Глава 1 Пролог
Если бы я имела талант, равный по своей силе мастерству Джона Констебля, то, вероятно, писала бы зимние пейзажи. Это был бы пейзаж ночного города: онемевшая и пустая аллея, а впереди простирается мгла. И ты рисуешь в воображении силуэты и образы того, что скрывается в ней. И непременно хочется смыть с полотна чёрную краску, чтобы увидеть, что же там, под этой мглой, когда внезапно понимаешь, что художник не сделал даже карандашного наброска.
Сейчас я думаю, что лучше бы ты оставил меня в начале той аллеи, одиноко стоящей под единственным фонарём, и не приходил вовсе.
Глава 1
Помню, было обычное зимнее утро, одно из тех, которые не предвещают ничего более, чем очередной полный будничной рутины день. Впрочем, тем утром я тяготился предстоящей работой больше, чем в остальное время. Всегда находятся такие дела, несущественные по своей сути, но в силу быстротечных обстоятельств требующие неотложного решения.
Ещё не рассвело – я покинул поместье. По мере того как я неспешно приближался к «Чист и Лозоход лимитед», небо серело и в предрассветных сумерках сгущался туман. Было как раз то время, когда осень, собрав остаток своих сил, в последней отчаянной схватке вырывала несколько дней, продлевающих её агонию. Будто следы от её когтистых лап, широкие красные полосы испещряли небосвод. Под ногами чавкал тающий снег, липкая, холодная изморось пробиралась за шиворот, заставляя вздрагивать всем телом. Было как раз то мерзкое время, которое я не могу терпеть даже больше, чем черёд непрекращающихся ноябрьских ливней, отгораживающих сплошной стеной от безликого города, утратившего краски с последними опавшими листьями. Есть в этом времени что-то неполноценное, уродливое, жестокое в своём безрассудстве и необратимое.
Если не брать в расчёт окоченевших за ночь нищих, канючащих милостыню, улица была пуста. Это было единственной поблажкой, данной мне тем скупым на радости днём. Не остерегаясь предосудительных взглядов, я опустил замёрзшие руки в карманы пальто, подумав о том, как тщетны были попытки отца отучить меня от этой «нищенской манеры»,пожалуй, последней из недостойных привычек.
За секунду до того, как свернуть за угол, я всё же вынул руки из карманов и выпрямил спину. До входа в больницу Святого Мунго оставались считанные шаги. Я достал сигареты и прикурил от волшебной палочки. Когда черёд дошёл до третьей, в горле невыносимо першило. Я выдувал дым сквозь сжатые зубы, пытаясь раскурить намокшую сигарету и проклиная себя за то, что превратил получасовое бдение у входа в больницу в традицию. Я проклинал Беллатрису, мать, которая, наверняка, в тот момент нежилась в кровати, наслаждаясь единственным за весь месяц утром, свободным от визитов к своей сумасшедшей сестре. Впрочем, не берусь судить, кто из них представлялся мне более сумасшедшей. Я был полностью солидарен с отцов: посещение Беллатрисы – не только абсолютно бессмысленное занятие, но и ставящее под сомнение нашу едва восстановившуюся после войны репутацию.
В первый послевоенный год я видел многое. Большая часть из увиденного заставила бы сейчас кровь стыть в жилах, но тогда это казалось вполне обыденным, тогда так жили все в нашем окружении. Азкабан, казни, полувымершие семьи людей, знакомых мне с детства, страдания матери – всё это, будто картинки в цветном омнинокле, мелькало перед глазами, не давая даже перевести дух. Казалось, само время ускорило бег, и все бросились за ним вдогонку: кто, спасаясь от смерти и тюрьмы, а кто, спеша вершить правосудие. Тех, кто падал в этом марафоне, как правило, затаптывали. Поскольку после краха Тёмного Лорда затоптать всех мы были не в силах, оставалось только одно – не споткнуться, не упасть, а лучше – обогнать обезумевшую толпу. Ключевую роль сыграло то, что стартовали мы ещё до того, как прозвучал свисток. Разница была всего лишь в один день – до Битвы за Хогвартс и после, – но она была неоспоримо велика.
Единственным, что замедляло наше продвижение, была Беллатриса. Зал суда № 10, казалось, стал нашим новым пристанищем. Отца я почти не видел, кроме как на судебных заседаниях и в те редкие часы, когда он возвращался в поместье лишь затем, чтоб поспать. И даже после того, как Поттер, наконец, нашёл время, чтобы расставить все точки над «и», и нас оправдали, пришлось вернуться на линию старта только теперь затем, чтоб выбираться не самим, а выносить на своих плечах Беллатрису.
Я даже не был уверен в том, что после смерти Тёмного Лорда она хотела избежать Азкабана. Но этого хотела для неё мать. То было самое резонансное дело на моей памяти. На Беллатрису несколько раз покушались прямо в зале суда. Сама она ничего не говорила в своё оправдание, первое время она вообще не говорила, и, думаю, именно благодаря этому спаслась. Хотя когда дар речи вернулся к ней, вначале бессвязные и больше похожие на рычание животного звуки вскоре оформились в совершенно отчётливые проклёны и угрозы. Мать заболела и слегла. Этот факт смягчил присяжных. Беллатрису признали душевнобольной и определили в больницу Святого Мунго.
В течение второго послевоенного года я ни разу не видел Беллатрису, чему был рад. Но терпение матери тоже не было безграничным. Хотя, признаюсь, она впервые попросила меня навестить Беллатрису вместо неё, только когда та окончательно превратилась в овощ. Помню, когда я впервые вошёл в её тёмную палату с наглухо заколоченными окнами и в свете волшебной палочки увидел Беллатрису, сидящей на полу у исцарапанной ногтями стены, всё ещё ожидал, что она внезапно бросится на меня и, безоружная, одержит победу в схватке. Но шли месяца, и хотя ни разу в дни моих посещений она не повторяла попытки призвать Тёмного Лорда или покончить с собой, к чему часто прибегала раньше, я ни разу не убирал волшебную палочку, пока находился в её палате. Сумасшествие и Беллатриса неразделимы так же, как Поттер и его шрам, независимо от того, болит он или уже нет. Поэтому раз в месяц я просиживал в противоположном углу палаты положенные два часа и уходил. Иногда я зажигал свет, но чаще – нет. Тогда, в кромешной тьме, мне казалось, будто я просто закрыл глаза, всё ещё находясь у входа в больницу, хотя и этой роскоши в присутствии Беллатрисы не мог себе позволить.
Мать просила, чтоб я говорил с «тётей», но звук собственного голоса в этой периодически освещаемой дневным светом могиле напоминал об одном из детских кошмаров, будто меня похоронили заживо. К тому же я не имел ни малейшего представления, что сказать. Единственными словами Беллатрисы не о Тёмном Лорде, адресованными мне за всю жизнь, было поздравление с зачислением на Слизерин, и то переданное родителями, поскольку сама она тогда находилась в Азкабане. Хотя однажды я настолько пресытился молчаливым бдением, что всё-таки спросил у Беллатрисы, что же у неё на уме. Она сидела на полу, скрючившись, её вьющие чёрные волосы доставали до пола, закрывали костлявые синюшные ноги и лицо. Я погасил свет и вышел.
От яркого дневного света глаза слезились. Превозмогая боль, я стоял, облокотившись о стену у входа в палату и размышляя о том, где провести остаток положенного времени до возвращения домой.
– Не стоит стыдиться слёз только потому, что вы мужчина, – молодая целительница взяла меня под локоть.
Имени её я не помнил, знал лишь, что она была прямым потомком Дайлис Денвер, бывшего директора Хогвартса, а потому хоть и очень юной, но самой именитой и востребованной целительницей. Именно она и была целителем Беллатрисы.
Я прыснул, начиная всё больше веселиться.
– Всё хорошо, мистер Малфой, вам нужно успокоиться, – она обеспокоенно вглядывалась в моё лицо. – Чашка чая вам не помешает, – и она, улыбаясь, повлекла меня за собой.
– Боюсь, вы больше никогда не увидите свою тётю прежней, – девушка встряхнула волосами. – Но зато лекарства обезопасят её от самой же себя. Вы можете быть спокойны за неё, пока мы воплощаем новую методику лечения, – и она пустилась в пространные описания курса лечения Беллатрисы, пересыпая свой рассказ медицинскими терминами, останавливаясь лишь затем, чтоб сделать глоток чая или многозначительно посмотреть на меня из-под полуопущенных ресниц.
Я смотрел на её форменную мантию лимонного цвета, думая о том, какому глупцу пришло в голову отнести его к оттенкам жёлтого. На фоне белоснежного буфета больницы целительница походила на июльскую бабочку, угодившую на свою беду в каменную ловушку хоть и огромного, но закрытого, помещения.
Я оплатил её заказ, оставив щедрые чаевые, зная, что отныне мне предстоит появляться в этом буфете не реже одного раза в месяц.
***
Я последний раз вдохнул дым, иссушив сигарету до самого фильтра, и вошёл в больницу.
Первым, что привлекло моё внимание, была пустующая палата Лаванды Браун. Изувеченная Сивым, она потеряла свою былую грубую привлекательность, но любопытство сохранила в полном объёме. Я настолько привык к тому, что она неизменно таращится в окно своей палаты на всех проходящих мимо, что иногда мне даже казалось, будто её лицо не что иное, как портрет кисти неумелого мастера, заключённый в оконную раму и стыдливо припрятанный в дальнюю комнату хозяевами дома.
Мои шаги эхом отдавались в стенах больницы. Я свернул на лестницу, по-прежнему не встретив ни души. Я ускорил шаг и остановился только у дверей, ведущих на крыло пятого этажа, где находилась палата Беллатрисы, уже зная, что увижу. От запаха крови начинало мутить. Я достал из кармана пальто платок и зажал им нос. И только затем повернул ручку двери. Она не поддалась. Тогда я, не мешкая, применил Бомбардо. Когда дверь с оглушительным стуком ударилась о противоположную стену, а пыль осела, я увидел то, что блокировало вход изнутри. Под ногами что-то хрустнуло. Пальцы. На лимонной мантии мисс Денвер медленно растягивалось багряное пятно.
Глава 2Прошло не больше минуты с тех пор, как я отправил отцу Патронуса с сообщением и вернулся в поместье. Когда я оказался на пороге дома, отец уже трансгрессировал на поиски алиби на время, пока Беллатриса на свободе, – широко распространённая практика в послевоенные годы.
Я опустился на ближайший стул в гостиной. Прямо передо мной на полированной поверхности длинного обеденного стола виднелись затёртые буквы. Помню, когда я только научился писать, то выцарапывал собственное имя на стенах поместья, в подземелье и на статуях, но эта выходка не осталась безнаказанной. Я уже давно твёрдо держал пишущее перо в руках, когда Беллатриса впервые заметила их. Тогда, в пятнадцать лет, я впервые ощутил действие Круциатуса. Это был день её побега из тюрьмы.
Я водил окровавленным пальцем по выщербленам, в уме отсчитывая секунды.
– Кто? – раздался дрожащий голос матери от подножия лестницы.
Я поднял глаза. Она переводила взгляд с моих испачканных кровью рук на лицо. Я посмотрел на часы. Прошло две минуты.
– Кто убил её? – её пронзительный крик на миг заглушил тиканье часов.
– Мама, сядь, – я встал и пододвинул ей стул.
Она опрокинула его и в мгновение ока пересекла расстояние до дверей.
– Я хочу видеть сестру! Где она?! Заклинаю отвечай, если ты мой сын! – кричала она, стоя в дверях.
Я осторожно направился к ней, доставая из кармана волшебную палочку.
– Мама, я не обезоруживаю тебя только потому, что Беллатриса может явиться сюда в любой момент, – я неспешно, шаг за шагом приближался к ней. – Но если ты не прекратишь, я буду вынужден.
– Она жива? – её слова заглушил звук захлопывающихся дверей: родовая магия не позволяла ей покинуть дом.
Она выдохнула, постепенно осознавая, что эта битва проиграна.
– Хотя бы скажи мне, она жива?
– Пять минут как мертва, – хвала Мерлину, это был отец.
Не поверив в услышанное, я посмотрел на часы. Казалось, что с тех пор, как я вернулся домой, прошла целая вечность.
– Из больницы она сразу направилась к Поттеру, – продолжал отец. – Прежде чем, наконец, её собственное заклятие срикошетило от дверей дома на площади Гриммо, она убила нескольких маглов-прохожих и Грейнджер, которая как раз направлялась в гости к Поттеру.
– Ты был там? – мать промокала глаза, протянутым мною платком.
– Разумеется, нет.
– Ты знал, куда она отправится. Знал, что первым делом она захочет отомстить Поттеру. Люциус, ты успел бы спасти её, – слова матери будто повисли в воздухе, эхом отражая то, о чём я думал всё это время.
– Тебе бы не хотелось,чтоб меня застали секундой позже после исчезновения Беллатрисы на выгоревшей улице среди трупов, – отец обнял её одной рукой. – Ты всё правильно сделал, сын, – сказал он спустя мгновение.
И только когда отец покинул комнату, а мать заплакала вслух, я, наконец, осознал, что всё закончилось.
***
За ночь земля промёрзла настолько, что домовики около часа пытались раскопать приличествующую могилу в фамильном склепе, что севернее Поместья. К тому же эти недоумки то и дело кутали свои лапы в наволочках, чем существенно замедляли ход дела. Голые ветви дубов, искорёженные временем, не могли защитить от пронизывающего ветра. И мы стояли посреди этой пустоши, из последних сил превозмогая желание вернуться домой.
Одна лишь мать, казалось, не ждала того момента, когда гроб Беллатрисы, наконец, опустят в могилу. Я понял это по чуть более отрешённому взгляду, чем к тому обязывала ситуация. Она стояла в некотором отдалении, глядя на небо, её волосы нещадно трепал ветер, а сквозь маску терпеливого ожидания то и дело проступала судорожная попытка сохранить лицо в присутствии мистера и миссис Гринграсс. Это была моя идея пригласить родителей жены погостить у нас в первое время после смерти Беллатрисы.
Когда со всем было покончено и домовики стали засыпать могилу, Астория со своей матерью подошли к ней выразить соболезнования. Стараясь не подать виду, я прислушался. Но нет, голос матери не изменил ей: она приличествующим образом выразила благодарность и пригласила женщин в дом. Я был горд своей матерью. И тогда, глядя на Асторию, ещё раз утвердился в правоте отца, что подле себя нужно иметь ту женщину, которую, прежде всего, будет за что уважать.
Мать спросила, не нужно ли распорядиться подать чай, и только затем проводила гостей наверх показать их комнаты, Астория последовала за ними, а мы с отцом остались в гостиной. Отец разлил в бокалы Огненный виски.
– Отец, что предпримешь теперь? – спросил я. – Тебе удалось уладить ситуацию?
– Последняя выходка Беллы обошлась нам малой кровью. Семьям погибших целителей уже выплачена компенсация. Маглам удалось не выделять денег: их власти воспринимают произошедшее как террористический акт радикально настроенных политических сил, – отец хрипло рассмеялся, затем поморщился, отпивая из бокала, хотя виски всегда нравился ему. – С Уизли произошла небольшая заминка. Невеста его сына выжила. Ты должен помнить её, – сказал отец, глядя сквозь янтарную жидкость.
Я кивнул.
– Гермиона Грейнджер, Героиня Второй магической войны, орден Мерлина первой степени. Благодаря Поттеру после войны её причислили чуть ли не к лику Святых. На месте её жениха я бы уже заподозрил что-то неладное.
Отец ответил улыбкой на мою иронию, затем продолжил:
– Как бы там ни было, а ни Поттер, ни Уизли, независимо от того, кому из них придётся предлагать компенсацию, не примут её, желая обратиться к правосудию. Вполне возможно, что после этого случая Визенгамот вернётся к былому решению о заключении всех бывших Пожирателей Смерти. Но есть прекрасная альтернатива компенсации. Те же материальные издержки, но в иной форме, – отец вновь отпил из бокала, выдерживая эффектную паузу. – Дело в том, что мисс Денвер, лечащий врач Беллы, была единственной, кто смог бы помочь Грейнджер, если, конечно, это вообще возможно, учитывая тяжесть ранений. Поэтому мы предложим услуги нашего семейного целителя. Если они действительно заботятся о девчонке, то не смогут нам отказать. Но, как я уже сказал, это тоже потребует материальных затрат: регулярные выплаты целителю, лекарства, возможно, оздоровление за границей – при том, что Грейнджер уже никогда не сможет вернуть себе былое здоровье. Одним словом, чем дольше она живёт, тем больше нам предстоит выплатить. А мне бы не хотелось пожизненно содержать эту девчонку только потому, что она не смогла убить Беллу прежде, чем та изувечила её. И поэтому мы избежим этих последствий. Это будет легко, если учесть, что наш целитель всегда будет находиться рядом, заботясь о её здоровье. В конце концов, это даже гуманно. Я слышал, что даже у простаков есть некий аналог: применяют к неизлечимо больным.
Мне нечего было добавить, я лишь молча изучал печально памятную надпись на поверхности стола.
Глава 3На следующий день, к собственному облегчению, я обнаружил, что зима уже всецело вступила в свои права, оповещая об этом первыми лютыми морозами. В кабинете было холодно. Ветер свистел в щелях оконной рамы. В той же мере, в какой в летнее время пейзаж за оком украшал мой рабочий кабинет, он уродовал его сейчас. Голые ветви огромного старого дуба то и дело ударялись о стекло, заслоняя и без того скудный свет зимнего солнца. Впрочем, на внутреннее убранство кабинета повода сетовать не было. Обычный, подобающий должности начальника отдела интерьер: массивный резной стол напротив полукруглого широкого окна, ковёр и под стать столу закрытые книжные шкафы, занимающие всё пространство вдоль правой стены. У левой – казённые кресла и кофейный столик с незаметно встроенным баром – место приёма гостей, одним словом. Его здесь поставили уже позже, по моему распоряжению, на смену совершенно бесполезному столу заседаний: во время собраний самый удачливый из подчинённых обычно довольствовался деревянным стулом с высокой спинкой напротив моего стола.
Конечно, во всей этой помпезности не было ни изысканности, ни даже вычурности. Но я знал, что не задержусь здесь надолго. Отец полагал, что уже в следующем году ему удастся добиться моего повышения. После перевода в управление Министерства я стал бы его правой рукой, а затем после его восстановления в Международной конфедерации магов сменил бы отца на должности представителя Британии. Малфои испокон веков входили в состав Конфедерации как самый знатный род магической Британии. Эта традиция впервые прервалась после Второй магической войны. Но сейчас всё указывало на то, что вскоре мы вернём себе и последнюю составляющую нашей прежней влиятельности.
Пока же я оставался на своей первой должности начальника Отдела магических происшествий и катастроф. В моём подчинении находились Комитет по выработке объяснений для маглов, Штаб-квартира стирателей памяти и Группа аннулирования случайного волшебства, а говоря языком профессионализмов – «лжецы», «мусорщики» и «нули». Отец говорил, что усердие в работе должно соответствовать занимаемой должности. А потому всё, что от меня тогда требовалось, это владеть Обливиэйтом и принимать отчёты. Бумажная волокита была всецело вверена секретарю. А что касается стирания памяти, то на каждом моём Дне рождения, сколько я себя помню, мать рассказывала одну и ту же историю: будто ребёнком я забавлялся тем, что давал домовикам поручения, затем стирал у них память, чтоб увидеть, как они наказывают себя за то, что не выполнили приказ хозяина. Так что моя компетентность не вызывала сомнений.
Я отвернулся от окна, гадая, чем себя занять. Стол был пуст от документов: секретарь, наконец, научилась забирать их до моего прихода. Я вспомнил, что на днях одолжил коллеге «Зов предков» Джека Лондона, а иной беллетристики в кабинете не имел. Перспектива провести целый день, изучая малопривлекательный пейзаж за окном, нисколько не прельщала. К моему облегчению, вскоре раздался стук в дверь. Не успел я посетителю разрешить войти, как дверь резко распахнулась, ударив о стену. Я встал, сжимая под столом волшебную палочку.
– Прости, Малфой, я, как мог, старался проявить уважение, – Поттер устроился напротив меня на деревянном стуле, скрестив руки.
Я не спешил опускаться на своё прежнее место.
– Значит всё-таки ты победил в соревновании «Кто первым из мужчин Грейнджер примчится мстить».
Поттер ударил кулаком по столу. Затем поднялся со своего места, упираясь руками о полированную поверхность стола и оставляя при этом жирные следы. Я с трудом подавил желание скривиться. Он же, похоже, того не заметил. Но даже это не могло испортить удовольствие от того, что он всё ещё оставался ниже меня ростом дюйма на два-три.
– Помолчи, Малфой, – как он ни старался, его слова всё ещё походили на угрозу.
Пока Поттер, старательно не глядя на меня, пытался подобрать слова, я окончательно убедился в том, что он явился с просьбой, и, наконец, опустился в своё кресло.
– Итак, Поттер, ты врываешься в мой кабинет с тем, чтоб раздать указания. Так ты уровнем ошибся. Тебе на третий, в Отдел магического правопорядка.
Он поднял руку, призывая к тишине.
– Малфой, оставим хотя бы на сегодня этот тон, – сказал он уже миролюбивее.
Ещё минуту Поттер молчал. Его лицо постепенно наливалось краской. Желваки ходили. Я с любопытством наблюдал за этой пантомимой, не желая прерывать представление даже вопросом, не пришёл ли он денег занять. На его лице поочерёдно проступали то решительность, то отчаяние. Вконец потеряв самообладание, он взъерошил волосы. Затем несколько раз открыл и закрыл рот прежде, чем с несчастным видом выпалить:
– Она зовёт тебя.
Поттер всё ещё продолжал тяжело дышать в то время, как я едва не задыхался от смеха.
– Такой ценной информации непременно должен предшествовать настолько эмоциональный пролог, - я вытирал слёзы, выступившие от смеха. – Спасибо, что подготовил. Даже не знаю, как бы я воспринял, если бы ты вдруг взял и огорошил неподготовленного меня. Наверное, умер. Какая трагедия! Быть не может! «Она меня ждёт»! – я помолчал несколько секунд, наслаждаясь его явным смущением, прежде чем обратиться серьёзно. – Поттер, у меня есть личный секретарь. Все вопросы ты можешь согласовать с ней. Если речь опять о той сумасшедшей магле, которой стёрли больше памяти, чем планировалось, то её дело мы передали мракоборцам ещё вчера…
– Гермиона, – едва слышно проговорил он, не дав мне закончить.
Казалось, слова давались ему даже с большим трудом, чем при первой попытке. Я наклонился к нему с видом подлинной муки.
– Поттер, я всерьёз опасаюсь за твоё здоровье. Ты что, решил перечислить мне всех пострадавших за прошедшие два дня? Или просто пришёл, чтоб пополнить их список?
– Гермиона зовёт тебя!
На миг показалось, будто от его крика я оглох, такая всепоглощающая тишина пришла ему на смену. И жуткий звон, который будто зарождался внутри черепной коробки и с каждой секундой всё больше и больше нарастал. Он пронизывал тонкими острыми иголками. Казалось, весь мой мозг содрогается от этого невыносимо мучительного чужеродного вмешательства.
Я понял, что Поттер вновь заговорил, только когда заметил, что его губы шевелятся.
– Я передал её просьбу, и ты пойдёшь к ней хотя бы потому, что ты мой должник. Но прежде всего ты должен ей. И не говори, будто не знал, – он стремительно направился к двери.
– Зачем она меня зовёт? – спросил я, когда он уже достиг порога.
Он застыл, держа руку на ручке двери.
В тот момент мне показалось, что его злость начинает расти с каждой секундой, постепенно заполняя всё пространство, вытесняя даже воздух, становится осязаемой.
– Я не стал спрашивать, – и он хлопнул дверью.
***
Я стоял на пороге больницы Святого Мунго, потешаясь над собою, что еще два дня назад был настолько наивен, чтобы думать, будто больше никогда после смерти Беллатрисы не вернусь сюда. Казалось, с тех пор прошла вечность. Я окончательно утратил счёт времени.
Время. Должно быть, сейчас Грейнджер замечает его так, как не замечала никогда. Теоретически она уже мертва. Вероятно, Уизли уже выбрали для неё место на кладбище, приобрели гроб и сообщили её родителям. Я хорошо выучил последовательность, в которой совершаются эти действия, ещё в первый послевоенный год. Родителям непременно сообщают в последнюю очередь. Как правило, утром следующего дня после того, как всё уже стало очевидно. Сейчас полдень. И всё настолько очевидно, что дали знать даже мне. Своей просьбой Грейнджер убила последнюю надежду. И конечно, первым принял на себя удар Поттер.
Именно из-за него я и находился здесь, но отнюдь не из-за мнимой благодарности, о которой он говорил накануне. Я никогда ни о чём его не просил. Он же обратился с просьбой. А потому игра развивается по моим правилам: услуга за услугу. Я сделаю то, о чём просил Поттер, а он позаботится о том, чтобы у моей семьи после смерти Грейнджер не возникло никаких неприятностей.
Всё в больнице выглядело, как обычно, как я ни старался отыскать следы произошедшего накануне. Я думал о масштабе реставрационных работ и пытался вычислить приблизительное количество персонала, пришедшего на замену убитым Беллатрисой во время побега, пока поднимался на пятый этаж. Благо, мне не понадобилось узнавать дорогу: по счастливому стечению обстоятельств Грейнджер занимала палату покойной Беллатрисы.
Я застал её лежащей на больничной койке спиной к двери. Видимо, по её просьбе кровать переставили к окну, с которого предварительно были сняты решётки. Мне не было видно её лица, но, вероятно, она с жадностью впивала в себя солнечные лучи. Её руки лежали поверх тонкого, протёршегося в нескольких местах больничного одеяла и казались даже легче его. Мне стало неприятно от мысли, что, должно быть, под ним умер не один пациент. Хотя ей уже нечего было бояться.
Я едва подавил возглас, когда она повернулась ко мне. От груди, через шею и до левого уха тянулся красный, воспалённый и, очевидно, незаживляемый след заклинания Беллатрисы, который я бы ни с чем не перепутал. Меня охватило отвращение такого рода, когда знаешь, что нельзя смотреть, но в то же время, как завороженный, не можешь отвести взгляд.
Она улыбнулась, отчего её изуродованное лицо стало ещё более асимметричным. Мне впервые со времён войны стало настолько жутко. А она всё продолжала удерживать эту чудовищную гримасу.
– Драко, – позвала она.
Я удивился, услышав, что её голос звучит так же, как прежде, в то время как тело непоправимо изуродовано.
Я подошёл к её кровати и стал в изголовье, сосредоточившись на пейзаже за окном.
– Я уже не так красива, как Афина Паллада? – внезапно спросила она,отчего я вздрогнул и мельком взглянул на неё.
Сейчас мне казалось, будто тогда я говорил весь этот вздор совсем другой девушке.
Глава 4Это случилось на шестом курсе. Я, как часто делал в тот богатый на испытания и, пожалуй, самый тяжёлый в моей жизни год, после очередного посещения Выручай-комнаты поднялся на Астрономическую башню, чтобы выкурить пару–другую сигарет. Таким она и застала меня: с окоченевшими от мороза пальцами и по плечи запорошенного снегом, что, кружась, влетал через огромную арку. Я любил приходить сюда и слушать, как завывания лютой метели временами нарушают безмолвие глубокой ночи. И потому вовсе не был рад нежданным гостям.
Грейнджер так стремительно взбежала по лестнице, что я даже не успел вовремя отреагировать и выбросить окурок. Она всхлипывала, закрывая лицо руками. Я постарался припомнить, не было ли накануне каких-либо текущих экзаменов, которые она могла бы провалить. И с удивлением для себя обнаружил, что как раз сегодня Гриффиндор обыграл Слизерин в том самом матче, в котором я отказался участвовать. Происходящее показалось мне вдвойне странным, так как все гриффиндорцы, очевидно, должны были в этот момент праздновать в своей гостиной, а не разгуливать по замку, проливая слёзы.
Грейнджер, едва заметив меня, поспешила уйти, и я отвернулся, собираясь таки докурить сигарету и отправиться в спальню. Да, тогда я курил значительно меньше.
В следующий раз я встретился с Грейнджер лицом к лицу в тот день, когда эта глупая гриффиндорка Кэти Белл попала в лазарет из-за того, что прикоснулась к ожерелью, которое предназначалось для Дамблдора. На протяжении всего дня мне едва удавалось держать себя в руках, не выдавая своего страха окружающим, и потому сразу после отбоя я направился на Астрономическую башню в поисках уединения.
Не знаю, по какой причине Грейнджер решила, будто отвоевала у меня право находиться здесь, но в тот момент я был настолько истощён от переживаний прошедшего дня, что не хватало сил даже на то, чтобы спорить с нею. Потому я просто приблизился к перилам и закурил, намеренно выдыхая дым ей в лицо. Она закашлялась, но, к моему великому сожалению, не ушла, а только отступила на шаг. Тогда-то я и заметил на её щеках слёзы. Я с трудом припомнил россказни Пэнси о том, что Уизли теперь гуляет с Лавандой Браун, а знаменитая заучка осталась у разбитого корыта. Едва я осознал причину её слёз, как все эти ничтожные сентиментальные переживания настолько взбесили меня, что даже захотелось ударить её.
– Воображаешь себя великой мученицей, Грейнджер? – вместо этого спросил я, стараясь вложить в свой голос весь гнев, накопившийся за прошедшее время. – Тебе незнакома даже сотая доля того горя, что ежедневно случается в жизнях людей. Тебе незнакома сама его суть. И ты уже льёшь слёзы. Какая же ты слабая, – с отвращением проговорил я.
Я надеялся, что она выхватит палочку, и уж тогда-то я бы прошёлся по всем её нетронутым пороком внутренностям Круциатусом, но, к моему удивлению, спустя мгновение она, расправив плечи, рассмеялась мне в лицо.
– Какое неказистое утешение, Малфой, – сказала она, уже спускаясь по лестнице. – Хотя никто не смог бы приободрить меня так, как ты.
Остаток ночи я размышлял о смысле её слов, пока не пришёл к тому, что ничто не может вызвать настолько сильное желание жить, как ненависть врага. Но дело было совсем в другом. Об этом-то Грейнджер и поведала мне следующей ночью. Я даже не стал оборачиваться, услышав звук шагов.
– Знаешь, Малфой, – начала она без предисловий, – мне осточертело выслушивать утешения, совершенно безосновательные заверения в том, что всё будет хорошо. И при этом смотрят с такой жалостью, что сразу становится понятно: это не так. А теперь мне всё равно. Я сильнее этого…
– Уходи, – не выдержал я. – Зачем ты пришла?
– Поблагодарить, – сказала она, в мгновение ока очутившись рядом. – А ещё отомстить Рону.
И она рывком приблизилась ко мне и поцеловала. От удивления я даже выпустил сигарету из рук. Её унесло порывом ветра, и едва она коснулась земли и погасла, как Грейнджер отстранилась от меня.
Она прямо и с вызовом смотрела на меня, пока я приводил свои мысли в порядок. Мне стало смешно. Такая безобидная шалость, вероятно, казалась ей бунтом. Очевидно, для неё этот поцелуй значил невообразимо много. Возможно, это вообще было её первое прегрешение за всю жизнь.
– А ты та ещё стерва, – саркастично проговорил я. – А я ведь почти и забыл уже, что ты женщина.
Она застыла на месте, держа правую руку в кармане мантии и, очевидно, сжимая ею волшебную палочку. Не могла же она в самом деле думать, что я закляну девушку за один-единственный поцелуй?
– Ты просто земное олицетворении Афины Паллады, – вконец развеселившись, сказал я. – Только гораздо красивее.
Не знаю, какой чёрт дёрнул меня сказать это. Я привык говорить девушкам, которых целовал, нечто подобное. И тогда эти слова даже не резанули мне слух. Всё было так же несерьёзно, как и прежде, только от Грейнджер мне не приходилось этого скрывать.
Уже лёжа в своей постели, я думал о том, что она, конечно, врала, будто шашни Уизли с Браун для неё ничего не значат. Они для неё значат слишком много, настолько много, что она даже сознательно решилась на этот поцелуй, предварительно всё тщательно обдумав, как это всегда было ей свойственно. И вероятно, она уже заливается краской, вспоминая о нём. Что ж, я больше не застану её на Астрономической башне. И этому я был несказанно рад.
Очевидно, в следующие несколько дней я должен был встречаться с ней в коридорах Хогвартса и уж совершенно точно видел на сдвоенных занятиях с Гриффиндором, но о том, что Грейнджер в последнее время светится от счастья, узнал от Пэнси. Тогда оскорбление, нанесенное ей Уизли, было у наших девочек самой популярной темой. Об этом, казалось, знали даже первокурсники. И теперь все ломали голову над тем, кто же мог быть её новым избранником. Воистину, фантазия Пэнси не знала границ в том, что касалось дел сердечных. Тогда-то она и высказала предположение, что Уизли специально пробрался в кабинет Слизнорта, чтоб отравиться каким-нибудь зельем, попутно заливая горе случайно найденным огненным виски. Эта догадка вдохновила всех настолько, что никто даже не заметил, в какой ужас я пришёл, услышав эту новость. С трудом превозмогая самого себя, я дождался, пока, наконец, все отправятся спать.
Не прошло и пяти минут, а я уже был на Астрономической башне. Последний шанс выполнить поручение Тёмного Лорда был утрачен. Я уже не надеялся выжить сам, мне лишь отчаянно хотелось спасти свою семью. И, глядя в ночное небо, я исступлённо молил Мерлина о том, чтобы Дамблдор, наконец, умер.
Раздался звук шагов. Я подумал, что, возможно, явился Снегг снова предлагать свою помощь. Тогда я был бы даже рад ему. Но это была Грейнджер. Она села прямо на холодный каменный пол, облокотившись о стену. Я слишком устал для того, чтобы анализировать ещё и её поступки. Я устал от груза ответственности, от страха смерти, страха за своих близких. Мне хотелось избавиться от этой муки, чтобы всё вдруг само собой разрешилось и стало, как прежде. И я принялся воскрешать в памяти прошлое. Я пространно рассказывал о своём детстве, о последующих годах, облекая в обтекаемые формы ненависть к Тёмному Лорду, к Беллатрисе, к каждому, кто был виновен в моей судьбе. Казалось, я рассказываю непроглядной ночной мгле, а потому, когда я внезапно почувствовал, что мои щеки намокли от слёз, даже не попытался скрыть этого. Когда же я докурил последнюю сигарету и, намереваясь уйти, обнаружил её, всё так же сидящей позади на каменном полу и плачущей, от гнева я даже не нашёлся, что сказать, и просто ушёл, едва задев её.
На протяжении последующего времени в промежутках между уроками и починкой Исчезательного шкафа я вспоминал сказанное мною той ночью, пытаясь понять, когда же утратил контроль над ситуацией. И что самое паршивое, я стал замечать её. Мне казалось, что она повсюду – везде и сразу. Вначале я пытался избегать её, но этого было явно недостаточно. Теперь она стала моим врагом. Теперь я не просто презирал её - я ненавидел. Я ненавидел её, ненавидел Тёмного Лорда, ненавидел себя. Я ненавидел весь мир.
В таком состоянии меня и застала Пэнси. Она, как всегда, без стука вошла в мою спальню и бесцеремонно расселась на кровати. Пэнси явно ожидала поцелуя. Я подчёркнуто не смотрел на неё в надежде, что она, наконец, уйдёт.
– Ладно, – вздохнула она. – Давай просто поговорим, – Пэнси переместилась на подоконник, соблюдая безопасную дистанцию, и принялась щебетать без умолку. – Я ведь говорила тебе, что у Грейнджер не заладилось с Корнером. Но она, кажется, тому только рада. Она всё так же порхает.
Пэнси с дурашливой улыбкой неуклюже проскакала по комнате и снова уселась у меня в ногах. Моё терпение заканчивалось.
– Или же объектом вожделения нашей мисс Целомудрие был вовсе не Корнер. Может, она была ещё с кем-то.
– Она была со мной, – сказал я, лишь бы разозлить Пэнси.
Она опешила.
– Драко, как такое возможно? – она выпучила и без того немаленькие глаза. Впрочем, когда-то они мне нравились, но только не в тот момент. – Да ты, наверное, шутишь! – воскликнула она.
К тому времени я и сам успел не на шутку испугаться. Но момент, когда ещё можно было рассмеяться и тем исправить ситуацию, был безвозвратно утрачен. Молчание затянулось. Я смотрел, как эти же самые круглые глаза Пэнси наполняются слезами, но продолжал молчать. Пэнси, зная меня с самого детства, поняла, что я не вру. Я же понял, что она никому не расскажет. Она закрыла за собою дверь, а я так и продолжал лежать, постепенно осознавая, что в действительности являюсь причиной неземного счастья Грейнджер.
Исчезательный шкаф был исправен и день осуществления задуманного неумолимо приближался. Для меня больше не существовало ни «до», ни «после», а только роковой момент расправы над Дамблдором. Для мне не существовало большего врага, чем он, врага, которому бы я так искренне желал смерти. Ровно до того момента, пока я не оказался в лазарете после Сектумсемпры Поттера.
Я не хотел верить в то, что кара настигла меня прежде, чем я успел согрешить. Теперь я страшился не только того, смогу ли осуществить задуманное, но и того, что придётся испытать после. Нет, меня не пугало клеймо убийцы и общественное осуждение. Ведь я не видел во всём происходящем собственной вины, но ощущал, будто что-то беспрестанно снедает меня. Не знаю, искал ли я справедливости или, скорее, страшился её. Я знал только то, что мне необходимо собственными руками восстановить былое положение, изничтожить тех, кто против меня, и восторжествовать самому. Это стало бы неопровержимым подтверждением моей правоты, абсолютной истиной для меня.
В первую же ночь после возвращения из больничного крыла, когда я уже мог ходить, но тело всё ещё ныло, я решил осуществить задуманное. Я ждал этого момента невыносимо долго, пока изнывал на больничной койке, и не мог ждать более. Будто впав в раж, я направлялся на Астрономическую башню. Подъём по винтовой лестнице показался мне мучительно долгим, казалось, боль пронизывает каждую клетку тела, но это только добавляло азарта.
Грейнджер не стала дожидаться, пока я поднимусь, и бросилась мне навстречу. Она обняла меня и заплакала. Стала лепетать, что я не заслуживаю такой участи и ни в чём не виноват, что всё было предопределено изначально. А затем она стала целовать меня, мои руки, грудь, куда ранил меня Поттер. Мой разум туманился то ли от высокой температуры, то ли от сознания того, что моя кара свершилась. Я представлял выражение её лица, когда она узнает, что целовала убийцу Дамблдора. Я представлял, каково было бы Поттеру, узнай он об этом. Я представлял неистовство Тёмного Лорда. И тогда я ответил на её поцелуй. Я ликовал.
Глава 5Солнце клонилось за горизонт, и вскоре у входа в больницу включили единственный фонарь.
Я понял, что, наконец, отбыл своё время с ней, когда услышал скрип открывающейся двери. Отец удивлённо приподнял брови, увидев меня. Следом за ним в палату вошли мать и Астория.
– Драко, ты уже здесь, – сказал он. – Тем лучше.
На долю секунды на лице Астории отразилась смутная догадка, наверное, это и называют женской интуицией. Но она тут же приняла былой вид: видимо, настолько невероятным ей показалось это предположение.
– Мисс Грейнджер, рад был узнать, что ваше состояние стабилизировалось, – начал отец. – Примите наши искренние соболезнования по поводу случившегося.
Грейнджер повернула к нему своё обезображенное лицо. И хотя я понимал, что они не знают и не могут знать истинной причины моего столь раннего визита, на какое-то мгновение мне стало стыдно перед ними за то, что я когда-то целовал эту ужасно уродливую девушку. Я понимал, что это ребячество чистой воды, но ничего не мог с собою поделать.
– Драко уже поведал вам о цели нашего визита? – спросил он.
- Нет, – ответила Грейнджер. – Он прибыл за несколько минут до вашего появления.
Отец кивнул.
– Что ж, в таком случае будьте так любезны не откажите нам в нескольких минутах своего времени.
– Как вы понимаете, мистер Малфой, сейчас моё время стоит в сотни раз дороже, чем прежде, – грустно улыбнулась она. В её голосе не было ни раздражения, ни злобы. – Но я выслушаю вас.
– Благодарю вас, мисс Грейнджер, – отец поклонился. – Мы глубоко сожалеем из-за случившегося. И хоть нашей вины в том нет, ведь мы не несём ответственность за поступки других людей, но всё же в виду того, что являемся ближайшими из ныне здравствующих родственников Беллатрисы, готовы и желаем помочь вам. Будьте так любезны и примите нашу помощь.
– Благодарю, мистер Малфой, за вашу доброту, – саркастично проговорила она. – Не сочтите за оскорбление, но мне ничего от вас не нужно, – и она отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен.
– Речь о том, чтобы выслать к вам нашего семейного целителя, - продолжал отец, будто не слышал её вовсе. – Я уверен, что он сделает всё, что в его силах, для вашего скорейшего выздоровления.
Грейнджер поняла всё ещё до того, как отец успел закончить. Она посмотрела на меня. И только тогда я осознал, что отец совершил роковую ошибку. В тот момент мне показалось, будто я смотрю в глаза самой смерти. Я видел, как они постепенно становятся пустыми, как всё, что раньше отражалось в них, медленно отмирает одно за другим. В них больше не было ничего, кроме этого безумного буйства смерти.
– Пусть ваш целитель приступает к работе завтра утром, – наконец, сказала она бесцветным голосом. Она больше не смотрела на меня. – Давайте я подпишу отказную от последующих претензий к вам и вашей семье.
– Что вы, мисс Грейнджер, вы, верно, неверно поняли нас, – отец так и не осознал сути происходящего. – Дело вовсе не в этом, а в искреннем желании помочь вам.
Грейнджер протянула руку.
– Но если вы так настаиваете. Возможно, это облегчит вашу участь, – и он извлёк из внутреннего кармана мантии нужную бумагу. – Мы позаботились о том, чтобы не отнимать у вас много времени, и привели все документы в порядок заранее, – действительно недоставало только её подписи.
Пока Грейнджер подписывала документы под чутким контролем отца, я покинул её палату и остановился у входа в больницу лишь затем, чтобы покурить. Я с удовольствием отметил, что постепенно успокаиваюсь. Ведь отказная могла бы стать для Визенгамота неопровержимым доказательством нашей невиновности в случае, если Уизли или же Поттер всё-таки решат переиграть эту партию.
Я направлялся к Пэнси. Сейчас она была в положении, а потому, как это принято в чистокровных семьях, в последний месяц перед появлением ребёнка на свет переехала от мужа к родителям, где и должна была родить. Мне хорошо было известно местоположение поместья Паркинсонов ещё с самого детства, а потому я в обход всем охранным чарам трансгрессировал прямо к двери как гость, которому не требовалось приглашение. Да я и не стал бы предупреждать о своём визите. Она, наверняка, уже давно ожидала его: все газеты, начиная «Придирой» и заканчивая «Ежедневным пророком», вот уже несколько дней писали о последнем преступлении Беллатрисы.
Я застал Пэнси за, казалось бы, совершенно несвойственным ей занятием. Она вязала, сидя в кресле перед камином. Издали мне было не разглядеть её лица, но когда я пересёк вымощенный камнем холл, с удивлением для себя обнаружил, что она преобразилась не только внешне. Впервые на моей памяти Пэнси была настолько умиротворённой. Она будто лучилась изнутри счастьем предстоящего материнства. Мне было не понять её чувств, но изменения, произошедшие в ней, были настолько явственны и очевидны, что не заметить их я не мог.
Не утруждая себя формальностями, она молча подвинула бокал виски моего любимого сорта. Я рассказал ей обо всём, что произошло в последние три дня: об остальном она уже давно знала. Я любил эти разговоры с Пэнси, когда можно обходиться без предисловий и долгих, изнуряющих объяснений. Когда я закончил, она долго молчала, казалось, боролась с собою, но всё же не сдержалась.
– Знаешь, Драко, – сказала она, наконец, – я рада, что сейчас, если бы мне случилось оказаться на смертном одре, я звала бы не тебя.
Я не верил ни одному её слову, но промолчал. Жизнь Пэнси продолжалась, и я искренне надеялся, что она будет долгой и счастливой, и, возможно, когда-нибудь сказанное ею действительно станет правдой.
– Я даже не мог подумать, что спустя столько лет это всё ещё имеет для неё значение, – прервал я затянувшееся молчание.
– Давай поговорим откровенно, Драко, – Пэнси окончательно утратила контроль над собой. – Ты не мог подумать, потому что даже и не думал об этом, – её голос звенел от обиды. – Тебе не кажется странным то, что мой отец сейчас в Азкабане, в то время как Люциус на свободе? В конце концов, то, что Поттер после войны свидетельствовал перед Визенгамотом в защиту Малфоев? Думаю, не стоит отрицать, мой дорогой Драко, что всем этим вы обязаны прежде всего Грейнджер и только потом Поттеру, которого она, а это факт, просила дать показания в вашу пользу. А ведь ты ничем после случившегося не дал ей усомниться в своей нелюбви, даже когда она пренебрегла честью, чувствами своего ненаглядного жениха и прочим, чем так дорожат гриффиндорцы, и позвала тебя, чтобы попрощаться, - слова давались ей с большим трудом. - Ты был с нею в самое трудное время, чтобы потом, выжав последнее, на что только она была способна, удовлетворив все свои прихоти, отбросить за ненадобностью. Так чем же ты настолько удивлён, милый Драко? – Пэнси, к моему превеликому облегчению, наконец, умолкла, не сумев справиться с голосом.
Она знала, о чём говорит, более того, ей это было знакомо, как никому другому. Только она ошибалась. Между нею и Грейнджер для меня существовала разница, хоть и не совсем та, которой ей так хотелось. Но было бы глупо извиняться да к тому же незачем.
– Я останусь у вас сегодня? – спросил я, лишь бы прекратить её всхлипы хотя бы на секунду.
– Твоя комната, как всегда, в твоём распоряжении.
Я допил виски и поднялся, когда Пэнси окликнула меня.
– Драко, прости меня, – даже не взглянув на неё, по одному только тону я понял, что она действительно сожалеет. – Позволь спросить только одно.
Я остановился.
– Так почему же ты сегодня здесь, а не у себя дома с семьёй? Тебе неприятно всё это? Если так, то ты ещё успеешь отозвать целителя.
– Нет, Пэнси, – ответил я спустя мгновение. – Я просто не хочу участвовать в этом, не более того.
Эпилог
На следующий день, едва забрезжил рассвет, я открыл глаза, ощутив чужое присутствие рядом. Пэнси сидела у моей кровати.
– Похороны Грейнджер только в полдень, – сказала она и протянула мне свежий выпуск «Ежедневного пророка», раскрытый на странице с некрологом. – Ты можешь ещё поспать. Я разбужу.
Грейнджер умерла ночью, впрочем, спустя время, достаточное для того, чтобы подозрение не пало на нас. Целитель так и не приступил к выполнению своих обязанностей.
***
Нас пропустили на похороны лишь потому, что Поттер настоял. Когда собравшиеся стали прощаться с усопшей, я курил, наблюдая, как снег, кружась, ложится на подол подвенечного платья, в котором её хоронили. И если бы не плачь окружающих, смог бы услышать завывания лютой зимней метели.
На следующий день Поттер передал мне лично в руки её письмо. Тогда я положил его в нижний ящик стола, чтобы секретарша по ошибке не забрала с остальными бумагами, где и обнаружил, к собственному удивлению, только сегодня, готовясь к переводу в управление Министерства. Оно написано неровным почерком на обратной стороне второго экземпляра отказной, оставленного ей отцом. Видимо, отказная была единственным, что оказалось у Грейнджер под рукой в тот момент. Она пишет о мгле и Констебле. Я не знаю, почему вспоминаю обо всём этом. Видимо, просто потому что помню, но не более того.
