Паладины

Глава 1

Название: Паладины. Крестовый поход.
Фандом: ориджинал
Автор: Almond
Бета: Сара Хагерзак
Рейтинг: PG
Тип: джен
Герои: Ян Лайм, Джошуа Джон Варан, Клайв Сомерсет, Мира Розенберг, Александр Сервантес
Жанр: фэнтези /приключения
Описание: Альтернативная реальность, наши дни. В Эдинбургском Университете на временном факультете, где готовят Паладинов — путешественников во времени, — происходит загадочное убийство молодого монаха-рыцаря, случайно перенесшегося из древней Антиохии в будущее. Группа студентов во главе с новичком-профессором берется за расследование…
Примечание: написано на фикатон на HogwartsNet для Королевы.
Заявка: Ориджинал про новое поколение — раскованное, не признающее "так принято" и "так надо", которое ломает устоявшиеся стереотипы. Рейтинг не выше R, никакого слэша. Компания старшеклассников разыгрывает (на манер близнецов Уизли) всех подряд, спорит со взрослыми до хрипоты и... (на усмотрение автора). Жанр — юмор.
Цитата: "Совсем не обязательно называть меня «сэр», профессор".
Отказ: Все мое. Разве что вкусняшку «Совсем не обязательно назвать меня «сэр», профессор» отдаем с благодарностями Дж.К. Роулинг.

Оказывается, творить историю легко. История — это то, что написано в книжках. Все очень просто.
Т. Пратчетт

А этот профессор ничего…
К такому выводу Ян пришел как-то враз, внезапно и озарению подобно, словно какой-нибудь Ньютон с его законами механики. Потому что думать о ком-то из профессоров не абстрактно, как о бесконечно далекой от Яна личности, лишь по ошибке и ненадолго полагающей, что может чему-либо научить, — это было ново и необычно. Настолько ново и необычно, что Ян поделился этим открытием с Джошуа Джоном.
Джошуа Джон Варан был таким же студентом Эдинбургского Университета, так же учился на самом престижном — Временном — факультете и готовился стать паладином — специалистом по прыжкам во времени. И о нем так же, как о Яне, можно было сказать, что все вышеперечисленное являлось в его случае ошибкой природой, чудом, нелепым стечением обстоятельств. Но в отличие от Яна Лайма… впрочем, это было кардинальное отличие и о нем стоит сказать отдельно. Постоянное присутствие карманных денег. Это отличало Джошуа Джона, крепкого высокого парня с легкомысленным изумрудом в ухе, от всех остальных. А еще у Джошуа Джона всегда можно было узнать, где и почем раздают самый жирный пудинг и не одолжит ли он пять долларов на покупку до следующего денежного перевода из дома. Как вы понимаете, Джошуа Джон был незаменимым человеком.
— Ты о Сервантесе? — уточнил Джошуа Джон, удаляя последнее напоминание из своего телефона.
Когда он это делал, Ян чувствовал себя немного в своей тарелке. Всегда могло случиться так, что именно в сегодняшний список важных дел, таких как — найти должника, взыскать с должника, отлупить должника, Джошуа Джон внесет и его. Что рано или поздно произойдет неминуемо, но Ян всегда был оптимистом.
— Ага. Профессор Александр Сервантес, историк, специалист по Крестовым походам, — отозвался Ян, развалившись на стуле и щурясь на зимнее солнце, лениво заглядывавшее в Университетскую оранжерею. В оранжерее студентам полагалось проводить время после обеда, готовя доклады и рефераты, а также отдыхая перед вечерними практическими занятиями, такими как Прыжки, к примеру. Ими на временном факультете прозвались кратковременные путешествия во времени — по заданному маршруту, под чутким руководством преподавателей и, конечно, с кучей ограничений, чтобы, не дай Бог, не преступить главное правило любого, кто вознамериться пересечь Время, правило, гласящее, что ход событий нарушать нельзя. — Он нас на следующем тестировании рубить не станет, это точно.
— И с чего ты взял? — протянул Джошуа Джон. — А откуда он, из Испании?
— Да впечатление адекватного человека он производит, вот с чего. Уж я-то понимаю, — Ян многозначительно постукал себя по носу. — Знаешь, как бывает — приходит профессор на новое место, начинает порядки узнавать, знакомиться, ну и завоевывать авторитет ему надо, конечно, вот он и отрывается на студентах, спрашивает по всей строгости, чтобы, получается, себя поставить. А профессору Сервантесу это без нужды. Он когда велосипед свой у нас припарковывал, кроссовки на туфли поменял, я сам видел. И у него татуировка. И он нормально разговаривает. Наш человек, в общем.
— Ян, влюбился, что ли? — фыркнула подошедшая Мира Розенберг и скинула его ноги со второго стула, чтобы сесть самой: — А почему «Сервантес»? Из Испании к нам прибыл?
Ян лениво рассматривал Миру сквозь полуопущенные ресницы. Мира Розенберг — милая скромная девушка. На первый взгляд. За обманчивое впечатление нужно было благодарить пухлые щечки и большие глаза. Мира сама не знала, почему ее держат в группе Паладинов и как не исключили еще под каким-нибудь благовидным предлогом. Ее Прыжки всегда отличались нестабильностью в первую очередь из-за нестабильности самого характера Миры — почему-то в минуту опасности (а Прыжки всегда сопровождались риском) Мира, грубо говоря, слетала с тормозов, действуя безрассудно, бесстрашно и еще много чего «без», ставя всю операцию на грань срыва. Профессора за головы хватались.
— Откуда я знаю? — наконец проворчал он. — На испанца не похож, блондин ведь блондинистый. Может быть, папа у него был испанцем, а сам в маму пошел. Мне сынок госпожи Пралин похвастался, что он у них остановился.
— Тише ты, вон он рядом! — прошипела Мира.
Ян повернул голову и растянул губы в улыбке, реагируя на несколько растерянный взгляд Кристиана Пралина. Кристиану, рахитичному и скучному малому, было все двадцать семь лет, однако он до сих пор оставался под крылышком у мамочки и чувствовал себя там комфортно. Кристиан учился в аспирантуре, писал какую-то научную работу и подрабатывал лаборантом, а иногда и сторожем, на временном факультете. Яну он не сказать, чтобы не нравился… вообще Кристиан был абсолютно безвредным, добрым парнем, только ужасно занудным, и если занудство и можно было назвать худшим недостатком, то, по мнению Яна, Кристиан прочно удерживал пальму первенства.
Кристиан было поднялся, не вполне уверенный, что улыбку Яна можно воспринять как знак подойти, однако Ян быстро отвел глаза, и Кристиан, вздохнув, вновь уставился в книгу.
— Он, наверное, там со скуки помрет…
— Кто?
Клайв Сомерсет, последний член их не самой последней в Университете, но определенно самой непутевой компании, кинул сумку на пол и растянулся рядом, под кроной апельсинового дерева. Блаженно закрыл глаза. «История Искусств боевых и отягощающих оные Суровых Реалий» порядком утомила Клайва, наскучила ему, надоела. Тут нужно сказать, что подобными словами можно было охарактеризовать его отношение абсолютно ко всем предметам. Куда интереснее ему казались те короткие, относительно спокойные моменты, которые нет-нет, но случались во время Прыжков, когда он мог наблюдать за людьми. И Клайв был счастлив, что все еще учится на временном факультете, ведь часы нудных, никому не нужных лекций порой вознаграждались чудесными минутами общения с давно умершими людьми. Ростом Клайв не вышел, особую мышечную массу не нарастил, но неизменно нравился девушкам — он обладал нежной внешностью, этим и привлекал. А добрый характер был дополнительным очком в его пользу.
— Новый профессор. Сервантес, — сказал Джошуа Джон. — Что на паре было? По искусствам этим сегодня прыгать будем?
— Вам бы иногда лекции посещать… — Клайв рассеянно улыбался, вглядываясь в апельсиновую листву. — Не знаю. Сегодня Прыжков, наверное, вообще не будет.
— Почему? — удивилась Мира.
— Там убили кого-то.
Все застыли. Улыбка Клайва стала шире.
— Какого-то студента. Профессор Сервантес обнаружил труп. На велосипедной стоянке, кажется. Всем велено собраться в Холле. Сейчас объявят.
И в подтверждение его слов в оранжерее ожили динамики, а скрипучий голос профессора Парада, лектора Эдинбургского Университета, действительно объявил:
— Через двадцать минут всем преподавателям и студентам собраться в Холле. Явка обязательна.
Ян свалился со стула
— О боже… — прошептала Мира, растерянно оглядываясь на Джошуа Джона, который в ответ пожал плечами. Студенты вокруг напоминали растревоженный улей — если Парад объявляет общее собрание, то только по поводу хорошей взбучки. Об убийстве, похоже, никто еще не знал.
Ян со все возрастающим тошнотворным чувством неуверенности всматривался в Клайва.
— Но кого убили, Клайв?
Тот ответил не сразу.
— Я же говорю — не знаю. Но… ребята, мне кажется, это тот парень, которого профессор Сервантес притащил за собой из второго Прыжка.
— О боже… — повторила Мира и прижала ладони к груди.
— Типа того, — согласился Клайв, не переставая улыбаться и глядеть прямо перед собой, на ажурную сеть листьев апельсина.
И Ян понял, что было неправильно и отчего эта неправильность шомполом ввинчивалась в мозжечок.
На пальцах Клайва влажно поблескивала кровь. И они дрожали. И он пачкал ими сочную траву.
— Что произошло, Клайв? — пробормотал он.

***
Александр Сервантес порядком удивился, когда группка студентов стремительно и довольно-таки нагло перехватила его и увела в одно из многочисленных разбросанных вокруг Университета кафе. Он наконец-то освободился, или его наконец-то освободили, и уже предвкушал вечерний кофе с шоколадками, чтобы в спокойной обстановке поразмыслить над смертью бедного парня, а тут эти студенты… Любители сплетен, куда же от них денешься…
Александр Сервантес не то чтобы не любил общение с молодежью… просто всего должно быть в меру. Это было его главным принципом. Умеренность во всем. Он считал, что только так сможет замаскировать свой мягкий, лояльный характер и снискать уважение окружающих, которое обычно для обладателей данного характера становилось штукой чисто умозрительной, метафизической и несуществующей. Профессор искренне надеялся, что его несколько прохладное отношение ко всему на свете, отношение, выработанное посредством долгих тренировок, жизненного опыта и накопленного с годами цинизма, когда-нибудь да облегчит ему жизнь. Пока у него что-то не получалось.
Вот и теперь. Заманчивое предложение захолустного Университета занять должность профессора истории было в его положении действительно заманчивым, где-то даже спасительным, учитывая то, что он остался без средств к существованию, без планов на будущее, без друзей — фигурально выражаясь, нагим и беспомощным… Надо же было случиться, что на последнем этапе засранец Карл напортачил, струхнул и напортачил, провалил всю операцию к чертовой матери, и временные ворота закрылись, и камень, Скунский камень, раскололся, и они так и не закончили то, к чему столько времени шли… Заманчивое предложение Эдинбургского Университета буквально за шкирку вытянуло профессора из пропасти отчаяния, куда он благополучно рухнул после всего этого. А Карл вышел сухим из воды. Для Карла это обычное дело.
Профессору, конечно, больше по душе было бы место в Абердинском, или в Смоленском, или в Атлантском Университете, крупнейших в мире. И, без ложной скромности будет сказано, он вполне мог бы на это претендовать как лучший специалист в своей области, но… Правильно, это «но» в ясной форме велело ему поумерить амбиции. Хорошо хоть Эдинбург. Мог бы вообще в Гарвард или Оксфорд какой-нибудь пойти преподавать. Нужда бы заставила — пошел бы и не пискнул.
И все вышло удачно. Профессор по приезде в маленький городок с узкими улочками, с трогательными мостовыми — ведь нигде в мире не сохранились! — с домами, словно выглянувшими из сказки, и возвышавшимся над всем этим пряничным великолепием Эдинбургским замком, устроился на съемную квартиру к госпоже Пралин, очень почтенной пожилой даме, и сразу же отправился на экскурсию, в ходе которой убедился, что все и вправду сложилось удачно. Университет располагался в низине, Эдинбургский замок — на холме, они чудно друг друга дополняли, а старый граф — владелец Эдинбурга и лектор Университета, оказавшиеся родными братьями, вполне мирно соседствовали друг с другом, и городок мог спокойно гордиться этими двумя своими достопримечательностями, не опасаясь их соперничества и козней. Профессор даже отобедал у графа, где был встречен очень радушно.
Временной факультет, на котором профессор должен был читать большую часть лекций и где располагалась его кафедра, поначалу ему не понравился. Нет, «не понравился» — это слишком сильное определение. Скажем, факультет, специализацией которого были путешествия во времени, его озадачил. Несмотря на пышное название и, казалось, открывавшиеся возможности, все путешествия сводились к чрезвычайно кратким Прыжкам по заданной траектории, когда у путешествующего имелась возможность только наблюдать — он был не в состоянии управлять своим телом, так как настоящее прочно удерживало нити его сознания. Так профессор понял со слов профессора Листа, главного специалиста по временной практике или Прыжкам, и профессору пришлось с этим «так» смириться, несмотря на свои вновь вспыхнувшие надежды.
И путешественник к тому же испытывал колоссальные нагрузки, не только физические, но и психологические. Похоже на давние, зашедшие в тупик, попытки человека освоить космическое пространство — их, помнится, задушили в зародыше как раз из-за непомерных нагрузок на человеческий организм. По крайней мере, в официальной версии ссылались на это. А вот на временном факультете Эдинбургского Университета, выходит, не обращали внимания и продолжали проводить свои узкоспециализированные испытания и готовить Паладинов — путешественников во времени. Испытателей-самоубийц. В общем, профессор не проникся духом энтузиазма, толкавшим временной факультет на тяготы ради каких-то там Прыжков, которые и путешествиями, по мнению профессора, назвать нельзя было — так, подглядывания, не больше. То ли дело Скунский камень, позволяющий шагнуть в любую эпоху: во времена королей, на холм Дансинан… но что теперь жалеть. Камень утрачен навсегда.
С таким вот скептическим настроением профессор совершил свой первый Прыжок через неделю после того, как начал вести занятия. Предполагалось, что профессора обязаны прыгать вместе со своей группой. Сервантес собирался еще высказаться по поводу этого на учительском совете.
Они попали в Брюссель во времена Баварского герцогства. Целых пять минут стояли в толпе зевак у собора Иоанна Крестителя и наблюдали за мастерами, устанавливавшими Гентский алтарь, за Яном ван Эйком, угрюмо внимавшему представительному канонику, потом их выдернуло обратно, и даже нельзя было понять, заметил ли их кто-то. Но профессор в результате твердо решил, что стоит. Стоит рисковать, мучиться после головной болью, тошнотой и тотальной дезорганизированностью из-за непонимания организма — он еще здесь, или уже там, ради ничтожных, неуловимых моментов, что зовутся путешествиями во времени. Ради возможности увидеть собственными глазами, услышать и почувствовать другое время, побывать там, где тебе по всем правилам быть не полагается.
Во второй раз профессор вернулся в настоящее со спутником.
Они, он и его группа, в которой были и Ян, и Клайв, и Джошуа Джон, и Мира прыгнули в тысяча девяносто седьмой год на центральную площадь Антиохии. Они как раз прошли на уроках первый Крестовый поход. Побыли в Антиохии меньше минуты. Как этот юноша, совсем юный монах в оборванной, грязной сутане, умудрился обнять ноги, буквально вцепиться в профессора? Как он умудрился разорвать временной круг? Почему бросился именно к ним? К соответствующей экипировке и антуражу на временном факультете относились серьезно, следили за соответствием одежды, причесок и оружия Паладинов очень тщательно, так что в этом вопросе накладок случиться не должно было. Но оборванец выбрал именно их… впрочем, это как раз доказывает, что с соответствием времени все было нормально. Паренек прыгнул вместе с ними, оказался в настоящем, а для него — в будущем, и за него крепко взялись, потому что понять, как произошел этот инцидент, никто так и не смог.
А теперь он умер. Спустя неделю как очутился здесь. Причем его именно убили, в этом сомнений не возникало. Почему? Редко когда обезглавливание относится к естественным причинам смерти.
Профессор хмуро взирал на лица окруживших его ребят. Мира Розенберг (приятная девушка, кругленькая), проныра Джошуа Джон Варан, Ян Лайм и этот довольно неприятный тип, как же его… Сомерсет. Клайв Сомерсет, точно. И что им всем нужно? Ну, если жаждут пикантных новостей об убийстве…
— Профессор, что вы намерены делать?
Он опешил.
— Простите?
— Как вы собираетесь расследовать убийство? — нетерпеливо переспросила Мира.
— А я собираюсь?
— Бросьте, профессор, все только об этом и говорят, — Ян наклонился через весь столик, уставленный с ходу заказанными креманками с мороженым и консервированными персиками, чтобы, как ему казалось, стать ближе к профессору еще и по духу. Профессору это совсем не понравилось. — Вы же подозреваемый номер один. С вашей стороны было бы бессовестно взять и не расследовать убийство.
— Почему это я подозревае… — возмутился было профессор, и тут до него дошло. — А, — мрачно изрек он.
— Вы нашли труп, — вторя его мыслям, кивнул Ян. — Всем известно — тот, кто обнаруживает убиенного, чаще всего убивец и есть.
— Было бы неплохо, чтобы о вас так не думали, правда? — подмигнул Джошуа Джон.
— Вы должны обелить себя, — торжественно объявила Мира.
— И вам тем более пора приступить к расследованию, если вы все же прикончили того бедолагу. Чтобы быть в курсе дела, — добавил Клайв.
Профессор хмуро внимал всему этому. Дети. Дети! Дети. В точности отображают мнение толпы. А коли так — все вокруг считают его убийцей. Ну, или многие. Профессор Сервантес привел с собой монаха из прошлого, который изъяснялся только на латыни, очень робко относился к местному пиву и до смерти достал университетского садовника тем, что каждую ночь пробирался спать на его газон. Профессор нехотя отогнал от себя видение горбатого Мака, отсекающего парню голову садовыми ножницами. В целом, монах был безобидным дуралеем, и кому он мог помешать — уму не постижимо. И неделя — довольно малый срок, если уж говорить о помехах, чтобы нажить себе смертельного врага. И опять же — юноша ни с кем даже толком познакомиться не успел. Кроме как с профессором Сервантесом. Вот-вот. Путь мышления толпы выявить не составляло труда. Люди станут шептаться за спинами, а потом в один прекрасный день явятся типы в форме и начнут задавать профессору неприятные вопросы…
— Хорошо, убедили, — подытожил профессор. — Допустим, в свободное от работы время я и в самом деле захочу проявить гражданскую сознательность и помочь официальному — я особо это подчеркиваю — официальному следствию. Допустим. Но вам-то, ребята, какое до всего этого дело?
Мира открыла рот, но Ян ее перебил:
— Мы хотим помочь.
— Как интересно.
— Этот монах… он ведь был почти наш ровесник, — зыркнув на Миру, недоуменно-обидчиво выпятившую губу, проговорил Ян. — Это ужасно — то, что с ним произошло. Непременно нужно выяснить, кто это сделал.
Профессор молчал, внимательно вглядываясь в их лица.
— Почему вы не хотите подождать итогов официального расследования? На вид, полиция графа знает свое дело, — спросил он.
— Мы не верим официальному расследованию, — спокойно ответил Клайв.
Мира начала нервно ковырять ложечкой персики. За соседним столиком Кристиан Пралин отставил чашку и подозвал официантку.
— Почему?
Они молчали. Напряжение в воздухе стало почти осязаемым.
Так… Профессор сузил глаза.
Персик Миры шлепнулся на мраморный пол.
— Потому что считаем, что его убили пришельцы из прошлого! — выпалил Ян.
«Боже…»
Профессор стянул с шеи салфетку, откинулся на стуле и серьезно посмотрел на ребят:
— Рассказывайте.

***
Стефан Блуа, младший сын графа Блуа, владельца Эдинбургского замка, что на Замковой скале в суровой Каталонии, всегда знал, что его поприще — служить Господу. Мирская жизнь полна соблазнов, соблазны поджидают слабого человека повсюду, и от них некуда деться. От них не спрячешься ни на поле боя, ни в пустыне, ни в многолюдном монастыре. Напротив, подвижничество, сознательное отречение от мира, когда слабый человек взваливает на себя тяжкое бремя сознательного избегания соблазнов, еще больше способствует буре страстей духовных, чьих сладострастных голосов и не слышишь в обычной мирской жизни за заботами да хлопотами. Но стоит только решить противиться соблазнам и скверне земной, как их прелесть начинает душить с удвоенной, а то и с утроенной силой.
В монастырях особливо страшно. Среди высоких холодных стен, неустанных трудов, суровых речей настоятеля и лиц братьев, думы о соблазнах снедают постоянно. Отсутствие праздности должно было бы избавлять от греховных мыслей, но для Стефана Блуа получилось наоборот — чем скуднее на события, а значит, невиннее, была его жизнь, тем сильнее алкалось ему греха.
Но что же служение Господу? Как же надежды на спасение души? Он помнил, что в детстве, слушая прекрасные, проникающие в душу и бесхитростно воцарявшиеся там хоралы в церкви, он представлял, что ангелы — несомненно, это пели ангелы, а не мальчики-певчие под руководством слепого безобразного старика Агафена, — воспевают его, Стефана, приход в Царство Небесное, под ласковую руку Господа. Но чем больше он старался достичь этого Царствия теперь, когда ему исполнилось пятнадцать, тем дальше оно от него становилось. Недоступнее, недосягаемее… желаннее.
Потому когда настоятель монастыря объявил однажды, что папа Урбан II на Клермонском соборе в Оверни собирает воинов Христовых, дабы освободить Святой град от владычества неверных, Стефан с радостью вступил в ряды добровольцев. Он понял, что Господь предоставил ему еще один шанс, шанс искупить грехи, отринуть мирское и стать ближе к Всевышнему… вступить в Царство Небесное. Стефан должен стать рыцарем Господа и огнем и мечом доказать свое право, отвоевав Гроб Господень и Святую Землю. Когда Стефан услышал, что папа Урбан II пообещал всем рыцарям, отправившимся в первый Крестовый поход, отпущение грехов и непременное попадание такого рыцаря в рай, если он сложит голову за Христа, он еще больше убедился в верности своего выбора.
Отец его клял. Долго бранил за безрассудство и сыновью бессердечность, уговаривал, умолял отказаться от участия в походе, предлагал даже выделить на святое дело солидную сумму, откупные, как он ее называл, лишь бы сын остался на родине, уверяя, что и откупные спасут его душу, раз папа так в своей булле указал. Но Стефан был непреклонен. Пришил к плащу белый суконный крест, получил благословение настоятеля и пешком отправился в путь. А когда достиг Лондона, узнал, что сердце отца смягчилось — в порту его ждали снаряжение, конь, провизия и отцовское благословение.
Так Стефан Блуа встал под белое Христово знамя с отчаянно-горячим сердцем, отчаянно-чистыми руками и отчаянно-прекрасными мыслями. Сам Господь не сумел бы его спасти.

***
Светила полная луна, прочерчивая на влажных мостовых древнего Эдинбурга болезненно-бледные дорожки, которые, словно воины призрачной армии, рассыпались во все стороны, устремляясь к водостокам и бордюрам, чтобы исчезнуть во тьме. А Ян, Клайв и Джошуа Джон, укрытые здоровенными рыбацкими плащами, перебежками продвигались по спящему городу к корпусу временного факультета.
Кто-то когда-то решил, что игры со временем, которые неизвестно чем чреваты, лучше играть подальше от административного состава Университета, и теперь здание временного факультета возвышалось в отдалении от главного корпуса и составляло пару химическому факультету, традиционно располагавшемуся подальше от остальных.
— Мне даже страшно представить, что они будут без нас делать, — заявил Джошуа Джон.
Клайв хмыкнул, а Ян поинтересовался:
— А ты там остаться намерен, что ли?
— Нет, конечно, но кто знает, сколько здесь времени пройдет.
— А, вот-вот, — поддакнул Ян. — Мы там, может быть, только перекурить успеем, вернемся — а здесь — бац! — уже одни руины, тысячелетия прошли. Или наоборот — мы там почетными рыцарями станем, или как они зовутся, а здесь никто чихнуть не успеет.
— Но как мы скажем профессору?
— Что скажем, Клайв?
— Что после того, как появился этот парень-монах, мы стали носиться в прошлое, словно к себе домой. Что нарушаем кучу университетских, моральных и парочку уголовных правил, прыгая в прошлое каждую ночь. Ведь вы понимаете, развевынепонимаете, Прыжок — это адский труд, священнодействие, пусть одно с другим и несовместимо, и даже подумать нельзя, что кто-то — например, недоученный Паладин, — пакостнически шмыгает во времени туда-сюда.
— Как нефиг делать, — поправил его Ян.
— Как нефиг делать.
— Да-да, Клайв. Представляю, как удивится весь преподавательский состав во главе с Парадом, когда узнает, что трое лузеров и халявщиков, и когда я говорю «трое», я не хочу обидеть нашу Миру, просто она одна может заменить нас троих в этих определениях, запросто так делают то, что они выставляют Колоссальным Успехом. Им же еще нужно обеспечить себе финансирование. Вот только профессору совсем не обязательно знать о наших делах, правда? Это я к тому, что он, конечно, мировой мужик и в расследование втянулся, все дела, но ведь ему не обязательно знать все? — Джошуа Джон подмигнул Яну, который в ответ раздраженно мотнул головой.
Клайв сделал вид, что задумался над вопросом.
— Ты имеешь в виду то, что появилось на моем запястье?
— Слушай, Клайв, клевый крест!
— Ага, себе не хочешь?
— Мы почти пришли, — оборвал их Ян.
Притихли. Вскоре перед ними выросла громада временного корпуса, создатели которого не пожалели времени и энтузиазма, чтобы воплотить в камне… «Что-то большое», — сказали этим создателям, — «что-то очень большое, очень-очень большое. Сплошь из стекла и проводов. И побольше». В общем, создатели здорово постарались.
Джошуа Джон при входе в корпус всегда испытывал жгучее желание посчитать, сколько пятифунтовых стеклянных кошек, самых ходовых эдинбургских сувениров, можно будет смастерить, если отломать от здания хотя бы парочку дверей. Он даже пробовал заняться этим на досуге, однако его постоянно что-то отвлекало, и он забросил свои попытки, а ведь жгучее желание осталось… он остановился, прикрыл глаза и забормотал себе под нос вычисления. Его лицо осветилось счастливой улыбкой.
— Что, поплохело? — участливо спросил Ян, толкая его в бок.
Он и Клайв прошли мимо, заносчиво кивнули подменявшему сторожа Кристиану Пралину, который в ответ захрапел громче, двинулись вдоль коридора в подземелья, где традиционно проводились испытания со временем, путешествия туда-и-обратно, бестолковые подглядывания, по определению профессора Сервантеса. Одним словом, Прыжки. Почему-то прыгать на башне или на мансардах факультета, которые казались самыми логичными и приятными для прыжков местами, конечно, никому в голову не пришло, и Ян не раз задумывался, не есть ли это признак преступности Прыжков, коли свершались они вдали от глаз людских в подвалах да погребах.
— Как вы думаете, сегодня удастся? — спросил догнавший их Джошуа Джон.
— Без понятия. Вроде как мы совсем близко к разгадке, вот только бы…
— Только бы наш Боэмунд все не испортил, ты прав, Клайв. Уж больно он воинственный, — передернулся Ян.
Вторую неделю они прыгают в прошлое, в рассыпавшийся в труху, судя не только по книгам, но и по скудности воспоминаний, IX век. Ян выкрал из лабораторной временного факультета дисковые накопители, ровно три штуки, на которых было записано направление их Прыжков — август тысяча девяносто седьмого года, Антиохия. Прыгают, потому что только в тогда могут отправляться без всяких трудов и нагрузок, какими обычно сопровождаются Прыжки. Прыгают, потому что, вопреки строжайшим запретам преподавателей, свели близкое знакомство с монахом, которого невольно выдернул из прошлого профессор Сервантес. Прыгают, потому что хотели довести до конца то, что этот монах им поручил…
Вот только дело оказалось сложным. Очень. И Боэмунд Тарентский, суровый воитель за веру Христову, здорово этому делу мешает. Если уж в сегодняшний Прыжок не удастся заставить его, как мило выразился профессор Сервантес, «склониться к сотрудничеству», придется пойти на крайние меры, и будь что…
— Вот только бы вдобавок прекрасная Элеонора снова проплыла в своем паланкине мимо кое-каких окон… — подковырнул Джошуа Джон.
Даже в подземельном мраке стало видно, как вспыхнул Ян.
Он ведь так и не узнал ее имя. Как же Джошуа Джон…
— И улыбнулась благосклонно кое-какому студенту, рядящемуся под рыцаря…
— Заткнись.
Она бросила на него один единственный взгляд, может быть, даже не на него, просто посмотрела в его сторону, но сердце Яна тут же рухнуло вниз, и, кажется, до сих пор не собирается возвращаться обратно. Она, загадочная, сплошь укрытая шелками и батистом, и оттого еще более красивая, вошла в лавку, где трое бравых студентов-лжерыцарей допрашивали с пристрастием владельца, и сразу же завладела всеобщим вниманием, затмила на минутку мир, выказывая просто и понятно, что она намного мира важнее. Она казалась королевой, и вероятно, ею и была, чем черт не шутит, а Ян… Ян потом тоскливо вопрошал неизвестно кого, почему она не оставалась в лавке чуть-чуть подольше… ведь тогда у него непременно вышло бы заговорить с ней… хоть о чем-нибудь, хоть о пустяках, но заговорить. Узнать, когда он сможет увидеть ее еще раз.
— Ян! Ян, ну давай, просыпайся уже, а? Иди первым.
Ян очнулся. Проморгался, широко улыбнулся прямо в лицо возмущенному Джошуа Джону и взял протянутый Клайвом диск, а вернее, пояс с серебряной пряжкой, в которую умельцами временного факультета был встроен диск с направлением Прыжка. Время и место направления можно было определить по уникальной схеме на внешней стороне пряжки, которую, как говорилось в инструкции по применению, «любой абориген по простоте душевной примет за диковинный узор». Затем подпоясался, снял рыбацкий плащ и открыл дверь в испытательный отсек.
Главной особенностью испытательного отсека была его ненужность. В принципе, отправляться в путешествие во времени можно было откуда угодно, и Ян не переставал выкрикивать это на уроках, зарабатывая замечания, нагоняи и неуды. Однако по настоятельной рекомендации руководства, которое, как известно, платит, а значит, заказывает музыку, прыгать позволялось только из испытательного отсека, оборудованного специальными кабинками, системой безопасности, наглядными стендами, микровентилированием и прочими излишествами, о которых можно и не упоминать, ибо практического смысла в них было не больше, чем в букваре для рыб.
Однако после инцидента с прибытием из прошлого юного рыцаря-монаха Стефана Блуа лектор Парад распорядился установить на дисках с направлением блок, чтобы прыгать откуда-то окромя отсека стало действительно невозможно. На всякий случай.
Ян шмыгнул в кабину, замок которой предварительно подпилил, и плотно закрыл за собой дверь, ограждаясь от ухмыляющихся физиономий Джошуа Джона и Клайва.
На секунду его посетило смутное чувство, что, может быть, нехорошо так откровенно радоваться тому, что он снова прыгнул и снова легко… но потом легкое покалывание на кончиках пальцев обозначило конец путешествия, и Ян благополучно перестал маяться ерундой, шагнув вперед, навстречу Прошлому. Даже поверить трудно — Прыжки, сам их процесс, стали штукой насквозь незначительной, легкой, почти приятной. Можно было не заметить его, если сжать пальцы в кулак. Рассказать бы кому, да нельзя…
Он стоял посреди шумной толпы у входа в латанную-перелатанную палатку, которая стабильно играла роль временного портала всех Прыжков, как наименее возбуждающая, по мнению разработчиков, подозрения конструкция. Антиохия-на-Оронте, колыбель христианского богословия. Здесь юный Стефан Блуа бросился следом за пришельцем из будущего, профессором Сервантесом, бог весть по каким причинам подумав, что профессор ему поможет, что в потрепанной походной палатке, куда тот зашел вслед за странно оживленными молодыми рыцарями, он найдет помощь. Быть может, лицо профессора показалось ему знакомым, или выражение его отличалось от других лиц уж очень сильно… В любом случае, Стефан Блуа, потерянный, отчаявшийся Стефан Блуа, последовал за ним. И был потрясен дальнейшим. Стоило ему броситься профессору в ноги… нет, неверно. Стоило ему… произошло что-то иное. Профессор держался за пряжку своего ремня, остальные рыцари делали то же самое, а Блуа… да, он чуть не сшиб профессора с ног, пряжка еще оцарапала ему шею, а потом… потом, одному Богу известно как, он оказался в помещении, полном прозрачного камня и твердых веревок, какие-то люди в ужасных одеждах окружили его, стали сыпать вопросами на невнятном языке. И самое невразумительное — рыцари, эти мальчишки и юные леди, начали хихикать над ним, как только им стало лучше. Болезненные какие-то сплошь — вот вышли из круглой комнатки и побежали сразу вытошниться, словно наелись египетской острой вермишели. А профессор был очень зол, кричал на него, слова не давал вымолвить… Как накричался, правда, стал слова уже вытягивать, только Блуа человек гордый, не позволит, чтобы кто ни попадя на него кричал, и ничего не сказал. Хотя профессор и начал говорить на понятном языке, сначала на английском, потом на латыни.
Блуа надеялся найти спасение… Он кинулся за помощью к первому попавшемуся человеку, посчитав, что тому можно довериться. А очутился неизвестно где. Если не гневить Господа, можно сказать, что он получил то, что хотел. Здесь он в безопасности.
Ошибочные эти мысли Стефана Блуа были известны Яну, Клайву, Мире и Джошуа Джону, которые быстро нашли с ним общий язык, навещая его в закрытой для посещений лаборатории испытательного отсека, куда Стефана поместили «для выяснения обстоятельств». В отличие от остальных Паладинов, компания сразу связала облегчение процесса Прыжка с появлением Стефана, к тому же он был им любопытен. Не в последнюю очередь из-за запрета на контакты с ним. Компания давно и прочно держала первые позиции в нарушении университетских запретов.
С ними Стефан переставал дурачиться и сыпать цитатами на латыни, а объяснялся на староанглийском, не вполне понятном, но по крайней мере узнаваемом. Так что ребята довольно скоро узнали о всех горестях, постигших пылкого стяжателя на тернистом пути к Царству Небесному…

***
Впервые этот сон Стефану приснился в ночь накануне Праздника Луга на вторую неделю похода к Святой земле. Багровые тучи с черной свинцовой опушкой неслись по страшному небу, колючий ветер раздирал их в клочья, а по голой земле бежали и бежали трещины, будто земля не выдерживала веса неба и распадалась в небытие. Сон стал преследовать Стефана с бесовской настойчивостью, подкарауливал его даже днем, если Стефан, измученный им ночью, прикрывал глаза, чтобы хоть немножко подремать. Сон прочно прибирал его к рукам.
Когда их отряд подошел к Константинополю и разместился на привал, дабы дождаться епископа Адемара Монтейльского, которого папа Урбан II назначил своим легатом и духовным предводителем всех крестоносцев, и Стефан, как и остальные, получил возможность праздно шататься по городу, бездельничать и наслаждаться скукой, сон стал буйствовать вовсю. Не проходило ночи, чтобы Стефан не просыпался с колотящимся сердцем, а потом долго не мог заснуть, снедаемый странной тоской. Сон только этим и занимался, что заставлял тосковать. Вроде бы Стефан о чем-то забыл, о том, что должен был сделать что-то важное. Неправильное чувство вселял этот сон, неправильное и бесконечно тоскливое. Стефан был бледен и слаб, перестал есть, стал натыкаться на стены, и когда Боэмунд Тарентский, в котором Стефан нашел друга и покровителя, отправил его в лазарет, окончательно решил, что это ему наказание за грехи. Ведь сон все не отступал, и Стефан совсем было отчаялся. Однако спасение было в том, чтобы перестать страшиться этого сна, а напротив — пожелать… вернее, не желать прогонять его. Стефану вдруг захотелось узнать — а что дальше? Что будет, когда земля прогнется под багрово-черным небом, рассыплется в пыль, не останется ничего, только небо… что будет? И когда Стефан однажды ночью позволил сну расползтись по его подсознанию, он увидел следующее: вспыхнул пожар, огонь охватил все небо, и явился Змей, которого, ему, Стефану, суждено было истребить. Откуда пришло это знание, он не понимал, но оно стало таким же естественным, как дышать, ходить, служить Господу. И Стефан уразумел, как высока была доброта Господа, что он прощал Стефану его многодневное непослушание — поскольку Господь хотел, чтобы он, Стефан, подчинился вещему сну и узнал о своем предназначении.
Стефан рассказал Боэмунду Тарентскому о своей Судьбе и испросил благословения на свершение подвига. Боэмунд строго-настрого запретил Стефану говорить о сне кому-нибудь еще, ибо давно жил на свете и прекрасно понимал, что откровения откровениями, подвиги подвигами, а Адемару Монтейльскому совсем не понравится, что рыцари без его ведома отправляются в единоличные путешествия, отказываясь от участия в походе. Но свое благословение Стефану Боэмунд дал. А еще снабдил письмами к Форосу, армянскому правителю Эдессы, куда, как поведал Стефан, ему надлежало двинуться. Так же как в знании, что Стефан должен сразиться со Змеем, сомнений, где это произойдет, не возникало. Город Эдесса за рекой Ефрат, именно там прячется чудище, и именно туда должно торопиться Стефану Блуа.
Он прибыл в Эдессу вовремя. Эдесский Змей, до сего дня и не помышлявший о массовом разбое и поедании девственниц, да наверняка и о собственном существовании не помышлявший, начал с удручающей регулярностью наведываться в Эдессу, наводя ужас на его жителей. Много рыцарей пыталось сразиться со Змеем, но они терпели неудачу за неудачей, и появление Стефана, пятнадцатилетнего монаха-рыцаря, по впечатлениям мало к подвигам способного, очень уж тщедушно он смотрелся, никоим образом жителей Эдессы не вдохновило. Однако Стефан, ведомый Господом, вышел навстречу Эдесскому Змею на Мелитинском поле, сразился с ним и поверг его. А то, что предварительно Змею выкатили две бочки с молодым вином, в которое примешали красной волчанки, роли уже не играло. Шкурой Змея Стефан повязал себе левую руку от запястья до плеча, что служило ему в последующих сражениях защитой лучше всяких щитов, а смрадный труп гада властелин Форос приказал закопать на том же поле, закопать и засыпать землю солью, чтобы оставалась она «мертвой и пустой до скончания времен». Мелитинское поле вошло в легенды, имя Стефана Блуа, победителя Эдесского Змея, стали поминать в сказках, рассказываемых детям на ночь, или страшилках, это уже смотря какой вариант истории родители предпочитали, и все бы для Стефана благополучно закончилось, если бы…
Стефана с почестями проводили, Форос выделил ему пару солдат, чтобы стеречь в дороге дары благодарных жителей Эдессы, и он тронулся на юго-запад, собираясь примкнуть к воинству Христову. И минуло всего дня пути, как на его жизнь было совершено первое покушение.
Потом он с убежденностью, граничащей с умопомешательством, убеждал Яна и остальных, что его спасло лишь заступничество Господа. Ремни его седла лопнули, и он свалился с коня как раз тогда, когда то место, где только что было его сердце, пронзила стрела.

***
— А я повторяю еще раз — Боэмунд, упрямая скотина, не поведется на ваши выжимающие слезы истории! — с жаром твердил Ян, как на буксире таща за собой Клайва и Джошуа Джона. — В такой обстановке волей-неволей огрубеешь душой, и я готов ставить доллар, что его душонкой можно пользоваться как наждаком.
— Что физически невозможно. Так что процент вероятности твоего выигрыша составляет ноль процентов, и я принимаю пари, — отозвался Джошуа Джон.
— Да бросьте, ребята, не поверит он, что мы из будущего, что его кореш Стефан Блуа попал к нам и ему отсекли голову, после чего у одного из нас появилась метка на ладони, крест, точно такой же, как был у него!
Клайв освободил руку из захвата Яна, чтобы еще раз посмотреть на свою правую ладонь.
— И он чешется, — пробормотал он.
— Вот-вот. Ведь бредятина такие истории, — Ян перевел дух. — Мы должны просто вытрясти из него всю правду.
— Это ты замечательно сказал, — покачал головой Джошуа Джон. — Мы пришли к тому, с чего начали: чтобы выяснить, кто убийца бедного Стефана, нам нужно заставить говорить Боэмунда. И мы вторую неделю этим занимаемся! Господи ты Боже мой, может, уже пора связать его, всунуть кляп в пасть и приставить утюг к пяткам? Или иголки под ногти вогнать, что еще действеннее. Оставьте меня с ним наедине на пару минут, — в конце концов определился Джошуа Джон, устремив вперед пылающий взор.
— Он снова пил кофе? — уголком рта спросил Ян у Клайва и громко обратился к Джошуа Джону: — Хорошо, только держись от него подальше. И от меня заодно. Мы попробуем… попробуем… — Ян замялся. В конечном итоге, решиться на шантаж было делом не таким легким. — Мы попробуем пригрозить ему расправой, если он не согласится.
— Ха, а мы чем-то иным, по-твоему, занима… а-а…
Джошуа Джон поскучнел, и Ян сочувственно кивнул.
— Да, нужно быть твердыми. Мы действительно сделаем ему… сделаем ему чуточку больно.
— И кто этим займется? — спокойно спросил Клайв, когда они остановились у высоких стен крепости крестоносцев, за которыми окопался их подследственный, или князь Боэмунд Тарентский.
Ян и Джошуа Джон переглянулись.
— Думаю, что ты, — с осторожностью ответил Ян.
Клайв задумчиво потер крест на ладони.
— Почему-то не сомневался, что ты так скажешь.
За две недели, что они прыгают сюда, распорядок довольно насыщенной событиями жизни Боэмунда Торентского был разложен по полочкам. И выходило так, что скоро тот должен был отправляться на вечернюю прогулку по местному рынку, цель которой — заглянуть в лавку с пряностями, принадлежавшую некоему Джаббар, за какими-то до сих пор неведомыми делами. И проще было, конечно, перехватить его по дороге обратно: мало ли, вдруг этот Джаббар обеспокоится, если Боэмунд сегодня не придет. Вот только Клайв… в общем, он может не дождаться. По мере того, как с каждым днем увеличивался клиновидный крест на его ладони, такой же крест, что оплетал у Стефана всю руку от запястья до плеча, становилось все больше странностей в его поведении. Например, ему теперь ничего не стоило отрубить кому-нибудь ноги. Это к тому, что мечом он стал владеть лучше всех Паладинов в группе. И он испытывал большое желание применить это свое умение на практике. Постоянно так говорил. И… Ян знал, просто знал, что нужно непременно найти убийцу Стефана. Помочь Клайву. Остальные тоже не сомневались.
Трое молодых рыцарей, прохлаждавшихся у крепости, особых подозрений не вызывали — здесь часто маячили бездельники, рассчитывающие на какую-нибудь непыльную работенку, что, по их смутным надеждам, искупит им парочку грехов. Предусмотрительно опущенные капюшоны избавили Яна, Клайва и Джошуа Джона от опасений быть узнанными Боэмундом Торентским, который действительно не обратил на них ни малейшего внимания, быстро и уверенно прошагав мимо в сторону площади. Троица последовала за ним, проследила до самой лавки пряностей и уже приготовилась к томительному ожиданию, ничего хуже которого, как известно, нет, но… Ян был готов поклясться, что он вовсе не собирался «подскакивать, словно шилом в известное место получил, орать: «Она!» и подрываться куда-то, к чертовой бабушке», как рассказывал потом Джошуа Джон, просто… просто… он не мог упустить своего шанса. Не мог не броситься следом за знакомым сиреневым паланкином, который увидел вдруг в толпе. Шелковые занавески на мгновение раздвинула тонкая рука… Ян встретился взглядом с Ней. Она посмотрела на него строго и внимательно, словно знала его, словно могла так на него смотреть, и скрылась за шелком. Яну и вправду ничего не оставалось, как броситься за ней. Ведь он не мог упустить своего шанса.
Клайв и Джошуа Джон замерли с открытыми ртами, наблюдая, как «мозжечок их банды», как они называли между собой Яна, умчался в неизвестном направлении.
— Попались, — констатировал кто-то у них за спиной.
Это было очень глупым поступком. Взвизгнула сталь выхватываемого из ножен меча, и Клайв, широко отведя руку назад, резко развернулся, чтобы… меч пролетел над головой Миры. Не совсем над головой — на песке у ее ног теперь валялся клок волос и красивая заколка. А сложная высокая прическа, которой она хотела пленить своего спутника, оказалась безнадежно испорчена. Что расстроило ее больше всего.
— Клайв, охренел совсем?!
— Хрра?
— Что вы тут делаете?
— Что вы тут делаете?
— Хрра, — снова прохрипел Клайв. Он, тяжело дыша, таращился на отброшенный меч.
— Мы на задании! — рявкнул Джошуа Джон, все еще сжимая Миру в объятиях.
— Без меня!
— Ты ведешь себя неадекватно! Прыжки так на тебя влияют! Ты начинаешь размахивать всем имеющимся в наличии оружием, брать штурмом кабаки и форты, вмешиваться в события, стукать людей лбами…
— Это я себя веду неадекватно?! Ты на Клайва посмотри!
— Хрра!
— А теперь мы все найдем какое-нибудь тихое местечко, и вы, мистер Варан, и вы, мистер Сомерсет, расскажите, что здесь, черт возьми, происходит, — объявил профессор Сервантес.
Он стоял позади Миры, высокий и прямой, источая жар оскорбленной невинности, и Джошуа Джону, а после — пришедшему в себя Клайву, и в голову не пришло ему отказать.
— Хрра…

***
— Что дальше будем делать?
— По-видимому, то же, что и собирались. Поджидать Боэмунда.
Вслед за тем, как Клайву и Джошуа Джону пришлось рассказать профессору Сервантесу обо всех их злоключениях: о дружбе со Стефаном Блуа, о таинственной отметине, появившейся у Клайва после смерти последнего, и даже об открывшейся у их компании способности к Прыжкам, ребятам ничего не оставалось, как сознаться, что они втянули профессора в расследование из-за того, что их собственное расследование позорно зашло в тупик.
— Мы не думали, что этому Боэмунду будет плевать на известие о смерти Стефана, — мрачно заявил Джошуа Джон.
Они устроились прямо на песке у какого-то местного караван-сарая, вогнав в песок найденные подходящие палки и разостлав над головой плащи, чтобы защититься от пылающего солнца, которое все никак не собиралось спускаться за горы на покой. Мира распустила свои русые волосы, вернее, кое-как пригладила их остатки, и теперь, надувшись, сидела рядом с профессором, всем своим видом показывая, что она не с Клайвом и Джошуа Джоном. Профессор задумчиво глядел на лавку пряностей.
— Стефан отзывался о нем как о лучшем друге, — продолжал Джошуа Джон. — Стефан просто не успел до него добраться. После того, как Блуа укокошил какую-то змеюку, на него самого стали охотиться, покушение за покушением, с ума сойти, а потом Стефан сумел вырваться в Антиохию, на эту самую площадь, только до крепости крестоносцев добежать не успел, увидел в толпе убийцу и бросился к вам, профессор. Он говорил нам, что сам не знал, что его на это толкнуло. Может быть, провидение, а может быть, милость господня. Он ведь спасся тогда, как и много раз до этого. Только в будущем его все равно накрыло. Убийца его достал, прыгнул к нам в Университет и достал. Кто-то очень, очень желал его смерти, видите, даже тысяча лет этого кого-то не остановила, — Джошуа Джон пожевал губами. — Лично я думаю, что все повязано на змеюке. Вдруг она… ну что-то вроде раритетного трофея была, королевской добычей там, а наш Стефан по незнанию покусился? И еще… — Джошуа Джон замолчал, бросив на Клайва вопросительный взгляд. Тот кивнул. — И еще у Стефана знак на руке появился, вот после того, как он змеюку зарубил. Крест, огненный и здоровенный, до плеча. А потом… в общем, теперь у Клайва такой же. И с каждым днем растет.
Профессор перевел на Клайва ничего не выражающий взгляд.
— И вы боитесь, — медленно сказал он, — что мистер Сомерсет следующий?
Мира и Джошуа Джон кивнули. Клайв спокойно посмотрел в глаза профессору.
— Ну а где мистер Лайм?
— Вы только его не ругайте, — попросила Мира.
Профессор внезапно оживился.
— А почему вас, мисс Розенберг, так волнует, буду я его ругать или нет? Вам он… вы ему…
— Нет, — поспешила ответить Мира. — Просто Яну всегда больше всех достается, а вы ведь ему сразу понравились, и это он придумал к вам обратиться. И было бы немножечко несправедливо, если вы станете о нем плохо думать.
Профессор моргнул.
— А, ясно. Да. Ясно. Не то, чтобы меня хоть сколько-нибудь волновали ваши отношения, мисс Розенберг, я ведь…
— Конечно, профессор.
Клайв и Джошуа Джон лениво переглянулись.
— Так, на чем мы остановились? — торопливо спросил профессор, чувствуя, что его пылающие уши, верно, скоро прожгут шлем. — Где мистер Лайм, и что вы намерены предпринять?
— А как вы оказались здесь? — поинтересовался Клайв.
Мира откашлялась, выпрямилась и напустила на себя важный вид.
— Я так и знала, что вы без меня прыгаете, — заявила она. — И сегодня решила за вами проследить, до самого временного факультета проследила, увидела ваши дурацкие рыбацкие плащи, под которыми вы нелепо прятали рыцарские доспехи, поняла, что вы в Антиохию прыгаете, расследование ведете, все по тому, что нам Стефан рассказывал: про покушения, про Змея, про Царство его Небесное, про Боэмунда Тарентского. Я ведь не могла допустить, чтобы вы без меня бед натворили? Не могла. И пошла к профессору Сервантесу… — она вдруг запнулась и покраснела. — Я… в общем, я его разбудила… постучалась — без результата, ну и влезла в окно, диван, шоколадные обертки и профессор без… а потом…
— Это не так уж важно! — прорычал профессор.
— Да, — Мира взяла себя в руки. — Я все рассказала профессору Сервантесу, и он согласился, что это здравая мысль — немедленно последовать за вами и вытащить вас из беды.
— Скорее вы сами ее накликали, — откликнулся Клайв. — Кто же на вражеской территории к человеку со спины подкрадывается?
— Я теперь уродка из-за тебя, — огрызнулась Мира. — Прическа как у мальчишки.
— Зато никто не сдаст тебя в гарем. И вообще — не думаю, что тут терпимо относятся к женщинам в рыцарских доспехах. Так что короткие волосы — это большая удача.
— Клайв!
— Ты бы могла что-то более подходящее надеть.
— Я тебя сейчас…
— Мистер Сомерсет, вы так и не ответили на вопрос, — перебил ее профессор. — Кого вы поджидаете?
— Да Боэмунда. Он в лавке с пряностями; ее владельца по имени Джаббар мы пытались расколоть на прошлой неделе, — отрапортовал Джошуа Джон.
— Вам не кажется, что вы очень неаккуратно ведете расследование? — поморщился профессор. — Светитесь перед таким количеством людей… вдруг вы уже на заметке у убийцы?
— Кто-то ведь должен пытаться раскрыть преступление, — парировал Клайв.
— А Ян влюбился в одну Элеонор, — вставил Джошуа Джон.
— Вы действуете слишком прямо, — сказал профессор.
— Но мы хотя бы действуем.
— И чего же вы добились?
— Вот и умчался за ней, — растерянно продолжал Джошуа Джон, переводя взгляд с одного на другого.
— Мы знаем, что Боэмунд — ключ ко всему, — с нажимом сказал Клайв. — Мы знаем, что Стефана убил кто-то, кто тоже научился прыгать, кто-то из прошлого. Мы знаем, что это сделал тот, кому не понравилось, что Стефан сразил Эдесского Змея. А что знаете вы, профессор Сервантес?
Профессор сузил глаза.
— Я знаю, что убийца не остановится ни перед чем. И знаю, что вы все в большой опасности.
— Невелико знание, — презрительно фыркнул Клайв.
— Клайв! — воскликнула Мира.
— И так понятно, что мы в опасности. Сам факт путешествия в район боевых действий должен был об этом сказать.
— Это не значит, что нужно было вести себя так глупо, — спокойно произнес профессор, не отрывая взгляда от глаз Клайва. — Вы должны были сразу все мне рассказать.
— Да.
— Да «сэр».
— Совсем не обязательно называть меня «сэр», профессор.
— Она тут недавно проезжала, ручкой махала, — пропищал Джошуа Джон в упавшей как снаряд тишине.
А после…
— Добрые люди, не могли бы вы последовать за нами? — спросил вежливый голос.
Они подняли головы и увидели… нет, сначала они увидели направленные на них мечи.
— И когда я задаю вопрос, я не спрашиваю, — продолжил Боэмунд Тарентский, стоявший впереди отряда и особое внимание уделявший Клайву. Внимание выражалось в сграбастанной поле плаща Клайва.
Вежливая, леденящая улыбка Боэмунда вовсе не способствовала размышлениям, и компания в темпе, но очень осторожно, поднялась на ноги.
— Я же говорил, что вы на заметке, — вздохнул профессор, вовсе не чувствуя удовлетворения, что его прогноз оказался верным.
Клайв, стиснув зубы, смотрел на Боэмунда.

***
Боэмунд Тарентский с содроганием думал порой, что, несмотря на понимание святости его Долга, все жертвы, принесенные им, напрасны. Тяжесть этого бремени становилась в такие моменты невыносимой, и все, чего Боэмунд хотел — так это проснуться и узнать, что все произошедшее с ним было не больше, чем сон. Его путь в Царство Небесное оказался тернист, мучителен, и он боялся в такие моменты, что не выдержит и обманет надежды Господа. Предаст свой Долг и заживет счастливо.
Сейчас, глядя на этих ряженых рыцарей, один из которых к тому же оказался девчонкой, он с тоской размышлял, сколько еще глупостей предстоит ему совершить во имя Господа. В мире несметное количество историй куда бестолковей той, что произошла со всеми ними, так почему он должен давать пояснения именно этой?
У них слабые руки, бледные лица, не знавшие палящего солнца пустыни, мягкие тела. Они прибыли из будущего, из времени, что рождает таких хилых людей, прибыли, потому что хотят правды и верят, что заслуживают правды. От этого становилось еще тоскливее.
— Вы должны немедленно возвращаться в свое время. Забудьте, что видели, и Стефана Блуа забудьте. Эта история произошла и происходит без вас, — сказал Боэмунд.
— Какая история? — мгновенно спросил профессор Сервантес.
Его, Миру, Джошуа Джона и Клайва провели в ту самую лавку пряностей, чей владелец, араб с невозмутимым лицом, ловко убрал ящики от неприметной двери, тем самым освобождая им дорогу. А когда они вошли, ящики, наверняка, обратно натащил. Они очутились в полупещере, выкопанной или выдолбленной в известковой скале за лавкой, низкой и темной. Боэмунд зажег фитиль в плошке с жиром, поставил ее перед Мирой, которой, как и другим, осторожными толчками показали, что следует садиться прямо на пол. Затем Боэмунд, кивком отослав своих рыцарей, устроился напротив и долго таращился на них в неверном свете пламени свечи.
Боэмунд чуть прикрыл глаза. Ну что ж, он честно пытался…
— Стефана Блуа погубила собственная глупость. Тщеславие. Что он вам говорил? Рассказывал ли об Эдесском Змее? Прекрасно. А то, что Змей должен был объявиться вовсе не в Эдессе, он упомянул? А ведь он знал. Я предупреждал его, — Боэмунд устало провел ладонью по лицу. — Я дал ему направление. Ему нужно было отправиться дальше Эдессы, он должен был всего лишь проехать мимо. Я написал Форосу, чтобы он пропустил его. И предупреждал юного Стефана, чтобы он не задерживался в Эдессе, а ехал дальше. Побывать в Эдессе и двинуться в Иерусалим. И это мое слово, и его из ткани истории не вырежешь. Так оно и было. Вы не спрашиваете, откуда я знаю, что вы из другого времени, — внезапно произнес он.
— Вы знаете, — подтвердил профессор, не испытывая ничего, кроме тихой грусти. Подобная история могла произойти и с ним. Он, а не Стефан, мог погнаться за миражом, и верить потом, искренно верить, что совершает Подвиг. Печально, но с ним такое случается.
Боэмунд помолчал.
— Стефан Блуа ослушался меня и остался в Эдессе. Не разумею, что им двигало, может быть, он просто хотел запастись силами перед дальним переходом через горы. Вот только нельзя было ему медлить — знак на его ладони, появившийся сразу после вещего сна, уже начал работать. Знак, крест — ведь это якорь событий, один из тех, что притягивают людей к местам, где истории угодно, чтобы они были, и притягивает места к людям, если люди не торопятся. Запомните — история пишет саму себя, соблюдая точный план. Она знает, что было, что есть, что будет, и уничтожает изменения. Время — это исписанная книга, история просто переворачивает страницу, а люди читают события. Стефан избран был уничтожить Змея — значит, Змей придет к нему, а так как Стефан находился в Эдессе, Змей пришел в Эдессу. Но этого не должно было произойти! Стефан испортил ткань времени, вырвал страницу из книги. Змею суждено было явиться дальше Эдессы, в великом Иерусалиме, а Стефану суждено было сразить его. И на Храмовой горе тогда бы родился Орден.
— Какой Орден? — спросил профессор, зачарованный тем бредом, что нес суровый рыцарь. Ведь бред, истинный бред!..
— Орден Храма, — последовал ответ.
— Почему-то я не сомневался. Ребята, мы уходим!
— Вы не хотите узнать, что было дальше?
— Нет, потому что, если хочешь, чтобы тебя приняли за сумасшедшего, начинай рассказывать сказки про тамплиеров, — отрезал профессор. — Верное средство. Разденься догола, начни качаться на фонарных столбах и болтай о тамплиерах — обязательно в психбольницу упекут.
Боэмунд изумленно смотрел на него.
— Я тебя не понимаю.
— Я сам себя порой не понимаю. Ребята, так мы идем? Мира?
— Что было дальше? — проигнорировав пыхтящего профессора, спросил Клайв.
Боэмунд перевел на него вмиг посерьезневший взгляд.
— Рождение Ордена Храма должно было остаться в людской памяти, легенда об истреблении Змея сделала бы это лучше всего. А теперь легенды не существует, Стефан Блуа сразил Змея в другом месте. Это недопустимо. Мы искали его. С его смертью история смогла бы излечить себя, взять буквы с других страниц и написать новую страницу — тогда рыцарь сразит Змея на Святой земле Иерусалимской, и родится на этом благословенном месте Орден, которому не будет равного ни ранее, ни далее. А близ Эдессы, помнится, поле, где Змей издох, даже мертвой землей объявили, — видите, какой вред был нанесен истории? Стефан Блуа не послушался времени, исковеркал его на свой лад. Мы не могли поступить по-другому, история бы нам не простила.
— Кто это «мы»?
— Вы и со мной так поступите?! — одновременно воскликнули профессор и Клайв.
— Как легко оправдывать себя такими словами, — как ни в чем не бывало заметил Джошуа Джон и протянул руку Мире, чтобы помочь ей встать. — История нам не простит, ату их всех! Клайв, ты все еще хочешь слушать? Наш приятель сейчас заявит, что теперь это ты их Избранный, что ты теперь должен убить змеюку в этом его Иерусалиме. Тамплиеры, понимаешь ли, без героической легенды о своем возникновении прожить не смогут. Эй, Боэмунд! — он повернулся к князю. — Должен тебя огорчить — зря вы бедного Стефана угробили, все равно ваш драгоценный Орден через сколько там, не помню, в общем, через пару столетий загнется, великого магистра сожгут на костре, и никому, совершенно никому не будет до них дела… разве что до их сокровищ, — поправился он. Это показалось ему важным.
— Пусть так, — мрачно отозвался Боэмунд и тоже поднялся. — История знает, что делает, но мы не можем допустить, чтобы события нарушали свой ход. Змей был уничтожен на южном склоне Храмовой горы, что в Иерусалиме, — так должно случиться. И у нас есть тому подтверждение, — он подошел к Клайву, который поспешно спрятал руку за спину. — История выбрала этого мальчика. На нем есть знак. Скажи, тебе уже сняться сны?
— Постойте, — профессор решительно потянул Боэмунда к себе за ножны. — Так кто это «мы»? Кого вы имеете в виду? И как вы смогли добраться до Стефана Блуа? Вы знаете, что такое Прыжок, так получается?
Боэмунд окинул его долгим взглядом.
— Мы не убивали Стефана.
— Но вы ведь… вы же сказали… убийца из прошлого, мы в этом уверены, и вам…
— Убийца не из прошлого, — устало перебил Боэмунд. — Убийца живет и здравствует в вашем времени. Вы ошибались.
— Но…
Грохот ударившейся о стену двери, грохот, который, казалось, не был возможен в пещере с мягкими стенами, помешал профессору высказать все то, что творилось на его душе. А высказать хотелось. И первое из этого было: «Какого черта тогда вы морочите нам головы своими россказнями о тамплиерах?!»
Но у кого-то были большие проблемы.
— Господин, я не хотел их пускать! — отчаянно вопил Джаббар. Пятки упирались о землю, руки ломило от напряжения, но его битва была проиграна заранее — Ян, в которого он вцепился, упрямо пер вперед.
Однако Боэмунд не смотрел на них. Его взгляд был прикован к фигуре, что вошла следом, тонкой фигуре, укрытой тяжелым плащом.
— Элеонора, прошу тебя…
— Я думаю, что мы зашли слишком далеко, — девушка опустила шелковую ткань, открывая лицо. — И знаю, что ты тоже так думаешь, брат.
Боэмунд повернулся к опешившим друзьям.
— Имею честь представить вам Элеонор Тарентскую, мою сестру, — потерянно объявил он. — Она отчего-то не верит в возможность достижения Царства Небесного, не верит в Долг, не верит, что Господу угодно…
— Господу очень часто угодно то, что тебе угодно. Забавно, правда? — Элеонора взяла Яна за руку. — Мне хочется, чтобы вы знали. Ян уже знает, и он обещал, что будет осторожен. В вашем будущем вас поджидает опасность.
— Зачем тебе это? — проворчал Боэмунд.
— Я так хочу, — пожала плечами Элеонора, и стало понятно, что для нее это совершенно естественная причина. — Мне… я решила поговорить с Яном. Я хотела только дать ему понять, чтобы он поберегся, а он побежал следом… и я решила поговорить с ним.
Ян сильно сжал ее пальцы.
— Он хороший… они все хорошие, Боэмунд, и они должны знать правду!
— Великолепно. Если ты не заметила, я как раз тем и занимаюсь, что рассказываю правду!
— Но почему тогда этот юноша все еще здесь? — воскликнула Элеонор, указывая на Клайва. — Боэмунд!
Князь посмотрел на Клайва, и в его глазах тот увидел смертельную тоску человека, которому уже нечего терять.
— Мне было видение, Господь его послал: юноша должен убить Змея в Иерусалиме, который в скорости мы возьмем, в том месте, где, по преданиям, находился Храм Соломона, на южном склоне Храмовой горы. Так хочет история. Так написано на страницах времени. Победитель Змея был великим рыцарем, храбрым, исполненным веры, сияющим верой… Он возьмет себе имя Роланд, что значит «Слава», и станет одним из первых восьми рыцарей-тамплиеров. Так… — он умолк. — Послушай, это мой Долг. Бремя, возложенное на мои плечи Господом. Я и еще несколько рыцарей следим, чтобы история шла так, как должна идти. Мы видим знаки, мы слушаемся историю. Нам велел Господь — это наш Долг, наше бремя, наш путь в Царство Небесное. Мы — сторожа истории. В то же время мы сторожа мира, защищаем его от взъярившейся истории. Мы знаем, как должно быть, и мы следим, чтобы это «должно» не нарушалось. Стефан Блуа не оправдал возложенных на него надежд, обманул историю, и мы наказали его за это.
Профессор вышел из себя.
— Ты же сам говорил, что не вы его убили! — крикнул он.
— Правильно, — кивнул Боэмунд. — Мы записали о его злодеянии. А сторож вашего времени прочел.
— Что за…
— Ян!
— Мы ведем летописи, Альберт из Экса их ведет, — Боэмунд скучно глядел на Яна. — Кто-то, на кого Господь возложил обязанность быть сторожем вашего времени, нашел записи Альберта, узнал в описании Стефана Блуа — глупец, он мыслил, что может скрыться от истории, если переберется в другое время! — и покарал его. Этот человек совершил великое благо — история смогла вздохнуть свободно и вернуться к тому, чему предписано было произойти: у одного из вас появилась метка, одному из вас стали сниться пророческие сны, и один из вас должен сразиться со Змеем, теперь уже Соломоновым Змеем! Все происходит так, как уже произошло.
— Я не собираюсь… — начал было Клайв, но Мира закрыла ему рот ладонью. — А кто этот сторож, вы знаете? — быстро спросила она.
Боэмунд бросил на нее недоуменный взгляд и промолчал.
— Мальчик не принадлежит нашему времени, не забывай, брат, — сказала Элеонора.
— Для истории это не имеет значения.
— Я бы не стала так утверждать.
— Он ведь прибыл сюда, — равнодушно произнес Боэмунд. — Господь его привел.
Профессор Сервантес откашлялся.
— Боэмунд, ответьте на вопрос Миры — кто сторож в нашем времени? Кто убийца?
— Откуда мне знать? Он сторож вашего времени, не моего.
— Но…
— Все вы быстрые и резкие, а как до дела дойдет — мнетесь все! — вышел из себя Боэмунд. — Что вы прибыли сюда, если Долга понять не можете? Скачете из эпохи в эпоху, мутите время, словно это вам что ножки помочить, словно время такое отношение к себе терпит! Вы прибыли из будущего, подумайте только! Почему вас волнуют такие пустяки? Вы должны понять, что вы… что ты… — он подскочил к Клайву и схватил его за плечо. — Уж ты-то должен понимать. Ты прибыл сюда на место обормота Стефана, сама история выбрала тебя, так что тебе эти твои заботы, что тебе каратель? И я настаиваю, чтобы его называли именно так, потому что никакой он не убийца! Тебя ждет такое будущее! Ты ведь заложишь основы Ордена Храма!
— Пожалуйста, убери руки.
— Послушай…
Клайв одним движением сдернул его руку со своего плеча.
— Я не стану больше тебя слушать, — тихо сказал он, приблизив свое лицо к самому лицу Боэмунда. — Ни одно событие не оправдывает смерть, пусть история и считает по-другому, пусть она всегда творит по-другому. Пусть. Но в одном конкретном случае, моем случае, если уж я могу на него повлиять, я сделаю по-своему, — он выпрямился и посмотрел на остальных. — Мы возвращаемся.
Мира неуверенно переступила с ноги на ногу.
— Клайв, а как же…
— Никаких «как же».
— Но ведь Змей…
— Справятся без меня, — отрезал Клайв.
— Но…
— Успокойся, Мира, — сказал Джошуа Джон и похлопал ее по плечу. — Он прав — если бы каждый раз история ждала-ожидала, когда придет Избранный и выполнит за других грязную работенку, мы бы до сих пор жили в каменном веке. Они сами со всем разберутся, а нам пора. Что скажете, профессор?
— Скажу, что из тебя выйдет хороший историк. Боэмунд, Клайв не станет ни с кем бороться. Что бы вы не думали, он — мальчик, студент, да и то недоученный, а не воин.
Боэмунд молчал. Он стоял у стены, куда отступил после отповеди Клайва, стоял, сжимая рукоять меча, и смотрел на Клайва. И Клайву потом долго вспоминался его взор. И когда это происходило, он думал: «Только бы больше, твою мать, не встречать такого взгляда!»
— Господь милостью своей даровал ему силы, чтобы он сразился.
— Кто убийца, Боэмунд? — резко спросил профессор.
Князь медленно повернулся к нему
— Боэмунд, прекрати! — Элеонора выбежала вперед, увлекая за собой Яна, и встала прямо перед ним, закрывая профессора и остальных. — Они не обязаны держаться твоего пути, не обязаны следовать твоему Долгу. Отпусти их.
Пока сестра и брат мерились яростными взорами, Джошуа Джон бочком придвинулся к Клайву.
— Пора делать ноги.
— А Ян? — шепотом спросил Клайв.
Мира и профессор переглянулись и взяли Клайва под руки.
— Подождите, а как же Ян?
— Мы вернемся за ним.
— Сейчас главное тебя спасти, — быстро добавила Мира.
— Нет, подождите…
— Вперед.
— Готовы?
– Да, вперед, — лихорадочно повторил Джошуа Джон, не сводя немигающего взгляда с Яна. Тот едва заметно кивнул.
— Боэмунд, скотина, ты покрываешь убийцу?! — заорал Ян и, сбросив с себя руки Элеоноры, бросился на оторопевшего князя.
— Вперед!
Мира, профессор и Джошуа Джон схватили пряжки своих поясов. А Клайву… Клайв потом верил, когда поздними вечерами курил крепкие вонючие сигареты, из-за новой волны массовой истерии повсеместно запрещенные не только в Университете, но и во всем Королевстве, и пытался найти оправдание самому себе… верил, что ему ничего другого не оставалось, как позволить Мире и профессору прижать его руки к бокам, крепко схватиться за него и отправить в Прыжок вместе с собой. Бросив Яна.

…Элеонора, тяжело дыша, крепко держала Яна за плечи.
— Так кто?.. — пропыхтел Ян, слизывая кровь с разбитой губы.
— Не знаю, — Боэмунд потирал ушибленную руку. — Не знаю… какая-то бледная немочь, хлипкий и болезненный. Неисповедимы пути Господни, но эта немочь превосходно обращается с разными острыми штуками, — он помолчал, припоминая, что еще можно было сказать о субъекте, который однажды дождливой ночью прибыл из ниоткуда, чтобы сообщить о смерти Стефана Блуа и о своем действенном в ней участии. Похвастаться. — Такой худющий… знаешь, добрый человек, отстань, не могу я больше о нем ничего сказать! Разве что… ну заумный он очень, скучный, одно и то же бормочет, вина не пьет, такое лицо у него становиться, что молоку скиснуть впору…
— Кристиан Пралин!
— И заумный, да. Я половину его речей понять не мог, скукотища какая, — закончил Боэмунд. — Надеюсь, это тебе поможет.
Но Ян его уже не слушал.

***
— Ваши родители были испанцами, профессор?
— А?
— «Сервантес» — очень говорящая фамилия, — неестественно звонким голосом продолжала Мира. Забравшись на преподавательский стол, она обхватила коленки руками, словно пыталась согреться.
— Нет у меня в роду испанцев, — профессор отвернулся от окна. — Фамилия как фамилия.
— Ян так говорил. Яну это было интересно, — она подняла на него блестящие глаза. – Вы… знаете, вы ему сразу понравились.
И Мира снова расплакалась. Профессор кинулся к ней, задел по пути стул, споткнулся, запутался в кольчуге, что, конечно же, испортило впечатление.
— Мы так и не узнали, кто убил Стефана, — глухо сказал Клайв. — Все было зря.
Джошуа Джон поднялся с пола и мыском сапога подтолкнул Клайва, чтобы тот тоже встал.
А затем…
— Мы обязательно вытащим его оттуда, — торжественно объявил он.
Профессор, гладя Миру по голове, скривился. Все им детство да забавы, все таким простым и прекрасным кажется — вот объявить доблестно, что с врагом сразишься, и все хорошо будет, и герой навек! А ведь враги имеют одно часто забываемое, но поганое свойство — они, как правило, всеми силами в ответ сражаются. Дети, какие дети еще… Профессор зловеще выдохнул про себя и…
— Конечно же, вытащим, — отозвался он, подняв ясный взгляд на Клайва и Джошуа Джона. — Ян — парень не промах, да и Элеонор эта, видно, о нем печется. А мы подготовимся, оружия наберем и прыгнем. Уверен, все будет хорошо. И ребята… я хочу рассказать вам… — профессор взял ладонь Миры. — Хочу рассказать тебе… вам о себе. Я… — он умолк.
Встревожившись выражением его внезапно изменившегося лица, Клайв и Джошуа Джон стремительно обернулись.
В дверях испытательного отсека, небрежно подперев косяк плечом, стоял Кристиан Пралин.
— Рад, что вы вернулись. Не ожидал. Поговорим?
Профессор и ребята поднялись ему навстречу…

Конец первой части

Глава 2

Название: Паладины. Зеркало времен.
Автор: Almond
Описание: продолжение «Паладины. Крестовый поход». Альтернативная реальность, студенты Эдинбургского университета путешествуют во времени. На этот раз Ян переносится в Ирландию двенадцатого века, где встречает своего двойника, принца короны по совместительству.
Герои: Ян Лайм, Джошуа Джон Варан, Мира, Элеонор, Мартин Торн, Франк и другие
Жанр: роман, фэнтези

Пролог

Луна светила им в спины

В нагретом до звона небе, расчерчивая солнечные лучи, парил черный гриф.

Ян облизнул иссохшие губы, бросил печальный взгляд на бурдюк с водой, прилаженный к седлу Боэмунда, и подстегнул коня. До Иерусалима оставалось не более трех дней перехода, но и это короткое время казалось вечностью. В пустыне часы текут иначе, они тягучи, словно слагающий ее песок. Ледяные ночи сменяют раскаленные дни на радость совсем очумевшему от непривычных нагрузок организму, бурдюк, рассчитанный максимум на литр воды, наполняется только по утрам, и растягивай эту норму как хочешь, а от бесконечного сидения в седле натерло всю задницу. Ян с тоской думал порой, что не будь он таким идиотом, или хотя бы будь он идиотом меньшим, чем, допустим, Джошуа Джон, он бы не ехал сейчас с толпой угрюмых рыцарей совершать подвиг, бог ты мой, а валялся бы давно на диване и попивал бы холодненькое пиво.

Вот только выбора у него не оставалось – он должен был участвовать в осаде Святого града, он и участвует. С Элеонор больно не поспоришь. Да и с Боэмундом, что там говорить...

Ян как-то хотел спросить Элеонор, что она делает здесь, во вражеской стране, которую пока не завоевали доблестные мужчины, - хотел, но передумал. Элеонор... она стала... в общем, Ян чувствовал себя все время виноватым перед ней, так она себя вела. Обрывала его на полуслове, а иногда злилась без причины, или напротив, подолгу смотрела на него – и Яну думалось, что лучше бы уж злилась, такой печальный взгляд у нее бывал в эти моменты. Диск для Прыжков теперь находился у нее. Во время борьбы с Боэмундом, когда она вцепилась ему в плечи и прижала спиной к себе... Ян не понял – то ли пояс сам случайно отстегнулся и оказался у нее в руках, то ли она сама его стянула... Много позже, когда Яну стало до этого дело, он увидел пояс - Элеонор держала его в раскрытых ладонях. И Ян ничего не сказал. В голове было лишь одно: нормальный человек ни за что не догадается, что какой-то там лаборант, Кристиан Пралин, вообще отношения к делу не имеющий, окажется хладнокровным убийцей, да еще неплохо владеющий мечом, по словам Боэмунда, да еще связанный с какими-то недоумками, теми, что убивают во благо, о боже, спятившей истории.

...Элеонор стояла с его поясом в руках и смотрела на Яна так странно, а Ян уже лихорадочно думал, что нужно скорее предупредить друзей. И вместо того, чтобы с извинениями отдать пояс, Элеонор объявила о своем намерении идти вместе с остальными рыцарями в Иерусалим.

Боэмунд молча кивнул. Его согласие совсем не понравилось Яну, оно говорило о твердом намерении считать заботу о сестре еще одним пудом к бремени, а его, по скромному мнению Яна, Боэмунду хватит, и так уже проложил себе в рай торную дорогу.

Опустив глаза под взглядом брата, Элеонор повернулась к Яну и попросила его сопровождать ее по пути в Святой град. Ну, она, наверняка, попросила, проще так считать, просто ее просьба не подразумевала отказа, но, возможно, это была естественная для Элеонор манера выражать желание, как добродетельно решил про себя Ян.

- Будешь в моей свите, будешь моим советником. У меня не очень большая свита, и ты выгодно отличишься от основной ее массы, ведь все мои слуги охранники.

- Так слуги или охранники? – уточнил Ян, чувствуя себя этаким бунтарем-одиночкой.

- Две девушки – точно охранники, - улыбнулась Элеонор, застегивая пояс Яна на своей тонкой талии. – С остальными разберешься на месте.

- Я должен вернуться. Мои друзья не знают, кто настоящий убийца.

- Твои друзья в безопасности, ты встретишься с ними, даю слово, - спокойно ответила Элеонор.

Ее лицо выражало уверенность и решимость, а Боэмунд встал за ее плечом, положив руку на рукоятку меча.

Ян кивнул. У него страшно запершило в горле, так захотелось рассмеяться им в лицо.

- Уж я-то разберусь, - ворчал он себе под нос, когда на следующее утро их отряд тронулся в сторону кровавоглавого Иерусалима. – Я со всем разберусь, будьте уверены.

Его самолюбие было уязвлено видением свиты Элеонор. Элеонор под видом паломницы устроилась на жительство к одной почтенной мудрой... ну Ян не осмелился бы назвать ее старухой, хотя таковой эти сморщенные семьдесят лет и являлись. А вот Элеонор – у Яна не возникало сомнений, что Элеонор только притворялась, что она паломница, нет, настоящая паломница таких рыцарей – ходячей рекламы тестостерона, белозубых улыбок и шикарного загара – себе в свиту приглашать не станет. Чего стоил только здоровяк Олаф. Вот уж кто далеко не рыцарь, сердито думал Ян. Не меньше шести футов росту. Вес как у быка. Рыжая бородища, в которой могло свободно заблудиться племя пигмеев, и руки толщиной с осадные бревна. Этими руками Олаф недвусмысленно покручивал немаленький топор, когда Ян был представлен как «ближайший друг». Чем светило ближайшему другу дальнейшее знакомство с Олафом, не приходило ломать голову – скорее, голову проломят именно Яну. Великан таскался за Элеонор огромной тенью, и оставалось только догадываться, почему Ян не встречал его раньше.

- Мальчик, принеси воды, - молвила прекрасная девушка.

- Пожалуйста, - добавила вторая, не менее прекрасная.

Девушки тоже были. Невероятно красивые спутницы Элеонор. Брюнетка и блондинка, с ума сойти. Они называли себя заступницами госпожи, но чем именно заступают, Ян предпочел не выяснять.

- Скоро будет источник. Вот там вода, - односложно отвечал Ян.

- Да, но ты не мог бы поделиться с нами из своего бурдюка?

- Э-э... не мог.

- Почему? – прищурилась брюнетка.

Кажется, ее звали Фелисити. У Яна всегда была дурная память на имена. Даже на имена девушек, что совсем из рук вон плохо.

- Бери, пожалуйста, - он протянул чувственной Фелисити свой бурдюк, сглотнул, увидев, как исчезают последние драгоценные капли живительной влаги. А потом совсем не удивился тому, что Фелисити, со смехом похлопав по своему почти полному бурдюку, подхлестнула коня и умчалась вперед. Брунгильда, та, что буквально поразила Яна, заставляя заливаться краской при каждой встрече, златокудрая Брунгильда нежно выдохнула: «Мальчик...» и последовала за ней. Ее бурдюк тоже полон воды, мстительно подумал Ян.

- Ян!

Он нехотя повернул коня. Элеонор «паломничала» верхом, не страшась тягот дороги, что, по мнению Яна, было преступлением к тому царственному образу, который она для себя создала. Хотя тяготы дороги кажутся не такими тягостными, когда слуги несут над головой тент из прочного шелка, спину коня покрывает мягчайшая попона, и под рукой всегда есть мальчик с прохладительными напитками, уж сколько раз Ян пытался донести эту мысль до Элеонор, та предпочла из-за какой-то странной классовой солидарности ничем не отличаться от боевого отряда.

- Ян, в твоем времени тебе говорили, что ты шалопай? - небрежно поинтересовалась она, когда Ян сравнял своего коня с ее.

- У нас такими словами не пользуются, - буркнул Ян.

- Это была своего рода проверка. Брунгильда и Фелисити так забавляются. Не волнуйся, они третируют каждого новичка, но довольно скоро отстают. Ты еще станешь душой компании, я уверена.

- Правда? Не думаю, что я это вынесу.

- Ну хватит злиться, Ян! – воскликнула Элеонор. – Наклонись-ка.

Ян запаниковал.

- Ну же, я не кусаюсь, - она вынула из складок своего платья богато украшенный вышивкой платок и вытерла им лоб Яна. – Оставь себе, - добавила она позже, когда Ян справился со своим конем, которому внезапно вздумалось встать на дыбы. – Скоро они вернутся и поделятся водой. Ты хорошо управляешься мечом?

- Что? Я лучший фехтовальщик в группе. Был когда-то, пока не сломал инструктору руку, - брякнул застигнутый врасплох Ян.

- Как интересно, - Элеонор наклонила голову, и Ян мог поклясться, что она едва сдерживается от смеха. – Просто удивительно, что ты ездишь на лошади, знаешь наш быт и обычаи, понимаешь язык, управляешься с мечом, и тебе известно, сколько стоит каравай хлеба и как именно разговаривать с торговцем, чтобы он продал этот каравай именно по той цене, сколько он стоит. Вас всему учат? Я почти завидую.

- Вообще-то я недоучка. То есть... конечно, я занимал иногда призовые места и оценки у меня не самые худшие... случались временами, - Ян был в отчаянии. С одной стороны его природная правдивость не позволяла ему прямо соврать, с другой – ну не мог же он допустить, чтобы она решила, что он полный лузер. Он лузер, но ведь об этом знать необязательно, правда? К тому же Ян всегда считал, что лучше быть лузером, чем негодяем, пусть в большинстве своем окружающие считают иначе. – Всякие... я хочу сказать – а нас учили, ужас, как натаскивали. Мы ведь не должны менять ход истории.

- Но как раз этим ты и занимаешься, - улыбнулась Элеонор.

- Ты ведь забрала пояс.

- Хочешь обратно? Пожалуйста.

- Нет, не хочу.

Немного помолчали.

- Я решила, что у меня он будет в безопасности. Боэмунд далеко не дурак, Ян. И он видел, что твои друзья схватились за пояса, прежде чем исчезнуть. Не хочу, чтобы им завладело искушение. В конце концов он на полпути к раю. Мне он никогда не посмеет причинить вред.

- Я могу постоять за себя, - сказал Ян и осекся.

Элеонор ласково провела по его щеке.

- Знаю.

- Я могу постоять и за тебя.

- Было бы очень мило с твоей стороны.

Луна светила им в спины.

Они приближались к руинам давно забытого города, оставленного живыми в столь далекие времена, что даже камни не помнили их имен. Яну проще было назвать этот город руинами. Он не обладал достаточным образованием, чтобы снисходительно цедить: «Мертвый город». Он назвал Петру руинами, потому состояние руиности было для Петры естественным.

Розовые, словно от долгих поцелуев стены мертвого города стиснули путников с обеих сторон, навалились всем своим грозным величием. Это было главное впечатление, впечатление что ни на есть под дых. Боэмунд, как командир отряда, приказал остановиться на привал, но Элеонор, а потом и Ян его не поддержали. Ян так и прямо и сказал, что здесь живым не место, что это даже кони чувствуют, да что там – особенно кони, потому надо быть полным дураком, чтобы повести людей этой заброшенной дорогой. На что Боэмунд резко ответил, что если Ян не хочет помереть в пустыне, то пусть идет туда, куда ему указывают. Путь через Петру сокращает расстояние до шага. Что означает эта загадочная фраза, Ян до поры до времени не понимал, а спрашивать постеснялся, о чем потом не раз пожалел.

Отряд остановился на привал. Ян еле утихомирил свою обычно смирную лошадку, ворча, натаскал хворост с общей кучи к своему костерку, чтобы, обидевшись на всех, просидеть всю ночь возле него, как маленький сердитый божок, пялясь в темноту. Через два часа его, храпевшего на весь лагерь, растолкала Элеонор.

- Пф... Шотакоэ?

Элеонор покачала головой, приложив точеный палец к губам, подождала, пока Ян стряхнет с себя остатки сна и выпутается из пледа, и поманила его за собой.

Через некоторое время Ян понял, что прекрасная спутница ведет его за пределы лагеря. В душе кто-то, кого лично Ян считал хмырем, радостно встрепенулся в предвкушении.

- Куда мы?

- Выясним, что это за краткий путь в Иерусалим.

- Ага, - отозвался Ян бодро, стараясь не обращать внимания на укол разочарования.

Краткий путь тянулся столько, что сдохнуть можно.

Ян и Элеонор шли по ущелье почти всю ночь. Розовое рассветное небо пряталось где-то над головами, выяснять, где именно, не было желания – стоило взглянуть наверх, на неба узкую полоску, ощущение бесконечного одиночества становилось невыносимым. Здесь внизу царила прохлада, липкая влажность, потому что солнце едва ли когда-нибудь освещало ущелье, и Ян с Элеонор продрогли, особенно Элеонор, в порыве раздражения скинувшая тяжелый плащ еще в начале пути. Как ни странно, дорога была достаточно легкой – ни тебе груд камней, ни предательски осыпающихся оползней. Чистый и удобный путь.

- Словно для путников тропка, - пробормотала Элеонор.

- Что? – не понял Ян.

- Посмотри – видишь? – она указала на участок скалы. – Часть стены снесена, потому что полностью преграждала дорогу. Видишь следы зубила? То, вдоль чего мы идем, не природное ущелье. Сквозь скалу специально прорубили дорогу.

- Ну, наш Боэмунд ведь так и говорил, что здесь вроде дороги, - пожал плечами Ян. – Дороги обычно прокладывают.

- Не нравится мне это.

- Ты еще скажи – слишком тихо вокруг, - фыркнул Ян и, обойдя Элеонор, пошел вперед. – Странно, что твоя свита и Боэмунд с рыцарями не догнали нас. Наверняка же проснулись.

- Послушай, Ян... – начала Элеонор и вдруг осеклась.

Розовый свет озарил каждую черточку ее совершенного лица, сделав его похожим на восковую маску. Взгляд темных глаз был уставлен поверх плеча Яна, и поначалу он не понял, на что же она смотрит, ведь впереди ничего кроме бесконечного ущелья. Потом он обернулся.

Там, где секунду назад была тропа и розовые скалы, раскинулась долина. Позже Ян говорил о том, что произошло, и даже подогнал под свой рассказ стройную теорию, которую обозвал оптическим эффектом солнца пустыни. А в тот момент он решил, что столкнулся с чудом.

Долина казалась громадной. Тонны розового камня, мягкого песчаника, из которого слагалась Петра, разошлись как море под ступнями праведника, и открыли изумленным путникам дивное пространство, полное света. Лучи солнца прочерчивали багрово-красные дорожки, скользившие вдоль стен, что обволакивали проходы и фасады прекрасных зданий – дома, храмы и дворцы. Петра, мертвый город, была совершенной – розовые фонтаны, казалось, полные воды, портики древних, исполненных могущества храмов, анфилады лестниц, широких и ровных, предстали перед изумленными Яном и Элеонор и накрыли их своим величием.

- Пресвятая Богородица! – зашептала горячечно Элеонор. Лицо ее разрумянилось, губы приоткрылись. Стянув тонкий шарф синего шелка с головы, Элеонор сделала шаг вперед – ее белокурые волосы затрепетали на неведомом ветру.

- Ребята точно не поверят... – пробормотал Ян.

Розовые стены величественного храма с пятью колоннами, подпиравшими казалось само небо, выросли перед ними; круглая лестница с широкими ступенями раскинулась перед ними, предлагая подняться внутрь.

- Ты хочешь войти? – сам не понимая, зачем, спросил Ян у взбежавшей по ступеням Элеонор, и тут же пошел за ней следом. Голова его была пуста, словно прохлада и великолепие мертвого города разом заняли собой все мысли, не оставив ничего для его, Яна, спокойствия, а со зрением творилось что-то странное – например, Ян ясно различал каждую деталь, каждый узор на чудесном барельефе, увившего арку дверей в храм, но не видел Элеонор. Девушка казалась сотканной из тумана, ее лазурные одежды окрасились во вездесущий розовый, словно небо на закате.

Ян протянул руку, он хотел коснуться ее силуэта, а может, розовой каменной двери, нависшей прямо перед ним, изящных виноградных гроздей, вырезанных на арке. Но что-то невесомое упало на его ладонь; Ян опустил глаза и увидел, что держит шарф Элеонор, и синий шелк трепещет, как живой.

- Там ничего нет, - резко заявил голос за спиной. - Это не настоящий храм, здесь не настоящие дома и дворцы, это всего лишь узоры на камне, более ничего.

Ян успел обернуться, кивнуть Боэмунду, который стоял на нижних ступенях, как...

Безотчетное, неосознанное,
Абсолютное, неповторимое,
Недоступно-желанное, звёздное,
Не проявленное, необъяснимое...

Он открыл глаза. Над ним разлилось небо.

Они были в пустыне, ведь Ян это точно помнил. Он вообще не отличался забывчивостью и провалами в памяти, если на то пошло.

Еще утром паладин знал, или примерно знал, где находится, что делает, как собирается дальше справляться с ситуацией... с ситуациями, что навалились на него в древней Палестине. Пояс с диском для Прыжков у него пропал, назад – или вперед – в будущее он вернуться не мог. Что случилось с друзьями, которые остались в неведении, кто настоящий убийца бедного Стефана Блуа, рыцаря-монаха, отчаянно державшегося за свою пусть никчемную, но все-таки жизнь, Ян тоже не знал.

Но все было не так плохо. По крайней мере, Ян не унывал. Это смешно звучит, но паладину, человеку, специально обученному путешествовать по реке времени, совсем не к делу унывать. К тому же Яна ждало приключение. Вместе с хмурым рыцарем Боэмундом и его прекрасной сестрой Элеонорой он присоединился к войску Господню, отправившегося в поход на Иерусалим, дабы вернуть святой город праведным христианам.

Они были в пустыне, Ян не мог ошибаться.

Ян не помнил. Что с ним произошло – не помнил. Где крестоносцы, Элеонора и Боэмунд – не помнил, хоть убей.

Ян смотрел. Он видел небо над головой, непривычно спокойное, не то безудержно синее, что было в пустыне, и облака - тяжелые и рыхлые. Вокруг шумела трава, и пахло водой. И дальше тянуть было нельзя – Ян, вздохнув, сел, чтобы оглянуться и убедиться, что теперь-то все плохо. Он пропал.

Большой белокрылый сокол прорезал небо над водной гладью озера, глядя на отражавшийся в нем высокий мрачный замок, который казался сложенным из великого множества замков и домов — столь разнообразной архитектурой он обладал. Башни, башенки, галереи, переходы, высокие зубчатые стены, лестницы, коньки и торцы крыш, покрытых разноцветной черепицей, множество бойниц и множество окон — все вместе производило неизгладимое впечатление. Замок словно жил своей собственной жизнью, не подчиняясь логике зодчих, строивших его. А может быть, зодчих было так много, и они настолько не доверяли друг другу, что замок теперь походил на безумное воплощение всех их идей.

Замок был древним. Ян это осознал сразу, не задумываясь. Древним как озеро вокруг, как лес, как горы.

Глава 1. Рыцарь

Тот рыцарь был достойный человек.
С тех пор, как в первый ушел он набег,
Не посрамил он рыцарского рода;
Любил он честь, учтивость и свободу.
Дж. Чосер, «Кентерберийские рассказы»

— Я все же думаю, что этого делать не следует.

Высокий черноволосый мужчина, одетый в темно-зеленый камзол с пуговицами из черной узорчатой яшмы, задумчиво смотрел на огонь в камине, потягивая из массивного, с фигурной чеканкой кубка терпкое вино.

Он произнес эти слова, заранее понимая, что его собеседники подготовили ворох аргументов против, однако молча соглашаться с их решением он был не намерен.

— Мартин, прием будет в самый раз, роскошный до невозможности, уж поверь мне, — проговорила Мелисанда.

Франк хмыкнул в свой кубок с вином. А ведь Мартин знал, что Франку не все равно, какими правами обладает его сестра и как она этими правами будет распоряжаться.

Принц Франк ответственно относился к своим обязанностям наставника юного Орланда, графа Аквилемского; но вся его ответственность простиралась лишь на то, чтобы обучать ученика искусству боя, распевать с ним баллады и рассказывать ему о своих неисчислимых подвигах. Франк не тяготился своим положением отлученного от отца сына, ему довольно было роли всеми забытого принца и даже то, что король дал ему в ученики сына своего вассала, не казалось Франку унизительным. Мартин думал порой, что, возможно, дело все в тихой блаженности Франка – и думал, когда же обстоятельства и кровь, текущая в его жилах, заставят Франка от этой блаженности отступиться.

Мартин Торн был давним другом Франка, герцога де Брейвери. Когда-то король, заботясь о воспитании своего младшего и наиболее любимого сына, подобрал Франку компанию из девяти мальчиков, отпрысков благороднейших фамилий. Если не считать Мартина, который попал в число избранных по чистой случайности, все они были детьми ближайших советников короля, которым тот доверял безоговорочно. И это говорит о серьезности намерений его величества, а возможно, о его озабоченности некоторыми склонностями принца, проявившимися в нем так рано.

На уроке верховой езды, когда король впервые посадил четырехлетнего Франка на коня, именно отец Мартина оказался тем, кто остановил взъярившееся животное, которому не понравилась чрезмерная увлеченность Франка хлыстом. В благодарность король ввел Мартина Торна, сына барона, в круг приближенных принца – храброго же графа назначил хранителем Малой королевской печати. Надо сказать, барон Торн служил королю верно, как и его сын – принцу, что довольно редко случается при таких стремительных взлетах.

Мартин Торн остался с Франком даже тогда, когда тот впал в немилость. Он считал себя другом Франка и многое себе позволял, а Франк в свою очередь это многое бесконечно терпел, так как любил Мартина как родного брата.

Ссылка в это богом забытое место, где горы и долины, холод, а ветер пропитан тяжелым запахом вереска, казалось, совсем не расстраивала принца, и он проводил время за охотой, чтением книг, воспитанием Орланда и общением с Мартином и... но о Мелисанде позже. Франку даже вздумалось строить замки, впрочем, он и построил один, где и проживал в настоящий момент, ни о чем не заботясь и не думая.

То, что король отправил к нему с визитом свою дочь, властную Изабеллу, которая, и это всем было известно, терпеть не могла Франка, его, похоже, не расстраивало.


Принц был мастером дела, а не слова; его не украшала ни житейская смекалка, ни хитрость, ни умение извлекать из ситуации личную выгоду. Наверное, все это компенсировало бесстрашие и умение всегда идти до конца и всегда быть рядом, но с точки зрения Мартина компенсация была явно не достаточной. И все же факт оставался фактом. Франк де Брейвери, младший сын короля и владетель ирландских земель, был лучшим другом Мартина, ради которого Мартин Торн, сын обедневшего мелкопоместного барона, отдал бы жизнь.

Быть может, дело было как раз в том, что Франк считал себя рыцарем. Настоящим, истинным, одним из тех идеализированных рыцарей, которых воспевают старинные баллады. Возможно, если бы Франк не верил в такого себя, жизнь для него и для его окружения сложилась намного счастливее.

Принц был рыцарем из легенд. Вера в то, что благородство — истинное благородство — у него в крови, позволяла ему считать себя королем в изгнании, королем, не роптавшим на судьбу, а смирно ждавшего своего часа. Он не прилагал усилий, чтобы взбунтоваться против властного отца или хотя бы ускорить день своего воцарения. Он мнил себя королем, не собираясь на деле им стать. Даже странно, что Мартин любил Франка, а Франк, благодушный, безвольный рыцарь, любил Мартина.

Принц был рыцарем с настолько высокими идеалами, что предательство, по его мнению, являлось вынужденной уступкой обстоятельствам. Допустим, борьба на стороне слабых перечеркивала грех предательства, борьба за корону - тоже. Франк был ярчайшим примером избирательного благородства.

А Мартин не верил в рыцарей.

Рыцарство было обособленным и авторитарным микрокосмом, куда не принимали посторонних и где тщательно хранили секреты от непосвященных, даже если приходилось жить среди простолюдинов, ими же притворяясь. Мартин считал, что в этом есть особая изощренная подлость, которая и подлостью не является в силу своей профильтрованности, выбеленности и общей обструганности. Рыцарство вознеслось в выси, недосягаемые для добра, но всегда доступные морали.

Мартин это понимал, Франк — нет. Принц, можно сказать, просто, даже несколько небрежно относился к себе да и к миру. Но с другой стороны... Франк ведь не учился. Все, что он умел и знал, было впитано им с молоком матери, и то, что он не сознавал этого, делало его еще более опасным противником.

Мартина несколько раздражало спокойное отношение принца к себе и к своим способностям, но с другой стороны, он его за это безмерно уважал.

Франк, поворошив кончиком меча угли в камине, решил внести свою лепту в разговор:

— Не слушай его, Мелисанда. Он по старой памяти снова будет ворчать. Лучше расскажи о проделке отца Густава на прошлой неделе, когда доблестный священник отправился в леса за жар-травой, не учтя, что ему не какая-нибудь трава нужна, пусть и легендарная, а самый обыкновенный меч, чтобы мог он крестьян темных наконец усмирить и под длань господню приклонить. Мартину это понравится, он ведь любит чудачества, от которых за версту смердит неким отчаянием. Особенно если вспомнить его затею со рвом...

Франк откинул голову назад и громко расхохотался.

Мартин глянул на него с раздражением. Обязательно нужно было вспоминать эту сто лет назад случившуюся историю? Неплохая, право, была идея. Ров с отравленной водой.

— Я не знаю, Франк. Быть может, это и правда не совсем удачно устраивать пышный прием.

— Насчет необходимости приема я не спорю, Мелисанда,— заверил ее Мартин.

Франк усмехнулся.

— В этом конкретном пункте — не спорю, — продолжил Мартин, не обращая внимания на Франка. — Мы должны организовать прием, по возможности, необычный, чтобы ее высочество осталась довольной.

— Моей сестре понравятся бои собак, рыцарский турнир и повешение пары-тройки преступников. Она любит пышность на крови, — вставил Франк.

— Может, продолжишь тему вместо меня, друг мой? — любезно предложил ему Мартин.

— Мартин, прошу, извини, — примирительно развел руками Франк, — это я, право, от волнения. Лично я считаю, что волноваться не о чем. Изабелла заскучала при дворе и решила развеяться, а лучшего способа скоротать скуку, чем поиздеваться над младшим братом, она просто не знает. Уверен, я нужен ей только по этой причине.

Мелисанда, до этого вышивавшая ворот одной из рубашек Франка и особо к разговору не прислушивавшаяся, возвела глаза к небу. Франк неисправим! То ли притворяется наивным ребенком, то ли является им, Мелисанда еще не разобралась, но такого попустительства грехов другим, какое демонстрировал он, Мелисанда еще не встречала. Единственное оправдание подобной глупости было, пожалуй, то, что он и себе все охотно прощал. Франк не видел причин не делать того, чего ему хочется делать, даже если это будет идти вразрез с желаниями окружающих – даже если это точно будет идти в разрез с желаниями окружающих. Франк не останавливался ни перед чем, у него не возникало мысли, что нужно остановиться. Наверное, это и есть королевская кровь, или рыцарство в его понимании.

Можно провести пример. Конечно, то, что она, Мелисанда де Коурси была помолвлена с Яковом, герцогом Антурийским, Франка не смутило. Он увидел Мелисанду на рыцарском турнире, захотел, чтобы она принадлежала ему, и со свойственной ему непринужденностью приказал герцогу Антурийскому уступить невесту. Герцог, будучи вассалом короны, понятное дело, отказать не смог. Теперь Мелисанда - законная жена принца. Она не может утверждать, что несчастлива, в конце концов, Якова она видела всего дважды – в восемь и в двенадцать, когда тот приезжал утверждать брачный разговор, но и к Франку она относилась с чувством, которое пока было рано назвать даже теплотой, не то что приязнью.

Мартин отрешенно водил кубком по столу и молчал, будто обдумывая слова Франка. Потом он тихо сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Мы уязвимы. Приезд леди Изабеллы многое меняет. Мои люди доложили о некоем решении короля, которое, боюсь, расстроит тебя, Франк. Дело в том, что нужно было еще лет пять назад предпринять шаги к примирению.

- Я не был в ссоре с отцом.

- Однако он отлучил тебя от двора.

- Он всего лишь направил меня в мои земли!

- Франк, - Мартин, переглянувшись с Мелисандой, посмотрел на принца, – я думаю, его величество планирует назначить Иоанна, мужа Изабеллы, своим приемником. Он доверил ему Большую королевскую печать на время битв при Лоринсберге. Фактически, герцог Гортимер наделен неограниченной властью – этого говорит о той степени доверия его величества к зятю, какая сыну короля и не снилась. Франк, это война. Изабелла во всем поддержит мужа, это в ее интересах, нам же необходимо встретить принцессу подобающе ее положению, но не более, показать, что мы горды, но в то же время слабы. Нам нужно провести ее, чтобы она убедила себя, что никакой опасности ты, Франк, для нее и ее мужа не представляешь.

«И что ты остался все тем же инертным простофилей, каким давным-давно решил для себя быть», - добавил Мартин мысленно.

Мелисанда хмуро взглянула на него:

— Если мне будет дозволено высказать свое скромное мнение, я скажу, что ты, Мартин, сгущаешь краски. Мы не знаем, для чего леди Изабелла едет сюда. Мы не знаем, кто будет в ее свите. Герцог Гортимер владеет печатью только на время битв при Лоринсберге, не думаю, что его величество позволит ему так развлекаться и дальше. Гортимер предсказуем. Он властолюбивец, а таких очень просто просчитать. Мне кажется, король это понимает, он вовсе не производит впечатления глупого человека. Уважающий себя монарх никогда не посадит на трон ограниченного человека, на которого легко влиять, если только не в планах короля пустить королевство по ветру.

— Королю может взбрести в голову, что Гортимер – меньшее из зол, — небрежным тоном заметил Мартин.

Франк зевнул во весь рот, потянулся и встал.

— Хорошие мои, вы веселитесь, веселитесь. Не обращайте на меня внимания. Я, пожалуй, пойду, не буду вам мешать. В конце концов, кому, как ни вам, моему другу и моей жене, знать все об отце и сестре?

- Ты смеешься? – сумрачно вопросил Мартин.

- Да нет, - Франк широко улыбался. – Просто вы мне надоели. Изабелла будет здесь через неделю, но, чувствую, вы либо поубиваете друг друга в ваших спорах, либо сваритесь в собственном соку, либо измените мне вдвоем до этого срока. Меня одолевает скука.

Мелисанда низко склонила голову, чтобы Франк не видел выражения ее лица.

- Тот парнишка... Ян, кажется? – Франк подмигнул Мартину, который в ответ скривился. – Мне хочется познакомиться с ним ближе. Странствующий монах, говорите? Ну-ну. В следующий раз, Мартин, докладывай мне о подобных очаровательных гостях сразу. Мое почтение, миледи, - и Франк, насвистывая и чеканя шаг, вышел из комнаты.

— Я думаю, Мартин, нам придется действовать самостоятельно без участия его высочества, — холодно сказала Мелисанда.

- С чего такой интерес? — напряженно сказал Мартин. – Мне прекрасно известно, как ты относишься к Франку.

- Не скалься - это известно многим, если не всем, - пожала плечами Мелисанда. – Франк мой муж. Мне не нужна корона, ему, похоже, тоже, но если Изабелла и Гортимер станут править этой страной, то судьба Франка, прости за вульгарность, решена. Максимальная продолжительность его жизни после коронации сестры и ее мужа, ставлю сто солидов, не превысит месяца.

- Недели, - закрыл глаза Мартин. – Ты не знаешь Изабеллу.

- Выходит, мы с тобой это осознаем, Франк же – нет. Я не хочу так рано становиться вдовой, меня пока все устраивает.

- Твой цинизм меня удручает.

- Тебя же устраивает возможность и дальше пользоваться всеми благами положения друга принца, - продолжила Мелисанда. – Все очень просто.

- Интересно, почему я до сих пор не сказал тебе, что ты прекрасна? – задумчиво спросил Мартин.

- Спасибо, - без тени улыбки кивнула Мелисанда и вновь склонилась к своему шитью. – Нам нужен план. Но для начала предлагаю отправить Якова... то есть герцога Арлианского в Лондон, чтобы он поговорил с королем. В последнее время король проникся симпатией к герцогу.

Мартин не стал ничего говорить на это. Хотя мог. Например, ему докладывали много и подробно, сколько усилий приложила леди Мелисанда, чтобы приблизить герцога к королю.

- Дальше мне любопытен этот мальчик, - сказала Мелисанда. - Он в самом деле монах? Похоже, Франку он тоже любопытен.

- Ты хочешь, чтобы принц увлекся им? – спросил Мартин.

- Пока Изабелла будет здесь, недурно, чтобы его величество был занят новым фаворитом. Так спокойнее. Франк иногда делает глупости, ты ведь знаешь, не нужно, чтобы он сломал нам все планы и дал Изабелле пищу для размышлений.

Она, сощурив глаза, смотрела на Мартина, который насмешливо отсалютовал ей кубком.

— Я займусь этим Яном Лаймом, - заверил он Мелисанду. – Посмотрим, что он из себя представляет. Только не обольщайся - Франку, быть может, нравится в нем нечто иное, не то, что ты себе вообразила. Хотя, возможно, ты и права... Тогда это будет нездоровым чувством – если Франк увлекся сам собой, я, пожалуй, не стану с ним общаться, поберегу свою репутацию, - Мартин рассмеялся.

- Да, очень смешно, - сварливо отозвалась Мелисанда.

- Ты подумай – это чудо Господне, что парень так похож на принца! – воскликнул Мартин. – Просто одно лицо. Если Франк все же станет королем, этот Ян будет служить при дворе двойником – вот тебе еще одна причина «увлеченности» принца.

- Ты, случаем, не ревнуешь? – небрежным тоном вопросила Мелисанда. – Так рьяно оправдываешь друга...

- Типун тебе на язык, - устало отмахнулся от нее Мартин и приложился к своему кубку.

Мелисанда грустно усмехнулась.

Она очень на многие вещи смотрела вполне лояльно. Простое отношение к жизни Мелисанда сделала своим приоритетом довольно давно, может быть, тогда, когда поняла, что жизнь и без ее отношения к ней сложна. Свою роль, конечно, сыграло прекрасное образование, которое, как известно, приводит к тому, что люди начинают задумываться о вещах, о которых, в принципе, им думать незачем.

С Мелисандой было легко. Например, благодаря своему простому отношению она принимала своего мужа таким, какой он есть. Если бы Франк поглядел на жену другими глазами, он наверняка уверовал, что она сущее сокровище. При том, что принц не был глупым человеком... Глупый человек — это ведь кто? Субъект с закрытыми глазами и закоснелым сердцем, ограниченным мышлением, видящий только то, что ему позволили видеть и знающий только то, что ему разрешили знать. А принц верил только в то, что видел своими глазами или, по крайней мере, в то, что мог разрубить собственным мечом, и как с легкостью принимал, так с легкостью и отвергал все самые безумные откровения жизни. Он не был глупым, он лишь думал об окружающих, никогда особо не углубляясь в раскрытие внутренней их составляющей. Франк жил одним днем. Его жизнь была действием, где некогда останавливаться для размышлений и мечтаний. Мелисанда иногда думала, что могла бы полюбить его, не будь он так небрежен по отношению к ней. Несмотря на свои достоинства, Франк не мог понять, что иногда равнодушие к чувствам другим ранит сильнее, чем откровенная ненависть.


Ян с тоской смотрел на свое несколько пыльное отражение. Конечно, отполированный щит мало что может сказать о внешности, но Ян надеялся, что хотя бы не будет выглядеть жалко. Он с грехом пополам пригладил свои волосы, отряхнул одежды... проводив взглядом горстки красной грязи, посыпавшейся на пол, философски вздохнул и наконец соизволил повернуться лицом к принцу, который давненько стоял, сложив руки на груди, у дверей в отведенные Яну покои.

- Мне называть вас вашим высочеством? – задиристо поинтересовался Ян.

Чем конкретно принц был неприятен, Ян вот так сразу бы не сказал. Наверное, дело в потрясении. Нелегко пылать благодушием к окружающему миру, бог весть как очутившись в средневековой Ирландии, черти где оставив Элеонор и древнюю Петру, и наткнувшись тут же на собственного двойника. Двойник к тому же местный шишка. Вроде как принц, даже, говорят, будущий король Англии. Если оно так, то Ян примерно знает, что это будет за король, как же, историю с грехом пополам учили, кровавые стычки с баронами, в которых полегло парочка яновых предков, помним...

- Я предпочитаю – король, - Франк отлепился от косяка, прошел в комнату и, развернув кресло спинкой к Яну, непринужденно сел в него. – Что же вы, юноша, так реагируете? Жизнь штука заковыристая, и не такие чудеса подбрасывает... Или вы, быть может, не по поводу нашего с вами сходства расстраиваетесь, а по какой иной причине?

- Я бы хотел знать, чего мне от вас ждать. У наделенных властью людей, принцев, к примеру, есть пакостная привычка заводить себе двойников и отправлять их на всякие дела, какие сохранность жизни бедолагам не гарантирует, очень даже наоборот...

- Не тушуетесь, головы не склоняете, выражаетесь бойко, можно даже сказать, дерзите... – задумчиво проговорил Франк. – Я не ошибусь, если предположу, что вы человек благородный, хоть и монах? Для просто ученого человека вы уж очень свободно, так сказать, мыслите и действуете.

- Я...

- Мне угодно, чтобы вы остались при мне, - с ленивым высокомерием перебил Франк. – Обыкновенным двойником, именно в том качестве, каковое вам чудится, вы не станете, успокойтесь. На «всякие дела» у меня и без вас люди обученные есть. Пройдемте в мои покои.

- А зачем? А затем, – бормотал Ян, послушно следуя за принцем и не замечая опасливых взглядов, бросаемых на него изредка встречаемыми слугами. Принц нравился ему все меньше. Не нравился совсем. Печально, что Ян ему зачем-то понадобился, а пояс с диском для Прыжков, как назло, не доступен. Остается только держать ушки на макушке, не зарываться или взять и приспособиться к роли развеселого шута, чем черт не шутит, вон ведь принц как-то странно улыбается на него глядючи.

И тогда, может быть, появится у Яна крохотный шанс, выбраться из всего этого живым.

tbc