Глава 1На верхнем лестничном пролете лишь две двери. Наверно, с первого взгляда разница между ними не очень заметна, поэтому человек несведущий может легко ошибиться с выбором — зайти не в ту комнату, которую искал, найти не того человека, которого хотел; вполне может быть, что он и не сразу-то поймет, что ошибся, если не знает братьев Блэк. Между нами нет такой уж большой внешней разницы; к тому же, он лишь на год младше.
Но постойте, о чем это я? Посторонний в доме на площади Гриммо? Чушь. Здесь никогда не могло бы оказаться такого человека. Древнейший и благороднейший дом Блэков гостей не любит. Здесь и своим не всегда рады.
Две двери на верхнем лестничном пролете. Одна из них ведет в мою комнату.
Если, конечно, здесь может быть хоть что-то мое.
Летом, когда я вынужден возвращаться домой, я почти не выхожу оттуда. А если бы мог, никогда не переступал бы порога этого чертова дома.
Надо сказать, мои родственники любят роскошь. Даже комната нелюбимого сына обставлена в их вкусе: большая кровать с резной деревянной спинкой в изголовье, высокое окно, задернутое длинными бархатными шторами, огромная люстра со свечными огарками под самым потолком, платяной шкаф, в котором могли бы спрятаться несколько человек. Наверняка Орион и Вальбурга Блэки устроили здесь все по своим вкусовым пристрастиям еще до моего рождения, не допуская и мысли о том, что их сын может стать предателем крови.
Сейчас они оставили бы меня спать на полу в комнате без окон и света (а желательно — и без дверей), где-нибудь за полярным кругом; пожалуй, я мог бы жить в этом самом шкафу, если бы он вдруг оказался на дне моря.
Конечно, дружба с выродками достойна такого наказания. В волшебном мире лучше родиться магглом, чем связаться с магглами. Тем более наследнику рода Блэк.
Я слышал историю об одном Блэке, родившемся сквибом; этой историей меня потчивали со дня моего рождения, а когда родился Регулус, начали потчивать вдвойне.
Кажется, его звали Мариус, и он приходился Вальбурге Блэк дядюшкой. Его стерли с семейного древа в тот самый момент, как наконец выяснилось, что никакими волшебными способностями он не обладает.
Конечно, десятилетнему мальчику тяжело было жить на улице, но скорый поезд Лондон — Йорк облегчил его страдания. Муки же его родителей, Сигнуса Блэка и Виолетты Булстрод, были намного тяжелее и невыносимее.
Вместе с ними страдал весь Древнейший и благороднейший дом. И как они пережили такой удар? Виданное ли дело — сквиб в чистокровной семье?
Просто ужасно. Семья не была так опозорена даже тогда, когда Исла Блэк вышла замуж за маггла.
Бывает, я подолгу лежу на кровати в "своей" комнате.
В такие моменты неизменно посещают мысли о том, где я мог бы быть сейчас, если бы не был "дома".
Сохатый подкидывает в воздух квоффл и, в нарушение всех игровых правил, с размаху бьет по нему битой. Кожаный мяч кирпично-красного цвета сминается, складываясь почти пополам; "деформируется", как сказал бы маггл. Из него выходит значительная часть воздуха и начинает казаться, что кожа не выдержит; но, издавая громкий свист, квоффл летит ко мне. Будь и у меня бита, я бы наверняка отправил его высоко в воздух, но приходится отбивать рукой.
Мяч громко хлопает по ладони; "прижгло", как сказал бы тот же маггл, будь он рядом. Потеряв равновесие, я падаю на траву. Случись такое на матче, меня бы и мадам Помфри не спасла, но мы играем, стоя на земле, а не летая в воздухе.
Джеймс, с улыбкой во все лицо, кладет биту на плечо и свободной рукой взъерошивает волосы. Он доволен своим ударом; наверно, часто жалеет, что в настоящей игре ему не разрешают бить по квоффлу битой — Гриффиндор бы никогда не проигрывал.
На руке появляется ярко-красный след. Если бы я не прикрывал спину Джеймса с одиннадцати лет, ему бы очень не поздоровилось.
С тех пор, как я познакомился с Сохатым, мне никогда не приходилось скучать.
В первый же день в Хогвартсе мы познакомились с Люпином, а потом Джеймс откопал где-то Питера.
Чтобы хоть на какое-то время избавиться от своего ненавистного имени, я придумал нам четверым другие: Бродяга, Сохатый, Лунатик и Хвост; хотя последние двое меня мало заботили. По-настоящему только Джеймс был способен понять меня, а если и не понимал, то во всем поддерживал.
Мы всегда веселились и нас мало заботило, было ли окружающим так же весело.
В то время, как у нас было особенно хорошее настроение, под ногами всегда путался Нюниус.
Сохатый не любил его по своим личным причинам, мне же он казался просто жалким. Жалкий, жалкий Нюниус...
Дело было совсем не в Темной магии. Пусть бы он занимался чем угодно, если бы мог этим воспользоваться?
Но жалкий слизеринец этого не мог. Его назначили старостой — он и этим не смог воспользоваться. Жалкий, жалкий Нюниус.
Он был без ума от своего факультета — это я понял в первый же день. Мое семейство тоже было от него без ума.
Нюниус пристал к другим слизеринцам только на пятом курсе. В том же году Эванс послала его к Мерлину под бороду.
Их всех тянуло к Темной магии. И Розье, и Мальсибера, и Эйвери. Но у Регулуса было кое-что еще — он был одержим идеей чистой крови.
Через любой его поступок, через любое действие проходила одна мысль: "соответствует ли это статусу чистокровного?"
Наши родители могли бы им гордиться. Это они и делали.
Говорят же, что первый блин — комом. А у Вальбурги и Ориона первый сын - комом.
Комната Регулуса заполнена всем, что хоть немного свидетельствует о его происхождении. А новое его хобби — коллекционирование газетных статей, где есть пара слов о Темном Лорде.
Обычно такое беззаботное лежание на кровати ничем не прерывается — все равно никому до меня нет дела. Но сейчас раздаются три громких и отрывистых удара в дверь. Визгливый голос требует, чтобы я немедленно спускался вниз.
Обладательница такого голоса хорошо подошла бы для суда над грязнокровками.
"Жалкие ничтожества!"
"Осквернители крови!"
"Порождение мерзости и скверны!"
Таким голосом можно было бы заставить любого магглорожденного признать свою ублюдочную природу.
Но моя мать предпочитает вести "домашнее хозяйство".
Семь лестничных пролетов отделяют мою комнату от кухни и залы. На каждой лестничной площадке по несколько комнат, в которых жили, живут и будут жить люди из моей семьи, мои родственники. Представители Благороднейшего и древнейшего дома Блэк.
Мое имя — Сириус Блэк, и я ненавижу этот дом.
Глава 2В озере плещется вода. Кажется, что она немного зеленоватого цвета, но если присмотреться, то можно с легкостью распознать обман.
Кое-где на волнах качаются водоросли, но обитель хогвартского гигантского кальмара все рано остается кристально-чистой. Только отчего-то зеленоватой.
На противоположном берегу греется на солнце гигантское беспозвоночное, и вокруг него постепенно собираются младшекурсники: гриффиндорцы и хаффлпафцы, среди которых иногда мелькают и сине-бронзовые галстучки равенкловцев.
В начале года все они боялись "ужасного чудовища", обитающего в "этих зловещий водах", как шутит иногда Сириус.
Теперь же на дворе июнь, и малышам давно известно, что никакой опасности "гроза морей" для них не представляет.
Даже совсем наоборот. Кальмар любит детишек.
Щупальца медленно сворачиваются кольцами, и несколько учеников оказывается в "колодце". Их смех слышен через все озеро, его не может заглушить ни шум воды, ни шелест листьев на деревьях.
Два самых смелых гриффиндорца начинают щекотать кальмара под головой, и щупальца быстро разворачиваются, чтобы поднять их в воздух. Кажется, что и сам кальмар смеется.
Дует ветер, и я ловлю себя на мысли о том, что левой рукой ерошу волосы, и, усмехаясь, снимаю очки и кладу их рядом на траву.
Среди играющих детей невозможно увидеть слизеринцев. Студенты этого факультета вообще редко попадаются на глаза: большую часть времени они проводят в своих подземельях. Разве что повстречаешь в ночном коридоре пару старшекурсников, пробирающихся в Запретную секцию школьной библиотеки.
Ночью мы с Бродягой часто выбираемся из гриффиндорской башни. Под мантией-невидимкой, конечно.
Однажды мы видели таких "постоянных читателей". Шепотом произнеся заклинание, один из них открыл дверь и они скрылись внутри.
Конечно, мы сразу последовали за ними.
Слизеринцы были уже у границы Запретной секции. Как им удавалось так быстро ходить и при этом не шуметь? Наверняка знали какое-нибудь заклинание.
Светловолосый явно ничего не боялся. Сняв с полки два увесистых тома, он прямо направился к столу и зажег свет на конце палочки. Белая вспышка, казавшаяся первое мгновение слишком яркой, осветила молочно-бледную кожу со щедро рассыпанными по ней веснушками. Широко открытые глаза быстро забегали по желтым страницам, не останавливаясь ни на секунду.
Другой слизеринец остался рядом со стеллажами. Усевшись на пол, он вцепился длинными пальцами в книгу и не шевелился. Он даже не думал использовать осветительное заклинание; черные глаза медленно двигались, впитывая каждое написанное слово. В этот момент они были особенно сильно похожи на два темных бесконечных туннеля, ведущих в никуда. У Хагрида, хранителя ключей, тоже были черные глаза, но в этих, холодных и безжизненных, не было и искорки лесничьей теплоты.
Крючковатый нос практически касался пергамента. Наверняка он оставил бы на нем жирный след.
Грязные темные волосы при каждом движении головы покачивались из стороны в сторону, и вокруг слизеринца разлетались потоки грязи и сальной копоти.
В темноте его черная мантия практически сливалась со шкафом и полом, так что его почти не было видно. Лишь тусклая серая кожа поблескивала в свете палочки читавшего за столом.
С оглушительным грохотом книга с верхней полки свалилась на пол. Спрятав палочку, я потащил Бродягу к выходу.
Неужели все слизеринцы обречены были стать такими? Сириус не любил их всех, но это можно было понять. С детства он мечтал освободиться от пут чистокровного.
Его отношение к слизеринским младшекурсникам было еще хуже. Всех новеньких он называл просто "зеленью", но те, кто попадал на факультет Салазара, превращались в "зеленую зелень, жующую слизеринские сопли".
Что же такое скрывалось там, в подземельях, что превращало детей в обезумевших магглоненавистников?
Иногда к играющим детям присоединялся Питер. Это неизменно влекло за собой насмешки Сириуса, но каждый раз Хвост все равно возвращался к первачкам.
Хвост не умел врать. Если бы ему предложили кубок школы, а взамен потребовали просто отказаться от таких игр, он бы не согласился.
Как мог бы старина Пит пойти на такое? Больше всего на свете он любил тех, кто был с ним рядом, даже жизнь отдал бы за этих вот малышей.
Как, впрочем, и любой из нас.
Ремус постоянно помогал всем вокруг.
Глядя на это, Сириус говорил, что он просто не умеет отказываться, и смеялся над привычкой "отдавать единственное перо, когда идешь на экзамен".
Нет, здесь было другое. Даже если Лунатик не умел отказываться, что с того? Он всегда мог рассчитывать на ответную помощь.
Солнце в зените палит нещадно. К озеру в поисках прохлады стекаются учащиеся. Вокруг начинаются разговоры, шутки, слышатся веселые возгласы.
Я поднимаю с земли очки, пока кто-нибудь ненароком не раздавил их. Блик солнца на стекле заставляет повернуть голову, и слева, всего в метрах пятидесяти, я вижу густую копну рыжих волос. Наверняка это Эванс.
Когда я вскакиваю на ноги, у меня в руках оказывается волшебная палочка и я делаю первое, что приходит в голову: запускаю в небо столп красных искр. Гриффиндорская староста недовольно на меня смотрит, а я не могу сдержать улыбки и смеюсь во весь голос.
Кажется, Эванс уже не та, что была в прошлом году.
Из замка бежит Сириус, за ним едва поспевает Питер, а следом не спеша идет Ремус.
Что было бы со мной, попади я в школу в другое время?
