Яблоки- Я не могу... Я не могу... Я больше не могу!
Одно движение рукой – и со стола с грохотом падают книги, разлетаются по полу листы бумаги, и новый хозяин Тетради задыхается, плачет, скулит.
- Я… Я думал, что у меня могло все получиться, - шепчет он отчаянно.
- Оно и могло, - безразлично кидает шинигами.
- Я
убийца, - выдыхает человек, словно это может что-то значить для существа, которое живет за счет чужих смертей. – Не могу больше, - говорит он устало, и пишет имя – свое собственное имя – в раскрытой Тетради.
Шинигами ее спокойно подбирает, пристегивает к ремню и, открыв нараспашку окно, улетает, оставляя за собой холодеющий труп.
Рюуку так скучно.
***
Рюук "терял" Тетрадь в человеческом мире всего шесть раз. Он не помнит, с чего все началось, но впервые это действительно произошло случайно, в те времена, когда писать умели только поэты, жрецы и писцы.
Каждый раз он возвращал себе Тетрадь максимум за три месяца.
Первый владелец был довольно интересным – во-первых, он не умел читать, и Рюук неплохо повеселился, наблюдая, как он старательно копирует бессмысленные закорючки, светящиеся поверх людских голов, не понимая, ни что они значат, ни как их произносить. Но дальше…
Это всегда весьма интересно – наблюдать за тем, каким образом человек решит использовать Тетрадь Смерти, но все люди, как через какое-то время понял Рюук, слишком уязвимы. Слабые и в целом лишенные воображения, они придают смерти слишком большое значение. С какой бы целью они ни подбирали Тетрадь, конец всегда один – они ломаются и погребают самих себя под весом вины.
Рюуку очень, очень скучно.
***
Рюук замечает его, человека, который в будущем облегчит ужасную, невыразимую скуку бога смерти, прогуливающимся по запруженной улице Эдо – или нет, теперь оно зовется Токио, не так ли? Рюук размышляет лениво над тем, что случится, если написать японское имя, используя латинский алфавит, или если использовать правильные буквы, но переставить их местами, и тогда он замечает его.
Шинигами за время своей
не-жизни неплохо приспособился читать людские эмоции по их лицам. Он наработал достаточно опыта, пытаясь понять, в какой момент человек, наконец, готов сломаться и написать свое собственное имя в Тетради. Но для того, чтобы понять, о чем думает
Ягами Лайт и не нужно обладать какими-то особыми талантами в чтении лиц. Это написано на нем большими черными буквами –
"мне так скучно".
Но в следующее мгновение
Ягами улыбается, и скука волшебным образом исчезает с лица, но остается в глазах, и никто,
никто этого не замечает: ни друзья, ни даже семья. А Рюук знает, что семья – это что-то очень важное для людей, или, по крайней мере, должно быть важным.
Как только он оказывается в одиночестве, человек закрывает глаза и замирает, как обычно замирают самые старые шинигами, для которых рисование в Тетради имен уже давно потеряло всю свою прелесть, наравне со сплетнями и азартными играми.
Рюук зачарован.
***
Этот человек того стоит, решает Рюук, наблюдая за тем, как Ягами Лайт лениво и сонно идет по своей жизни. Рюук думает, что у этого человека… может и получиться.
Но. Но ты никогда не знаешь наверняка, до тех пор, пока они не заполучат тетрадь, из чего сделаны люди. И он не хочет рисковать, не в этот раз.
Рюук подкидывает тетрадь Шидо рядом со школой Ягами Лайта, во время одного из тех уроков, в течение которых, знает Рюук, никто не обращает на учителя внимания. Другие человечки займут это время бессмысленными разговорами друг с другом. Они будут спать или листать журналы с другими голыми человечками, но Лайт Ягами ничем этим заниматься не будет, он станет смотреть в окно.
А из окна видно, как медленно планирует на землю тетрадь, и Ягами Лайт выпрямляется на своем сидении, провожает сузившимися глазами тетрадь, и что-то такое появляется в выражении его лица, что Рюук понимает - попался.
С этим человечком, да, с этим человечком, может, ему и не будет скучно.
***
Этот человек, как оказалось, сделан из шелка и стали.
Он кричит, впервые увидев шинигами – многие тоже кричали, а потом он смеется – а вот этого при встрече с Рюуком раньше не делал никто. Уже его что-то отличает от всех остальных.
А потом он разворачивает Тетрадь Смерти, и Рюук понимает, насколько он, на самом деле, отличается.
Восхищенный, Рюук подлетает ближе. Этот человечек говорит о правосудии, о справедливости и наказании преступников. Рюуку все равно. Боги скучны, а правосудие – это то, чему только люди могли додуматься придать какое-то особенное значение. Имена, аккуратным почерком занесенные в тетрадь, колонка за колонкой, распростерты перед Рюуком, несколько сотен имен за пять дней, это лучше, чем Рюук осмеливался надеяться в своих самых смелых мечтах.
- Мне… тоже было скучно, - говорит Ягами, и Рюук понимает истинную сущность Ягами Лайта. Он будет говорить себе, что делает все это во имя правосудия, или придумает себе в оправдание еще какую-нибудь не менее глупую человеческую причину, но в действительности будет делать это, чтобы спастись от скуки. И
это Рюук прекрасно может понять.
- Тетрадь Смерти - это связь между человеком Ягами Лайтом и шинигами Рюуком, - говорит он, и Ягами повторяет следом "связь", и Рюук вынужден напомнить себе не придавать словам большого значения.
***
Ягами становится
Лайтом, когда впервые покупает ему яблоко, и оно хрустит на его зубах и заполняет рот терпким соком самым
восхитительнейшим образом с тех самых пор, как Рюук впервые начал ощущать скуку. Лайт ему улыбается, и Рюук, посвятивший все свое свободное время изучению игры эмоций на лице своего человечка, силясь понять его извращенную логику, видит изумление и снисхождение и, возможно, что-то, что, как рассказывал ему другой человечек давным-давно, зовется пониманием.
Этот человек -
этот человек – который смеется в лицо шинигами, который презрительно усмехается в лицо шинигами, этот человек, думает Рюук, наверняка на вкус он похож на яблоки - настолько он хорош.
- А ты знал? – спрашивает Лайт, и рассказывает ему все мифы и все предания, которые когда-либо были придуманы человечеством о яблоках. Рюук кивает, а потом рассказывает ему в ответ, в каких сказаниях время и несовершенная людская память заменила яблоки на что-то другое, и Лайт улыбается, жадно поглощая любое знание, каким бы бесполезным оно ни казалось. Потому что в памяти Рюука всегда задерживались не нужные и не интересные ни одному шинигами детали, глупые детали, которые он помнит спустя сотни лет. Например, выражение лица Александра, когда он понял, что захватывать больше нечего, или узоры, которые создавала кровь Цезаря, расползаясь по каменному полу форума, или звуки взрыва первого фейерверка, убившего собственного создателя.
Он выковыривает из яблока зернышки, сдавливает их пальцами и слизывает выступивший сок. Во рту остается легкий горьковатый привкус, и Лайт говорит ему, что это яд, который называется цианид, и что к нему так и не придумали противоядия. Рюук смеется и понимает, что с этих пор он никогда больше не сможет думать о яблоках, не вспоминая вместе с ними и Лайта.
***
- Рюук, - однажды обращается к нему Лайт по дороге домой, где будет убивать время и людей до девяти вечера, а потом сядет делать домашнее задание. – Как шинигами… - Лайт замолкает, аккуратно подбирая слова, как будто Рюуку есть до этих самых слов какое-то дело. – Как шинигами рождаются?
Нет никаких правил, запрещающих рассказывать о шинигами, их привычках и местах обитания. Это просто само собой разумеется, что люди таких вопросов богам смерти не задают.
- Они не рождаются, - отвечает Рюук, посмеиваясь. – Их убивают.
Лайт поднимает бровь, молчаливо требуя объяснения.
- Они должны быть убиты другим богом смерти.
- Тогда их должно быть очень много, - хмурится Лайт в очень редком для него замешательстве.
- Да не-е-е, - качает головой Рюук, улыбаясь. Ему любопытно, сочли бы другие человечки его улыбку зловещей, потому что Лайт в ответ только криво ухмыляется. – Там есть и другие условия. Может быть, ты их и вычислишь.
***
В этой новой эре люди постоянно
двигаются, куда-то бегут, делают машины, которые бегают еще быстрее, суетятся, торопятся навстречу смерти. Иногда Рюуку нестерпимо хочется, чтобы они все просто взяли и остановились. По прошествии какого-то времени непрекращающийся шум и движение начинают утомлять, краски выцветают, и мир снова становится серым и скучным.
Но они, людишки, тоже не останавливаются на увеличении скорости, им необходимо постоянно себя изменять – одежда и стили, и волосы, и макияж, и так, и эдак, словно однажды они надеются найти что-то, что разом окупит все их старания. Все это действует на нервы.
Тела шинигами в большинстве своем сильные и ссохшиеся – за исключением, возможно, Мидоры, тяжелой и толстой, или Ну, с ее безостановочной дрожью хлопающих ресниц – как и мир, в котором они обитают, шинигами редко меняются. Период изменений проходит, прежде чем шинигами становится настоящим богом смерти. Вот как раз в этот период они и ищут что-то, чего сами не могут объяснить, нацепляют на себя кости, черепа и цепи, перья и обрывки одежды – действие без мотива, тень от воспоминания.
Самый новый аксессуар в копилке Рюука - это его серьга, ей сорок лет и сделана она была задумчивой и печальной женщиной с именем Мэй Лин, которая не знала языка, давшего ей имя. Она написала три имени в Тетради Рюука: своего отца, босса и неверного любовника. Другая серьга была зажата в ее руке, когда Мэй выходила на заполненную двигающимися с бешеной скоростью машинами дорогу Нью-Йорка.
Другое недавнее приобретение Рюука – это одно из колец, тяжелое, покрытое орнаментом. Ему полторы сотни лет, по крайней мере, по одному из человеческих календарей. Шинигами быстро наскучил английский лорд, которому оно раньше принадлежало, но зато своей смертью человечек повеселил его изрядно. Люди всегда устраивают такую глупую суету вокруг секса, Рюук этого никогда не мог понять (хотя, он подозревает, половину всех волнений тогда спровоцировала мебель, временно исполняющая функции кровати, и то, что на бильярдном столе этим заниматься не положено по всем этическим стандартам).
По стандартам шинигами Рюук по самые уши погряз в тщеславии.
Лайт – это островок безмолвия посреди постоянной раздражающей возни и суеты человеческого мира, спокойный и невозмутимый, идущий по жизни со своей собственной скоростью, со скоростью шинигами. Рюук считает, что он так сильно отличается от всех остальных человечков, потому что его разум двигается с такой скоростью, что весь остальной мир в сравнении ползет следом черепашьим шагом. Когда шинигами об этом задумывается, у него сразу же начинает кружиться голова, как у людей, которые пытаются смотреть на солнце. По крайней мере, Рюук думает, что голова у них должна кружиться так же. Сам-то он может смотреть на солнце хоть до посинения.
А еще Лайт очень красив.
Так думают человечки, и Рюук с ними согласен. Они обсуждают форму его лица, расстояние между глазами, баланс между носом, губами и подбородком, то, как Лайт двигается, как он улыбается и шутит, как он заставляет их всех думать, что ему не все равно.
У Рюука другие стандарты.
Когда Рюук говорит, что Лайт красив, он думает о том, как двигается его рука, вырисовывающая в тетради сотни имен, одно за другим, форму кисти и экономные, точные движения пальцев, равномерное, неумолимое движение, заполняющее страницу за страницей аккуратными завитками.
А еще, может быть, он думает и о том, как Лайт точно знает, о чем думают другие человечки, как он незримо копается в их головах, чтобы потом парой слов или движений заставить их подчиниться (рассказать, о чем они мечтают, где работают, какие у них привычки,
как их зовут – прощай,
Рэй Пэнбер, до свидания,
Мисора Наоми).
А, возможно, он думает о том, как Лайт улыбается, закрывая Тетрадь Смерти и откидываясь на спинку кресла, а потом выключает свет и падает на кровать, и спит, а Рюук за ним наблюдает, внимательно следя, чтобы его развлечение не задушилось случайно подушкой посреди ночи. В конце концов, люди ломаются очень легко – даже этот, что горит так же ярко и жарко в глазах Рюука, как самые первые человечки, топтавшие землю. Он просто хочет быть уверенным, что Лайта хватит надолго, потому что даже не может себе представить, каково это будет – возвращаться обратно к своему скучному существованию.
***
Рюуку никогда раньше не приходилось напоминать себе не заботиться о людях. Ему так же больше не приходилось напоминать себе не заботиться о Лайте, потому что ситуация с ним совершенно другая, как и все остальное в Ягами Лайте кардинально отличается от всех остальных человечков, когда-либо встреченных или убитых Рюуком.
Шинигами не приходиться напоминать себе не заботиться о Лайте, потому что он его знает. Забота о
Лайте стоит в трех шагах от любви к нему, а любовь к нему эквивалентна любви человека к кобре, который пригревает ее на груди, не ожидая быть укушенным посреди ночи. Это хуже, чем выбрасывать все свои эмоции, прошлые и будущие, в огромную черную дыру и ждать, что она что-то отдаст взамен. Рюук - шинигами и ему нет необходимости выслушивать Рем с ее маленькой историей о Гелиусе, чтобы понять, что забота о Лайте была бы самой большой глупостью, которую он мог бы совершить.
И у Рем еще хватает
наглости снисходительно ему ухмыляться, в то время как сама она глаз отвести не может от этой болтливой блондинистой штучки -
Аманэ Мисы, и Рюук планирует однажды написать в своей Тетради ее имя, когда Рем больше не будет рядом, потому что он бог смерти, а она - всего лишь маленький скучный человечек.
Лайт маленьким скучным человечком не является. Лайт не такой, как другие – как Миса – вечно торопящиеся куда-то, бегущие, суетящиеся, ничего не делающие. Нет, Лайт спокоен и неподвижен, как смерть, почти что как шинигами, но не совсем. Если бы у шинигами были жнецы, они бы были похожи на него. Все просчитано и взвешено до мелочей, и решение принимается только после того, как сдвинется чаша весов. Лайт видит людей насквозь – равно как и шинигами – так, как Рюук никогда не сможет, даже со своими глазами. Рюук не заботится о Лайте, но он знает, что если и был когда-то рожден человек, ради которого шинигами было бы не стыдно умереть, им бы стал именно он.
Рюук никогда не поймет, что такого Рем нашла в Мисе. Он ничего не говорит, только тихо давится смехом, наблюдая за тем, как Рем поддается на угрозы, не зная, что это – худшее, что она могла бы сделать. У шинигами не бывает смертных приговоров, но Рем, тем не менее, умудрилась подписаться под своим. Он надеется, что будет рядом, когда это случится, в тот момент, когда Рем посмотрит на Лайта и поймет, что он ее убил, и что она сама предоставила ему эту возможность.
У него все-таки вырывается смешок, и Лайт наклоняет голову и медленно ему
улыбается, и да, он
знает, что это глупо, но в этот момент Рюук все равно чуть-чуть, совсем немножко, но любит его.
***
L – L – L. Они подобны магнитам, решает Рюук. Чем сильнее они с Лайтом приближаются, тем сильнее их друг от друга отталкивает. В какой-нибудь другой вселенной, в той вселенной, где Лайт никогда не подбирал Тетради Смерти, во вселенной, где рядом с Лайтом не было Рюука, у них могла бы быть одинаковая полярность, и тогда они были бы притянуты друг к другу той неумолимой силой, которая заставляет мир крутиться, а солнце вставать на востоке, чтобы больше никогда не разойтись.
Рюук наблюдает за Лайтом, наблюдает за L, наблюдает за тем, как уменьшаются цифры у того над головой с каждым шагом, который делает к нему Лайт, и улыбается ему во все зубы, жестокий, довольный.
В этой вселенной Лайт принадлежит Рюуку, и шинигами знает Лайта лучше, чем L когда-либо сможет его узнать, но он не гордится и не радуется тому, что видит сквозь Лайта лучше, чем предназначенная ему самой природой противоположность, опора, во всем равный соперник. Рюук не гордится и не радуется, он просто
в восторге от этого, потому что Ягами Лайт – из той редкой породы, что рождаются раз в тысячу лет, и миру не нужны два L в одно и то же время в одном и том же месте.
***
Миру даже один не нужен.
- Тут слишком тихо, - говорит Лайт, глядя пустыми глазами в потолок своей новой квартиры. Рюук смотрит на него, на то, как лунный свет скользит по его лицу, на то, какие у Лайта темные усталые глаза, тогда как раньше они горели ярко и горячо.
Лучше всего Рюук знает те выражения лиц, которые появляются у людей, подошедших к черте, из-за которой не возвращаются, готовых написать в Тетради свое собственное имя.
- Тут слишком
тихо, - повторяет Лайт, и Рюук понимает, что он говорит о том, что ему непривычно спать там, где не слышно дыхания спящего соседа за тонкой стенкой, что он привык к постоянному, неизменному присутствию L за спиной, и что его отсутствие ощущается так, словно стало резко нехватать чего-то незаметного, но жизненно необходимого.
Рюук садится рядом с ним на кровать, не удивляясь, когда Лайт без особого энтузиазма пытается его спихнуть. Он смеется, отказываясь двигаться. Лайт отворачивается, зарываясь в подушку, и Рюук снова не испытывает никакого удивления, когда он засыпает спустя полчаса, на кровати рядом с шинигами и с раскрытой Тетрадью Смерти под рукой.
Лайт – это яд в самом сердце сладкого красного яблока, смертоносная, отточенная сталь в шелковых ножнах - неудивительно, что спокойней всего он засыпает с богом смерти в своей кровати.
Пламя в глазах Лайта. Оно умирает. Лайт не такой, как все остальные человечки. Он никогда сам не напишет свое имя, он никогда осознанно не признает, что сломался под весом своих деяний. Его падение будет долгим, оно займет годы в противовес неделям, но рано или поздно он потеряет себя в Кире и начнет допускать ошибки, которых не допустил бы, дыши ему L в затылок, как раньше. Он будет падать и, в конце концов, разобьется, а Рюук будет за этим наблюдать. Шинигами уверен, что Лайт закатит обычную в таких случаях истерику, но сделает это в своем невообразимом, непредсказуемом стиле, такой же непохожий на всех остальных человечков, как и всегда.
***
И он ее закатывает. Огромную, ужасную,
бесподобную истерику, а потом он поворачивается к Рюуку и просит, молит, и Рюук эту просьбу удовлетворяет.
В конце концов, он же обещал, что однажды напишет в своей тетради имя Лайта. Обычно Рюук свои обещания не исполняет – по крайней мере, в том виде, который люди бы охарактеризовали, как "честный" – но в этот раз он делает именно то, что обещал.
Когда Рюук сказал, что однажды убьет Лайта, это подразумевалось, как его версия "спасибо", потому что сделает это Рюук только в том случае, если Лайта окончательно и бесповоротно поймают. А если Лайта поймают, он станет скучным.
Лайт думал, что его крылья шинигами могли бы стоить половину жизни, и Рюук с ним, в общем-то, согласен. Если бы у Лайта были крылья, он мог бы на них улететь от своих преследователей вместе с Рюуком, и шинигами бы навсегда распрощался со скукой. Прошло всего ничего, а он уже почти скучает по нему. Почти.
Рюук вонзает свои когтистые пальцы в рану, игнорируя крики столпившихся вокруг человечков, и выковыривает из тела пули. Когда он вернется в мир шинигами, то найдет какую-нибудь веревочку, чтобы было, на что их повесить.
***
Лицо у нового шинигами мраморное – буквально – белое, как снег, неподвижное и пустое, разве что маленькая хитрая усмешка приподнимает угол рта. Поперек его груди сплетаются кости, как костюм, с рваной раной на том месте, где должно быть сердце, и он смотрит на Рюука яркими красными глазами, и спрашивает его об окровавленных пулях, привязанных на равном расстоянии друг от друга к волосам, как колокольчики у клоуна.
Рюук спрашивает у шинигами, как его зовут.
-
Кира, - отвечает шинигами и безучастно наблюдает, как Рюук захлебывается хохотом.
ЦианидНовые шинигами всегда пусты. Для них существуют только две вещи – они сами, потерянные и безымянные, без формы и направления – и Тетрадь Смерти. Инстинктивное понимание того, зачем она нужна и как ее использовать – единственное, что имеет для них смысл.
И
он тоже пуст, как чистый лист, и сначала даже хочет дать себе соответствующее этому состоянию имя. Но нет, что-то в нем шепчет, что это ему не подходит, совсем не подходит. Что ему всегда будет хотеться большего, и он не остановится, пока этого самого большего не достигнет, и его будущее имя должно это отражать.
***
О себе он узнает сразу несколько любопытных фактов: во-первых, восточные имена ему писать намного привычнее.
А, во-вторых - у него плохо выходит кириллица. Тридцать-четыре человека погибло самыми разнообразными и занимательными способами, чтобы поправить это упущение.
Несмотря на то, что новоиспеченный шинигами с откровенным наслаждением изобретает все новые способы один нелепей другого убивать человечков (лидирует пока тот, с ананасом), иногда он забывается, и выходит простая остановка сердца. Он даже всерьез задумывается, а не является ли это характерным симптомом страшной болезни, поражающей шинигами повально, под названием лень и апатия.
Давление общества, как оказалось, не является чем-то, присущим исключительно человеческой реальности.
Равно как и способность это самое давление благополучно игнорировать.
***
Ему нравится тяжесть, плотность тела Мидоры, его устойчивость. Мидора будет твердо отстаивать свое мнение, ее не просто поколебать или смутить, и ему это импонирует. Ему нравится такой откровенный вызов окружающим, и понимание того, что ему
вообще что-то может нравиться, успокаивает.
- Какое у меня имя? – спрашивает он у Мидоры, которая в ответ только пожимает плечами и сочувственно, но очень осторожно, словно боясь пораниться, хлопает его по спине.
- Не волнуйся, - говорит она. Ее голос ему тоже нравится, сладкий, ровный, совершенно несовместимый с ее размером и формой. – Все начинают так же. Однажды и ты найдешь свое имя.
Это нисколько не успокаивает, и ему хочется нахмуриться на нее, но его лицо, как и всегда, остается недвижимым и безучастным, не считая маленькой неизменной усмешки. Она смеется в ответ.
- Это не так уж и сложно, - признается Мидора. – Я взяла свое имя у человеческой женщины, которая убила своих детей, чтобы сделать больно мужу – и вышла сухой из воды. Хотя пришлось его немного видоизменить, потому что вначале оно мне не так хорошо подходило; слишком скользкое и острое – как у избалованной кошки.
Он думает, что знает это имя, о котором она говорит, но оно потрескавшееся и затертое, это знание из другого мира.
- Здесь есть даже шинигами, который взял себе имя по звуку собственного смеха, - продолжает Мидора, возвращая его размышления обратно к тому, какой он
не-полный. – А имя Зеллоги напоминает мне название какой-то еды – видишь? Это не так сложно.
- Вижу, - отвечает он, а потом встает и уходит на поиски своего имени и характера, на поиски себя самого.
***
Человеческая реальность заполнена светом. Проходит какое-то время, прежде чем он привыкает к тому, какое там все яркое. Свет, свет, свет, даже ночью.
Лайт. Только когда луна заходит за тучи, та реальность хотя бы отдаленно начинает напоминать мир шинигами по мрачности.
Люди раньше думали, что солнце и луна – это боги, они привыкли поклоняться тому, что несет им свет. Он над этим всерьез задумывается, даже пытается применить к себе, но потом качает головой. Лайт, свет - не принадлежит к реальности шинигами; это имя слишком чистое, слишком бесполезное, слишком человечное. Оно ему не подходит, и вообще, кому какая разница, чему там поклоняются люди?
***
Только внимательно концентрируясь, не позволяя ни единой мысли себя отвлечь, у него получается разглядеть себя в озере, через которое шинигами заглядывают в человеческий мир.
"Кто ты?" - спрашивает он свое отражение – а это точно его отражение? Он не
выглядит, не
чувствует себя им. Уж себя-то он должен был бы узнать, верно? Незнакомец ничего ему не отвечает.
Все его черты подходят друг другу, как осколки когда-то бывшего великим произведения искусства, неправильно слепленные и этим бесконечно уродливые. Он выглядит, как греческая статуя, выполненная в лучших традициях классики, бездушная карикатура на красоту, невосприимчивый и неприступный. У него холод там, где должно быть тепло, у него острые углы и твердые грани там, где должна быть мягкая плоть. В нем нет ничего привлекательного; он предназначен для того, чтобы от одного его вида люди застывали, и провожали глазами, и отшатывались в отвращении и ужасе от неправильной красоты его деформированного тела, не в силах понять или принять саму идею его существования.
Он моргает. Незнакомец моргает следом, мягкое
клик, как щелчок камеры, как стук камня о камень.
Он наклоняется, безучастно исследуя рваную рану в груди и гадая, сделан ли он внутри из того же материала, что и снаружи. С осторожностью, с любопытством он вонзает свои когтистые пальцы в рану, выискивая то странное темное уплотнение, которое заметил у своего отражения. Почему-то он ожидает наткнуться на что-то, хотя бы отдаленно похожее на мускулы или плоть, живое и мягкое, хотя ничего в его внешности к этому не располагает – даже глаза, и те своим блеском больше похожи на мертвый рубин.
кли-клинк
Это не имя, но он знает, что, когда найдет его, у него будет похожее звучание - как у когтей, которые скребут ровную, гладкую, несокрушимую поверхность его сердца.
***
Зеллоги спросил: «А ты уже слышала историю о последнем человечке Рюука?»
А Мидори ответила: «Тихо, Зеллоги, неужели ты не знаешь, что эта история не для ушей нового шинигами?»
***
Он осторожно прощупывает и растягивает рваные края раны в груди, стараясь придать ей хоть какую-то аккуратность или, возможно, пытаясь за обломками костей и высохшей плотью скрыть, что у него вообще есть сердце. Когда он снова поднимает голову, то больше не видит своего отражения.
Он склоняет голову набок, словно бы для того, чтобы разглядеть открывающиеся ему картины получше, хотя, как и у всякого другого шинигами, его зрение и так идеально.
"Призрак", - думает он, глядя на изображение человека с другой стороны озера. Оно выцветшее, белое, не до конца сформированное, с размытыми краями, как у далекого полу-знакомого воспоминания.
"Призрак", - повторяет он про себя, довольный, потому что сама идея ‘призраков’ чужда миру шинигами, а, значит, это либо что-то из прошлого, которого он не помнит, либо из настоящего, которое он выучил заново.
У
Нэйта Ривера на часах, отмеряющих жизненный срок, осталось совсем немного, поэтому он записывает в Тетрадь имя темноволосого человечка, стоящего рядом. Имя человечка, который своей смертью продлит его жизнь -
Стивен Лауд – он пишет аккуратно, с каким-то непонятным почтением, другой рукой осторожно поглаживая желтоватые страницы. Это единственное занятие, которое ему по-настоящему нравится, и он, забывшись, считает секунды до исполнения приговора вслух на одном из человеческих языков:
тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, сорок…
- Кира? – выкрикивает один из человечков, и он ошеломленно вздрагивает, чувствуя, как недостающий кусочек паззла, наконец-то, встает на свое законное место, такой же необходимый, как и тетрадь на его бедре или способность видеть имена, горящие над головами людей.
- Кира, - повторяет он следом задумчиво, пробуя имя на вкус. Да, идеально,
идеально, это оно, такое правильное и родное, как последний, недостающий паззл.
– Мое имя Кира, - произносит он вслух, и эта фраза слетает с языка так легко и непринужденно, что он не может поверить, что когда-то было иначе. – Я Кира.
И он расправляет крылья и улетает в поисках кого-нибудь, с кем можно было бы поделиться своим восторгом.
***
Гукку сказал: «Ему надоели кости, так что он нашел себе какое-то другое развлечение. Говорю тебе, он всегда был немного странным, слишком любил работать».
***
Ему быстро все надоедает: азартные игры, косые взгляды, разговоры, которые подозрительно замолкают, стоит ему только подойти поближе; и он решает выдвинуться на поиски смеющегося шинигами.
Рюук для шинигами – что-то вроде живой легенды, хотя они чаще вспоминают, как тот ухитрился обманом выторговать у Короля вторую тетрадь, нежели то,
что именно он с этой тетрадью потом делал. Они говорят, что из-за нее в человеческой реальности какое-то время царил первостатейный бардак, и Кира считает, что шинигами с его темпераментом поучаствовать в подобном бардаке было бы гораздо интереснее, нежели продолжать тоскливое загнивание среднестатистического бога смерти.
Гукку говорит, что у Рюука есть склонность играть в игры с ничего не подозревающими человечками, так что Кира бродит от одного окна-озера в человеческий мир к другому. Однажды, во время игры, Зеллонги роняет небрежно, что человеческий любимчик Рюука совсем недавно умер (что это значит для шинигами зависит от их возраста), и Кира ограничивает свой поиск теми местами, откуда можно непосредственно попасть в человеческий мир.
Рюук, судя по описанию, знает, чем можно развеять скуку, и Кира тоже хочет это знать.
***
Джастин сказал: «Ягами Лайт». Сказал с таким выражением, словно это одновременно и благословение, и проклятие, и тайное имя бога, и самое отвратительное существо в мире, в любом из миров.
***
Смеющийся бог смерти оказывается одним из самых странных шинигами, каких он когда-либо встречал. Он не уверен, в чем именно заключается эта странность – в аккумулированном человеческом мусоре в качестве украшений или в том, с каким нездоровым восторгом тот на него смотрит, или все дело в том, что его перманентная улыбка, в отличие от Мидори, отражает искреннее веселье.
- Видишь эту группу в углу бара? – спрашивает Рюук, махая рукой в сторону маленькой группы людишек, попивающих пиво и увлеченно обсуждающих кого-то с именем то ли N, то ли L, то ли Лайт - они сами, кажется, никак не могли решить.
- Копы, - вдруг говорит Кира, сам не понимая, откуда взялось это знание, и что оно может значить.
- Ага, - кивает Рюук, нисколько не удивленный, и широко ухмыляется пришедшей в голову шалости. – Как много имен ты уже записал?
Кира улыбается, отстегивает тетрадь и достает ручку под звуки радостного хохота шинигами.
Айзава Шуйчи… Идэ Хидеки… Моги Канзо…
- Сердечный приступ, - повелевает Рюук, когда он добирается до колонки с причинами смерти, и контрольные сорок секунд уже проходят, когда он понимает, что пропустил одного.
Мацуда Тоута кричит, и этот крик почему-то заставляет Киру вспомнить о пулях, развешенных по волосам Рюука, но вскоре его перекрывает шум и панические вопли посетителей, осознавших, что произошло.
Кира тихо смеется, рассовывая тетрадь и ручку по надлежащим местам.
- Он разнесет историю, - говорит он в ответ на пытливый взгляд шинигами.
- А зачем тебе вдруг понадобилось, чтобы он разносил историю? – спрашивает Рюук, но с такой покорностью, как будто и так знает ответ. Кира рад, что хотя бы один из них его знает, потому что сам он не имеет ни малейшего понятия.
***
Рюук говорит: «Дай-ка я расскажу тебе историю об одном человечке, которого я знал когда-то».
Кира ждет, безучастный.
Рюук говорит: «Ну, не смотри так на меня. У вас, между прочим, много общего». А потом он смеется, и смеется, и смеется.
***
Человечки концентрируются вокруг Нэйта Ривера, испуганные и взбешенные, сыплющие направо и налево самыми нелепыми теориями и тут же их отвергающие, срывающие злость друг на друга в приступах паники и замешательства.
- Ты только посмотри на них, - говорит Кира. Нотка откровенного самодовольства в его голосе заставляет Рюука резко обернуться, и губы его искривляются в какую-то слишком личную, слишком глубокую на намеки и скрытые смыслы улыбку, словно Кира не только оправдал его самые смелые ожидания, но и превзошел их в этот самый момент.
- Кто следующий? – шепотом спрашивает его Рюук голосом, преисполненным издевательским весельем.
Кира хочет спросить, какой в этом смысл, поскольку подозревает, что смысл есть, по крайней мере, для Рюука, но, в конце концов, только пожимает плечами и произносит:
- Тот, который в белом, будет последним.
Он не говорит:
"Я хочу отделить его от любых потенциальных союзников, так, чтобы сам он об этом прекрасно знал, я хочу посмотреть, что с ним произойдет, когда все, что ему останется – это ждать смерти, которая может наступить в любой момент, я хочу узнать, какие кошмары прячутся за этой маской невозмутимости, я хочу, чтобы он сломался так же, как ломаются и все остальные люди". Он думает, что Рюук лучше него самого понимает эти его желания.
- Эта игра может длиться долго, - задумчиво произносит Кира.
- Вот именно, - отвечает Рюук, и мраморное лицо Киры раскалывает широкая, хищная ухмылка.
ЛайтНиа сидит один, сосредоточенно и терпеливо выстраивая замок из игральных костей. Ему сейчас необходимы тишина и спокойствие, без всяких помех. Он надстраивает еще одну башенку, абстрактно размышляя на тему причины смертей в изначальной команде по расследованию дела Киры.
Хъюук хъюук хъюук
- Шинигами Рюук, - ровным голосом здоровается Ниа, поднимая голову. Он не понимает, что могло понадобиться от него шинигами спустя столько времени после смерти Ягами. Возможно, это именно он в ответе за последние несколько смертей и теперь пришел завершить свою месть; возможно, его партнерство с Лайтом Ягами значило чуть больше, нежели простая забота о том, чтобы тому не пришлось жить со своим унижением. А возможно, ему просто захотелось поразвлечься. Ниа не интересуют вывороты мышления шинигами в принципе, а уж конкретно этого – и подавно.
- Здарова, парень, - здоровается Рюук, и Ниа гадает, приветствовал ли он когда-либо и Ягами с этой же издевательской пародией на расположение, с этим же небрежным снисхождением. – Спустился посмотреть на одного смертничка, чье имя я планировал записать в тетрадь, а потом вдруг подумал, "черт подери, я так давно не видел того паренька, могу поспорить, ему одиноко!" – Он смеется, и Ниа почему-то вспоминает, как он нависал над правым плечом Ягами, рассматривая его собеседников своим рентгеноподобным, мертвым взглядом. – Я подумал, ты захочешь познакомиться с одним моим другом, новым шинигами.
Он разжимает пальцы, и с его рук мягко планирует на пол аккуратно оторванный кусочек бумаги. Ниа чувствует, как его желудок завязывается узлом, словно он уже знает, кого увидит, стоит только дотронуться до куска бумажки. Он перекатывается с пятки на носок и нехотя протягивает руку, подхватывая обрывок с пола.
- Кира, - выдавливает он с таким ошеломлением, какого никогда не должно быть в голосе величайшего детектива в мире. В этом существе осталось достаточно от Лайта Ягами, чтобы можно было безошибочно узнать ту характерную позу, в которой он стоит, то, каким образом он склоняет голову набок и оскаливает острые зубы в самоуверенной ухмылке. Даже то, как он двигается - бледная тень природной элегантности Лайта Ягами.
- Да? – спрашивает существо с легким налетом любопытства, с легким налетом скуки – но без узнавания. В том, как он изучает Ниа, нет ничего от Лайта Ягами – лишь равнодушие и снисходительность, которая отражает, скорее, его отношение ко всему человечеству в целом, нежели конкретно к Ниа. Нет ничего от Лайта Ягами в его откровенном пренебрежении окружающей обстановкой. Ничего от Ягами в том, как он просто висит в воздухе, словно не хочет даже кованой подошвой своих кожаных ботинок (
Мелло, сразу же думает Ниа, только увидев эти ботинки, и на секунду его ослепляет вспышка жгучей ненависти) соприкасаться с человеческой реальностью.
- Ки…
Ягами, - отвечает он, решив протестировать свою теорию.
Существо, которое, вполне возможно, и было когда-то Лайтом Ягами и которое взяло от него совсем немного исключительного очарования этого человека, но зато переняло всю расчетливость и хладнокровие, в ответ только моргает - медленно, как змея.
- Мое имя Кира, - наконец, отвечает оно безразлично. Это существо произносит "Кира" с таким видом, словно оно ничего не значит, словно это просто имя, каких миллионы. Тогда как на самом деле "Кира" – это учение, принцип, символ борьбы, благословение или проклятие. "Кира" никогда не было просто именем. Величайший человек, которого Ниа когда-либо знал, умер, отстаивая точку зрения, Кире противоположную. Весь мир принимал стороны в их борьбе, и безразличие шинигами просто оскорбительно, словно победа Ниа в конечном итоге не значит ничего.
Этот новоявленный шинигами и понятия не имеет, что это значит – претендовать на имя Киры после всего того, что в него вложил Лайт Ягами. Если
это и есть Ягами, то он забыл все, за что когда-то боролся и убивал, и умирал, и Ниа не знает, смеяться ему или плакать, потому что Киру,
Киру больше не волнуют те вещи, которые прославили его имя на весь мир.
А Кира улыбается, острозубый и безжалостный, как акула – как Рюук. Он со скрипом сгибает свои мраморные крылья и протягивает руку к одной из башенок тщательно выстроенного Ниа замка. Шинигами какое-то время внимательно изучает конструкцию, а потом легонько толкает своим когтистым пальцем одну кость, и башенка осыпается.
Ниа – величайший детектив в мире. Ниа – обладатель имени "L", Ниа уже однажды победил Киру – унизил, сломал, раздавил его. И ему не страшно, нет, нет, ему любопытно. Зачем они пришли, что задумал Рюук – потому что у Киры для этого нет ни воспоминаний, ни цели, ни мотива – какой во всем этом смысл?
- Что вы здесь делаете? Для шинигами вообще возможно находиться в человеческом мире, если их Тетрадью не завладел человек?
- А ты неплохо проинформирован, - бросает Кира, увлеченно копаясь в коллекции Лего, карт, пластиковых игрушек, человеческих фигурок и кусочков от разных паззлов, собранных Ниа. Это не комплимент. Длинный когтистый палец останавливается на фигурке L, аккуратно прослеживая его лицо. – Но шинигами может находиться в человеческой реальности на протяжении нескольких часов, если конечной целью в итоге является убийство.
- Кстати говоря, об убийствах… - влезает Рюук, похлопывая рукой по тетради, пристегнутой к поясу.
- Моя команда, - выдыхает Ниа, оглушенный внезапным пониманием.
- Ну, если ты предлагаешь, - тут же откликается Рюук, растягивая губы в широкой, безумной ухмылке и вздрагивая от сдерживаемого смеха.
- Нет, - отрезает Кира, поднимая фигурку L и прокручивая ее пальцами снова и снова. – Они будут умирать постепенно, один за другим, но сейчас мы пришли не за этим. Рюук просто хотел поздороваться.
Рюук смеется высоким, резким смехом, просачиваясь сквозь стену и оставляя его одного с существом, которое не помнит о том, как оно убивало L.
Шинигами все равно, кого убивать – Рюук, нависающий над телом Ягами, радостно ковыряющийся в ране на его еще не остывшем теле в поисках пуль – и Ниа не знает, почему решил, что с Кирой будет все по-другому. Он все еще думает о Кире, как о человеке с именем Лайт Ягами, он думает о самоуверенном человеческом мальчишке, а не о шинигами.
Каким бы он ни был глупцом, Ягами действительно верил в то, что действует на благо всего человечества, у него были границы, но то, чем он стал, границ не знает. Этому существу все равно, кого убивать – жертву или преступника. Это не должно было так поразить Ниа, не должно было так удивить, потому что даже в жизни, чем дальше, тем больше самим же собой определенных границ Ягами пересекал.
Нет ничего, что Ниа ненавидел бы больше, чем бессилие что-либо изменить. И если Рюук преследует цель ткнуть его носом в то, что он не сможет остановить Киру, вздумай тот выйти за дверь и просто убить первого же встречного, у него это замечательно получается.
- Почему Рюук зашел поздороваться? Почему ты пришел вместе с ним?
Кира поднимает на него взгляд, перекручивая и сдавливая что-то острое и металлическое своими на удивление проворными когтями.
- Да ты знаешь хотя бы, кто ты? – тихо спрашивает Ниа через пару секунд, вспоминая самодовольную гордость Лайта Ягами, вспоминая, как Мацуда, напившись однажды, сказал:
«Не смотря ни на что, они были друзьями. Не смотря ни на что… И он стал совсем другим. После. Он стал совсем другим».
Кира не обращает на Ниа внимания, полностью сконцентрировавшись на крошечной человеческой фигурке, и Ниа почему-то не удивлен. Шинигами умудряется каким-то образом прикрепить ее к странного вида крючку, и Ниа понимает, что он собирается сделать лишь за пару мгновений перед тем, как Кира пронзает этим крючком мочку собственного уха. Плоть расступается с сухим хрустом, таким, как обычно хрустит свежий снег под ногами.
Ниа гадает, чем вызван этот странный тошнотворный комок, вставший у него поперек горла – злостью или отвращением, заворожено следя за тем, как маленькая человеческая фигурка крутится, вертится, скользит по холодной щеке шинигами, покачиваясь в виде серьги на его ухе.
- Эй, - окликивает их вернувшийся Рюук, с довольным до отвращения видом поглаживая тетрадь. -
Неплохо. Мне нравится.
Он машет рукой в сторону болтающегося на ухе Киры человечка, и Ниа весь съеживается, наблюдая, как шинигами склоняет голову, встречаясь взглядом с нарисованными глазами миниатюрного L.
"И это моя судьба?" - представляет он себе слова маленькой фигурки, -
"быть безымянным трофеем существа, которое даже не помнит значение моего имени?"
- Прекрати это, - резко говорит Ниа.
Кира поднимает на него взгляд. В его глазах нет ничего, кроме холодного расчета, и внезапно Ниа понимает, что именно
с этим когда-то встречался L лицом к лицу. Ему противостоял гений с холодным расчетливым взглядом, а не тот психопат с манией величия, которого помнит Ниа. Эта мысль вызывает у него одновременно и горечь, и раздражение, и страх. А так же чувство, будто его обманули, будто L отнял у него что-то важное. Чувство беспомощности. А он не должен чувствовать себя беспомощным после того, как, наконец-то, достиг всего, к чему его так долго готовили, всего, чего он хотел еще с того времени, когда осознал, что хочет быть не Нэйтом Ривером, а L.
- Глупый ребенок, - хмыкает Рюук, издевательски пародируя дружеское участие. Кажется, будто его улыбка искривляется, искажается, становится еще более жестокой, чем была минуту назад, хотя Ниа и знает прекрасно, что это лишь игра его собственного воображения. – Ты все равно никак не сможешь нас остановить.
Не человек, играющий в человеческие игры. Но и не шинигами, играющий в игры шинигамские. Они играют в игру, которая принадлежит к обоим мирам и, в то же время, не принадлежит ни к одному из них. Их поведение не вписывается в модель, и…
- Ты собираешься убить мою команду, - произносит он без выражения. – Так же, как до этого убил команду по расследованию дела Киры в Японии.
- Та-дам! Возьми с полки яблочко! – веселится Рюук, оглядываясь вокруг. – Ну, или пластикового робота, или еще что-нибудь…
- Одного за другим, - говорит Кира. У него странная походка, теперь, когда он идет по воздуху, легкая и упругая, тогда как Ягами всегда двигался целенаправленно и аккуратно, без единого лишнего жеста. Его глаза своим неестественным блеском похожи на камень, на рубины, на свежую кровь, и Ниа неожиданно осознает, что эти глаза прекрасно видят его имя, равно как и имена всей его команды. – И нет ни-че-го, что ты можешь с этим поделать.
Ниа решает, что самое худшее в этой ситуации – это необходимость признать, что Кира хоть в чем-то может быть полностью прав.
- У Киры идеальная память на имена и лица, - добавляет Рюук, как завершающий аккорд к удачной и хорошо известной шутке. – Даже если ты придумаешь, куда их спрятать, это не будет иметь значения. Уверен, он и так их всех вспомнит.
- Почему ты мне это говоришь? – спрашивает он тихо, безучастно глядя куда-то в сторону новой серьги шинигами.
- А почему нет? – пожимает плечами Рюук.
Кира наклоняется ближе, и L скользит по его щеке в гротескной пародии на поцелуй.
- А когда никого из них не станет, - говорит он, и голос его безразличный, пустой, но глаза горят тем глубоким безумием, тем извращенным удовольствием, которое может принадлежать только Ягами. - Тебе не останется ничего, кроме как сидеть и гадать, когда твое собственное имя будет записано в тетрадь – как ты умрешь?
- И как я умру? – послушно повторяет Ниа, встречаясь с ним спокойным взглядом.
Кира улыбается безумной улыбкой Ягами.
- А зачем тебе знать? – невинно спрашивает он. - Ты подожди, и увидишь сам.
***
- Хочешь, расскажу тебе один секрет? – спрашивает Рюук, сгибаясь в три погибели на другом конце кровати, глаза и губы – пятно Роршаха на освещенном призрачным лунным светом лице. Ниа сомневается, что "нет" его остановит. – Лайт тебя презирал. Не за то, что ты свел всю его жизнь и даже смерть к игре. Не за то, что ты относился к работе всей его жизни, как к паззлу. И даже не за то, что ты так и не стал "воплощением правосудия", глубоко наплевав на глупую человеческую концепцию "справедливости" и не заботясь, кого он там убивал.
Ниа ждет, безучастно наблюдая за шинигами, наматывая на палец отбившийся локон.
- Естественно, - беспечно продолжает Рюук, - это тоже не добавляло тебе симпатии.
Ниа молчит. Рюук оскаливается (шинигами не улыбается, он всего лишь грубо имитирует человеческий способ выражения эмоций) в притворном разочаровании тем, что Ниа не хочет поддерживать игру.
- Но, по большому счету, он презирал тебя за то, что ты, по его мнению, был недостоин носить имя L.
Ниа улыбается.
- Мнение серийного убийцы и психопата не должно иметь для меня значения, - отвечает он, старательно проецируя безразличие в голосе, в выражении лица, в каждой линии своего тела.
Рюук смеется, распахивая крылья с громким резким хлопком, походим на выстрел из пистолета, на молчаливое предупреждение, на крик избалованного ребенка, жадного до внимания.
- Но оно имеет. Потому что ты тоже так думаешь.
Но это неправда. Ниа точно знает, что нет никого, кто заслуживал бы носить имя L больше него – в конце концов, кто, как не он остался в живых после их конфронтации? Кто, как не он перехитрил Киру там, где все остальные опустили руки? Ниа отворачивается к Рюуку спиной со всей невозмутимостью, на которую только способен, но он ничего не может поделать с тем, как его тело само по себе сжимается в защитную позу эмбриона под мертвым взглядом шинигами. Он не может себе представить, каково это – каждую ночь засыпать под таким же взглядом, и каким образом Ягами удавалось выглядеть так, словно спит он крепким здоровым сном, будучи постоянно под прицелом этих глаз в течение последних шести лет своей жизни. (Когда он убивал сотнями, тысячами, когда он выписывал смертные приговоры черной ручкой и аккуратным почерком на двадцати разных языках.)
Рюук смеется, и Ниа себя презирает за дрожь, пробежавшую по его спине от этого смеха.
- Ах, да! – восклицает Рюук, будто неожиданно что-то вспомнив, и Ниа немножко рад тому, что не может сказать точно, наиграно это удивление или нет. Он и так может представить себе во всех подробностях его сгорбленную, изломанную фигуру, застывшую посредине комнаты с распахнутыми крыльями в предвкушении очередной забавы – он и так может себе представить ее во всех подробностях, и этого вполне достаточно. – Кира говорит, что имя Роджер Рувье для тебя что-то будет значить.
***
- Знаешь, а ведь шинигами вполне реально убить, - лениво кидает Рюук, перетряхивая игральные кости в кулаке.
- Хммм? – отвечает Кира, прекрасно зная, что Рюук для себя услышит
пожалуйста, расскажи или, возможно, даже
великий учитель, умоляю, просвети недостойного адепта своей божественной мудростью.
- Я серьезно, - настаивает Рюук, выбрасывая кости.
Кира двигает к нему два яблока, даже не глядя на выпавшие очки. Рюук – тот еще шулер, а для Киры не имеет особого значения, выиграет он эти несчастные яблоки или проиграет.
- Не влюбляйся в человека, - совершенно серьезно советует Рюук.
- Я? – переспрашивает Кира.
Рюук усмехается.
- И правда, чего это я. Ты же этого никогда не сделаешь, верно?
- Почему ты говоришь это таким тоном? – спрашивает Кира в легком замешательстве. – Как будто что-то подобное со мной в принципе может произойти. Оно и не произойдет, я всегда таким был.
- Да, - кивает Рюук. – Ты всегда таким был.
***
- Что такое L? – задает Кира вопрос, аккуратно дотрагиваясь когтистыми пальцами до своей новой серьги. Ниа смотрит на него без выражения, чувствуя, как губы его искривляются от еле сдерживаемой ярости. Кира задумчиво склоняет голову, не отрывая от него своего немигающего взгляда. – Я ошибся в терминологии? – спрашивает он непозволительно легко, безразлично. – Вопрос должен звучать
кто такой L?
- Если ты не знаешь, то рассказывать тебе об этом сейчас не имеет смысла, - отвечает Ниа. По крайней мере, хоть что-то он может от Киры скрыть, хоть в чем-то его обставить.
- Это неважно, - пожимает плечами Кира, не совсем понимая нежелание этого человечка отвечать на вопрос – и в этом он тоже не похож на Ягами, который хоть и не умел сопереживать, но, тем не менее, прекрасно понимал человеческие эмоции. - Он, или она, или оно и так уже мертво.
- Почему ты так думаешь? – спрашивает Ниа, пытаясь понять, что значат эти странные новые нотки в голосе шинигами.
- Я искал L, - отвечает Кира таким тоном, словно в этом нет ничего необычного. – Во всем мире нет ни одного человека с этим именем.
Ниа смеется. Это заставляет шинигами зло ощериться – интересно, думает Ниа, как много вообще Ягами помнит, как сильно он сможет вывести его из себя, наступая на эту больную мозоль? Достаточно, чтобы тот просто взял ручку и записал его имя в тетрадь, обрывая игру?
- Почему ты смеешься? – требует Кира ответа, и в нем в этот момент нет ничего человеческого.
- Ты
искал, - говорит Ниа. Ему любопытно, сможет ли жалость заставить это существо сойти с ума от ярости так же, как когда-то бы заставила Ягами.
- Люди, - выплевывает Кира с отвращением, отчего Ниа только улыбается шире. Это победа, неясно, правда, чья, но Ниа решает – можно хотя бы сделать вид, что его.
***
- Почему Мацуда все еще жив? – горько спрашивает Энтони, вымотанный произошедшими за последнее время смертями. Они все смотрят на Мацуду, который свернулся калачиком в кресле и смотрит невидящим взглядом на свои пустые ладони (те самые, что держали пистолет, из-за которого Лайт Ягами стал не больше, чем куском мяса, а Кира – больше, чем богом).
- Ягами ведь говорил когда-то, что он практически поддерживал Киру, - говорит Хэлль, и ее голос злой и острый, как бритва.
Мацуда издает какой-то сдавленный звук, похожий на писк припнутого щенка, и закрывает лицо руками. Вся его поза, каждая линия его тела кричит:
Почему не я? Почему все остальные, а не я? Может, для меня запланировано что-то похуже? Простого сердечного приступа мало, мне придется перед смертью помучиться?
Ниа без особого энтузиазма гадает, не ожидает ли его такая же судьба. Или, возможно, Кира просто хочет, чтобы он извел себя догадками, вымотался, чтобы потом просто упасть с остановкой сердца посреди кабинета, как марионетка, у которой внезапно подрезали нити?
- Ниа… - начинает Энтони.
- Никто за пределами этой комнаты не знает наших имен и того, что все мы работали над делом Киры. И, я думаю, никто из здесь присутствующих не стал бы за него мстить, - говорит Ниа, очень старательно не глядя на Мацуду. – В то же время, нет никаких шансов, что случившееся – простое совпадение.
- А тот шинигами, с лицом клоуна…
- Рюук, - шепчет Мацуда.
- Ты думаешь, что шинигами стал бы мстить за какого-то человека? – спокойно отвечает Ниа, притворяясь, что руки его не дрожат.
- Если это не шинигами и не какой-нибудь псих с тетрадью, пытающийся отомстить за смерть Ягами, тогда кто это?
И в воздухе зависает не озвученный вопрос, который каждый из них в этот момент сам себе задает:
кто следующий?
***
(«Лайт-кун? Что ты делаешь снаружи?»
«Думаю. Иди обратно, Мацуда».
«Думаешь? О чем? Об этом N? Ниа?»
«Да».
«Об L ты тоже думаешь, ведь так? Ведь так?»
«…»
«Я знаю…»
«Нет. Ты не знаешь. Мацуда…»
«Что?»
«Да как он посмел
только? Как он посмел только вообразить, будто может просто взять и…»
«Лайт-кун? С тобой все нормально?»
«Нормально все со мной. Просто замечательно. Иди обратно».
«Я все понимаю. Знаешь, я ведь тоже по нему скучаю».
«А вот я по нему не скучаю ни капли».)
***
Именно Мацуда был тогда вынужден рассказать правду о Лайте его семье - Сачико и Саю. Рассказать Мисе. Ему никогда раньше не приходилось приносить чьим-то семьям подобные вести, никогда раньше не приходилось наблюдать, как эти самые семьи рушатся только из-за того, что он что-то сказал.
Иногда он просыпается посреди ночи с криком и сразу же мчится в ванную, пытаясь отмыть свои руки от запаха крови и черного пороха. Он ведь до Лайта и в преступников раньше никогда не стрелял. Но до конца отмыть этот отвратительный запах никогда не получается.
Мацуда болен. Он знает, что, по идее, должен быть благодарен, должен быть счастлив, должен ценить то, что все вернулось в норму. Он отчаянно хочет понять, какими глазами смотрят на мир все остальные – хочет, чтобы этот мир без Лайта нравился ему больше, чем тот, что Лайт пытался создать.
Но каждый раз, когда Мацуда включает новости, каждый раз, когда он слышит очередной репортаж о новом преступлении, о новом убийстве, изнасиловании и ограблении, на его зубах скрипит песок. Он привык, работая над делом Киры, к тому, что не было других серьезных преступлений. А теперь… Теперь…
Мацуда предпочитает гоняться за одним преступником, а не за десятком, и это неправильно. Ведь именно так считают все остальные, верно? И он идет в бар, и напивается так, как никогда не напивался раньше, потому что просто не может – просто не может
понять, почему с ним никто не соглашается в том, что мир дерьмо, и что, может быть,
может быть, в чем-то Кира был прав.
Когда он работал над делом Киры, ему ни разу не приходилось идти и рассказывать чужим родителям, что их сын мертв. Когда он работал с Лайтом, ему ни разу не приходилось в кого-то стрелять. Лайт всегда все тяжелые решения брал на себя.
В последнее время Мацуда слишком много пьет, но этого все равно не достаточно, чтобы уничтожить ощущение неправильности происходящего. А потом вместе с ним начинают пить и Моги, и Идэ, и Айзава, и он пытается сформулировать им свои соображения таким образом, чтобы не спровоцировать скандал и крики…
А потом он смотрит в их пустые, мертвые глаза, которые каких-то сорок секунд назад были живыми, и ждет, когда предсмертным спазмом сдавит его собственное сердце, потому что Лайт никогда не был из тех, кто мог забыть или простить. И кричит, когда понимает, что этого не случится, кричит, когда понимает, что вынужден ждать – а Лайт в его воображении улыбается и говорит:
"Ты-то уж должен понять", и, может быть, так оно и есть.
Кто-то смеется, и у Мацуды уходит минута, чтобы узнать свой собственный голос.
Ниа смотрит на него широко раскрытыми глазами, и Мацуда улыбается, потому что Ниа совсем не такой непоколебимый, каким был L, и не такой изворотливый, каким был Лайт, и страх читается на его бледном лице большими черными буквами. Это – сладко. Конечно, обстоятельства могли бы быть и получше, но видеть тихий ужас, проглядывающий сквозь трещины в маске надменного, заносчивого маленького Ниа, необычайно приятно. Потому что Мацуда скучает по Лайту, потому что он никогда не хотел становиться убийцей, потому что у него есть, кого можно во всем обвинить.
Ниа смотрит на него – это самоуверенное дитя,
и я знаю, что именно ты свел Миками с ума, я знаю,
что именно ты его и убил, и почему мне больше никто не верит? Уж не потому ли, что все их тайные мысли и полу-сформированные подозрения высказал вслух не кто-то, а именно я
? – и у Мацуды чешутся кулаки просто врезать ему по лицу. Ведь недостаточно было разгадать, что Лайт – это Кира, не так ли? Обязательно нужно было его унизить, заставить страдать, всем доказать, что умнее, быстрее, хитрее. Нужно было загнать Лайта в угол и распять, публично препарируя его душу на составляющие. Его последние, предсмертные крики до сих пор звенят у Мацуды в ушах, иногда сливаясь с криками четырехлетней давности.
Мацуде нравился L, несмотря на то, что детектив был весьма неприветлив, несмотря на то, что детектив частенько использовал методы, идущие вразрез всему, чему когда-то учили Мацуду, несмотря на то, что L был о нем, о них всех, не особо высокого мнения и никогда этого не скрывал. Ему нравился L, потому что он нравился Лайту, и Мацуда просто отказывается верить в то, что кто-то способен
настолько искусно лгать.
Ему нравился L, потому что, несмотря на все вышесказанное, он никогда не делал вид, будто играет в игру, в которой люди – разменные пешки, и где выигрыш – единственное, что имеет значение. Мацуда уверен, что если бы L поймал-таки Лайта, то сделал бы он это в соответствии со своими правилами – не так, как Ниа, хитростью и предательством.
- Он ведь просто убьет нас тут всех, одного за другим, да? – произносит мечтательно Мацуда.
- Кто? – рявкает Линдер, складывая руки на груди.
И внезапно именно Мацуда – единственный, кто видит в тумане очертания нового мира, единственный, кто понимает, в то время как все остальные слепы.
- Лайт, конечно же.
- Ягами
мертв, - обрывает Линдер, и она произносит его имя совсем не так, как оно должно звучать, и о смерти говорит с такой уверенностью, словно не понимает, что такие глупости никогда Лайта не останавливали.
- Может быть, он стал шинигами. Может быть, это то, что случается с теми, кто использовал Тетрадь Смерти.
Ниа не такой непоколебимый, каким был L, не такой изворотливый, каким был Лайт. Его лицо – открытая книга, потому что сам он не знает, как правильно читать других и думает, что из-за этого другие не знают, как читать его. И, в то время как Рестер и Линдер думают "мне это даже в голову не пришло и, честно говоря, лучше бы и не приходило", Ниа думает "как ты узнал?".
В конце концов, Мацуда прост, как пять копеек. Может, именно поэтому для него так легко – соединить две точки одной прямой, в то время как все остальные будут искать обходные пути по другим плоскостям.
- Интересно, сколько тебе осталось? – спрашивает он Ниа, и пусть даже Мацуда сам нажал на курок, но именно Ниа был тем, кто расставил фигуры на шахматном поле.
"Ты-то уж должен понять", - говорит Лайт, а Лайт никогда не был из тех, кто мог забыть или простить. Но он всегда находил преимущества в самых отчаянных ситуациях, всегда отыскивал пользу в самых неожиданных слабостях, всегда видел цель там, где все остальные видели только туман. Он видел порядок там, где все остальные - только хаос. И он знал, как сделать так, чтобы его фантазия стала для всех окружающих реальностью.
Судя по всему, Мацуде и Ниа остается только ждать. И Мацуда собирается сделать это ожидание настолько неприятным для Ниа, насколько возможно, потому что теперь он не может больше спрятаться, не может просто взять и вырубить компьютер или отключить телефон. Теперь Ниа вынужден слушать. Мацуда гадает, получится ли у Ниа до своей смерти убедить его, что смерть Лайта была чем-то правильным.
***
- Что значит имя L? – спрашивает Кира.
- Правосудие, - отвечает Рюук, явно кого-то цитируя, и смеется, словно это какая-то шутка.
- Что значит имя Кира? – спрашивает Кира.
- Правосудие, - повторяет Рюук, и смеется еще сильней.
***
Хэлль - пишет Рюук, а потом останавливается.
- Кто следующий – девочка или мальчик?
- Ммм? – отзывается Кира, увлеченно вырисовывая арабские символы в тетради. – Убей обоих, - в итоге отвечает он, безразлично пожимая плечом. – Выжди какое-то время, пока Нэйт Ривер найдет им замену. И повтори процедуру.
- Мне нравится, как ты мыслишь, - говорит Рюук одобряюще.
- Мне тоже, - кивает Кира, и Рюук ловит себя на том, что совершенно забыл, как он, все-таки, молод по стандартам шинигами. Достаточно молод, чтобы все еще удивляться самому себе.
- Хочешь поиграть? – спрашивает Рюук, уже всматриваясь в озеро, выискивая давно знакомые лица тех человечков, чьи имена Лайт бы мог захотеть записать.
- А мы разве и так не всегда играем? – отвечает Кира. Рюук никогда не видел подобной улыбки на лице Лайта. Отвратительной для людей и прекрасной для шинигами. Это, в некотором роде, компенсация за потерю Лайта.
- Ну, да. Но, согласись, тебе ведь весело, а?
- С чего это я должен с чем-то соглашаться? Ты и так знаешь, что я по этому поводу думаю.
-
Кира, - тянет Рюук восхищенно.
- Рюук, - в той же манере отвечает Кира, и смеется, потому что ему нравится то, как крутится при этом его новая серьга. Он все еще не понимает, что же значит имя L, но у шинигами впереди вполне достаточно времени, чтобы это выяснить.
-
Правосудие, - произносит Кира на одном из человеческих языков, потому что это исключительно человеческая концепция, у которой нет аналога на языке шинигами. Он качает головой и снова смеется.
