Глава 1— Гражданин родился под счастливой звездой, я вижу, что небо предначертало ему. Книга его судьбы открыта мне, за половину золотого я прочитаю её, — вопреки всяческим законам и приличиям, цыганка вцепилась Базену в рукав. Впрочем, сам чёрт не разберёт, какие законы сейчас ещё действуют, а какие нет — вот и цыгане разгуливают по городу свободно посреди белого дня. Лет двадцать назад такого и представить было нельзя. Лет двадцать назад, чтобы увидеть цыганку — и узнать у неё будущее — надо было пробраться на улицы очень и очень мрачные и неприкаянные, с риском для кошелька, обоняния и жизни.
Впрочем, сейчас цыгане Базену были нужны. Правда, не такие: гадалка была явно из тех цыган, что прыснули во все стороны с Румынии во время войны между турками, австрийцами и русскими — вместо хотя бы драной, но юбки на ней были пышные шаровары, которые в прошлой жизни, судя по узору, служили шторами в доме какого-нибудь добропорядочного буржуа. Базену же нужны были андалусийские контрабандисты. Однако попробовать стоило: ведь те — цыгане и эти — цыгане, отчего бы им не действовать вместе?
Поэтому Базен не стал отдирать смуглые пальцы с каймой под ногтями от своей, между прочим, свежей рубашки, а залез в карман и предъявил цыганке монету. При виде серебра глаза её сверкнули, и только замечательная природная ловкость позволила Базену не расстаться с монетой раньше времени — таким быстрым движением гадалка попыталась её схватить.
— Мою судьбу на людях читать не стоит, — сообщил парижанин. — Для неё нужно тихое место без лишних ушей.
Гадалка уставилась в лицо Базену зеркально-чёрными глазами, что-то соображая, и он понял, что она очень молода — лет четырнадцать-пятнадцать, не больше, просто очень высокая для своего возраста.
— Идём, — наконец-то решилась цыганка. Голос у неё был не по возрасту низкий, с хрипотцой — не иначе, из-за любви к трубочке, висевшей у неё на поясе. Вон и табаком от неё тянет, перебивая лисий запах косматых волос. Девчонка кинула взгляд куда-то ему за спину, и Базен обернулся. Вот оно что: отряд поддержки. Из толпы за какую-то пару секунд просочились к ним сразу шесть или семь гадалок в шароварах. Одни стыдливо прикрывали штаны широкими полосатыми передниками, а волосы — косынками, другие пренебрегали всяческими условностями, у одной даже из рваной рубахи выглядывала при резких движениях крепкая молодая грудь с тёмным, кофейного оттенка, соском. В лицах у цыганок сквозило что-то совершенно волчье, и на пару мгновений Базену стало страшновато. Ерунда. В «лю-гару» он не верил, в людоедство цыган тоже, и постоять за себя вполне был в состоянии. Поэтому, когда цыганка, продолжая крепко держать за рукав, повела его за собой, и двинулась следом вся смуглая черноногая компания, он только сосредоточился на кармане, дабы тот не опустел прежде времени, и ещё на дороге — это никогда лишним не бывает.
Дорога легла, как Базен и думал, дальняя: за город. Впрочем, в пределах видимости городских ворот — там, на пустыре, встала дюжина полосатых палаток, между которыми сновали псы и голые коричневые дети. Мужчины спрятались от палящего июньского солнца в тени палаток и пребывали там скорее в созерцании, нежели в размышлениях, сообщаясь из всего внешнего мира только с кривыми, дочерна прокуренными трубками. На самом краю неприхотливо устроенного лагеря стояли стол из поставленной стоймя грубо обтёсанной колоды и два складных стульчика, какими любят пользоваться художники на пленэрах. Очевидно, это был походный гадательный салон. Стульчики от частого употребления выглядели немного непрочными, но парижанин всё же опустился на один из них, когда цыганки медовыми голосами попросили его подождать. Всей гурьбой они ушли куда-то за палатки и стали там с кем-то пытаться разговаривать тихо — может быть, сами с собой, может, со своим герцогом. Базен оказался предоставлен сам себе, но он не обманывался — за ним следили десятка два пар глаз. Цыганские дети были наблюдательнее любых шпионов и, даже увлечённо играя, краем глаза следили за гостем.
Цыганки совещались утомительно долго, а солнце, между тем, пекло немилосердно. Базен не без зависти смотрел в сторону сонных смуглых мужчин — те безо всякого пиетета перед общественными представлениями о нравственности распахнули рубахи, открыв шеи и груди. Чем больше проходило времени, тем большее искушение вот так же бесстыдно и вольготно обнажиться охватывало гостя и тем сильнее давил платок на горло.
Наконец, из-за палаток вышла старуха и пошла к нему вольным, несколько даже надменным шагом. Выглядела она — колоритней некуда, раскладывай на колоде бумагу с красками да срочно пиши с натуры: с висков свисали длиннющие серебристо-серые косы, платок, вызывающе алый, был обшит по краю золотыми монетками. Вместо обычной цыганской рубашки на ней была батистовая сорочка, уже, впрочем, не очень новая — один рукав наполовину оторвался. Шаровары у старухи были не такими пышными по фасону, как у её товарок, зато из канареечно-жёлтого сатина без малейшего намёка на прошлую жизнь в виде чьих-либо гардин или покрывал, и по поясу поддерживались сатиновым же алым кушаком. Прямо поверх сорочки рядами лежали пёстрые бусы, и висячие золотые серьги были украшены подвесками из таких же мелких ярких бус. Наконец, на тонком ремешке поверх кушака висел заметно оттягивающий его внушительный нож с серебряными накладками на ножнах и рукоятке.
Глава 2Цыганка важно села на второй складной стульчик, вынула из-за кушака карты, перетасовала и бросила, быстро отсчитывая, пять на колоду перед Базеном. Склонилась, изучая их и поводя то над одной, то над другой узкой смуглой ладонью, и вдруг кинула ему в лицо резкий, как щелчок хлыста, взгляд:
— Вижу!
На лице парижанина не дрогнул ни один мускул — уж этим он мог гордиться. Зато внутри ёкнуло, как у чувствительной мамаши при виде вскарабкавшегося на норовистого коня карапуза.
— Всё вижу, — убеждённо сказала цыганка и для наглядности ткнула пальцем в одну из карт. Базен непроизвольно отметил, что это шестёрка мечей. — Ой, крутит она тебя, злосчастная, ой, морочит. Уже ты в полном отчаянии, да и есть с чего. Ведомо ли, нет ли, а у неё таких, как ты, трое. Но это ненадолго. Достанется она скоро только одному, такая её судьба. И можно так повернуть, чтобы это был ты, а не студент-блондин, с которым ей всё равно не будет никакого счастья, а одни только слёзы. Поскольку он её недостоин, изо всех четверых только ты достойный, а остальные — шушера и подлецы, путают её в свои сети, морочат ей голову, и только в тебе её спасение. Золотой ты человек, вижу, суждено тебе сделать великие поступки и спасти многих, хотя ещё никто не заметил в тебе. Недооценивают тебя, не понимают, не видят, а я всё вижу — большого духа ты человек, смелый, умный, и кто на тебя сейчас свысока смотрит, ногтя твоего недостоин. Но всем им воздастся, и все они увидят, скоро будет этот час, твой час! Дело, которое ты задумал, хоть и не самое чистое, а будет тебе с него большое богатство, и всё получится, и деньги ты сумеешь употребить правильно, потому что на то ты человек с пониманием и ловкостью. Только остерегайся рыжего, он тебе может всё дело испортить, да смотри, чтобы на тебя в нужный час не посмотрела ни одна кошка, кошачий взгляд тебе поперёк дела будет. А тот, кто болеет, обретёт облегчение, для того ты купи у моей сестры тайное зелье, да намочи больному грудь под шеей и виски, да произнеси трижды «Отче наш» с самого начала до самого конца…
Певучий, с медным акцентом, голос частил, опутывал, дробил сознание, мерно постукивающий по карте палец, казалось, управлял биением сердца. Только упоминание молитвы сбило наваждение — Базен встряхнул головой, скидывая сети цыганского колдовства. На пару минут он и правду поверил, что у него есть ветреная любовница, что ему хочется славы и успешно провернуть тёмное дельце и что дома его ждёт больной ребёнок. Несомненно, ещё чуть-чуть, и он по простому приказу отдал бы цыганке все свои деньги, а потом по такому же приказу забыл бы, как это сделал, или помнил бы, что она решила какую-то его очень важную проблему, и, может, даже придумал бы, какую. Вот ведь чертовка!
— Шестёрка мечей, — любезно сообщил цыганке парижанин, — означает, что человек идёт уверенно по дороге к исполнению своей цели, и цель эта составляет его страсть, в любом значении этого слова.
В этом уже не было необходимости — цыганка всё сообразила, ещё когда Базен пошевелился, и тогда же примолкла с гримаской досады на лице. Но отказать себе в таком удовольствии он не мог.
— Вот уж спасибо, — обронила гадалка, неспешно собирая карты. — Только за ученье я не заплачу, не жди.
Её произношение, хоть и с заметным акцентом, было чище, чем у товарок, и строила фразы она правильней.
— Зато я заплачу, если ты меня научишь, чему желаю.
— Ну? — вяло спросила цыганка.
— Как мне найти ваших андалусийских собратьев, из тех, что знают тропы испанских гор?
Цыганка явно удивилась.
— А какой смысл? В Испанию сейчас французам вход, считай, свободный. Где купить документ, что ты — не тот, кого ищут, а добрый гражданин, я тебе подскажу. Купил бумагу, сел в карету и езжай. Ты же не торгуешь английским товаром… — лёгкая заминка, быстрый взгляд в лицо Базену и снова уверенный тон. — Точно, не торгуешь, я вижу. Зачем тебе эти висельники?
Если бы дело было в документах, Базен бы и сам догадался так поступить. Но дело было в людях, которые знали, кого ищут, и которых перекупить было нельзя, так что парижанин только головой покачал:
— Раз я говорю, что нужны, так значит, нужны.
Цыганка, о чём-то раздумывая, вглядывалась в его лицо.
— Глаза у тебя серые, да это не беда. Зато волосы чёрные и нос — подрос. Если выкрасить кожу… Сколько бы ты заплатил тому, кто сделал бы так, чтобы ты здесь исчез, а появился цыган, пришёл в Испанию и стал снова ты?
Базен колебался не дольше пары секунд, затем открыл кошелёк и показал его содержимое:
— И на месте ещё вдвое больше.
Идея цыганки ему была понятна и, более того, показалась даже удачней. Контрабандисты — народ неверный, их могли подкупить заранее, потому что идти с контрабандистами — шаг слишком очевидный. Пожалуй, с цыганами будет понадёжней… насколько вообще могут быть надёжными цыгане.
— Сиди здесь, мне поговорить надо, — эти слова цыганка бросила вместе с карточной колодой и, с достоинством поднявшись, ушла в сторону одного из мужчин, или, вернее сказать, единственного старика.
Базену снова оставалось ждать.
