Шахматные партии

Партия первая

* * *

Матракчи в пятый раз уныло осмотрел кабинет своего друга, Ибрагима-паши. Можно сказать, что это занятие он находил куда более интригующим и интересным, чем пустым взглядом окидывать свои фигуры на шахматной доске, прикидывая, через сколько ходов Великий Визирь поставит ему шах.

– Матракчи, хватит имитировать невероятную заинтересованность обстановкой этой комнаты, – Визирь иронично поднял один уголок губ.

Насух-эфенди глубоко вздохнул, всем своим видом показывая, что игрок из него, мягко сказать, неважный. Паргалы уже в третий раз за эту неделю звал своего товарища сыграть «простую незатейливую партийку по-дружески», однако ничего, кроме скучных проигрышей художник не получил. Такой внезапный интерес к этой стратегической игре Матракчи находил весьма обнадёживающим, ибо в последнее время в голове Визиря были исключительно политические дела или интриги своей жены и её «подружек».

– Паша, благослови Аллах ваш ум и навыки стратега, но я явно не подхожу на роль вашего партнёра в играх.

Ибрагим с понимающим лицом откинулся в кресле, оглядывая фигуры, знаменующие его почти безоговорочную победу.

– И что прикажешь мне делать? Пока шахматы – это единственное, что помогает мне расслабиться и не думать о делах дворца, – помолчав, он добавил: – или об интригах нашей прекрасной Хюррем Султан.

– Понимаю. А охота?

– Наскучило. До того, как стать управителем покоев нашего Повелителя, я был его главным сокольничим, как ты помнишь. Поэтому даже охота не даёт мне такого душевного спокойствия, потому что падишах, смею отметить, уступает мне в этом занятии. Мне нужен стимул.

– Матрак?

Ибрагим одним лишь взглядом показал, насколько эта игра ему надоела. Визирь даже не преминул заметить, что подобные глупые толкания без любого смысла уже выходят из всеобщего почтения.

– Часа три назад виделся с Шах Султан, – внезапно перевёл тему Ибрагим, не отрывая глаз от горизонта. – Она никоим образом не желает идти против Хюррем, что бы я ни говорил.

– Она объяснила причину?

Паргалы печально усмехнулся.

– А должна была? Она умная женщина, как и Хюррем, – прекрасно понимает, чем это чревато – лишними проблемами. Я даже хотел надавить на её былую любовь ко мне, но оказалось, что от неё и следа не осталось. Жаль.

Насух не нашёл толком, что ответить. А что он может сказать? В стиле женщин попробовать поддержать разговор сплетнями и поддакиваниями? Это не в его стиле. Поэтому он решил сослаться на срочные дела в городе и откланяться, оставив Великого Визиря в раздумьях. Тот, недолго думая, взял со стола бумагу и карандаш и начал вырисовывать женское лицо. Ни с того, ни с сего. Просто в голову пришёл образ, а руки поспешили сотворить его – вот что бывает, когда переобщаешься с Матракчи.

Руки не слушались Ибрагима-пашу, он не мог остановить поток странных эмоций, которые на бумаге вырисовывались в до ужаса знакомые черты лица самой Хюррем Султан. Мысленно Ибрагим от удивления помянул шайтана: он не обладал навыками рисования до того уровня, чтобы сделать детали, черты настолько схожими с оригиналом.

Как раз в тот момент, когда Ибрагим начал вырисовывать губы своей нарисованной Хюррем Султан, в дверь кабинета кто-то звонко постучал. Не дождавшись приглашения войти, в комнату зашла сама Хюррем. Быстро собрав мысли в кулак, Ибрагим тут же накрыл свой рисунок кулаком, слегка прикрыв его еще и туловищем, а затем и вовсе убрал, будто бы это были важные бумажки, что саму султаншу не касались. Она выглядела как обычно: в длинном, дорогом, красивом платье, с ироничной улыбкой на губах, и так и сверкала яркими пылающими глазами, которые всегда были полны решимости и смелости. Не раз Ибрагим поражался ее способности врать, не моргнув глазом.

– Что привело вас в мои покои, госпожа? – вопросил Ибрагим, зная, что без причины Хюррем ни за что не пришла к нему.

Султанша ухмыльнулась и легкой походкой подошла ближе к столу, за которым сидел Визирь.

– Ибрагим-паша, не подумали ли вы, что я пришла узнать о здравии вашем? – ровным голосом спросила она.

– Как видите, я в полном порядке, молюсь о вашем здравии, – лениво протянул Ибрагим, понимая, насколько глупо выглядела ситуация. Чтобы Хюррем Султан пришла к нему для того, чтобы узнать о его здравии? – это из рода шайтанских промыслов. Скорее всего она пришла, чтобы проверить, жив ли он.

Ибрагим вопросительно глянул на замолчавшую Хюррем, а затем движением руки предложил той сесть напротив. В комнате повисла тяжёлая пауза, которая прерывалась лишь сменой положения в кресле или шумными вздохами. Однако Ибрагим все же не устоял и, забыв о притворной вежливости, прошипел сквозь зубы:

– Что вам надо, султанша? Неужели вы и вправду думаете, что я поверю, будто вы пришли просто, чтобы спроситься о моём здравии? – паша усмехнулся, увидев содрогнувшееся в гневе лицо Хюррем. Однако через секунду оно вновь смягчилось, заставив Ибрагима чуть не кричать от злости.

– А что здесь такого? – с лёгкой фальшью в голосе пропела рыжая.

– О, да ровным счётом ничего, – растянул улыбку в ответ он, прижав сжатый кулак к щеке. – Всего лишь создалось ощущение, что наш Повелитель отрёкся от трона в пользу Сюмбюля-аги, и теперь вся Османская империя решила научиться играть на лютне под его балконом.

– Из вас ничтожный шутник, паша.

– Я никогда не учился специально шутить на публике, чтобы добиться расположения к себе… как вы, султанша.

– Тогда что же такого в вас нашла Хатидже Султан и Нигяр-калфа?.. Или даже Шах Султан?

Лицо Паргалы вновь перекосило от гнева.

– Не выводите меня из себя, госпожа. Вы прекрасно знаете, во что может превратиться мой гнев.

– Хочу вам напомнить слова Шах Султан, – с неким удовольствием проговорила султанша. – Иногда любовь может превратиться в гнев, а гнев в … – она замолчала, наслаждаясь произведенным эффектом. Ибрагим прикрыл глаза, стараясь не убить ненавистную рыжеволосую ведьму. Паргалы специально принялся осматривать кабинет, словно в первый раз, дабы снять напряжение и позабыть о нахождении Хюррем в его кабинете. Еще пара минут прошла в молчании, но, когда оно стало совсем невыносимым, паша решил, что терять все равно нечего. Его взгляд упал сначала на шахматную доску, а затем на всё ещё не отрывающую от него глаз Хюррем.

– Не откажетесь ли от партии в шахматы, моя госпожа? – вновь натянув улыбку, он указал на шахматную доску.

Султанша вопросительно изогнула бровь, но через пару секунд утвердительно кивнула. Ей явно эта идея понравилась – но неизвестно, по какой причине. Пока Ибрагим меланхолично расставлял фигуры на доске после последней игры с Матракчи, она опустила веки и откинулась на спинку кресла, наблюдая за каждым движением Великого Визиря. Сегодня она услышала слишком много.

«– Я принял решение о судьбе одного близкого мне человека, учитель Челеби… но сам же издал указ, который защищает его от меня…

Хюррем прильнула к дверям, которые находились внутри покоев Сулеймана. Повезло, что они не охранялись – она могла всё слышать из покоев Ибрагима по соседству, хорошо, что в этот день его не было во дворце.

– Что нужно сделать, чтобы воплотить своё решение?.. Обойдя при этом свой указ.

– Хм… – Эбу Сууд-эфенди помолчал, отведя глаза в сторону. – Могу я узнать, что за решение вы приняли?

– Казнь.

Хасеки Султан почувствовала, как кровь заледенела в жилах. Близкого человека? Казнь?.. О Аллах, не может быть! Неужели это она?

– Это…

– Паргалы Ибрагим-паша. После ифтара, что я проведу через неделю, он должен покинуть этот мир.

И в этот момент сердце рухнуло вниз, пальцы похолодели и задрожали. Казнят? Ибрагима? В голове всё смешалось: как такое возможно? Ибрагим ведь лучший друг, товарищ и зять падишаха – так как он может так спокойно говорить о его казни? Так спокойно и холодно, отчужденно… И всего через неделю? Хюррем настолько удивилась, что забыла, как дышать. Это всё? Война закончилась с её победой?..

Вроде бы всё прекрасно, раз Ибрагим покинет этот мир, но…
Такое чувство, что эта победа была слишком грязной и простой...»

– Кем хотите играть, госпожа? – прервал пару минут её воспоминаний спокойный голос Ибрагима.

– Белыми, – она придвинулась чуть ближе к шахматной доске.

– Как символично, – не преминул с сарказмом хохотнуть паша, оглядывая своих чёрных воинов. – Забавно получается: белый голубь против чёрного орла. И победа всё равно будет за мной.

– Почему вы так решили?

Ибрагим многозначительно хмыкнул и потёр лоб рукой.

– Единственный, кто однажды смог победить меня, – это был наш Повелитель. Пусть это и было восемь лет назад, но всё равно запечатлелось в памяти. С тех пор он отказывается со мной играть, говоря, что не хочет ущемлять моё самолюбие, – Паргалы усмехнулся, пытаясь загнать это самое чувство поражения подальше и не показывать его злейшему врагу напротив.

Первые ходы пешками прошли в абсолютной тишине. Обладая невероятно схожим складом ума, они оба пытались сконцентрироваться на том, чтобы предугадать ход другого, но спустя пару минут мысленно чертыхались, понимая, что противник сделал точно такой же манёвр, как хотел он. Хюррем почувствовала, как затылок покрылся испариной, а дыхание участилось. Когда были выдвинуты с её стороны две пешки, и Ладья сменила положение на две клетки, Паргалы повторил её действия, только с другой стороны доски.

Пусть со стороны так нельзя было сказать из-за непроницаемого лица, однако внутри у Великого Визиря пылал огонь. Он глубоко и тяжело дышал, понимая, что попал в нестандартную ситуацию: он привык размышлять о перспективных ходах противника… и никак не мог ожидать, что партнёр будет мыслить ровно так же, как и он, делать точно такие же извороты на доске. И это его смущало.

Они сцепились взглядами и не отводили глаз около двух-трёх минут, пока Хюррем, не двинув ни одним мускулом на лице, проговорила одними губами:

– Предлагаю сделать небольшое исключение из правил, паша.

– Слушаю вас.

– Предлагаю сделать так: когда чья-либо фигура вылетает, её хозяин должен вспомнить одно из своих грязных дел или сказать о противнике какой-то факт.

– О, вам на весь вечер и на три партии хватит, госпожа! – рассмеялся в кулак Паргалы, поглядывая на султаншу из-под полуопущенных век. – Это ещё те, что вы, должно быть, только помните. А сколько их, этих дел, общим счётом…

– Увы, да, паша, с памятью у меня не всё так радужно. Однако я уверена, что у вас с этим проблем не будет. Жаль лишь, не смогу остаться с вами на ночь.

Краем сознания Ибрагим на долю секунды уловил двойной смысл этой фразы, хотя его и не было. Однако ему в голову не пришло притвориться, что не понял двусмысленности, вместо этого он усмехнулся. Султанша приподняла бровь и теперь вообще не касалась спинки кресла. Столик между ними был не таким большим: можно было на вытянутой руке дотронуться до соперника.

Они играли уже около часа. И при этом сдвинулись лишь на пять-шесть ходов каждый, умудрившись ни разу не съесть хоть одну фигуру соперника. Хюррем показалось, что в кабинете Ибрагима невероятно душно, поэтому она немного дрожащими руками расстегнула застёжку на платке и убрала его в сторону, вытащила небольшую шёлковую ленточку и на скорую руку смастерила незатейливую косу. Ещё через несколько минут она начала в открытую оттягивать воротник кафтана, а затем так и вовсе сняла его. Ибрагим завороженно наблюдал за каждым её малейшим движением, ощущая сильное напряжение во всём теле. Когда она почувствовала себя чуть свободнее и вернулась к игре, он вернул взгляд на доску, будто туда и смотрел все эти семь минут её «раздеваний», которые он, конечно, не считал.

Рыжая вытянула руку и переставила Коня на территорию противника, рассчитав, что так его не съедят. Паргалы уже в который раз удивился: он хотел сделать точно так же. И вот наконец он сделал новый выпад Слоном, зная заранее, что Хюррем съест его. Султанша приподняла бровь и улыбнулась. Потом с чистой совестью положила тонкие пальчики на Ладью и с невероятным спокойствием медленно и тягуче повела её в сторону фигуры Паргалы. Она специально делала это так неторопливо, чтобы он вкусил этот звук трения фигуры о доску – фигуры, что сейчас съест его Слона. Лоб Ибрагима покрылся мелкими капельками пота. Когда чёрный «офицер» упал за пределы доски, женщина провела языком по передним зубами, наслаждаясь первой победой. И ей было всё равно, что игра в целом только началась – но сам факт, что она сделала первый шаг и первая съела его воина, был невероятно волнующим.

– Поздравляю, госпожа.

– Держи при себе свои поздравления, – беззлобно сказала Хасеки Султан, по-детски выпятив сомкнутые губы, всем своим видом показывая превосходство над противником. Он ждал этого жеста, так как втайне лелеял её невероятную мимику. И сам же рассмеялся от этих мыслей. – Что смеёшься? Раскрывай одно из своих грязных делишек.

– Ну что ж… – он откашлялся. – Начнём с малого. Два года назад во время похода я заснул, когда началось наступление. Так сказать, дезинформировал своё же войско – сераскеры плохо поняли мои наставления. Хотя Матракчи прямо сказал, что это я неправильно выразился.

Судя по лицу Хюррем, с которого тут же сошло всё самодовольство, она осталась неудовлетворённой ответом Визиря.

– Что не так, султанша?

– Это, по-твоему, грязное дело? Ты просто ошибся.

– О Аллах! – он вновь рассмеялся в кулак, но на сей раз в его смехе ясно слышались нотки искренности, а не сарказма. – Хюррем Султан оправдывает меня, когда я сам считаю себя виноватым! Нет, сегодня явно Повелитель передаст бразды правления Сюмбюлю-аге.

– Не ожидала, что ты начнёшь настолько издалека. Я бы в первую очередь назвала твой обман.

– Какой конкретно?

– Когда ты увёл Мехмета, ничего мне не сказав.

– Ах это! Не считаю это грязным делом, султанша. Как минимум, потому что наш шехзаде сам возжелал присоединиться ко мне в этой небольшой прогулке. Так что всё было по правилам. А вы как обычно раздули из мухи Слона и развели из этого наказание самой себе. Я лишь создал условия.

Такой поток своеобразной исповеди привёл рыжую в замешательство. Она яростно сверкнула глазами и повертела кольцо на пальце.

– Хорошо-хорошо, не расстраивайтесь, – он с издёвкой поднял руки. – Лучше давайте говорить измышления друг о друге.

Хюррем устало посмотрела на соперника, покачав головой.

– А что обо мне могут сказать посторонние? Ведьма, искусительница, причём злая, корыстная, – женщина с интересом пересчитывала по пальцам все слухи о себе, принятые как правда, – люблю убивать через яды и повешение, питаюсь кровью людей и являюсь пылью на дороге Династии.

Впечатлённый Ибрагим скривил губы в относительно незлой усмешке. Ситуация становилась всё более забавной и откровенной. В смысле бесед. Но в какой-то момент он посмотрел в её честные и приятные взгляду глубокие глаза и почему-то почувствовал жалость к ней: больше двадцати лет жить под этой крышей, суметь выжить, добиться такого высокого положения – и всего этого она достигла сама. А не как он – на пару с женой, её сёстрами, шпионами и многими Визирями, не считая старшего шехзаде и его мать. Это вызывало уважение. И то, как в её взгляде промелькнула печаль, не укрылось от его проницательных глаз. Ему захотелось чем-то «утешить» её, сказать что-то такое, чего она не ожидает. Что-то действительно личное.

– Например… – он свернул глазами в её сторону, опустив подбородок. – Вы не любите щербет и пьёте его только на ужинах с Повелителем или другими представителями Династии. Наедине с детьми или в одиночестве вы пьёте чай.

– Что? Откуда ты знаешь? – она настолько удивилась, что забыла об официозе и откровенно округлила глаза.

Паргалы остался очень доволен такой богатой реакцией. Разговор становился довольно интересным: он давно такого не чувствовал – ни наедине с другом Матракчи, ни рядом с Хатидже, ни даже с Повелителем. С Хюррем он мог не скрывать всего себя, говорить, что хочет, зная, что она не посмеет нажаловаться падишаху. Хотя, несмотря на это, он вот уже столько лет не решался назвать её змеёй, как давно хотел. Уважение к матери четырёх шехзаде али Осман всё-таки с годами взыграло в голове.

– Второй повар после Шекера-аги, султанша, был рекомендован мной лично. Так что я знаю всё и про всех: кто чем питается, кто что любит. К тому же, я знаю, что Шекер не умеет варить такой чай, какой вы хотите, а мой Дюргал-ага это делать умеет. И вы именно его просите через Сюмбюля-агу приготовлять этот самый особенный чай. Пьёте вы его утром перед завтраком, днём после обеда, после ужина и поздно ночью перед сном на балконе.

Рыжая слушала это с таким чувством, будто за ней всю жизнь во дворце шпионили, наблюдали за каждым шагом… хотя, что скрывать, об Ибрагиме она тоже много чего знала. В этот момент ей захотелось только одного: чтобы он съел какую-нибудь её фигуру, ведь тогда она расскажет ему всё, что знала о нём все эти двадцать лет. Пусть это и будет последняя жирная точка в их вражде. Потому что он умрёт. Мысль о том, что меньше чем через неделю его не станет, снова всплыла в голове Хюррем, отчего она побледнела.

– Удивлены, госпожа?

– Нет, – просто соврала она в ответ, отводя взгляд на доску. Паргалы улыбнулся и сосредоточился на игре. Теперь он всё больше хотел продолжить эту партию и терять фигуры: реакция султанши на его знания о ней была просто блаженной.

Наконец он смело передвинул своего Ферзя на территорию противника, заставив Хюррем отбросить выбившиеся прядки за ухо и показать тем самым своё волнение. Он с удовольствием наблюдал за её мельчайшими жестами, отмечая про себя, что она очень напряжена. Как и он, собственно. Только Хасеки Султан это не удаётся скрывать, а ему – да.

Хюррем одним движением вынесла дальнюю Ладью, тем самым ставя под угрозу Ферзя.

– О, вопреки ожиданиям, вам удалось предугадать мой ход, госпожа.

Несмотря на уверенную улыбку на лице, он внутренне содрогнулся:

«Умно. Чего ещё ожидать от жены падишаха – единственного человека, который сумел победить меня… И всё же… То было восемь лет назад…»

Он с улыбкой уверенно выдвинул вперёд Слона и преградил Ладье путь к Ферзю. Тут же она ответила на его движение, вытянув вперёд зажатую между белыми пальчиками вторую Ладью.

– Ваша любимая фигура, госпожа?

– Не совсем…

Игра приняла ускоренный темп, тем самым накаляя воздух между ними. Ибрагим и Хюррем не убирали руки с доски, множество раз даже касаясь друг друга, вздрагивая, поглядывая друг на друга, а затем вновь возвращаясь к шахматам. Напрочь забыв о своём уговоре говорить друг о друге разные вещи, они принялись за жестокую битву. Руки переплетались, меняя местоположение пешек, манипулируя ими, рубя противника, жертвуя тяжёлыми фигурами. Слоны бегали по доске, Ферзи с ненавистью «поглядывали» друг друга, будто охотясь за соперником, убивали всех ненужных фигур на своём пути.

Визирь и султанша не заметили, как с момента начала игры прошло около четырёх часов, а за окном сгущались сумерки. Когда на доске остались лишь Короли, Ферзи, по две пешки у каждого, Ладья Хюррем и Слон Ибрагима, они почти одновременно выдохнули и откинулись на спинку стула. В голове у каждого промелькнула мысль, что эта битва была, должно быть, самой сильной и эмоциональной за всю их войну. В этот раз состоялось открытое противостояние, которое доставляло неимоверное удовольствие и удовлетворение. Почувствовав ужасную усталость, женщина ещё раз одарила Ибрагима ехидной улыбкой и двумя пальцами передвинула своего Короля вперёд с мёртвой точки.

– С Короля, госпожа?

– Не сдвинется Король, не сдвинутся и подданные.

Он с интересом отметил, что фраза была достаточно мудрая.

– Неужели? В таком случае и я… – он повторил её движение, выставив своего Короля, но не с мёртвой точки, а с крайней левой позиции – он уже успел его «прятать» от фигур султанши.

Она сглотнула: даже Сулеймана поражал этот туз в рукаве Хюррем, а Паргалы так спокойно отреагировал и даже последовал её примеру. Это нонсенс.

«Это Ибрагим», – поправило её сознание.

Она не заметила, как Король с шумом передвинулся на опасную позицию. Только-только сообразив, куда передвинул Визирь свою главную фигуру, прогремел его грубый, но тягуче-красивый голос, полный самодовольства:

– Шах, моя госпожа…

Она открыла рот, чтобы ответить ему на это и затем вывести своё «войско» из такой опасной ситуации, но прямо в этот момент в двери покоев постучались.

– Войди, – Ибрагим позволил Сюмбюлю-аге войти, а сам не отрывал зачарованного взгляда от Хюррем, которая начала нервно покусывать губу и мять складки на платье. Сейчас он лицезрел её проигрыш, пусть и не полный ещё, но проигрыш.

– Визирь-и-Азам Хазретлери, – пропел евнух, склоняя голову и с неким пугающим интересом и ужасом посмотрев на несколько растрёпанных Великого Визиря и Хасеки Султан, перед которыми стояла шахматная доска после, судя по всему, долгой и «кровопролитной» войны. – Я иду от Повелителя. Он приказал султанше вернуться в свои покои, так как он желает отужинать вместе с ней и шехзаде.

– Уже ужин? – неслышно прошептала Хюррем, прожигая взглядом пейзаж на балконе.

Смирившись с этим, она выдала утвердительный ответ Сюмбюлю, попросила его уйти, надела платок, кафтан, встала и принялась перед зеркалом приводить себя в порядок в ускоренном темпе. Ибрагим тоже поднялся с места и подошёл к своему столу, где лежал его рисунок. Ему настолько понравилось то положение рук и тела, которое предстало перед ним, когда Хюррем распустила волосы и начала водить по ним руками, что не преминул в открытую взять карандаш и быстро выводить черновые контуры на новом листе бумаги. Рыжая не заметила этого, поглощённая сама собой, но её всё-таки смутило молчание Ибрагима, поэтому начала первой:

– Я ещё отыграюсь, паша, – она оценивающе провела взглядом по Ибрагиму, после чего подобрала подолы платья и вышла из покоев.

Паргалы не нашёлся, что ответить, лишь рассмеялся себе под нос, подхватил рисунки, карандаш и положил их перед собой на рабочем столе. Спустя три минуты упорного рисования он ощутил, что ему не просто душно, но и очень жарко, встал и открыл двери балкона настежь, с упоением вдыхая чистый прохладный воздух.

– Отыграется она… – он ухмыльнулся, вспомнив лицо Хюррем, когда та уходила. О Аллах! Лицо Сюмбюля-аги тоже можно запечатлеть на бумаге: насколько оно было поэтически-неописуемым, наверняка много чего додумал про себя, ведь, как ни крути, а выглядели они после этой партии очень странно.

Партия вторая

* * *

День для Ибрагима был просто благодатный. Все его решения паши Дивана приняли с удивительным спокойствием и согласием, за окном сияло солнце, сегодня вечером намечался ужин с падишахом и семьёй Шах Султан. Хатидже с детьми уехали в Охотничий домик до ужина, по её словам, чтобы дети подышали лесным воздухом, а он закончил свои политические дела.

Снаружи была дикая жара для такой ранней весны. Паргалы огляделся, встал в тень под ближайшим деревом около дверей в сад и закрыл глаза. Ветер приятно обдувал лицо и освежал мысли. Сегодня ничто не могло испортить его прекрасное настроение.

Он приоткрыл глаза и посмотрел вдаль, в дальние уголки сада. Внезапно его взгляд привлекла высокая стройная фигурка, лёгкими шагами приближающаяся к ожидавшему евнуху. Тот стоял с низко опущенной головой, не рискуя посмотреть в глаза рыжей женщине. Ибрагим поморщился: что этой ведьме понадобилось в его дворце? Почему его никто не предупредил? И…

– Кто этот ага? – послышался из уст паши единственный заданный вслух вопрос. Паргалы недовольно поморщился и осторожными незаметными шагами пошёл в сторону султанши, сказав охране ожидать на месте.

Остановившись неподалёку так, чтобы она его не увидела и чтобы он мог всё разглядеть, он прищурился. Хюррем с лучезарной улыбкой говорила что-то евнуху, который, как узнал Ибрагим, был в услужении у Хатидже Султан.

«Новые интриги зарождает… а зачем ей ещё с евнухом из моего дворца разговаривать?» – подумалось Визирю, который почувствовал боль в висках. Какой бы детской и глупой мыслью это ни было, он очень разозлился, сам не знал, почему.

Тут Хюррем закрыла глаза и рассмеялась, по своему обыкновению вытянув руки и крепко сцепив ладони. Так она улыбалась от силы падишаху, но уж точно не евнуху. Что за глупость! Джагер-ага, как подсказала память мужчины, был ничем не примечательным пареньком, лет на десять младше самой султанши, которой уже скоро тридцать пять.

Больше Ибрагим не намеревался смотреть за разворачивающейся сценой, особенно после того, как женщина имела наглость и смелость нагнуться к евнуху, что-то прошептать ему и с улыбкой отослать его. Паргалы внезапно возник прямо перед ней, когда та обернулась, чтобы дать взглядом приказ одной из наложниц проводить агу.

– Хюррем Султан, – громким, но почти шипящим голосом поздоровался Ибрагим. От неожиданности женщиной овладели рефлексы после многочисленных покушений за жизнь во дворце, отчего она отскочила от него на пару локтей.

– Ибрагим-паша, – в ответ растянула улыбку рыжая, приосаниваясь и с вызовом глядя в тёмно-карие глаза Великому Визирю. Тот усмехнулся в ответ, разглядывая женщину, которая почти изменила султану. От этой мысли к горлу паши подступила тошнота.

Молчание затянулось на минуту, в течение которой только ровное и спокойное дыхание султанши казалось оглушительным. Ибрагим отвёл недовольный взгляд в сторону и сощурился от солнечного света. Так они и стояли, пока женщина раздражённо не проговорила:

– Если вам что-то нужно, паша, говорите сейчас, у меня ещё много дел.

– Неужели? – с сарказмом произнёс мужчина, сцепив напряжённые руки за спиной и так же смотря вдаль. – Смею предположить, что этот евнух имеет к вашим делам непосредственное отношение, не так ли?

Хюррем мимикой продемонстрировала паше, насколько сильно он её раздражает, после чего отослала своих служанок во дворец. Так султанша и визирь остались одни в саду – стража Ибрагима осталась у ворот.

– Послушай, – не скрывая гнев, ледяным голосом выдавила сквозь зубы женщина, приблизившись к паше, – будет лучше, если ты ничего не видел.

– Неужели? – он повторил ту же раздражающую реплику, а затем перевёл на рыжую взгляд. – За двадцать с лишним лет жизни во дворце ты так и не поняла, кто я и что я не буду покрывать тебя?

– Мне нечего стыдиться.

На скулах мужчины заиграли желваки, он начал очень сильно злиться. Помолчав с пару мгновений, он сильно приблизил своё лицо к лицу женщины.

– Тогда почему тебе нужно, чтобы я молчал? Зачем тебе понадобился евнух из моего дворца? Твоё поведение рядом с ним неприемлемо, раз ты законная жена падишаха.

Рыжая нахмурила тонкие брови, её глаза заблестели от ярости. Сделав глубокий вдох и расслабившись, она продолжила более мягко и холодно:

– Довольно ребяческих игр, Ибрагим. Мне нужно увидеть Хатидже Султан.

С этими словами она обогнула его и отошла лишь на шаг, как визирь раздражённо выдохнул и с силой схватил женщину за локоть, дёрнув на себя.

– Как ты смеешь, паша! – гневно зарычала она, пытаясь вырваться.

– Хатидже нет во дворце, об этом даже Сюмбюль-ага знает, – он обернулся и чуть не прожёг её взглядом, – научись, наконец, лгать мне.

Она гневно задышала, взяла себя в руки и с силой дёрнула руку. Ибрагим не ожидал такого резкого проявления силы, поэтому не удержал её. Хюррем обнажила передние зубы и зашипела:

– Мне не восемнадцать лет, паша. У меня пятеро детей и гарем в руках. Кто ты такой, чтобы отчитывать меня?

– Я вас не отчитываю, моя госпожа, – он вернул иронично-насмешливую улыбку, хотя глаза так и горели тёплым азартом. Хюррем внутренне поёжилась.

– А что ты делаешь?

– Предупреждаю.

– Что?

– Вы слышали. Меня не интересует, о чём вы так тепло разговаривали с этим агой, однако такое поведение наш Повелитель вряд ли хорошо воспримет.

– Ты не посмеешь.

– С чего вы взяли?

– Будет так, как я сказала! – она даже дёрнулась от нахлынувшей ярости, исподлобья испепеляя потемневшими глазами Ибрагима.

Паргалы внезапно почувствовал прилив сил и некоего подобия вдохновения от происходящего. Ему нравилась реакция султанши, особенно, если учесть, что так она злилась только при нём. Это льстило его самолюбию и не могло не радовать, что логично.

Ему пришлось по вкусу подчинение себе её настроения, поэтому быстро смягчился во взгляде, и его глаза заблестели азартом.

– Предлагаю решить это дело более гуманным путём, моя светлейшая.

– Что? – она с подозрением уставилась на визиря.

– Шахматы, госпожа, лишь одна партия. Вы ведь вроде говорили, что желаете отыграться, помните? – он откровенно наслаждался переменами выражений на её лице: от разгневанного до изумлённого. Причём настолько, что огромные голубые глаза стали до неприличия большими. Ибрагим усмехнулся, глядя в них и видя долю сомнения и недоверия.

Наконец она отвернулась и зашагала прочь.

– Султанша!

– Меня дети во дворце ждут.

– Разве вы не боитесь, что об этом разговоре будет рассказано падишаху?

– Ибрагим-паша, послушай меня внимательно, – она остановилась и повернулась, в глазах плескались умиротворение и уверенность. – Наш Повелитель уже давно не доверяет тебе.

Его передёрнуло от этого выражения лица. Оно не было насмешливым, как тогда, когда она много раз говорила, что он может дней её проигрыша уже не увидеть. Сейчас она была спокойна, всем своим видом показывая своё превосходство и уверенность в своих словах.

– Хюррем, – тихим и мирным голосом позвал он, сохраняя холодную маску на лице. Женщина повернулась. Визирь начал медленно подходить к ней, сцепив руки на уровне груди и вертя перстень на мизинце – это был их общий жест.

– Я каждый день вижу в глазах нашего Повелителя своё бездыханное тело. Может, он мне действительно больше не доверяет, однако не забывай, что я был самым близким его человеком до начала твоих интриг…

Она перебила его:
– Ты сам себе вырыл яму.

Ибрагим покривил губами, показывая своё ироничное отношение к её словам.
– Ты умная женщина и должна знать знаменитую мудрость: «Не бывает такого, чтобы «подвернулась возможность» – ибо мы своими руками создаём их себе», – поняв, что она смолчит на эту фразу, он продолжил: – Я в семь лет покинул Родину, отрёкся от религии, вступил на дорогу в ад. Политика – это дитя обмана, лжи и смрадных мечтаний. Ошибки неизбежны, я это хорошо знаю… но благодаря тебе все они разрослись до невероятных размеров. Ты стала шептуньей, которая доносила на все мои проступки. Взять хотя бы невинную поездку на встречу с шехзаде Мустафой. До каких масштабов такая мелочь была раздута твоими стараниями?

– С какой целью ты всё это мне рассказываешь? – её насмешливый с виду взгляд на самом деле отблескивал неким пониманием и грустью, совсем глубоко.

В действительности это не было на него похоже. Со стороны поток его речи казался некой исповедью. В голове у Хюррем отчётливо заклокотала мысль, что до предсмертного ифтара с Ибрагимом осталось четыре дня. Спустя каждую минуту размышления об этом она всё больше чувствовала себя иначе по отношению к Ибрагиму. Ощущение долгожданной победы знаменовало лишь то, что Паргалы больше никак не сможет навредить ей – значит, можно опустить все предрассудки и спокойно шагать дальше. Смерть Великого Визиря оказалась тем, что подарило ей некий душевный покой и странное волнение одновременно.

Ведь говорят же, что самыми духовно близкими (не в плане семьи) в мире считаются два человека – любимый человек и заклятый враг. Смерть одного из них так или иначе окажет неизгладимое влияние на человека. С возрастом Хюррем стала более мудрой и потому не стала ребятничать и отрицать этот факт.

Ибрагима несколько смутило такое длительное молчание султанши. Причём её глаза видно затуманились, взгляд был направлен в никуда, она явно о чём-то глубоком задумалась.

– Сегодня состоится семейный ужин у нас во дворце, надеюсь, вы с Повелителем присоединитесь к нам?

Она с две секунды молчала, потом слегка дёрнулась и перевела взгляд обратно на пашу.

– Да, нам уже сообщили. Собственно говоря, я и выехала раньше, чтобы побеседовать с Хатидже Султан. Мехмет и остальные шехзаде приедут с Повелителем позднее, а Михримах – через пару часов.

Паргалы усмехнулся: он ведь уже раскусил её ложь, ибо все знали, что сестры султана нет во дворце. Впрочем, он знал прекрасный способ узнать всю правду.

– Значит, у нас есть время? – вкрадчиво поинтересовался Ибрагим.

Столь откровенная фраза повергла султаншу в недоумение.
– Время? У нас? – она подняла бровь. – Для чего это?

– Как бы это не ущемляло моё самолюбие, госпожа, но вы единственный человек в двух дворцах, которого я могу считать достойным себе соперником в шахматах. Я предлагаю вам сыграть. Уже второй раз.

Хюррем растерянно оглядела Великого Визиря с ног до головы, пытаясь понять подвох. Ладно в первые минуты встречи: тогда Ибрагимом двигал сарказм, но сейчас? Впрочем, в чём смысл искать оправдания, если она действительно не видела причин возвращаться во дворец, чтобы потом вновь ехать обратно.

– Хорошо. До прибытия Михримах – почему бы и нет.

Ибрагим довольно улыбнулся и жестом пригласил султаншу войти во дворец. До дверей они дошли молча. Потом Паргалы попросил женщину подождать его в главном зале, пока он попросит слугу распорядиться о закусках и некоторых деталях…

Рыжая поражалась самой себе: как она вообще могла согласиться остаться наедине с пашой в огромном дворце (слуги не считаются) до прибытия дочери и затем султана? С другой стороны, она понимала, что бояться особо нечего – до рокового дня осталось четыре дня. Навряд ли он предпринимал любые козни на дни святого Рамазана.

Всё-таки из головы не вылетало такое дикое недовольство Ибрагима, когда тот увидел её, разговаривающую с евнухом из своего дворца. Она не видела ничего зазорного в том, что этот самый ага оказался искуснейшим художником, который был готов лишь за благодарность самой Хюррем Султан написать портрет её дочери, Михримах Султан. Малейшая возможность не только лицезреть знаменитую красоту султанской крови, но и запечатлеть её на бумаге привела Джагера-агу в состояние несказанной благодарности. Такая невинная радость на лице ещё совсем юного евнуха очень подняла настроение законной жене падишаха. Впрочем, султану действительно нельзя было знать об этом. Как-никак, её враги сумеют развратить эту невинную встречу до невозможности.

Например, она бы так и сделала. Странно то, что Паргалы мгновенно показал свои карты, не решившись втайне рассказать обо всём султану. Хотя, учитывая решение Повелителя насчёт своего Великого Визиря, вряд ли откровения паши возымели бы ожидаемый эффект.

– Султанша, – к женщине подошёл несчастный евнух-художник. – Мне передали, что Визирь-и-Азам Хазретлери ожидает вас в своём кабинете.

– Я поняла, ступай.

Пусть женщина и послушно направилась на третий этаж, внутренне она возмутилась: с чего визирю вздумалось принимать её в своём кабинете? Чем ему главный зал не по нраву?

Без стука войдя в его кабинет, она изумлённо подняла брови от увиденного. Судя по виду комнаты, Ибрагим изрядно постарался, чтобы её подготовили к её приходу: все окна были открыты, в центре стоял искусно выполненный мраморный стол с уже другими, более дорогими шахматами. Жестом пригласив султаншу сесть, визирь с удовольствием отметил про себя её приятное удивление.

– Пусть я и ваш злейший враг, госпожа, но к игре с вами я отношусь более чем трепетно.

– Неужели?

Узнав свою фразу и свою мимику в момент её произношения, он беззлобно усмехнулся.
– Можете быть уверены. Могу я предложить небольшую сделку?

– О чём вы?

– Прошу не обманываться тем, что я сейчас скажу, но мне бы хотелось узнать вас получше, – увидев её загоревшиеся от, как ему подумалось, гнева и негодования, паша быстро уточнил с нескрываемой ироничной ухмылкой: – Не передумайте смысл моих слов, госпожа. Вы действительно интересный собеседник и прекрасный игрок. Я лишь хочу предложить своеобразное… перемирие на время игры. Представьте, что эти двадцать лет мы не враждовали.

– А вне комнаты…

– А вне комнаты всё будет так, как прежде.

– Хорошо, – просто согласилась она, чему несказанно удивился сам визирь – он мало того, что не ожидал такого лёгкого согласия, так ещё и предполагал возможный поток сарказма и конечный отказ от игры.

Женщина заранее сняла лёгкую накидку с себя и привычно завязала волосы, ещё не начав игру. Паргалы с интересом наблюдал за её действиями, отмечая, что двадцать лет прибавили ей особенной, взрослой и утончённой красоты; она заметно похудела, где-то даже осунулась, немного побледнела, волосы в некоторых местах отблёскивали сединой из-за многочисленных нервных потрясений, но в чём-то Хюррем стала действительно прекрасней. Разум уже хотел отчитать визиря за подобные мысли, но чего греха таить, коль это было так.

В дверь постучали. В комнату вошли двое служанок с подносами. Подошли и поставили рядом на соседний столик рядом с визирем и султаншей несколько порций рахат-лукума и две чашки ароматного яблочного чая. Одна из наложниц зажгла две свечи, отливающие ванильным оттенком. Приятно поражённая султанша одарила пашу лёгкой, но искренней улыбкой.

– Решили отравить меня, паша?

– Если желаете, могу поменять местами наши тарелки, госпожа. К тому же, разве мы не условились забыть о вражде на время партии?

– Привычная предосторожность, паша, – она закатала левый рукав и потянулась за чашкой. – Вы принесли мой любимый чай?

– Не забывайте, что я знаю все ваши предпочтения в еде, султанша. Заметьте, что рахат-лукум тоже с вашим любимым ароматом и вкусом.

– Благодарю, паша, – слегка холодно отозвалась она. – Могу узнать, из какой травы сделаны эти свечи? Аромат очень… приятный.

Паргалы перевёл взгляд на свечи и со скучающим видом ответил:
– Иланг-иланг*, дорогая и благородная трава с островов Тихого океана. Говорят, очень успокаивает и не раздражает своим ароматом. Хатидже всегда на ночь эти свечи зажигает.

Ибрагим молча начал расставлять высокие мраморные фигуры. Рыжая внимательно следила за действиями мужчины, про себя подумывая купить такие же свечи себе в покои. Даже сейчас, когда её голова была заполнена адской бездной плохих воспоминаний, она чувствовала невероятное спокойствие и эйфорию. Все страхи и предрассудки будто испарились, а разум очистился от печальных мыслей. Будто наркотик.

*Примечание автора для объяснения дальнейших событий:
Аромат иланг-иланга заставляет голову чуточку кружиться от счастья, создает лёгкую эйфорию и раскрепощает чувственность. Одним словом, это трава для создания тонизирующих напитков, или иначе дурманящих афродизиаков.

Игра началась с простых незатейливых ходов – игроки, проще говоря, входили во вкус игры. Аромат иланг-иланга на Хюррем подействовал быстрее, что заставило её отпустить язык на волю: женщина начала с упоением рассказывать о смешных случаях из детства, когда Лео и отец-священник были её личными учителями в этой, казалось, недоступной простому люду игре. Она то и дело пропускала ясную ностальгическую улыбку, тонкими пальчиками играя с сахарной пудрой рахат-лукума. Сначала она не позволяла себе этого, но спустя всего полчаса уже с настроением губами очищала пальцы. Сейчас она походила на ребёнка – и это не укрылось от проницательного Ибрагима, который несколько иначе воспринял действие иланг-иланга. Ему казалось странным, что свечи из этой травы ранее не производили такого эффекта: наблюдая за Хюррем, он ощущал необычный дискомфорт и волнение одновременно. Пальцы подрагивали, а сердце пропускало удар, когда женщина запускала в рот очередную сладость.

– Вы сладкоежка, госпожа, – с улыбкой отметил визирь, с ехидством вспомнив один их разговор года два назад, когда султанша уверила его, что ненавидит любые сладкие деликатесы. Тогда как раз был совместный ужин двух их семей, и Паргалы из вежливости предложил ей сладости.

– Ходи, Ибрагим, – резкий переход на «ты» также не укрылся от уже не очень спокойного визиря, тот откровенно почувствовал ошпаривающий жар. Мужчина с фальшиво-недовольным лицом сдвинул своего Короля.

– В прошлый раз ты лишь три раза сходил Королём, а сегодня уже в пятый или шестой раз, хотя игра только завязывается, в чём причина?

– Ты же сама говорила: «Не сдвинется Король, не сдвинутся и подданные», – он исподлобья посмотрел на неё и тут же пожалел об этом: женщине тоже было более чем жарко – она была вся пунцовая, причём сохраняла спокойное и умиротворённое лицо.

– Я имела в виду особые ситуации, когда тебе нечем больше ходить, – хохотнула она.

Съев одну из её пешек своей Ладьёй, он внезапно остановился и предложил:
– Может, для пущего интереса вернёмся к нашей прошлой забаве?

– О чём ты?

– Съедаешь фигуру противника, и тот обязан сказать о сопернике какой-либо секрет или вещь, которую не все могут знать.

На самом деле он так внезапно вспомнил их прошлую «сделку», лишь бы заполнить те паузы между ходами, когда ему приходилось на неё смотреть.

– Ну что ж, как скажешь, – она хитро прищурилась и закусила нижнюю губу. Визирь нервно проглотил комок в горле, почувствовав напряжение в теле. Дело заходило слишком далеко. – Раз ты съел мою фигуру, то мне нужно сказать что-то о тебе.

Он кивнул, она задумалась.

– Помимо того, что ты играешь на скрипке, ты ещё и великолепно поёшь.

Пусть прилагательное «великолепно» польстило визирю, тот всё же удивился:
– Откуда тебе известно? Я никогда никому не пел, даже Хатидже Султан.

Она с завороженно-хитрым лицом съехидничала:
– Наедине с собой ты поёшь на греческом языке колыбельные, что тебе пела твоя мать.

– Откуда… – начал он, но Хюррем перебила.

– Я слышала их сама.

– Когда?

– Был момент, неважно.

– Один раз? Почему тогда ты посчитала моё голошение великолепным?

– У меня хороший слух, Ибрагим, я каждому своему ребёнку с рождения пела наши украинские колыбельные. Так что в этих убаюкивающих печальных напевах я знаю толк.

Паша в своём стиле слегка покачал головой, соглашаясь. Оперевшись локтём о подлокотник, он положил голову на ладонь и с нескрываемым удовольствием начал наблюдать за её размышлениями о следующем ходе. Что ему нравилось в партиях с ней, помимо самого процесса интересной и захватывающей игры, так это то, что на самом деле Хюррем была открытым и жизнелюбивым человеком. И, несмотря на все предательства, подставы и угрозы, пережитые ей, она оставалась всё той же наивной и самоуверенной одновременно рыжей красавицей, только попавшей в Топкапы больше двадцати лет назад.

Интересно, почему так сложилась судьба, что они стали злейшими врагами, готовыми при малейшей возможности убить друг друга за внимание султана? Привязанность и верность падишаху были как минимум двумя их общими чертами, если забыть о прочих качествах, которые они, будто близнецы, разделяли. Ибрагим и Хюррем являлись будто половинками одного человека, который мог бы стать социально-опасным, если б захотел. Но в то же время в чём-то они были различны. Как два Ферзя на одной шахматной доске – различие лишь в цвете, но манёвры, склад ума и качества – всё будто Богом списано, одно и то же.

Охваченный этими мыслями Ибрагим под конец даже безответственно позволил родиться опасной мысли, что чувствует, мягко сказать, симпатию к этой женщине, которая являлась его женским прототипом, его близнецом и антиподом одновременно. В какую-то минуту мужчина даже осознал, какими глупыми и бессмысленными были все их переделки за все эти годы. Сколько же лет было потрачено на такую чушь, как вражда.

– Ибрагим, – чуть ли не махала рукой перед ним Хюррем, – я убила твоего Коня.

Он с неким ужасом посмотрел на убранную в сторону чёрную фигуру. Шайтан подери, он ведь возлагал большие надежды на него – хотел сделать отвлекающий манёвр и избавиться от белого Коня. Собственно говоря, как и опередила его эта хитрая рыжая интриганка.

– Ты вновь предугадала мой ход, – с поражением в голосе признал он.

– Неужели? – султанша самодовольно улыбнулась, горделиво приосаниваясь.

– Можешь восхвалять себя в колыбельных своим будущим внукам. Своим я обязательно лично расскажу про знаменитую рыжую жену их дяди, которая читала мысли их отца.

Почувствовав, что женщина замерла, Ибрагим поднял голову и увидел, как Хюррем побледнела.

– Что?

– Ничего. Ну что ж, уговор есть уговор. Я слушаю тебя.

Он мог рассказать ей много чего, что, собственно, и начал делать, внутренне ликуя, наблюдая за тем, как меняется в цвете и выражении лицо Хюррем от такого потока откровений. Визирь рассказал, как она плачет в полнолуние, сидя на террасе, потому что это напоминает ей о том дне, когда её похитили татары – луна тогда тоже была полная и яркая. Также он не преминул упомянуть множество её уловок с ядами и убийцами, историей с пропажей её любимого кафтана, когда даже Мраморный дворец подняли на уши. Ибрагим рассказывал быстро, со слабым энтузиазмом – будто всё, что он знал, было настолько естественным для него, как бы он рассказывал о том, что она женщина. Оказалось, что этот человек знал о ней чуть ли не втрое больше, чем сам Сулейман.

– И напоследок… – он резко наклонился к ней через стол так, что расстояние от её носа к его осталось лишь в ладонь. Хюррем вжалась в жёсткое кресло, мгновенно нахмурившись от жара, что источал Ибрагим. Его глаза были затуманены, губ коснулась лёгкая ухмылка, а дыхание было тяжёлым и неровным.

Он медленно поднялся с кресла, обошёл маленький столик с шахматами и встал напротив неё на чересчур опасном расстоянии. Иланг-иланг полностью задурманила разум паше, что даже на мизерном, но расстоянии почувствовала султанша. И, если судить по мгновенно задрожавшим конечностям и отяжелевшей груди, действие тягуче переходило на неё. Шайтанский наркотик!

Она сделала глупую и неловкую попытку сдвинуться с места, чтобы уйти, но его горячая рука грубо впилась в её правое предплечье. Прошипев сквозь зубы туманным голосом «Сиди», он наклонился к её уху и томно прошептал:

– Здесь, в месте, где моя рука, остался заметный ожог с того покушения на тебя, когда ещё Валиде Султан приказала, помнишь? В тот день его, судя по всему, даже наш Повелитель не заметил.

– Отпусти меня.

Но он даже не подумал это сделать, продолжая угрожающе дышать ей в скулу, в щёку, затем в глаза – ей даже пришлось их закрыть. Воздух мгновенно вспенился между ними, между тем дюймом, что остался до запретного действия. Их неровное дыхание пропитывается запахом страха и влечения, смешиваясь с терпким и вязким ароматом дурманящей травы. Сердцебиение стало неприлично сильным, а в такие моменты, как известно, разум отказывается работать на своего хозяина. Хюррем сделала последнюю отчаянную попытку сказать что-то отталкивающее и приводящее в чувства:

– Как ты смеешь, Ибрагим… если хоть кто-то сейчас зайдёт…

– Тогда почему ты не сопротивляешься, хотя я ничего с тобой не делаю?

– Ты держишь меня силой.

– Где?

– Рукой?

– Я её давно убрал.

И действительно: сейчас его ладонь была на спинке кресла, он её даже не касался – хотя этого и не надо было.
– Какие к дьяволу отговорки! Да что ты о себе думаешь, паша!.. – её голос сорвался и похрипывал, походил на тихий сип проигравшего войну полководца. Хотя в этой партии перевес был явно в её сторону, как ни печально.

Он нашёл прекрасный способ заставить её замолчать и смириться с тем, что накипело за все эти годы. Приблизился ещё на долю дюйма и с удовольствием отметил, как женщина вздрогнула от этого движения. Им сейчас двигало желание показать ей, что даже если между ними перемирие, он всё равно сильнее её. Они оба взрослые люди, поэтому должны отдавать себе отчёт в своих действиях и их последствиях.

Визирь уже был готов дойти до этого самого запрета, как внезапная мысль остановила его. И эта мысль не была связана с покинувшей дворец женой или падишахом. Он почему-то подумал о ней, о её чувствах, ведь кто знает, как их отношения и их представление в новом свете видятся ей. Если она не хочет того же, что и он, тогда…

Когда он уже пожелал отречься от всех глупых мыслей и удовлетворить своё желание, его остановило внезапное внешнее вмешательство. Стук в чёртову дверь. Воспользовавшись озадаченностью паши, Хюррем мгновенно пришла в себя и отстранилась от него. Можно сказать, отбросила его руки в сторону и подскочила с кресла. Только в дверях показалось виноватое лицо одного из евнухов, как его оттолкнула султанша, с гневным лицом зашагавшая прочь от кабинета. Ибрагим краем уха выслушал, что прибыла Михримах Султан и что скоро прибудет Хатидже Султан, после чего грубыми словами выпроводил слугу и с тяжёлым выдохом упал в кресло, водрузив ладони на лицо.

– Шайтан подери тебя, Хюррем… – яростно проклинал женщину он, которая чуть не соблазнила его своим открывшимся другим «я».

В этот раз игроки партии остановились на ничье.


Партия третья

Хатидже с заметным волнением на лице положила ладонь на сильно сжатую руку Великого Визиря.

– Ибрагим, что с тобой? – тихо спросила она, чуть наклонив к мужу голову.

Тот вздрогнул от прикосновения, но выдавил из себя улыбку и потрепал второй рукой по бледной коже жены, уведомив её, что всё хорошо. Султанша вернулась к трапезе, подняв не слишком интересную тему с Шах Султан, сидящей по ту сторону стола.

Ужин в целом проходил в достаточно умиротворённой обстановке. По крайней мере, так всем казалось. Всем, кроме двух человек, сидящих друг напротив друга. Когда Ибрагим запускал в рот очередную порцию перепелов в гарнире, он не имел возможности пускать разъярённые горящие взгляды на жену падишаха, которая всеми силами показывала отсутствие интереса к его персоне. Если уж ей и приходилось поднимать на него глаза, то голубые очи так и источали пронизывающий холод безразличия, от которого Паргалы становилось, мягко сказать, не по себе. Хотя он старался уговорить себя, что она злилась на него, на самом деле понимал, что для неё тот случай пару часов назад ничего не значил. И его это неимоверно раздражало. В ней ему нравились именно эмоции: гнев, радость, обида, ненависть – но точно не безразличие. Безразличие к нему.

– Повелитель, – обратилась к султану Шах-ы Хубан, – вы ничего не едите, плохо себя чувствуете?

Ибрагим перевёл наигранно-обеспокоенный взгляд на падишаха и внутренне содрогнулся: он пристально смотрел на него. Его взгляд не выражал ровным счётом ничего, можно сказать, даже безразличия не было. Будто на стену смотришь. Сулейман так и не притронулся ни к овощному рагу, ни к бараньим рёбрышкам, просто сидел, подперев подбородок ладонью, и смотрел на своего визиря.

– Ибрагим-паша, сыграйте нам на скрипке, раз вы закончили трапезу, – улыбнулась Хатидже, легко потрепав мужа по плечу. Шах Султан и Лютфи-паша с интересом посмотрели на Паргалы. Ибрагим же скользнул взглядом по Хюррем Султан, наблюдая за её реакцией. Она провела губами по вилке, бросила на него равнодушный взгляд и вернулась к трапезе. Мужчина почувствовал, как гнев закипает в крови, но постарался не показывать это. Склонив голову перед падишахом, визирь встал из-за стола, подошёл к любимому музыкальному инструменту и, задумавшись на минуту, сказал:

– Это новая мелодия, я её недавно написал. Моя мать в детстве играла что-то, отдалённо напоминающее мотивы украинских колыбельных…

Рыжеволосая султанша резко замерла, едва не поперхнувшись, и не удержалась, подняв взгляд на Ибрагима. Тот внутренне усмехнулся. Сжал смычок в руках и закончил свою мысль:

– Я попробовал соединить мотивы греческих и украинских колыбельных, Повелитель. Мелодия ещё свежая, недоработанная.

– Играй, паша, играй, – султан неоднозначно махнул рукой, обратив внимание на побледневшее лицо жены. – Хюррем, что с тобой?

– Всё в порядке, Повелитель, – она положила руку ему на ладонь.

Паргалы заиграл свою мелодию. Звуки были грустными, натяжными, будто погружая присутствующих в мир этой самой композиции. Ибрагим добавлял то высоких и быстрых нот, то долгих и низких, заставляя тело Хюррем то лихорадочно сжиматься, то легко расслабляться. Напевы стали походить на «Ой люли, люли», что она пела Михримах. Откуда он знал их? Слышал, как она пела их?

Песня Ибрагима походила на тихую молитву, моление о прощении, по крайней мере, так казалось ей. Хюррем ощутила, как в голове всё затуманивается, а в виски отдаёт боль. Она прижала большой и указательный палец к переносице, чувствуя отдалённое приближение уныния и печали. Ненавидя подобные эмоции, она вернула строгое и равнодушное лицо, однако признаки беспокойства убрать не удалось: женщина почувствовала сильное давление на себя. Ибрагим играл на скрипке, периодически резко переводя глаза на неё. Взгляд был напряжённым, хотя тело оставалось расслабленным. Появилась мысль, что глаза жили своей жизнью, никак не связанной с разумом Великого Визиря. Рыжая даже на таком расстоянии отчётливо ощущала жар его тела.

«Дикость…» – раздражённо подумала она, нервно прикасаясь к вилке.

Лицо Ибрагима напоминало бесстрастную маску, но глаза выдавали тот огонь, что, должно быть, остался со времён их последней партии трёхчасовой давности. Хюррем это совсем не нравилось. И она даже не могла объяснить причину. Её злейший враг, что был ей всегда так близок, в одну секунду так ясно оказался тем, кого она боялась, кем восхищалась и кого даже по-своему любила все эти годы. По-своему. От этой мысли женщина испугалась самой себя, но, вспомнив, что ей уже не восемнадцать, а он скоро покинет эту жизнь, она успокоилась, и всё встало на свои места. Всё пройдёт, всё забудется...

Мир в один момент сузился до непримиримых соперников, став их тюрьмой. Они попали в плен друг друга. Вот так просто.

Хюррем и не заметила, как мелодия подошла к концу, и Сулейман спокойно похвалил друга:
– Великолепно, Ибрагим, присаживайся на место.

Следующие минут двадцать трапеза прошла в ещё более спокойной обстановке. Хюррем даже на пару минут включилась в политическую беседу между пашами, чем вызвала довольство на лице падишаха. Ибрагиму же это немного даже потрепало нервы – по его мнению, женщина не должна была вмешиваться в подобные дела. Впрочем, Хюррем не была обычной женщиной, это было ясно.

А всё же ему в какой-то момент не понравилось её вмешательство. Как рассудил он, тем самым она принижала и его, и Лютфи-пашу – дескать, мужчины всю жизнь посвящают войнам и политике, а женщина, живущая в гареме и занимающаяся воспитанием детей, так спокойно и мудро рассуждает о возможных завоеваниях.

– Повелитель, – подала голос пребывающая в прекрасном настроении Хатидже. – Не желаете оказать нам честь и остаться на ночь во дворце? Время уже очень позднее, а ваши комнаты уже заранее приготовлены. Шах-ы Хубан, – тут улыбка султанши чуть погасла, – присоединишься?

– Я бы с превеликим удовольствием, дорогая, – гордая черноволосая Шах приосанилась и слегка наклонила голову, растягивая дежурную улыбку.

– Я рада. Повелитель, а вы?

Каждый из присутствующих ожидал отказа. Пусть Хюррем и сердцем чуяла, что ответа «Нет» не последует, но всё равно желала его больше, чем остальные. Ибо опасно горящие глаза Ибрагима, прожигающие её насквозь, не дали ей даже спокойно поесть.

Султан одарил старшую из сестёр добродушной улыбкой.
– Пожалуй, мы останемся. Завтра с утра позавтракаем вместе, после и уедем.

– Как пожелаете, Повелитель, – Хатидже жестом приказала служанкам распорядиться насчёт комнат.

Ибрагим поймал злой взгляд Хюррем и усмехнулся. Рыжая в ответ лишь отвела глаза и сцепила зубы. Ей очень не понравилась реакция Великого Визиря, он походил на хищника, который готов добраться до своей жертвы.

Сотрапезничав, все присутствующие обменялись любезностями и вышли из главного зала, направившись на верхние этажи. Хюррем пошла самой первой за служанкой, лишь бы лишний раз кого не увидеть. Приняв помощь от наложниц, переодевшись в шёлковую сорочку и надев такого же цвета нежный халат, она распустила волосы, села в кресло и задумалась. Сулеймана всё не было.

– Повелитель ушёл в хаммам?

– Он уже вернулся, госпожа.

– И где он?

– Повелитель возжелал остаться ночью один, в других покоях, они этажом выше.

Хюррем не стала возражать, так как хорошо понимала причину такого поведения своего мужа. Видеть лучшего друга, смотреть ему в глаза и скрывать свои намерения, должно быть, было очень тяжким испытанием для султана. Рыжая посмотрела сначала на зеркало, потом на кровать, которая сулила быть очень холодной этой ночью.

Внезапно она подумала об Ибрагиме. Ни с того, ни с сего. А что он чувствовал в этот момент, когда Сулейман так двулично с ним обращался? Ощутил ли лживость и тщательно скрытый лёд в голосе, взгляде? То, что собирался сделать падишах, было с его стороны возможно неправильным… она и сама не понимала, кого защищать. Вряд ли такой человек, как Ибрагим, струсил и сбежал, если бы Сулейман объявил о своём решении ему в лицо…

Отозвав служанок за дверь, она начала размышлять об этом тщательнее, чем надо бы. Мысли её смешались и запутались. Ей показалось несколько бесчеловечным такое отношение мужа к казни лучшего друга. Лучшего друга! Спустя три минуты крепких размышлений об этом, её даже возмутило подобное. Она схватилась за голову и оперлась локтями о колени, забравшись в кресло с ногами. Сколько всего сделал Ибрагим ради своего падишаха? Разве он заслужил подобной казни? – быстрой, тайной, гадкой.

Долго верёвочке не виться – Хюррем почему-то только сейчас поняла, что Паргалы не причинил бы её детям вреда. Отослал бы и спрятал, но не отдал бы Махидевран и её сыночку. Должно быть, из верности султанской крови. Она чётко осознала в одну минуту, что её некая неприязнь к этому хитрому орлёнку уже так давно смешалась с пониманием и восторгом, а ревность к мужу разбавилась ещё и второй стороной этой самой ревности. Ей не нравилось, что Ибрагим так много времени проводил с султаном. Во всех смыслах этой фразы.

Внезапно промелькнувшая мысль охватила её с головой. Быстро подойдя к столу, она взяла маленький кусочек пергамента, обмакнула перо в чернильнице и написала всего лишь одно предложение. Подозвав самую близкую и верную служанку, которая умела держать язык за зубами, она вручила ей записку и потребовала отнести в кабинет Ибрагиму прямо сейчас, пока он был с Хатидже Султан. Хюррем казалось, что вряд ли после сегодняшнего вечера Паргалы возжелает оставаться ночью в спальне – нервы не позволили бы.

* * *

Ибрагим громко хлопнул дверью кабинета и с разъярённым лицом впился ладонями в края дубового стола. Кафтан стал в момент главным врагом, и визирь одним движением избавился от него. Больше всего на свете, после неудач и промахов, он ненавидел семейные разборки. Ревность Хатидже, их общее непонимание и её недоверие порой были просто неприязненны Великому Визирю. Сегодня она так и не оставила без внимания его странное поведение на ужине, хотя он и сослался на плохое самочувствие и неуверенность при игре в первой раз новой мелодии при султане. Хатидже ещё очень смутили «его заинтересованные взгляды в сторону Хюррем», но, к счастью, она подумала лишь о том, что Ибрагим задумал что-то коварное для этой «рыжей нахалки». Паргалы неоднозначно кивнул, сдерживая эмоции, и осторожно подтвердил надежды жены, лишь бы закрыть подобную тему. Затем сослался на огромную кучу работы и, можно сказать, сбежал в свой кабинет.

Хюррем. За сегодняшний день произошло слишком много всего, голова будто разрывалась на части. Она не была ему врагом, нет. Враг – это когда кто-то просто часто переходит тебе дорогу. Это как соперник в чём-то. Соперницей она ему была, когда они оба боролись за расположение и внимание падишаха, но медленно и верно это противостояние переросло в борьбу за внимание друг друга, возможно даже старание переиграть своего противника. Никогда он ещё не чувствовал себя так в отношении какой-то женщины – женщины, что стала законной женой Повелителя. Иногда он был готов себя на костре сжечь, лишь бы не думать об этой волевой и по-настоящему желанной рыжеволосой колдунье. Хюррем олицетворяла всё, что ему нравилось в женщинах, чего он боялся, чем восхищался и чего желал.

Это превратилось во что-то большее, чем одержимость.

Однажды Матракчи даже сказал ему, что быть одержимым кем-то – это совершенно нормально и естественно, пусть и даже жутко. Потому что от одержимости трудно избавиться, в отличие от той же любви, которая приходит и уходит, если не забивать ей себе голову и отречься от неё. По его словам, одержимость – это хуже и страшнее смерти, трепетнее и ядовитее любви, опаснее и сильнее верности.

В раздумьях Ибрагим не заметил, как в шёлковой ночной рубашке и таких же тёмно-серых штанах оказался лежащим на диване. На нём был лёгкий халат, который по мыслям Ибрагима оказался виновным в том, что ему было так жарко и душно, несмотря на то, что в комнате была настежь открыта балконная дверь.

Выйдя на несколько минут подышать свежим ночным воздухом на террасу, он отметил, что скоро начнётся дождь, однако решил не закрывать дверь. Вернувшись и почувствовав себя совершенно разбитым, он раздумал оставаться в кабинете и открыл дверь, чтобы отправиться в покои султанши, но внезапно его глаза зацепились за рабочий стол. На идеально чистой и ровной поверхности лежал маленький клочок пергамента. Он не мог не распознать почерк и сразу узнал в отправителе Хюррем Султан.

– С чего бы ей писать мне? – спросил сам себя вслух Ибрагим, внутренне сгорая от нетерпения увидеть написанное.

«Чёрный Король обратится против своего Ферзя на ифтаре, что станет для него предсмертным, спустя четыре дня после криводушного ужина…»

Ибрагим не был похож на тех глупых людей, который около месяца ходили бы и размышляли о смысле той или иной фразы. Ему не нужны были книги, объяснения и вечера дум. Он всё прекрасно понял.

Чёрным Королём был Повелитель, Чёрным Ферзём был он, Ибрагим. Падишах действительно намеревался устроить ифтар с ним через три дня, если сегодняшний день не считать…

Откуда Хюррем всё это знала? Почему сказала ему? Что имела в виду? С чего бы ифтару стать для него предсмертным?..

Все эти вопросы быстро нашли своё объяснение. Паргалы, что отличался своей проницательностью и отличной разборчивостью в людях, сегодня отчётливо ощутил не только фальшь, но и тщательно скрытый холод в голосе и глазах султана. К тому же, его слова в его адрес за последнюю пару недель в действительности так и кричали о том, что у султана более нет былого уважения, доверия и расположения к своему Великому Визирю, как раньше. Если не хуже.

Почему-то Ибрагим не ощутил ровным счётом ничего. Он давно был готов к смерти. Хотя от своих спокойствия и смиренности после узнанного ему где-то в душе стало жутко. Смерть? По воле падишаха? Он знал, что рано или поздно это случится. Пусть уговаривал себя, поддавался на успокаивающие уговоры Хатидже, но всё равно знал – правда, так или иначе, пожирала его изнутри своим ядом суровой истины.

Раз Хюррем это тоже знала, то в момент стало понятным, почему же она вела себя так странно. Оказалось, не потому, что, как и он, ощутила перемены в своих противоречивых чувствах к нему, а лишь оттого, что он проиграл. Повелитель в один момент перечеркнул их вражду лишь одной своей волей. Ссылка была бы унизительней, чем казнь. И принесла бы всем больше проблем. В особенности ей, которая наверняка бы не успокоилась, пока он не отравился там, куда его сослали.

Она действительно ненавидела его всей душой, теперь у него сомнений не было. Сказав ему об этом, а у него всё-таки не было оснований не верить ей, несмотря на всё, она ввергла его в пучину мук от осознания приближающейся смерти. От этой мысли можно было задохнуться. Ибрагим почувствовал, как к горлу подступил комок, сердце застучало как сумасшедшее, а пальцы похолодели. Он умрёт. Через три дня. Быстро, но мучительно – через удушение. Эта грубая верёвка станет пальцами падишаха, которые покарают его за верность и искреннюю привязанность.

А его смерть станет её победой.

«Посмотрим, чья кровь прольётся по этому мрамору…» – вот так он ей сказал. Прольётся именно его кровь, теперь он это знал. Она победила, выиграла, съела его Короля. Шах и мат, Паргалы Ибрагим.

Он глубоко вздохнул. В один момент Повелитель ушёл из его мыслей, осознание смерти стало чем-то нормальным и естественным, породив не отчаяние, а что-то более жестокое в его душе, в его сердце, в его разуме. Никакого желания мести не было, ему просто в какой-то момент захотелось выбросить из затаённых частей своей души все скрытые желания, все недосказанные слова.

Всё, решено. К дьяволу все предрассудки. Страхи улетучились в один момент.
Чего бы ему это ни стоило, но он добьётся того, чтобы они доиграли прошлую партию.

* * *

Хюррем возвращалась из хаммама ещё более уставшая и измученная, чем была. Волосы были ещё мокрыми, а тело влажным: шёлковая ткань ночной одежды крепко пристала к коже, выгодно подчеркивая фигуру жены Повелителя. Рядом с ней шла Назлы, остальных служанок султанша отослала на покой, потребовав присутствия самой верной из них – той, что и отнесла Ибрагиму-паше письмо, пока тот вышел на балкон.

К Назлы из ниоткуда подошла одна из служанок Хатидже Султан и что-то проговорила на ухо.

– Султанша, – осторожно подала голос хатун.

– Да?

– Позвольте мне откланяться к шехзаде Джихангиру, он проснулся и хочет есть.

– Хорошо, иди. Я позже подойду к своему львёнку.

Пока женщина медленно шла по коридору третьего этажа к своим покоям, она ощущала некое волнение внутри, как будто кто-то сейчас появится, как бес из геенны. Она так увлеклась своими мыслями об этой самой тревоге, что не заметила в коридоре чужого присутствия. Этот кто-то неожиданно перехватил её руки, крепко прижав тело к себе, и силком потащил в противоположную сторону, зажимая ей рот рукой. Какого дьявола она отпустила Назлы! Кто это?!

Злодей заговорил, чуть ослабив хватку и развернув её лицом к себе, заставив уткнуться носом в грудь.
– Не вздумай кричать, Хюррем. Это я, – довольно мягко и в то же время властно проговорил он ей на ухо. – Не спится, моя султанша?

Паргалы Ибрагим. Как она и боялась. Только выскочил не бесёнок из геенны, а настоящий сатана из преисподней.

– Что тебе нужно, дьявол?! – агрессивно вопросила она, сделав попытку вырваться из его хватки, но безуспешно. Пусть он и убрал руку от её рта, но тело он зажал в крепких объятиях и не думал отпускать. Она упёрлась ладонями в шёлк на его груди и вздрогнула: правая рука мгновенно вспотела от жара его тела и дикого сердцебиения паши.

– Мне нужна ты.

Его губы рухнули на её шею, а руки крепко-накрепко вжались в запястья, оставляя на них светло-лиловые кровоподтеки. Он развёл её руки так, чтобы их напряжённые руки были опущены вниз. Колени Хюррем подогнулись от неожиданности и нахлынувшего бессилия, но когда между его губ сверкнули белоснежные острые зубы, которые с тленным трепетом вонзились ей в кожу, к ней внезапно вернулись силы.

Султанша со всей силы дёрнулась, заставив Ибрагима отпустить её – он не успел сориентироваться и разжал руки. Хюррем с растрёпанными, влажными волосами убежала на другой конец кабинета, будто желая убежать от него. Тут уже визирь быстро нашёлся и парой точных движений запер свой кабинет, тем самым отрезая султанше спасительный путь.

– Уйди, смрад! Уйди! Уйди! – в истерике выдавливала она охрипшим, низким голосом, дрожащим от нахлынувших слёз и тяжёлого, сбивчивого дыхания. Он впервые видел её такой испуганной, растерянной и разъярённой после того случая с «похищением» Мехмета.

Но как она была красива в этот момент.

Ибрагим невольно задался вопросом, почему он привёл её сюда. Это не один из его немногочисленных, но ярких снов с её участием, а жизнь. Сейчас это – реальность, она рядом, дороги назад нет. Если хоть кто-то узнает, что с ней сейчас сделал Ибрагим, или даже просто, что ночью они вместе в одной комнате, то его и её непременно казнят.

Но ему терять нечего, а она…
Сейчас узнаем.

Когда он сделал к ней медленный, но уверенный шаг, её сердце судорожно забилось от страха, а некое мимолётное, женское, естественное удовольствие от прикосновения мягких мужских губ на шее быстро ушло восвояси. Воротник её шёлкового халата сбился и свисал на левое плечо, обнажая нежную бледную кожу плеча, шеи и ключиц.

Зачем она так дышит? Дразнит его? Шайтанка.

– Это ведь ты написала эту записку? – визирь достал аккуратно сложенный листок пергамента и развернул его перед ней, сохраняя дистанцию в пару метров.

Она глубоко вздохнула, надеясь сохранить образ великой и беспристрастной султанши, пусть это и плохо получилось.

– Да, я.

– Зачем?

– Сложный вопрос.

– Зачем? – с большим нажимом процедил он, щуря чёрные глаза.

– Это раздавило тебя, – она попыталась сделать ухмыляющееся и самодовольное лицо. – Моя задумка увенчалась успехом. Ты умрёшь, теперь знаешь об этом. И каждый день будешь гореть в своём огне.

– А ты? – он сделал ещё шаг, но он был такой маленький, что она не придала ему должного внимания.

– А что я? Я победила, Ибрагим. Я тебе это сказала ещё тогда, помнишь? Когда Хатидже Султан только узнала о твоей измене. Но нет, ты предпочёл сражаться со мной. Я предупреждала тебя. О, сколько раз я предупреждала тебя…

– Хватит нести чушь. – Сквозь зубы выплюнул он и резко, в один большой шаг подошёл к ней вплотную. Только сейчас в долю секунды она сумела рассмотреть его тело, в повседневной жизни укутанное в величественные, тяжёлые одежды и массивные кафтаны. Мужчина был подтянут, широкоплеч, а его шея выгодно подчёркивалась выступающими широкими ключицами.

Резко схватив её за запястья, он поднял их кверху и вжал в стену на уровне её головы. Он наклонился к ней, тяжело и опасно дыша прямо в лицо, отчего она с гневным лицом отвернулась.

– Зачем ты рассказала мне?

– Я же сказала…

– Меня не волнует, что ты сейчас сказала, – он стремительно повышал голос. – Я уже говорил: научись лгать мне.

– Отпусти!

– Нет.

– Сулейман узнает обо всём…

– И казнит меня на пару дней раньше. Меня более это не страшит. Ты попалась, Хюррем. Попалась.

Их носы соприкоснулись, а глаза так и пылали огненной яростью, смешанной с чем-то ещё, чем-то, что являлось признаком одержимости. Той самой одержимости, которая охватила их так давно, а вспыхнула только сейчас, показывая, как они ничтожны перед ней.

– Я буду кричать… – вызывающе зашипела она.

Ибрагим гневно выдохнул, дёрнул её за запястья на себя, одной рукой вжавшись в её плечо, и потащил за собой на балкон. Тучи быстро начали сближаться, отливая тёмно-серым, почти чёрным оттенком. Надвигался не просто дождь, а настоящий ливень.

– Отпусти! – она усиленно, отчаянно вырывалась, но хватка закалённого воина была непоколебимой. Он внезапно грубо развернул её к себе и прижал к стене, ногой закрыв нелёгкие дубовые двери на террасу. Она затравленно краем глаза увидела, что теперь пути назад точно нет.

Ибрагим коснулся своим лбом её лба и начал прожигать затуманенными глазами её лицо. Освободив одну её руку и с неким удивлением не почувствовав сопротивления, он коснулся горячей ладонью её виска и провёл пальцами вниз, по щеке, по уголку губ, по подбородку, по напряжённой жилке на шее и остановился на ключице – самом её чувствительном месте. Положив свою, очевидно, единовластную ладонь на её кожу, он почувствовал неистовое сердцебиение. Зрачки султанши были расширены, дыхание сбивчиво, губы приоткрыты – она определённо не просто нервничала. Она была взволнована, взбудоражена.

– Я вижу тебя перед собой каждую минуту. Твой гнев, твои пропитанные им глаза. Я люблю твою ненависть ко мне, она обжигает меня, как пламя. Ты действительно как дракон. И кажется, я одержим тобой.

Подобные откровения прошли насквозь неё, пропитали каждую клеточку тела, отчего дыхание стало быстрым и напружиненным. Она прикрыла глаза, затуманенным взглядом разглядывая его чарующее лицо на фоне громового неба.

– Хватит… Хватит, Хюррем. Нам не по восемнадцать лет.

Сверкнула молния.

Он резко и неожиданно прильнул к её губам, ощущая их на вкус, пробуя, изучая. Но это «изучение» не было лёгким и невинным, словно бы они были юношей и девушкой двадцати лет отроду.

Они целовались так исступленно, словно в последний раз. Мягкие губы двух самых близких людей в этом мире – тех, что знали не только ход мыслей друг друга, но и души – полностью, без остатка, каждый уголок.

Они целовались так яростно, будто знали друг друга ещё до появления на свет. Он изгибал пальцы в её волосах так, что они едва не хрустели, подёргивал пряди волос, накручивал их, отпускал и снова запускал пальцы в них. Её ладонь полноправно сжала ткань его рубашки на груди, а вторая была во власти его жаркой левой ладони.

Загремел гром.

Они целовались так жадно, словно что-то доказывая друг другу. Те шахматы, что стояли уже не в кабинете, а на свежем воздухе, на террасе, сиротливо и с пониманием поглядывали на своих игроков – искусных манипуляторов, политических философов, стратегических гениев.

Они целовались так страстно, что воздух между ними накалился почти до жара солнца в летний июльский день, пусть сейчас было холодное начало весны. Хюррем невольно забыла, что только вернулась из хаммама, волосы не высохли – она могла подхватить лихорадку. Хотя нет, не могла – жар паши не просто согревал, а пожирал её. О какой простуде может идти речь?

В один момент, когда им начало не хватать воздуха, а руки чуть ли не откровенно блуждали по телу злейшего врага, в голове у обоих начали с дикой скоростью проноситься воспоминания – вплоть с того самого дня, когда они впервые встретились на балконе, как потенциальные соперники.

«– Какие у тебя проблемы, хатун?

– Моя проблема – это ты.

– Знай своё место. Ты рабыня султана, а я его лучший друг, брат и товарищ. Не сравнивай нас…»

Когда он предложил ей мир.

«– Я готов забыть всё, что было между нами, если ты согласна.

– А если не забуду, что ты мне сделаешь?..»

Когда она предложила ему сдаться.

«– Сегодня ты пойдёшь к Повелителю, сдашь свою печать и откажешься от всех своих должностей. Затем уедешь из столицы и никогда больше сюда не вернёшься.

– Хорошо, допустим. Но что я получу взамен?

– Свою жизнь, Ибрагим. Я помилую тебя. Решать тебе.

– Это твоё последнее слово?

И кивок в ответ...»

Что это было? Ребячество? Игры? Почему они так себя вели? Почему хотели убить друг друга? Если каждое их соприкосновение так сладостно и одновременно болезненно отдавалось внутри, то не это ли та одержимость, что они ошибочно приняли за вражду?

Он перешёл к более решительным действиям. Прижался к ней всем телом, напрягся и опустил руку ей на талию, второй гуляя по обнажённому плечу и шее. О Аллах! Что происходит?

Была ли хоть одна причина остановиться в этот, возможно, последний момент их близости?..
Нет, не было. Ни одной.

Мощный напор дождя упал на них, как снег на голову, мгновенно намочив и одежду, и кожу, и волосы, придавая особой страстности их поцелуям и прикосновениям. Он умрёт. Скоро. Оставит её одну. Лишит её той одержимости, тех колких фраз, тех сделок и проделок, той мнимой вражды, что поддерживала их жизнь, их дыхание.

– Умрём вместе?.. – сквозь поцелуй прошептал он, мгновенно заставив её похолодеть.

Она дрожала, но не от страха. Это был гнев? Гнев на него за эти смелые слова? Умереть вместе. Они отправятся одной общей дорогой, прямиком в пылающий ад. Хотя, с их-то характерами – они его перевернут с ног на голову. Они станут его владыками, его хозяевами, будут вершить его вместе.

Ведь они – две стороны, два лица преисподней. Похожие, как близнецы, различные лишь в поле и цвете.

Он чуть отстранился от неё, хотя со стороны казалось обратное. Он взял её за руку и медленно повёл, не поворачиваясь к ней спиной, к шахматному столику, что стоял под прямым потоком воды. Шахматные фигуры стояли на тех же местах, что и несколько часов назад – настолько аккуратно он перенёс столик, который находился в паре шагов от ограждения.

Ибрагим сделал одно движение и выдвинул вперёд своего Короля. Они даже не сели за стулья, просто смотрели стоя на возобновившуюся войну. Хюррем поразилась сложившейся ситуации: Чёрный Король стоял прямо перед Белым Королём, тем самым ставя самого себя в шах и мат – так они закончили в последний раз. Одним словом, этим движением он предложил ей выиграть. Если она в следующий раз пойдёт своим Белым Королём, то съест противника и будет безоговорочная победа.

Что за шутки? Он делал ей поблажки? Решил проиграть?

– Я даю тебе выбор. Соглашаешься на ничью – и всё забудется, как страшный сон. Решаешь победить – ты моя.

От последних слов она вздрогнула, как от удара в сердце, что тотчас рухнуло вниз. Её будто окатили холодной водой. Что за выбор? Он издевается над ней?

В доказательство её сомнений об издевательстве, он положил ладонь ей на шею и показал то самое лицо, которое появляется в моменты длительных пауз в их колючих беседах. То самое одержимое лицо.

Она закрыла глаза. Холодные, дрожащие пальцы обхватили Белого Короля.
Выбор сделан…


Финальный ход

Ибрагим уже засомневался, спросить ли, почему она так резко замерла, или нет. Хюррем стояла напротив шахматного стола, крепко сжав пальцами своего Короля. Она подняла его над поверхностью лишь на дюйм, поэтому осталось непонятным, двинется ли фигура в сторону рубежа Чёрного Короля или сдвинется назад вбок, чтобы уйти от возможности безоговорочного шаха и мата. В таком случае выйдет троекратное повторение, одним словом, глупая ничья.

– Хюррем?

Она вздрогнула от неожиданного вопроса.
– Так что ты выбираешь?

Пытаясь будто игнорировать его присутствие, женщина более не шевелилась, всё ещё раздумывая над финальным ходом.

Дети, Династия, Сулейман, корона, Султанат, Власть, Борьба, дети.
Дети, дети, дети…

Её рука дёрнулась и подняла фигуру чуть выше. Ибрагим впервые за очень долгое время почувствовал, что забыл о своей способности к дыханию и, что важнее, в её надобности. Чёрные зрачки сузились, взгляд сосредоточился на треклятом Белом Короле, который будто размышлял, срубить ему все внутренности одним своим движением или нет. Эта её власть над ним обескураживала и пугала. И она даже об этом не догадывалась.

Внезапно она дёрнулась всем телом, будто в судорогах. Паргалы мгновенно перевёл на женщину свой взгляд, но не успел и слова вымолвить, как в ужасе похолодел: она побледнела так сильно, что сливалась по цвету лица с цветом той яркой молнии, что сверкнула на горизонте. Хюррем начала лихорадочно быстро и тяжело дышать, схватилась свободной рукой за горло и начала бешено откашливаться. Ибрагим давно не чувствовал такой жути. Визирь слегка подался вперёд, чтобы как-то придержать её, ибо не мог ещё толком сообразить, что султанше так резко стало плохо. Рыжая судорожно вцепилась в рукав его шёлковой ночной рубашки и впилась ногтями в кожу.

– Что с тобой? Хюррем! – он второй рукой взял её за локоть. Белый Король упал из рук султанши на доску, снеся несколько фигур по траектории падения.

– Ибрагим… – шипящим голосом выдавила она, каждое слово будто откашливая.

Мужчина легонько встряхнул женщину, как она начала оседать на мокрый мрамор. Он сразу же подхватил её. Не успел спроситься о самочувствии, как и полагается в такой ситуации, как её голова поникла, а тело обмякло. На любые оклики Хюррем не реагировала.

– Дьявол! – яростно выругался Великий Визирь. Он успел поддержать её голову, чтобы та не ударилась о тяжёлый мрамор, и оказался на коленях перед её телом на полу.

Ибрагим быстро среагировал и нащупал на шее пульс. Едва облегчённо выдохнув, он поднял тело госпожи на руки, про себя отметив, что она была невероятно лёгкой, слишком лёгкой. На руках донеся её до внутренней части покоев, паша опустился с ней на диван, после чего ужасная догадка впилась в его голову:

«У неё же слабое здоровье!.. Вышла из хаммама и тут же попала на балкон, где холод и дождь… Дьявол подери, о чём я думал!»

Визирь прижался губами к её лбу, отбросив лишние длинные прядки на макушку. Жар поднялся. И в этом виноват он – безумец, решивший прочувствовать этот сладостный риск перед неминуемой смертью. И что теперь делать? Если его увидят снаружи с ней на руках, то его голова слетит с плеч раньше, чем солнце осветит Стамбул.

Нужно было срочно что-то предпринять. Ибрагим окинул свойственным ему напряжённым взглядом бывалого стратега комнату, пытаясь расторопно сообразить, что же делать. Открыв двери покоев, он высунул голову и удостоверился в отсутствии поблизости евнухов или калф. Довольно кивнув головой самому себе, он скрипнул зубами, как и делал при сильном нервном потрясении, и вернулся к Хюррем. Подняв свою женщину на руки, он прижал её мокрое тело к себе и вынес из покоев.

– О, это проклятое крыло… где лазарет, чёрт возьми?! – на порыве ярости и переживаний он и забыл всё архитектурное строение собственного дворца.

Он уже и не помнил, как дыхание султанши стало реже, а его сердце начало биться в ещё более бешеном темпе, чем там, в его покоях, ещё недавно. Он уже и забыл, как в ужасе добрался до лекарей и рассеянно объяснил, что нашёл султаншу в коридоре дворца в обморочном состоянии. Врачи переложили Хюррем на кровать и принялись бегать вокруг неё с разными склянками и травяными настойками.

Чтобы хоть как-то отвлечь себя от жутких мыслей, Ибрагим нашёл увлекательным и успокаивающим разговор с каждым лекарем в лазарете и не забыл пригрозить адскими муками, если хоть кто-либо из них разболтает, что видел его. Доктора испуганно кивали и клялись Аллахом, что будут немы, как рыбы Босфора.

Единственной более-менее смелой служанкой оказалась самая верная приспешница своей рыжей госпожи, Назлы-хатун. Она внимательно выслушала «легенду» Визиря, согласилась со всеми условиями и с неизменно-кирпичным лицом посоветовала паше удалиться в покои – скоро рассвет, а Хатидже Султан в любом случае что-то да заподозрит. С ужасом вспомнив о жене, визирь доверил султаншу Назлы и, приказав докладывать ему о любых изменениях с госпожой, быстро удалился.

Остаток ночи он провёл в бессоннице.

* * *

Последующие два дня прошли ещё отвратительнее, чем Ибрагим мог предположить. Единственное, с чем ему повезло, так это с тем, что Хатидже не возжелала искать иголку в стоге сена и не стала искать связи между недугом Хюррем и поздним возвращением мужа.

Матракчи неистово раздражал своими туманными намёками. Лучший друг Великого Визиря отличался большой проницательностью и мудростью во многих спорных делах, поэтому сам Ибрагим уже давно не удивлялся таким чётким попаданиям со стороны художника о его эмоциональных состояниях или переживаниях. Паргалы прекрасно знал, что Насух что-то подозревает, но друг уверенно отмалчивался и отшучивался от малейших намёков на то, подозревает ли он пашу в связи с Хюррем Султан.

Сам султан бо́льшую часть дня проводил на советах Дивана в Топкапы. Из-за такой резкой лихорадки у жены, Сулейман был вынужден оставить её у сестры во дворце и приезжать вечерами, иногда перед обедом или в любые другие свободные минуты. И худшим было то, что и самому Ибрагиму приходилось следовать за Повелителем, следовательно, у Великого Визиря не было возможности при свете дня навестить султаншу или расспросить о здоровье Хюррем оставшуюся во дворце с госпожой Назлы.

Ибрагим не наблюдал на лице Сулеймана ровным счётом ничего. Падишах оставался нем и холоден, с Ибрагимом разговаривал спокойно и отстранённо, хотя и иногда напущено улыбался. Оставался лишь день до последнего ифтара в его жизни. Ночами Хатидже рассказывала, как Хюррем по-хамски вела себя со своими и её служанками. Паргалы лишь отшучивался со словами «Значит, выздоравливает».

С каждым часом он всё сильнее испытывал странное чувство внутри, зарождающееся быстро и уверенно. Чувство приближающейся смерти. Чувство, что осталось так мало времени, а сделать хочется так много. Осталась лишь последняя ночь в его дворце. Сегодня и всё. Завтра с утра он отправится в Топкапы на последний совет Дивана, потом Повелитель попросит его остаться на вечерний ифтар, а затем предложит остаться во дворце. К нему подошлют немых убийц, которые стянут вокруг его шеи петлю смерти.

Как всё начиналось и как всё закончилось. Он мог бы обвинить во всём Хюррем, но…
он и сам хорошо понимал, что человек сам вырывает себе могилу, ибо все проблемы мы создаём себе сами.

Самым странным было то, что в этот день, последний в его дворце, по разрешению падишаха Ибрагим остался дома. Хатидже была очень рада своеобразному «выходному» мужа и предложила покататься на лошадях с детьми. Ибрагим охотно согласился, так как желал подольше остаться с детьми перед тем, как попрощаться с ними навсегда.

Выходя из кабинета после чашки полуденного чая, Ибрагим заметил, как Назлы-хатун идёт ему навстречу.

– Паша Хазретлери.

– Назлы-хатун? – вопросил он в ответ, беря девушку за локоть и отводя в сторону от лишних глаз. – Ты от султанши?

– Да, паша. Госпожа Хюррем попросила передать вам это, – служанка с холодным лицом вложила визирю в руки небольшой листок пергамента. После чего огляделась и прошла мимо.

Ибрагим с удивлением уставился на листок. Ей что-то надо сказать, не выходя из своих покоев. Волна облегчения прошлась по его телу приятными мурашками. Развернув листок, он с неизменно-надменным лицом начал вчитываться, всячески, даже при себе, скрывая упоение в глазах.

«Я знаю, что Хатидже Султан пригласила тебя на конную прогулку. Я уверена, это будет великолепным времяубиванием для тебя, однако соизволь, будь добр, наведаться в мои покои сразу, как прочтёшь записку. Важный разговор.

Хюррем.»

– Напыщенная пернатая павлинша, – беззлобно окрестил новым прозвищем султаншу он, хотя внутренне ликовал. Она сама предложила встретиться. Ну что ж, прекрасно.

Привычно оглядевшись, он направился в сторону покоев Хюррем.

* * *

Он увидел её, сидящую в глубоком кресле напротив наглухо закрытого окна и задумчиво глядящую вдаль. Ибрагим находил это зрелище более чем приятным: не каждому в этой Империи удалось бы увидеть Хюррем Султан такую, какая она есть. Даже перед своим мужем-султаном она носила маску. Маску трепетной, учтивой и умной жены, готовой там, где надо, надавить на жалость. Но Паргалы был, должно быть, первым человеком в мире, который знал её настоящую: яркую, живую и в чём-то даже такую простую женщину. Она была умной и расчётливой, страстной и сильной, но оставалась именно женщиной. Женщиной во всех смыслах этого слова.

Визирь решил, что он немного не вовремя – прервал глубокие раздумья султанши – и развернулся, чтобы неслышно уйти, как Хюррем качнула головой.
– Пришёл, – чуть слышно откликнулась она, затылком почувствовав его присутствие.

– Конечно, пришёл, – надменно ответил он. – Ты же сама позвала меня сюда.

Он подошёл чуть ближе.
– И? Что ты хотела?

Картину можно было писать маслом: Хюррем сидела в кресле, расслабленная, и с полуопущенными веками смотрела на горизонт, скрестив на коленях бледные руки, а Ибрагим стоял позади неё, оперев руки о спинку, и сверху вниз смотрел на рыжую макушку.

Он втянул в грудь воздух, заметив, как она открыла рот, чтобы начать…
И почувствовал огромное неудовольствие, поняв, что она начала изрекать не на тему своего выбора – смерть или ничья. О, хочешь сыграть в игру вне доски? Будь по-твоему.

– Завтра состоится ифтар с падишахом.

– Я знаю.

– И ты будешь приглашён утром.

– Тоже знаю.

– Убери руку с плеча, – резко перевела тему она, не дрогнув ни малейшей мышцей.

Он опустил глаза на левую руку и понял, что та сама по себе легла на мягкое плечо султанши. Кажется, тело начало бунтовать против своего властителя, пусть и пока так лояльно. Но об этом он подумает чуть позже.

Визирь обошёл кресло и встал перед окном, загородив Хюррем вид.

– Ты не стеклянный.

– Знаю.

– Тогда отойди.

– Заставь.

– Совсем дитя?

– О, с вами не понять, госпожа, как вести себя! То взрослый паша, то дьявол, то смрад, то дитя! – наигранно вздохнул Ибрагим, растянув саркастическую улыбку и полу-повернувшись к госпоже лицом, оставив руки скрещенными за спиной.

Хюррем устало вздохнула, пальцами потерев переносицу.
– И не надо изображать из себя обиженного и оскорблённого, паша.

– Мы опять на «вы»?

– Довольно, – она поднялась с кресла и отошла, отвернувшись от собеседника.

– Что «довольно»? Что в тебе всегда ненавидел, так это твои шайтанские ветрогоны! С чего ты взяла, что можешь вертеть Великим Визирем этой Империи так, как тебе вздумается?! – паша стремительно терял своё заточенное за годы службы в правительстве хладнокровие.

– С чего ты взял, что я верчу тобой? – уголки её губ насмешливо поползли вверх.

– Всего пару дней назад ты вела себя совершенно иначе.

– Пару дней назад – это пару дней назад. Не развращай ситуацию до невозможности.

– Кто развращает, женщина, кто?! – он подошёл к ней вплотную и вытащил из-за спины одну руку, сильно сжав пальцы перед её лицом.

Она не дрогнула, вопреки его ожиданиям. Даже с самыми закалёнными пашами Дивана это проходило на ура.
– Убери руки.

– Не смей приказывать мне.

– А ты знай своё место, Паргалы Ибрагим.

Последующие пять минут они яростно смотрели друг на друга, пока гнев паши чуть не поутих.
– Зачем ты позвала меня сюда?

– Всего лишь побеседовать.

– Это я и понял. В записке ты написала, что у тебя ко мне важный разговор. Так давай, – он в своём стиле взмахнул перед ней ладонями, показывая презренность к её действиям, – я внимательно слушаю тебя.

Он с каким-то глухим разочарованием в груди понял, что между ними та ночь мало что изменила. Хюррем по своей славянской натуре была непробиваема и неприступна. На что он мог надеяться?

Хюррем подняла на него глаза. Он мог поклясться, что в их голубой глубине он сумел разглядеть хотя бы намёк на печаль и тоску по нему. В какую-то секунду он даже подумал, что она выдумала этот разговор, чтобы просто увидеться с ним. Впрочем… это же Хюррем Султан.

– Я уже узнала, что мне нужно, можешь уходить, – она небрежным движением кисти рук махнула в сторону дверей, вновь скрестила руки, чуть сгорбившись, и медленно подошла к окну, показывая, что разговор окончен.

Визирь оторопел от наглости этой рыжеволосой нахалки.
– Что ты сказала?

– Разговор окончен. Может, у меня и остались с той ночи какие-то сомнения, но теперь их нет.

Как и упоминалось, Ибрагим-паша был более чем сообразительным человеком, поэтому ему не стоило труда сразу же догадаться о замысле этой женщины. Она хотела посмотреть на его реакцию на неё, она хотела изменить своё решение и при нём сказать свой ответ, но он всё сам и разрушил.

Никогда в жизни он не был так зол на себя.
– Хюррем… – он будто со стороны слышал свой голос – хриплый, слабый, беспомощный.

Он будто сломался перед ней.
– Хюррем… – повторил он.

– Уходи, – её голос звенел холодом бьющегося о землю железа.

– Что тебе нужно от меня?

– Мне нужно, чтобы ты сейчас же исчез с моих глаз. До завтрашнего ифтара я не желаю тебя видеть. Хатидже Султан вышла в сад, судя по всему, ожидает тебя. Иди.

Из всех колючих и обжигающих душу слов, которые он слышал в своей жизни, эти… просто переходили все границы. Ибрагим с силой сжал кулаки так, что даже короткие ногти сумели едва не до крови впиться в грубую кожу. Внутренний голос кричал остаться. Разум же, вкупе с гордыней, твердил уйти.

И он совершил ещё одну ошибку.
Ушёл. Громко постучав в дверь. Гневно дыша, ожидая, пока те откроются. И бросив яростный взгляд на спину женщины. Та лишь глубоко вздохнула и приказала собирать её вещи для возвращения в Топкапы.

А ведь он даже не спросился о её самочувствии.

* * *

Конная прогулка прошла в спокойной, ненапряжённой обстановке. Хатидже не отличалась особыми навыками верховой езды, в отличие от того же Ибрагима. Хуриджихан и Осман наследственно переняли от отца способности к выездке, поэтому несколько основных советов – и они мгновенно нашли себя в этом деле. Младшая скакала впереди Паргалы, то и дело подстёгивая его на соревнования.

– Папа, попробуй догнать меня! – она смеялась, держа поводья.

– Хуриджихан, моя звёздочка, смотри за дорогой! – улыбнулся в ответ визирь, ведя лошадь спокойно, будто что-то обдумывая.

Осман неловко поглядывал на маму, которая вроде и улыбалась, но чувствовала какой-то подвох: Ибрагим уже давно не был так умиротворён и чем-то взволнован. Пусть личными переживаниями он не всегда с ней делился, отдавая предпочтение скучным, на её взгляд, государственным и политическим перепалкам с Дивана, однако скрывать бы свои мысли вряд ли стал бы. По крайней мере, Хатидже в это верила.

Спустя два часа они решили посидеть в беседке в центре дворцового сада. Хуриджихан угостила брата сухофруктами, после чего уселась к отцу на колени и предложила ему лукум. Одарив дочь озорным взглядом, он перевёл взгляд на лукум и ощутил вишнёвый аромат. Тот самый, единственный, который любила Хюррем. Это был единственный вкус, который она могла вынести после лицезрения мучительной смерти Лео от вкушения отравленного лукума.

Визирь осторожно взял лакомство двумя пальцами и с удовольствием съел его, чем удивил жену, сидящую рядом.
– Ты говорил, что не любишь вишнёвый лукум, Ибрагим.

– Неужели? – он повернулся к ней лицом. – Должно быть, вкусы со временем меняются.

Султанша чуть помолчала, затем опасливо вопросила:
– Ибрагим? У тебя что-то случилось? Весь день как на иголках.

– Я многое переосмыслил за последние дни, Хатидже. Очень многое. Как ошибался, как заблуждался, как не осознавал, как понимал, но не признавал.

– О чём ты говоришь?

– О многом, всего не перечислишь. Я благодарен своей семье за то, что она дала мне.

Сестра султана подозрительно подняла бровь, чуть прищурившись. Ей очень не понравилось такое обобщение – в самой глубине души её подобное даже задело: всё, что Ибрагим имел сейчас, дала ему она! Однако женщина решила не поднимать больную для мужа тему и вернула натянутую улыбку на лицо. Семья так семья.

– Хатидже, я хочу тебя кое о чём попросить.

– Конечно, говори, – она покрепче обняла Османа на руках и приготовилась слушать.

– Я хорошо знаю, что для тебя это неприятно, но… прошу тебя, позаботься о детях.

Кровь отхлынула с лица султанши. Она ошарашенно вытаращилась на него.
– О чём ты говоришь, Ибрагим? Как я могу о них не заботиться?

– Не оставляй их одних, что бы ни случилось, – он словно проигнорировал её вопрос, – подари им всю ласку, всю любовь.

– К чему такие разговоры? Что-то случилось? У тебя неприятности? Скажи мне!

– Всё хорошо, не волнуйся.

– Нет, не хорошо, я же вижу! Говори, Ибрагим!

Повелительный тон внутренне дёрнул визиря, но тот стиснул зубы и глубоко вздохнул. Он должен был это сказать. Завтра уже не будет возможности. Впрочем, и пугать заранее Хатидже не было смысла – по понятным причинам.

– Возможно, в ближайшее время мы пойдём в опасный поход.

Судя по лицу султанши, та слегка успокоилась.
– И это тебя беспокоит последние дни? В чём смысл, Ибрагим? Ты – сераскер нашей непобедимой армии, ни одно государство не выстоит против вас.

Он слегка улыбнулся и одарил жену своей свойственной ухмылкой.

* * *

Остаток дня он провёл в своём дворце, общаясь с детьми как можно больше: играя с ними, рисуя с ними, делясь с ними самыми различными историями и одновременно давая уроки стрельбы из лука. С самого начала этого «выходного» дня Ибрагим решил, что перед тем, как наступит конец, он постарается отдать своей семье как можно больше, чтобы после его смерти они чувствовали его рядом и не так сильно убивались. Он пообещал себе сделать всё, чтобы, когда его жизненный путь прервётся, они не грустили о том, что не провели с отцом больше времени. Пусть он останется в их глазах таким, каким он предстал перед ними в этот день.

С Матракчи он провёл быструю, но глубокую беседу. Как и уже много раз говорилось, в силу своей проницательности, Насух-эфенди почувствовал в нотках голоса друга печаль и некое отчаяние, когда он говорил про то, что очень рад был иметь такого друга, как он. Но и будучи осторожным и понимающим человеком, художник не стал навязывать своё беспокойство и просто похлопал Паргалы по плечу, пообещав, что с Эсманур всё будет хорошо, а его семья останется в полном благополучии. Кажется, между этими двумя друзьями была именно та самая форма взаимопонимания, которая редко встречается в мире. Когда не надо говорить и оправдываться, а друг по лицу и голосу поймёт, что ты не просто так завёл ту или иную тему.

В последний свой вечер во дворце он обошёл каждую комнату, то и дело погружаясь в приятные и не очень воспоминания… которые, шайтан подери, по бо́льшей части возвращались к Хюррем. Здесь они разговаривали на повышенных тонах – тогда, после смерти его первенца, Мехмета. Она была спокойна и холодна, как лёд, даже несмотря на то, что он стоял в паре дюймов от неё. Это раздражало. То, что она творила с ним, заставляла чувствовать себя проигравшим ничтожеством перед её острым, пронизывающим насквозь взглядом, удивительной мимикой и необычной красотой, – это просто будто било его наотмашь по лицу. Когда она проходила мимо него, взгляд непроизвольно гулял по её телу, а дыхание становилось тяжелее.

Ибрагим в кои-то веки корил себя за то, что выдумал эти партийки в шахматы с Хюррем Султан. Если бы не они, к нему не пришло бы осознание спрятанного внутри чувства одержимости, растущего больше двадцати лет. Он бы не узнал о своей смерти, он бы не съедал себя изнутри, он бы не скорбел из-за проснувшейся совести и прочих ненужных чувств, он бы спокойно умер, даже не успев удивиться.

Размышляя обо всём, Великий Визирь, наконец, добрался до своего ставшего за последние дни любимым местом во дворце кабинета. Вопреки его самооговорам, глаза так и метались к той самой стене, куда он грубо прижал её, к тому креслу, где она сидела, к тому дивану, куда он положил её, упавшую в обморок… И к тому треклятому шахматному столику, который он с невероятной осторожностью вернул в кабинет с террасы. Он подошёл ближе и трепетно коснулся пальцами Белого Короля, который лежал на бедре посередь доски, свернув на своём пути парочку пешек и самого Чёрного Короля.

Он так и не узнал её решения. Хотя сейчас Ибрагим хорошо осознавал, что она, даже под воздействием иланг-иланга и после двух часов его объятий не согласилась бы отказаться от детей, султаната и падишаха. Да и как он мог её винить в этом? Если их духовная связь настолько сильна, как оказалось спустя столько времени, а они сами по себе так похожи, то даже после его смерти она не забудет о нём. Ибрагим внутренне усмехнулся. Он позаботится о том, чтобы ей что-то напоминало о нём. Точнее сказать, он уже начал над этим работать.

Визирь подошёл к рабочему столу, открыл ключом внутреннюю тумбочку и достал оттуда позолоченную шкатулку с искусно отполированным и выведенным рисунком. Внутри лежало чёрное кольцо, в центре которого сверкал тёмно-синий, почти угольный сапфир. Драгоценный камень был окружён драконьим хвостом из тёмных изумрудов, упирающийся в костяшку пальца. В её стиле. Никакой романтики, строгость и, как казалось паше, интимная таинственность. От кольца так и веяло каким-то ужасом и морозным жаром одновременно. И под кольцом лежало письмо к Хюррем Султан. Никаких стихов – их Ибрагим теперь находил издержками молодости.

Эта шкатулка завтра должна будет попасть в руки к султанше. Он вновь усмехнулся: кажется, она будет рвать и метать, но этого он и добивается. Проявления хоть каких-то эмоций в его сторону без его, образно говоря, принуждения.

* * *

Можно ли открыться нам так просто?

Она вошла в покои падишаха. До этого момента Хюррем тщательно избегала любых встреч с Ибрагимом, как бы он ни старался остаться с ней наедине. Растянув доверительную улыбку и поклонившись падишаху, женщина повернулась к Великому Визирю и сухо поздоровалась.

Он смотрел на неё так, будто бы она шла к нему медленными шагами. Эти чуть прикрытые веки, некая совсем несвойственная ему печаль во взгляде и ни доли ненависти – всё это говорило лишь о том, что один её вид доставляет ему жгучую боль. Хюррем сделала вид, что не заметила ничего странного и, дождавшись одобрения Повелителя, села за стол. Паргалы едва заметно поднял уголки губ, собрал полы кафтана и последовал её примеру. Сулейман сидел с хмурым, задумчивым лицом, пусть в голосе ничего не изменилось.

Открыться человеку невозможно, пока считаешь это игрой, пока считаешь его чужим, пока не признаёшь его.

Разговор не ладился. Когда Хюррем делала попытку затронуть политику или свой фонд, Сулейман быстро отвечал, показывая, что не желает поддерживать эти темы. Дальнейшие мелкие обмены любезностями сопровождались возвращением к трапезе.

Никто не мог даже догадаться, что же творилось на уме у падишаха. Он совершенно спокойно разговаривал с женой, но когда в дискуссию вступал Великий Визирь, взгляд Сулеймана становился грозным, острым и морозно-жгучим, будто бы он ненавидел своего друга всеми фибрами души.

– Султанша, – обратился к рыжей госпоже паша.

Хитрый змей. Если она избегала его вне ужина, то на ифтаре нельзя было показывать своё к нему отношение. Улыбнувшись и отпив из стакана щербет, она повернула голову и встретилась глазами с Ибрагимом. Чуть не поперхнулась. Его глаза пылали, причём самыми разнообразными чувствами. Прочитать их всех было невозможно, но женщина точно знала, что они очень сильные.

– Да, паша?

– Вы не притронулись к еде, плохо себя чувствуете?

– Нет-нет, всё в порядке. Я предпочитаю есть медленно… – почувствовав на себе прожигающий взгляд мужа, она метнула на султана глаза, протолкнув образовавшийся в горле комок. Сулейман был явно зол. И она пока не до конца понимала причину этого.

До того момента, как сильно подавилась постным мясом. В долю секунды рядом с ней оказался Ибрагим, мгновенно схватив одной рукой за её запястье, а второй точным движением несильно ударив по спине. Женщина содрогнулась, ощутив присутствие визиря слишком близко, и быстро, но вежливо оттолкнула от себя пашу, бездушно поблагодарив его за помощь.

В тот момент, как она увидела сузившиеся от гнева глаза не шевельнувшегося с места мужа, страшная, но, казалось, невозможная догадка посетила её голову.

Открыть свою душу другому можно лишь тогда, когда не будет меж вами преград. Препятствия могут быть даже нематериальны…

Ревность. Сулейман ловил взгляд своего визиря и натянуто улыбался, но стоило Ибрагиму отвернуться к тарелке, как лицо искажала презрительная гримаса. Не может быть. Хюррем почувствовала, как вспотели ледяные ладони. А в один момент, который растянулся на целых пять минут, она ощущала на себе пылающие взгляды двух мужчин – один прямой, другой боковой, незаметный.

Началась безмолвная битва.

– Повелитель, я бы хотел съездить с детьми и Хатидже Султан в Эдирне. Если вы не возражаете.

– Конечно, Паргалы, конечно, – Сулейман ясно улыбался, но только губами. Глаза были ледяными, жестокосердными. Ибрагим отвернулся. Улыбка мгновенно спала.

Хюррем в открытую вытаращила глаза на Сулеймана, нервно сглотнув и поймав взгляд Ибрагима, пока султан отвернулся к тарелке. Визирь одарил её спокойным и уверенным взором смирившегося со смертью человека. Вмиг в её голове скользнули его мысли: он просто хотел проверить Повелителя и узнать его реакцию.

Женщина с каждой минутой чувствовала всё большее напряжение в теле и мрачную тяжесть на душе. Ей здесь точно не место. От нахлынувшего понимания того, что, судя по всему, падишах не спонтанно поддался моменту и сразился ревностью, ей стало тошно, к горлу подкатил большой комок. Подушка, на которой она сидела, вмиг стала неудобной, шея затекла, тело заныло, настроение упало. Больше она не хотела видеть то, что видела сегодня. Хватит.

– Повелитель, с вашего позволения, я хочу вернуться в свои покои. Джихангир плохо себя чувствует.

Ибрагим тут же вернул внимание султанше.
– Пусть поправляется, госпожа. Что с ним?

Вновь на лице Сулеймана ясно заиграли желваки от гнева, губы даже дёрнулись.

– Ничего серьёзного, но я переживаю, – женщина устало улыбнулась, уже не в силах сдерживать головную боль. – Повелитель?

– Конечно, можешь идти.

Она медленно склонила голову и осторожно встретилась глазами с Паргалы. В этот момент он пожелал остановить время. Их последняя встреча. Последний взгляд. Последний диалог, состоящий из наигранных волнений о сыне султанши. Как всё глупо закончилось…

Она неуверенно покачала головой, бросила пару взглядов на мужа и, слегка покачиваясь, удалилась.

А может, мы уже давно едины?

Когда Сулейман позвал его, оказалось, что женщина уже давно скрылась за дверьми, а он так и замер, забыв, как дышать. Поговорив ещё пять минут о долгожданном и таком важном походе на Италию, Ибрагим заметил, что Повелитель с каждым мгновением теряет любой интерес к их разговору.

– Благодарю вас за ужин, Повелитель. Если позволите, я пойду, – визирь сам не знал, почему желал так ускорить окончание своего последнего ужина, но дышать почему-то становилось всё труднее.

Ибрагим медленно поднялся, поклонился и сделал движение к покоям, с неким вызовом глядя на султана. Скажите, мой Повелитель. Вы ведь за этим меня сюда позвали…

– Ибрагим. Этой ночью останься здесь, в своих покоях.

– Как пожелаете, Повелитель.

Он смотрел на султана в последний раз. Шёл медленно, не отрывая от него холодного и где-то обвиняющего взгляда. За долю секунды вспомнились самые яркие моменты: обращение в Ислам, повышение до главного сокольничего шехзаде Сулеймана, становление хранителем покоев, а после и Великим Визирем Османской империи.

Было ли судьбой то, что его жизнь так резко изменится из-за одной-единственной женщины? Было ли судьбой то, что его внимание было обращено лишь на неё сначала из восхищения, затем из подозрения, затем из злости и интереса… за двадцать лет он понял, что стал одержим ей. Когда Ибрагим по-настоящему осознал, что будет всю жизнь сражаться с женщиной, что была ему в таком щекотливом и спорном смысле небезразлична, что смогла вызвать в нём такую бурю эмоций, что стала для него желанней всех, то даже не испугался этого. Принял как есть. Она была его двойником, второй частью, воплощением его слабостей и силы. Неудивительно, что, в конце концов, он позволил этой женщине возыметь над ним такую власть.

Власть, которая испугала бы любого.
В чём смысл распинаться?
Он – Паргалы Ибрагим, позволивший женщине, что являлась дьяволицей в обличье невинной голубки перед друзьями и безжалостной драконицей перед врагами, стать его госпожой. Он – Паргалы Ибрагим, который возвысился вместе с ней до небес. Он – Паргалы Ибрагим, который упадёт в глубины ада вместе с ней. Он – Паргалы Ибрагим, что грозен и страшен, как орёл и ястреб, но и так падок перед одной-единственной женщиной…

…Которая дожидалась его не так далеко, чуть поодаль дверей покоев султана. С одной-единственной Назлы рядом.

– Ибрагим.

– Хюррем.

Такой типичный и ненужный обмен познаниями об именах друг друга. Она смотрела на него, будто спрашивая, попросил ли падишах его остаться на ночь во дворце. Он ответил ей лёгким кивком, который так и показывал смирение.

– Нам в одну сторону, – он своим обыкновенным жестом показал дорогу и предложил идти вместе. Когда она согласно кивнула и медленно побрела в сторону покоев Ибрагима, он повернул голову налево и увидел, как нахмурены её брови и как дрожат её губы. – Это стало уже нормальным, не так ли?

– О чём ты?

– «Нам в одну сторону», я же сказал, – он хохотнул, излюбленно сцепив руки, – не чувствуешь философии?

– Не до философии.

– Хорошо, тогда к решительным действиям.

Он глазами показал Назлы не вмешиваться и сделать всё, чтобы их никто не увидел, после чего резко вцепился в локоть Хюррем и втащил её в пустой коридор, где освещение давали только несколько зажжённых факелов. Прижавшись к её телу и облокотившись правой рукой на стену левей её головы, он начал рассматривать её. К его удивлению, она не подала ни малейших признаков эмоций.

– Хюррем… – глухим шёпотом прорычал сквозь зубы он, прижавшись лбом к её лбу и закрыв глаза. – Я не хочу, чтобы всё закончилось так просто.

Она смолчала, чуть дрогнув ресницами. И мир, и предрассудки, и стена, сдерживавшая все эмоции, как и в прошлый раз, – всё это рухнуло к дьяволу, когда он прижался к ней губами, даже не заботясь, что это вышло настолько нежно. Ему было всё равно, поняла она или нет всё то, что он показывал ей одними глазами во время ифтара. Он просто хотел оставить на ней последнее клеймо, хотел запечатать её губы таким жарким поцелуем, какой оставил бы только он один. Поцелуй их одержимости.

Хюррем опустила холодную руку на его предплечье, затем опустилась ниже и сплела их пальцы. Всё, больше ничего не надо было. Она и так мысленно признала, что он победил. В той партии она бы попросила его убить её Белого Короля и на этом поставить жирную точку, обратила бы ситуацию в противоположную сторону. Что за игра – эти шахматы, она требует такой отдачи, может вмиг изменить жизнь и путь каждого.

Он опустил ей на шею вторую руку и будто придавил ещё ближе к себе. Было глубоко плевать, что кто-то может их увидеть. Он убьёт любого, кто пройдёт мимо. К тому же, верная Назлы осталась на страже их прощальной сцены.

Страхи исчезли, сомнения испарились, мысли растворились: два дьявола нашли друг друга и скрепили своё единение. Всё просто. В шахматах это бы назвалось двойным шахом и матом. Обоюдной победой и обоюдным поражением. Они бы никогда не согласились с ничьёй – каждый это понимал.

В секунду она распахнула глаза и без колебаний отстранилась. Он глубоко и тяжело дышал, но не стал сопротивляться, понимая, что всё-таки риск был слишком велик, к тому же разворачивающаяся прелюдия в этом коридоре не была бы оценена обитателями дворца.

– Встретимся в аду, Хюррем, – он опустил взгляд и увидел, что, отстранившись, султанша не расцепила их сцепленных пальцев.

– Встретимся, – согласилась она, глубоко вздохнула и медленным шагом ушла прочь, оставив его одного.

Ибрагим с силой ударил кулаком по стене, закрыв глаза и постаравшись вложить в это движение всю боль, возникшую из ниоткуда. После чего скрипнул зубами и вернулся в свои покои.

* * *

Спустя два часа Сюмбюль-ага с испугом наблюдал за своей госпожой, находясь в покоях Хюррем Султан и уже полчаса, как вернувшись с ней от падишаха. Известие о смерти Ибрагима разлетелось в мгновение ока, не оставив даже самого злейшего врага Великого Визиря равнодушным.

Ее лицо напоминало ясное солнце. Улыбка была такой безмятежной, такой счастливой и легкой, что любой человек со стороны порадовался бы за эту женщину – она, наконец, победила в войне со злейшим врагом. Сюмбюль-ага же наблюдал со стороны за тем, как наложницы расчесывают госпоже волосы, но ничего не говорил. И только Назлы-хатун сочувствовала и сопереживала султанше, которая смотрела в одну точку – в горящий камин, – и которая так благоговейно и трепетно подглаживала пальцами странное черное кольцо на безымянном пальце.

Рядом с Хюррем лежал дорогой лист пергамента, который, по словам служанок, она за один вечер перечитала с сотню раз.

«Земля – судья моему телу, Хюррем. Сердце, что привыкло к семейному очагу, останется с детьми. А душа? Что есть душа для таких, как мы? Пожалуй, я ничего не потеряю, если до той секунды, как я заберу тебя к себе, моя душа останется тут. Но нет, «не развращай ситуацию», – так ты мне тогда сказала? – потому как это лишь сделка. Я продаю душу самому дьяволу. Я продаю душу тебе. Кольцо, что лежит в шкатулке, тому доказательство. Носи меня с собой, Хюррем. Каждое мгновение, каждую минуту, каждую секунду…»

Хюррем Султан, наконец, обрела душевный покой, как будто все встало на свои места. Резкий порыв удивления от страшного известия сменился ужасом, потом смиренной печалью, а затем, после прочтения таинственного письма, женщина загорелась и расцвела: щеки зарумянились, глаза засияли, – такой свою госпожу еще никто не видел. И никто, кроме нее самой и души одного человека, что нашел пристанище в своем аду, не знали, что два дьявола воссоединились. Призраки умерших не появляются пред смертными, как бы кто во что ни верил, но в их случае она могла говорить с ним, слышать его и чувствовать в себе, лишь только захотев.

Отозвав служанок, она подошла к огромному зеркалу во весь рост, оглядела себя с ног до головы и подняла ладонь с кольцом, вновь рассматривая его со всех сторон. Хюррем больше не чувствовала ни глупой печали, ни грусти, ни сожалений. Как-то недавно она ещё думала, что злейший враг всё равно оставит глубокий след в её душе после своей смерти, как, например, спутник жизни.

Но нет. Всё оказалось не так. Сейчас она была безмерно счастлива, будто в душе, напротив, что-то восполнилось, возродилось, заставило её расцвести, вдохнуть в грудь жизнь и выпрямиться во весь рост с новым притоком сил. Её дьявол был рядом, точнее, не рядом, а внутри неё. И от этого невероятного, непередаваемого ощущения хотелось улыбаться всем и вся каждую секунду.

Султанша подняла взгляд на зеркало, чуть вздрогнула и тут же улыбнулась. Шайтан. Уже явился. Со своей ехидной ухмылкой.

– Я с вами, моя светлейшая госпожа, – с этими словами он медленно положил ладони ей на плечи и, еле шевеля тонкими пальцами, побрёл вниз по коже. Его губы расплылись в типичной самодовольной ухмылке, затем невесомо коснулись её бьющейся жилки на шее. – Вы так и дышите жизнью.

– Явился, как дьявол из преисподней, – чуть напыщенно проговорила она, едва заметно хищно растянула губы в ухмылке и скрестила ладони, всё ещё глядя в зеркало.

Теперь ей никто и ничто страшно не будет. Все глупые обстоятельства, что разделяли двух дьяволов, рухнули, как сахарные под напором воды. Гордыня и алчность теперь уничтожат любого настоящего врага.
Ведь они теперь вместе – на рубеже жизни и смерти.

Конец.