся дела поважнее, чем торчать всю жизнь в дурацкой школе. Весь мир у наших ног!»
«Ты правда веришь, что мы найдем их?»
«Я знаю. Мы найдем.»


Директор школы чародейства и волшебства Хогвартс Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор не без странностей – он любит все необычное. Он носит очки-полумесяцы, держит у себя настоящего феникса, беседует с русалками и кентаврами. Еще у него есть Омут Памяти, деллюминатор и золотые часы с двенадцатью стрелками и двигающимися по кругу планетами вместо цифр. С помощью часов можно определить, где находится тот или иной человек, и что ждет его в будущем. В последнее время директор все чаще смотрит на часы и улыбается. Две стрелки из двенадцати ведут себя странно.


«Сколько бы ты хотел прожить?»
«Важно не сколько, а как. Я живу сейчас, сегодня, с тобой. А ты, наверное, хочешь жить вечно?»
«Наверно… Хотя бы лет сто, а лучше двести. Подумай, сколько всего можно успеть!»
«Представляю себе: Альбус Персиваль… как там тебя?... в общем, сидит такой важный старый хрыч, весь из себя уважаемый и знаменитый…»
«Прекрати, Гел! Я серьезно. Я бы просто оставался молодым, понял?»
«Украл бы у Фламеля философский камень, умник? Нет, Ал, в вечности нет смысла.»
«А в чем тогда смысл?»
«В борьбе. В славе. В золоте. Факел замечают, когда он горит – иначе это просто кусок дерева. Сгореть без остатка и возродиться вновь еще более сильным. Как феникс. Здорово быть фениксом…»


Директор школы чародейства и волшебства Хогвартс Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор никогда не мечтал о Мантии-невидимке и не стал оставлять себе философский камень. Зачем прятаться от смерти? Жизнь может быть очень длинной, когда тебе сто пятнадцать лет, и большую их часть ты провел в бесконечном ученичестве. Говорят, все великие люди одиноки. Альбус Дамблдор – поистине великий человек.


«Когда у тебя день рождения, Ал? Я хочу сделать тебе подарок»
«Надеюсь, это что-то получше тех перечно-взрывающихся конфет, которыми ты угощал меня на прошлой неделе?»
«О, просто предмет туалета. Это сюрприз. Попросил тетю связать для тебя кое-что клетчатое.»
«Почему клетчатое?!»
«Потому что ты тоже клетчатый – ты соткан из неразрешимых противоречий, Ал, ты знаешь об этом? Ты странный.»
«И я тебя тоже люблю, Гел.»


Иногда – может, раз в год, а может, и реже – директор школы чародейства и волшебства Хогвартс Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор заглядывает в заброшенную комнату и подходит к большому, покрытому пылью и паутиной зеркалу. Сквозь мутное стекло беззвучно смеется высокий красивый юноша с золотыми волосами. Он держит в руке что-то черно-белое. Совсем близко...


- Директор, что вы видите, когда смотрите в Зеркало Джедан?
- Я вижу самого себя, держащего в руках пару теплых носков.



Волчья тропа (Фенрир Сивый)

Название: Волчья тропа
Автор: PsyCrow
Жанр: ангст\драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Фенрир Сивый, Ремус Люпин
Примечание: теория имен взята из беседы автора и Geshk'и, если где всплывала - извините, тогда умнички не мы; а что, никто раньше не задумывался, почему в именах роулинговских оборотней так много странностей?

Всем таким, как он - дорога в Ад.
Фенрир не спорит. Он широко зевает, обнажая желтые, нечеловечески острые зубы.
Конечно, туда. А пока поживём.
Сейчас вся банда Охотников сидит в палатке - обшарпанной однокомнатной квартире - и готовится ко сну. Еще пара грязнокровок за день - еще десяток монет от Министерства; если это и не высший смысл жизни, то хотя бы способ ее провести. Скабиор глушит огневиски, Кэлден, Грэм и остальные уже дрыхнут без задних ног.
Фенрир лежит на своей грязной кровати и смотрит в потолок. Зевает. Облизывает зубы.
Скабиор - маленький засранец. Специально дожидался, пока все уснут, чтобы спокойно прикончить припрятанную бутылку.
Мысли, чтобы отвлечься. Отвлечься от голода, который куском говядины не утолишь. От жажды, которую огневиски разве что ослабит.
Спать бы. Заснуть бы наконец. Три дня уже.
Фенрир скалится в темноту. Уж слишком трудно обходиться без настоящей еды. Еще труднее - понять, зачем ему это вообще нужно, это воздержание.
Скабиор внизу снова прикладывается к бутылке. Ему хорошо, ему приятно.
Поворочавшись немного, Фенрир ложится на бок, лицом к стене. Стена грязная, обои на ней выглядят так, словно их сдирали и приклеивали обратно несколько раз. Узор на потертых обоях представляет собой переплетение каких-то цветов. Цветов...

"Уил, ты... ты это вообще к чему?"
"Будто сама не знаешь."
"Хватит уже потешаться надо мной! Я серьезно, ты целыми днями только и делаешь, что балагуришь. И вот сейчас: с чего вдруг столько роз?"
"Мэри, я тут подумал... мы встречаемся уже год, знаем друг друга, как облупленные... это... и я ведь не шучу... того... а выходи за меня замуж?"

Непрошеные воспоминания - они не случайно непрошеными называются. Фенрир прикрывает глаза, хрипловато дышит и пытается наконец заснуть. Завтра - снова поиски. Где-то по стране бегает чертов Поттер, за которого заплатят больше, чем за всех грязнокровок Англии. Нужно выспаться.
Выпить нужно, а не выспаться. И выпить совсем не виски.

Внезапно Фенрир вспоминает того парня. Совсем мелкого пацана, который попался ему в одной из магических деревень много лет назад. Почему он гулял вечером один, там, у реки, Фенрир не знал, да и наплевать ему было. Он, как обычно, набросился на жертву со спины, прижал к земле передними лапами и облизнулся.
Один точный выпад - и артерия порвана. Дурманящий вкус крови на зубах и сладкое, мягкое мясо под носом.
А парень, который со страху чуть в штаны не наложил, истошно кричал. Бессвязно, истерично, и слышалось в этом крике лишь одно: не убивай.
А Фенрир... уже тогда: не до конца волчье и не совсем человеческое обличье. Уже тогда: рыдания вместо волчьего воя и хриплое рычание вместо смеха.
А Фенриру было все равно, что мальчик еще слишком мал, чтобы что-либо понимать, он просто наклонился к нему и хрипло прорычал:
"Не убивать, говоришь?"
Парень дрожит, трясется, рыдает. А Фенрира переполняет злость. Злость на этого недоноска, у которого впереди - вся его жизнь, любимый человек, семья, дети и счастливая старость. Злость на эту груду костей и мяса; кучку неразвитых, соленых на вкус мозгов; злость на это живое, по-настоящему живое существо, которое сейчас в его власти.
"Не убивать?"
Злость, злость, злость. Фенрир рычит, бессмысленно и яростно, слюна падает с его клыков на спину парня.
"Есть жизнь, которая хуже смерти, - рычит Фенрир, и мальчик пусть и не способен еще понять смысла того, что говорит волк, но запоминает сказанное им на всю оставшуюся жизнь. - Слышишь меня?"
"Если я сейчас не убью тебя, твоя жизнь превратится в кошмар!"
Злость душит Фенрира, душит даже его жажду крови.
"Как тебя зовут?"
"Д... Д... Джон..."
"Если ты сейчас не умрешь, то пойдешь волчьей тропой, Джон, тропой, которая ведет лишь в Ад, в Ад, слышишь меня; нельзя с нее свернуть!"
Слова вырываются из глотки Фенрира с хрипом и ужасным, тошнотворным запахом.
Мальчик не отвечает - он лишь плачет и зовет маму.
А потом желтые, острые зубы оборотня впиваются в плечо паренька и оставляют там шрам, который никогда не затянется полностью. Фенрир с трудом находит в себе силы не поддаться пьянящему вкусу крови, не загрызть мальчика, а встать с него и убежать прочь. Убежать куда-то по своей волчьей тропе, на которую только что из-за него ступил еще один обреченный.

Что это, черт возьми, за красные точки?!
Снова спальня, темнота и потолок над раскалывающейся на части головой. Снова чувство, что во рту не было ни капли дня три.
- Дай сюда. - Жилистая, серая рука Фенрира свешивается вниз, голос требовательный. Скабиор ворчит.
- Живо!
Пара глотков, и виски заканчивается. Легче ли? Фенрир прислушивается к себе.
Нет, черт возьми. Просто прополоскало горло, да и только.

"Уил! Боже мой, Уил!!! Что с тобой?! Где ты поранился???
"Успокойся... Мэри, не голоси... я живой... просто... это... напали."
"Я же говорила, говорила тебе - не смей ходить в лес один! Миссис Брэкстоун! Ваш сын! Скорее!"
"Мэри, спокойно... я же говорю, все хорошо. Мать только испугаешь..."

Фенрир ворочается в кровати и заглушает это воспоминание. Фенрир ворочается в кровати и вспоминает вторую встречу с Джоном, уже после возрождения Темного Лорда. Когда он пытался договариваться с некоторыми оборотнями. Убеждать их. Фенрира Джон нашел случайно, да и наводку дать ему никто не мог - волчья тропа едина для всех, но по ней мало кто ходит в паре. Разумеется, они друг друга сразу узнали. Фенрир мало изменился за прошедшие тридцать лет, а его тогдашний образ слишком отчетливо отпечатался в голове Джона, чтобы можно было так просто его забыть. А Джон для Фенрира был прежде всего жертвой, которую любой волк вспомнит, учует нутром через сколько угодно лет.
"Нравится?" - Это вместо приветствия.
Джон молчит. Они стоят на какой-то проселочной дороге, лицом к лицу, и смотрят друг другу в глаза.
"Понравилось, спрашиваю?" - Первым не выдерживает Фенрир, которого душит злость. Злость на этого проклятого ублюдка, который выглядит опрятно, чисто, у которого единственный признак подверженности ликантропии - осунувшееся серое лицо и усталость в глазах.
"Мне жаль тебя, Фенрир..."
"Жаль?!"
Разговор не получается, да и не может получаться.
"Не усугубляй свое положение сотрудничеством с Волан-де-Мортом, Фенрир Сивый, - сухо говорит Джон. - Обращаюсь к тебе от имени Альбуса Дамблдора. Прощения тебе нет и быть не может, но у тебя еще есть шанс..."
"Шанс на что, Джон? - тихо, очень тихо перебивает Фенрир. - Шанс на смерть? Спасибо, успеется."
"Уже не Джон, Фенрир, - отвечает Джон. - Уже давно Ремус Люпин".

Дрянное огневиски...
Фенрир сжимает руками пустую бутылку и тщетно пытается забыться. Скабиор улегся спать, что-то недовольно ворчит. Комната словно сжимается вокруг оборотня, окружает его.
И потолок - так близко.
И тут же, словно смена кадра. Под человечье-волчий вой.

"Уил, я... я не знаю..."
"Мэри, что, ну что не так?"
"Ты, Уил, ты стал каким-то... совершенно другим. Агрессивным. Злым."
"Брось, Мэри, я люблю тебя так же, как и месяц назад, как и год назад!"
"Я знаю, понимаю... но..."
"Но?"
"Но мне трудно, Уил, мне трудно любить тебя таким. Когда ты набросился с кулаками на того парня в аптеке... Мне показалось, что еще немного - ты бы избил его до смерти."
"Он заслужил."
"Вот это меня в тебе и пугает, Уил: ты всегда решаешь сам, кто чего заслуживает. В последние недели - все больше и больше."
"Я изменюсь, Мэри, обещаю. Давай закроем эту неприятную для нас обоих..."
"Для тебя, Уил, она для тебя неприятная. Закроем. Но имей в виду, что мы еще не женаты, и если ты не изменишься, я..."
"Брось, ты же меня знаешь! А теперь прости, мне надо бежать. Вечером увидимся."

- Что там с тобой, Фенрир? - сонный голос Скабиора словно раздается прямо в голове Фенрира.
Все вокруг дрожит и расплывается.
В глаза словно брызнули какой-то кроваво-красной кислотой.
Во рту сладковатый привкус: это Фенрир в забытьи прикусил собственный язык.
Хочется завыть. Сил сдерживаться нет.
Жажда крови - это та же ломка. Только еще сильнее.
Оборотень пытается что-то сказать, но чувствует, как в горле стоит тяжелый, твердый и сухой комок, и изо рта вырывается лишь приглушенный хрип. Приподнявшись на локтях, Фенрир долго и тяжело кашляет, при этом чувствуя, как постепенно все приходит в норму: глаза уже начинают различать обстановку маленькой спаленки в палатке Охотников, дышать становится легче.
- Сон дурной, а твое какое дело?! - рычит Фенрир, и Скабиор в ответ лишь что-то тихо бормочет, не смея повышать на оборотня голос.
- Я пойду прогуляюсь, - коротко бросает оборотень наемнику.
Встает и направляется к двери, чувствуя, как силы возвращаются к нему, как зрение стабилизируется и даже обостряется. Все, хватит, к черту. Дорога в Ад. Волчья тропа. К чертям воздержание и прошлое. Его не вернуть.
- Ночь на дворе, куда?.. - запоздало удивляется Скабиор, но Фенрир его уже не слышит.
Оборотень выходит из палатки, чуть сгорбившись, как он привык передвигаться в волчьем обличье. Сплевывает куда-то в снег, отражающий скудный лунный свет. Плюет кровавой слюной прямо на луну.
Ни хрена он не понимает, Джон, Ремус, как его там. Волка в себе нельзя подавить, однажды он это поймет. Он, Фенрир, понял, и Люпин поймет. Вопрос времени.
Оборотень быстрой походкой движется по вытоптанной тропке. Все тропы куда-то ведут. Здесь рядом должна быть какая-то деревня, а в деревне - какой-нибудь плохо закрытый дом.
Луна смотрит на него сверху и плачет звездами.

Сцена из далекого прошлого... (Ремус Люпин)

Название: "Сцена из далекого прошлого..."
автор: Со/lнцЕ
жанр: ангст
рейтинг: PG
персонажи: Ремус Люпин, Нимфадора Тонкс
дисклеймер: все пренадлежит тетушке Ро)
саммари: в память о Ремусе Люпине...
Бета: Dominatra

Он бежал…
Ноги двигались сами. Остановиться не было никакой возможности. Все тело
жаждало движения… В нем билась какая-то неизвестная Сила.
Он бежал…
«Это… Это отец… Отец. Он бросил меня. Он ненавидит меня! Что я буду
делать, если все возненавидят меня? Что я тогда буду делать?!»
Вокруг, повсюду, насколько видели его глаза, простирался серый
непроницаемый туман. То там, то здесь из холодного слоя тумана
выглядывали грозного вида деревья. Хотя назвать деревьями огромного
размера коряги с торчащими во все стороны колючками и шипами было крайне
сложно…
Он бежал…
«Где это я? И… Куда мне теперь идти? Мама! Где же ты? Мама! Джо… Кэтчи…
Мэтт… Отец! Мама… Кто-нибудь! Пожалуйста…»
Краем глаза он уловил яркую вспышку света где-то слева. Но голова не
слушалась его. Все существо было устремлено вперед, куда-то за границу
этого мира… В неизвестность…

***

Картина резко изменилась.
«Вода! Вокруг одна вода! И больше нет ничего…»
Он не видел своего тела, не ощущал себя.
Только вода. Черная, непроницаемая вода повсюду.
Он оглянулся, и его взгляд привлекло что-то очень маленькое, далекое,
возвышающееся над поверхностью водной глади…
Он попытался шагнуть, но не сдвинулся с места… Паника окутывала мысли…
Он сконцентрировался на цели… Несколько мгновений ничего не происходило,
но затем точка стала расти… Долгие минуты ожидания, казалось, длятся
вечность.
Потом он смог разглядеть что-то вроде животного. Небольшой рост,
короткие лапы, черная шерсть…
Волк несся к нему навстречу, но лапы словно и не касались воды. Ее гладь
была неподвижна… И когда до столкновения оставалось меньше секунды, волк
вдруг резко остановился и замер, неотрывно смотря на него.
Он заглянул в глаза животного и заметил в них нечто родное, так хорошо
знакомое…
- Кто я? – спросил он.
- Ты - Ремус Джон Люпин, - не задумываясь, ответил волк человеческим
голосом.
- А кто ты?
- Ремус Джон Люпин.
Он не выразил никаких чувств, только медленно опустил глаза вниз и
увидел отражение всего происходящего. Над водой стояло двое схожих по
очертаниям животных. Один смотрел на другого, а тот – на себя.
- Ты тоже Ремус Джон Люпин?!
- Да, я тот, кого знают, как Ремуса Джона Люпина… - ответило неподвижное
отражение. – Мы все те, кого знают, как Ремуса Джона Люпина, - уточнило
оно.
- Как они все могут быть мной?
- Просто люди зовут нас Ремусом Джоном Люпином, только и всего… У тебя
ненастоящая душа, и тело твое – подделка. А знаешь почему?
- Я не подделка и не фальшивка, - спокойно и уверенно возразил он. – Я -
это я.
- Нет, ты всего лишь оболочка с поддельной душой. Ты всего лишь нечто,
притворяющееся человеком.
И вдруг мир куда-то поплыл… Теперь он висел в воздухе, а вокруг было
только что-то непонятное… Разноцветное…
- Вот прислушайся к себе. Чувствуешь эту неуловимую, почти неразличимую
сущность, скрытую в самых твоих мрачных снах? – теперь голос, такой
тихий и холодный, доносился из пустоты. – Именно это и есть ты…
- Я - это я…
- В душе каждого из нас есть некая пустота, рожденная несовершенством.
Мы ощущаем это в глубине своего сознания. Мы стремимся избежать этой
пустоты и боимся ее. Все наши человеческие свершения направлены на то,
чтобы заполнить этот вакуум.
Мир выцвел и размазался вокруг него. Он опустил взгляд и увидел перед
собой волчьи лапы, волчье тело…
- Теперь ты знаешь правду. Почему же ты не плачешь?
Странные, нечеткие картины из жизни проплыли у него перед глазами.
Словно de jе vu… Но такого еще не было… Или… А может, уже было?
- Я должен быть паинькой, - голова сама думала за него - Почему?
- Потому что папы нет… Я должен вести себя хорошо и не огорчать маму. Но
я не хочу быть похожей на нее. Когда нет папы, она всегда плачет. Не
хочу плакать! Не хочу ни от кого зависеть! И поэтому я должен вести себя
хорошо. Тогда, наверное, папа не будет ненавидеть меня…
Но тут раздался стук… Он исходил откуда-то из его головы, откуда-то
изнутри него.

***

- Ремус, дорогой, ты спишь?
Он рывком вернулся в реальность и открыл глаза. Перед Ним не было
никаких волков или каких-либо других животных. Только шершавая
поверхность белого, как снег зимой, потолка. Мальчик, превозмогая адскую
боль во всем теле, повернул голову. От этого перед глазами полетели
искорки и звездочки… Все вокруг потускнело. Показалось, что все звуки
умерли… Кроме одного… Звон! Бесчисленное множество крошечных
колокольчиков пошли в пляс и заслонили его разум от окружающего мира.
- Ремус! Что такое? Тебе больно? Не шевелись, пожалуйста…
Этот голос донесся откуда-то издалека и, наконец, разрушил страшное
наваждение.
- Мама… Мамочка, это ты? – эти слова дались ему с трудом, но все-таки он
произнес их.
- Да, сынок. Все в порядке?
- Мама, а папа больше не вернется?
- Что? Почему ты так говоришь? Откуда ты это взял? – невысокая женщина
подлетела к кровати сына и с недоумением уставилась на него.
- Он… Он сказал…
- Ремус! Он еще не заходил сюда после… - она оборвалась и горько
заплакала.
Последнее слово «нападение» так и застряло у нее где-то в груди.
«Он был всегда таким хорошим мальчиком… Он подавал такие надежды…»
- Мама, почему ты плачешь? Что-то с папой?
- Нет, сынок, все хорошо с папой, все в порядке…
- А что случилось… Почему я здесь? – он окинул палату взглядом. – В моей
голове… Мама, мне снились всякие страшные вещи…

***

Ремус Люпин всегда был гордостью для своего отца. Первые месяцы после
нападения оборотня на сына Джон держался и всячески помогал жене, но
силы покинули его. По прошествии полугода мистер Люпин серьезно
заболел... Его тоже положили в больницу святого Мунго, и теперь уже сын
ходил навещать отца, но и это продлилось недолго. Раны Джона были скорее
психологическими, чем физическими. Целители не могли ему помочь, а
изъеденное шрамами, некогда красивое, лицо сына только добавляло масла в
огонь. И на исходе седьмого месяца со дня «нападения», он скончался.
Мать Люпина побоялась тогда сказать сыну, что отец умер от неизвестной
болезни. Она просто объяснила ему, что отец ушел. Ушел туда, где ему
будет лучше... Но вскоре и мать покинула Ремуса. Так он остался один,
совсем один, но он никогда больше не забывал свой страшный сон. Люпин
возненавидел отца, за то, что тот бросил его, он возненавидел себя за
этот сон.

***

- Я… Дора... Я не могу так… - Люпин сидел в кресле, глубоко зарывшись
пальцами в волосы.
- Хорошо. Иди. Я все понимаю. Ты должен быть там. – Тонкс не плакала,
только глубоко и прерывисто дышала.
- Спасибо.
Ремус встал и с нежностью посмотрел на жену. Затем резко бросился к ней
и поцеловал, так как никогда раньше… Их тела сплелись в одно целое. Руки
беспорядочно гладили друг друга… Они спокойно разошлись.
- Тедди… - тихо произнес Ремус, склоняясь над колыбелью сына. – Я
вернусь, обязательно вернусь, и мы проведем с тобой ни один вечер… Я так
много хочу тебе рассказать…
Его голос надорвался…
- Не смей прощаться! - Тонкс вымученно улыбнулась. - Трансгрессируй
сразу в «Кабанью голову»…
- Конечно, любимая…
Люпин еще раз поцеловал жену и сына, развернулся на месте и исчез с
громким хлопком.
Долго сдерживаемые слезы, наконец, вырвались наружу. Нимфадора плакала…
Рыдала…
«Ни разу еще он не называл меня так... Любимая..." Мысли спутались. Она
упала в кресло и сжалась в комок.
А рядом, то ли разбуженный звуком трансгрессии отца, то ли еще чем,
плакал маленький Тедди…

История, рассказанная под одеялом (Беллатрикс Лестрейндж)

Автор: Misery
Название: История, рассказанная под одеялом.
Бета: И-Тиу
Жанр: ангст/драма
Рейтинг: PG-13
Тип: джен
Саммари: Когда-то Беллатрикс Лестрейндж тоже любила сказки.
Отказ: не мое)))
От автора: Очень надеюсь, что мое видение Беллы не противоречит канону. Пыталась соответствовать.

Ты снимаешь вечернее платье,
Стоя лицом к стене...
Я вижу свежие шрамы,
На гладкой как бархат спине.
Мне хочется плакать от боли
Или забыться во сне...
Где твои крылья, которые
Так нравились мне?..

Раньше у нас было время,
Теперь у нас есть дела...
Доказывать, что сильный
Жрет слабых. Доказывать,
Что сажа бела...
Мы все потеряли что-то
На этой безумной войне...
Кстати, где твои крылья,
Которые нравились мне?..
Наутилус Помпилиус «Крылья»

Когда-то давно уютными зимними вечерами Беллатрикс Блэк читала вслух сказки своим кузенам и сестрам. Когда-то давно свечи мерцали в полутьме детской комнаты; и они спали на пяти просторных кроватях, сопя простуженными носами. Когда-то давно Беллатрикс Блэк до одури боялась темноты и поэтому сжималась в маленький комочек на своей постели, обхватив руками колени.
- Расскажи нам сказку, - просил ее кузен Сириус.
- Расскажи, - повторяли за синеглазым мальчишкой ее друзья.
Голос Беллатрикс - тягучий, волшебный иногда становился хриплым от напряжения. В темноте девочка облизывала пересохшие губы, сжимала в руках своего плюшевого медвежонка и продолжала рассказывать свою очередную историю. Историю, которую она, как правило, придумывала на ходу.
Давным-давно, в одной далекой стране жила-была Прекрасная Принцесса, которую очень любил один Благородный Рыцарь...

Но так было раньше, а сейчас Беллатрикс совсем взрослая, в ее жизни появилось много новых слов, и она знает, что иногда нужно жертвовать: семьей, друзьями, любовью. И поэтому Беллатрикс стискивает зубы, сжимается на своей постели в комочек, обхватывает себя за колени руками, и готовится жертвовать: сестрой Андромедой, Сириусом, своими воспоминаниями. Иногда она останавливается, облизывает пересохшие от ветра губы и смотрит назад, на свое распластанное на голой земле прошлое. В эти моменты Беллатрикс становится очень страшно, и она крепче сжимает в руке свою закаленную в боях палочку , ведь это так сложно - рассказать свою историю целиком.
(«Когда-нибудь мы встретимся, Меда, и тогда не стой у меня на пути, потому что, клянусь Мерлином, я убью тебя и твое отродье!..»)

Когда-то давно Беллатрикс была влюблена: в себя, в своего жениха, в свою великую, покрытую толстым слоем пыли родословную. Когда-то давно Беллатрикс могла любить весь мир, отдаваясь ему без остатка. Когда-то давно у Беллатрикс была улыбка Богини.
- Вы выйдете за меня замуж? - спрашивал Беллатрикс изящный Рудольфус, пристально вглядываясь в ее лицо своими темно-зелеными глазами. Рудольфус был вечным художником и мог нарисовать ее портрет с закрытыми глазами.
- Вы станете моей? – спрашивал Темный Лорд, нежно держа ее за подбородок. У Темного Лорда были все еще прекрасные, неземные черты, и он напоминал ей жестокого ребенка, несущего в своей руке Знамя Возмездия.
Прекрасный Принц был очень юн и беден, но Принцесса сразу же полюбила его...

Но так было раньше, а сейчас Беллатрикс знает, что иногда художники рисуют очень страшные вещи, дети вырастают, а знамя блекнет и тяжелеет, становясь почти бесцветным и выпадая у них из рук. Но она все равно верит во что-то несбыточное и прекрасное, безуспешно пытаясь объединить в своем сознании эти две разные и – увы! – давно погибшие любови, столь похожие на сказки, придуманные ею в таинственном мерцании свечей. Беллатрикс упряма и воистину великолепна в своем безумстве – она продолжает верить, даже когда один из ее слушателей погибает, а двое других навсегда проклинают, разрушая ее размеренную жизнь своими непонятными поступками. («..мой Лорд, я всегда буду с вами... и мы будем так счастливы вместе... я так люблю вас...»)

Когда-то давно Беллатрикс любила безмятежные английские вечера, душистый чай, пряные булочки и приятных собеседников. Ей нравилось очаровывать их своими божественными полуулыбками и сладкими речами, пугающими своей правдивостью. Когда-то давно Беллатрикс умела наводить на людей ужас, заставлять бояться, и этот животный страх приносил ей почти столько же удовольствия, сколько и восхищенные улыбки детей.
- Скажи мне правду, дорогая Алиса, - хрипло шептала она, рисуя в своем воображении одну за другой великолепные сцены пыток.
- А ты, Фрэнк? – улыбалась Беллатрикс, улыбалась, потому что в расширенных от ужаса зрачках Лонгботтома она целую долю секунды видела Знамя, на этот раз принявшее голубой окрас – именно такого цвета были глаза этого мужчины.
Но у Прекрасной Принцессы и Принца все еще было много врагов, злых и беспощадных... они похитили Принцессу и заперли ее в высокой башне, окруженной темными лесами... а Принц исчез на войне, и никто не знал, где он и что с ним...


Но так было раньше, а сейчас Беллатрикс почти разучилась красиво говорить - слишком часто ей приходилось слушать, а пряные булочки и изящных собеседников она так долго не видела в Азкабане, что совсем отвыкла от них. Да, раньше... раньше все было по-другому, раньше Беллатрикс любила: себя, Вольдеморта, мужа - и эта любовь сжигала ее изнутри, оставляя на своем месте лишь странный клубок чувств, в котором причудливо перемешались неутихающая вера, фанатичная преданность своей мечте и горькое разочарование. Раньше Беллатрикс всегда убивала за свои убеждения, за свою любовь, за свою веру, но теперь, когда ей в награду осталась лишь боль и жалость, она научилась убивать для себя, ведь, чтобы изменить конец истории, нужно переписать ее начало. («Я всегда была, есть и буду самой верной Его соратницей!!! Глупцы, предатели!!! Когда-нибудь Он вернется, и тогда Он узнает... Он поймет, кто был с ним все это время!!! Отпустите меня!!!»)



Когда-то давно у сказки Беллатрикс был вкус марципана и запах тлеющего парафина.
Она сочинила свою историю («Нет-нет, свою жизнь!» - мысленно поправляет себя Белла) на ходу и вдохнула в нее свою веру, сминая рукой плюшевый мех медвежонка и наблюдая за четырьмя парами блестящих в темноте глаз.
Когда-то давно Беллатрикс называли коротким и красочным «Белль».
- Это тебе, - густо краснел Сириус, протягивая ей листок пергамента, на котором была нарисована Принцесса из ее сказки – у Принцессы были прямые смоляного цвета волосы и темно-карие глаза.
- Я нарисую тебе крылья, - шептал ей на балу Рудольфус, - ты будешь ангелом, парящим в темноте, и все поймут, как ты божественно прекрасна.
Но Рыцарь, который все еще любил Принцессу, тоже был пойман и заперт в темнице, и поэтому он не мог спасти свою любимую...


Беллатрикс любит свои сказки так сильно, что уже запуталась, какая часть ее жизни на самом деле существовала. Быть может, все это было, а может, это всего лишь выдумки ее воспаленного и измученного мозга («Ты ведь, братец, был анимагом, ты не можешь понять, не можешь постичь, каково это... когда твои чувства препарируют, отделяя светлые от темных, раздирая твои мысли на до смешного крохотные составляющие, заставляя тебя корчиться на полу, умоляя прекратить эту извращенную пытку... ты знаешь, каково это, братец, когда палач умоляет палача?»).
Как бы то ни было, все это было раньше, а сейчас Беллатрикс убивает и спит исключительно при плотно закрытых портьерах. Она ненавидит свечи и давно уже не рассказывает историй. Ее любимый художник так и не успел пририсовать ей крыльев, а детская картинка давно уже потерялась. Зато рядом, за ее спиной, осталась мечта, потрепанная временем и жизнью. От серых пронзительных глаз у ее мечты остались лишь красные щелки, но Беллатрикс все равно верит, ведь когда-то давно она сказала «да». Беллатрикс – слизеринка, она впитала свою веру с молоком матери.
Иногда Беллатрикс останавливается, облизывает пересохшие от ветра губы и смотрит назад, на свое распластанное на голой земле прошлое. В эти моменты ей становится по-настоящему страшно, но она лишь крепче сжимает в своей исхудалой руке волшебную палочку.
В изголовье ее кровати лежит старый плюшевый медвежонок с полинявшим местами плюшем.
Еще так много несчастий выпало на долю Принцессы и Принца: в жестоком бою убили враги благородного Рыцаря... но Принцесса и Принц все равно были вместе... до самой смерти... спокойной ночи. Нокс!


Первый (Седрик Диггори)

Автор: Джайа
Название: Первый

Персонажи: мистер и миссис Диггори, Седрик
Жанр: драматические диалоги
Рейтинг: G
Тип: джен

Дисклеймер: права на персонажей и реалии мира ГП принадлежат Роулинг
Еще дисклеймер: реплики Бэгмена целиком позаимствованы из соответсвенного эпизода «Кубка Огня»


Они пришли на трибуны едва ли не первыми. Мистеру Диггори так хотелось поскорей порадоваться победе сына, что за ужином он даже есть мог с трудом, хотя на аппетит не жаловался никогда.

– Он уже однажды победил Поттера на этом самом поле, дорогая! Победит еще раз! За нами правое дело! – глаза мистера Диггори радостно горели. Он то и дело потирал руки и бросал нетерпеливые взгляды на лабиринт.

– Ты уже говорил это, милый, – со вздохом ответила миссис Диггори.

* * *

– А ты, Сед, поосторожней, – повторял Аммос, каждый раз, когда сын отправлял в рот очередной кусок котлеты или картофеля. – Не объедайся. Уж лучше легкий голод, чем тяжесть в желудке. Поттер легче тебя и меньше, он может и обогнать, а ты должен быть первым!

– Милый, дай нашему сыну поесть! – фыркнув, миссис Диггори придвинула поближе к Седрику тарелочку с десертом.

– И сладким тоже не стоит злоупотреблять, – не замолкал мистер Диггори, высматривая Поттера за столом Гриффиндора. – От него пить очень хочется, ты же понима…

– Пап, я все понимаю, – улыбнулся Седрик.

– Вот Поттер больше болтает, чем ест… – Аммос Диггори прищурился. – И как он может ловцом быть? Никакой сосредоточенности!

– Он очень хороший ловец, – Седрик нахмурился и отодвинул тарелку с десертом. Миссис Диггори улыбнулась сыну и тихо, чтоб не слышал Аммос, сказала:

– Не слушай его. Хватит, что я весь последний месяц слушала.

– Наверное, – Седрик улыбнулся в ответ, – мне стоит проиграть. Потому что иначе разговоров будет… еще на полгода. Да, мама?

Миссис Диггори усмехнулась:

– Как считаешь нужным, сынок.

* * *

– Ты же за Гарри болеть будешь, да, Деннис?

– Конечно, Колин! Седрик Диггори тоже наш, но он-то из Хаффлпаффа, а Гарри гриффиндорец, и потом – это же Гарри!

Мимо Диггори пробирались два мальчика – один постарше, другой помладше, и возмутительно-громко обсуждали, какой Гарри Поттер замечательный. Уже достаточно стемнело, чтобы подножка осталась незамеченной – и Аммос не сдержался: его сын должен быть самым…

– Думаю, Гарри за пять минут спра… А-а-а!

– Деннис! Ой! Осторо… ой!

* * *

– Наш сын? Седрик – Чемпион Хогвартса! Ну дела! Ты не шутишь?

– Нет, – миссис Диггори протянула мужу письмо. – Вот он сам пишет.

Мистер Диггори поскорей надел очки и, слегка щурясь, принялся читать.

– Но тут написано, что другим Чемпионом стал Гарри Поттер! Разве это по правилам, дорогая?

– Сед пишет, что так выбрал Кубок, – пожала плечами миссис Диггори.

– Это подстава, знаешь ли, – Аммос недовольно смял письмо. – Я буду жаловаться в Министерство! У меня есть связи! Наш сын должен быть самым первым…

– Не кипятись, Аммос, – миссис Диггори накрыла его руку своей и улыбнулась.

* * *

– О, гляди! Патрулирующие пришли! Могли бы кого-нибудь понадежней выбрать! Ты помнишь, что Сед про Хагрида рассказывал? Все-таки каждый на своем месте хорош – нечего было этого полувеликана в преподаватели пускать.

– Милый! – миссис Диггори, нахмурившись, посмотрела на мужа. – Ты же не веришь россказням Скитер?

– Но на нем же большими буквами написано…

– Не ворчи. Смотри, Бэгмен!

– Леди и джентльмены, – голос Бэгмена, усиленный Сонорусом, разносился по всему полю, – мы начинаем третье и последнее состязание Турнира Трех Волшебников! Позвольте вам напомнить, каким образом распределяются места между чемпионами! Первое место занимают мистер Седрик Диггори и мистер Гарри Поттер - каждый из них набрал по восемьдесят пять баллов!..

– Первое на двоих! – мистер Диггори раздраженно хлопнул себя по ноге. – Виданное ли дело?! Сед! Давай, покажи им! Никакого на двоих!

– Тише вы! – зашикали со всех сторон. Но мистер Диггори не слышал. Он радостно тряс кулаками в воздухе поддерживая сына. Седрик, улыбнувшись, махнул в ответ.

* * *

– Возмутительно, просто возмутительно! – Аммос Диггори тряс в воздухе газетой. – Ты только посмотри!..

Миссис Диггори отставила чашку, чтоб муж в своем праведном гневе не опрокинул ее случайно.

– Что там такое, Аммос? Снова Скитер что-то сочиняет?

– Именно! Именно сочиняет! Я крайне возмущен, дорогая! Я буду жаловаться… Жаловаться в Министерство! У меня связи! Ты представляешь – она ни словом не упомянула Седрика! Послушать эту Скитер, так Поттер – единственный Чемпион! По мне, так единственный – наш сын!

– Успокойся, Аммос, ты же знаешь – эта женщина только и делает, что пишет всякую чушь, – она сжала его руку. – Пей лучше чай, пока чашку не опрокинул.

– Ну и ладно, – ворчливо завершил свою речь Аммос Диггори, – все равно Седрик будет первым.

* * *

– Итак... Гарри и Седрик! По моему свистку! - провозгласил Бэгмен. - Три... два... один...

Он коротко свистнул, и Гарри с Седриком ринулись в лабиринт.

Мистер Диггори потер руки.

– Ну, теперь ждем Седрика с Кубком!


Мечта (Хедвига)

Автор: Moonlight girl
Название: Мечта
Рейтинг: G
Персонажи: Хедвига
Жанр: общий/драма
Дисклаймер: персонажи принадлежат Джоан Роулинг
Саммари: у каждого из нас в жизни есть мечта. POV Хедвиги
Размер: мини

У каждого из нас в жизни есть мечта.

Не важно человек ли ты, животное, птица… Даже у мельчайшей пылинки во Вселенной есть мечта.

Мое заветное желание – облететь весь земной шар. Увидеть яркую природу тропиков, холодные фьорды севера, почувствовать, как ветер бьет в крылья, слиться с этим бескрайним океаном жизни… Почувствовать, наконец, себя свободной.

Люди часто говорят: «вольный, как птица», «свободный, как птица»... Но они заблуждаются, очень сильно заблуждаются. Людям вообще свойственно ошибаться, в отличие от нас, птиц.

Почему люди говорят только о рабском положении домашних эльфов или, скажем, об угнетении кентавров? Почему никто не задумывается о нас, совах? Почему нас не спрашивают, хотим ли мы большую часть жизнь провести в клетке, лишь изредка вырываясь на волю? Да и волей назвать это сложно, потому что летим мы не туда, куда нам хочется, а в то место, куда должно быть доставлено письмо. Мы не можем свернуть с пути, изменить маршрут – в полной мере насладиться полетом – в первую очередь мы должны доставить письмо.

Совы связаны со своим владельцем неразрывной нитью, так же, как и домовики со своим хозяином. И наша задача – всю свою жизнь посвятить именно ему.

Некоторых даже устраивает эта участь – не нужно заботиться ни о гнезде, ни о поиске пищи, вообще не надо думать ни о чем. Твоя цель – только доставлять письма.

Я не могу смириться с этим: такая жизнь – не для меня. Я искренне старалась стать для Гарри другом, делить с ним и печаль, и радость. Иногда мне кажется, что я действительно его лучший друг. Но лишь изредка…

Хотя хозяин Гарри почти идеальный. Порой он даже выпускает меня ночью полетать – но я все равно не могу почувствовать всю радость полета, я знаю, что счастье это недолговечно, и мне придется возвращаться назад в опостылевшую клетку. Иногда Гарри разговаривает со мной, и я отвечаю, хотя он, конечно, не понимает меня. Люди вообще мало, что понимают в этом мире, в отличие от нас, птиц.

Но иногда мне кажется, что он навсегда забыл обо мне. Дни, недели, иногда и месяцы я провожу в совятне, в полном одиночестве. Там, конечно, есть и другие совы, но мало кто из них понимает меня, разделяет мою страсть к воле, свободе и небу.

Так и проходит моя жизнь: тоскливое пребывание в неволе, доставка писем, редкие разговоры и еще более редкие полеты. И это не только моя жизнь, так протекает существование почти каждой совы.

Часто я думаю о том, почему именно нам, совам предназначена такая участь? Чем мы провинились перед создателем? Почему орлы, голуби, вороны, воробьи могут всю жизнь провести на воле? Никто не может дать ответ на этот вопрос, даже такие мудрые птицы, как мы.

Очень давно, еще когда я росла в магазине, одна очень старая и, безусловно, мудрая сова рассказала мне о том, что после смерти все представители нашего рода попадают в особую страну, где правят совы, где царит равенство и справедливость, в отличие от здешнего, людского мира. И в этой стране совы обретают долгожданную свободу.

Наверное, это звучит странно, но я не боюсь своей смерти. Я просто жду ее прихода.

История одного директора (Игорь Каркаров)

Название: История одного директора
Автор: f # min
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Категория: джен
Герои: Игорь Каркаров
Отказ: ничего страшного, я за бесплатно.
Саммари: Профессиональная деформация довела меня до того, что я начинаю приписывать анамнез чужим героям, увы. А если серьёзно, то это моя попытка достроить образ персонажа, которому Роулинг уделила слишком мало внимания. POV Каркарова. Описываемые события происходят в 1991 году.


История одного директора

Психологи говорят, что человек, который не помнит своих снов, ничего не хочет знать о своём бессознательном. А человек, который ничего не хочет знать о своём бессознательном, бежит сам от себя.
Я не видел снов двадцать лет.
То есть, конечно, видел, наверное – но уже к утру совершенно ничего не помнил.
В детстве, лет до семи, мне снились сны. Я не очень хорошо помню теперь, о чём они были, но точно помню, что были. Какие-то отдельные эпизоды… как я бегу по какой-то пёстрой лужайке… как я нахожу какие-то грибы мне по пояс ростом и хочу позвать отца, чтобы похвастаться… как я спасаюсь от пожара в собачьей конуре, забиваюсь в самый дальний угол и смотрю, как вокруг конуры полыхает стена огня… Особенно этот последний сон помню ярче всего – точнее, не помню сюжет, помню только эту стену огня и свой страх. Ещё помню, как мне несколько раз подряд снилось, что умирает моя мама, а я громко плачу – причём об этом сне я потом забыл и не вспоминал его все те годы, которые не видел снов, и даже тогда, когда моя мама действительно умерла. Я вспомнил о нём неожиданно уже потом, когда мне снова стали сниться сны.
Тогда я рылся во всевозможных сонниках, толкователях и книгах о бессознательном, и вычитал где-то – кажется, у Фрейда, – что если человек видит во сне чью-то смерть и при этом испытывает какие-то яркие переживания, неважно какие, то это означает скрытую ненависть к этому человеку.
Вот тогда я и вспомнил свои детские сны, где я отчаянно рыдаю над гробом, где лежит моя мама.
Не знаю, пошли мне на пользу все эти знания или нет… Сначала я искал во всевозможных магических и маггловских книгах хоть что-нибудь, что помогло бы мне понять, что со мной происходит. И с каждой новой книгой мне становилось, пожалуй, только страшнее. Я теперь сам не хуже любого психолога могу себе объяснить, что пытаются мне передать мои сны. Но стало ли мне от этого легче?

Не знаю, отчего подростковый возраст называют трудным возрастом. Тогда всё было легко и просто. Я знал, чего я хочу. Знал с самого детства, наверное. Да это и неудивительно. У нас тогда в детстве все твёрдо знали, чего они хотят. Потом уже только…
Моё детство было таким же, как и у всех – не особенно счастливое, не особенно несчастное. Отец-военный. Вечерами споры до крика – с матерью, с родственниками, с друзьями.
С детства ненавидел праздники. Собирались компании, выпивали, и начинались эти “политические разговоры”, как их мать называла… Отец кричал до хрипоты. Говорил, что в этой стране возможен только один способ существовать, и это – контроль. Что люди – стадо баранов, и человек умный должен быть чабаном. Если ты не чабан – то ты баран, ты там, в стаде. Он это столько раз повторял, что я до сих пор, закрывая глаза, вижу перед собой его вечно красное лицо и слышу крик: “Паша, что ты мне пытаешься доказать?! Да вся твоя жизнь доказывает, что ты и есть тот баран!”
Паша – папин двоюродный брат, сквиб. Я запомнил его развалиной с вечно трясущимися пальцами, распространяющей вокруг себя приторный запах пёстрого букета лекарств, с постоянно слезящимися, обесцвеченными стариковскими глазами. Уже потом я узнал, что он был ненамного старше отца. Его выпустили из сталинских лагерей за четыре года до моего рождения. Он умер ещё до того, как началось всё это… всё, во что я вляпался. Может быть, если бы он дожил, он и смог бы объяснить, показать мне что-то… но тогда, в детстве, я его презирал. Презирал за трясущиеся пальцы, за слезящиеся глаза, за дрожащий голос, за то, что мой отец всегда кричал на него такими словами…
Я до сих пор не знаю, за что он отсидел двенадцать лет. Когда за их семьёй пришли, все остальные дизаппарировали кто куда, а он, беспомощный сквиб, не смог ничего сделать. Тётя Валя, его жена, вышла замуж снова. Я видел её – самоуверенная мещанка с толстым лицом. Когда я был маленьким, она всё время норовила схватить меня и усадить к себе на колени, больно потрепать по щеке, приговаривая “ух ты, бутуз какой!” Я не знал, что такое бутуз, но мне не нравилось это слово, оно казалось мне чем-то, напоминающим ночной горшок. К тому же от тётки всегда удушливо пахло какой-то парфюмерией. Даже дяди Пашины лекарства были приятней.
Бабушка – по сравнению с ней мой отец-полковник казался просто рохлей и размазнёй. Про таких, как она, говорят – генерал в юбке. Я её боялся и не любил, потому что она заставляла меня мыть пол руками, утверждая, что человек должен уметь в жизни всё. Без всякой магии. Она была колдунья, но делать домашнюю работу при помощи палочки считала ниже своего достоинства.
Я не любил свою родню. Ненавидел праздники, когда они все у нас собирались. Уважал только отца. Он был для меня беспрекословным авторитетом. “Игорь, домашнее образование – для полукровок и кисейных барышень. Поедешь в Дурмштранг.” – “Папа, но это так далеко…” – “Учись быть самостоятельным. Если ты не хочешь быть таким, как дядя Паша, ты должен сам всего добиться в жизни. Прежде всего, ты должен окончить Дурмштранг с отличием…”
Я не хотел быть таким, как дядя Паша. Я окончил Дурмштранг с отличием. Я особенно налегал на те предметы, которыми отец велел мне заняться. В шестнадцать лет я выиграл Национальную премию для старшеклассников. Сразу семь учреждений сражались за право заполучить меня после школы.
Я прекрасно понимал, как мне повезло. В моей огромной стране далеко не каждому выпадает шанс поступить в хорошую магическую школу. Большинство так и растут без всякого образования. Маглорождённых у нас почти нигде не берут – и это правильно, если отбросить в сторону сантименты. Школ у нас мало, они небольшие по сравнению, например, с Хогвартсом, и мест часто не хватает даже чистокровным. А маглорождённым в таких условиях лучше жить себе спокойно, так и не узнав, что они потеряли.

В конце моего седьмого курса к нам в школу пришёл Он. Высокий, статный, представительный, властный… он твёрдо знал, чего хотел, и я не мог им не восхититься.
Отец был лично знаком с директором. Он предупредил меня заранее, что к нам в школу придёт некий известнейший политический деятель Великобритании выбирать себе помощников в какую-то престижную секретную организацию – самых талантливых, самых успешных. Мы должны будем способствовать развитию какого-то проекта, связанным с политикой и новым для меня словом “социология”.
Конечно, отец говорил мне, что другого такого шанса выбраться отсюда и стать уважаемым человеком за рубежом у меня не будет. Что выходцы из советского лагеря всю жизнь прозябают на задворках буржуйских трущоб, ишача чистильщиками сапог и ассенизаторами, выполняя всю работу, которой гнушаются капиталисты. И конечно, я сделал всё возможное, чтобы засветиться; и конечно, мой отец употребил все свои связи; и конечно, меня представили этому таинственному англичанину.
После собеседования он пригласил меня в Англию.
Я радовался, как первоклассник импортной жвачке. Я готов был прыгать до потолка. Ни за одно моё чувство во всей моей жизни мне не было так стыдно, как сейчас, когда я вспоминаю этот свой наивный, самодовольный восторг.
Не хочу больше об этом говорить. Вообще, не хочу говорить о самом начале. Как-то легче даже вспоминать о том времени, когда всё было уже плохо, обо всяких ужасах… только не о том, как я летал над землёй, преисполненный чувством собственной значимости. Как я чувствовал, что попал в святая святых цивилизованного человеческого общества, чувствовал себя приобщённым к политике и к таинственной и удивительной науке социологии, о которой раньше ничего не слышал…
Социология закончилась очень быстро. Я очень хорошо помню тот момент, когда вдруг чётко осознал, что я попал во что-то такое же, от чего сбежал без оглядки из родной страны.
Я к тому моменту был уже заместителем директора Дурмштранга. Самым молодым заместителем директора в истории школы. Неудивительно… И ведь и этому достижению я радовался! Меня поставили туда, как пешку на доску, а я…
Нет, ведь я уже решил об этом не вспоминать. Итак, я был заместителем. Не знаю, зачем в такой маленькой школе директор и заместитель – даже в Хогвартсе нет заместителя, а ведь школа не чета нашей. Но так у нас в стране принято – на каждого начальника должно быть по заместителю. И нередко именно на него падает основная работа…
Впрочем, и обсуждать свою страну я тоже не собирался. Ведь я из неё уехал именно для того, чтобы больше не вспоминать. Я хотел рассказать вот о чём: у меня было задание. К тому моменту я как-то ещё не отдавал себе полностью отчёта, что меня поставили на эту должность для того, чтобы я проводил в жизнь определённую политику… ну, то есть, я понимал это, конечно, но мне как-то тогда казалось, что я сам вызвался, чтобы её проводить, потому что она казалась мне и моей политикой тоже… ну, я не знаю, как объяснить, в чём разница!
Впрочем, вот, знаю: мне тогда казалось, что у меня есть выбор. То есть, что я смогу в любой момент отказаться. Или что я смогу проводить в жизнь свою собственную редакцию этой политики.
Одной из сторон этой политики было сохранение чистоты волшебной крови. И я разделял её, о да! Я прекрасно помнил, сколько приходилось крутиться нечистокровным, чтобы попасть в Дурмштранг, крошечную школу, которая никак не могла обеспечить местами всех рвущихся туда магов со всей Скандинавии и славянских стран, из огромной России. И чистокровные-то из кожи вон лезли, чтобы доказать своё преимущество, а уж на какие ухищрения эти полукровки шли! Каких только справок о чистоте крови не предоставляли!.. Не хватало ещё увеличивать конкуренцию за счёт магглорождённых, которые жили бы себе спокойно и знать ничего не знали.
Полукровки, тем не менее, в школу всё-таки пролезали, и иногда об этом становилось известно. Моей задачей было сообщать о таких школьниках.
И вот мне стало известно, что один из шестиклассников, способный литовский мальчик, воспитывался приёмным отцом. Настоящий же его отец вообще неизвестен и, скорее всего, является магглом, так как его мать изнасиловали где-то на улице. Мальчик всю жизнь воспитывался в магической семье и очень хорошо учился, но я всё же посчитал нужным проинформировать о нём руководство. Сейчас я не могу найти оправдания своему поступку. Кому мешал бедный мальчик? Он учился уже на шестом курсе и, можно сказать, не занимал ничьего места… Сейчас я понимаю, что никто бы, скорее всего, без меня и не узнал о его нечистокровности – учился же он спокойно до сих пор. Но тогда мне казалось, что об этом непременно должно быть известно всем и каждому, и что нельзя начинать мою службу с такой явной халатности, за которую мне потом, очевидно, придётся ответить. И, кроме того, я же не думал, что после моего рапорта такое произойдёт! Я полагал, что мальчика, должно быть, исключат из школы под каким-нибудь предлогом, и это было мне неприятно, но, в конце концов, думал я, у него будет справка о неоконченном образовании, у него хорошие отметки, устроится как-нибудь!
Когда сразу после моего сообщения мальчик не пришёл в школу, я не придал этому особенного значения. Но через неделю я узнал, что его труп нашли посреди улицы в настолько изувеченном состоянии, что его с трудом опознали родственники. Эти подробности мне стали известны по чистой случайности. Я ещё надеялся, что это просто совпадение, что мальчика убил какой-то маньяк или бандит, и даже испытывал позорное облегчение от той мысли, что мой донос в этом случае вообще не имел никакого значения. Но все мои надежды были разбиты, когда мне пришла от Него благодарность с сообщением о том, что меры приняты… Когда один из моих коллег выразил сожаление, что я не смог присутствовать при допросе поступившего неделю назад оппозиционера, и по некоторым подробностям я с ужасом понял, о ком идёт речь.
Я вдруг вспомнил все разговоры моих коллег о том, как допрашивали или пытали очередного оппозиционера, предателя или противника организации. Иногда я даже сам присутствовал при таких допросах. Я всегда относился к этому как к необходимому злу, как к обычной мере… я не знаю, почему, наверное, у нас все в то время были так воспитаны, мы привыкли, что это нормально… Может быть, это была попытка успокоить себя, защитить свою непривычную к таким зрелищам психику… Но только теперь я понял вдруг, что всё это – то же самое, что происходило у нас с “врагами народа”. Ведь они же сделали это для развлечения! Каким таким оппозиционером мог быть тихий, застенчивый школьник? Чем он заслужил то, что ему пришлось пережить за эту неделю?
Более того, мне вдруг стали ясны все те нехитрые способы, которыми меня постепенно втягивали, приучали к этим “допросам”. Сначала они давали мне присутствовать на тех из них, которые действительно проводились с людьми, чем-то угрожавшими организации, с предателями, чтобы я, как и любой нормальный человек, привык к ужасным зрелищам, привык оправдывать себя необходимостью подобных мер… Постепенно зрелища, к которым меня допускали, становились всё более жестокими, теперь я это заметил. Я присутствовал на казнях, на пытках, и присутствовал всё чаще… Я видел теперь, что нужен был на этих допросах только для того, чтобы привыкнуть… Волей случая я обнаружил правду много раньше, чем был к ней подготовлен. И несомненно, меня подготавливали к какой-то гораздо более страшной правде. Я вдруг понял, откуда взялось такое количество предателей организации… Я вдруг понял, что все эти пытки проводились не только для развлечения, но и для устрашения. Я вдруг понял, что если откажусь выполнять требования начальства, если хотя бы попытаюсь предупредить новеньких, что здесь на самом деле происходит, то и меня объявят таким же предателем, что мне просто не дадут выйти из игры. Я слишком много знаю, и теперь не имеет больше значения, понимаю ли я, что происходит, или, как и многие другие юнцы, со щенячьим визгом кидаюсь за брошенной палочкой…
Я не помню, как я пережил следующий месяц. Я ходил словно в тумане, и голова моя, словно пыльными тенётами, была забита одними и теми же мыслями. Я не знал, что мне делать. Тогда впервые мной овладел этот омерзительный, тошнотворный, липкий страх. Я никогда раньше по-настоящему не боялся. У меня не было серьёзных стычек с теми, кто сильнее меня – в школе меня уважали, а шпаны я не боялся, я ведь всё-таки волшебник. А теперь к тому, что я испытывал, лучше всего подходило слово “паника”. Я прекрасно понимал, что это такое – работать на организацию, из которой нельзя выйти. Я вырос в стране, где все понимали это с детства. Я знал, что рано или поздно это закончится для меня плачевно… если только я не буду на самом верху. Вот о чём говорил мне отец! Вот что он имел в виду, когда говорил о стаде и чабанах! Вот что он хотел мне объяснить, показывая пальцем на дядю Пашу!
Дня два я ходил одержимый идеей карьерного роста. Мне придётся потерпеть, но выбора у меня нет, думал я. Я должен добраться до самого верха этой организации, и тогда буду неуязвим… Образы того, что мне придётся в этом случае не только видеть, но и творить, два раза вызвали у меня приступ рвоты. Огромным облегчением была для меня мысль, до которой я дошёл к концу второго дня: полагать, что карьера обезопасит меня – самонадеянная дурость. Наверху стоит и всегда будет стоять один-единственный человек, а все остальные – пешки и фигуры вне зависимо от ранга. Да если бы мне и удалось занять место того, кто сейчас на самом верху – неужели я смог бы на нём продержаться? Неужели я не сошёл бы с ума?
И, наконец, последнее: кто обезопасит меня от вероятности того, что всю нашу организацию просто-напросто разобьют? Что тогда сделают с теми, кто на самом верху?
Я понял, что это тупик. Я думал бежать, перебирал в уме всевозможные варианты, хотел даже вернуться домой… но мысль о том, что подумает обо мне отец, была на тот момент всё ещё невыносимой. Наконец я принял, как мне тогда показалось, соломоново решение: не буду пока подавать виду, буду продолжать работать заместителем директора школы, что уже само по себе неплохо, при этом проявлю моральную устойчивость и буду всячески сопротивляться психологическим манипуляциям со стороны вышестоящих коллег, которым, очевидно, дали задание сделать меня преданным сторонником идеи.
Мне даже как-то легче стало. Я уже воображал, как я веду двойную жизнь, саботируя планы организации, как спасаю от ужасной участи несчастных полукровок, как всех сторонников идеи наконец арестовывают, а я даю интервью, рассказывая, какие мучения мне пришлось вытерпеть и на сколькие зверства закрыть глаза, чтобы сохранить маску…
Впрочем, в этом уже ничего не было от тех радужных планов, которые я рисовал себе, когда меня только позвали заниматься социологией. Я уже понимал, чувствовал где-то внутри себя, что такого не может быть и не будет. Что я не гожусь на роль контрдеятеля в тылу врага. Что если нас раскроют, то казнят или посадят всех, и мои душевные переживания никого волновать не будут.
Тем не менее, своей цели эти мечты достигли – они успокоили меня. Я уже решил, что я буду выполнять свои обязанности по минимуму, только чтобы не запороться. И всё.
Меньше чем через четыре дня я из внушающего доверия источника узнал, что ещё одна из учениц – полукровка.
Девочка эта имела происхождение, вообще говоря, во многом необычное. Потомок исчезнувшего рода шаманов какой-то из малых народностей крайнего севера. Её бабку, дочь шамана, увезли после революции учиться в Россию. При этом её дочь росла, как считалось, сквибом, пока в четырнадцать лет у неё не началась шаманская болезнь. Так всегда происходило у них в семье, только бабка об этом не знала, так как с родины её увезли шестилеткой, она и родителей-то своих почти не помнила. Мужа у обеих женщин не было. Кто отцы – доказать на самом деле невозможно.
Я смотрел на эту девочку каждый день в школе и думал, думал, думал. Монголоидная кровь долго размешивается, и по её внешнему виду никак нельзя было сказать, что она полукровка. Круглолицая, скуластая, с жёлтой кожей и раскосыми глазами, при этом носящая обычное русское имя и русскую фамилию – бабке в детдоме дали.
Я ума не мог приложить, как ей удалось подтвердить свою чистокровность. По материнской линии родословная у неё, конечно, мощная. Но как можно было закрыть глаза на отсутствие отца и деда? Не иначе, бабка постаралась, она была колдунья могущественная. Неужели она заморочила представителя одной из древних фамилий так, что он согласился признать себя отцом какой-то незаконнорождённой чукчи? Какой же силой нужно обладать для этого, наши чистокровные колдуны ведь тоже не лыком шиты, про подобный морок слыхали, а нужно ведь ещё так наложить чары, чтобы липовый отец молчал обо всём этом и через несколько лет!
Тем не менее, слухом земля полнится, и вот теперь я сидел над этими документами и снова переживал прилив удушающего страха. Что же мне делать?
Мои героические фантазии позеленели от ужаса и уползли, пристыженные, в самый тёмный угол души. Образ литовского отличника, который столько раз подходил ко мне с вопросами, стоял перед моими глазами так навязчиво, что я начинал моргать, пытаясь избавиться от него. Что они сделают с этой девочкой, если я доложу о том, что узнал? Каковы шансы на то, что они узнают об этом без меня?
С горечью понимал я, что шансы эти намного превосходят те, что существовали в случае с литовским мальчиком. Скорей удивительно, что об этом до сих пор ещё не известно. Удастся ли мне доказать, что я ничего не знал?
“Вот он, твой случай!” – подсказал мне внутренний голос. – “Ты хотел спасать полукровок и саботировать деятельность организации? Вот он, твой случай. Спаси девочку.”
Я уже хотел было поддаться новому приступу героического настроения, как вдруг подумал: а что, если это проверка? Провокация? Если эти сведения мне подкинули специально? Что же, что же мне делать? Рискнуть? Может быть, сообщить, а семью девочки предупредить? Следят ли за мной, если это проверка? Рискнуть или нет?
Я некоторое время поиграл с этой мыслью, сам уже понимая, что на такой риск пойти не смогу. Я просто не хочу умирать страшной смертью из-за посторонней девочки, которую, если это проверка, всё равно потом, может быть, убьют. Я хорошо знал, что такие проверки устраивались у нас постоянно, и относился к этому нормально, потому что привык ещё в детстве, что провокаторы и проверки – объективная реальность. Сейчас я впервые подумал о них с отвращением, как об ужасной гадости. Ведь они лишают человека возможности поступить благородно. Что же должны чувствовать люди, которые предают себя, боясь быть раскрытыми? Или те, кто был воспитан иначе, рискнул и погиб из-за чужого, в сущности, человека? Гордились они собой впоследствии или, напротив, ругали себя последними словами?
Невозможно передать словами всё то, что я пережил, пытаясь принять нелёгкое решение. Девочку было жалко ужасно. И себя самого тоже очень жалко. Было невыносимо противно оказаться лицом к лицу с собственным малодушием. И всё это время я понимал, что совсем не пытаюсь принять решение. Я его давно принял. Я пытаюсь подготовить себя к нему. Пытаюсь унять совесть, которая кричит мне в оба уха голосом отца: “Ты трус, трус!”
После того как я, дрожа от стыда, протянул сове запечатанное письмо, я почувствовал себя совершенно разбитым, отправился домой и лёг спать. И увидел первый сон за двадцать лет.
Всю ночь мне снилась эта девочка, которую пытали, жгли, насиловали, били. Картины, которые я видел во сне, были намного хуже, чем то, что мне приходилось видеть в действительности. Я отчаянно надеялся, что девочку не тронут, что литовскому мальчику просто не повезло. Проснувшись, я уже почти жалел, что сообщил о ней.
Но в школу она не пришла.
Так плохо, как в тот день, мне, наверное, больше никогда уже не было. Всё, что было после этого, переживалось уже иначе, какими-то затёртыми, притупленными ощущениями. Но именно с этих пор начались мои сны.
И после всех отвратительных сцен, свидетелем которых я становился и в которых мне приходилось участвовать, приходили сны, в которых я никогда не видел несчастных жертв, с которыми я имел дело – всегда только эту девочку. Я видел всё, что мы делали наяву – но в моих снах это делали с ней. Её лицо с годами почти стёрлось из моей памяти, но во сне я каждый раз знал, что это именно она.
Ирония судьбы заключалась в том, что этой девочке на самом деле как раз и удалось спастись. Кто-то в их шаманской семье почувствовал опасность, ведь они все умели ворожить. И в тот же вечер, когда я отправил письмо, они наскоро собрались и уехали. Больше я о ней ничего не слышал, но, думаю, она выжила.
Мне была объявлена благодарность за отличное рвение и лояльность, и буквально через несколько дней я стал самым молодым в истории Дурмштранга директором…
Я больше никогда не мечтал о роли героя и ни о чём не задумывался. Я не строил иллюзий о том, что буду пытаться по возможности расстраивать планы организации, что буду выполнять подобные задания только в случае крайне необходимости. Я уже понял, что случай с девочкой действительно был проверкой, проверкой моей силы и моего характера – и я провалил эту проверку. Я знал, что в каждом следующем случае я буду бояться возможного риска. Я знал, что раз за разом буду сдавать этих несчастных детей. Я старался не думать о том, что получил должность директора за то, что подверг опасности детей, отданных мне на попечение…

Дальше тянулись однообразные дни, в течение которых я существовал на тонкой грани между страхом перед смертью и пытками и болезненным, ставшим уже привычным отвращением к собственной мелкой душонке. От меня ушла моя девушка, бывшая первая красавица Дурмштранга, с которой мы вместе учились и встречались ещё со старших классов. Я не особенно жалел об этом, так как мне всё равно было понятно, что она просто польстилась на мой успех и на маячившие передо мной, а стало быть, и перед ней, перспективы. Она ничего не знала об организации, членом которой я являлся, просто каким-то особенным чутьём, присущим такого типа девицам, выделила из толпы того, кто с наибольшей убеждённостью чувствовал себя “хозяином жизни”. Теперь же я едва ли не каждую ночь просыпался с воплями, а в постели у меня начались проблемы, достигающие масштабов катастрофы. Но главное даже не это. Я презирал самого себя, и она, при помощи того же чутья мгновенно уловив эту перемену, презирала меня не меньше.
Наша организация расширялась, приобретая всё большую силу и власть. Я жил в постоянном ожидании новых приказов, после выполнения которых сны начнут преследовать меня с удвоенной силой. Я с параноидальной тщательностью следил за чистокровностью поступающих в Дурмштранг учеников, завоевав среди иностранных коллег репутацию едва ли не расиста. Но своей цели эти меры достигали – проходили годы, и печальная ситуация не повторялась.

В восемьдесят первом году лидер нашей организации неожиданно погиб, убитый собственным заклятием, по неизвестной причине срикошетившим от одной из его жертв. Дальше всё развивалось очень быстро: крах организации, арест, суд. Я был полностью сломан к тому моменту и, не стесняясь, умолял о помиловании. Я больше не помнил, что такое гордость, я не помнил, что такое честолюбие и уверенность в себе, я просто боялся страданий. И я старался выслужиться любой ценой, я называл имена, закладывая всех, кого знал – всё равно никого из них мне не было жаль. Я ненавидел их всех, ненавидел за то, что никто из них не предупредил меня о том, во что меня впутывают, ненавидел, хотя знал, что и сам поступал так же, ненавидел, хотя и догадывался, что по крайней мере некоторые из них находились в той же ситуации, что и я.
Удивительно, но мне удалось выкрутиться. Мне даже удалось остаться директором школы. Я по-прежнему с маниакальным упорством проверял и перепроверял родословную каждого поступающего в Дурмштранг. Я женился на невзрачной женщине, главным достоинством которой было её непреодолимое желание героически выхаживать несчастных, сломанных и жалких. В глубине души я презирал её за то, что она что-то нашла в таком убожестве, как я. Но при этом я был патологически привязан к ней, я не мог без неё обходиться. Я стыдился этого, но, когда я просыпался среди ночи после очередного сна с участием давно выросшей девочки, мне была как воздух необходима её навязчивая, нездорово самоотверженная забота. Если её не оказывалось рядом, у меня начиналась паника. Я не мог ночевать вне дома; если она уезжала куда-нибудь хотя бы на пару дней, это становилось для меня пыткой. Больше нас почти ничего не связывало: ей было необходимо заботиться о ком-нибудь больном или несчастном – мне была необходима её забота. У нас не было детей, секс между нами был скорей случайным, и с её стороны это был просто акт проявления заботы обо мне.
Сейчас, когда после краха нашей организации прошло почти десять лет, многое из прошедшей моей жизни кажется страшным сном… Отец мой умер, пребывая в уверенности, что его сын отлично устроился. Дурмштраг под моим руководством занял достойное место среди трёх престижнейших школ Европы. Один из моих четверокурсников того гляди станет мировой звездой в квиддиче: уже сейчас он выиграл все возможные юниорские чемпионаты в качестве ловца детской сборной Болгарии. Через два-три года, думаю, о нём будет знать весь мир.
Стыд за то, во что я превратил того гордого и целеустремлённого юношу, которого отец учил честолюбию, за то, что я стал слишком похож на вечно трясущегося дядю Пашу, больше не ранит моего самолюбия – правда, в основном потому, что самолюбия у меня не осталось. Даже позорное клеймо на моей руке теперь ничем не отличается от банальной татуировки, свидетельствующей лишь о юношеской глупости своего хозяина: “Лариса, я твой навеки”…
Единственное, что осталось от того периода – это сны. Почему они не отступают, тогда как и стыд, и страх ушли глубоко внутрь и дают о себе знать только тупым, ноющим отголоском прежней боли? Ни один сонник мира не может ответить мне на этот вопрос. Но, если честно, я понимаю: эти сны нужны мне. Они нужны мне для того, чтобы среди ночи я мог проснуться с криком, и моя жена, целуя мои руки и лицо, приложила к моему лбу холодный компресс, уложила меня на другой бок, подоткнула мне одеяло, словно ребёнку, и долго, долго гладила меня по голове и шептала мне, что всё будет хорошо, и что я лучше всех. И непонятное, но могущественное чувство, которое я испытываю при этом, перехлёстывает даже стыд. Единственное, чего мне в этот момент хочется – это чтобы ничего не менялось. Думаю, я почти счастлив. Ведь самое главное – это то, что с гибелью Лорда мне никогда больше не придётся испытывать страх. А со стыдом жить можно.
“Иногда”, – проносится в моей голове мысль перед тем, как я окончательно засыпаю под ласковыми прикосновениями, – “иногда, пожалуй, даже приятно…”