Горький шоколад

Глава 1

(Медузия)
Надо казаться сильной, но очень болит голова. Вот только показывать это нельзя - заметив хоть малейшую слабость, ученики мгновенно садятся тебе на шею. Незаметно потираю висок. Еще полчаса, и можно будет пойти выпить кофе.
Прохожу между рядов. Так смешно наблюдать за тем, как они пытаются списать! Из года в год одно и то же.
Бейбарсов с делано-безразличным выражением лица выцарапывает что-то на парте. «Таня Гроттер». Все ясно. Поднимает на меня свои наглые черные глаза. Считаешь, что все сойдет тебе с рук? Что ж…
- Отработка – сегодня в восемь вечера.
Секундное замешательство, а потом – обворожительная улыбка.
- Конечно, доцент Горгонова.
Не будь я твоим преподавателем, я живо бы стерла эту самодовольную ухмылку с твоего лица! Сдержанно и холодно улыбаюсь в ответ. Бейбарсов бесстыже смотрит мне в глаза, потом опускает взгляд ниже и ниже… Впиваюсь ногтями в ладонь. Спокойно! Это всего лишь двадцатилетний мальчишка. Все двадцатилетние мальчишки одинаковы, а если я сейчас превращу его в камень – попаду в Дубодам.
Смотрит восхищенно. Весьма правдоподобно сыграно, браво! Наверняка безотказно действует на сопливых девчонок.
- Сдаем работы, - говорю я, проходя дальше. Листки вылетают из рук учеников и ложатся ко мне на стол.
- Как, уже?.. – Ягун ошалело оглядывается. Опять всю пару обжимался с Лотковой. Куда только Ягге смотрит?
- Собираем вещи и выходим.
Да, быстрее бы уже… Жаль, я не могу выставить их на десять минут раньше – сразу возомнят о себе черт знает что. Если не выпью сейчас кофе, придется идти к Ягге за микстурой. А это означает потратить еще полчаса на ее расспросы о здоровье.
Нет сил. Просто нет сил...
Зашевелились, зашуршали. Неуклюжая Пупсикова опять задевает локтем стопку книг, и мне кажется, что я слышу звук удара раньше, чем книги касаются пола. Боль опять острым всплеском взрывается в висках. Когда же Пупсикова научится смотреть под ноги, а не глазеть по сторонам?..
Наконец, ученики направляются к выходу. Мне кажется, что они тащатся очень медленно. А Бейбарсов собирается дольше всех и жестом показывает Аббатиковой и Свеколт, что не стоит его ждать. Что-то задумал. Почувствовал, что я выжата, как лимон, и решил, что ему всё удастся. Ну ничего, мы ещё посмотрим, кто кого. Сажусь за стол и жду, когда, наконец, Бейбарсов соизволит выйти. Вальяжно закинув легкий пиджак на плечо, он неспешно направляется к выходу.
- У вас сильно болит голова, - говорит он, поравнявшись с моим столом. Даже не спрашивает, просто утверждает. И я автоматически киваю. Все-таки на неожиданные вопросы мы почти всегда отвечаем правду. Бейбарсов смотрит долго, его глаза совершенно непроницаемы. Я с некоторой долей испуга понимаю, что не могу даже предположить, о чем он думает. Глеб вежливо кивает и выходит.
Глупо и опрометчиво с моей стороны. Но Бейбарсов сделал правильный ход. Другой вопрос - зачем? Если бы он хотел выделиться, он спросил бы при всех. А так этот поступок не имеет смысла. Наверное, мне следует перестать всюду видеть подвох. Просто я, наверное, слишком бледная, и это было заметно. Но в зеркало смотреться не буду.
Бросаю взгляд на часы – отработка начнётся через три часа. Чертова принципиальность… И угораздило же меня её назначить! Вполне можно было ограничиться обычным предупреждением.
Заклинанием вызываю себе чашечку кофе. Наконец-то!

(Глеб)
Конечно. Мне просто надоели эти глупые, вечно хихикающие девчонки. Они не умеют целоваться – чуть притрагиваются губами, а когда проявляешь настойчивость - сразу начинают ныть. В постели они все до одной – бревна и фригидные рыбы. Даже эта Склепова, которая постоянно корчит из себя шлюху, не способна сделать нормальный минет. Что уж говорить о Попугаевой, которой стоит запустить руку в трусы, как она сразу убегает?!
Просто надоели… Только этим можно объяснить, почему я постоянно пялюсь на эту Горгонову. Да, она красива, но на Лысой горе можно найти и покрасивей, и помоложе. И за вполне сносную цену. Но когда она оказывается рядом со мной, дрожь проскальзывает по всему телу.
Она всегда носит строгие брюки и застегнутые на все пуговицы блузки. Никогда не думал, что это может быть так чертовски соблазнительно – полный простор для фантазии. А эти не вылезающие из микроскопических топиков девчонки могут привлечь только четырнадцатилетнего прыщавого подростка. Или, на худой конец, Гуню Гломова.
Медузия будет моей. Целый месяц я наблюдал за ней. Странно, но когда она улыбается, уголки ее губ сперва непроизвольно опускаются вниз. Задумавшись, она прислоняет к губам ручку, а на переменах смотрится в зеркальце. И она очень любит горький шоколад. Самая обычная женщина.
Нет, ни лесть, ни восхищение ее не впечатлят. Даже если положить весь мир к ее ногам, она останется равнодушной. Она знает себе цену. Но ведь любая женщина хочет быть слабой, и Медузия здесь не исключение. Просто никто и никогда не давал ей такой возможности. А я – дам. Это же так просто – проще, наверное, и не бывает. Всего лишь чуточку внимания к чужим слабостям…
Глядя в зеркало, откидываю со лба отросшую челку. Верхнюю пуговицу на рубашке расстегнуть... Пиджак небрежно помят. Одеколон с приворотным зельем? У Горгоновой оберег. Если бы снять эту тонкую золотую цепочку с ее шеи, сколько можно было бы себе позволить…
Ночь полнолуния. Если бы я что-то подстроил, Медузия непременно заметила бы, а так… Нежить сама вылезет из своих клеток, стоит только капнуть немного эссенции где-нибудь в подвалах Тибидохса. Нежить обязательно устроит переполох в лаборатории. А там – посмотрим.
Спускаюсь по лестнице. Гулко бьется сердце. С чего бы мне так волноваться? Даже смешно.
Ровно восемь. Стучусь в дверь.
- Войдите.
Когда я вхожу, она сидит за столом, мельком бросая взгляд на меня. Окно настежь распахнуто, и я вижу, как у самого горизонта из-под туч проскальзывают последние лучи солнца. Прохладный вечерний воздух заставляет меня взбодриться…

(Медузия)
Он постучал в дверь ровно в восемь. Наверное, считает, что подобная пунктуальность облегчит его наказание. Мальчишка плохо меня знает. Бросаю взгляд в зеркало. Сойдет.
- Войдите.
Распахивает дверь, входит неспешной, усталой походкой. Так нынче модно? Бейбарсов похож на француза – смуглый, черноволосый, длинноносый, а одежда так элегантно помята. Даже забавно.
В мнимой нерешительности ждет приглашения. Утомленный взгляд карих глаз сквозь падающие на глаза волосы. Изящным движением кладет свою тросточку на парту. Манерный мерзавец.
- Присаживайтесь.
Встаю, закрываю окно – в кабинете стало слишком прохладно.
Что же придумать для тебя? Ты не брезглив – я-то знаю, чем вы занимались у своей ведьмы. Главное, чтобы наказание было унизительным.
- За этой дверью – лаборатория. Нет, не та, где вы занимаетесь. Мои личные образчики нежити – очень редкие экземпляры, надо сказать. Я провожу на них опыты.
Удивленный взгляд. С чего бы это?
- Мой домовой заболел, Бейбарсов, - наконец на его лице появляется неприязнь, – и клетки нежити почистить некому.
Нет-нет, ничего личного. Но надо поставить парня на место. Нехотя поднимается, хватает тросточку.
- Оставьте. Она вам не пригодится, - жаль, не могу позволить себе и тени улыбки.
Забавно наблюдать, как Бейбарсов изображает безразличие. Надо сказать, оно ему очень к лицу. Найти ключ и открыть ему дверь…
Что это за звук?.. Оборачиваюсь – Бейбарсов даже не шелохнулся. Странно.
- Похоже, нежить испугалась, что ей почистят клетки, - мягко, почти ласково улыбается он.
- Очень смешно, - сердито смотрю на него.
Быстрее – открыть дверь и посмотреть, наконец, в чем же дело. Ключ с трудом проворачивается в замке. Рывком распахиваю дверь. Темно…
- В сторону! – Бейбарсов неизвестно как оказывается у меня за спиной и бесцеремонно оттаскивает меня за плечи прочь от двери.
И в тот же момент рычащий и визжащий комок нежити буквально выкатывается из лаборатории. Упыри, мавки, кикиморки, хмыри… Заклинанием запираю дверь кабинета.
- Да лови их! Что стоишь?! – кричу на Бейбарсова, но тот уже кидается наперерез нежити. А не слишком ли самоотверженно?..
Сама же бросаюсь в лабораторию. Каблуком цепляюсь за порог – снять эти чертовы туфли! Нежить словно озверела. Да, в полнолуние она частенько бывает невменяема, но это уже чересчур. Пакостные хмыри забрались в шкаф с кормом.
- Ну, твари!.. – уклоняюсь от летящего в меня огрызка . Как только я приближаюсь к ним, хмыри, мерзко хихикая, бросаются врассыпную. Заклинанием оглушить их нельзя – эти хмыри с трудом добыты в Восточной Африке. Придется ловить руками. Прощай, маникюр…
Бейбарсов тем временем затаскивает в лабораторию вопящих и сопротивляющихся тварей, распихивает их по клеткам. Хоть где-то пригодился!
Хватаю пробегающего под ногами хмыря, отдаю его подоспевшему Глебу. Другой хмырь карабкается по батарее… Сотворить стул и достать. Высоко залез, скотина! Наконец, хватаю тварь за тонкий облезлый хвост. Но хмырь вдруг молниеносно выворачивается и… тяпает меня за палец.
- Черт! – не удержалась. Тварь с громким шлепком приземляется на пол и пытается просочиться в щель под шкафом. Но Бейбарсов ловко наступает ей на хвост мыском начищенного ботинка. Брезгливо поднимает хмыря и свирепо зашвыривает его в клетку. Потом… вежливо подает мне руку. Приподнимаю брови – неужели я кажусь настолько беспомощной?
- Ваши туфли, - протягивает мне «лодочки».
- Всю нежить поймали? – пытаюсь не обращать внимания на его подозрительно преданный взгляд.
- Позвольте… - берет меня за руку. Нет, это уже слишком!.. - Я просто хочу посмотреть рану, - поясняет совершенно невозмутимо.
- Рану? Бросьте, всего лишь укус хмыря.
Глеб склоняется над моей ладонью. Одеколон у него роскошный – точь-в-точь запах моря, с чуть подчекнутой горчинкой. Как будто он только что искупался в океане. Наверное, теперь кожа на вкус у него солоноватая… Что за глупости лезут в голову?!
- Вы знаете, это может быть очень опасно, - говорит серьезно. Даже смешно!
- Нет, в самом деле. Десяток довольно мерзких болезней вполне можно подхватить.
Говорит он верно, но такие случаи очень редки. Странно, что он вспомнил…
- Давайте пойдем в магпункт – это не займет много времени, зато поможет предотвратить возможный вред.
Бейбарсов – и такая рассудительность
- Бесполезно. Ягге улетела на Лысую гору за ингредиентами.
- Ничего, я знаю, что нужно делать. Да, думаю, и вы тоже, - обезоруживающе улыбается.
- Хорошо, пойдемте, - проще согласиться. Хотя, несомненно, глупо устраивать столько возни из-за царапины.

(Глеб).
Да, все-таки она вывела меня из себя.... Хорошо, что это продлилось всего несколько минут. Зато план с нежитью удался, а я ведь не был до конца уверен, что все пройдет как надо. Да ещё этот хмырь так удачно укусил её за палец, что я смог продлить наше «свидание» ещё на полчаса.
Роюсь на пыльных полках. Дрожат руки. Разнести бы к черту весь этот магпункт! Бросаю украдкой взгляд через плечо.
Медузия сидит в кресле, со скучающим видом рассматривая какие-то брошюрки. Держит руку чуть в стороне, и кровь капает на пол. Подойти и слизнуть – языком по шершавым доскам, и солоноватый привкус во рту.
Где же это паршивое зелье? Куда старуха спрятала его?.. Вот, наконец-то! Колба с темно-зеленой жидкостью. Открываю, всё правильно - сильный запах полыни. Пробка выпадает из рук и закатывается куда-то в темноту.
- Нашел? – Горгонова поднимает взгляд.
- Да.
Терпкий аромат полыни растекается по комнате. Какое искушение: сейчас бы приворотное зелье – и прямо в кровь. Но этот чёртов оберег!..
- У этих хмырей слюна отравлена, - мой голос неожиданно хрипл. Медленно опускаюсь перед ней на колени. - Когда мы с Ленкой и Жанной препарировали нежить, Аббатикова порезала палец, и потом он у нее раздулся до внушительных - раза в два, не меньше! - размеров.
Медузия брезгливо морщится. Отодвигает колени, потому что я слегка касаюсь их, когда прислоняю бинт, смоченный в зелье, к ране. Но она устала, и поэтому не хочет ничего говорить. Блузка у Горгоновой чуть расстегнулась, и видно ложбинку на ее белой шее…
- Готово, - поднимаюсь, ставлю зелье на стол.
Сейчас или никогда. Резко поворачиваюсь, наклоняюсь к Медузии, всё ещё сидящей в кресле, и слегка притрагиваюсь своими губами к ее. Она дает мне пощечину. Несильно, но хлестко.
Черт возьми! Да я никому никогда…
Горгонова медленно поднимается и с ненавистью смотрит мне в глаза. А мне хочется целовать ее. Похоже, я совсем потерял рассудок.
- А как мы закроемся? – доносится из-за двери.
- Спокойно, Катюх! Бабуся оставила мне ключи, - жизнерадостный голос Ягуна.
Похоже, впервые этот лопух появился кстати.
- Мы же займемся сексом?
Замечаю, как Медузия хмурится, едва сдерживая усмешку.
- Выходим вместе, ты притворяешься больным, - быстро говорит она и направляется к выходу. Я успеваю только схватить бинт и прижать его к руке, как Горгонова распахивает дверь.
- Добрый вечер, - пристально смотрит на Ягуна. Лоткова заливается краской. Похоже, это сцена доставляет Медузии определённое удовольствие.
- Д-добрый вечер, Медузия Зевсовна.
Страдальчески сдвинув брови, выхожу в коридор. Влюбленная парочка испуганно косится на меня. Медузия оборачивается:
- В следующий раз будьте осторожны, когда чистите клетки.
Смешки за спиной. Чертова ведьма!

(Глеб)
Прекрасная белая кожа как будто чуть мерцает в полумраке. Закрытые глаза и мягкие тени на щеках от длинных ресниц. Она спит, и я могу никуда не торопиться. Хотя я хочу быстрее сорвать с нее тугой кружевной корсет, я буду медлить - я выпью это сладостное мучение до дна. Стоит просто представить, что я могу смотреть на неё, но не могу прикоснуться к ней…
Я словно растворяюсь в этом воздухе, меня как будто не существует. Хочу протянуть руку, чтобы провести пальцами по ее округлой груди, но не понимаю, где моя рука. Я могу смотреть на женщину так, словно я вишу в воздухе над ней или, наоборот, лежу рядом. Ее грудь медленно, тяжело вздымается под затянутым корсетом, и стоит только потянуть за шнурок… Но я не могу!..
Негромкий стук в дверь. Я слишком напряжен, и поэтому вздрагиваю в полусне. Показалось?
Нет, - стучат. Я запутался в липких от пота простынях, подушка валяется на полу, наверное, уже давно. Стук. Да прекратите уже, сволочи!
Вскакиваю с постели, хватаю рубашку, небрежно брошенную на стул вечером, прикрываю ей возбужденный член. Бросаюсь к двери. Вдруг она?.. Только бы она!
Невысокая сутулая девчонка мнется на пороге. Гроттер.
- Чего тебе? – бросаю раздраженно. Сейчас, наверное, часа три ночи!
- Прости, я не хотела тебя разбудить…
Хочу влепить ей пощечину – сильную, чтобы звук раздался на весь коридор.
- Заходи, - поворачиваюсь и прохожу вглубь комнаты, не глядя на Гроттер.
Она присаживается на краешек стула, сцепляя руки в замок. На ней – неизменный синий свитер в шарашках и растянутые джинсы. Полное убожество!
- Ванька улетел, и я…
Валенок? Маленькая лицемерная сучка! Живешь с Валялкиным, но не можешь отпустить и меня. Воображаешь, будто любишь меня, и раз в месяц, когда Валенок улетает проведать своих тварей, притаскиваешься ко мне. Ложишься под меня, дрянь! Но сейчас ты как нельзя кстати, можно сказать, я даже рад твоему появлению.
Подхожу и грубо тяну Гроттер за запястья. В ее глазах – наивность и испуг, как у скотины, которую ведут на забой. Какого тогда приходишь ко мне, если не получаешь удовольствия? Считаешь, что я страдаю без тебя, и это просто акт твоей доброй воли? Да, скорее всего так. Дура!
Стаскиваю с нее узкие джинсы. Свитер пусть остается – не хочу видеть ее плоской груди и небритых подмышек. Под джинсами… нет трусов. Только что трахалась с Валенком, и сразу прибежала ко мне? Какая мерзость! Но сейчас не время рассуждать.
Волоку девчонку на кровать. Так, не забыть поставить зудильник. Беру круглый диск и пристраиваю его на тумбочке.
- Нет, не надо…
Чего это ты пищишь, сука?
- Заткнись!
Я снимаю нас, каждый раз. Представляю, что когда-нибудь я отдам эти записи, и все увидят какова на самом деле их замечательная звезда драконбола. Вряд ли я, конечно, сделаю это, просто приятно воображать лицо Валенка, смотрящего, как его девушка стонет и одновременно ревет подо мной. А для тебя – я просто дрочу на нас, тебе же лестно такое оправдание!
Толкаю Гроттер на кровать. Наверное, ей неприятны мокрые от моего пота простыни, но ничего, потерпит. Беру за волосы и тыкаю лицом в подушку. А ведь я мечтаю, чтобы однажды она задохнулась. Девчонка пытается что-то сказать, но я уже рывком вхожу в нее. Кажется, она снова плачет.
Ее свитер неприятно колет мой живот, но я все сильнее вдавливаю ее в кровать. Больно стукаюсь яйцами об ее задницу. Больно и приятно. Волны наслаждения накатывают почти сразу, но не накрывают с головой, не заставляют царапать себе руки в тщетной попытке сдержать крик. Это не то, черт возьми, я хотел по-другому, не так!
Слезаю с нее. Узкие, мальчишеские бедра, рыжие, почти оранжевые волосы, разметавшиеся по подушке… Выключаю зудильник и подхожу к окну. Гроттер переворачивается на спину, глаза у нее покраснели от слез, дышит тяжело, потому что чуть не задохнулась, пока я ее имел.
- За что?.. – спрашивает. И опять – наивность, обреченность и детская обида.
Смеюсь ей в лицо. Да за то, что я хочу Горгонову и даже во сне не могу притронуться к ней! Несправедливо? А чего еще ты ожидала?..
- Пшла вон! – мой хриплый крик. Гроттер в спешке напяливает джинсы – они с трудом налезают на ее вспотевшие ляжки. Застегивая на ходу ширинку, выбегает в коридор. Слышу ее прерывистые всхлипы. Подхожу к окну и прислоняюсь лбом к стеклу – оно быстро запотевает от моего горячего дыхания. Тот факт, что за окном существует ещё целый мир, сейчас вызывает искреннее удивление.

(Медузия).
Проверить работы, бездельников заставить переделывать. А потом устроить заварушку с нежитью, пусть повеселятся. До конца года еще месяц, а они уже расслабились.
-… через две недели. Ваши кандидатуры?
Поклеп, как всегда, повышает голос на окончание фразы. Думает, наверное, что так будет лучше услышан. Как же это раздражает!
Но разговор, наконец, сдвинулся с мертвой точки. Я полчаса этого прождала.
Ягге чуть заметно ежится – боится, что кто-нибудь предложит Ягуна. Но вряд ли кто-нибудь осмелится это сделать.
- Это очень опасно, и я бы поостерегся прибегать к помощи учеников, - говорит Сарданапал.
- Магщество разнесет нас в пух и прах! – Поклеп в праведном гневе. Он искренне не понимает, как можно жалеть учеников, если речь идет о чести Тибидохса.
- Хорошо-хорошо, Поклеп, только не кипятись, - академик знает, что сейчас выгодней просто уйти от конфликта.
- Кандидатуры, - напоминает Зуби. Она что-то сегодня постоянно всех подгоняет – наверное, боится заснуть прямо в кабинете директора. Все-таки ночью хоть изредка нужно спать.
- Давайте по кругу… - предлагает Сарданапал.
- Начнем с меня, - перебивает Поклеп. Интересно, как он сможет выбрать одного из целого Тибидохса?.. Будь у него такая возможность, он бы всех учеников в Тартар отправил.
- Я за Гроттер, - всеобщий вздох. Просто это становится слишком скучным. Сейчас он начнет брызгать слюной и кричать, что…
- Гроттер все время втягивает школу в неприятности! Почему бы девчонке хоть раз не оказать Тибидохсу услугу?
Но под нашими хмурыми взглядами Поклеп сбавляет обороты:
- Раз Магществу внезапно понадобились молодые, перспективные маги – почему бы и нет? Разве я неправильно говорю?..
- Мы взяли ваш выбор на заметку, - твердо говорит академик, и Поклеп растеряно замирает.
- Свеколт, - с ходу заявляет Ягге. – Эта девочка справится с любым заданием.
- Я тоже за Лену, - говорит Зубодериха, рассеяно протирая очки идеально отглаженным носовым платком.
- Глеб Бейбарсов, - надеюсь, мне удается скрыть злорадство.
Скоро этот самовлюбленный и эгоистичный молокосос надолго пропадет из моей жизни. А задания Магщества далеко не так безобидны, как чиновники хотят их представить. У Бейбарсова есть все шансы не вернуться… И, наверное, впервые в жизни я буду рада подобному обстоятельству.

Глава 2

(Глеб)
Странно: и солнца нет, и небо над головой светло-серое, а посмотреть вверх невозможно - приходится жмуриться, как в солнечный день. В воздухе витает запах дождя – этим летом постоянно льет как из ведра. Даже солнце, изредка выглядывающее из-за туч, – какое-то промокшее.
Ходить туда-сюда по дорожке из разбитого, сплошь в выщерблинах, лопухоидного асфальта уже становится невыносимым. А ведь она ушла уже час назад!..
Черт возьми, если бы хоть кто-то увидел, что я шляюсь здесь, как неприкаянный, он, скорее всего, был бы тут же испепелен на месте. Это ведь ужасно унизительно.
Но за этот месяц я постоянно думаю о Медузии. Ночи не проходит, чтобы она не снилась мне. И каждый раз, как я иду по коридору, мне кажется, что я слышу за спиной стук каблуков, и… Это все несерьезно, конечно же. Как только я добьюсь ее, на следующий же день я перестану ее хотеть. Я ведь себя знаю?..
Накрапывает летний дождь, и мокрая зелень деревьев становиться такой отвратительно–яркой на фоне почти бесцветного серого неба – до рези в глазах, до тошноты. Я раскрываю черный зонт, и мир вокруг погружается в некое подобие сумрака. Так можно жить.
Гроттер так жалобно, так горько просила прощения сегодня утром – ей ведь в сто раз проще поверить, что виновата она… Куда делась вся та буря чувств, что я испытывал, когда познакомился с ней? Пустота с легким оттенком презрения… и, наверное, жалость. Вот и все, что осталось.
С удивлением отмечаю, что, похоже, дождь расходится и начинается настоящая буря. Небо потемнело, и дождь громко барабанит по асфальту, заставляя воду в лужах пузыриться. Ветер раскачивает деревья. Еще немного, и я продрогну окончательно. А ведь сначала дождь казался мне теплым и приятным!
Наконец я вижу Медузию. Она идет по дорожке, низко опустив голову и убрав руки в карманы брюк. Идет - и совсем не замечает, что она вымокла насквозь, только инстинктивно сильнее запахивается в мокрый плащ. Я слышал, что прибыли чиновники из Магщества и, видимо, Горгонова пошла с ними разбираться. И она устала. Что ж, это только на руку мне…
Кажется, она заметила меня, только поравнявшись со мной. Остановилась и на секунду задержала на мне взгляд темно-карих глаз:
- Вы, кажется, следите за мной, - устало усмехается.
- Вы не в том положении, чтобы отказываться от зонта, - выразительно оглядываю ее промокшую одежду.
Она недовольно фыркает и проходит мимо.
- Чтобы я не ответила – вы ведь не отвяжетесь. Ведь так, Бейбарсов? – говорит, даже не оборачиваясь. Она же прекрасно знает, что я покорно тащусь сзади!
А я стерплю это, и еще много чего. Потому что она уже загнана в угол. Я чувствую это кожей. Ее отчаянье, неуверенность и… обреченность. Возможно, она будет сопротивляться еще долго, ведь ее гордость не позволит сдаться просто так. Но осталось еще чуть-чуть, и тогда…
Я догоняю Медузию и просто иду рядом с ней, держа зонт над ее головой. Капли с зонта стекают мне на волосы и дальше вниз, за воротничок рубашки. Чувствую, как по спине бегут мурашки.
- Это все Магщество? – спрашиваю я, чтобы хоть как-то нарушить тишину.
Ну, давай, скажи мне, что эти чиновники – старые упрямые ослы, что ты устала, и даже голос у тебя сел, потому что ты спорила с ними под проливным дождем. Что тебе плохо, и ты хочешь быстрее попасть к себе в комнату...
- О чем вы, Бейбарсов? Если вы имеете в виду то, что Магщество виновато во всех наших бедах, то, несомненно, это все оно, - Горгонова сдержано улыбается.
Конечно, ты не пожалуешься мне… Но каждый может перешагнуть через свою гордость – я же делаю это ради тебя.
Уже виднеется тибидохский ров и стена, в школе зажигаются первые огни. Они выглядят такими уютными отсюда, с улицы. Пытаюсь отряхнуть волосы, но, похоже, это уже не имеет смысла.
- Может, встанешь под зонт? – Горгонова останавливается и смотрит на меня снизу вверх. Я вижу, как она чуть заметно дрожит. Мокрая прядь волос прилипла к ее щеке, и я непроизвольно провожу ладонью, чтобы убрать ее. Медузия чуть заметно вздрагивает, но не отстраняется, пристально смотрит мне в глаза.
Одной рукой я прижимаю ее к себе. Сильный ветер пытается вырвать зонт у меня из рук, выгибает спицы. И я отпускаю его – слышу, как позади меня зонт катится по дорожке, царапая железными спицами асфальт. Струи дождя стекают по лицу, шее, спине. И я просто закрываю глаза, прижимаюсь к Медузии – чувствую, как она устало и беспомощно повисает у меня на руках: она кажется такой хрупкой, почти невесомой.
Да, я пользуюсь ее усталостью. Плевать! Разве хоть когда-нибудь я задумывался о подобных вещах? Главное, что здесь и сейчас - она у меня в руках.
Глаза Медузии закрыты, но я знаю, что в душе у нее смятение. Целую ее в губы – слишком нежно, даже странно - я хотел бы сделать это по-другому. Ее губы – тонкие, холодные и влажные от дождя.
Нас могут видеть со стены или из окон замка. Но мне все равно. Сладостная истома разливается по телу, и я разрешаю себе прикрыть глаза – обычно непозволительная роскошь. Теперь все, теперь она моя - безумное, дикое ликование.
Но Горгонова высвобождается из моих объятий и отступает на шаг.
- Зачем ты это делаешь? – она старательно прячет глаза, а мне так важно видеть их сейчас.
- Я люблю тебя… нет, хочу. Да какая, к черту, разница?! – я не могу сдержать раздражения. Она была так близко, а теперь – неизмеримо далеко, где-то за сплошной завесой дождя. - Приходи сегодня в десять на чердак Башни Приведений, - я знаю, что это уже слишком, прекрасно знаю. Просто сейчас нельзя позволить ей вот так уйти…
- Нет, - твердо говорит Медузия, но глаз всё так же не поднимает.
- Почему?.. – наверное, я похож сейчас на капризного ребенка…
- Ты, видимо, совсем сошел с ума, - она яростно смотрит на меня, и я радуюсь этому. Не безразличие, не бессилие и не страх. Она просто злится.
- Если хоть кто-то узнает...
Если бы ты знала, как ты красива сейчас!..
- … я погибла.
Мне все равно.
- Подобные отношения запрещены уставом школы еще со времен Древнира.
- Это все глупости, - конечно, глупости. Что этот плешивый старик вообще понимал?!
- В любом случае – я не буду этого обсуждать, - Медузия пытается запахнуться в плащ, но он уже причиняет скорее неудобства, и она снимает его. И твердым шагом направляется в сторону Тибидохса.
Мне так жарко, что я не замечаю ни дождя, ни беснующегося ветра. Что ж, пусть этот раунд за ней, но… она и сама не осознает, что уже заведомо проиграла, просто вступив в эту игру...
(Медузия)
Быстрее добраться до комнаты, запереться и никого не впускать.
Замерзшими руками открываю дверь.
Неправильно. Я поступила неправильно. Странно, но кроме этого я ничего не чувствую. Ни ярости, ни сожаления, ни вины. Наверное, я слишком устала.
Поклеп снова сумел избежать неприятной встречи с чиновниками, и мне пришлось идти одной. А почему, собственно, все время я?.. Нет, я не должна так думать.
Два раза проворачиваю ключ в замке. В комнате непривычно темно, но свет включать не хочется. Сразу пойти и залезть в душ, под горячие упругие струи воды. Да, пожалуй, так будет лучше всего.
Свет в ванной кажется слишком ярким. И эта отвратительная белая плитка… Давно пора все здесь заменить. Смотрюсь в зеркало – мне улыбается усталая немолодая женщина. Уголки губ, как всегда, опущены, еще и тушь на правом глазу потекла…
Что видит Бейбарсов – не знаю. Но явно не то, что есть на самом деле. Знаю, понимаю, сколько раз так же заблуждалась, но… Но, черт возьми, как все это могло произойти?! Я никогда не давала повода… никому. И тут вдруг…
Быстро снимаю мерзкие мокрые вещи и залезаю в душ. Ощущения от горячей струи воды сначала жутко неприятные, и только через несколько минут я начинаю согреваться.
Он невообразимо глуп, этот Бейбарсов, и не видит сейчас ничего дальше собственного носа. Но я не могу корить его за это, потому что знаю, что это такое. Я не могу даже нормально разозлиться, хотя хотелось бы. Правда, не знаю, что он бы себе позволил, не будь у меня оберега, подаренного Сарданапалом, когда мы были…
Вот тоже странно – почему уходит любовь? Мы ведь оба очень хотели, чтобы она была, всегда была... Но любовь просто исчезла. А мы еще долго продолжали питать эту иллюзию и не желали признаваться себе в том, что ничего больше нет… А чтобы подобная любовь превратилась в дружбу – такого и вовсе не бывает. Точнее, обычный лопухоид просто не дожил бы до этого… Но прошло слишком много времени, и от чувств не осталось и следа – они истерлись, точно древние камни.
Поэтому я ощущаю себя ужасно старой. Для Бейбарсова?.. Да нет, просто для жизни. Сейчас, когда все уже известно наперед, и ничего нового произойти не может, пора бы мне заделаться в мудрецы. Наблюдать за чужой жизнью, давать советы и… завидовать – год от года все больше и больше, пока, наконец, это чувство не подменит собой все остальные… Но я еще на что-то надеюсь. Это глупо и, возможно, даже смешно.
Неожиданный стук в дверь. Или показалось?.. Нет, стучат. Может, просто не обращать внимания? Слишком уж не хочется сейчас выходить в стылую комнату из теплой ванной. Но стучат снова и снова. Скорее всего, это Сарданапал. Конечно, кто еще может быть?.. Нехотя выключаю душ и заворачиваюсь в белое махровое полотенце. А зря я не включила свет – после яркой ванной в комнате ужасно темно. Или это так разыгралась буря, что небо стало чернее ночного? На ковре остаются мокрые следы.
Распахиваю дверь… Освещенный тусклыми от пыли бра коридор. Бейбарсов стоит, прислонившись к противоположной стене.
- Теперь я знаю, где ты живешь, - беззастенчиво разглядывает меня. Его колотит, как в лихорадке – еще бы, сколько он прошлялся по школе в мокрой одежде?!
Где-то в конце коридора скрипнула дверь. Сейчас, сейчас они увидят его и меня, почти голую, стоящих на пороге моей собственной комнаты… Не отдавая себе отчет в том, что делаю, я хватаю Бейбарсова за ворот рубашки и тяну в комнату. Шаги приближаются. Судорожно шарю рукой по тумбочке в поисках ключа. Уже слышно, как скрипят старые половицы… Хватаю ключ и быстро проворачиваю его в замке.
- У вас там все в порядке? – подозрительный голос Поклепа. Несчастный параноик!
- Спасибо, все нормально, Поклеп Поклепыч, - мой голос чуть дрожит.
Слышу, как шаги завуча медленно, точно нехотя удаляются. Он опять напевает себе под нос эту песенку: «Сердце, тебе не хочется покоя…». Тьфу!
Оборачиваюсь. Совсем близко от меня в темноте сверкают черные глаза Бейбарсова…

(Медузия)
- На, выпей, - протягиваю Бейбарсову бокал конька - берет его у меня из рук, чуть касаясь ледяными пальцами моей ладони.
- Какого черта ты шлялся?.. – ужасно темно, только вспышки молний за окном. Но я не буду включать свет – чтобы он не видел меня, завернутую в короткое полотенце.
Залпом выпивает коньяк, ставит бокал на стол. Смотрит пристально.
Ну, давай, чего же ты ждешь? Я не буду больше сопротивляться.
Мне страшно. Потому что все было так просто, так разумно и так… обычно. А теперь я снова готова броситься в омут с головой. Чтобы, возможно, уже не выбраться.
Бейбарсов говорит что-то - взволнованно, быстро. Вероятно, отвечает на мой вопрос. А я просто не слышу его слов. И не хочу слышать. Неужели мне все равно, кто стоит сейчас передо мной? Вполне может быть, что и так. Я не знаю.
Бейбарсов говорит, а я улыбаюсь. Наверное, цинично, презрительно, как там еще? Пожалуйста, не верь этой улыбке. Мне очень нужно, чтобы хоть один человек знал, что я не такая.
Хотя ты сейчас даже не видишь меня, и твой горящий взгляд устремлен куда-то в пустоту. И… говоришь, что любишь меня? К сожалению, я не могу этому поверить. Хотя хотелось бы…
Закрываю глаза, потому что не хочу видеть, как ты сейчас прикоснёшься рукой к моему плечу. Хотя как бы я не старалась себя обмануть… Ты все равно мальчишка, мой ученик. И я никогда не прощу себе этого.
Целуешь меня в губы – я ощущаю привкус коньяка. Ты пахнешь дождем и, неизменно, - морем. Прижимаешь меня спиной к стене, и мне холодно. Нетерпеливо стягиваешь с себя мокрую рубашку – я вижу твой силуэт на фоне вспыхнувшего неба.
Скоро тебя не будет здесь, и… Никто ведь не узнает?.. Жалкое оправдание! Впрочем, все равно. Ты обнимаешь меня сильно, даже немного больно, но мне нравится чувствовать себя не более чем игрушкой у тебя в руках.
Я сама этого хотела…

(Глеб)
Медузия крепко обхватывает ногами мои бедра. Царапает ногтями мне спину, и я знаю, что она не кричит только потому, что в соседней комнате Зубодериха пьет с мужем чай. Я слышу звон посуды и приглушенные голоса.
Она выгибается навстречу моим движениям, и я еще крепче обнимаю ее. Провожу языком по ее шее. Закрываю глаза – странное ощущение невесомости. Только сверкают молнии, оставляя перед глазами видения падающих звезд. И где-то далеко, в другой вселенной, голос Зуби – восторженный и высокий.
Целую Медузию в губы. Она так близко… Я чувствую, как ее ресницы щекочут мою щеку, а прядь моих волос – такая странно расплывчатая – чуть касается ее лба.
«Быстрее… пожалуйста...» - шепчет, скользя своими губами по моим. Нет, не хочу. Одно усилие – и это безумное наслаждение прекратится. Но…
Мир резко, необратимо сжимается в одну точку. И сердце – замерло. И - я умер. Вокруг нет ничего – ни вспышек молний, ни звуков, а я сжимаю в объятиях пустоту. Но уже через мгновенье – взрыв, и приятно-болезненно пульсируя, реальность снова возвращается ко мне. Вспыхивает несуществующими красками.
И практически сразу я хочу еще, но не могу пошевелить и рукой. Оказывается, сейчас далеко за полночь – все вокруг уже давно спят, а ведь вроде бы недавно Зубодериха с ее непутевым муженьком возились за стенкой. Я выпал из времени. Тяжелая, сладкая слабость – если Медузия скажет уходить, будет очень трудно подняться. Если она скажет…
- Оставайся, - поворачиваю голову – ее темные глаза непроницаемы. Более того – они словно зеркальные – отражают все, и невозможно заглянуть внутрь.
Конечно, она хочет того же, что и я. Сейчас, лишь на пару минут прикрыть глаза, и усталость пройдет, и… Но она встает с постели, откидывая назад длинные волосы. В темноте я вижу очертания ее точеной, идеальной фигуры. Накидывает легкий халат.
- Ты куда? – не выдерживаю. Пытаюсь скрыть легкий оттенок паники в моем голосе, и из-за этого вопрос звучит довольно резко.
Насмешливо приподнимает бровь:
- Курить.
В темноте вспыхивает красный огонек. Где-то далеко, словно нехотя и лениво, гремит гром, и после этого тишина кажется особенно неприятной, вязкой.
- О чем ты думаешь? – Почему я спросил? Раньше мне не было дела до чужих мыслей.
- О дожде. Жаль, что он закончился, - я и не надеялся получить ответ. Но это все равно неправда, я знаю. Отчего мне кажется, что тебе плохо?
Но больше нет сил… Все вокруг кажется зыбким и расплывчатым. Наверное, я засыпаю…

(Медузия)
Пойти на перемене в учительскую – глупая затея. Младшекурсники нестерпимо шумят, и от этого после бессонной ночи болит голова…
Я не буду об этом думать.
Что он подумал, когда я не выгнала его? Я просто не хотела, чтобы кто-нибудь заметил, как он уходит с учительского этажа. Поклеп даже ночью умудряется…
Не думать.
В коридоре людно. Дети носятся, играют во что-то. Один паренек разбил себе коленку, и Ягге уже перевязывает ему ногу. Увидев меня, кивает в знак приветствия. Настороженно? Сердито? Откуда она может знать? Оборачиваюсь – она провожает меня взглядом, но, увидев, что я смотрю на нее, дружелюбно улыбается. Черт!
Ничего, осталась неделя. Всего лишь неделя, и мне можно будет не беспокоится: Глеб исчезнет надолго, а я буду вести себя так, словно ничего и не было. Конечно, я так и сделаю, а он не посмеет…
Я переспала с учеником, а теперь малодушно пытаюсь избавиться от него.
Глупости! А что мне еще остается делать?..
Мне кажется, что ученики ведут себя сегодня по-другому. Они стараются не попадаться на глаза. А странная девочка с первого курса стоит посреди коридора, и ее огромные серые глаза… Она боится меня и не может даже шелохнуться. Опять утешать?.. Нет, двое сокурсников уводят ее…
- Медузия! – меня догоняет Сарданапал.- Прекрасно выглядишь.
Вздрагиваю. Он все знает. Все-все. А теперь просто издевается. Как я могу хорошо выглядеть сейчас?..
- Что ты имеешь ввиду? – тихо, чтобы не обращать на себя внимание учеников, спрашиваю я.
- Только то, что выглядишь ты замечательно, - слегка растерянно добавляет Сарданапал. Останавливаюсь и смотрю на него. Добрые теплые карие глаза и смущенная улыбка. Нет, он не может врать. Так не врут.
- Означает ли это, что раньше я выглядела плохо? Надо же с чем-то сравнивать, - вымученно улыбаясь, говорю я.
- Меньше рассуждай, Меди, - Сарданапал сокрушенно машет рукой и заходит в учительскую. Я вхожу следом за ним.
- Далеко не все в этом мире стоит подвергать сомнению, - негромко добавляет он и направляется к своему любимому креслу.
Он знает. Господи…
- Меди, иди-ка, садись – на тебе лица нет, - Зубодериха хлопает ладонью по дивану рядом с собой. Лукавый взгляд синих глаз из-под пушистых ресниц.
- Я подышу воздухом, - спокойно, даже слишком спокойно произношу я. Подхожу к окну.
Осень, похоже, решила наступить на месяц раньше… По мутному от дождя стеклу стекают капли, прочерчивая извилистые дорожки. Ветер треплет кроны деревьев, и вода с них летит в окно – я даже вздрагиваю, хотя знаю, что внутрь она не может попасть. А небо – до самого горизонта серое, беспросветное…
Как бы я хотела оказаться далеко отсюда. Я и Бейбарсов?
Не думать.
- Академик… Зуби, - Поклеп своей неуклюжей походкой напоминает краба.
- Доцент Горгонова, нужно поговорить, - подходит ко мне. Неизменная папироска в зубах и стойкий запах махорки.
- Слушаю вас, - непроизвольно отстраняюсь от него.
Одна искра – и я смогу телепортировать куда угодно. Ни холодного дождя, ни Поклепа… Но куда я денусь от себя?
- Вчера я дежурил на стене, - грязным платком протирает блестящую лысину.
А какого черта ты дежурил?! Разве Тибидохс на осадном положении?
Сдержанно киваю.
- И я заметил целующихся… учеников.
Нас было видно со стены!
- Наверное, это были Гроттер и Бейбарсов, - пристально смотрит на меня.
Слепой дурак! Мне хочется рассмеяться ему в лицо: зло, истерично. Но нельзя.
- Так в чем же проблема? – говорить спокойно, холодно. Цинично приподнять бровь.
- Гроттер встретилась мне в школе минутой позже.
Чувствую, как на секунду замерло сердце. Спокойно. Главное не отводить глаз…
- С чего вы взяли, что это Гроттер? – выдержать паузу. – С Бейбарсовом мог целоваться кто угодно.
Зуби, кажется, начинает прислушиваться.
- Рыжие волосы! У нее были рыжие волосы, понимаете? - Поклеп торжествующе смотрит на меня. И я понимаю, о чем он: в школе больше нет рыжеволосых – только Таня… и я.
Надо сказать что-то, но я просто не могу – не хватает воздуха.
Неужели конец? Так быстро?
Поклепу страшно смотреть в глаза – в них злое ликование и бесконечная жадность. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем я слышу добродушный голос Сарданапала:
- Что у вас тут происходит?
И уже жестче, не дожидаясь ответа:
- Я хотел попросить Медузию найти Глеба и передать ему, чтобы он начал готовится к заданию Магщества. Насколько я знаю, никто не озаботился оповестить его об этом…
Слышу, как охнула Зуби. Никто ведь не хочет связываться с некромагом.
- Мне пора идти, - смерить Поклепа презрительным взглядом.
Неспешно продвигаюсь к выходу из учительской. Откуда им знать, что мне хочется бежать? Я чувствую, что Сарданапал сейчас смотрит на меня. Но я не буду оглядываться.
В коридоре тихо, ведь ученики уже разошлись по занятиям. Слышно, как где-то хлопает плохо закрытое окно, где-то капает вода. Свистит ветер.
И эта мысль, что я отгоняла все утро, боясь признаться себе... Ведь я осознаю, что мой поступок ужасен, я должна испытывать угрызения совести, но их нет…
Мне было хорошо. Я ни о чем не жалею.

(Глеб)
Стылая постель, блеклое солнце заглядывает в окно. Не сразу понимаю, где я.
Такой белый, такой чистый свет, а вчера – буйство красок.
Медузия. Почему она ушла? Почему я не могу обнять ее сейчас? Бессильно провожу ладонью по подушке.
Встаю с кровати, рассеяно озираясь. Ее легкий халат небрежно брошен на спинку стула. Мои вещи идеально сложены в стопку с помощью магии. В комнате витает едва уловимый запах духов. Корица и горький шоколад.
Просто бессмысленно дальше отрицать, что я люблю ее. Люблю ее печальные глаза, упрямые тонкие губы. И даже бледные веснушки, рассыпанные по ее хрупким белым плечам.
Вчера мне было очень хорошо. Такого не может быть, если не любишь, сколько бы сильно я Медузию не желал. Сколько было секса до… Лысегорские шлюхи могут доставить в сто раз более изощренное удовольствие. Но мне даже неприятно вспоминать их похотливые разукрашенные рты. И не надо обманываться…
Я долго продумывал свою ловушку, и в результате попался в неё сам. Как глупо!
Подхожу к зеркалу: бледный, высокий юноша с лихорадочно блестящими черными глазами. Взъерошиваю волосы рукой, пытаюсь улыбнуться – выходит только кривая вымученная гримаса.
Что мне делать? Бежать искать ее, падать на колени перед ней? Что угодно, только бы уничтожить эту жгучую безысходную тоску, которая как-то внезапно заполнила… душу? Разве у некромага может быть душа?.. Я уже ничего не знаю наверняка.
И что будет, когда я приду к Медузии, скажу, что люблю ее? В ее глазах зажжется насмешливый огонек, и она скажет что-нибудь – мягко, осторожно… Вот только мне захочется умереть от этих слов.
Ты ли это, Глеб Бейбарсов? Ты ли, любитель разбивать сердца, теперь трясешься в страхе перед этой женщиной? Отражение в зеркале вызывает только презрение, и я раздраженно отворачиваюсь. Рассеяно начинаю одеваться.
Выхожу из комнаты, осторожно прикрыв дверь. В коридоре даже утром темно, один светильник мигает. Сейчас все преподаватели ушли на занятия, и меня никто не заметит – даже вездесущий Поклеп. Но куда идти? Где я сейчас найду Горгонову в этой огромной школе?..
На лестнице Атлантов гуляют сквозняки –по ногам ощутимо дует. Где-то далеко внизу галдят малолетки. Здесь я совсем один…
- Угадай кто? – чьи-то теплые и влажные ладони ложатся мне на глаза.
- Таня, - обреченно говорю я. Неужели безмозглая сиротка решилась подойти еще раз?..
Мокрый, неуверенный поцелуй в щеку. Пропади ты пропадом!
- Я искала тебя сегодня… ночью.
Что, опять? Да ты мазохистка, девочка.
Чувствую, как накатывает раздражение. Я честно пытаюсь с ним бороться, но тщетно.
- Где ты был? – наивное любопытство. Убирает прядь рыжих волос за ухо.
Да какая разница?! Тебе уже точно ничего не светит.
- Не важно, - отвечаю небрежно и собираюсь уже спускаться по лестнице, но Гроттер удерживает меня за рукав пиджака.
- Ты что-то хотела? – с холодной яростью спрашиваю я.
- Я бы хотела знать, с кем ты был сегодня ночью? – в ее голосе обида. Нижняя губа дрожит: Гроттер поджимает ее, чтобы это было не заметно мне, и оттого становится похожей на кролика.
Почему тебе понадобилось это именно сейчас? Раньше я спал с половиной Тибидохса, но тебя это мало волновало. Почувствовала, что жертва срывается с крючка?
- Я люблю тебя, Глеб. Понимаешь? – она строит невинно-обиженные глазки, но все равно в них проскальзывает самодовольство.
Конечно! Как я смею пренебрегать ее любовью? Ведь она выделила меня из толпы! Спит со мной в свободное от Валенка время…
- А я тебя нет, Гроттер. Ты мне противна, - говорю это, и не могу сдержать злую, безжалостную улыбку.
В глазах Гроттер появляются слезы – слишком быстро, чтобы быть настоящими. Она часто моргает, смахивая их. Я чуть даже не пожалел ее – так тонко рассчитана ее атака.
Нет, девочка. Раньше я верил, что ты – чистое, святое существо. Я даже пытался стать лучше, потому что постоянно чувствовал себя ущербным, испорченным рядом с тобой. И полагал, что я не достоин твоей любви. А ты… Ты – только лицемерная, гадкая сучка, ты играешь на чувствах тех, кому ты дорога. Валялкин все еще находится в твоих сетях, и вряд ли он когда-нибудь узнает правду – слишком уж он хочет заблуждаться. А с меня достаточно.
- Больше никогда не подходи ко мне, слышишь? - цежу я, чуть встряхивая Гроттер за плечи. Страх в ее глазах вызывает во мне недоброе ликование.
- Я тебя не понимаю…
Я влепляю ей пощечину. Незаслуженную, обидную, несправедливую. Просто я так хочу сейчас. Хочу видеть, как ее голова мотнется в сторону, а щека мгновенно запунцовеет.
- Будь ты проклят, Бейбарсов, - она шипит и плачет – скорее от обиды, чем от боли.
Обидно? А каково было мне в первое время, когда ты уделяла мне пару дней в месяц, а остальное время была с Валенком? Я ведь правда любил тебя… А ты делала мне одолжение.
- Горгонову видела? – как можно равнодушней спрашиваю я.
Гроттер, застигнутая моим вроде бы бессмысленным вопросом врасплох, неуверенно отвечает:
- Около учительской видела ее…
Не оборачиваясь на Таню, сбегаю вниз по лестнице. У меня еще будет время сожалеть о своем поступке. Сейчас я должен найти Медузию.

(Глеб)
Я нашел ее - мы столкнулись в коридоре третьего этажа.
- Надо поговорить, - Медузия уверенно, хладнокровно смотрит в мои глаза. - Иди за мной, - она решительно разворачивается и быстро идет по коридору. Со стороны никто бы не смог подумать, что сегодня ночью…
Она открывает дверь в одну из заброшенных аудиторий, ждет, пока я зайду внутрь, и резко захлопывает дверь.
Здесь пахнет пылью, а еще, почему-то, хлебом. Медузия подходит к окну, стук ее каблуков гулко отзывается в почти пустом помещении. За мутными стеклами – снова дождь. Я слышу сейчас, только как капли барабанят по железному подоконнику, и как гулко бьется мое сердце.
Горгонова смотрит в окно, медлит, не желая поворачиваться ко мне. И я делаю несколько неуверенных шагов. Когда я подхожу совсем близко, так, что могу положить руку ей на плечо, Медузия оборачивается и чуть облокачивается на подоконник.
- Через шесть дней ты отправишься на задание Магщества, - холодным, деловым тоном сообщает она, избегая смотреть мне в глаза.
Пользуясь этим, я рассматриваю Медузию: она одета в простое черное платье, но, кажется, больше ничего не надо для ее строгой, благородной красоты.
- Почему именно я? – мой голос звучит довольно странно в гулкой пустоте просторной аудитории.
Медузия всё-таки поднимает глаза. Она смотрит изучающе, а я замечаю, как ее губы дрогнули в язвительной и горькой усмешке.
- Потому что мне так захотелось, - ее глаза улыбаются. И за привычным льдом проскальзывает та неутоленная чувственность, которую Горгонова так долго в себе скрывала.
Такой ответ можно было бы принять за кокетство, если бы так сказал кто-нибудь другой. Я улыбаюсь - это так похоже на меня самого: мне захотелось.
Тебе захотелось избавиться от меня. Что ж, как тебе будет угодно. Но сначала я возьму от тебя все, что мне за это полагается.
- Разговор окончен, я думаю, - посмеиваясь, говорит Медузия и направляется к двери.
Не так быстро!..
- Послушай, - удерживаю ее за руку. Горгонова оборачивается и, скептически приподняв брови, переспрашивает:
- Да?
- Тебе не надоело? Не надоело быть самой сильной, всегда знать выход из любой ситуации? И держать спину прямо, когда хочется плакать? Я же знаю, ты - не такая, - Господи, что я несу?! Чувствую, как руки дрожат, и как быстро колотится сердце.
- Отпусти меня, - все интонации ее голоса выверены и привычны, но вот в глазах я замечаю сомнение.
- Разве я не прав? – горячо говорю я, все еще не отпуская её руки.
- Прав! Черт возьми… Но что ты хочешь от меня?! – Медузия яростно смотрит на меня.
Даже на каблуках она всё-таки ниже меня и кажется настолько хрупкой, что я еле сдерживаюсь от того, чтобы не взять ее за плечи и не встряхнуть посильнее. Но - нет, это не Гроттер, или какая-нибудь другая девчонка. С ней такой номер не пройдет.
Чего я хочу?..
- Я хочу здесь и сейчас целовать тебя, - медленно и четко говорю я.
На лице Медузии мелькает тень улыбки. Во взгляде ее – упрек, обреченность, печаль и… страсть. Или все это только грезится моему больному сознанию?
Она делает шаг мне навстречу – я все еще держу ее за руку – и тихо говорит мне на ухо, чуть касаясь его губами:
- Ты же знаешь, что ничего хорошего нас не ждет?
- Пожалуйста, не думай об этом, - обнимаю ее за талию.
- Я спросила у тебя, - усмехается, - Ты отдаешь себе в этом отчет?
Я продолжаю чувствовать ее улыбку своими губами, когда легко касаюсь ими ее тонких губ. Зачем она спрашивает?.. Сейчас это не важно.
- Честно? – я замечаю, как у меня перехватывает дыхание. - Мне все равно.
Медузия обвивает руками мою шею, закрывает глаза.
- Мне тоже, Глеб. И это самое страшное, - говорит она тихо и устало.
Почему?.. Это же так прекрасно – забыть себя…
- Не волнуйся, никто не узнает…
- Я не это имела ввиду, - смотрит снисходительно, как на ребенка. Ей не нужны мои наивные заверения.
Я не понимаю ее! Что сейчас может быть страшнее того, что нас разоблачат? Да и эта опасность меркнет по сравнению с предвкушением…
Я целую ее нежно. Удивительно, ведь мне казалось, что вся моя нежность была безжалостно уничтожена еще тогда…
Ужас, холод и сырость подземелья. Где-то далеко наверху – безумный хохот старухи, которая снова и снова заставляет Ленку гладить уже давно умершего котенка... И я – маленький, беззащитный. Мне страшно. Но рядом Жанна: она дрожит от холода и страха ещё сильнее меня. Поэтому я не смею показывать своего отчаянья. Она прижимается ко мне, а я нежно целую ее в лоб… И в этот момент заходит старуха – я вижу ее уродливый силуэт в светлом проеме двери. Как? Почему? Она ведь только что была наверху! Старуха берет Жанну за волосы и тыкает ее лицом в землю. Снова и снова. А я готов убить старуху - прямо сейчас! - но не могу этого сделать, не могу!
- Ты в порядке? – Медузия отстраняется от меня, в её чертах настороженность.
- Я бросил Гроттер, - почему-то мне кажется, что очень важно сейчас сказать это.
- Мне все равно, с кем ты спишь, - упрямо вздернутый подбородок и прямой, циничный взгляд темных глаз.
Не любит. Просто играет. Это – ее прихоть, каприз. А что делать мне?..
- Ты же видишь меня насквозь, да? – спрашиваю, и обреченность так отчетливо слышится в моем голосе. Медленно подхожу к Горгоновой.
- Сейчас это не особенно важно, - ее улыбку можно назвать дьявольской, но в глазах все равно остаётся печаль. Словно живёт в ней некая тень пустоты... Почему?
Дождь расходится и бьётся в стекло все сильнее и сильнее, от ветра тихо скрипят старые рамы. Но здесь, между нами, - ужасающая, мертвая тишина. И в этой странной, вакуумной пустоте рождается и заполняет собой все навязчивое желание. Я резко, грубо притягиваю Медузию к себе, целую ее лицо, шею, губы. Сейчас ничего не имеет смысла.
- Мне наплевать, слышишь? – хриплым шепотом говорю я, все сильнее сжимая ее в объятиях. – Плевать, что неправильно, плевать, что нельзя. Я все равно люблю тебя…
Она тихо вздыхает и, наконец, расслабляется, закрывая глаза...

Глава 3

(Медузия)
Я не понимаю себя. Мне страшно осознавать, что я способна на такие поступки. Что я могу спать с учеником и получать от этого удовольствие. Что могу не испытывать ни малейшего сомнения насчет правильности своих действий, хотя я достаточно долго пыталась эти сомнения себе внушить.
Мне очень легко сейчас, словно кто-то снял с плеч часть моей ноши, и в то же время мучительно кажется, что я стою на грани бездны. И с удивительным хладнокровием заглядываю вниз.
Я привычно поправляю волосы, прежде чем постучаться в кабинет Черноморова. И привычно усмехаюсь глупости этого жеста. Сфинкс спрыгивает вниз и крутится вокруг ног, настойчиво требуя внимания к себе. Мне ужасно не хочется переступать порог, поэтому я отрешенно глажу сфинкса по шелковистой шерстке.
Но невозможно же стоять здесь вечно - я нехотя толкаю дубовые резные двери. В кабинете – полумрак. Если я не пришла бы сегодня, Сарданапал бы что-нибудь заподозрил. Хотя, скорее всего, он и так все знает…
- А, Меди, это ты! – он сидит за письменным столом и, кивая мне в знак приветствия, дружелюбно улыбается.
Добрый-добрый академик… Как бы не так! Для меня эта его постоянная якобы всепринимающая улыбка давно уже превратилась в своеобразное подобие равнодушной гримасы, потому что обращена неизменно ко всем, а, следовательно, и означает то же, что и равнодушие. В глазах Сарданапала – тщательно скрываемая жесткость, потому что мудрость всё же не умеет быть доброй и всепрощающей. Это тоже иллюзия.
Мы вынужденно циничны, потому что те самые добренькие, милосердные или просто легкомысленные просто не выжили. Но я не хочу так…
Бросаю взгляд в огромное зеркало, висящее рядом с окном. Равнодушно-ироничная улыбка и непреклонный, надменный взгляд. Как же хорошо я научилась врать! Удивительно, как чувства все-таки смогли выжить, устоять под натиском этого уверенного, гордого презрения ко всему?
- Да нормально все, - лукаво говорит Сарданапал, замечая, что я слишком долго и пристально вглядываюсь в зеркало. Поворачиваясь к нему, я улыбаюсь. Но искренности в этой улыбке нет и на грош. Ведь мы совсем не то хотели сказать, и совсем не так. Что заставляет нас постоянно играть эти нелепые роли? Разве самые сильные светлые маги настоящего не могут быть чуточку больше… людьми?
И ведь Бейбарсов прав. Этот эгоистичный, честолюбивый двадцатилетний мальчишка…
Я устала притворяться.
- Ну, рассказывай, что там у тебя, - говорит Черноморов, когда я опускаюсь в кресло. Устраиваюсь специально подальше от камина, чтобы я могла не думать, заметит ли Сарданапал странный, лихорадочный блеск моих глаз.
- Все замечательно, - а какого еще ответа ждут от Медузии Горгоновой?
Только сейчас это - правда.
- Я знаю, - его слова заставляют меня вздрогнуть. Кажется, что в комнате вдруг стало очень холодно.
- Что, прости?.. – как можно более беспечно переспрашиваю я. Мои руки же непроизвольно сжимают подлокотники кресла.
- Я знаю про вас с Бейбарсовым, - с большим трудом я не позволяю крику сорваться с губ. Я ведь предполагала такой вариант! Но упорно старалась не думать, забыть. А сейчас… сейчас я внезапно поняла, насколько боялась, что он узнает.
- Не волнуйся, от меня никто ни о чём не узнает. Никогда. Но ты не задумывалась, - Сарданапал бросает на меня быстрый взгляд, но почти сразу снова углубляется в бумаги, лежащие перед ним на столе, - каково будет мне, если вас разоблачат, и ты… с тобой…
Я пытаюсь прочитать его лицо, но он сидит слишком далеко, а в комнате уже царит полумрак. Меня бьет озноб, и я тянусь за пледом, заботливо сложенным на столике.
Неужели ты заставишь меня делать выбор? Сейчас, когда мне на самом деле тяжело? Конечно, я выберу тебя, я обязана тебе больше, чем жизнью, хотя ты все время отрицаешь это. А Бейбарсов – всего лишь мальчишка. Пройдет время – и я забуду его. Но я так не хочу терять еще одну мечту – их и так осталось слишком мало…
- Хотя это не важно, - продолжает Сарданапал совершенно спокойно - он снова прячется за маску привычного добродушия. – Ты там в порядке? Когда это ты успела стать такой чувствительной?
Сарданапал встает и направляется к секретеру.
- Давай-ка выпьем, - он разливает что-то по бокалам. А я улыбаюсь – наверное, грустно и растерянно.
- Я бы должен был остановить тебя, но… Я слишком сильно хочу, чтобы ты была счастлива, - чуть улыбаясь, Сарданапал протягивает мне бокал.
- Но у нас нет будущего, - мои замерзшие пальцы с трудом обхватывают тонкую ножку. С удовольствием вдыхаю терпкий, медвяный аромат вина.
- А когда и у кого это будущее было? Как ни смешно, но надо уметь жить сегодняшним днем, когда впереди у тебя – вечность.

(Глеб)
Целую неделю лил дождь. Солнце выглянуло только сегодня, и то лишь под вечер. Его косые лучи вдруг прорезали тучи, и жидким золотом заблестели мокрые кроны деревьев. Удивительно, но я был рад этому солнцу.
Потому что мы идем к морю.
Идем медленно, и сухой гравий дорожки тихо шуршит у нас под ногами – я специально чуть загребаю его мыском ботинка. Ласковый ветерок то и дело стряхивает на нас капли с деревьев. Я иду и улыбаюсь. Наверное, я сошел с ума.
Профиль Медузии как всегда решителен. Я гляжу на нее, идущую рядом, сверху вниз, но она не замечает этого взгляда и уверенно смотрит перед собой, чуть недовольно морща нос от попадающих в глаза лучей солнца. Со стороны может показаться, что мы обсуждаем курсовую или какую другую учебную бессмыслицу. Или что я выпрашиваю вопросы к экзамену раньше времени. Но только не то, что мы просто идем к морю.
Я резко наклоняюсь и срываю чахлый августовский одуванчик – его белая пушистая шапочка одиноко торчит среди темно-зеленой, тяжёлой, сочной травы. И, догнав Медузию, осторожно дую на одуванчик. Легкие пушинки, почти прозрачные в лучах солнца, мягко планируют и ложатся на ее рыжие волосы, прилепляются к серому пиджаку. Медузия оборачивается, услышав мой сдавленный смех, и уголки ее губ как-то странно и неестественно опускаются вниз, прежде чем она рассмеется. С ленивой грацией она стряхивает с пиджака пушинки и, оглядываясь через плечо, небрежно бросает:
- Мальчишечьи выходки, - но ее глаза улыбаются.
Чайки чертят в небе замысловатые зигзаги, поднимаясь высоко, туда, где закат окрашивает тучи в золотое и розовое, а затем стремительно падая куда-то за деревья – туда, где шумит море. Звонкий говор чаек уже не мыслится отдельно от шума прибоя и горько-соленого привкуса на губах… Сквозь солнечно-зеленое кружево листвы я уже вижу светлую, непрерывно движущуюся полоску воды.
- Не далее как вчера ты клялся мне, что больше не явишься, - строго говорит Медузия. Она снимает легкий пиджак и небрежно перебрасывает его через плечо. Ее каблуки глубоко проваливаются в сырой прибрежный песок.
- Ты могла бы прогнать меня, - напоминаю я, и она досадливо закусывает губу. Я знаю, как пугают ее собственные слабости.
Белые барашки волн спешат выплеснуться на берег, и такие же белые вдалеке - раскачивающиеся на волнах чайки. Вечернее солнце играет на воде золотым и зеленым, а мы отбрасываем забавно длинные густо-фиолетовые тени, головами дотягивающиеся до самой кромки леса. Хотя даже к вечеру солнце ещё не потеряло свой обжигающий жар, свежий ветер, дующий с моря, заставляет меня поежиться.
- Шампанское? – мечтательно спрашивает Горгонова, вглядываясь куда-то в искрящуюся даль. И я покорно отвечаю:
- Да.
- Маленькое воровство из лопухоидного ресторана… - улыбнувшись, Медузия убирает выбившуюся из прически прядь волос.
В песке рядом с ней появляется бутылка шампанского, завернутая в накрахмаленную белую салфетку, и два бокала - стукнувшись краями, они издают чистый, хрустальный звон.
Я разливаю напиток и протягиваю один бокал Медузии – она чуть задерживает свои пальцы на моей руке, прежде чем взять его. Прищурив один глаз, она смотрит сквозь бокал на солнце – наблюдает, как весело бегут пузырьки, на поверхности лопаясь множеством радужных брызг.
- Как фейерверк, - замечает она.
- За нас? – спрашиваю я, чуть приподнимая бокал.
- Это глупо, - тут же помрачнев, отвечает Медузия.
- Вовсе нет. Ты просто не хочешь в нас поверить, - возражаю я.
- Нет никаких «нас», - она жестко и прямо смотрит мне в глаза. – Не строй особых иллюзий – так проще будет пережить их крушение.
А что, если я не хочу проще? Здесь и сейчас мне хорошо, как никогда раньше, и плевать, чем придётся платить за это. Тем более, неизвестно, придётся ли?..
- Боишься мечтать? – прямо спрашиваю я и замечаю, как Медузия чуть вздрагивает. Грустно улыбнувшись, она отвечает:
- Возможно. Обычно жизнь слишком быстро подрезает крылья.
- Прекрати, - я чувствую поднимающееся раздражение. Сейчас не время и не место! И незачем говорить об этом. Медузия усмехается, и чуть склонив голову, дает мне понять, что больше не поднимет эту тему.
- За тебя, - она изящно приподнимает бокал и отпевает несколько глотков. Я заметил, что она просто не может сделать что-нибудь не изящно, даже когда она просто убирает от лица растрепавшиеся волосы, кисть ее красиво изгибается.
Мне ничего не остается, как выпить за нее. Я пью до дна – волна сладостной эйфории на мгновенье охватывает меня, но быстро проходит.
Медузия снимает туфли и босиком идет вдоль берега: кажется, что волны хотят достать ее, но не могут и обиженно откатываются назад. Я наливаю себе еще бокал, и, сняв ботинки и пиджак, бегу за ней. Поддавшись внезапному порыву, одной рукой обхватываю ее за талию и кружу. Мы кружимся так долго, что кажется уже, что море, небо и берег слились в один сверкающий яркий и стремительный калейдоскоп. Я же вижу перед собой только ее смеющееся лицо, и понимаю, что смеюсь сам и никак не могу остановиться…
Медузия отстраняется, я, наконец, останавливаюсь и мне кажется, что земля качается под ногами. В висках стучит, все вокруг кажется таким расплывчатым.
Мы разлили большую часть шампанского, в том числе и друг на друга. Медузия сердито отряхивает блузку, но при этом вновь не может сдержать смеха.
Я оглядываюсь. Так забавно: на мокром песке – две отдельные полоски следов, которые вдруг соединяются и превращаются в круги, а потом – вообще черт знает во что. Очень близко к жизни, так похоже на нас! Какая-то сила бросила нас в объятия друг друга, полностью смутила наши планы. Жалкие людишки могут мечтать, планировать, копошиться, кто как умеет, но если Богу, судьбе, провидению - да чему угодно! – захочется поступить по-своему, то все рухнет в одночасье…
Я гонялся за Медузией, наблюдал за ней, строил какие-то планы, которые казались взвешенными и логичными. Потом я переспал с ней, и полагал, что это полностью моя заслуга. Как же я был горд собой! Это же Я так правильно рассчитал, что она просто не смогла отказать мне, это же Я таскался за ней, наплевав на свою гордость, это же Я…
Но когда я проснулся тем утром, и понял, что не могу без нее, и что одиночество теперь причиняет мне почти физическую боль… Я попался в свою же ловушку, и, казалось, мои планы обернулись против меня. Раскаянье и бессильная злоба захлестнули меня с головой. Но я все равно вернулся к Медузии, потому что это было сильнее меня, и я не мог иначе. Она просила меня оставить ее и никогда больше не приходить, но я отказал, и, похоже, теперь она была этому даже рада. Я сказал ей тогда, что мне все равно, что будет с нами завтра: возможно, мы умрем, а, может, будем упиваться счастьем. И я сказал еще, что, наверное, я не люблю ее по-настоящему, раз мне безразлична ее судьба. На что она ответила: нет, это не так.
Еще тогда мне начало казаться, что от нас ничего не зависит, и я впервые в жизни позволил себе просто плыть по течению и ни о чем не думать...
- О чем задумался? – Медузия смотрит на меня, не замечая, что прищурила один глаз. В насквозь золотом воздухе мне чудится нереальная звенящая пыль. Ветерок вычерчивает круги на песке и шутя расправляется с прической Медузии. Наверное, она долго укладывала свои непослушные волосы шпильками, а этот игривый, вздорный мальчишка в несколько минут все разрушил. Так легко и даже изящно.
- Не хочешь говорить? – Медузия поворачивается и снова бредёт вдоль побережья: специально ставит пятку одной ноги к мыску другой, как будто играет в какую-то игру сама с собой. А ветерок треплет ее медно-золотые волосы и подол платья.
Я догоняю Медузию, беру ее под руку. От нее неизменно пахнет горьким шоколадом и корицей, и даже здесь, на соленом солнечном ветру. Сладость и горечь в одном флаконе. Очень близко к жизни, так похоже на нас…
- Молчишь... Я могу ответить за тебя, - говорит Медузия, почему-то отворачиваясь к морю: солнце ярко сверкнуло в ее глазах. – Ты думаешь: то, что мы сейчас гуляем вдоль моря – одна большая-пребольшая случайность.
Я не удивляюсь – я привык. Она читает меня как раскрытую книгу. А про нее я знаю наверняка только одно: она счастлива. Здесь и сейчас я заставил ее глаза светиться, и она больше не пытается сдержать улыбку, когда мы наедине.
- И ты поразительно близок к истине, я думаю. Ты, наконец, перестал полагаться на себя и, наверное, стал мудрее. Мы ведь ни над чем не властны, - Медузия, наконец, поднимает на меня глаза, и когда она смотрит против солнца – глаза ее темнее ночи. - То, что ты можешь убить почти любого одним словом – это лишь иллюзия контроля. Все намного сложнее.

(Медузия)
Я не нахожу себе места.
Со стола бесшумно соскальзывает какой-то листок и, планируя, опускается на пол. Там написано: «Уходя - уходи». Или что-то подобное. Какая-то глупость.
За окном снова ливень - солнце выглянуло всего на один вечер. Короткая, мимолетная радость…
Я сижу в кресле, а Глеб спит в моей постели, и его кисть, трагично изогнутая, свешивается вниз. На сквозняке трепещет пламя свечи.
И здесь, в этом нечетком, нереальном пространстве, время остановилось. Завтра не наступит никогда. И я очень хочу поверить в этот бред.
Потому что завтра Бейбарсов уйдет на задание, куда его отправила… Я.
Меня выводили из себя его бесцеремонные домогательства. А еще он был отвратительно самоуверен, и мне отчего-то хотелось сделать ему назло. Чтобы он знал свое место. Я высказалась тогда, в учительской, даже не подумав, что просто выношу приговор. Какое право я имела?.. Нет же, надо было рубить сплеча. Быть принципиальной и никогда не отказываться от своих решений. Чертовы предрассудки! Да сейчас я бы душу продала, чтобы все вернуть обратно!
Ловлю себя на том, что уже до крови кусаю губы.
За окном снова надрывается ветер. Врываясь в комнату, он поднимает штору, и кажется, что там кто-то стоит. Я только сейчас понимаю, что очень замерзла, но сдвинуться с места – просто выше моих сил. Кажется, слезы душат меня изнутри – я забыла это ощущение. Неприлично долго я внушала себе, что я не должна плакать. Никогда. Это же показатель слабости, а мне так хотелось видеть себя сильной! Зато сейчас я спрашиваю себя, что же такого плохого в том, чтобы быть слабой? Иногда, временами... Когда можно, когда никто не видит, когда обстоятельства позволяют? Просто еще один глупый предрассудок - я запуталась в них, как в паутине. Я выдумала себе запреты и принципы – вот она я, сильная и решительная! Только никого не волновало, что это всё же не я.
И что мне делать сейчас?.. Мне остается только сидеть здесь и смотреть на человека, которого я люблю. Нет, я никогда не скажу ему об этом, потому что это самая большая ошибка – сказать такое этому мальчишке. К тому же это глупые и пустые слова… Я убедилась.
Забыть, что существует завтра…
С ним я смогла это. Наверное, в этом и заключается настоящее счастье…
Но мое завтра наступит – за окном уже светает, уже довольно четко видны чернильные силуэты деревьев… В этом «завтра» будут пустота и отчаянье. И я с ужасом осознаю, что не могу ничего с этим поделать. Ни-че-го. Все бумажки давно подписаны и отправлены в Магщетво. Какой-нибудь лысый и жирный чиновник уже тщательно поставил на них уродливую вычурную печать. Господи, что мне делать?.. Я сама во всем виновата.
Ветер уже давно задул свечу. Я сижу совершенно одна в вязкой предрассветной мгле, и мне очень страшно. Страшно оттого, что еще вчера я могла практически все, а теперь… А сейчас всех моих знаний и умений не хватает, чтобы спасти одного-единственного человека. Глеба Бейбарсова. Я абсолютно, ужасающе бессильна.
Разве что…
Я аккуратно расстегиваю цепочку и снимаю с шеи оберег. Небольшой камень светится на моей ладони, и чуть пульсирует, словно живое сердце.
Я говорила тогда, когда-то давно, Сарданапалу: «Уходя – уходи». И это была очередная категоричная глупость. Но он ничего не ответил, только протянул мне этот оберег. Он сказал: «Никогда не снимай его. Если только…» - и не договорив, ушел куда-то в промозглую осеннюю мглу.
Вдруг это «если только» наступило? А я сижу здесь и сомневаюсь. Некоторые вещи, действительно, опасно подвергать сомнению. Зачем этот оберег мне? Мне нужно только, чтобы Глеб вернулся.
Еще раз взглянув на пульсирующее алое сердце, я подхожу к Глебу и осторожно вкладываю оберег в его руку…

(Медузия)
Утро все-таки наступило. В его сумеречном, неверном свете я судорожно застегиваю блузку. И не могу не бросить взгляда в зеркало, где отражается спящий Глеб – в его руке все так же зажат чуть светящийся оберег.
Еще немного помедлю – и никогда не уйду отсюда. Еще чуть-чуть – и Глеб проснется, посмотрит мне в глаза, и я останусь…
Надо уходить. Сейчас же.
Мельком ловлю свое отражение в зеркале – испуганная и растерянная, с торчащими в разные стороны кое-как заколотыми волосами. Под глазами залегли тёмные тени. Никуда не годится… Ничего, все еще будет! Вот только почему моя нервная усмешка полна решимости загнанного в угол зверя?..
Неловко натягиваю туфли и как можно тише выхожу в коридор. И всё-таки мне кажется, что половицы скрипят слишком громко, что каблуки цокают даже сквозь потертый багровый ковер. Я крадусь вдоль стены, задерживаясь в полумраке между светильниками, как будто совершила какое преступление. Но разве любить – это преступление?..
Тибидохс огромный. Здесь есть, где спрятаться. Несколько пустующих этажей. Подземелья. Парк, в конце концов. Надо всего-то отсидеться до вечера где-нибудь подальше отсюда. Чтобы не бросится обратно, и не погубить все этим своим нелепым порывом. Я ведь взрослый, рассудительный человек. Я смогу дождаться вечера, и ничего не предпринимать. Всё равно от меня здесь больше ничего не зависит.
Сейчас, вот за этим поворотом коридора, ветер вздыбит штору на окне, и безмолвно полыхнёт зарница далёкой грозы… И силуэты деревьев на миг отразятся на стене.
Несколько мгновений я медлю, прежде чем повернуть за угол. Но это ничего не меняет. Порыв ветра резко распахивает штору, и я тут же зажмуриваю глаза. Но все равно ощущаю синеватый отблеск зарницы на внутренней стороне век. Просто все это уже было. Дежа вю.
На долю секунды меня охватывает такой всеобъемлющий страх, что я готова бежать куда угодно, без разбору. Но я знаю, что рано или поздно я выбьюсь из сил, и вот там-то меня и будет ждать ещё одно «уже виденное». Поэтому я делаю несколько глубоких медленных вдохов – в воздухе витает свежий и вольный запах близкой грозы. И спокойно иду по коридору дальше, вниз, к лестнице Атлантов.
Глеб вернется. Наступит день, когда он снова переступит порог Тибидохса, живой и здоровый. Оберег еще ни разу не подводил меня. Правда? Да конечно! А я буду ждать. И претворяться, что ничего не было. И я не буду смеяться, чтобы они не узнали, что я счастлива, чтобы они не увидели меня такой, какой он меня сделал. А потом… Глеб вернется. Он закончит аспирантуру – остался всего лишь месяц! – и запрет Древнира не будет больше распространяться на нас, мы перестанем скрываться… Все будет хорошо.
Зачем, зачем я обманываю себя, будто у нас есть будущее?
На лестнице Атлантов гуляют сквозняки. На улице, похоже, скоро разыграется настоящая буря: дождь уже идет, потому что штукатурка на потолке местами намокла и посерела. Скоро начнет капать, и каждая капля будет звонко ударяться о ступени. Этот звук будет слышен даже несколькими этажами ниже. Я знаю.
Я сворачиваю на пустующий этаж: уже давно здесь на всем лежит такой толстый слой пыли, что даже когда просто проходишь по коридору, она мутным облачком вздымается вверх. В этих заброшенных аудиториях преподавали маги, которые уже давно стали призраками. Ученики боятся заходить сюда, они думают, что здесь обитают потерянные души. Но если это было бы так, это место имело бы большую привлекательность. Потому что на этом этаже – только гулкая пустота, пыль и неживой запах старых, побитых плесенью книг. Сюда никто не зайдет.
В конце коридора – распахнутое окно. Под порывами ветра рама бьется об стену, и я вижу, что рассветное небо стало совсем темным, как будто вновь наступила ночь. Дождь захлестывает внутрь, и около окна уже натекла порядочная лужа. Надо встать ближе к окну, чтобы ветер дул в лицо, заставляя закрыть глаза. И ни в коем случае не дышать этим мертвым воздухом…
Сейчас я услышу быстрые шаги у себя за спиной, и…
Не оборачиваться. Только не оборачиваться!
- Медузия!
Я не успела сбежать. Ускоряю шаг, хотя впереди тупик – только зияющий чернотой и вспыхивающий редкими всполохами молний квадрат окна.
- Меди, постой!
Хорошо. Я сдаюсь. Будь по-твоему.
Он бежит по коридору, стуча каблуками ботинок, и я не оборачиваюсь, потому что просто знаю, что сейчас он возьмет меня за правую руку. На нем будут помятые брюки и рубашка, впопыхах застегнутая не на ту пуговицу. Все это уже было где-то и когда-то…
Его ледяная ладонь касается моей руки, и он поворачивает меня к себе. Его волосы взъерошены, а на лице блуждает какая-то безумная отрешенная улыбка, и мне думается, что я выгляжу не лучше. С облегчением замечаю, что оберег мерцает на его смуглой груди.
Глеб нетерпеливо тянет меня за руку. Пусть будет так. Я покорно следую за ним. Он ногой распахивает дверь одной из аудиторий, и спертый, неживой воздух почти осязаемо вырывается в коридор. Мне кажется, что я его даже вижу.
В огромной комнате - рассохшаяся от времени деревянная кафедра и поднимающиеся рядами, кое-где проваленные сидения со столами. В огромные книжные шкафы набиты книги: кажется, что шкафы распирает изнутри - так плотно прилегают пожелтевшие страницы к пыльным стеклам. Я не могу дышать: порывисто освободив свою руку из руки Бейбарсова, я быстро подхожу к окнам, за которыми – темно-серое небо, как будто на кусочки расколотое стремительными росчерками молний. И где-то далеко – ртутная полоска моря. Я безжалостно распахиваю старые окна настежь, одно за другим, так, что рамы бьются друг об друга, и обиженно звенят стекла.
- Что же ты делаешь?.. – Глеб крепко обнимает меня за плечи, и я запрокидываю голову ему на плечо. Мятежный ветер бьет по лицу, бросает крупные капли дождя. Раскаты грома звучат теперь ужасающе близко, и чудится, что они заставляют вздрагивать старые стены.
- Знаешь… Этот оберег. Я так хотел снять его с тебя – тогда, давно. Я думал, что смогу использовать приворотное зелье, или еще какую магию, - Бейбарсов смотрит мне в глаза, сверху вниз, и в его черных глазах вспыхивают и гаснут отражения молний. – А теперь… ты отдала его мне сама, но он мне уже не нужен. Забери его обратно, пожалуйста. Я хочу знать, что с тобой все будет в порядке.
Со мной? Да что здесь может случиться со мной?! Глупый мальчишка, неужели ты не понимаешь, что это ты отправляешься туда, где можешь умереть?!
Я медленно поворачиваюсь к нему.
- Ни за что, - я говорю это спокойно, и чуть ежусь от ветра, который теперь дует мне в спину. Бейбарсов смеется, и не понятно, что в этом смехе – счастье или горечь.
- Ты любишь меня? – пристально всматривается в мое лицо: он впервые задает этот вопрос. Я чувствую, как его руки, лежащие на моей талии, чуть дрожат. Хотя мне хочется крикнуть ему: «Да!», но я отвечаю:
- Нет, - и от этой лжи все внутри холодеет. Я боюсь, что сейчас он выпустит меня из своих объятий, что сделает шаг назад. Что этот огонь в его глазах померкнет…
- Что бы ты ни говорила, это не так, - улыбаясь, он проводит ладонью вдоль моей спины, а другой рукой убирает с моего лица растрепанные ветром волосы. Он целует меня в шею, и я не могу никуда деться: позади – лишь проем открытого окна.
- Не здесь, - шепчу я, но мои руки настойчиво расстегивают его рубашку, гладят плечи.
- Здесь… и сейчас, - произносит Глеб, – я чувствую его дыхание на своей коже.
Просто я знаю, что сейчас произойдет.
Сверкнет молния, и через несколько мгновений неистово взорвется гром. Мы не услышим, как, скрипнув, откроется дверь в аудиторию…
Дежа вю...
От этого раската грома вздрогнули и зазвенели оконные стекла. И через плечо склонившегося ко мне Глеба я увидела в дверном проеме силуэт.
Мне совсем не страшно. Я была готова.
Поклеп, нарочито громко шаркая ботинками по полу, по-хозяйски проходит на середину аудитории. Я чувствую, как Глеб вздрагивает всем телом, прежде чем резко повернуться. Потом обнимает меня одной рукой за плечи и решительно притягивает к себе.
И я не уберу его руки.
Поклеп говорит:
- Ну вот и всё! Попалась! Я долго ждал, пока ты снимешь свою висюльку...
Он злорадно бросает:
- Тебе не выкрутиться, Горгонова! - и презрительно сплевывает на пол пережеванный табак – эту мерзкую вонючую махорку. – Уж я-то постараюсь, чтобы тебя выперли отсюда. И никакой Сарданапал тебе не поможет, будь уверена.
За что он меня так ненавидит?..
Глеб делает решительный шаг вперед и уверенно поднимает свою тросточку:
- Только посмей к ней прикоснуться! - кричит он на Поклепа с пылом разъярённого мальчишки.
- Лучше бы отошел, молокосос! - еще громче отвечает ему Поклеп и на всякий случай выставляет вперед руку с кольцом.
Они кричат друг другу что-то ещё, но я уже не слышу. Может, потому что непрерывно гремит гром… Я бессильно опускаюсь на подоконник: волосы и блузка мгновенно промокают. Я чувствую, как по спине вниз скользят капли воды. Только вот холода совсем не ощущаю…
Хорошо, пусть так. Снова и снова жизнь втаптывает меня в грязь. Опять приводит к стене, и показывает, что вот он – тупик, и что выхода нет и не будет. Что я сама во всем виновата. Опять. И что мне нельзя любить…
Но вопреки всему – я буду. И я ни о чем не жалею.

Эпилог

Эпилог.

(Сарданапал)

Ранняя осень. Солнце ещё греет, но светит оно словно через туманную дымку, и свет его мягок. Если посмотреть наверх - удивительное сочетание пронзительно-голубого неба и золотой листвы деревьев. Безмятежное спокойствие.
Прошло тридцать лет, но сейчас кажется, что это было только вчера. И я снова стою на крыльце дома Медузии и снова чувствую, как невеселые мысли нестройным хороводом кружатся в голове. Я медлю несколько долгих минут, прежде чем постучать, и глубоко вдыхаю прогретый с терпкими нотками полыни воздух…
Я не смог замять это дело.
Как бы по-житейски ничтожны не были обвинения, выдвинутые против Медузии, формально они были весомы. И Поклеп раздул тогда из мухи слона. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я понимаю, что ничто не заставило бы Поклепа отказаться от своей навязчивой идеи. Иногда я думаю, что если бы в главном зале суда Магщества оказался его собственный сын, Поклеп с неистовством фанатика обрек бы и его на самую высшую меру наказания.
Медузии навсегда запретили преподавать, где бы то ни было. И, разумеется, она должна была покинуть Тибидохс. Ну и конечно же, никакой Лысой горы и прочих крупных магических поселков. Поклеп всё-таки добился своего.
Узнав вердикт судий, Медузия сразу же пришла ко мне. Она была сломлена, растоптана, и я боялся, что никогда не увижу ее прежней. Она спросила: как это – навсегда? Я сказал ей тогда, чтобы она не думала об этом. Просто потому что не знал, что еще сказать. Я предложил ей забыть, пока не думать об этом, ведь потом обязательно придет какое-нибудь решение. Жизнь не стоит на месте: сегодня это «навсегда» кажется ужасным, но когда просто живешь - изо дня в день – оно потихоньку отступает в сторону, теряет свою остроту…
И ведь, казалось бы, однажды все было в моих руках! Тем вечером, когда Медузия пришла ко мне, я должен был как-то остановить ее, что-то предпринять. Хотя бы пригрозить оглаской. Я же прекрасно представлял себе, что любовь, ровно как и ненависть, принимает в душе Медузии такие масштабы, что становится просто опасной. Что при всей своей кажущейся рассудительности она попросту теряет голову. Но я поддался непростительной слабости. В своем бесконечно наивном желании того, чтобы она была счастлива, я совершил ошибку…
А потом все так быстро и стремительно покатилось под откос, что изменить что-либо не представлялось возможным. Потому что это было бы все равно, что разрубить два уже сросшихся дерева: почти что равносильно тому, чтобы погубить обоих. И мне оставалось только с бессильным отчаяньем наблюдать за их с Бейбарсовым, что уж греха таить, красивым падением.
Глебу посчастливилось исчезнуть, отправившись на задание Магщества, а Медузия осталась совсем одна. Одна выдержала это разбирательство в суде. Все так же одна, под удивленными и осуждающими взглядами людей, с ледяным достоинством покинула Тибидохс. Я до сих пор помню, как шел рядом с ней через Большой зал, на улицу, чтобы она могла телепортировать. Она бесстрастно говорила мне, что будет замечательно, наконец, посвятить себя изучению нежити. И даже голос ее выражал живую заинтересованность, а на губах играла легкая улыбка, только глаза казались навек потухшими…
Потом вернулся Бейбарсов. Он порывался найти Медузию и уехать к ней – немедленно, сейчас! – но Ягге была обеспокоена его здоровьем. Упрямый мальчишка отмахивался от нее – эта пара царапин, что он получил при выполнении задания, еще больше укрепляла в нем уверенность в своей жертвенной любви. Даже тогда он, по сути, любовался собой – упивался страданиями, которые со стороны могли показаться действительно ужасными. И я даже не сомневаюсь, что все эти терзания были искренними, только вот… Шли дни, а он не исполнял всех брошенных в исступлении клятв, и становилось всё более очевидным, что он никуда не поедет.
Просто Глебу оказалась не нужна такая любовь: все эти страдания и буря страстей, и каждодневная жертва. Раньше это казалось ему романтичным и возвышенным, теперь – надо было ехать куда-то, надо было в одночасье бросить все, чем он жил раньше, и ринуться в неизведанное. Он оказался не готов, и, честно говоря, я не могу винить его. Мало кто на такое способен.
Бейбарсов испугался, спрятался – от этой разрывающей душу страсти. Он уехал к лопухоидам. Амбициозный, честолюбивый Бейбарсов, у которого наверняка имелись грандиозные планы на будущее, забился в серый и будничный мирок, сбежал от магии и от себя. Он работал и, думаю, до сих пор работает, каким-нибудь «магистром темной магии», творит простейшие привороты за сносные деньги. Он стал вершителем судеб, только на мелком, прямо-таки бытовом уровне…
Глеб женился в сорок пять, потому что все его друзья-лопухоиды давно уже обзавелись семьей, и оставаться холостым, должно быть, показалось ему попусту неприличным. Как это: маг, привороживший сотни убегающих мужей и жен, не может найти свое счастье в жизни? И Бейбарсов женился – на девушке много моложе себя, скромной глупенькой студентке, к которой он мог испытывать разве что отеческую привязанность.
Все в его жизни было направлено на то, чтобы больше никогда не испытать той страсти, которой он так неосторожно хлебнул в юности. Он понял, что хотеть чего-то слишком – это неразумно и опасно. И перестал хотеть вообще. Жизнь сломала ему крылья, и он предпочел бежать и прятаться. Может быть, тогда это был единственно возможный выбор… Может быть...
Хотел бы я, чтобы все сложилось иначе?.. Конечно. Несмотря на то, что роптать на судьбу – это верх человеческой глупости, тем не менее - да. Я бы хотел, чтобы они скрылись, исчезли, чтобы появится где-нибудь на другом конце земли и быть счастливыми.
Но все случилось так, как должно было случиться. И теперь поздно о чем-либо сожалеть…
Собравшись с мыслями, я стучу в дверь – ладонь касается сухого, насквозь прогретого солнцем дерева. Ласковый ветерок треплет ярко-рыжие бархотки, высаженные в длинный ящик, поставленный на перила. Я слышу легкие шаги. Медузия настежь распахивает дверь.
Она ничуть не изменилась. Она улыбается мне, и ветер развевает ее рыжие, а на солнце почти красные волосы. Время вернуло ее некогда опустевшим глазам знакомые солнечные искорки.
- Доброе утро, - просто говорит она, и я знаю, что это не формальное приветствие, а именно то, что она хотела сказать.
И сейчас, больше чем когда либо, я верю: все еще будет.

КОНЕЦ.