БрокколиОт автора:
некоторые мелочи будут проходить из фика в фик, и когда-нибудь, надеюсь, я допишу пенталогию о чувствах.
Часть вторая, собственно =)
Ахтунг! Точки зрения меняются случайным образом.
Наваждение не проходило неделю.
Точно – неделю назад в новый магазин "УУУ" рядом с «Дырявым котлом», где Рон с недавних пор помогал Джорджу, вошла она. Невысокая, очень хрупкая, почти девочка. Рядом – болезненный мальчик лет шести.
Мальчиком сразу занялись две хорошенькие продавщицы. Женщина остановилась напротив витрины с письменными принадлежностями: признательные перья, пергаменты «111 шпаргалок по С.О.В.», «девичьи страхи» - порошок, посыпав которым письмо, можно было узнать истинные намерения автора (к сожалению, работал только на любовных записках, в связи с этим Джордж серьезно подумывал назвать его «девичьи сопли») и прочая ерунда, которая самого Рона давно не интересовала. Тем не менее, он сделал шаг к клиентке:
- Добрый день! Если вас что-то интересует, могу посоветовать…
- Здравствуй, Уизли, - даже голос у посетительницы казался крайне хрупким, к тому же когда-то кем-то уже разбитым. – Интересно, то, что ты меня не узнал, - это комплимент или наоборот?
Рон встретился взглядом с усталыми темными глазами, машинально ответил на кривую усмешку и недоверчиво спросил:
- Паркинсон?..
***
Гермиона Уизли тщательно раскладывала по тарелкам овощное рагу на ужин. Как всегда, рагу в точности соответствовало рецепту из кулинарной книги и стандартам здорового питания, содержало надлежащее количество белков, жиров и углеводов и исключительно позитивно сказывалось на кислотно-щелочном балансе. Гермиона не любила готовить, но была глубоко убеждена, что вести домашнее хозяйство идеально – ее святая обязанность.
Рон уныло ковырялся в тарелке. После отнюдь не простого дня в магазине ему хотелось чего-то посущественней капусты брокколи.
- Хьюго, сядь прямо! Рози, достань косу из тарелки и возьми вилку как положено! – у Гермионы, вероятно, тоже не все ладилось на работе.
- Рон, дорогой, как прошел день? – жена придвинула к нему вазочку с булочками из ближайшей маггловской кондитерской: идеально выполненная выпечка у лучшей выпускницы Хогвартса, конечно, получалась и у самой, но не ранее чем с четвертой попытки.
- Так себе, - Рон поморщился. – Сбежала целая партия тапок-непосед, причем четыре пары так и не нашли. Чувствую, отцу будет чем заняться.
Тапки-непоседы Джордж придумал, наслушавшись жалоб Джинни на то, что Ал, чтобы не носить ненавистные тапки с мишками, заставляет их бегать по всему дому. Экспериментальная партия товара была распродана в короткие сроки – в основном, на подарки.
Гермиона сочувственно покивала. Рози снова уронила косичку в брокколи, не заметила этого и теперь сосредоточенно лепила зайчика из хлеба, а тот, еще без нижних конечностей, уже пытался шевелить ушами.
- Трансфигурация неживого в живое! Рон, это же почти уровень С.О.В.!
- Что, прости? – Рон вздрогнул так, что уронил на пол стакан Хьюго.
Гермиона прикусила губу. Идеальный семейный ужин опять не получился.
…Позже, уже отмыв от волос дочери остатки рагу и взмахом палочки отправив грязную посуду мыться, Гермиона вскользь упомянула, что ее родители приглашают их с собой во Францию, где они купили домик два года назад.
- Мы могли бы отправиться в следующие выходные… Они рассчитывают, что мы поживем у них до середины июля, я планирую свозить детей в Париж, это будет очень познавательно, к тому же…
- К тому же в пятницу Джордж отбывает в Америку, и я остаюсь в УУУ за главного. Гермиона, прости, но я тебя предупреждал, что не поеду.
Собственно, отъезд брата обмениваться опытом и заключать контракты был второй причиной рассеянности Рона. Гермиона, как всегда, все поняла и ни в чем мужа не упрекнула, только взяла обещание навещать их на выходных о-бя-за-тель-но («Парвати наверняка поможет с порталом, она же теперь начальник отдела…») – и Рон безропотно дал его.
- Кстати, дорогая… - посуда давно была вымыта и заняла место в кухонном шкафчике, камин почти прогорел, а сама Гермиона приготовилась гасить свечи в гостиной, - ты не в курсе, чем после школы стала заниматься Паркинсон? – Рон сам удивился естественности и небрежности своего тона.
- Не знаю. Наверняка вышла замуж и сидит теперь в родовом поместье, - в голосе Гермионы отчетливо прозвучала нотка презрения. – А почему ты вдруг вспомнил?
- Сегодня заходила одна – похожа, но раза в полтора тоньше. Показалось, наверное: чтобы Паркинсон зашла в "УУУ"! – Скорее земля треснет!
- Угу, - невнятно отозвалась Гермиона, уже поднимаясь в спальню, и тут же забыла про неожиданный вопрос.
***
- Да уж, Паркинсон, вовек бы тебя не узнал, если бы… - опять – остро, мучительно, как в школе – захотелось съязвить, но цепкий взгляд карих глаз останавливал:
- Если бы – что?
- Ну-у… Если бы сама не поздоровалась, - выкрутился.
Молчание. Из-за стеллажей – детский смех. Еще один взгляд – в упор, прямой, немигающий.
- …Как жизнь? – Рон давно не чувствовал себя настолько глупо. Нужная линия поведения никак не находилась, а общими словами он отделываться не умел – что и демонстрировал. И тут Панси наконец-то снизошла, решила помочь ему – и начала говорить сама, сперва прикидываясь скучающе-равнодушной, но надтреснутый голос звучал все громче, даже, наверное, стал чуть звонче, она задавала Рону сотни вопросов, на половину из которых отвечала сама, о второй половине забывала, повторялась, пересказывала статьи из «Пророка», вспоминала никому не известных хаффлпаффцев, обнаружила, что знает по именам новый преподавательский состав Хогвартса, - а Рон, не привыкший к женской некнижной многословности, все больше терялся и наконец перестал пытаться хоть что-то сказать, бездумно следя глазами за хрупкой кистью руки, которой Панси как бы дирижировала сама себе, и поражаясь ее неправдоподобной тонкости.
Внезапно Панси замолчала и повернулась к мальчику – сыну? – показавшемуся из глубины магазина с несколькими коробками.
- …Дитрих, ты выбрал? – да, точно сын: те же глаза, та же манера сводить брови над переносицей – Рон еще помнил, как Паркинсон выразительно играла бровями на собрании старост. Мальчик коротко кивнул, Панси расплатилась, бросила, уже выходя из магазина:
- Уизли, ты завтра будешь? Я зайду ближе к вечеру… - и оставила ошеломленного Рона пялиться вслед сквозь стеклянную дверь.
Пшенная каша…К следующему утру Рон почти поверил, что ничего особенного не произошло, и вчерашняя покупательница явилась не более чем плодом его фантазии. Что, конечно, радости не добавляло, но позволяло избавиться от назойливой мысли, будто встреча с Паркинсон его удивила и обрадовала. И не дай Мерлин вообразить, что он ждет того самого «ближе к вечеру».
На завтрак Гермиона, как обычно, приготовила кашу – полезную, питательную, калорийную, но искренне ненавидимую Роном еще с детства пшенную кашу. День не задался с самого утра. Положительных эмоций не прибавили ни игрушки Хьюго, раскиданные на лестнице (особенно Рон был «счастлив» встретиться с офицером из набора детских шахмат), ни письмо от отца с просьбой указать особые приметы сбежавших вчера тапок-непосед («…понимаешь, тут в округе бегают две пары розовых и одни желтые, мне кажется, это не только ваша партия…»), так что Рон, в два глотка допив огромную кружку кофе, был почти счастлив отправиться на работу.
В магазине, впрочем, неприятностей тоже хватало. Сначала привезли несколько коробок сладостей, которые следовало пересчитать, убедиться в целостности упаковки, отписаться о приеме Джорджу и сдать товар на склад, затем продавщица нечаянно уронила с полки хлопушку «Локальный апокалипсис» - и действительно начался конец света: в магазине неожиданно возникла огромная стая саранчи, игнорирующая все направленные в нее заклинания. Насекомые гроздьями свисали с полок, путались в волосах, забирались за воротник и неприятно хрустели при механическом повреждении. К счастью, апокалипсис был ограничен не только локально, но и темпорально – ровно через пятьдесят восемь минут выжившая саранча исчезла. Раздавленных насекомых продавщицам пришлось выметать вручную: заклинания по-прежнему не действовали.
Рон поднял с пола этикетку и обнаружил приписку: «Ни в коем случае не давить, особенно ногами!!!» Собственно, он ожидал чего-то подобного, но не сдержался и все же выругался – коротко, но со вкусом.
- Отрадно слышать, Уизли, что ты настолько рад меня лицезреть.
Паркинсон. Бесшумно. Как… как змея.
Слизеринка была последней, кого Рон – потный, встрепанный и взвинченный – хотел видеть. Хотя нет… Он был бы рад меньше тому же Перси… или Снейпу… царствие ему подземное. Ч-черт! Получалось, что Паркинсон – еще не самый плохой вариант.
- Уф, Паркинсон, только тебя мне… - и прикусил язык. Как и вчера, гадости говорить не хотелось. По большому счету, ему сейчас хотелось только одного – наконец-то пообедать. Но ничего не попишешь, придется сначала обслужить – читай: спровадить – назойливую покупательницу.
Панси оказалась на редкость догадлива:
- Я смотрю, ты не расположен к беседе. Ничего, у меня еще есть время… - последняя фраза прозвучала уже из-за закрывающейся двери.
- Черт, ну и что я опять сделал не так?
Определенно, Рон сегодня слишком много чертыхался. Хорошо, что на этот раз Панси была без сына.
***
В среду Паркинсон не пришла, но Рон этого не заметил: у него и без того было слишком много посетителей. Перед отбытием в Америку заскочил Джордж, радостно взорвал экспериментальную модель фейерверка, засыпав все поверхности сахарной пудрой (на удивление вкусной, что, вообще-то, для продукции УУУ было нехарактерно), оставил несколько ценных указаний («К продавщицам не приставать, Гермиону в магазин не приводить, детей до семнадцати в отдел «Только для взрослых» не пускать» и остальное в том же духе). Перед визитом в Косой переулок забежала Гермиона, сказала, что взяла билеты на утренний рейс до Парижа и что давно пора приобщать детей и к достояниям маггловской цивилизации тоже. При этом она так многозначительно косилась на припаркованные за окном автомобили, что Рон понял: опять началась агитация в пользу получения им прав. Гермиона недовольство мужа уловила, чмокнула его в щеку и побежала – он давно заметил, что перемещалась она по большей части бегом – купить себе книги на отпуск.
Читать в отпуске! Да еще когда есть этот… тевелизор. Или велетизор. В общем, как-то так…
Вечером в магазин явилась почтенная семья из мамаши и двух отпрысков, которые долго выбирали наиболее безвредные «ужастики», довели до истерики младшую продавщицу (она устроилась совсем недавно и еще не привыкла к подобным сценам) и в конце концов пришли к консенсусу, не смутившись названием и купив все оставшиеся «Локальные апокалипсисы», мастерски прорекламированные Роном, что немного примирило последнего с бестолковой и не оправдавшей ожидания средой.
Утром в четверг Рон, собираясь на работу, причесывался в три раза дольше обычного, а затем всерьез обеспокоился, не начнет ли он после этого лысеть. На завтрак был омлет Эскофье, Гермиона полностью отдалась мыслям о Франции и грядущем отпуске, Хьюго и Рози перепутали свитера, и теперь сын периодически залезал рукавом в тарелку, а дочь до безобразия растягивала эти самые рукава… Все было как всегда.
Рон аппарировал к магазину и, уже здороваясь с продавщицами, поймал себя на мысли, что ждет от этого дня чего-то нового и необычного.
***
Панси второй день не выходила из неприметного маггловского отеля, где жила уже почти неделю. С прежними знакомыми встречаться не хотелось, а единственный человек, с которым ей оказалось по-настоящему приятно беседовать, практически выставил ее за дверь.
…Дожили. С каких это пор тебе, Персефона, нравятся разговоры с Уизли? А ведь нравятся, нечего себя обманывать. Давно ни с кем ей не было так легко, давно никто ее не слушал так заинтересованно-покорно, и уж подавно – никто никогда не глазел на нее с таким плохо скрываемым восхищением.
Ха! А стоило всего-то похудеть до полупрозрачности, стать жертвой нечестной игры родителей, стремящихся избавиться от невоздержанной на язык дочери, прожить двенадцать лет в продуваемом всеми ветрами Ютландии замшелом замке и родить двоих детей от сумасшедшего герцога. Всего-то.
- Дитти, а ты пойдешь со мной в тот магазин? – Панси поймала на себе удивленный взгляд сына: конечно, он никогда не видел мать такой оживленной. Да, она и дома часто улыбалась, но Дитрих в свои шесть уже прекрасно понимал, что улыбка не всегда бывает веселой. Отец вот тоже всегда смеется...
- Пойду. Там мама улыбается. И дядя... хороший, - Дитрих долго думал, прежде чем подобрать подходящее определение. Родным языком для мальчика был датский, но Панси разговаривала с сыном только по-английски.
Панси невесело усмехнулась:
- Хороший. Они все –
хорошие…
***
Панси нарочито медленно открыла стеклянную дверь, пропустила сына вперед и только потом вошла сама. И не могла не отметить, как Уизли при ее появлении сначала просиял, словно старательно отдраенный эльфами медный таз, а потом насупился и отвернулся, делая вид, что всецело поглощен созерцанием усовершенствованных шоколадных лягушек. Мерлин, как их еще можно усовершенствовать? Заставить размножаться?
- Ну как, Уизли, сегодня ты настроен меня видеть? – а в голосе, помимо четко рассчитанной издевки, все-таки прорывается искренняя радость…
И ведь его можно считывать, как книгу, написанную крупными буквами для шестилетки. Сейчас скажет что-нибудь про…
- ...Какая же ты … слизеринка, Паркинсон!
Конечно. Что еще можно ожидать от гриффиндорца, кроме оскорблений в адрес факультета…
- Позволю себе напомнить, Уизли, что я уже почти пятнадцать лет не слизеринка и больше десяти – не Паркинсон.
- ...Позволю себе напомнить, Уизли, что я уже почти пятнадцать лет не слизеринка и больше десяти – не Паркинсон.
Отбрила. Почему опять он сказал совсем не то, что следовало? Ведь первой мыслью, возникшей, когда он увидел ее, тонкую и бледную, аккуратно придерживающую дверь сыну, и понял, что эту самую дверь она до этого не раз и не два безуспешно толкнула, стало разулыбаться и неоригинально, но совершенно искренне выпалить: «Привет, Панси, как дела?»
Панси. Не Паркинсон.
- Э-э-э… Ну и кто же ты теперь? – Рон попытался сгладить возникшую неловкость, тем более что от него явно ждали какой-то реплики. Панси выдержала паузу, окинула взглядом «усовершенствованные шоколадные лягушки» («Надо будет спросить, что в них все-таки такого особенного…»), выпрямилась – так, что стала казаться выше дюйма на три, - и ответствовала:
- Линдештерн. Герцогиня Персефона Линдештерн.
- Да уж, ты еще и герцогиня, Пар… Пан… Персефона, - Рон, наконец, остановился на полном имени, справедливо рассудив, что титул титулом, но все же они учились в одной школе. – И давно… с тобой такое?
- Двенадцать лет. В октябре будет.
Панси поморщилась, вспомнив ледяной ливень, встретивший ее в Дании, молчаливого дворецкого, принявшего чемоданы, старинное шелестящее платье, не подошедшее по размеру (булавки все венчание норовили уколоть невесту куда-то под лопатку), странно-прозрачные глаза действительно очень привлекательного жениха, огромные гулко-пустые покои в восточном крыле и холодные в любую погоду стены. А еще – свой вывод наутро после «первой брачной ночи», когда жених так и не явился: «Определенно, что-то здесь нечисто…».
Интересно, тогда она угадала или сглазила?
Впрочем, она отвлеклась, и Уизли недоумевающе смотрит на нее, уже открыв рот, чтобы спросить очередную глупость. Хотя – пусть спрашивает, ее светлость сегодня добрые. Ее светлость потом сорвет скопившееся зло – на родителях, пригласивших ее отужинать в субботу, на паре чашек из безумно драгоценного чайного сервиза, на случайно попавшейся под руку игрушке Дитриха… из УУУ. Но сейчас, когда на нее
так глядят ярко-голубыми глазами, ее светлость не может сердиться.
- Прости, я задумалась…
Рон сочувствующе покивал. Кажется, он начал улавливать, как вести себя с Панси: не удивляться, не обижаться и
говорить с ней. И тогда ее можно даже не слушать…
- Странная фамилия.
- Обычная. Там много этих… штернов. Как «де» во Франции.
- Так это не французская?...
Ну вот и что с ним таким делать? Даже годы с Грейнджер не облагородили…
Панси возвела глаза к потолку и начала ровным голосом пересказывать статью из энциклопедии «Древнейшая, древняя и новая аристократия Скандинавии»:
- Род Линдештернов восходит к четырнадцатому веку от Рождества Христова. Основатель, Танкред Великорослый, прибыл из Баварских земель и воинскими подвигами добился дворянского титула. Герб – бронзовая звезда над тремя липами, фон серебряный, листья лип отделаны изумрудами. Герцогский титул пожалован семье Линдештернов в 1638 году за заслуги Кристиана Линдештерна во время Тридцатилетней войны (снабжение отрядов разведчиков зельем незначительности). Родовой замок находится в Ютландии на берегу Лим-фьорда, построен в 1688 году, перестраивался в 1751 и 1913 годах. В настоящее время род угасает: в 1957 году прервалась шлезвиг-голштейнская ветвь, датская ветвь на данный момент состоит из четырех представителей. С 1703 года мужчины семейства Линдештерн заключают браки исключительно с представительницами чистокровных семей; в настоящее время это один из самых чистокровных родов Скандинавии».
- Ух ты! И как ты все это запомнила? - Панси опять пропустила реплику Рона мимо ушей. Перед глазами встали бесчисленные датские озера и реки, жестокие зимние штормы, когда ветры задувают в щели между камнями и норовят стереть с лица земли не ремонтированный почти сто лет замок. И зимы в нем всегда становятся бесконечными…
Хотя Панси не хотела сейчас думать о зимах.
- По традиции… - Мерлин, как же она ненавидит это слово! – герцогиня Линдештерн лично дает детям начальное образование, в том числе и историю рода. «И плевать, что ты до сих пор не знаешь, как произносится половина имен всех этих герцогов и маркграфов…» - добавила она про себя.
- Детям?
- Да, Уизли. – Панси посмотрела на Рона почти с нежностью – как смотрела на сына, объясняя ему, почему дует ветер. – Кроме Дитриха, у меня еще есть дочь. Тоже старшая.
Как и у тебя.
- Может быть, ты прекратишь уже называть меня «Уизли»? – ого, а он, кажется, обиделся… Не ожидала.
Но Панси не могла отказать себе в удовольствии подразнить гриффиндорца – хорошо, бывшего! – еще немного. Одну фразу.
- Но ты же не менял фамилию? Или… ты теперь у нас Грейнджер?
Рон залился краской до самых ушей – она никогда не видела, чтобы люди
настолько краснели. Пожалуй, сейчас произойдет убийство.
- Я пошутила… Рональд! – она почти запрокинула голову, чтоб заглянуть ему в глаза. Странно, в школе он не замечал, что она такая невысокая. И что глаза у нее точь-в-точь как оставшаяся после кофе на дне чашки гуща – тоже. И что на висках волосы тонкие-тонкие и чуть рыжеватые… А до маленького перламутрового ушка со слезинкой сережки очень хочется дотронуться…
Глаза рыжего опасно расфокусировались. С этим надо что-то делать.
Панси широко улыбнулась:
- Приятно познакомиться, Рональд! А я – Персефона Линдештерн, можно просто Панси, - она протягивала ему руку, маленькую, изящную, почти детскую, и в глазах ее тоже светилось что-то почти детское…
И Рон, подумав, что вот перед ним не слизеринка, не враг, не стерва, а просто -
человек, возможно, и даже наверняка – хороший, уже протянул ей в ответ руку, – ладонью вверх, слегка коснулся матово-бледной кожи теплого сливочного оттенка, когда Панси вдруг отдернула свою и повернулась к сыну:
- Дитрих, что ты там нашел?
Мальчик внимательно разглядывал что-то на витрине в «Прибабахе» (название было подсказано Анжелиной, правда, та таким образом характеризовала увлечения мужа, а Джордж назвал отдел пиротехники) и не ответил. Потом привстал на цыпочки и потянул это что-то на себя…
«Лучше бы это был «Локальный апокалипсис»… - пронеслось у Рона в голове, когда он понял, что на сына Панси сейчас упадет – и наверняка сработает – «Хвосторога», один из самых мощных фейерверков магазина, снабженный пометкой «Ни в коем случае не запускать в помещениях!!!» А еще Рон понял, что не успеет вытащить мальчика из эпицентра, но все равно метнулся к нему…
Но Панси успела быстрее, буквально выдернув ребенка из увеличивающейся на глазах клыкастой оранжевой вспышки и закрыв его собой от стеклянной крошки разбитой витрины. Рон, защитив глаза ладонью, заметил, как осколок стекла прочертил на щеке у нее тонкую линию, мгновенно налившуюся кровью. А еще он понял, что сейчас открыл для себя новую грань бывшей слизеринки: неожиданно он увидел в ней
мать, готовую любой ценой защищать своего ребенка.
Наверняка у герцогини Линдештерн еще есть стороны, о которых Рон Уизли не подозревает…
Продолжение скоро будет!
А пока - моя авторская темка: http://www.hogwartsnet.ru/forum/index.php?showtopic=14897
Липовые звезды. Ч. 1.Прошу прощения за долгое отсутствие продолжения!
За это время мне поставили "троечку" :))
- П-персефона, с тобой все в порядке? Я так испугался, а эти дети – только отвернешься, как уже… – Уизли был бледен как полотно и опять называл ее полным именем.
К счастью, на Дитрихе не было ни царапины. Все досталось ей: кроме щеки, струйка крови с которой уже добежала до отложного воротничка, осколки зацепили обе руки (правую – сильнее) и, кажется, немного покромсали волосы.
Панси чувствовала, как рукава рубашки становятся липкими. Хорошо, что она черная…
- Тебе помочь? – Рон наконец-то обрел способность внятно соображать – не настолько внятно, чтобы понять, что «Хвосторога» разнесла почти весь отдел пиротехники, но достаточно, чтобы предложить гостье помощь. Но Паркинсон – или все-таки Линдештерн?...
…или уже Панси?
помощь не приняла:
- Нет, спасибо, я сама. Мне не привыкать… - и замолчала, хотя Рон успел сделать целых два вывода из этой реплики: Панси не понаслышке знакома с колдомедициной – и, несомненно, знает слово «спасибо».
- …Наверное, надо здесь прибраться, - начал Рон, чтобы хоть что-то сказать: пауза слишком затянулась.
- Да уж, не помешало бы, - Панси улыбнулась в ответ и постаралась незаметно поправить рукав, чувствуя, что запястье уже стало влажным. – Дитрих, пойдем?
Мальчик с серьезным видом кивнул. Он совсем не выглядел испуганным, хотя только что пережил не самые приятные мгновения: Рон ручался, что даже несколько секунд в эпицентре «Хвостороги» с честью перенесет не каждый взрослый.
- Мистер Уизли, прошу прощения за причиненный ущерб и доставленные неудобства, - темные – материнские – глаза смотрели внимательно и не моргая.
- Не стоит извинений. Демонстрация товара в действии – первейшее условие честной торговли! – Рон машинально ответил не так давно заученной фразой, не подозревая, какую реакцию она вызовет у Панси: та засмеялась – захлебываясь, исступленно, хрипло, узкие плечи вздрагивали в такт, а на глазах показались слезы. Вместе со смехом ушло напряжение, и когда женщина наконец-то снова посмотрела на Рона, ее взгляд был почти совсем нормальным – только опять напоминал о кофе. Наверное, ноткой горечи.
- Спасибо. Спасибо, Уизли! Увидимся, - она взяла сына за руку и сделала шаг к выходу, как вдруг Рон остановил ее:
- Подожди. Куда ты пойдешь в таком виде? – и попытался стереть тыльной стороной ладони кровь с ее лица. Прикосновение получилось настолько неожиданно – и неоправданно – нежным, что Рон, будто обжегшись, отдернул руку.
***
- …Не ешь всухомятку, обязательно хотя бы обедай в «Дырявом котле», а еще лучше – навещай родителей, Молли давно обижается, что мы редко у них бываем. Не забудь гладить перед работой рубашки, заклинание тебе я записала. …Постарайся вечерами быть у камина, а на выходные достань разрешение на портал до Франции, - Гермиона давала последние наставления перед отъездом, а Рон стоял перед ней и покорно кивал головой. Про себя он был уверен, что вряд ли сможет отлучиться из магазина даже на выходные, да и на вечерние сеансы связи особенно не рассчитывал, понимая, что возвращаться будет к полуночи. Но жене об этом лучше пока не говорить.
Рон вынес чемоданы к порогу и помог загрузить их в подошедшее такси. В этот раз Гермиона решила ехать полностью по-маггловски: на такси до аэропорта, потом – самолет в Орли, а дальше отец должен был ее встретить. Поэтому-то чемоданы не были уменьшены и их приходилось тащить, а не левитировать…
Рон усадил детей на заднее сиденье, взъерошил рыжие кудряшки Хьюго, серьезно попрощался с дочерью, затем выпрямился и улыбнулся Гермионе, которая в последний раз проверяла документы и билеты. В ответ она поправила ему воротничок и, легко коснувшись губами щеки, прошептала:
- Я люблю тебя. Будь умницей!
- И я тебя. Возвращайтесь скорее!
Рон махал жене и детям рукой до тех пор, пока такси не скрылось за поворотом. Затем вернулся в дом, налил себе сока и наконец-то смог прочитать письмо, надписанное острым, мелким почерком, которое утром принесла угольно-черная породистая сова.
Неожиданно и очень остро захотелось закурить. Или пройтись колесом по просторному холлу…
Сам Рон давно уже не курил даже в тесной компании товарищей по команде – Гермионе это не нравилось, но сейчас им овладело абсолютно мальчишеское чувство собственной безопасности: жена далеко, она не узнает, – а впереди у него две недели свободы.
Свободы.
Впервые после свадьбы Рональд Уизли счел отсутствие жены и детей свободой…
***
Герцогиня Персефона Линдештерн все субботнее утро отвечала на скопившиеся за несколько дней письма. Среди них было только одно из Дании, запечатанное фамильным перстнем со звездой в липовом листке, надписанное еще не до конца установившимся полудетским почерком. Хильдегарде каллиграфия давалась плохо, даже Дитрих в свои шесть писал четче и аккуратнее.
Дочь была здорова и, как всегда, немногословна, к тому же написала по-датски. Наследница древнего рода, герцогиня… Нелюдимая и неразговорчивая, просиживающая дни напролет в библиотеке, зачастую не прерываясь на еду и прогулки, – вероятно, от этого такая бледная, высокая и тонкая для своих восьми лет. А еще невероятно, непостижимо красивая: с миндалевидными, льдисто-голубыми глазами, черными блестящими волосами, высокими скулами и тонким прямым носиком. Хильда была фантастически похожа на отца, только волосы ей достались материнские, а не отцовские, пшенично-русые. А Дитрих пошел больше в нее…
Панси боготворила детей. Боготворила, несмотря на ненависть ко всему роду Линдештерн, в том числе и к себе самой.
…Иногда Панси боялась этой ненависти и ее возможных последствий. Боялась зарезать мужа ножом из столового серебра во время редких совместных трапез. Боялась умышленно столкнуть с лестницы практически девяностолетнего свекра, а когда он полтора года назад умер – от сердечного приступа, связанного с неудачной сделкой, - Панси испугалась своей граничащей с торжеством радости без малейшего налета скорби.
Панси еще раз пробежала глазами письмо от дочери, потом быстро написала ответ, добавила к этому коротенькую записку Дитриха, в которой он рассказывал о магазине разных интересных вещей, где он с мамой бывает каждый день, запечатала все это печатью со звездой и листком липы. Филин Хильды, прилетевший из Копенгагена накануне вечером, доставит письма за несколько часов…
Следующим был ответ родителям на приглашение отужинать в субботу вечером в родовом поместье. Первое за те годы, что Панси была замужем.
Блудная дочь снова в милости… Ну что ж, папенька, вы не продешевили: герцогский титул дорогого стоит, а пятнадцать лет ссылки – достаточный срок, чтобы забыть любые неосторожные слова. Мистер Паркинсон, поздравляю вас с очередной удачной сделкой! Жаль только, что вы, в первую очередь, делец, а не аристократ, знакомый со всеми перипетиями закулисной жизни знати. Жаль, что вы никогда не узнаете, каково живется молодой герцогине в огромном замке холодной заболоченной страны, где даже звезды, и те – липовые…*
Панси глубоко вздохнула, взяла еще один лист пергамента и, совершенно не думая о приличествующих герцогине почерке и манерах, нацарапала на нем предложение встретиться в воскресенье и поужинать - в качестве возмещения нанесенного ущерба. И подписалась сначала П. Л. – а потом аккуратно исправила инициалы на П. П.
- Отнесешь это, милая? – прошептала она сове, которую за изысканный окрас назвала Perla negra**.
* Фамилия Панси образована от двух корней: Lind (дат.) – липа и Stern (нем.) – звезда.
** Черная жемчужина.
Липовые звезды. Ч. 2История Панси потребовала отдельной главы. А я-то думала, что дело дойдет до ужина уже в этой...
На ужин с родителями Панси собиралась так тщательно, как никогда не готовилась к свиданиям. Она ни за что не даст им повод думать, что в жизни герцогини Линдештерн что-то может быть неидеально. Поэтому она так старательно маскировала чарами иллюзии шрамы и синяки – и вчерашние, от витрины «Прибабаха», и старые, от тонких пальцев и острых ногтей дражайшего супруга. Поэтому надела дорогущий бриллиантовый гарнитур, подаренный свекром после рождения Дитриха – наследника герцогской фамилии – тогда, когда стало точно известно: язвительная и непокорная невестка выжила. Справилась и с послеродовой горячкой, и с игнорированием домашних, и со сквозняками в спальной.
Пожалуй, именно тогда, несколько недель пролежав в бреду в парадных покоях хозяйки дома, где с потолка свисает паутина, а по стенам даже в редкие дни летней жары стекают холодные вязкие капли воды, Панси впервые поняла, что да, она сильная, она справится. А ведь она никогда в это не верила, хотя всегда стремилась быть такой – потому что этого от нее ждали.
«Давай, Панс, ты справишься!» - кричит худенький светловолосый мальчишка, неожиданно для всех принявший ее в круг своих ближайших друзей, - о, он умел дружить! – и девочка запрыгивает в седло и, зажмуриваясь, пускает лошадь в галоп. «Ты сможешь!» - и она, завалившись книгами, все-таки приемлемо сдает С.О.В. «Девочка, ты сильная. Ради него. Ради всех…» - и Панси предлагает выдать Поттера. «Это, должно быть, не так страшно…» - и на ледяной вопрос Минервы Макгонагал о том, есть ли у кого-нибудь из эвакуированных студентов Слизерина метка, семикурсница Паркинсон отвечает: «У меня»...
А вот после рождения Дитриха никто не сказал ей ни слова одобрения или поддержки. С ней тогда вообще не говорили, только врач сообщил, что это мальчик, и он здоров. Эльфы бесшумно поменяли постельное белье и в течение трех недель выхаживали герцогиню, кормя ее бульоном и меняя холодные компрессы – по-другому они лечить не умели. И в краткие перерывы между приступами бреда Панси, в девичестве Паркинсон, - стерва, слизеринка, чистокровка – думала о том, что эти ушастые и глазастые существа порой бывают человечнее иных людей. Хотя она, не развивая эту мысль до конца, лгала себе – эльфы были человечнее почти всех ее знакомых. Но признаться в этом было очень страшно…
К вящему неудовольствию свекра, на крестинах Дитриха молодая герцогиня присутствовала. Похудевшая за время болезни почти вдвое, с коротко остриженными волосами, чуть ли не шатаясь от слабости, она, тем не менее, держалась строго и с достоинством. И старый Ульрих Линдештерн не мог не признать, что сделал правильный выбор, женив сына на этой британке с сомнительной репутацией: она принесла им чистую и свежую кровь, немалое приданое, двоих крепких и здоровых наследников и новую фамилию на генеалогическом древе. Род Линдештернов, один из самых чистокровных в Скандинавии - да и вообще в континентальной Европе – имел дурную славу кровосмесителей.
Сам герцог Ульрих в достаточно солидном возрасте женился на родной племяннице, Элеоноре-Софии Линдештерн, последней из шлезвиг-голштейнской ветви рода, которая подарила ему единственного сына Кристиана (имена в честь правящих и некогда правивших особ были в чести у Линдештернов, и только герцогиня Персефона внесла изменения в веками складывающуюся традицию), а сама тихо зачахла в парадных покоях, не дожив и до тридцати и почти не видя сына.
Кристиан Линдештерн был красив и неглуп. Ульрих гордился наследником - ровно до того момента, когда аукнулись века близкородственных браков: у молодого герцога обнаружилось тяжелое психическое расстройство.
Началось все с повышенной нервной возбудимости, которую Ульрих списал на начинающийся переходный возраст. Мальчик становился все более вспыльчивым, во время вспышек гнева был готов крушить все, что попадалось ему под руку, он срывал злость не только на эльфах, но и на слугах-людях. Приступы повторялись все чаще, а после их окончания Кристиан ходил притихший, угрюмый и неразговорчивый, старался не покидать своих покоев и все больше отдалялся от людей. Нечего было и думать о возвращении в Уппсальскую школу магии, где наследник проучился четыре года.
Сначала учителя ездили к мальчику на дом. Так он сдал местный аналог С.О.В. и намеревался продолжать обучение, но однажды, когда у него не получилось особенно сложное зелье, он порезал учителя ножом для ингредиентов. Скандал был нешуточный. Ульрих откупил сына от суда огромной суммой денег, но найти нового преподавателя не смог. Равно как и невесту: ни одна из скандинавских семей не согласилась бы отдать дочь за сумасшедшего, тем более что болезнь прогрессировала…
Все эти сведения Панси по крупицам собирала в течение двенадцати лет брака, и сейчас, сидя в огромной парадной столовой родительского дома, с трудом удерживала в себе обвинения в адрес отца. Именно поэтому, чтобы не сорваться, она была подчеркнуто холодна и сдержанна, хотя и не мешала родителям заниматься Дитрихом: как-никак, они никогда не видели внуков.
Тем не менее, когда ужин закончился и прошли положенные на беседу четверть часа, Панси поднялась из-за стола, кивнула сыну и надела перчатки, давая понять, что визит окончен. Мать, располневшая, но почти не постаревшая за прошедшие годы, не хотела так быстро расставаться с внуком, и Панси великодушно разрешила Дитриху остаться у бабушки с дедушкой еще на денек-другой. В конце концов, каждый имеет право на второй шанс.
Отец вышел проводить дочь до ворот поместья, откуда она собиралась аппарировать в гостиницу.
- Персефона, девочка моя… Может быть, ты тоже останешься? Вернешься, так сказать, под отчий кров? – как всегда, от волнения отец говорил штампами. А еще Панси заметила, что он постарел и, что называется, сдал.
- Нет, папа, - Панси выпрямилась, и бриллиантовые серьги в ее ушах отразили последние лучи заходящего солнца. – Слишком поздно…
Но отец выглядел настолько потерянным, что Панси стало жаль его. Жаль даже больше, чем себя, и она решила подсластить пилюлю.
- …Или слишком рано, папа. Мне нужно время.
- Доченька!.. – на глазах Френсиса* Паркинсона показались слезы, но Панси этого уже не увидела, аппарировав к себе.
***
Субботы Рональду Уизли всегда нравились больше остальных дней недели, но в эту он положительно не мог себя ничем занять. В магазине его присутствия сегодня не требовалось, читать он не любил, идти в «Нору» на субботний ужин, где наверняка соберется некоторое количество родственников, хотелось еще меньше, чем читать, а отлучиться из дома, чтобы, скажем, встретиться с Гарри и выпить пива в «Дырявом котле» или где-нибудь еще, он не мог: в любой момент с ним могла связаться Гермиона (в свое время она, воспользовавшись связями, в обход большинства правил подключила французский дом родителей к каминной сети). А необходимость что-то ответить на записку Панси делала эту субботу просто невыносимой.
Рон хотел отказаться. Очень хотел. Только вот с детства заученные аргументы почему-то не казались теперь такими уж весомыми. Рон не привык долго размышлять над чем-то, и в другой раз, не задумываясь, сразу же отказался бы от приглашения, но в эту июльскую субботу, бесконечную и очень жаркую, он поневоле все возвращался мыслями к… герцогине Персефоне Линдештерн, и ему хотелось еще раз услышать ее голос, раз за разом становящийся все более звонким, заглянуть в темные усталые глаза, еще раз коснуться нежной, почти девичьей кожи щеки и – в первый раз – запустить пальцы в блестящие черные волосы: наверное, они, будто шелк, ускользнут из его неумелых пальцев. Пальцев, которые всегда умудрялись запутаться в густых кудрях Гермионы.
Некоторые из этих субботних мыслей Рона не на шутку тревожили…
***
Панси ждала ответа от Уизли до глубокой ночи, не раз и не два обругав себя за опрометчивость. Конечно, он испугался. Она же слизеринка. Это для них как заразная болезнь… Конечно, они все ее до сих пор ненавидят…
Панси настолько увлеклась самоедством, что не сразу услышала, как в окно ломится совершенно обычная - только очень маленькая – сова с совершенно обычной запиской: «Спасибо, с удовольствием».
Панси испытала такое фантастическое облегчение, что ей стало как-то не по себе: это было… неправильно. И она даже не сыронизировала, что Уизли целый день придумывал ответ - из трех слов.
* Кажется, в каноне нет имени отца Панси. "Френсис" мне встретился в каком-то фике, и, мне кажется, это не самый плохой вариант.
ВоскресеньеПрошу прощение за долгое отсутствие. Спасибо тем, кто ждал эту главу. Она получилась просто до неприличия огромной :)
Ранним воскресным утром Рональд Уизли второй раз в жизни порезался во время бритья. Вероятность повреждений кожи при использовании бритвенных заклинаний, конечно, существовала, но была минимальной – при условии душевного спокойствия бреющегося.
В первый раз Рон порезался утром перед свадьбой.
В остальном воскресенье шло как обычно. В магазине проблем не было, Гермиона прислала с совой сообщение: долетели нормально, остановились у родителей, собираемся в поход по достопримечательностям, обнимаем, целуем, будь умницей. В общем-то, ожидаемо.
Панси предлагала встретиться в семь у «Дырявого котла» и там уже определиться с местом ужина. Рон не имел ничего против, хотя и опасался, что аристократическое воспитание Паркинсон и герцогские замашки заставят ее выбрать фешенебельный ресторан с изысканно-омерзительной кухней из моллюсков, соловьиных язычков и лягушачьих лапок. Впрочем, соловьиные язычки – это, скорее, ингредиент для особо страшного зелья…
Рон давно уже не боялся высокомерной вежливости официантов и заоблачных счетов – просто за приятным разговором с герцогиней Персефоной он думал еще и вкусно покушать, поскольку готовить не хотелось. И, разумеется, платить, невзирая на то, что приглашает она, собирался он – без всякой задней мысли, ничего не доказывая и не хвастаясь, просто –
так положено.
Воскресенье оказалось еще жарче субботы. Вязкое, липкое и текучее, оно еще не доползло и до полудня, когда Рон начал готовиться к вечеру.
Пригодились и чистые рубашки, и заклинание глажения, заботливо оставленное Гермионой на зеркале в ванной. Казалось, именно этого дня ждали и дорогущая туалетная вода, подаренная Джинни ему на день рождения, и новые, стильные, остроносые ботинки, пошитые на заказ по совету и под чутким контролем Джорджа, известного щеголя.
К пяти Рон был абсолютно готов. Минутная стрелка ползла катастрофически медленно.
***
Честно говоря, в свой первый за пятнадцать лет приезд на родину Панси не собиралась ходить по ресторанам – по той простой причине, что не представляла, с кем. Ужин у родителей она предполагала: еще бы, ведь ее дети – их единственные внуки – уже сейчас являются богатейшими наследниками в Скандинавии и уж точно в первой десятке по всей Европе, а сама она в перспективе может стать главой финансово-промышленной империи свёкра. Подумав об этом, Панси криво улыбнулась. Если бы отец знал, что она уже – в обход законного и вполне здорового физически прямого наследника – по завещанию Ульриха имеет доверенность на управление имуществом Линдештернов, они бы носили ее на руках – и ни в коем случае не позволили уехать из родного дома в гостиницу, а значит и воскресный ужин с Уизли не состоялся бы. Ну нет. Она слишком давно не получала от жизни ничего, кроме булавок и щипков, чтобы так просто отказаться от вечера, который непременно удастся, она это чувствовала.
Но за готовность возиться с Дитрихом она родителям была благодарна. Как, впрочем, иногда и за само замужество. Ее брак принес ей такой клубок разнообразных переживаний, что она подчас не знала, кого винить, а кого благодарить, кто предал ее, а кто дал возможность получить величайший подарок. Да, ее выдали замуж за психа из рода кровосмесителей – но шансов на нормальное супружество пятнадцать лет назад у нее просто не было. Как и на работу… Панси слишком хорошо помнила случай, после которого ее забрали из Хогвартса на домашнее обучение.
В самом начале сентября девяносто восьмого, в тот год, который с чьей-то легкой руки был назван «восьмым курсом», группа из гриффиндорцев и хаффлпаффцев на год-два младше подкараулила Панси в одном из пустых коридоров Хогвартса, где она планировала скоротать время до ужина. Боевых заклинаний они не применяли, они просто исподтишка обездвижили девушку и спустили с трех лестничных пролетов. Увидев кровь, хаффлпаффцы испугались, гриффиндорцы же – о, она всегда знала, что они склонны к театральным эффектам не менее слизеринцев – пафосно сказали: «Это тебе за Гарри, змея!» Причем тут Поттер, живой, здоровый и уж ни в коем случае не бедствующий, Панси спросить не успела: при падении сильно стукнувшись головой, соображала она плохо.
На ужине она не появилась, но никто не обратил внимания. Когда она не пришла ночевать, староста – по иронии судьбы, в тот непростой год старостой поставили Драко – обеспокоился и предложил Слизнорту поискать ее, на что тот посоветовал подождать утра, потому что «и я был молодым, юноша, и я…»
Панси нашли на следующий день перед обедом. Помимо сотрясения мозга, после ночи, проведенной на каменном полу Хогвартса, у нее началось воспаление легких. Родители под предлогом слабого здоровья забрали дочь в имение.
Расследования случившегося не было. Подвернула ногу, упала, ударилась головой. Такая версия всех устраивала, а саму Панси о случившемся никто не спрашивал, хотя в глазах Малфоя она и видела понимание. Ему наверняка было еще тяжелее, хотя должность старосты и давала некоторую защиту.
Панси часто думала о прошлом, особенно теперь, в стране, где прошло ее детство и юность. Иногда она верила, что была бы здесь счастливее. А иногда до слез была благодарна родителям, что они, продав и предав единственную дочь, все-таки дали ей тем самым шанс на обычное женское счастье. Ведь они не знали, о чем на самом деле думал фантастически красивый юноша с колдографии, показанной герцогом Ульрихом, приехавшим сватать «юную Персефону»…
Мысли опять пошли по кругу. Панси любила вспоминать, любила думать, анализировать, и ей совсем немногого – всего лишь веры в неизбежное торжество разума – не хватило для того, чтобы Шляпа предложила ей Равенкло. Но об этом Панси никогда не узнала.
С воспоминаний о школе и размышлений о родителях, муже и детях – всех тех, кого принято называть семьей, но которых Панси никогда так не называла, - мысли переключились на более насущные проблемы: к ужину в ресторане Панси нужно было платье. Причем такое, которое скроет и шрамы, почти не заметные, относящиеся к первым годам супружества, и огромные ожоги на руках и у левой ключицы – милая шутка дорогого муженька с какой-то маггловской жидкостью, последствия которой не сводили мощнейшие заклинания и зелья.
Презрев магазин мадам Малкин, Панси вызвала такси и отправилась по маггловским магазинам.
***
Рон аппарировал к «Дырявому котлу» в четверть седьмого – уж слишком невыносимым стало ожидание дома, - устроился на летней веранде кафе напротив и заказал себе чай со льдом: ни о каком другом напитке в такую погоду он думать не мог, хотя жара медленно шла на убыль. Он не боялся, что его узнают, а тем более узнают его спутницу: ему регулярно приходилось ужинать как с клиентами магазина, так и с поставщиками товаров и ингредиентов, а Паркинсон настолько изменилась, что ее можно будет назвать кем угодно.
Рон был готов к тому, что Панси, как всякая уважающая себя девушка, опоздает минимум на полчаса. «Хм, девушка, мать двоих детей, двенадцать лет замужем…» Но назвать ее – невысокую, хрупкую, бледную, с тонкими запястьями и маленькими руками –
женщиной у Рона язык не поворачивался. Тем более что ее юность прошла мимо него – и думать об этом почему-то не хотелось.
Однако Панси появилась вовремя, даже чуть раньше назначенного. И, с поистине аристократичной небрежностью, достала из сумочки что-то, в чем Рон с удивлением узнал сотовый телефон – вещь, с помощью которой Гермиона периодически общалась с родителями. Штука презанятная, но для использования в магическом мире бесполезная: магия создает помехи на линии и быстро разряжает аккумулятор, на что Гермиона постоянно жаловалась…
Рон не ожидал от герцогини Линдештерн, урожденной Паркинсон, такого уважения к последним техническим достижениям маггловской научной мысли. Впрочем, он многого от нее не ожидал.
Например, такой внезапной ошеломляющей красоты.
Панси была одета в струящееся платье чуть ниже колена, с рукавами до локтей, асимметричным воротом и открытой до лопаток спиной. Короткие темные волосы были уложены в нарочито простую прическу, а у правого ушка с маленькой жемчужинкой Рон заметил кокетливый локон, спускавшийся на шею. У него перехватило дыхание, правда ненадолго, но она заметила его как раз в этот не совсем подходящий момент. И засмеялась.
Рон тоже улыбнулся и встал ей навстречу.
- Герцогиня, вы прекрасны!
Поймать нужный тон разговора ему было непросто, но Панси выручила его, начав говорить сама. Она вообще была на редкость многословна, особенно если принять во внимание тот факт, что в школе они вряд ли мирно перемолвились хотя бы двумя словами. С другой стороны, Рон прекрасно понимал ее желание поговорить на родном языке с человеком из юности, далекой, невозвратной и поэтому кажущейся гораздо привлекательней действительности.
Панси на его вопрос о Дитрихе вскользь упомянула об ужине с родителями, а затем, заметив его интерес к телефону, начала пространно рассказывать об этом чуде техники. Она не сыпала научными терминами, как Гермиона, не пыталась что-то ему объяснить, она просто говорила, что лично она делает с этой штуковиной. Оказалось, в первую очередь звонит подругам.
И тут Рон понял, что же насторожило его в ее рассказе.
- Прости, Пар… Панси, но я думал, магия мешает пользоваться маггловской техникой, тогда как же ты?...
Панси криво улыбнулась:
- Ты, наверное, убежден, что я в своей Дании – это же наверняка на краю света! – сижу в высокой-высокой башне за пяльцами, учу детей этикету и понятия не имею об окружающем мире. – Рон заметно смутился. Почти так – во многом соглашаясь с Гермионой – он и представлял себе жизнь настоящей герцогини. – Уверяю тебя, дорогой, это не так. Чаще всего я общаюсь с магглорожденными. На континенте с чистокровностью вообще проще: после Гриндельвальда и Мировой войны, которая почти не затронула Британию, а разрушений принесла гораздо больше пяти Вольдемортов, за статус крови стали держаться только фанатики вроде дражайшего свёкра. Он, кстати, поэтому женился почти в шестьдесят: ждал, пока подрастет племянница…
- Ты не рассказывала…
- Это, знаешь ли, не слишком приятная тема. – Панси повела плечами, как будто ей внезапно стало холодно, затем продолжила: - Деловые партнеры Линдештернов, во всяком случае наиболее важные, - почти все полукровки и магглорожденные. Ну или чистокровные последние пятьдесят лет. Есть даже магглы, но с ними мы непосредственно ведем только финансовые дела.
Панси не заметила, как переключилась на деловой тон – тон управляющей громадной империи, призванной сохранить и преумножить имущество для детей.
- Приятнее всего иметь дело с полукровками. Они всегда точно знают, что им нужно, они прекрасно разбираются в обеих сферах. Среди магглорожденных встречаются пренеприятные типы, отчаянно пытающиеся казаться везде своими, порой это смешно, но чаще раздражает. А магглы – они просто другие, у них мозги устроены иначе…
«Когда-то вы за это убивали», - чуть было не ляпнул Рон, но вовремя прикусил язык. Вместо этого он решил сменить тему:
- А чем именно занимаются Линдештерны… то есть их корпорация?
- Волшебные палочки Скандинавии. Древесина, металл, магическая сущность. Сами мы палочки не производим, но являемся крупнейшим поставщиком металла и вторым – волшебной древесины. Отходы магического производства… Ты знал, что из одного дерева может быть только одна палочка? Я вот нет. …Отходы идут, как ни банально, на мебель. А первый по величине поставщик, кстати, - маггл. У него очень приятная дочь-полукровка, можно сказать, что мы дружим.
Именно Сигрид – изумительно непосредственная норвежка – смогла как-то скрасить все годы замужества Панси. Она была дочерью богатейшего магната, с которым Линдештерны делили рынок волшебной древесины, а значит – достойной подругой для «этой странной англичанки», как про себя называл невестку Ульрих. Сигрид научила герцогиню Персефону пользоваться телефоном и интернетом, ходить по маггловским магазинам, снимать деньги с карточки и летать самолетом. После рождения Дитриха, наследника древнего рода, свёкор стал снисходительнее относиться к маггловским увлечениям Панси, а последние месяцы она была практически свободна… если бы не постоянный и безотчетный страх перед мужем.
- Куда пойдем? – непринужденный и такой своевременный вопрос Уизли вернул ее к реальности. И действительно, стоять посреди раскаленной улицы, на закатном, но от этого не менее припекающем солнце уже становилось глупо. Но Панси не могла вспомнить ни одно место, куда бы ей по-настоящему хотелось пойти.
- Выбирай, Рональд! Дама в замешательстве, - усмехнулась Панси и пожала плечами. Платье чуть сползло и обнажило край ужасного шрама, но Рон этого не заметил. Он вспоминал роскошный ресторан, где они как-то отмечали свадьбу одного из товарищей по команде. Невеста была магглорожденной, и ресторан поэтому выбрали маггловский, но по-королевски роскошный. Пригласив Панси туда, можно было убить двух… даже трех зайцев: обезопасить себя и ее от ненужных встреч, удовлетворить взыскательный герцогский вкус и вкусно поесть самому – в Rules* подавали изумительно вкусную еду, чем-то напоминающую праздничные трапезы Хогвартса. Поэтому-то Рон нет-нет да и заглядывал туда, чаще всего в одиночестве.
***
Ресторан Панси понравился. По душе пришлась и уютная, хоть и несколько вычурная обстановка, и атмосфера, прямо-таки дышащая историей (ресторан насчитывал больше двухсот лет), и традиционная английская кухня.
Когда принесли жаркое, Рон доверительным полушепотом поделился с ней мыслью, что в этом ресторане он всегда вспоминает первое сентября в Хогвартсе, только вот тарелки не золотые. Панси заливисто рассмеялась и заказала еще коньяка.
Сначала они пили вино – легкое, терпкое и прохладное. Но Панси честно призналась, что предпочла бы более крепкие напитки.
Она удивляла Рона все больше и больше. То она, перебивая сама себя и чуть не заговариваясь, рассказывала о детях, то криво улыбалась и говорила пару слов о муже и родителях. То вспоминала забавный случай из школьной жизни: как Снейп ловил Крэбба с огневиски или как на третьем курсе ее боггарт превратился в огромную бабочку, и все потом долго над ней подсмеивались… а потом она понимала, что многих героев ее рассказов уже нет в живых, замолкала и наливала еще коньяк.
Рон вступал в разговор редко, ограничиваясь вопросами и короткими замечаниями. Да и пил он в разы меньше: сказывалась спортивная привычка.
К десерту Панси приступила с третьей бутылкой коньяка, кстати двадцатилетнего. Темы разговоров – точнее, пока еще почти связных монологов Панси - становились все более личными.
- …Знаешь, я Кристиана впервые увидела на венчании. Сначала, дура, даже обрадовалась, думала, красавец какой, как мне повезло… А потом он в первую брачную ночь пропал, я так и просидела одна в этой парадной спальне, чтоб ее… В углах паутина, наверняка плесень за портьерами, но спальня парадная, в ней положено класть новобрачных! А Ульриху было не до внешнего комфорта, ему наследников подавай. Хотя какие там наследники, Кристиан же не мог никогда толком…
Рон вряд ли хотел слышать об интимных возможностях мужа Панси, но вежливо кивал.
- …Мы так больше года прожили, виделись только на ужинах. Я тогда еще не понимала, что он сумасшедший, даже думала, что я ему просто не нравлюсь… А потом – и смех, и грех! – ко мне в спальню заявился Ульрих под оборотным, чтобы, так сказать, супружеский долг исполнить. Я даже не знаю, как догадалась, что это не Кристиан… Просто начала время тянуть, а он все на часы смотрел. Ну и через час почти убежал, чуть …эээ… развращаться не начал обратно.
- Ужас, - с чувством сказал Рон, который тоже начал отдавать должное коньяку. Панси же, глядя ему прямо в глаза, сосредоточенно съела виноградину, помолчала и продолжила:
- Ты вот, Уизли, наверное, думаешь, откуда же у меня дети…
- Откуда – я знаю, не мальчик, - возразил Рон.
- Отнюдь, - согласилась Панси, недвусмысленно покосившись куда-то в область его колен. Она, конечно, не собиралась так напиваться, но – ее давно не слушали так внимательно. И она еще никому этого не рассказывала. И без алкоголя говорить было бы в разы сложнее.
- А у Кристиана фетиш был: немецкие фройляйн… Гретхен, Марта, Фанни. Чтобы косы и бюст помассивнее. И свекор не постыдился, целый спектакль ставил… получается, что со мной в главной роли.
Панси глотнула еще коньяка и зачастила:
- А я его ненавидела, тогда уже ненавидела, вот оба раза я его убить была готова… Я ведь так радовалась, что все сразу получилось, что Хильдегард родилась, у них же девочка может наследовать титул, думаю, вот вам новая герцогиня… А Ульрих твердил, что нужен сын, чтобы унаследовать предприятие, девочка по каким-то законам не может этим заниматься. И я опять эти мерзости терпела, он и кусался, и царапал меня, ногти длинные, острые, до сих пор шрамы, - Панси чуть подняла рукав, показав три шрама в форме полумесяца чуть выше локтя – как если бы ее кто-то схватил и долго не отпускал. И Рон ужаснулся такой жестокости, но еще больше ужаснулся тому, как эти грубые полумесяцы портят молочную кожу плеча… и какая она нежная и… влекущая, наконец-то правильное слово. – А уж как я наряжалась для него, чтобы он… смог, парик светлый, косы почти до пояса… Оборотное нельзя было, он бы за час не справился…
Рон последние пятнадцать минут хотел прервать Панси, успокоить, погладить по волосам, прижать к груди, сказать, что это все в прошлом, что это страшный сон, но понимал: ей следует выговориться. А он – он потерпит.
А Панси между тем в деталях описывала свой "маскарадный костюм" и поражалась пошлости мужа:
- …Я тогда раза в два шире была, да и достоинствами, - она выразительно округлила кисти на уровне плеч, - не обделена. А приходилось какой-то кошмар напяливать, чтобы еще больше, вот так… - Панси широко взмахнула руками, описав в сторону Рона широкую дугу. Асимметричный воротник платья спустился с левого плеча, обнажив огромные малиновые пятна ожога.
Они замолчали. Через некоторое время Рон, отводя глаза, спросил:
- Это… тоже он?
И Панси, не глядя на него, выдохнула:
- Да.
И тогда Рон просто пересел на ее диванчик, прижал ее к себе и начал убаюкивать, приговаривая ничего не значащие слова, чувствуя, что вот перед ним несчастная девушка, выпившая лишнего и открывшая перед ним всю душу. Тот ли он человек? Не навредит ли он ей? Рон забыл про все разногласия, он видел всего лишь еще одну жертва той войны, говорившую и делавшую тогда
не то - а можно ли делать
то в семнадцать лет? Он и сам не был святым, он тоже предал Гарри, и не на словах, как она: он бросил их с Гермионой на произвол судьбы, и его предательство было серьезнее: он предавал лучшего друга, а она - практически врага, ведь это и не предательство уже…
- Пойдем домой, девочка. Пойдем… - Рон расплатился, под руки бережно вывел Панси из ресторана и вызвал такси.
Название отеля Панси сказала ему еще в начале вечера. Всю дорогу Панси бессвязно бормотала о том, как страшно жить в мире, где все ненастоящее, и даже звезды – липовые…
***
Доставив Паркинсон в отель и убедившись, что она добралась до номера, Рон аппарировал к себе. Он выпил вдвое меньше Панси и, побывав на свежем воздухе, чувствовал себя неплохо, хотя было уже за полночь. Рон кинул в стирку рубашку, на рукаве которой обнаружил едва заметный след помады, снял надоевшие за вечер остроносые модные туфли и сел на веранде с чашкой чая, с наслаждением вытянув длинные ноги. Спать не хотелось. Мысли текли ровно и свободно.
Рон Уизли думал о слизеринках – тех, кто учился с ним в Хогвартсе в одно время.
Чаще всего они, конечно, сталкивались с Паркинсон, бывшей одно время этакой тенью Малфоя. Но… вдруг они и вправду дружили? Панси тогда была шире и плотнее, черные волосы доходили до лопаток. Кажется, она рассказывала, что похудела и постриглась после рождения сына.
Еще была Миллисента, в которую когда-то давно хотела превратиться Гермиона. Угрюмая и неразговорчивая, она, как истинная ведьма, любила кошек и имела странное для слизеринки увлечение – гербологию. Рон узнал об этом чисто случайно, от Невилла, который на этой почве (Рон улыбнулся неуклюжему каламбуру) с ней даже общался. Правда, недолго, в самом конце шестого курса.
Трейси Девис. Худая, остроносая, с тонкими губами. Очень ухоженная, это каким-то шестым чувством становилось понятно: долгие часы перед зеркалом, косметические чары, модные журналы. И всегда каблуки, дробный перестук по каменным плитам Хогвартса, резкий, тонкий, неприятный звук…
Также Рон помнил бледную и невыразительную особу с фамилией на «Г», в паре с которой часто сдавала экзамены Гермиона. Ходили слухи, что она полукровка… Гринграсс, точно, на ее сестре еще женат Малфой.
Воспоминания о слизеринском хорьке, вопреки обыкновению, не вызвали теперь даже глухого раздражения. Рон, конечно, уже давно не винил Малфоя во всех смертных грехах и кое-какие из его поступков был способен по-человечески понять («А если бы моей семье грозила опасность – не далекая и перманентная, к которой привыкаешь и потом уже не обращаешь внимания, а близкая, обитающая в моем собственном доме?» Думать о таком было очень страшно).
Мысли Рона снова и снова возвращались к тем, кого он когда-то – пятнадцать лет назад, Мерлин, целая жизнь прошла! – даже не считал за людей. Рептилии, пресмыкающиеся, змеи. А ведь у них была своя жизнь. У них была дружба, возможно любовь, были увлечения, были, черт подери, каблуки! А вот чешуи и вертикальных зрачков у них не было. Ни у кого.
Рональд Уизли впервые подумал, что когда-то Панси Паркинсон была юной девушкой – девушкой, которую он не желал в ней видеть тогда и которая теперь так настойчиво кидалась ему в глаза: тонкими запястьями, молочной кожей и шелковистыми волосами, до которых он сегодня украдкой дотронулся. Они оказались такими, как он их себе и представлял: скользкими, тонкими и очень легкими – и Рон, поколебавшись мгновение, все-таки пропустил их сквозь пальцы. Именно так, как он себе и представлял.
* Ресторан Rules, основанный в 1798 году, подает традиционную британскую пищу, классическую дичь, устрицы, пироги и пудинги.
