Глава 1. Чёрный дурман и сизый воронМелкая промозглая морось сыпалась из небесного мрака, шелестя по потускневшей черепичной крыше старой таверны. Та одиноко притулилась у редкого пролеска к западу от Волда, северных Роханских равнин, и была единственным на ближайшие сорок лиг прибежищем для случайных путников, отчего и получила своё название «Одинокая пристань». На вид таверна была неказистой: обветшавшее строение всего в два этажа с покосившимися деревянными ставнями и замшелой кладкой фасада. Однако непритязательный взгляд постояльцев находил её весьма пригодной для долгожданной остановки, ведь при всей своей неприглядной наружности, трактир крепко стоял на своём месте вот уже не один десяток лет наперекор беснующимся ветрам. Здесь находили надёжный кров те, кого нелёгкая занесла к самому Андуину, прочертившему границу между мирными народами и обширными дикими территориями, охваченными варварством и мракобесием. По этой причине не стоит удивляться тому, что публика в таком заведении была не самая приятная: бывалые странники, бродячие торгаши, да всякий сброд – с ними всегда нужно быть начеку.
Этого мнения придерживался и владелец таверны, человек не робкого десятка, сметливый, внимательный к мелочам и, как водится в здешних краях, хмурый. Мутный Эрн, прозванный так за подозрительность и скрытность, был невысок, имел плотное телосложение и весьма пасмурное выражение одутловатого лица, покрытого короткой седой щетиной. О том, как он оказался в степной глуши и почему осел здесь, ходило много пересудов, но правды никто так и не добился. Ведь Эрн, хотя и был благодарным слушателем, о себе лишнего не болтал.
Камин затопили сегодня на славу. Уютный треск огня и негромкие разговоры были привычны и приятны слуху. Эрн, намётанным движением протирая пивную кружку засаленным лоскутом, буравил немногочисленных постояльцев, которые нынче спустились к ужину, цепким взглядом из-под кустистых бровей. Многих он уже знал в лицо, раз или два в полгода они заглядывали к нему на огонёк, но были и те, кого трактирщик видел впервые. Особенно его заинтересовал незнакомец, который ни с кем не водил разговоров и, выбрав место поближе к огню, методично надирался в одиночестве, осушая одну пинту за другой. Несказанно высокий и статный, с широкими плечами и крепкими руками, он никак не походил на бродягу, хотя и выглядел весьма потрёпанным долгой дорогой. Повидавшему на своём веку самых разномастных путников Эрну не составило труда понять, что перед ним топил неизвестное горе в пивной пене бывалый рохирримский воин: и спутанная грива светлых волос, и хорошей работы кираса, и выправка говорили сами за себя. Эрн со вздохом качнул лысеющей головой: нечего вояке скитаться по северным равнинам в одиночку, да и эта отрешённость в глазах ему не по чину, знать, тяжкие испытания выпали на его долю.
- Погода нынче сделалась совсем дрянная, видно, скоро холода наступят, - невесело прокряхтел Эрн, убирая опустошённые кружки со стола неизвестного вояки. Тот сидел, откинувшись на грубо слаженном деревянном стуле, и смотрел невидящим взглядом куда-то перед собой, словно и не замечал никого, - в такие времена нечего делать здесь, среди валунов да жухлой травы.
Незнакомец неожиданно хмыкнул, словно поняв, к чему клонит трактирщик:
- Мне теперь нет пути назад, старик. Меня судьба только прочь отсюда гонит, дальше на запад.
Голос незнакомца был резким и звучным, но в словах отчетливо сквозила горечь. Он по-прежнему не поднимал глаз на Эрна, только стиснул голову ладонями, низко наклонившись над столом. Отчего-то старику было жаль воина, в довесок любопытство мучило его жадную до всяческих историй душу: от какой беды понесла его нелёгкая к Бурым равнинам? Трактирщик не раз становился невольным слушателем людских трагедий. Из сумбурных и многословных излияний подвыпивших постояльцев он узнавал о том, чем живёт народ во всех концах мира, а рассказчики, доверившись незнакомому старику, не тревожились о своих тайнах и облегчали душу.
- Так ты собираешься переправиться через Великую реку, – мягко подытожил трактирщик, - и прежде немного охотников находилось, чтобы туда наведываться, а теперь, когда из этой проклятой крепости за тысячи лиг тянет тленом - и подавно.
- Тень уже почти накрыла Рохан, скоро не останется ни единого клочка земли, куда бы не добрались её лапы, - пылающие мрачным гневом хмельные глаза, наконец, обратились к трактирщику. Ладно вылепленное, породистое лицо выдавало знатного сына, резкие черты – волевой, бесстрашный нрав. Эрн готов был присвистнуть: таких гостей у него давно не бывало.
- Неужто совсем плох король Тэоден?
Воин не ответил, лишь осушил очередную кружку. Ему отчаянно хотелось рассказать старику о том, как в одночасье он потерял всё, чем дорожил и что считал нерушимым. Раскрыть саднящее клеймо изгнанника, выброшенного с родного порога, словно хворая собака. Его семья, его родина, его люди – никто более в нём не нуждался. А ведь всего одна луна отделяла Эомера, блестящего воина, надёжного боевого товарища, любящего брата и преданного своей земле рохиррима от бродяги, побывавшего в каждом трактире округи и теперь оказавшегося здесь.
Он тщетно силился позабыть события тех дней, которые положили конец его прежней жизни. Однако снова и снова Эомер припоминал каждую мелочь: то, как отдавало сыростью и холодом в комнате, куда он на руках внёс израненного принца Теодреда, как колыхались тусклые гобелены на стенах, как сестра сдерживала рыдания, прижимая побелевшие пальцы к дрожащим губам…
(Несколькими днями ранее)
В желтоватом свете большой восковой свечи мертвенно бледное, с заострившимися чертами лицо принца походило на мраморный лик статуи. Эовин опустилась на колени перед кроватью и замерла в тревожном ожидании слова ли, движения ли, однако Теодред не шевелился. Спутанные волосы его прилипли ко лбу, блестевшему лихорадочной испариной, а пересохшие губы разомкнулись, и из них едва слышалось хриплое дыхание. Тёмное влажное пятно растекалось на его груди. Эомер сжал холодеющие пальцы брата и, пообещав себе не оборачиваться, решительным шагом вышел из комнаты: необходимо доложить обо всём королю.
Быстро переходя по многочисленным коридорам Золотых Чертогов, Эомер силился овладеть собой. Вот уже несколько дней его не оставляло странное ощущение, оно мёртвым грузом осело на плечах, подпитывая всё нарастающую тревогу. Роханец никогда не верил приметам и прочим бредням, которыми старухи пугают маленьких детей, чтобы те были послушнее. Он предпочитал доверять тому, что видели глаза. С бессознательным же предчувствием неведомой беды Эомер ничего не мог поделать и лишь надеялся, что напрасно себя терзает. Правда теперь, после резни у бродов, сохранять душевное спокойствие стало ещё тяжелее, особенно сознавая собственную беспомощность, ведь благосклонность короля давно была потеряна. После того, как бесстрашный Теоден начал терять рассудок, никто не в силах был достучаться до него – короля уже ничто не заботило. Однако Эомер надеялся, что судьба сына вызовет долгожданный отклик в сердце старика и он не закроет глаз на бесчинства и беспорядки, творящиеся на Роханской земле.
Наконец, Эомер очутился в большом зале дворца. С малолетства он хорошо знал и любил его, ведь здесь вершилась судьба Рохана и во всём своём величии блистала его многовековая история. Изображения знаменитых побед, орудия славы и боевое снаряжение воинов, разноцветные стяги, колыхающиеся у арочных сводов потолка, искусно вытесанные из камня конские фигуры – всё это было воплощением силы и благородства. Раньше зал был символом их рода, но только не теперь, когда король жил по наущению тёмных сил, ведомый, словно слепец, своим словоохотливым подхалимом по краю пропасти.
Когда Эомер появился в зале, король, казалось, был один. Боже, как он постарел! Потревоженный внезапным появлением племянника, Теоден морщился от рассеянного дневного света и казался ещё более дряхлым и немощным, чем в привычном полумраке зала. В нём едва ли можно было узнать прежнего деятельного и неутомимого владыку Рохана, не знавшего ни страха, ни поражения: на широком золочёном троне, украшенном резными фигурами лошадей и твёрдыми профилями мужчин королевской фамилии, обмяк немощный старец. Некогда живое лицо его затянулось плотной сеткой мелких морщин, будто паутиной, сухие посиневшие губы подёргивались в бессвязном шёпоте. Старик таращил бездумные, затуманенные глаза куда-то в темноту, едва приподнимая тяжёлые опухшие веки. В его взгляде тускло теплился остаток разума.
Эомер широкими шагами пересек зал, пройдя меж высоких расписных колонн, и резко склонился перед королём. Несколько минут он прислушивался к бессвязному бормотанию, прежде чем заговорить:
- Повелитель, твой сын, Теодред, был тяжело ранен в бою этим утром. Он защищал броды у Изена, где мы едва не лишились всех наших людей, - в голосе рохиррима было слышно яростное, плохо сдерживаемое негодование, - стоит счесть за чудо, что принца удалось отыскать среди сотен трупов наших солдат и благодарить богов за то, что он ещё жив. Государь!..
Слова были сказаны напрасно: король словно не замечал племянника. Он весь задрожал, беспомощно цепляясь искорёженными, длинными, словно когти, пальцами за полы сизой меховой мантии, в которую был облачён. Как потерявшееся дитя, Теоден неловко вертел седовласой головой, ища кого-то взглядом, и не переставал шептать что-то бессвязное, как будто заклиная. Король давно уже не был воплощением силы и величия своего народа, он напоминал старую птицу, которая уже никогда не взлетит. Смотреть на это было невыносимо, как будто вместе с владыкой, впавшим в забытье, одряхлел и Рохан.
Тем временем бормотание усилилось. Эомер хотел было взбежать по каменным ступеням к трону и выслушать желание владыки, но замер, так и не сделав ни шага.
- Гримма… гх…Гримма…
Глаза рохиррима потемнели от бессильной ярости, он изо всех сил стиснул кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Не было желания сдерживать липкое отвращение, которое Эомер испытывал при виде пресмыкающейся твари, выползающей теперь из тёмного угла. Похоже, он сидел там с самого начала, а теперь чёрной тенью отделился от сырого мрака и заскользил, пополз к трону и, наконец, низко нагнулся к королю, ловя каждый его вздох.
- Да, мой повелитель, - с придыханием поворковал Гнилоуст, склоняясь в заискивающем поклоне, - я здесь, чтобы служить твоей милости, чтобы облегчить уставший ум от беспокойства и ненужных бурь.
Он выделил последнюю фразу, с немой насмешкой взглянув на Эомера. Огромные льдистые глаза блистали злобным торжеством.
- Зачем ты, Эомер, сын Эомунда, тревожишь короля столь неожиданными и печальными вестями? Зачем пытаешься посеять смятение и панику в доме Рохана? – высокая сутулая фигура, облачённая в чёрные одежды, заскользила в направлении рохиррима, - Не думал ли ты о здоровье своего дядюшки, и без того таком слабом?
Будь только его воля, Эомер раздавил бы этого проклятого змея, с огромным удовольствием стёр бы он ухмылку, притаившуюся в уголках тонких губ. Гримма был ему омерзителен: эти тёмные сальные патлы, обрамляющие болезненно-белое лицо, бесцветные глаза, широко распахнутые в притворном беспокойстве, и особенно елейный голос, вызывавший приступы тошноты. Ядовитые слова обожгли рохиррима, словно огнём.
- Панику? Смятение? – заговорил Эомер сквозь зубы, и его голос зазвенел от сдерживаемой злости, - Рохан на краю гибели, и если сейчас ничего не предпринять и положиться на крепкие замки и привратную стражу, то мы потеряем наши земли и наших людей!
Эомер наступал на Гнилоуста, наблюдая за тем, как тот съёживается под напором его слов. Змей попытался заслонить короля, но воин оттеснил лиходея в сторону.
- Орки! Они безнаказанно и беспрепятственно расхаживают по нашим землям и разоряют мирные деревни, убивают мужчин и женщин, которые едва ли в состоянии защитить себя. А наши воины тем временем, по приказу, - он бросил взгляд на Гнилоуста, - посланы в те края, где их присутствие не требуется, вместо того, чтобы обороняться от врага!
Теоден неловко зашевелился на троне, не глядя на племянника. Он как будто пытался скрыться от его пронзительного, отчаянного взгляда. Король склонился на бок, громко, прерывисто дыша и кряхтя. Эомер в смятении остановился, наблюдая за неуклюжими движениями старика. Гримма, приободрённый замешательством рохиррима, поспешил отпарировать:
- Нам не стоит опасаться орков: им не добраться до Эдораса, ведь мы находимся под защитой нашего доброго друга, Сарумана, - Гнилоуст расплылся в улыбке с видом снисхождения и всеобъемлющей милости, словно бы он объяснял простые истины. Заручившись немой поддержкой короля, кивавшего каждому его слову, Гримма перевёл взгляд холодных глаз вновь на Эомера. Он был тут не у власти, ему ничего не светило, будь он хоть трижды родственник короля, да хоть родной сын! Его никто не услышит и никогда не последует его приказу, потому что теперь все они задурманены его, Гриммы, стараниями, и этот дурень Эомер не сможет помешать намеченным планам – так рассуждал про себя Гнилоуст.
- Колдун отравил разум короля, и он же теперь твоими руками копает могилу Рохану, - вскричал Эомер, хватая хитрого прихвостня за грудки и с силой встряхивая. Гнилоуст забился в сильных руках, силясь разжать крепкую хватку. Влажные глаза его забегали, на лбу выступил пот - он был ровно настолько же жалок, насколько мерзок. - Орки, разоряющие наши земли, отмечены белой дланью Сарумана, они действуют по его наущению, как и ты!
Чувствуя, как затрепетал «уж» в его хватке, рохиррим с силой ударил его о стену, крепко прижимая к холодной каменной кладке. Он и сам уже давно потерял над собой контроль и был не властен над тем, что творил. Ему хотелось вытрясти из этого лебезящего лгуна правду, пора было положить конец шутовству.
- Отвечай мне, Гримма, что обещал тебе Саруман? Какие богатства он посулил тебе в обмен, какие желания ты надеешься усладить? – Эомер говорил едва слышно, сквозь стиснутые зубы, резкие черты его лица исказились. – Я знаю, что ты мечтаешь заполучить мою сестру, знаю, как похотливо смотришь на неё, как ползёшь по её следам, - глядя в посеревшее лицо Гнилоуста, рохиррим понимал, что ещё немного, и он задушит советника, однако уже не мог остановиться. - Этому не бывать никогда, ты слышишь меня?! Никогда!
В этот момент он почувствовал, что его оттаскивают в сторону несколько пар рук, затем последовал грубый удар под рёбра, после - под колено. Не успев ничего сообразить, Эомер рухнул на холодный пол, удерживаемый за плечи. Он чувствовал себя псом, который почти добрался до долгожданного куска мяса, но его снова с силой дёрнули за цепь. Рохиррим тихо зарычал от унижения.
- Ты заигрался, мальчишка. Слишком многое себе позволил, - дрожащим от истерического восторга голосом зашелестел Гнилоуст, - твой дядя счёл разумным наказать тебя за твоё невежество и неуважение к его воле и его союзникам. Все подробности он изложил в приказе сегодняшним утром.
Неуловимым, гибким движением Гримма выудил из внутренних складок чёрного облачения пергаментный свиток и со сладкой улыбкой продемонстрировал кривую подпись монарха.
- Эомер, сын Эомунда, отныне ты изгоняешься из славного Рохана! С тебя снимаются все звания и награды, а родственные узы порываются отныне и навсегда!- Гнилоуст чётко проговаривал каждое слово, не отрывая взгляда от обескураженного лица Эомера, всё ещё удерживаемого на коленях, - А если ты посмеешь ослушаться приказа короля, то тебя ждёт неминуемая смерть.
И лишь только отзвучали в ушах Эомера эти слова, его выволокли из зала.
***
Когда совсем стемнело, и бесцветный диск луны обрисовался на небе среди редких звёзд, Эомер отправился на конюшню. Он был в полном боевом облачении, на голове блестел шлем маршала с белым султаном из конского хвоста, а лицо выражало мрачную решимость. В руках он нёс крепкое копьё, да небольшую кожаную котомку на ремнях, в которую уместились все его пожитки за двадцать с лишним лет. Это всё, что осталось от прежней жизни.
Толкнув низкие деревянные ворота, Эомер зашагал знакомым путём и совсем скоро приметил своего коня, Гланфинеля, тянущего хрусткое сено из больших яслей. Белогривый скакун со стройной шеей и тонкими ногами был невероятно выносливым и составлял славу знаменитым Роханским коневодам. Эомер гордился своим товарищем и знал, что с ним не собьётся с пути. Завидев хозяина, конь зафыркал, позволяя потрепать себя по светлой, искусно заплетённой гриве. Укрепив седло и надев на скакуна уздечку, роханец принялся прилаживать котомку ремнями, однако руки его плохо слушались. В голове назойливо роились невесёлые мысли и вопросы, ответов на которые он не имел: куда теперь держать путь? Как прокормиться? Как защитить страну, отрёкшуюся от своих воинов?
Эомер раздражённо отпустил ремни и отшвырнул сумку в сторону, удостоившись укоризненного фырканья Гланфинеля. Он чувствовал себя загнанным в угол, поставленным в тупик, выбраться из которого можно было, разве что, пробив лбом стену. Ко всему прочему, весь его отряд бравых рохирримских кавалеристов был распущен и изгнан из родных земель вместе с командиром. Его мучило чувство вины за то, что он сам невольно стал причиной страдания своих людей: они вынуждены были оставить семьи и попрощаться с привычной жизнью, и ради кого? Ради маршала, который оказался бесполезен и не смог отстоять свою правоту, не сумел никого уверить в том, о чём знал не понаслышке. Как теперь посмотреть им в глаза и вести их за собой в неизвестные дали?
Со вздохом безысходности Эомер прислонился лбом к тёплому боку своего коня, стараясь привести мысли в порядок.
- Ты справишься, - раздалось в тишине, и рохиррим резко вскинул голову на звук. В серебристом круге лунного света стояла Эовин, тонкая, как ивовая ветвь, в лице ни кровинки, но во взгляде решимость и сила, которых так не хватало Эомеру теперь. Она улыбнулась его немому вопросу:
- Они не видели, как я ушла, тебе не о чем волноваться, - сестра передала ему небольшой свёрток, по всей видимости, там было собранно немного провизии на дорогу. Он молча принял его и внимательно вгляделся в лицо сестры. Сердце его щемило от тоски и тревоги, вероятно, отразившихся на его лице, потому что Эовин снова горячо зашептала:
- Не смей отчаиваться! Вы – наша единственная надежда, последний рубеж, который стоит между миром и этими порождениями зла, - внезапно она схватила его за руку и крепко сжала её, - брат, ты знаешь, я поехала бы с тобой и сражалась бы не хуже иных мужчин. Прошу тебя …
- Эовин! – негромко оборвал её рохиррим, - не продолжай. Ты должна остаться, ты нужна здесь.
Он видел, как отчаянным блеском сверкают её глаза в темноте, и знал, что она понимает. Эомер привлёк сестру к себе, ласково потрепав за плечо. Он не был уверен, свидятся ли они вновь.
- Береги себя. Держись подальше от этого грязного лиходея, - крикнул он, вскакивая в седло, конь под ним вздымался на дыбы, словно предчувствуя длинное путешествие. - Присмотри за дядей и помоги Теодреду оправиться, а как только он встанет на ноги - пусть найдёт меня!
И, в последний раз вглядевшись в тонкий силуэт сестры, Эомер махнул ей рукой и умчался в ночь, подняв за собой столб серой пыли.
Глава 2. Широкий оскал милосердияПервой очнулась левая щека. Глаза, словно глиной, были залеплены плотной теменью, а в щеку впивалась влажная щетина прошлогодней травы. Эомер попытался приподнять голову, но череп отозвался такой адской болью, что роханец лишь бессильно ткнулся лицом обратно в колкие мертвые стебли.
Что произошло? Разум был полон вязкой мутью, словно болотная трясина. Вчера он напился в какой-то таверне… В памяти всплыло участливое лицо хозяина, лысоватого, хмурого субъекта. Эомер что-то долго толковал ему заплетающимся языком, а тот исправно притаскивал кружки с элем. Потом появились другие. Трое или четверо, в гондорских мундирах, криво застегнутых на грязных камизах. Это воспоминание неожиданно четко всплыло на поверхность сознания – Эомер всегда подмечал выправку солдата, даже если тот был в партикулярном платье. На этих же проходимцах мундиры сидели, словно кавалерийские седла на крестьянских битюгах. Но вчера Эомеру не был дела до верительных грамот случайных собутыльников. Он с пьяной сердечностью пригласил их за стол и кажется, даже угостил выпивкой…
Тошное подозрение заворочалось на дне души. Превозмогая боль, Эомер неуклюже приподнялся с земли, рывками отдирая отсыревшие рукава от липкой грязи. Провел руками по одежде, огляделся… От кошеля остался лишь огрызок ремешка, заплечный мешок с нехитрыми пожитками пропал, и даже верный палаш с отполированной ладонями рукоятью уже не оттягивал пояса. Эомер вскинул ладони к голове, судорожно ощупывая слипшиеся, влажные пряди волос. Великолепный маршальский шлем был снят. Лишь кираса по-прежнему охватывала грудь, видно, ее супостаты снять побоялись.
Роханец гортанно зарычал от бессильной ярости, сжимая ладонями разрываемую болью голову. Его ограбили, как последнего простака. Моргот с ними, с портами, гребнем и камизой, что лежали в мешке. И жалкие гроши в кошеле были незавидной добычей. Но шлем и палаш, его воинские регалии, его честь и совесть были стащены грязными воровскими лапами, словно мало выпало на долю Эомера унижений. И добро б раскололся шлем под орочьей булавой, и добро даже потерять палаш вместе с отсеченной рукой – все лучше, чем лежать сейчас в грязи, обобранным пропойцей. Медленно, тяжко встал бывший маршал с земли. Он чувствовал, словно под ногами разверзлась пропасть, и теперь он знал, что и шага довольно, чтоб ринуться в бездну. Его унизили в Золотых чертогах, и он безропотно принял бесчестие, топя былое достоинство в эле и жалости к себе. Довольно. Больше Эомер не собирался выставлять на посмешище свою доселе ничем не запятнанную совесть. Вчера он не знал, куда направить свой путь, чтоб заглушить обиду и боль. Теперь же он должен был настичь мерзавцев, укравших его оружие, а дальше – Эру велик…
***
Ноги подкашивались, сапоги гадко чавкали в грязи. Эомер уже второй час продирался по омерзительному месиву из грязи и подгнившей травы. Глина, словно живая, хватала за ноги, а дорога все не показывалась. Степью недавно прошагал военный отряд – земля была взрыта копытами и следами колес, уже полустертых дождем, но поступь Гланфинеля все равно различить не удавалось. Впрочем, за коня Эомер не волновался. Он знал, что превосходно натасканный жеребец все равно не дался бы ворам, а значит, он просто носится где-то здесь, по равнине и непременно найдет своего хозяина. С этой мыслью Эомер невольно остановился. А куда его, собственно, занесла нелегкая? Последние дни бывший маршал провел в хмельном угаре и часто пускал коня вскачь, отпустив поводья и подставляя лицо холодному степному ветру, покуда голод и вновь накатывающая тоска не гнали его на поиски ближайшего кабака. В последний раз он забрался далеко на восток, куда прежде не заглядывал. Уже было темно, лил дождь, и роханец основательно продрог, пока нашел эту злосчастную таверну, где и надрался до беспамятства. Так где же таверна теперь? Эомер ощупал затылок, поморщился, обнаружив под мокрыми волосами вспухшую полосу от удара. Проклятие. Он даже не знал, где находится теперь, а солнце издевательски пряталось в набухших дождем облаках. Не беда. Выбраться бы только на тракт…
Роханец совершенно выбился из сил, когда степь, наконец, перечеркнулась широкой дорогой. Сапоги по колено были покрыты комьями грязи, камзол насквозь промок, а головная боль превратилась в тупое нытье. Желудок сводило голодом, но даже мысль о еде мгновенно подкатывала к горлу комом тошноты. Эомер чувствовал себя жалким и истерзанным, в груди холодным узлом застыла злость и отвращение к себе самому.
Куда теперь? В какую сторону могли податься неведомые мерзавцы? Эомер растерянно оглядывался, потирая ноющий лоб. Эру, как же холодно, как гнусно было стоять на ледяном ветру, несущем мелкую водяную пыль! Третий маршал Рохана был крепким и стойким человеком. Он знал и голод, и раны и лишения. Он мог снять плащ и камзол, чтоб укрыть ими раненых в полевом лазарете, и стоять на часах под дождем в одной сорочке. Он мог в разоренной орками деревне отдать последний кусок хлеба из седельной сумы уцелевшей в резне крестьянке. Но легко было быть доблестным, когда за спиной стояла верная рать, а в старом, любимом замке ожидали родные. Теперь некого было защищать, некуда было стремиться, и потому холод и боль вызывали лишь глухое желание набить кому-нибудь рожу и послать мир прямиком к Мелькору. Однако Эомер был не из тех, кто размышляет о целесообразности дальнейшей борьбы. Честный воин и верный вассал, Эомер, хоть грамотности был и невеликой, борьбу признавал лишь до конца и пасть собирался только мертвым.
Из чистого упрямства выбрав путь против ветра, роханец захромал по глинистому тракту вперед, то фальшиво насвистывая марш, то негромко бранясь сквозь зубы.
Он сам не знал, сколько прошагал вперед, когда серые тучи позади налились чахоточным багрянцем, и Эомер понял, что идет на восток. Он не встретил ни единого следа своих обидчиков, краем сознания понимая, что найти их будет скорее делом невероятной удачи, нежели неких усилий. Он то и дело останавливался, свистел и окликал Гланфинеля. Но степь отзывалась свистом ветра и отдаленным эхом невидимых в тумане холмов. Ночь застигла маршала у чахлой, встрепанной ветром рощицы. Огня развести было нечем, и Эомер провел длинную, мучительную ночь на бугристой, скупо поросшей мхом земле.
Утро наступило, когда казалось, что Анор забыл об этом неприютном крае. Небо сеяло все тот же мерзкий дождь, но сегодня, пресытившись однообразием, облака добавили к нему еще и колкую ледяную крупу. Эомер мерял шагами скользкий тракт, превозмогая голодную дурноту. Единственным утешением было то, что холодная морось унимала пылающую болью голову. К вечеру того дня маршалу наконец улыбнулась удача. Его подобрала хлипкая одноколка, влекомая низенькой, упрямой лошаденкой. Хозяин повозки, пожилой рыбак, оказался человеком добрым, угостил роханца черствым ломтем хлеба и заверил, что не далее чем к ночи они уже достигнут Андуина.
Великая река показалась чуть заполночь. Эомера, дремавшего в повозке, разбудил резкий толчок от попавшего под колесо камня. Он сел, хватаясь рукой за жалобно скрипящий борт одноколки, и увидел убогую деревушку из шести-семи лачуг и пристань, у которой покачивались лодки и тускло светил масляный фонарь. Поблагодарив рыбака за помощь, маршал спустился по темным от влаги, подозрительно шатающимся мосткам и обнаружил у фонаря паромщика, человека на вид столь древнего, что он едва ли мог встать на ноги.
- Доброго здоровья, хозяин. – Эомер откашлялся. Паромщик поднял голову, и на роханца блеснули умные, пронзительно-черные глаза.
- И тебе не хворать, служивый, - отозвался дребезжащий голос. – Али помощь нужна?
- Не отвезешь ли меня завтра на восточный берег? Уж прости, ни гроша в кармане. Кирасой отплачу, справный доспех, шестнадцать золотых дадут не глядя.
Паромщик поднялся на ноги, пытливо заглядывая Эомеру в глаза:
- И что это всем на тот берег неймется? – усмехнулся он, - только вчера трое прохвостов за горсть медяков переправились.
Эомер насторожился. Неужели его обидчики тоже переправлялись на другой берег Андуина? Хотя мало ли «прохвостов» могло оказаться в этих Эру забытых краях.
- Не гондорские военные ли, хозяин? – деланно-небрежно спросил он, и старик хрипло рассмеялся.
- Гондорские, как же. Ряженые. В мундирах краденых да с одним палашом на троих. Ты, вояка, не за ними ли гонишься? Шлем у одного был, аккурат тем же гербом украшен, что кираса твоя.
Заметив, что собеседник сжал кулаки и напрягся, паромщик качнул головой:
- Не горюй. С зарей переправлю, да кирасу побереги. С меня перчаток хватит. А ублюдки эти далече не уйдут, сними с души желитву. Уж поверь старику, знаю, чего толкую.
***
Эомер не сомкнул глаз, дожидаясь первых отблесков рассвета. Душа, подпитанная злостью и азартом, отряхнула тоску и жаждала деятельности. Всего горше была потеря коня, но Гланфинеля негде было искать…
Утлая лодчонка, черпающая ледяную воду подгнившими бортами, ходко скользила по свинцово-серой, рябой глади. Эомер не знал раньше, как велик Андуин, и этот бескрайний холодный простор невольно наводил неуютное чувство собственной незначительности и уязвимости. Роханец сидел на скамье, глядя, как у самых сапог плещется вода, сочащаяся в щели. Хозяин, видя неловкость пассажира, усмехнулся в бороду и протянул тому ведро.
- Вот, солдат, вычерпывай понемногу. Стара уже посудинка, да где мне новую спроворить. Верная старушка, не подведет, только отчерпывай инда.
Эомер невольно улыбнулся и взялся за ведерко.
Как ни тщедушен был с виду паромщик, а греб споро, и уже через два часа перед Эомером раскинулся восточный берег Великой реки. Роханец вглядывался в неведомую землю с растущим чувством первооткрывателя. Там, за горизонтом лежал неведомый, грозный край. Он слышал так много баек о страшных просторах Бурых Равнин. Одна сказка была чудней другой, и ребенком Эомер представлял себе Равнины некой волшебной страной чудовищ и иной небывальщины. С годами же маршал понял, что из гиблых тех мест почти никто не возвращался, а потому и рассказать о Бурых равнинах правду было некому. Но сейчас Эомера занимало другое. Где-то ошиваются сукины сыны, ограбившие его третьего дня… Скорей бы…
…Лодка ткнулась в мелководье в дюжине шагов от берега. Принимая из рук Эомера основательно заношенные перчатки, паромщик придержал того за рукав.
- Подумай вдругорядь, служивый. Недобрые тут места. Палашей в мире много, да и татей всех не изведешь. А тебе, молодцу, везде сыщется и войско, и баба. Подумай крепко. Может, к Морготу ее, месть? Поплыли назад, да и баста!
Эомер сжал морщинистую, заскорузлую ладонь:
- Спасибо тебе, отец, за заботу. Да только негоже вспять поворачивать. Прощай, береги тебя Валар.
С этими словами роханец соскочил в воду и торопливо побрел к каменистому, бесплодному берегу. Паромщик покачал головой, глядя ему вослед, оттолкнулся веслом от дна и направил лодку на западный берег.
Эомер вскарабкался по обрывистому берегу и окинул взглядом бескрайнюю степь. Где-то на севере лежали просторы Великой Лихолесской Пущи. На юге, за Привражьем, гнили Мертвецкие болота, а уж дальше простирались и вовсе негостеприимные края. Куда могли двинуться мерзавцы с его имуществом? Эльфы сроду не промышляли скупкой краденого, уж в этом роханец был уверен. Да и эльфийские угодья отделяла от Южных отмелей, где высадился Эомер, мрачная твердыня Дол Гулдура и многие лиги непроходимых чащ. Впереди, за Лихолесским трактом начинались Бурые Равнины, суровые и непригодные для существования. Что ж… Воры могли двинуться лишь на юг, где у Привражья прозябало несколько небольших поселений. Наверняка там можно было продать оружие.
Подкрепившийся вчера в деревушке, Эомер уже почти не страдал от боли в затылке и готов был к новому пути. Он бодро шагал по каменистой пустоши, преисполненный решимости. Он найдет мерзавцев. Он вернет себе свой меч, а однажды вернет себе отнятую честь и родину. Он отвергнут королем, но у него все еще есть любящая сестра и любимая, добрая Ристания, которые непременно его дождутся…
… Свист раздался внезапно, отсек нить размышлений и жгуче ужалил в плечо. Эомер рефлекторно бросился наземь, и еще две стрелы пронеслись прямо над головой. Звяк! Дротик ударился о кирасу, оставляя на ней уродливую зазубрину, а роханец вскочил и, пригибаясь, бросился под прикрытие причудливого валуна. Дротики осами свистели вокруг, а совсем рядом раздался разноголосый торжествующий вой. Семеро орков верхом на широкогрудых варгах устрашающей величины неслись к нему, вынырнув из неприметного оврага. Они были без доспехов и мчались вперед, потрясая ятаганами и визгливо хохоча. Это был не отряд, а лишь семеро головорезов, поджидавших одиноких путников на пустынном тракте, чтоб позабавиться ужасом жертвы, погонять ее стрелами по равнине и убить для потехи. Вжимаясь спиной в холодную каменную твердыню, Эомер грубо выругался. И в роханской армии встречались такие шутники, и маршал безжалостно карал их. Что за ирония – быть убитым шайкой грязных нарушителей воинской дисциплины. Отчего же, стоило ему утратить маршальское звание, даже враги ему попадаются из отребья?
Тем временем, орки окружили Эомера и пьяно, весело гомонили на своем рычащем наречии. Роханец холодно оглядывался, стараясь не шевелиться – он не был приучен бояться орков, а вот клыкастые, утробно рычащие варги внушали невольный трепет. Один из орков что-то крикнул и метнул дротик – тот звонко ткнулся в камень прямо над плечом Эомера, и остальные восторженно взревели. Еще четыре дротика высекли искры вокруг головы и шеи роханца – орки бесновались от упоения. Но вот метать дротики садистам прискучило – жертва не кричала и пощады не просила. Рослый боец в причудливом головном уборе из кусков меха ухмыльнулся, перекидывая обоймицу за плечо. Сделав другим знак разойтись подальше, он направил варга прямо к Эомеру. Маршал окаменел, сжимая зубы – отвратительная морда хищника приблизилась вплотную, и зверь обнюхал человека, обдавая того зловонным дыханием. Варг гортанно рыкнул, но всадник дернул зверя за ухо, распаляя злость. Несколько раз варг порывался к Эомеру, и орк сдерживал хищника. Тот разъярился, слюна капала с клыков, глаза налились кровью. И наконец всадник ощерился недоброй улыбкой – игра шла к концу. Вынув кинжал, орк наклонился к Эомеру через голову скакуна – он знал, что небольшая царапина на теле жертвы опьянит варга запахом крови, и вот тут пойдет веселье. Роханец напрягся – все инстинкты ожили разом, мускулы напряглись. Сейчас, только сейчас, когда враг потерял бдительность, увлеченный забавой, у него есть шанс… Мускулистая рука поднесла кинжал к щеке Эомера… И в этот миг роханец молниеносно выбросил вперед кисть, хватая орка за запястье и резко дернул на себя. Не ожидавший нападения, орк яростно завизжал – наклонившись вперед для удара, он неустойчиво сидел на спине варга и теперь, потеряв равновесие, перелетел через голову зверя. Эомер отшвырнул орка наземь, а сам, повинуясь безумному порыву, вцепился в загривок варга и вскочил ему на спину…
Это было не сложнее, чем оседлать необъезженного коня… Варг взвыл и взметнулся на дыбы, грянулся оземь передними лапами, силясь стряхнуть чужака. Орки столпились в отдалении, гомоня и жестикулируя – подвыпившие и распаленные весельем, они не сразу сообразили, что произошло. Варг же бесился, вздымая тучи пыли и скрежеща когтями по камням. Но сбросить роханского кавалериста было непростой задачей… Орки наконец стряхнули первую растерянность и, потрясая оружием, рванулись к Эомеру. Кто-то спустил с тетивы стрелу, и та оцарапала варгу загривок. Это был ошибочный шаг. Разъяренный шумом и наглым седоком, от боли варг окончательно рассвирепел и огромными скачками помчался по степи. Эомер вжался в мускулистую спину, вцепившись пальцами в густую, грубую шерсть, а варг несся вперед. Орки, было, пустились преследовать роханца, несколько стрел полетели ему вслед, но вскоре Эомер, полуослепший от забивавшей глаза пыли и резкого ветра, перестал слышать звуки погони. Видимо, оркам не было резона ловить взбесившегося зверя.
А варг тем временем неутомимо мчался все дальше и дальше. Он то летел, словно не касаясь земли, то вдруг начинал бросаться из стороны в сторону, рычать и извиваться, а потом снова устремлялся вперед. Куда нес Эомера хищник? Сейчас это было несущественно. Роханец был занят всего одним вопросом – как не свалиться наземь. Он знал, что варг непременно загрызет его, стоит только упасть, и отчаянно хватался за мощную шею хищника. Превосходный наездник, маршал был привычен к седлу, стременам и твердой конской поступи. Варг же, свитый из стальных мышц и покрытый клочковатой длинной шерстью, мчался мягкими скачками, изгибался на бегу, вскидывал лобастую голову, и Эомер чувствовал, что вот-вот упадет. Но он держался, могучим чутьем опытного всадника приноравливаясь к бегу зверя, и варг нес его все дальше и дальше от Андуина. Эомер не знал, сколько продолжалась эта скачка. Степь, овраги, рощи мелькали мимо, словно неслись назад, солнце поднялось в зенит, а потом начало садиться, а варг не уставал, словно был железным. Роханец боялся сменить позу, хотя все тело затекло и заходилось болью, он предпочитал не думать, чем окончится этот путь, понимая, что конец все же близок. Спустилась ночь, и луна устало проглядывала в разрывы туч. Вокруг расстилалась каменистая, безжизненная степь. Далеко ли был Лихолесский тракт? На юг или на север уклонялся варг? Этого Эомер не знал, измученный скачкой. Глаза опухли от ветра, пересохли губы, в горле, казалось, плотной массой лежал песок. Он не чувствовал пальцев, сведенных судорогой, вплетенных в шерсть зверя.
Варг уставал – Эомер ощущал, как мышцы под ним теряют литую упругость. Что сделает хищник, выбившись из сил? И вдруг варг оглушительно взвыл, сбился с бега и упал. Эомера сбросило со спины хищника, он ударился о камни и стремительно покатился по земле. Выбросил вперед руки, отозвавшиеся мучительной болью, замер и оглянулся – варг уже поднялся на ноги. Передняя лапа, неловко поджатая, сочилась кровью – видимо, варг наступил на брошенное оружие или угодил краем лапы в ловчий капкан.
Крупная голова обернулась к Эомеру, варг оскалился и заворчал. Роханец понял, что это конец. У него не было ни оружия, ни сил. Ведомый последним трепетом самосохранения, он поднялся на колени, выпрямился, превозмогая боль в спине. Варг, казавшийся серебристым в свете луны, ощетинил загривок. Боль и усталость терзали зверя, и свою ненависть он сосредоточил на жалкой человеческой фигуре, бестрепетно замершей перед ним. Подобравшись, зверь прыгнул вперед, и тут же раздался громкий щелчок арбалетного рычага, варг мучительно взвыл в прыжке, тяжелая туша обрушилась на Эомера и мир разлетелся на осколки, осыпаясь в темноту…
***
Сознание вернулось, принеся боль в каждой мышце, свирепую жажду и полную апатию. Эомер разомкнул глаза – над ним расстилалось затянутое рваными облаками темное небо. Земля под ним покачивалась, и Эомер скоро понял, что он лежит в телеге. Неужели вся эта история ему приснилась? Но нет, одноколка рыбака была выстелена тростником, а эта телега, справная и ладно сбитая, была закинута звериными шкурами. Роханец медленно повернул голову – над передком возвышалась рослая фигура возницы с широченными, обтянутыми кожаной рубахой плечами. Рядом у самого локтя возницы лежал устрашающего вида арбалет. Итак, это и есть неведомый спаситель.
Эомер зашевелился, негромко застонав. Возница услышал его и, не оборачиваясь, произнес:
- Очнулся, бедолага? Вот и добро. Потерпи, скоро приедем, перевяжем чин чином. Тебе поесть надо да отлежаться денек – как новый будешь.
Голос говорившего был глубок, хрипловат и приветлив. Забавно расставленные акценты вестрона делали его речь протяжной и простоватой.
- Б-благодарю… - Эомер с трудом разлепил потрескавшиеся губы.
- Да не за что, брат. – Возница обернулся, и роханец окаменел. На него смотрело безобразное лицо, черная грива была убрана в несколько толстых кос, темные, раскосые глаза поблескивали в свете луны, приветливая улыбка обнажала кривые желтоватые клыки. Орк.
Глава 3. Исчадие светаПервым побуждением Эомера было вскочить, но ребра тут же отозвались такой болью, что перехватило дыхание, а на лбу выступил холодный пот. Роханец сдавленно захрипел и рухнул обратно на шкуры. Орк нахмурился:
- Ты чего чудесишь, бестолковый? У тебя ребра сейчас в самый раз на гуляш. Так что лежи смирно, а то, не ровен час, чего внутри повредишь, так и не заштопаем.
Эомер плохо слышал страшного спутника. Боль захлестывала душной волной, зубы стучали, маршал выгибался на шкурах, а орк вдруг гортанно что-то крикнул и повозка остановилась. Спрыгнув с козел, возница вскочил на заскрипевшую под его тяжестью телегу. Эомер смутно видел, как орк опускается на колени и роется где-то под шкурами.
- Сейчас, обожди минуту, приятель. Эвон как маешься… Да где ж она, душу ее…
Под это бормотание, орк вынул из недр телеги нечто, блеснувшее в свете луны, и Эомер увидел, как мощные когтистые пальцы отворачивают пробку с объемистой фляги. Медное горлышко коснулось губ маршала, и в пересохший рот пролился ледяной напиток, крепостью не уступавший самогону, что варила в Медусельде искусница-кухарка, но источавший упоительный аромат неизвестных Эомеру трав. Роханец закашлялся - алкоголь обжег горло, засаднили разбитые губы. Но тут же боль начала отступать, превращаясь, где в жжение, а где в онемение. Откинувшись на дно телеги, Эомер перевел дух, а орк удовлетворенно оскалился:
- То-то же. Сурур дряни не варит. Спи пока, бедолага, к рассвету прибудем.
И Эомер действительно заснул. Он спал крепко и глубоко, едва выныривая иногда на поверхность реальности. Он смутно ощутил, как остановилась телега, как его непочтительно взвалили на плечо, отчего снова заныло все тело. Сон накрыл Эомера плотным одеялом, боль отступила совсем и… и тут на роханца обрушился каскад ледяной воды, безжалостно и грубо вырывая его из тишины и покоя. Роханец, еще не опомнившись, хватал ртом воздух, силясь восстановить дыхание и бессмысленно глядя в никуда, а рядом гневно грохотал уже знакомый хрипловатый голос:
- Ты чего, изверг, чудишь? Парень плох совсем, постыдился б, супостат!
Ему отвечал другой голос, низкий и холодный:
- Видал я этаких «плохих». Сегодня хоть в домовину клади, завтра уже шныряет, нос по ветру, а послезавтра, глядишь, и нет его, болезного. Да ты на меня глазами-то не сверкай! Сейчас очухается, да расскажет нам, что за сеньор его послал. Ишь как расстарались! Рожу раскровенили, порты изгваздали, ну чисто страдалец горемычный!
Эомер с трудом повернул голову, все еще ощущая отвратительное щекотание холодной воды, пробиравшейся за ворот, и жжение в ссадинах. Над жестким топчаном, где лежал роханец, возвышались две фигуры. Один был уже знаком Эомеру – здоровенный орк, так вовремя избавивший его от варга. Его уродливое лицо было встревоженно, а в глазах читался неприкрытый укор. Переведя глаза на второго, Эомер едва не ухмыльнулся. Эдакого причудливого бреда у него не случалось даже в зеленые семнадцать лет, когда в бою его ранили в голову, и гноящаяся рана две недели топила его в самых нелепых снах и видениях. Рядом с орком стоял эльф. Эомер не видел прежде этих удивительных существ, но слышал множество баек об их веселом, беспечном нраве, мудрости, добросердечии и возвышенной красоте. Что за болваны выдумывали этот вздор? Нависавший сейчас над маршалом эльф был наделен квадратным подбородком прирожденного упрямца, горбинкой на тонком, породистом носу, суровой линией губ, и взирал на Эомера полными мрачной неприязни золотисто-карими глазами. В руках его все еще покачивалась колодезная бадейка.
- Итак, пришлый, - эльф отставил бадью и слегка наклонился над топчаном, - благоволи назвать свое имя, звание, и имя твоего сюзерена. Выкладывай без утайки, как ты проведал о нашем поселении, да от жажды каких знаний пожаловал.
Орк хлопнул себя по бедрам, закатывая глаза:
- Я ж тебе уж два раза сказывал, где да как его подобрал! Вот тоска колючая! Али за пустобреха меня почитаешь?
Эльф обернулся к орку:
- Сурур, не встревай. Варгу ясно, что лазутчик не подойдет к нашей двери с рекомендательной грамотой в руке. Куда верней подбросить умирающего к самому порогу, чтоб ты, или другая добрая душа привез его на место, избавив его сеньора от трудных и опасных поисков. – Эта отповедь прозвучала с осторожной непререкаемостью, и Эомер невольно подумал, что даже этот крутой нравом остроухий побаивается лаяться с жутковатым Суруром.
Эльф снова обратился к роханцу.
- Вот что, приятель. Не кобенься. Я верю, что досталось тебе крепко. Но здесь тебя не найдут вовек, хоть сами Майар легионом степь прочешут. Да и не станет твой венценосец ради тебя землю рыть, пойманный лазутчик никому не потребен. Говори начистоту, и может статься, мы даже подсобить тебе сможем, промеж нас зазря лютовать не принято.
Эомер молча смотрел в прищуренные глаза. В них не было ни злобы, ни торжества, лишь холодная решимость. Разомкнув губы, он попытался ответить, но из горла вырвался сухой хрип. Эльф невозмутимо протянул роханцу кружку и помог приподняться. Чувствуя спиной сильную руку, Эомер ощутил странный укол удивления, словно какая-то мелочь, не выбиваясь из общей картины происходящего, делала эту нелепую картину завершенной и реальной. И вдруг он понял. Совсем недавно этот клыкастый монстр точно так же приподнимал его, чтоб напоить. Но бугрящаяся мускулами орочья лапа источала заботу, а в раскосых глазах жило истинное сострадание. Эльф же пекся об Эомере, как пекутся о преступнике, которому жаль просто позволить умереть, ведь тогда его уже не удастся казнить. Что за странное место… Что за странные существа… В Эомере крепло чувство некого зазеркалья, словно мир в одночасье вывернулся наизнанку, смешав краски, лица и стороны света.
Напившись, роханец неловко провел по губам ладонью и взглянул эльфу в глаза: этот остроухий не сумеет его запугать.
- Несправный ты хозяин. Что сам имени не назовешь, прежде чем мне грозить?
Эльф усмехнулся, криво и саркастично:
- Имя… Что ж, изволь. Риноссом меня кличут. – Эомер не понимал, отчего простой этот вопрос разъярил эльфа еще сильней.
- Добро познакомиться, Риносс. Я Эомер, сын Эомунда, бывший третий маршал Рохана, обвиненный по злому навету в измене королю и изгнанный им из страны.
Что-то дрогнуло в суровом лице Риносса. Сурур же грубовато ткнул эльфа в плечо пудовым кулаком.
- Будет тебе яриться, репейная душа! Дай парню отдохнуть, а не загадки ему гадай.
- Да я потехи ли ради здесь бисер мечу! – взорвался Риносс, - Вы меня комендантом поставили за-ради чего? Этикеты разводить с каждым встречным-поперечным? Да если маршал этот… ах Морготову душу!!!! – взревел вдруг эльф, рывком оборачиваясь назад и хватаясь за левый бок.
- Ты глотку-то не рви, вояка, - раздался в ответ строгий голос,- авось не сахарный, не развалишься.
И тут из-за спины Риносса вышла крохотная женщина в необъятном домотканом переднике и с большой дымящейся глиняной миской в руках. Никогда прежде Эомеру не доводилось встречать столь малорослых созданий. Верно, что по рассказам старых воинов и путешественников до Рохана доходили славные истории о жителях горных недр, о гордом народе искусных ремесленников и яростных воинов – гномах, но об их женщинах ходили едва ли не мифические слухи, ставившие под сомнение само их существование. И хотя Эомер не привык доверяться сомнительным россказням за кружкой пива, всё же он не сразу догадался, что маленькая сердитая женщина перед ним – гномка. Теперь же его занимало другое: какие горести или дела могли свести орка, эльфа и гнома при столь странных обстоятельствах? И как могло случиться, что его судьба теперь целиком зависит от их воли? Голова была точно чугунная, глаза всё ещё застилала туманная пелена, и соображать было трудно. Кто же мог зачинить поселение в неприветливых, суровых краях, если не кочующие племена или разбойники? Едва ли его случайные спасители оказались здесь по доброй воле, иначе было не объяснить столь сомнительный выбор убежища в Бурых равнинах и разномастную публику, сумевшую найти общий язык.
По правде говоря, всё это мало походило на правду, и роханец в который раз готов был согласиться, что это лишь сон, однако адская боль, пульсирующая в искорёженных рёбрах и шипящая в ссадинах и ушибах, была слишком реальной.
Тем временем хозяйка поставила миску на невысокий табурет, уперла руки в бока и, задрав голову, испепеляюще посмотрела на эльфа.
- Ну что, кудесник, али выговорился? – громко вопросила женщина, боевито приосанившись. - Вскружился, вишь, над парнем, точно коршун над лебёдкой! – она топнула ногой, угрожающе сверкая глазами на Риносса. - Ишь чего удумал – водой окатить! Вот посидишь на каше пресной, так и поглядим, каков твой нрав сделается, дебошир разэтакий.
Риносс не обронил ни слова, казалось, он с трудом мог разжать стиснутые зубы. Лицо его окаменело, но в глазах отразилась непередаваемая смесь негодования и смущения, подавить которые ему удавалось с видимым трудом. Заметив конфуз взбешенного эльфа, роханец почувствовал странное удовлетворение. Та житейская непосредственность, с которой маленькая женщина осадила крутонравного коменданта, в доли минуты обратила судилище в нелепую и по-своему забавную сцену. А значит и вся пламенная тирада, которой эльф надеялся если не устрашить, то, во всяком случае, уверить роханца в своей бдительности и твёрдости, была напрасна. Очевидно, это и довело Риносса до белого каления, хотя выплеснуть свой гнев на бойкую хозяйку он не спешил. И Эомеру не составило труда догадаться, что причиной тому было отнюдь не соблюдение манер. Пожалуй, это больше походило на признание, которое и сам маршал испытал, стоило этой женщине появиться в комнате. От неё исходила невероятная энергия, тёплая и честная, с которой не могли бы соперничать ни жёсткие приказы, ни командный голос, ни спесь, ни авторитеты. И это немое уважение говорило больше любых слов. И, хотя гномка едва доставала орку до локтя, а рядом с высокорослым по природе своей эльфом и вовсе казалась до нелепости маленькой, сердитое выражение круглого румяного лица в обрамлении буйных рыжих кудрей и воинственно поджатые губы уверили маршала: такой женщине лучше под руку не попадаться.
От размышлений маршала отвлёк резкий голос Сурура:
- Вот и я тебе говорю: полно свирепствовать, пора бы уже и честь знать, - орк многозначительно кивнул черноволосой головой.
- То-то же, Сурур. Этого упрямца в ступе не утолчёшь. Хоть лоб расшиби - не послушает, - досадливо откликнулась хозяйка, окидывая эльфа недовольным взглядом с ног до головы. - Лучше б с ротозеями своими строже был, иначе из-за столов волоком не вытащишь – таверна моя полна. Глядишь, и толку б больше было.
- Да тут и дивиться нечему: от твоих пирогов черничных, да похлебки мясной за уши не оттащишь, - хрипло хохотнул Сурур, обнажив острые клыки в столько же добродушной, сколько жутковатой улыбке. Теперь его грубо вытесанное, страшное лицо имело лукавое выражение.
- А ты, хитрец, не подмазывайся, я тебя и так уж избаловала. Того и гляди, кирасу подгонять придётся, - прежде грозное выражение светлых глаз хозяйки смягчилось, и теперь они светились плутовским блеском, словно перед ней стоял не устрашающего вида плечистый орк, а старый добрый приятель. Эомер никак не мог взять в толк, отчего гномке любезничать с орком, а тому спасать от верной гибели человека. Их народы враждовали с самого начала времён и по сей день, так как же могли в одночасье исчезнуть прошлые обиды и ненависть? Если бы ещё вчера кто-то сказал, что он, маршал Рохана, лично изрубивший десятки орков, будет обязан жизнью Суруру, он едва бы поверил. Эта мысль и теперь никак не укладывалась у него в голове.
Внезапно маршал почувствовал на себе обеспокоенный взгляд хозяйки:
- Святая воля Валар, сильно тебе досталось, голубчик, - подобрав полы длинной пышной юбки, гномка шустро протиснулась между своими странными собеседниками и в мгновение ока оказалась подле роханца.
На удивление крепко сжав его подбородок, женщина внимательно осмотрела его глаза и рот, коснулась лба, а затем ловко задрала его нательную рубаху, тщательно осматривая ушибы и кровоподтёки вопреки его хриплым протестам.
- Живого места на теле не сыскать, - хозяйка сочувственно качнула кудрявой головой, - свезло тебе, что Сурур вовремя подоспел, иначе нашли бы тебя бедолагу лишь с рассветом, - обернувшись, она снова обратилась к Риноссу, но в этот раз уже куда мягче. - А ты чего волком смотришь? Поди, и крошки-то во рту ещё не было.
-Негоже трапезничать, когда у нас работы невпроворот, - хмуро отозвался эльф, скрестив крепкие руки на груди, - да к тому же шатается по нашим краям невесть кто, - прибавив это, он смерил Эомера ледяным взглядом. - В такие времена и собственной тени стоит поостеречься, а за чужаками и вовсе приглядывать нужно.
- Нечего тут смотреть!- твёрдо заявила гномка, потрясая в воздухе кулаком. - Можешь и дальше себе яриться, да только чтоб носа сюда не казали, пока я парня на ноги не поставлю! А как оклемается, можете и лясы точить, хоть до следующей луны, - с этими словами она зашикала на мужчин и махнула руками, торопя их удалиться.
Уже стоя на пороге, Риносс холодно усмехнулся:
- Свезло же тебе с защитниками, маршал – без дозволения близко не подпустят, - в голосе его звенела сталь, и роханец невольно напрягся, - не знаю, чем ты заслужил благословление Валар, да только знай, что пока ты здесь, не вздохнуть тебе без моего ведома. А что до правды …так она от меня не укроется, уж поверь моему слову.
Этот комендант со столь неблагозвучным для эльфа именем вопреки бурям и ветрам не оставит его в покое, можно было не сомневаться. Мрачное, смурое лицо коменданта, насквозь пронизывающий взгляд, который будет впиваться в спину, стоит лишь оступиться, раздосадовали и немало встревожили Эомера. И всё же недоверие распалённого эльфа – не самое страшное, что могло случиться в этих чудных местах. К тому же, пока жутковатый Сурур держится его, рохиррима, стороны, можно было, по крайней мере, не опасаться за свою жизнь.
- Идём, пусть теперь Брайд им займётся, - гаркнул Сурур, хлопая эльфа по плечу и увлекая того за собой, прочь из душной комнаты.
Когда за мужчинами закрылась дверь, гномка уже вовсю хлопотала над роханцем: кожа у пострадавших ребер вздулась и посинела, многочисленные царапины и синяки избороздили тело Эомера так, что картина представлялась довольно жуткой. Но хозяйка и бровью не повела, будто ей не впервой было иметь дело с подобными ранами. Она ловко и сноровисто зачерпывала из маленького глиняного горшка странного вида бурую жижу, от которой по комнате разливался насыщенный запах трав, и осторожно наносила её на ушибы. Каждое прикосновение отзывалось мучительной болью, однако Эомер, как истинный воин, не издал ни звука - лишь кривился да морщился.
- Ишь как беснуется, стервец, - с улыбкой проговорила Брайд. Теперь лицо её было спокойным, взгляд мягким и лишь неукротимые кудри, перехваченные тонкими косами, напоминали о буйном нраве. Эомер мало смыслил в столь своеобразной женской красоте, но он точно уловил неуёмную жизненную силу и сердечное тепло, исходящее от гномки. Роханец не имел понятия, где находится место, куда его так бесцеремонно закинула Судьба, однако теперь оно уже не казалось ему таким неприветливым.
- Не этакого приема я ожидал от светлого создания, чьи добродетели с начала времён в песнях славили, - криво усмехнулся Эомер, силясь разговором отвлечься от боли. Он чувствовал себя разбитым, однако не мог позволить себе вновь провалиться в уютную темноту.
- Этот эльф глянет – лес увянет, - засмеялась Брайд, - да только ты не сердись на него больно. Он хоть и неприветлив, да мужик хороший. Трудно ему приходится: наверху неспокойно, и в Пропасти дел не счесть – кругом одни заботы, - она вздохнула.
Её слова вызвали очередную волну недоумения. Рохирриму казалось, что стоит с горем пополам свыкнуться с одной ошеломляющей мыслью, как появляется другая, ещё более нелепая.
- Обожди, хозяйка, о какой пропасти ты толкуешь?
Уловив настороженность в голосе Эомера, гномка ответила мягко, но уклончиво:
- Не гони лошадей, маршал, скоро сам во всём разберёшься. А пока полежи смирно: вот закончу с ранами да провожу тебя до таверны - тогда и поглядишь.
***
Прошло не меньше получаса, прежде чем Эомер, сытый и отдохнувший, попытался подняться с кровати, но даже это простое движение далось ему тяжело. Благодаря чудодейственным свойствам подозрительного вида мази, которой Брайд с тщательным бдением обработала каждый сантиметр его груди, боль притупилась, и всё же двигался роханец с большим трудом. Он неуклюже встал на ноги и едва снова не повалился на топчан, но вовремя ухватился за край низкого деревянного стола, тут же задребезжавшего стоящей на нём посудой.
- Куда торопишься? Али беда какая? Ишь взвился, как жеребец, а у самого рёбра-то едва слажены, – пожурила его Брайд, ловко собирая грязную посуду на поднос. - Ты мне тут не геройствуй, а гляди себе под ноги, да ступай не торопясь.
Маршал чуть улыбнулся: что за женщина! Этакую за пояс не заткнёшь, да не ослушаешься – дело говорит. Он стиснул руками столешницу и осторожно выпрямился, чувствуя, как грудь вновь полоснуло тупой болью.
По правде говоря, с того момента, как Эомер очнулся, у него не было возможности как следует оглядеться. Признаться, эта душная комната с невероятно низким потолком была последним местом, где роханец ожидал оказаться. Более того, ничего подобного ему не приходилось видеть в жизни. Маршал с удивлением рассматривал диковинные механизмы из дерева и металла, чертежи на пожелтевшем пергаменте, пузырьки и склянки причудливой формы, лежащие то тут, то там инструменты и разрозненные детали странных конструкций, назначение которых маршал не мог себе и представить. Судя по всему, это подобие мастерской. И пусть Эомер не был сведущ в ремёслах такого толка, догадаться не составило труда: ни один из его новых знакомых явно не подходил на роль хозяина чудного жилища.
- Ну, теперь идём, - бодро поторопила его хозяйка, - обопрись на меня, - она подставила Эомеру своё плечо, и прежде, чем тот успел ей возразить, добавила, - не забывай, что мы, гномы, выносливы и крепки: с нами и иному людскому богатырю не сравниться, так что не гнушайся.
Рохиррим нехотя подчинился и с помощью Брайд неуклюже побрёл к выходу. Когда хозяйка отворила дверь, роханец вдохнул влажную прохладу, которой обычно отдаёт в подвалах и погребах. И, по правде сказать, широкий пещерный проход, словно вытесанный в глубине огромной скалы, мало от них отличался. Тоннель был освещён светом редких масляных фонарей, там и сям покачивавшихся на торчащих из стен крюках, и имел несколько ответвлений.
Не успели они выйти на крыльцо, как откуда ни возьмись навстречу им бросился белобородый старик и обеспокоенно затараторил на резком, непонятном уху рохиррима языке, судя по всему, кхуздуле. В благоговейном страхе он схватил хозяйку за рукав и продолжал тревожно дребезжать, вытаращив на неё влажные глаза.
- Тревожиться не о чем, - мягко осадила старца Брайд, - всё невредимо до последней стекляшки.
Старичок часто заморгал, словно осмысливая сказанное, а затем вдруг расхохотался заразительным кряхтящим смехом и продолжил уже на всеобщем наречии:
-Ох, а я уж, было, грешным делом подумал: неужто драку затеяли? Командир-то наш так шумел, что и представить страшно, какой спор приключился.
Эомер усмехнулся собственным мыслям: похоже, что Сурур и Риносс не шибко заботились о хрупком душевном состоянии старца, когда затаскивали израненного чужака в первое встретившееся на пути жилище. Напугали почтенного гнома до полусмерти, он так и обмер в опасении за свои склянки да свитки. Что за чудной народ!
- Эх, да куда уж ему до этикетов да манер, - покачала головой Брайд, - ну да, хвала Эру, целы твои инструменты.
- Вот радость-то! - старик снова рассмеялся, ласково похлопав хозяйку по плечу жилистой рукой.
Маленький и на вид крепкий, он был невероятно стар даже для гнома и скорее походил на доброго волшебника. Крупный нос его был по-птичьи острым, влажные глаза теперь добродушно светились необыкновенной синевой. Он носил великолепные белоснежные усы и бороду, замысловато убранную мелкими косами и достающую ему до самого пояса. Старый гном был облачён в мантию, когда-то дорогую, но теперь изрядно поношенную, а на голове красовался синий куаф. Весь его облик вызывал необъяснимое доверие и симпатию, и Эомер, не противясь, поддался этому чувству.
Тут старец чудаковато всплеснул руками и засуетился у порога:
- Пойду пожалуй. Работы теперь накопилось тьма-тьмущая, - закряхтел он. – А ты, юноша, будь здоров!
И, бесхитростно улыбнувшись незваным гостям, почтенный гном скрылся за дверью, а Брайд и Эомер двинулись вглубь тоннеля. В редком свете настенных фонарей удавалось разглядеть лишь однообразный рельеф каменистых стен - ни засечек, ни указателей маршал, как ни старался, разглядеть не мог. Он не сомневался, что где-то неподалёку от гномьей мастерской есть выход наружу, однако в теперешнем его состоянии о побеге не стоило и думать. Даже будь он здоров, едва ли ему улыбнулась бы удача выбраться из бесконечной паутины пещерных переходов.
- Как же старик справляется совсем один вдали от поселения? – подал голос роханец, неуклюже ковыляя подле гномки.
- Он учёный муж и любит бывать один, - отозвалась Брайд, уверенно шагая в полумраке, - бывает, торчит там по нескольку дней, корпит над своими чертежами, света белого не видит. Но в город всегда возвращается.
Некоторое время они шли молча, слушая, как со сводов пещеры капает вода, глотая тяжкий от влаги воздух и практически вслепую двигаясь вперёд: фонари больше не встречались на пути.
- Вы, люди, совершенно беспомощны во тьме, среди камней и горных пород, - беззлобно заметила гномка, увлекая рохиррима по очередному переходу. Эомер не удивился тому, что она, в свою очередь, чувствует себя во мраке пещер, как рыба в воде. - Но тебе придётся привыкнуть.
Вдруг в глаза роханцу ударил дневной свет, нестерпимый после беспросветной темени тоннеля. Сквозь выступившие слёзы, Эомер всматривался в раскинувшуюся перед ним панораму города, подобного которому он никогда не встречал.
- Добро пожаловать в Лайнгарт, город свободных, - возвестила Брайд, подставляя лицо ветру.
Перед взором Эомера открылось зрелище, невероятное по своей величине и размаху: город, крепко вросший в древние горные пласты глубокого ущелья, на дне которого пенилась и шумела бурная горная река. Земля здесь была рассечена бездонным каньоном, то ли по прихоти Ауле, то ли вследствие какого-то страшного природного буйства стихии. Русло каньона было достаточно узким, пропасть была стиснута с обеих сторон неровными нагромождениями горных пород. Неровные ступени и причудливые арки, прихотливые очертания провалов и выступов, там красноватых, здесь бурых, песчано-желтых и почти лиловых. Валуны и глыбы, выступающие из сглаженных стен, покрытые наростами и налётом утёсы, причудливые пики скал, растущие из буйных тёмных вод, образовывали затейливые переходы, пещеры, подобия башен, мостов и арочных проходов, словно рука невиданного зодчего вытесывала необыкновенные каменные творения внутри твёрдых горных пород. И Эомеру с трудом верилось, что подобная яркая и величественная красота могла быть воздвигнута водой и ветрами из безжизненного, неподатливого камня. И, словно непререкаемое торжество живого над неживым, прямо со дна ущелья, из ревущей, недосягаемой тьмы вверх вздымались исполинские стройные сосны, простирающие узловатые, могучие ветви вширь, будто укрывая своей надежной тенью кипящую в глубинах пропасти жизнь. Жизнь… Она была здесь повсюду. Дикая, сюрреалистическая красота этого удивительного каньона несла множество следов разумной человеческой руки. Рельефные края ущелья были мастерски соединены многочисленными верёвочными лестницами и устойчивыми переправами, могучий монолит стен был изрыт углублениями, то хаотичными, словно муравейник, то радующими глаз симметрией линий, словно фасад небывалого дворца.
Это был город-крепость Лайнгарт, «Цитадель Свободных», как пояснила Эомеру гномка. Среди замысловатых хитросплетений где-то гладких, где-то бугристых откосов и порогов каньона очертания домов и зданий различить было непросто. Однако, приглядевшись, маршал увидел просторные нефы и террасы, узкие и широкие коридоры, пещерообразные помещения. На плоских вершинах скал, выступавших из глубины каньона, располагались широкие площадки напоминавшие роханцу плацы, там виднелись ровные ряды теплиц, тут вздымались блоки и зубчатые колеса каких-то не сразу узнаваемых Эомером сооружений. На обширной террасе, выдававшейся из монументального укоса скалы, шумела самая обыкновенная рыночная площадь, какие есть в любом селении Средиземья.
Город имел несколько ярусов, и по обеим сторонам ущелья уходил глубоко вниз. Эомер и Брайд стояли на нешироком уступе верхнего яруса, по краю обнесённом крепкой деревянной изгородью. Самый же низкий жилой порог едва не доставал до беспокойных речных вод.
- Пропасть…лучшего названия не придумать,– ошеломлённо выговорил маршал, не веря собственным глазам. - Как всё это возможно?
- Жизнь здесь на сказку не похожа, трудностей хватает, - невесело улыбнулась Брайд и указала коротким пальцем на что-то за его спиной. Эомер осторожно перегнулся через бортик и пригляделся: южная часть каньона представляла собой хаотичную осыпь валунов, среди которых виднелись остатки полуразрушенных жилищ. Судя по характерному шуму и суете, там велись восстановительные работы. – Год назад там произошёл обвал, большая часть строений разрушена подчистую, обломки унесены рекой. Мы многих тогда потеряли, - женщина замолчала, задумчиво вглядываясь в холодную темноту пропасти, - но это наш дом, и мы отстоим его, не сомневайся.
В её словах сквозила естественная, как воздух и сама жизнь, привязанность к этому месту, и Эомер невольно почувствовал болезненный укол воспоминаний, захлебнулся волной тоски по родному дому. Кто знает, как далеко он теперь от дорогих сердцу вольных степей, бескрайнего неба, знакомых холмов и любимых с детства кривых улиц. В свете последних событий Эомер отвлёкся от своих печалей, но они не покинули его, лишь на время дав отдых душе.
Брайд провела его по одному из шатких верёвочных мостов, служившему переправой на противоположную сторону ущелья. От безумной глубины пропасти, дна которой невозможно было различить, захватывало дух, и рохиррим, не знавший доселе страха высоты, старался не смотреть под ноги.
Восточное крыло, как называли жители один из краев каньона, было застроено жилыми домами, и в утренние часы здесь было шумно: все спешили переправиться через ущелье к своим ремесленным, мастерским и лавкам, которые располагались на западной стороне. Шумный, красочный, разношерстный поток местных жителей ошеломлял разнообразием рас, наций и культур. Многих из них Эомер встречал впервые, некоторых узнавал по рассказам боевых товарищей. Большая часть принадлежала людскому племени: истерлинги, высушенные жарким солнцем, высокорослые дунаданы, ярко одетые умбарцы. Однако были здесь и гномы, и даже эльфы. Эомер мог лишь догадываться, каково им живётся бок о бок друг с другом.
- Люди, гномы и орки живут по соседству – разве это возможно? Я охотнее поверю, что земля и небо поменялись местами, - усмехнулся рохиррим, хромая по извилистой улице, а про себя добавил, - хотя в этом ущелье Моргот разберёт, что происходит.
- В Средиземье идёт война, и одна из причин - борьба всех этих народов друг с другом, - продолжал Эомер, хотя и чувствовал, что его расспросы приходятся Брайд не по душе, - так отчего здесь они сумели забыть о своей древней вражде?
Гномка остановилась и подняла круглые светлые глаза на маршала, но к его удивлению, в её взгляде не было ни осуждения, ни злобы – лишь вера и знание, которые пока ещё были ему недоступны.
- Эту крепость построили в далекие времена воины Харада, отказавшиеся от кровопролитных и жестоких обычаев своего народа. И теперь все мы обрели здесь надёжный кров и убежище, - она говорила негромко, но для Эомера её слова были точно гром среди ясного неба, - подумай об этом, маршал. Нас мало, но мы сколочены крепче, чем доски в воротах твоего родного города. А потому мы счастливы здесь, в этом неприветливом с виду месте. Только поэтому. И коли ты решишь остаться здесь, будь готов многое изведать. А уж удивляться всему в Лайнгарте и вовсе устанешь.
Сказав это, она помогла ему подняться по каменистым ступеням очередного перехода.
Наконец, они остановились у широкого, влекущего глаз светлыми окнами трехэтажного фасада, вырубленного в глубине скалы. На потемневшей от дождей вывеске, висевшей над дверями, значилось: «Тёплый очаг».
- Ну, маршал, будь моим гостем, - добродушно улыбнулась Брайд, приглашая рохиррима внутрь.
Первый этаж был полностью заставлен крепкими дубовыми столами и широкими лавками, которые по вечерам наверняка полнились весёлыми гостями. Но сейчас трапеза была уже давно закончена, и огромная трапезная была тиха, в очаге лежал толстый пласт пепла, а откуда-то доносился звон посуды и голоса. Поднявшись вверх по лоснящейся от множества ног деревянной лестнице, хозяйка проводила Эомера до его комнаты и, взяв с него честное слово обратиться к ней в случае чего, удалилась. Комната была небольшая, но чистая, широкое окно выходило на внутренний двор. Еле волоча ноги, Эомер добрёл до широкой, ладной кровати. Лишь коснувшись головой подушки, маршал провалился в глубокий спокойный сон, так и не удосужившись снять сапоги.
***
Солнца не было весь день, и вечер уже заволакивал серое небо плотной беззвездной тьмой. Риносс шагал по мосту, покачивающемуся от резких порывов ветра. Он любил это знакомое, плавное покачивание, терпкий дух сосен, несомый ветром, отблески факела, теплыми волнами пробегающие по красноватому камню стен и уступов в бездонной глубине ущелья. В Лайнгарте работали истово, но лишь с рассвета и дотемна. Сейчас же, при свете свечей и нефтяных ламп, жители диковинного города собирались у домашних очагов или за гостеприимными столами трактира.
Комендант не любил проводить вечера в своем по-спартански непритязательном, одиноком жилище. У Брайд сейчас дым коромыслом, пахнет пирогами и тушеным мясом, и в иной день непременно заглянул бы Риносс на огонек. Но сегодня его ждали в другом доме.
Эльф пересек мост, спустился по грубо высеченным в скале ступеням и нырнул под причудливую арку, выеденную в камне неугомонными степными ветрами. В углублении скальной породы виднелась добротно сколоченная, массивная дверь. Заслоняя лицо от потрескивающих искр факела, Риносс постучал. Дверь распахнулась:
- Ну, наконец-то, Рин, дорогой! Заждались, поди и ужин простыл! – В низком, грудном голосе женщины звучала неподдельная радость. Она отступила назад, впуская гостя в низкую полутемную переднюю, откинула за спину жесткую черную косу, стыдливо сводя края блио на пышной груди.
- Спасибо, Бесси. Не серчай, замешкался. – Риносс вставил факел в подфакельник на стене и расстегнул кожаную перевязь. Лайнгартцы по неписанному закону никогда не входили в дом при оружии. Женщина в ответ мягко улыбнулась, в полутьме блеснули клыки.
- На тебя ли серчать! Проходи к огню, продрог небось! Сурур! Риносс пожаловал!
Эльф последовал за хозяйкой в тепло натопленную горницу. Там хлопотливо потрескивал грубо сложенный камин, на массивном столе стояла глиняная посуда, стены были вперемежку увешаны отполированными топорами самого устрашающего вида, арбалетами, вычищенными ремнями для упряжи и пестрыми шерстяными ковриками. Это варварское, и в то же время уютное убранство придавало комнате равно воинственный и забавный колорит.
Напротив входа виднелась вторая дверь, несуразно широкая, и из нее уже выходил, пятясь, Сурур, несущий два огромных жбана.
- Явился, не заплутал! – Добродушно загрохотал он, устраивая свою ношу посреди стола и хлопая эльфа по плечу, отчего тот пошатнулся. – Садись скорее, пиво поспело – сущий нектар, как раз выстыло!
Бесс уже хлопотала у очага, где булькал над огнем здоровенный котел. Первые полчаса разговор не клеился, понеже Риносс, оголодавший за день, воздавал должное жаркому и действительно превосходному пиву. Сурур, тоже времени не терявший, то подливал другу пива, то хмурился в свою кружку, словно ища на дне не идущие на ум слова. Бесс, сама всегда евшая мало, сноровисто подкладывала мужчинам то мяса, то овощей, а ее внимательные черные глаза задумчиво вглядывались то в омраченные заботой черты мужа, то в суровое эльфийское лицо.
Наконец, когда первый голод был утолен, Риносс откинулся на спинку скамьи:
- Благодарствуй, Бесси, ужин – объедение.
Женщина польщенно улыбнулась, и шутливо погрозила эльфу когтистым пальцем:
- Не лукавь, по части жаркого мне до умений Брайд все одно далеко. Ты погоди, сейчас варенье принесу да свежие лепешки – вот тут оценишь старушку-Бесс.
Риносс расхохотался. Он всегда отогревался душой в этом простом и полном семейного счастья месте. Но Сурур, дождавшись, пока жена скроется за дверью, вдруг опустил на стол кружку, словно стуком этим ставил точку в беспечной застольной беседе.
- Риносс, дружище, - орк нахмурился, и ровные ряды коротких шипов, расходящихся от бровей к углам высокого лба, отбросили на гротескные тени на помрачневшее лицо. – Ты мне толком скажи, не виляй. Чем тебе пришлый эдак не горазд? Чай не одного, да не двоих ты в наш добрый Лайнгарт принимал… - Сурур вскинул встревоженные глаза. – Али знаешь о нем что, чего мне не сказываешь? Погоди… Я что ль, простак, и правда лазутчика на родной порог притащил?
Эльф тоже отставил кружку и сжал могучее плечо друга:
- Ну, чего всполошился. Ничего я дурного о чужаке не знаю, да и надеюсь, что всуе окаянствую. А что привез ты раненного – добро. Ты, Сурур, таков, и другим быть не должен. Милосердие – нечастое блюдо в нынешних трапезных, увы. Вот и береги его в себе, пуще глаза береги. А интриги везде искать, в каждом гниль вынюхивать – то мое дело, мне его и оставь.
Сурур в сердцах грохнул ладонью о столешницу, отчего задребезжала посуда:
- Да для того ли ты в нашей Пропасти поселился, чтоб покою не знать! Где, как не здесь, роздых душе дать надобно! Охолонул бы, Риносс! Среди друзей живешь, не в волчьей стае, а все одно зверь лютый!..
- Будет! – в голосе коменданта громыхнул гнев, и Сурур устало уронил руки на стол. – Не в сказке живем, брат, - Риносс смягчился, видя обиду в ускользающем взгляде раскосых глаз. – Чист и покоен Лайнгарт, покуда не ведают о нас в остальных землях, и надобно уединение наше блюсти, как девица честь. Оттаял ты душой здесь, Сурур, а Средиземье-то не изменилось. Вспомни, что сделали с Бесс там, на большой земле. Здесь мы настоящие, и знаем друг друга по именам и нравам. Здесь твоя жена – любимая всеми Бесси, здесь все пьют твое пиво и заслушиваются твоими песнями. Кто вы там, наверху? Ненавидимые всеми и каждым орки, Мелькорово племя. А Годже? Здесь она бесшабашная девица со светлой головой и острым языком. А там – там ее ждет плаха, Сурур. Что пережила Брайд – о том не мне тебе сказывать…
Несколько секунд Риносс молчал, словно все сказанное всколыхнуло в нем улегшуюся было и уснувшую боль. Потом медленно отпил из кружки, отводя за спину буйную гриву светло-каштановых волос. Поднял на орка глаза и спокойно, непререкаемо добавил:
- Я груб и жесток, брат, я знаю. Но я люблю Лайнгарт. Мне дорог здесь каждый выступ и камень. Мне дорог здесь каждый гном, орк или человек. И если для того, чтоб защитить вас всех, я должен быть подозрительным и злобным мерзавцем – я буду им.
Они сидели в сгустившейся, тяжкой тишине, только потрескивал камин. И в этот момент открылась внутренняя дверь, и вошла Бесс с подносом, заставленным еще какой-то снедью.
- Добро вам яриться, ну будто мальчишки! – В низком голосе женщины позванивал смех. – Еще и половины не съели, а пива-то вылакали – Эру помилуй!
И Риносс снова почувствовал, как потеплело в выстывшей, было, комнате…
Глава 4. Изнанка вчерашнего дня.Вы слышали когда-нибудь солдафонские россказни о том, как спящий воин мгновенно просыпается, лишь уловив топот вражеских копыт? Не верьте, все это враки. Всего верней солдат вскакивает с тюфяка, учуяв запах еды. Вы бы поверили мне на слово, если б солнечным утром того дня украдкой заглянули в окно «Теплого очага», где Эомер, едва проснувшись, уже бодро ковылял вниз по лестнице, ведомый ароматом свежих лепешек. Ребра все так же нещадно болели, но нытье – удел слабаков, к коим никак не относился бывший маршал Рохана. Натянуть камзол оказалось непростой задачей, но Эомер призвал на помощь воинскую выносливость и красочную роханскую брань, а уж эти денщики его сроду не подводили.
Трапезная встретила маршала веселым треском огня в очаге, яркими солнечными бликами на чисто выскобленных столах и лучезарной улыбкой Брайд.
- Доброго утра, хозяюшка! – Сердечно поприветствовал гномку Эомер. Отчего-то сегодня мир казался иным. Дурного настроения не было и в помине, зато адски хотелось есть, а неведомый город за широкими окнами манил на поиски открытий.
- И тебя с новым днем, служивый! - Брайд шустро орудовала у очага угрожающего вида лопаткой. Выпрямилась, отводя с лица рыжие кудри. – Да на тебя, брат, и посмотреть отрадно! Бодр, и ликом свеж! Садись скорей, позавтракать дам! – и, хлопотливо шелестя юбками, гномка унеслась за стойку.
Эомер сел за стол, с любопытством глядя вслед хозяйке. Его поражало, как много кипучей энергии может скрываться в столь малорослом создании. Итак, сегодня пора начинать знакомство с этим занятным местом. Роханец перевел глаза на распахнутые ставни окна – сегодня в помине не было облаков, яркое солнце заливало горные уступы, зажигая сотни крошечных огоньков на отполированных ветром изломах.
Меж тем перед ним возникла стопка лепешек и горшочек с вареньем. Эомер себя упрашивать не заставил – стряпня Брайд угодила бы и большему привереде.
- Да ты, хозяюшка, кудесница! – искренне проговорил он, не отрываясь от еды. – У нас в Ристании тоже толк в кухарстве ведают, а все ж вкуснее лепешек не едал отроду. А варенье-то – я такого нигде не пробовал.
Брайд, с умилением поглядывающая на гостя, улыбнулась:
- И не попробуешь. Его Бесси варит, Сурурова жена. Сама ягоды собирает, один Эру знает, где она их отыскать умеет, на равнинах-то окромя перекати-поля один бурьян растет. У нас детвора к Бесс только и бегает полакомиться.
Эомер поднял голову:
- Сурур женат? А супружница-то… ну… тоже…
Видя замешательство роханца, Брайд залилась таким звонким хохотом, что маршал и сам улыбнулся, чувствуя, как невольно краснеет. Похоже, он сказал какую-то глупость…
- Да, Эомер, и Бесси орочьей крови. А ты думал, орки из чертополоха выводятся? Да ты не смущайся, вы там, на большой земле, одними баснями-то и живете, откуда тебе знать. Бесси у нас красавица, статная, коса с твое запястье. Что они с Суруром за пара – загляденье!
Брайд хлопнула пухлыми ладошками и снова отвернулась к очагу. А Эомер замолчал, снова охваченный странным чувством зазеркалья. Он должен, немедля должен выйти вновь в этот невероятный мир, где гномка называет орчиху красавицей… Эру помилуй…
***
Полчаса спустя, роханец распахнул дверь и вышел из таверны. Прохладный утренний ветерок, несущий далекий запах увядающих степных трав, пошевелил волосы, словно приглашая следовать за собой. И Эомер пошел вперед, бездумно, бесцельно, оглядываясь по сторонам, пытаясь вобрать каждую деталь, ничего не пропустить, и понимая, что ему и месяца не хватит, чтоб узнать этот сказочный край. Восточный укос провала ярко и тепло розовел в лучах восходящего солнца, длинные тени лежали под мостами, арками и уступами, словно небрежный художник оставил на холсте мазки кистью. Неохватные стволы сосен, вчера красные, сегодня казались золотыми, и снопы солнечных лучей пробивались сквозь густые кроны. Дальний конец ущелья уже пульсировал ровным рабочим гулом, откуда-то неслись звонкие детские голоса, где-то грохотал кузнечный молот, из бездны доносился быстрый говор реки.
Эомер шел и шел, то и дело встречая спешащих куда-то лайнгартцев. Одни заинтересованно оглядывались ему вслед, другие дружелюбно улыбались, третьи пытливо смотрели в глаза, но ни в ком маршал не заметил враждебности. Это и правда, был город свободных. Свободных от подозрений, страха, предрассудков.
Дойдя до висячего моста, роханец задумался. Замысловатое плетение могучих узловатых лоз неведомого растения плавно покачивалось на ветру. Эомер признавал лишь одно колебание – конский аллюр. Но, похоже, в этом месте придется привыкать к эдаким затеям. Оглядевшись, никто ли не глазеет на него с насмешкой, маршал взялся за поручень и ступил на мост. Тот ответил гадкой дрожью. Это внезапно обозлило Эомера, словно мост издевался над ним, а роханец, надо сказать, всегда принимал брошенный вызов. Вцепившись в поручни покрепче, он двинулся вперед, стараясь не смотреть вниз и тихо ругаясь. Он прошел уже треть моста, когда ритм покачивания изменился, и Эомер осторожно посмотрел вперед, приостанавливаясь – навстречу ему широко шагал Риносс. Маршал отчего-то сразу понял, что комендант направляется именно к нему, а вовсе не спешит по своим делам. Из чистого противоречия он не продолжил идти, а молча стоял, глядя на приближающегося эльфа. Тот стремительно несся по середине моста, даже не касаясь поручней. Развевались по ветру неприбранные волосы, там и сям небрежно перемеженные тонкими косами. Поблескивал на поясе широкий короткий клинок. Эомер невольно отметил, что одет комендант на людской манер, и женской заботы не ведает – коричневый камзол был основательно потерт, рубашка, хоть и чистая, измята, а высокие сапоги давно нуждались в щетке. Роханец едва не ухмыльнулся – если б не репейный нрав, Риносс был бы, пожалуй, свойским парнем, чтоб там ни говорили об изысканных эльфах.
Меж тем, комендант подошел ближе:
- Доброго утра, маршал. Как почивал?
В голосе эльфа сегодня не было враждебности, хотя и приветливым его Эомер бы не счел.
- Здравствуй, Риносс. Благодарствуй, отдохнул на славу.
- Добро. Не прогуляешься ли со мной? Потолковать надобно. – И комендант выжидательно глянул роханцу в глаза.
- Отчего ж, давай прогуляемся, зело мне любопытно ваш город поглядеть.
Риносс кивнул, но не тронулся вперед, а оперся о поручень, глядя вниз.
- Вот что, маршал. Может, чего и надобно сказать для почину, но ты солдат, и, думаю, долгие разглагольствования не пуще моего уважаешь. Нехорошо мы с тобой знакомство начали, чего греха таить. А потому хочу поговорить напрямик, по-мужски, чтоб лишних обид да прочего сору промеж нас не водилось. Я знаю, что я тебе не по душе, но ты сейчас просто послушай. Я всего-то один эльф со скверным характером. А в Лайнгарте народу много, и живут здесь честные и добрые люди, чистые и преданные женщины, крохотные ребятишки. Лайнгарт для них – единственный дом, другого у них нет. А потому, Эомер, - Риносс обернулся к маршалу, пристально и цепко заглядывая в глаза, - я хочу, чтоб ты поклялся мне честью роханского воина, что, уйдя отсюда, ты навсегда сохранишь тайну этого места.
Эомер помолчал, глядя в суровое лицо эльфа. Потом медленно проговорил:
- Ты меня отпускаешь?
Риносс сдвинул брови:
- Здесь не тюрьма, маршал. Только не здесь, запомни это. Отсюда еще никто не уходил, но не потому, что его не отпускали. Сюда никто не пришел от жажды перемены мест, никто не пойдет в Бурые Равнины ради забавы, не те это места. В эти гиблых краях ищут лишь одного – убежища, и лишь тогда, когда более нигде его не отыскать. А потому для всех, кто живет в Лайнгарте, Пропасть – единственное пристанище в Средиземье. Ты же попал сюда по пустой случайности. Тебе не нужен новый дом – он у тебя и так есть, и ты хочешь вернуться туда. А значит, даже пожелай я тебя остановить – ты постараешься покинуть Лайнгарт. Поклянись сохранить нашу тайну.
Эомер не ожидал этих слов, он приготовился к угрозам, и внезапная прямота эльфа обезоружила его.
- Я не уверен, что покину Пропасть, Риносс. Король выгнал меня из страны, меня там более не ждут. – Он сказал это неожиданно для себя. Почему-то хотелось разубедить сурового коменданта в своем стремлении немедленно покинуть место, где к нему были по-своему добры. Но эльф покачал головой:
- Короли не вечны, Эомер. Ристании же на твой век хватит. Я знаю, что ты рвешься на родину.
Эомер почувствовал, что начинает злиться. Что этот остроухий возомнил о себе? Знает он, видите ли…
- Да что ты можешь знать обо мне, эльф! – начал он не без запальчивости, - Ты знаешь меня без году один день. И уже судишь о моих желаниях, моих надеждах и слабостях. Как тебе вообще ведомо о том, что я испытал, когда покидал родной дворец, словно получивший расчет за пьянство лакеишка? Я, прослуживший королю всю жизнь, не имевший ни чаяний иных, ни стремлений, кроме службы Рохану? Вышвырнутый за порог всего-то по злобному шепотку отвратительного мерзавца, что жаждал удалить от короля верных людей? Что ты об этом знаешь?
- Я-то? – Риносс усмехнулся, и в золотисто-карих глазах проступило выражение сдерживаемой горечи. – Да почти что ничего. Откуда мне знать, каково быть изгоем… Мне, что более тысячи лет служил мечником в армии сиятельного короля Трандуила. Что прошел десятки войн, сражался у Одинокой горы, у Дол Гулдура, и еще в сотне иных мест, где по сей день от пролитой крови дурно растет трава… Так слушай, роханец. Однажды на поле боя, подбирая раненных, я наткнулся на орочьего подростка. Он был ранен в живот и ужасно страдал. Не знаю, отчего мне так больно было смотреть на его муки – вокруг царил сущий ад… Но не суть. Я подобрал его, принес в свой собственный дом и начал выхаживать. Он был юн, он бредил и звал мать. Я никогда не задумывался о том, что и орки имеют матерей, жен, детей. Я сидел у его постели четыре дня, и он встал на ноги. Он горячо благодарил меня, он плакал и клялся, что с этого дня не поднимет на эльфа оружия. Ночью того же дня он покинул мой дом и убил семью моего соседа, что был в ту ночь в дозоре. Всех… Жену, сына, дочь… Его поймали патрули всего в лиге от поселка. Утром его казнили. А меня объявили государственным изменником, ведь это я привел в поселок врага. Меня с позором изгнали из Лихолесья, и назад мне путь заказан.
Я был растоптан, я изнемогал от чувства вины, и изгнание принял, как справедливую кару. Я шел через лес, не глядя по сторонам и не снимая с плеча лук. Я хотел смерти. Но судьба хранит таких безумцев. Через неделю скитаний, я наткнулся в чаще на тяжелораненого орка. Я прежде ненавидел орков ровно настолько, насколько это пристало эльфийскому воину. Теперь же я ненавидел их со всей страстью однажды преданного доверия. Первым моим побуждением было его убить, но потом мне захотелось, чтоб тварь помучилась. Я напоил его водой и слегка подлечил. Аккурат настолько, чтоб остановилась кровь, и мерзавец был в сознании постоянно, непрерывно страдая от боли. Мы вместе поужинали, и мне было забавно глядеть, как он давится лембасом. Но гад не жаловался, и к полуночи мы легли спать. Я не стал караулить – мне было равно наплевать на обе наши жизни. На рассвете я проснулся… Орк был без сознания. Поперек моего живота лежало тело задушенной змеи, а орк сжимал змеиную шею. Она была толщиной с мой кулак, Эомер. Такую тварь непросто задушить руками. Но орк, невзирая на ранения и жар, отдал последние силы, чтоб спасти мою жизнь. Даже на суде короля я не испытывал такого жгучего стыда за себя, как в то утро. Так я познакомился с Суруром, и дальше мы пошли вместе. Этот орк был дезертиром из гарнизона Дол Гулдура. Две недели мы продирались сквозь Лихолесскую Пущу, просто идя, куда глаза глядят. Я не буду описывать тебе наш путь, он был нелегок. Мы были слишком разными, слишком предубежденными - я ненавидел орков, Сурур презирал эльфов. Мы много ссорились, несколько раз нешуточно дрались. Но мы все равно шли вместе. У самого Андуина мы подобрали орочью девицу, бежавшую из разрушенного Сауроновой армией селения в Мглистых горах. Так воины Владыки запасались продовольствием. Девушка была сильно избита, и подозреваю, что обесчещена. Мы оба пришлись ей не по нраву, она боялась есть с нами из одного котелка, взвивалась, как кошка, стоило протянуть к ней руку. Ее телесные раны скоро зажили, но душевные кровоточили еще много месяцев… В общем, так Сурур встретил свою судьбу. В Бурые Равнины мы забрели в поисках дичи. Сурур угодил в западню, такую хитрую, что мне оставалось диву даваться. Он сильно поранил бок о торчащий в дне ловушки кол, а вскоре пожаловали и егеря, с которыми я уже готов был сцепиться, когда они предложили нам еды и привели сюда. Вот так мы оказались в Лайнгарте…
Риносс замолк, глядя на провал, откуда доносился шум вод. Эомер тоже молчал, потрясенный этой историей. Вдруг комендант обернулся к собеседнику:
- Я рассказал тебе все это не для того, чтоб ты оценил мое красноречие или откровенность. Я хочу, чтоб ты понимал нас. Знал, откуда мы пришли. Почему живем здесь, почему так тщательно скрываемся. Эомер, моя история – одна из самых незамысловатых в Лайнгарте. Здесь есть многие, прошедшие куда более тернистый путь, изведавшие куда горшие потери. Не предавай этого народа, маршал. Каждого из нас уже и так однажды предали.
Эомер нахмурился. Он не был силен в речах, и сейчас мучительно искал нужные слова. Коротко и крепко коснувшись рукой груди, он произнес:
- Я клянусь, Риносс. Клянусь всем, что дорого мне, не обмануть доверия, оказанного мне здесь.
Эльф снова внимательно посмотрел в глаза маршалу, и вдруг его взгляд потеплел:
- Я верю тебе. – И Эомер сразу понял, что ему действительно поверили.
***
Этими простыми словами Риносс словно отомкнул некую запертую дверь. Эомер так и не смог объяснить себе, что изменилось в этот момент, но он вдруг перестал чувствовать себя столь непререкаемо чужим, каким был еще утром.
Следуя за Риноссом, он с опаской двинулся по мосту. Эльф обернулся, и Эомер уже готов был рыкнуть в ответ на насмешку, но тот лишь спокойно кивнул:
- К мостам привыкнешь, они как живые – у каждого свой нрав. Скоро будешь бегать не хуже нашего.
С облегчением ступив на твердую землю, маршал огляделся – в обе стороны убегала широкая дорога, ветвящаяся тропинками и лестницами разной степени крутизны и извилистости. Вдоль тропинок и ступеней были врыты прочные столбики с протянутыми меж них канатами. Эту часть пропасти полностью занимали мастерские и склады. Риносс не спеша повел роханца направо:
- Слушай, маршал, да вникай. Расскажу про наши обычаи и уклад, а уж с народом сам познакомишься, у нас новое лицо – завсегда диковина. Законы у нас простые. Но в прочих краях за всеми не углядишь, а потому и нарушают закон там часто. А нас здесь немногим более двух сотен душ, вместе с детворой, так что любой огрех за версту поневоле виден. Но ты дурного не подумай - никто не наушничает, соглядатаи тоже не в чести – только совесть тебе и страж.
Законов у нас всего три: равенство, сплоченность, труд. Под равенством разумею только расовую принадлежность. Ты, маршал, не ухмыляйся, не шутки шучу. Если ты Сурура сукиным сыном назовешь – это ваши с ним дела, никто лезть не станет. А вот если грязным орком – за это будут судить. Судят у нас по-простому, плетей всыплют за милую душу.
Эомер задумчиво нахмурился, переваривая чудной закон.
- Погоди, ну а если я тебя эльфом кликну? Чего обидного-то?
- Ничего, - терпеливо пояснил комендант, - я и есть эльф, расу никто не отменял. Эдак меня вовсе надобно казнить, потому как мое бессмертие суть расовый снобизм и оскорбляет прочих.
Эомер расхохотался, и губы Риносса тоже дрогнули улыбкой.
- Словом, - продолжил он, - дело не в том, что никто не смеет заикнуться о своем происхождении. Вовсе напротив – никто не хуже остальных, все равно заслуживают уважения, вне зависимости от роста, цвета кожи, формы ушей и густоты бороды. Поначалу трудно отбросить предрассудки. Но ты вскоре сам поймешь, как легко жить, в каждом видя зерно, а не оболочку. Далее – сплоченность. Это, пожалуй, еще важнее равенства. Твое ведь дело лишь не задевать ничьего расового достоинства, любить же орков, умбарцев или эльфов тебя заставить никто не в праве, да и не в силах. А вот стоять горой за каждого в Лайнгарте – это долг всех без исключения. Взаимовыручка, доверие, единство – ты еще увидишь, как мало знал об этих вещах. Трудно представить себе, какую огромную силу дают двум сотням людей эти ценности.
Труд… С этим все просто. Жизнь в пропасти сурова, и чтоб она была легче, надежней и приятней, все мы должны вкладывать в нее свою лепту. В Лайнгарте работают все. У кого есть ремесло – трудится по умению, у кого нет – выбирают занятие по душе и силе. Все мужчины, включая подростков, по очереди занимаются восстановлением разрушенной части города. Брайд тебе ее, верно, показывала вчера. Для этого каждый раз в несколько недель оставляет свое обычное занятие. Этим займешься и ты, Эомер. Ты молод и силен, твоя помощь может быть огромна.
Роханец кивнул:
- Справедливо. А как у вас с деньгами заведено? Я без гроша пожаловал, не век же мне у Брайд нахлебничать.
Риносс неопределенно приподнял бровь, на миг задумавшись.
- С деньгами у нас не все так просто, Эомер. Но ты со временем разберешься. Пока же не беспокойся об этом – все, кто работают на обвале, ходят столоваться к Брайд. Если нужна одежда или обувь – есть мастера, и они тебя обошьют без лишних вопросов.
- Эй, постой, за спасибо, что ль, штаны подарят? – Эомер не на шутку заинтересовался странными объяснениями коменданта.
- Будет нужда – сходишь к белошвейке, да обо всем и расспросишь, я в ее ремесло носа не сую, - неожиданно суховато отсек Риносс. – Всего одно я тебе за час всех обычаев не растолкую.
- Гляди, как чудно. – Роханец прикусил губу. Стоило ли задавать этот вопрос?... Но эльф же сам обещал растолковать, что к чему…
- Послушай, Риносс, а откуда вы сырье берете? Вон ежели есть белошвейка – так и ткань надобна, пуговицы, шнуры, еще всякой всячины, небось, целый воз. Не все ж вы на месте делаете.
Эльф усмехнулся. А потом неторопливо проговорил:
- Верно, всего на месте не спроворишь. Мы ведем торговлю с внешним миром. Как - это пока не твоя печаль. Ну а остальное мы добываем еще проще – грабим караваны, что проходят через наши земли.
Сказав это, Риносс пристально и с любопытством взглянул на собеседника, словно нетерпеливо ожидая реакции. Несколько секунд Эомер молчал, а потом вдруг хлопнул себя по лбу:
- Эру всемогущий! Так вот они кто, «призраки Бурых равнин»! Да о вас в Рохане легенды ходят, одна другой чуднее, а вон оно, оказывается, как на деле!
Комендант усмехнулся, пряча легкое замешательство:
- Призраки? Ты о чем толкуешь, маршал?
- Так торговцев-то хватает, кого на Равнинах обнесли! И наши, роханские, и гондорцы, и еще уйма негоциантов. Все бают в один голос – шли, на горизонте ни пылинки, и вдруг – как морок находит. То тьма накрывает, будто бесшумно вихрь налетел, то сон всех сморит, то еще какая напасть. А как очнутся все – лошади и ослы стоят без поклажи, а куда что исчезло, да кто вор – невдомек. Так тех татей и кличут в Средиземье «Призраки Бурых равнин». А это вы орудуете, ох и чудеса!
Риносс смотрел на Эомера, сдвинув брови. Он ожидал негодования, но никак не этого детского восторга от разгаданной загадки. А роханец продолжал ликовать:
- И ведь дураку понятно – недоброе место, объезжай. Так нет, чего только не пробуют, амулетами обвешиваются, гимны Валар распевают, и все равно едут, надеются, что пронесет. И правда, многим везет. А отчего так, Риносс? Почему одних пропускаете, а других грабите?
Эльф, уже неприкрыто улыбавшийся, пожал плечами:
- Так если всех грабить, скоро вправду перестанут ездить. Да и не все товары нам ко двору. К чему нам тут, например, харадские шелка или драгоценная древесина из Лихолесья? Для наших женщин мы ткани и купить можем, а двадцать возов парчи нам без надобности.
… За разговором, эльф и роханец не приметили, как лед окончательно раскололся. Они шли по каменистой тропе, и Эомер засыпал коменданта вопросами, все больше удивляясь… нет, не тому, как странно и эксцентрично живет затерянный город Лайнгарт. Скорее тому, как неожиданно просто и складно устроена здесь жизнь, как мало условностей обитает в свистящих ветром каменных лабиринтах.
Меж тем, гладкая дорога, светлыми изгибами ведшая наверх, углубилась под гранитный массив, причудливо нависавший над крутым склоном. Там и сям мощный монолит поддерживался столь же могучими столбами и колоннами – эти странные сооружения, выеденные в скалах вековыми ветрами, образовывали поразительную анфиладу гротов и галерей самых прихотливых форм. Здесь, в сухих и прохладных укрытиях помещались склады, в глубину скалы уходили ряды бочек, за ними виднелись груды мешков.
- Комендант, а отчего все на виду сложено? Ни дверей, ни запоров. Вы-то все, понятно, свои, но я, к примеру, у вас человек новый. А ну как польщусь на эвон тот бочонок? Там, не иначе, вино из самого Осгилиата, видал я такие.
Риносс пожал плечами:
- Попытай счастья. Да если тебя от наших сторожей Эру упасет – я тебе тот бочонок лично притащу в подарок, и еще окорок из своей кладовой добавлю.
Эомер, задетый тоном эльфа, собрался, было, заострить вопрос о складах, но Риносс в этот момент ускорил шаг, неожиданно широко и приветливо улыбнувшись.
- Здорово, Дангор. Экий у тебя красавец!
У отвесной стены сидел на земле длинноволосый субъект, а у ног его возился в пыли странно крупный, несусветно лохматый щенок.
- И тебе, Рин, не хворать, - хозяин щенка встал на ноги, протягивая Риноссу изящную кисть, уснащенную короткими когтями – это снова был орк. А комендант меж тем кивнул на роханца:
- Знакомься, Эомер, роханской крови воин. А это – Риносс обернулся к маршалу – Дангор, варгер наш.
- Добро познакомиться, - Эомер с внутренним содроганием пожал жилистую руку, столь же дружелюбно протянутую ему орком. – Не осерчай за скудоумие, варгер – сие кто будет?
Орк ухмыльнулся, обнажая ослепительной белизны зубы, совсем человеческие, если не считать четырех почти волчьей остроты клыков:
- Да чего ж мудреного. При конях – конюх. Ну а при варгах – варгер стало быть.
Осененный внезапной догадкой, Эомер потрясенно взглянул на щенка. Тот уселся, смешно расставив по-младенчески толстые передние лапки и склонив лопоухую голову. Не щенок… варжонок…
Риносс присел на корточки, ласково потрепал малыша по пушистому загривку. А Дангор улыбнулся с отеческой гордостью:
- Хорош? Громом назвал, аккурат в последнюю грозу родился. Бедняжка Шеба, мамаша его, чуть не до смерти перепугалась.
Эомер во все глаза смотрел на варжонка, старательно отгоняя нарисованный воображением образ перепуганной клыкастой бедняжки футов пяти в холке. Дангор что-то басовито ворковал, почесывая щенку за ушами. Поди ж ты… Эомер прежде не замечал, что орки такие разные. Сурур в плечах косая сажень, черноглаз, кряжист. А Дангор был высок и худощав, копна из множества тонких темных кос спадала почти до пояса, почти правильные черты лица освещали проницательные янтарно-желтые глаза, резко изломанные брови оканчивались двойными шипами, от висков к щекам тянулись цепочки тонких шрамов, походивших на чеканку. Вероятно, они были ритуального происхождения. Сторожа… Эомер вдруг с досадой почувствовал, как взмок затылок, а по спине пробежала мерзкая дрожь. Он с леденящей отчетливостью понял, что за неподкупные часовые караулят по ночам склады, и вина в тот же миг расхотелось.
Вероятно, еще немало удивительных открытий сулила маршалу прогулка с ершистым комендантом, но вдруг Риносс, за миг до этого что-то оживленно обсуждавший с варгером, резко обернулся, вглядываясь куда-то Эомеру за плечо, и не по-эльфийски виртуозно выругался. Роханец, не без внутреннего содрогания, тоже окинул пропасть быстрым взглядом, уже готовый увидеть за спиной очередную лайнгартскую чертовщину, вроде назгула в кружевной мантилье. Но все было спокойно, лишь в необъятной кроне вековой сосны, неспешно покачивавшей ветвями в полу фарлонге от края провала, мелькала быстрая фигура. Маршал пригляделся – по могучему суку с обезьяньей ловкостью карабкался человек… Эомер невольно затаил дыхание, наблюдая за стремительными движениями неизвестного ловкача, рискующего в любую секунду сорваться в тёмную глотку провала. Но тот, будто бесстрашный зверь, мчался меж зелёных сосновых лап вниз, к основанию исполинского дерева, перескакивал через кривые сучья, цепляясь за могучие ветви странного вида острыми крюками.
Эомер хотел было расспросить Риносса, который хмуро наблюдал за происходящим действом, о том, кто таков этот проворный удалец, как вдруг со стороны моста послышался знакомый зычный голос. И прежде, чем увидеть грозно развевающиеся кудри и бойкую коренастую фигуру, среди речного гула и шума городских улиц маршал явственно различил:
- Ух, бестия, неужто совсем ошалел! Сорвёшься – и поминай, как звали. Да и спрашивать-то с кого станут? С коменданта, что не углядел! – рыжеволосая гномка спешила вдоль помоста, примыкающего к рыночной площади, наперехват неизвестного умельца, – не вводи меня во грех и сей же час спускайся на землю, покуда я сама за тебя, строптивец, не взялась!
Но «строптивец», выбрав ветвь покрепче, обхватил её ногами и, дразнясь, свесился вниз головой перед самым носом разгневанной хозяйки. Краем глаза Эомер заметил, как Риносс, досадливо качнув головой, прикрыл глаза ладонью. Орк же едва заметно ухмыльнулся, возвращаясь к заскучавшему без внимания щенку.
- Ну, погоди у меня, чертяка! – задыхаясь то ли от бега, то ли от возмущения, голосила Брайд, с ужасом глядя, как опасно раскачивается над пропастью сосновая ветка, - вот заставлю котелки скрести да миски полоскать – так и пыл поубавится!
- Эх, тётушка, бабья это работа, чугуны-то чистить, - беззаботно хохоча, отозвался ловкач.
- Я тебе покажу «бабья работа», - погрозила женщина пухлым пальцем, - вон забудет «тетушка» тебе тот чугунок едой наполнить – враз присмиреешь, да к Риноссу на холостяцкие харчи захребетничать побежишь! Попадись только мне на глаза, неслух ты разэтакий! – и с этими словами гномка взмахнула юбками и яростно затопала обратно в сторону таверны.
Эомер с добродушной улыбкой следил, как удаляется приземистая фигура Брайд, а затем и вовсе исчезает в галдящей рыночной толчее. Он дивился её пылкой сердечности и участию в судьбе стольких жителей города и его гостей. Теперь маршалу с трудом верилось в те небылицы, которые рассказывали о суровости и жадности гномов, да о том, будто те рождаются из каменных глыб, не зная материнской любви. И как только сам он уверовал в эту околесицу!
- Экие у вас водятся удальцы, нечего сказать! – простодушно обратился роханец к эльфу, повинуясь порыву искреннего любопытства,- кто он таков?
- Причина моей ежедневной головной боли, - сухо отозвался комендант, раздражённо постукивая пальцами по деревянному поручню страхующей ограды. Его слова лишь разожгли и без того возросший интерес Эомера: ему хотелось взглянуть на того, кто осмеливается досаждать грозному эльфу.
Тем временем, незнакомый маршалу лайнгартец уже соскочил на шаткий мост и спешил к ним вдоль террасы, пока не приблизился настолько, что впору было как следует его разглядеть. Тут уж Эомер дался диву: ему навстречу шагал юноша лет семнадцати, стройный и, как довелось убедиться, необычайно ловкий. Его тёмные глаза сверкали задором, в нахальной улыбке читалась неприкрытая дерзость, а вздёрнутый подбородок говорил о неукрощённой спеси. Однако Эомеру, несведущему в искусстве чтения людских душ, виделся лишь пыл и азарт, понятные каждому, кто хоть раз рисковал своей шкурой. Во внешности этого юноши было нечто дикое и таинственное: тёмные, раскосые глаза, узкое, смуглое лицо, сильное тело. В длинные чёрные волосы вплетены цветные нити и перья, виски выбриты, под глазами и на скулах обрядовые знаки и отметины. Рохиррим обнаружил, что и одет юноша на чудной манер: лёгкая расшитая безрукавка, шаровары, да матерчатые сапоги. За спиной у незнакомца торчали рукояти двойного орудия, которое Эомер издали принял за крюки, да заплечная сумка, до отказа набитая каким-то добром. Сам собой напрашивался вывод о том, что мальчишка наверняка принадлежит одному из кочевых племён, коих в Средиземье водилось немало. Однако маршал не улавливал никакого сходства с теми традиционными знаками, что ему доводилось видеть у соседствующих дунландцев, харадцев или других кочевых народов.
- Эй, Рин! – крикнул юноша ещё издали.
По наблюдениям маршала, Риносс не терпел бездумного панибратства, и потому фамильярность, с которой совсем ещё зелёный юнец обратился к строгому коменданту, вынудила Эомера закашляться, в попытке подавить неуместный смешок. На точёном лице эльфа не дрогнула ни одна мышца, однако холодный предупреждающий взгляд, которым он встретил сорванца, о соблюдении приличий сказал краше любых слов.
- Прошу прощения, командир, - приутих юноша, - посмотри лучше, что за жар-птицу мы изловили у Лихолесского тракта! – он скинул сумку к ногам коменданта. Ударившись оземь, она раскрылась, явив глазам несколько дорогих на вид звериных шкур, - да за такой товар можно выручить славные деньги, к бабке не ходи!
Горящие глаза парня ни на миг не отрывались от Риносса, точно ни стоящий в стороне орк, ни пришлый из чужих краёв своим присутствием ни капли его не заботили.
- Мне казалось, я ясно выразился, когда предупреждал тебя не использовать прямой ход, - проговорил эльф ледяным тоном, однако за стеной неуязвимости и терпения можно было различить ноту раздражения.
- Да там за лигу ни души, ни зверя…
- Да ты шутки шутить вздумал?! И слышать ничего не желаю, - воскликнул Риносс, жестом пресекая всякую попытку возразить, - нельзя здесь каждому думать лишь за себя, да очертя голову бросаться в омут! Ты должен знать это лучше других, коли мнишь себя воином.
- Но я…
- Хальбьёрг! – эльф исподлобья полоснул парня бритвенно-острым взглядом, словно пытаясь донести до него некую мысль, не укладывающуюся в слова, - пока ты сам не можешь держать ответ за себя, я не вправе доверить тебе благополучие других.
И эльф больше не прибавил ни слова, устало поведя плечами. Лицо юноши, застывшего перед ним в напряжении, пылало негодованием и обидой. Это всколыхнуло в душе Эомера смутно знакомые воспоминания и чувство несправедливости. Он не забыл, как бунтовала, бывало, его душа, когда король пенял на Тэодреда за промахи в задачах, для него ещё непосильных, но необходимых ему, как наследнику трона. И теперь рохиррима в одночасье захлестнула волна сочувствия и праведного возмущения.
- Он ведь ещё мальчишка совсем, так чего ж ты от него требуешь! – встрял Эомер, выступая вперёд, - неужто вы таких юнцов на большую землю с поручениями отправляете? Мало у вас опытных служивых?
На мгновение в воздухе повисла тишина, оттеняемая лишь отдалённым шумом мастерских. Медленно повернув голову в его сторону, Хальбьёрг впервые удостоил Эомера взглядом, да таким, что впору было рубахе задымиться.
- Не тот ли ты знаменитый маршал, который с раненым, издыхающим варгом не сладил? – ехидно вопросил он, а роханец, застигнутый врасплох, так и замер, – уж я-то думал, ты совсем старик, раз Сурур тебя вчерашнего дня на хребте приволок, - ещё тише добавил юноша, и недобрая усмешка скользнула по красивому лицу.
Когда весь ядовитый смысл его слов дошёл до сознания ошеломлённого рохиррима, он не сумел совладать с собой.
- Ах ты!.. – Эомер дёрнулся, чтобы выучить наглеца кое-каким манерам, да только Риносс уже оказался между ними. Маршал почувствовал, как худощавые, но цепкие лапы орка сомкнулись на плечах, лишая возможности вырваться, и забился ещё сильнее.
- Довольно! – рявкнул комендант, широко расставив руки, - Бьёрг, - он кивнул на мальчишку, - дозорным на восточные укрепления. Добычу отнесёшь, куда следует, а после – на пост… Ну! Рысью-рысью!.. А увижу на дереве – по валуну на каждую ногу до конца недели.
Напоследок угрожающе сверкнув глазами, юноша закинул на плечо сумку и был таков. Как только он скрылся из виду, Дангор поспешил освободить взбешённого роханца от железной хватки.
- Не держи на него обиды, маршал. Ремесло у него нелёгкое, да амбиции не по чину, вот и не знает покоя его душа мятежная, - нахмурившись произнёс Риносс.
- Кто ж таков как бишь его, Халь…? – буркнул роханец, встряхивая головой, словно пытаясь избавиться от переполнившего его гнева. Рёбра, начавшие было заживать, снова дали о себе знать удушливой волной боли.
- Мы его Бьёргом кличем. Добытчик он, - негромко отозвался Дангор.
- Навроде вора, что караваны обчищает? – фыркнул Эомер.
- Не совсем. Он один из немногих, кто знает близлежащие к равнине леса и умеет выслеживать обитающее там зверьё, - пояснил Риносс, - в Лихолесской Пуще каких только тварей не сыскать, да ты, верно, и сам слыхал, - продолжал он, - так за их шкуры мы немало выручаем, а когти да клыки годны на орудия.
- Скажи, какой умелец, - проворчал Эомер, - коль так, и мне дай дело! Негоже роханскому воину на перине отлёживаться, покуда его слабаком кличут!
- Полно тебе, маршал, - Риносс примирительно хлопнул роханца по плечу. – Идём. Я покажу тебе дорогу к разрушенному краю: осмотришься да, глядишь, и работёнку по душе найдёшь.
С этими словами комендант махнул на прощание Дангору рукой и повёл Эомера за собой через полупещерные переходы и мосты к южной части ущелья.
Глава 5. Чем дышат камни?Разрушенный край пропасти напоминал муравейник, разоренный дождем. Исковерканные стихией выступы и провалы, выкрошенные ребра и углы каменных изломов, темные очертания полуосыпавшихся окон и дверных проемов, бывших некогда жилищами, а ныне глядящие слепыми глазами из монолитных стен – все это могло бы производить зловещее впечатление. Но место недавней катастрофы кипело жизнью и ровным гулом слаженной работы, а потому вызывало скорей любопытство, чем содрогание.
Вверх и вниз, под неумолчный скрип блоков, ползали объемистые корзины со щебнем и извлечёнными обломками, густые паутины веревок опутывали хитроумные конструкции, споро выволакивающие из черной глубины провалов булыжники, расщепленные балки и прочий мусор. На грубо сколоченных лесах, возвышавшихся у стен, виднелись многочисленные фигуры рабочих – долговязые, коренастые, низкорослые, то живописно наряженные в невообразимые цветные одеяния, то щеголяющие драной туникой, то вовсе лоснящиеся обнаженными спинами.
Грозно рокотала река, переворачивая крупные камни. Разноязыкие указания, брань и громкий хохот сливались с грохотом кирок. Кто-то распевал песню на незнакомом Эомеру наречии, то и дело перемежая строфы кряхтением – видимо, певец поднимал нечто громоздкое.
Покуда маршал вертел головой, Риносс незаметно исчез, вскоре появившись в обществе медведеподобного мужчины. Исполин широко шагал рядом с комендантом, силясь отряхнуть рубаху, но лишь взметая все более густые облака пыли, отчего эльф громко чихал, брезгливо разгоняя пыль руками. Гигант же, не проявляя ни малейших признаков неудобства, приблизился к роханцу:
- Здорово, Эомер-кавалерист. Будем знакомы, меня Петер кличут, каменотес местный.
Крупная рука маршала утонула в костоломном рукопожатии Петера, будто девичья ладошка, и Эомер незамедлительно проникся к каменотесу симпатией. Гигант взирал на мир ярко-голубыми, добродушными глазами, лица было не различить под густым слоем пыли, лишь пышная седая грива и дремучая борода обрамляли этот лучезарно-приветный взгляд.
- Риносс говорит, ты подсобить согласен. Добро. – Петер оглядел Эомера, сдвинув кустистые брови, и добавил, - только сейчас ты не работник, я слыхал. Ну, то не беда, в Лайнгарт мало кто целым является. Ты б на Сурура посмотрел… Покамест оглядись, я тебе покажу, над чем сейчас трудимся, а ты уж сам реши, к чему душа лежит. Парень ты крепкий, я погляжу, тебе здесь рады будут.
Каменотес хлопнул роханца по плечу и обернулся к эльфу:
- Ты того, командир, шагай со спокойной душой. Я уж новичка надоумлю. Сам-то не запамятовал? С новой луны твоя смена. Помашешь киркой – глядишь, и веселей смотреть станешь. Шагай, не тревожься!
- Не запамятовал, кто ж даст увильнуть, – ухмыльнулся эльф, пожал руку Петеру, ободряюще кивнул маршалу и двинулся к мосту.
… За два часа, проведенных в разрушенном крыле, у Эомера отчаянно разболелась голова, а желудок свело свирепым голодом. Грохот, пыль и постоянная, ежесекундная готовность отскочить от падающего камня или увернуться от снующих вверх-вниз грузов утомили маршала. Впервые в жизни он, человек совсем не изнеженный, подумал, что жизнь работяги куда солоней солдатской доли. Все, кто встречался им по пути, трудились с остервенелым усердием, не разбирая взрослых мужчин с необъятными плечами, худощавых, нескладных юнцов и уже густо посеребренных годами ветеранов. Петер был немногословен. Он вел Эомера по пещерам и откосам, коротко описывая, что находилось в этих местах прежде, и каков был урон. Лайнгартцы не теряли времени зря – многие гроты были расчищены, подпорки все еще крепко пахли свежеотесанным деревом, прочные ступени вели от яруса к ярусу.
Эомер не сразу понял, отчего ему неприятна эта, к слову сказать, прелюбопытная прогулка. Отчего какое-то тошное чувство ворочается колючим комком внутри, и ему неловко смотреть в глаза лайнгартцам, которым Петер поминутно его представлял. Конечно, Эомер не запомнил имен. Все они, хоть и звались по-разному, были одинаковы в эти минуты - покрытые липкой грязью, тяжко переводящие дыхание, но приветливо кивающие ему, чисто одетому и праздным гостем шагающему рядом с каменотесом.
Эомеру было стыдно. Жгуче, отчаянно стыдно за свежую рубаху, чистые ладони и сухой лоб. Он не привык бродить барином среди измотанных людей. Он должен скорее приступить к работе, стать одним из них, неутомимым, несгибаемым. В этот момент он воочию осознал, что означали слова Риносса: «равенство, сплоченность, труд». Чертовски верно, комендант. Пока он на своей шкуре не ощутит эту сплоченность, этот адский труд, он не сможет быть равным им, неустанно борющимся за жизнь и свободу в этом странном уголке Средиземья…
- Эй, приятель! – Зычный голос Петера вырвал маршала из размышлений. - Притомился, поди. Ты уж не серчай на старика. Я-то здесь будто дома, вот и затаскал тебя по углам да коридорам.
Гигант вдруг остановился, вглядываясь в побледневшее лицо роханца:
- Эге, да тебе, брат, на воздух надо. Эвон как с лица слинял. Но-но, не сверкай глазами, слабаком тебя кликать никто не думал, - правильно истолковал Петер яростный взгляд роханца, - ребра всмятку – то вам не мозоль в сапоге. Давай, парень, пора и честь знать. Скоро оклемаешься – и добро пожаловать.
Выйдя из лабиринта развалин на вольный свет, Эомер перевел дух. Разум настойчиво твердил, что Петер прав, и нужно возвращаться в трактир. Но в душе сидела отлично знакомая Эомеру заноза ослиного упрямства, что не позволяла ему потерять лицо, позорно отступив при первых признаках недомогания.
- Дозволь я еще здесь побуду, Петер, - роханец машинально потер нывшие ребра, но тут же отдернул руку, - покуда толку от меня мало – хоть огляжусь, чтоб не дурнем явиться, а сразу к работе приступить.
Каменотес одобрительно кивнул:
- Дельный ты малый. Ну да Риносс сразу сказал, что ты не робкого десятка, а он, хоть нравом крут, а в душу зреть умеет. Что ж, осмотрись, только осторожен будь, сам видишь, какая тут карусель. Я побёг, здесь всем Гунд-гном заправляет, надобно с ним потолковать. Бывай, Эомер, выздоравливай.
И с этими словами, Петер стиснул роханцу руку на прощание и устремился куда-то в пыльный вертеп, откуда несся гул и скрип блоков.
Оставшись один, Эомер отошел к реке и тяжело опустился на камни – усталость пудовыми гирями придавливала к земле, голова слегка кружилась от голода. Нужно было возвращаться в «Теплый очаг», но встать не было сил. Выбранившись сквозь зубы, Эомер оперся рукой о валуны и перегнулся через каменную кромку к воде – несколько глотков должны были хоть немного вернуть силы. Но ладонь неловко скользнула в воздухе, лишь замочив кончики пальцев.
- Вот незадача, - пробормотал Эомер, склоняясь ниже и стараясь уцепиться за камни мысками сапог. Вот уже совсем близко хлопотливый плеск быстрых струй… Маршал размашисто зачерпнул ладонью ледяную воду, и в этот миг круглый валун выскользнул из-под сапога, Эомер потерял равновесие и упал в холодные свинцовые волны.
Ледяная вода мгновенно захлестнула маршала с головой, сбив дыхание и сжав грудь студеными тисками. Но Эомер, не замечая ослепляющей боли в ребрах, взмахнул руками, вырываясь на поверхность, и тут же обломок бревна жестко и больно ткнул роханца в плечо. Эомер отчаянно заработал руками, силясь достичь издевательски-близкого берега, но могучий порожистый поток нес его за собой, среди кусков дерева, обрывков канатов и волочащихся по стремнинам булыжников. Ну же, берег был в двух взмахах рук… От холода немели мышцы, Эомер едва почувствовал, как колено прошлось по каменному порогу, сдирая сукно штанины вместе с кожей. Маршал обозлился – он сроду не выглядел эдаким олухом – тонуть в речонке, где можно задеть ногой дно. Он удвоил усилия, рассекая ледяную воду мощными движениями рук, вот уже вплотную… Эомер выбросил вперед руку, но ногти скользнули по граниту, еще раз!.. и снова скользкий берег ушел из-под рук…
- Мелькорова плешь!!! – в бешенстве зарычал маршал, и вдруг ощутил, как его схватили за ворот камзола, а звонкий мальчишеский голос произнес сверху:
- Полно, чужеземец, меня не так пышно кличут. Давай руку скорей, долго не удержу.
Роханец машинально ухватился за протянутую ладонь, по-юношески узкую и неожиданно сильную. Второй рукой охватил угловатый камень и вскарабкался на берег, едва переставляя потерявшие чувствительность ноги. Оказавшись на суше, маршал осел наземь. Его сотрясала крупная дрожь, в голове мутилось, а ободранное колено пронизала такая боль, что впору было взвыть. Не беда… Маршал стиснул зубы, унимая дрожь. Могло кончиться и хуже. Пара пыльных сапог, оказавшихся в поле зрения, напомнила Эомеру о нежданной подмоге.
- Благодарствуй, парень, - выдохнул он, встряхивая мокрыми волосами.
- Не стоит, - послышалось в ответ, - сама в свое время чуть не утопла.
Эти слова заставили Эомера разогнуть ноющую шею и в замешательстве посмотреть вверх. Перед ним стояла девица не более чем двадцати лет, облаченная в мужские порты, бордовую рубашку и видавший виды кожаный камзол. Тонкую талию охватывал яркий кушак, а длинные рыжевато-каштановые волосы венчала весьма поношенная и безупречно вычищенная шляпа-треуголка.
- О, - пробормотал Эомер, - простите, сударыня.
Девица в ответ широко и белозубо ухмыльнулась:
- Экий вы непоследовательный, с у д а р ь, - подчеркнула она, впрочем, без издевки, - то «мелькорова плешь», то «сударыня». Не нужно церемоний, лучше скажите, доберетесь ли вы самолично до «Теплого очага».
Эомер почувствовал вновь закипающее раздражение.
- Вы, любезная, меня зря за убогого держите. В реке и правда, кулем барахтался, и за помощь вельми признателен. Но уж до Брайд доковыляю, не извольте сомневаться.
Девица в диковинной шляпе кивнула, нимало не смущаясь:
- Вот и добро. Да только сначала пожалуйте за мной, нога у вас больно плоха с виду.
Девица протянула Эомеру загорелую руку, у манжеты рубашки звякнули несколько варварского вида браслетов. Маршал не принял руки, лишь сверкнул глазами и неуклюже поднялся на дрожащие ноги. Девица лишь пожала плечами. Развернувшись, она зашагала к ближайшему гроту, словно не имея и тени сомнения, что Эомер пойдет за ней. Маршал чертыхнулся, но последовал за девицей, собираясь немедленно сообщить ей, сколь неуместна ее бесцеремонность. Однако, переступив порог грота, Эомер замер в немом блаженстве: в гроте полыхал кузнечный горн, источая упоительный сухой жар. Девица уже торопливо сбрасывала с колченогого табурета какую-то ветошь.
- Вот, чужеземец, сядь да обсохни, после нашей реки не след в мокром платье разгуливать – уже к вечеру лихорадка свалит.
Пододвинув табурет Эомеру, девушка строго посмотрела ему в лицо пронзительно-зелеными глазами:
- Ну, не робей. И за срам свое купание не почитай – река здесь лютая, не одного прибрала. Я слышала, ты роханский кавалерист? Вчера у Брайд комендант обмолвился.
Говоря это, девица позвякивала чем-то у широченного стола, заваленного инструментом. Обернувшись, протянула маршалу глиняную кружку:
- Вот, хлебни. Сурурова работа, разом стужу из крови выгоняет. Меня Годже звать.
С этими словами она опустилась на одно колено, без малейшего смущения охватила голень Эомера руками и бережно согнула раненую ногу.
Роханец отпил обжигающий самогон, и по венам разлилось тепло.
- Рад познакомиться, - неловко улыбнулся он, морщась от боли, - а я Эомером зовусь. Ты уж прости за неучтивость, это я опосля купания манеры порастерял, не такой уж я увалень.
В ответ Годже залилась смехом:
- Ох, не тревожься, Эомер! Слышал бы ты, на каком я наречии голосила, когда меня из этой же реки вытаскивали! Даже Бьерг прибежал послушать, а он-то у нас почище Риносса с Суруром вместе сквернословит. Цела твоя нога, кавалерист, сейчас кровь остановим – и к вечеру забудешь.
Эомер тоже расхохотался. Ему не доводилось прежде видеть таких девушек: то, что он привык почитать неотесанностью и неженственностью, в Годже поразительным образом принимало облик искренности и обаяния. С неожиданной болезненной нежностью вспомнилась сестра. Статная и возвышенно-красивая Эовин была не чета этой бесшабашной девице, но Эомер ощутил в Годже какую-то знакомую, свойственную сестре струну. Вот и сейчас ему было покойно и легко в ее обществе, несмотря на во всех отношениях щекотливую ситуацию. Что девушка делает здесь, на восстановительных работах? Эомер не видел в пещерах ни одной женщины, а пыль на сапогах и камзоле Годже, несомненно, оттуда. Пришла навестить кого? Брата? Отца? Но расспрашивать было неловко, и маршал лишь молча смотрел, как девица сноровисто накладывает повязку на его колено, еле слышно что-то бормоча. Допив самогон, Эомер встал, отряхивая высохшую одежду.
- Пойду я восвояси, покуда еще чего не вычудил, - он поклонился девушке. – Благодарю сердечно за заботу, Годже.
- До встречи, Эомер, мое почтение Брайд, - девица зачем-то сняла треуголку, заботливо провела по ней рукавом и нахлобучила снова. – Бывай.
С этими словами, Годже унеслась к строительным лесам, а маршал неспешно двинулся к трактиру…
Обратный путь показался Эомеру вдвое длиннее: в шумном хаосе и суетливой толчее, где, казалось, Моргот ногу сломит, он едва сумел найти выход к складскому хранилищу, где только нынче утром беседовал с комендантом. Порядком уставший и страшно голодный, маршал заковылял к ближайшей переправе, бормоча под нос какие-то проклятия. В непроглядной пыли развала он и не заметил, что день уже полностью вступил в свои права, и солнце щедро зазолотило причудливые изгибы домов и сооружений, оживило извилистые улицы и добавило цвета прежде бурым и серым, а теперь рыжим и красноватым уступам и порогам каньона. Вскоре Эомер приметил сверкающий на солнце флюгер, а затем знакомые грубоватые очертания таверны, и невольно залюбовался причудливыми изгибами лестниц, бликами света в широких окнах и бугристым узором стен, оплетённых зелёным плющом. Нырнув в одну из каменных арок под сводами трактира, он оказался в небольшом внутреннем дворе. К его удивлению, тот был надёжно укрыт тенью невысоких, прежде невиданных Эомером деревьев, которые были рассажены в больших кадках. Здесь же стояли бочки, полные дождевой воды, и несколько низких скамеек. Слева нашёлся вход в кладовую, а дверь по соседству вела в трапезную. Здесь царила тишина, и маршал впервые заметил, как просторен был зал. Он был разделён массивными арочными пролётами, под низкими потолками висели грубого вида металлические прутья, на которых застыли потухшие свечи, дощатый пол был исчерчен полосами света, лившегося из распахнутых окон. Неровный рельеф стен был скрыт под ворсом звериных шкур и расшитых полотнищ, напоминавших гобелены в Золотом Дворце. Рохиррим не спеша пересёк зал, высматривая Брайд среди столов и укрытых плетёными коврами лавок, но нигде её не обнаружил. Он с досадой подумал о том, что всё добропорядочные горожане трудятся в городе: кто-то работает среди пыльных развалов обрушенного крыла крепости, другие охотятся на большой земле или корпят в своих ремесленных, и только он, бравый воин и крепкий муж, праздно проводит время в таверне. Кроме того, проклятое колено не давало ему покоя, напоминая о себе жгучей болью с каждым проделанным шагом, что делало его абсолютно бесполезным. Бесполезным…никчёмным, неспособным отплатить добром за радушие и заботу, оказанную ему здесь. Маршал снова ощутил отвращение к себе, расползающееся внутри мерзким пятном. Потому он поклялся, что завтра же утром возьмёт первую попавшуюся лопату и вернётся к развалу, даже если это будет означать, что он там же сляжет. Кивнув собственным мыслям, Эомер остервенело заковылял к дальней двери, из которой доносилась возня, грохот посуды и дивный аромат свежего хлеба.
Неловко замявшись, он стукнул костяшками пальцев в дверь и тут же отворил её. Внутри всё кипело, мельтешило и роилось, точно в муравейнике. В тесноте кухни шустро орудовали маленькие поварята, на каждом из них был длинный домотканый передник и большой колпак. Они проворно месили тесто в больших мисках, наполняли чугунки овощами, караулили румянящиеся в большой печи ржаные плетёнки и, затаив дыхание, помешивали кипящий и пыхтящий над широким очагом котёл. Здесь буквально негде было развернуться: повсюду были расставлены доверху наполненные мешки с зерном, пивные и винные бочонки, полки ломились от немыслимого количества посуды, на стенах висели высушенные травы и устрашающего вида приспособления, среди которых Эомер узнал лишь увесистую кочергу. Немудрено, что внимание на незваного гостя обратили лишь тогда, когда он едва не повалил высокое нагромождение каких-то кадок и корзин у самого порога. В тот же миг к нему обратилось пять пар больших любопытных глаз, и маршал понял, что каждый его волосок и каждая складка на рубахе внимательно и недоверчиво изучается.
- Здравствуйте, ребятишки, а далеко ли хозяйка ушла?- приветливо прогремел Эомер, обводя добродушным взглядом замолкшую детвору. После секундного колебания и перешёптывания, кто-то неуверенно отозвался:
- А её нет. Может, в кладовую пошла, а может и еще куда.
Эомер почесал в затылке: придётся дожидаться, пока не вернётся Брайд – уж больно голоден. Он замешкался на пороге и в нерешительности снова оглядел кухню, точно надеясь приметить рыжеволосую шевелюру гномки из-за груды чистых полотенец или свободное местечко, чтобы присесть. Между тем, дети столпились в кучку и принялись шумно перешёптываться, то и дело оценивающе поглядывая на незнакомца или многозначительно кивая в его сторону. Эомеру не нужно было прислушиваться, чтобы разобрать презабавный разговор:
- Да-да, это точно он, я его сразу узнал!- тревожно зашептал кто-то,- тот самый бродяга-разбойник, который покинул родную страну и отправился на поиски сокровищ. Я слыхал, он нашёл что-то в нашей пустоши…
- Не-е-е-т, тот бородач и у него не было глаза. А это наверняка бывший шаман, который потерял свою силу: вишь, какой бледный, - серьёзно возразили ему.
Маршал усмехнулся в кулак: много слышал он в свой адрес всяких слов, да только колдуном, да искателем приключений его называли впервые.
- Вы что все, белены объелись?! – оборвал третий голос, - Это воин из Рохана, он был ранен в битве с разбойниками!
- Это тебе, поди, мамаша сказала? – в первом голосе послышалось ехидство, - ты ведь во всём слушаешься мамочку, да Фергюс?
- Эй! Мне комендант сам сказывал! - возмущённо выкрикнул мальчишка лет восьми со встрёпанными светлыми волосами, торчащими из-под съехавшего набок колпака. Он немного картавил, - Честное слово!
-А он не говорил, что Эдвин всё равно лучше тебя держит меч? Тебя он побеждает с трёх ударов, а у вас даже оружие деревянное, - холёный эльфийский мальчик в отутюженном переднике со значением возвёл тонкий длинный палец к потолку.
- Да ты только и умеешь, что метёлкой орудовать, долговязый! – зарычал Фергюс, подлетая к отпрянувшему эльфу с длинной ложкой в руках и выставил её вперёд, словно меч, - да я тебя на капусту порублю!
Эомер до того с молчаливым любопытством наблюдавший комичную сцену решил, наконец, вмешаться, дабы, чего доброго, не допустить погрома в кухне Брайд:
- Ну, будет вам, господа, - он опустил широкие ладони на плечи мальчишек, - кулаками махать – не велика наука, а вот терпение в себе воспитывать – другое дело.
Маршал подтолкнул их друг к другу для примирительного жеста, однако рукопожатие вышло хлипким, а парнишки сразу же обменялись кислыми взглядами. Как только Эомер отвлёкся, юный эльф надменно нахмурился, а Фергюс принялся корчить страшные гримасы из-за локтя маршала.
- А ты, парень, верно сказал: из Ристании я прибыл, служил в кавалерии короля Теодена, - добавил роханец, усаживаясь на невысокий трёхногий табурет у печи. Дети тут же позабыли о недавнем переполохе и взволнованно загудели, столпившись возле Эомера.
- Я же говорил! – ликующе воскликнул Фергюс, стукнувшись кулаками с приятелем, молодым орком, - А правда, что вы оседлали дикого варга?- тут же обратился он к роханцу.
- А, может, быка?- загалдели остальные.
- Или водокрысу?..
-Что это ещё за зверь такой?- захохотал маршал, отбиваясь от шквала обрушившихся на него вопросов.
- Разве вы не знаете? – удивился Фергюс, - это оборотень!- заговорщицки подмигнул он Эомеру, и тот отметил знакомый плутовской блеск в глазах мальчика, - он может принять облик любого зверя и охотится на одиноких путников на большой земле!- торжественно закончил парнишка.
- А так он выглядит совсем как крыса,- деловито добавил маленький эльф.
- Неужто кто-то из вас его видел?- подыграл им маршал.
- Э-э-э, нет, - нисколько не смутились дети, - но Бьёрг видел, он клялся нам, что подстрелил одну такую тварь на прошлой неделе!
Тут роханец едва сдержал усмешку: этот остроязыкий стервец Хальбьёрг, похоже, везде суёт свой нос. Сам звук его имени вызывал в Эомере волну невольного раздражения.
- Увы, в наших краях таких чудищ не водится. Зато Рохан знаменит своими лихими скакунами: сильными, скорыми жеребцами с косами в гривах и крепкими сёдлами на спинах, - Эомер невольно вздохнул, вспоминая своего верного Гланфинеля, потерянного среди неприветливых степных просторов. Он не сомневался, что конь нашёл путь домой, однако привычная тоска камнем легла на сердце.
Роханец перевёл взгляд на детей, таких разных и таких похожих: высокий, аккуратно причёсанный юный эльф, молчаливый молодой орк, улыбчивые девочки и непоседливый Фергюс – их глаза одинаково светились любознательностью и искренностью, присущей всем детям. Поколение, которое не знает вражды – это ли не чудо? Это ли не единство, о котором говорил Риносс? Он вглядывался в детские лица и чувствовал, как старые убеждения отлетают, словно старая чешуя, пережитки прошлого.
- Эй, господин, вы слушаете? – недовольно позвал Фергюс, прерывая цепь его мыслей, - в Пропасти ездят только на варгах. Мужчина считается воином Лайнгарта только после того, как объездит своего зверя. Когда-нибудь и у меня будет свой собственный! - он мечтательно прикрыл озорные глаза.
- Тебе волю дай, завтра к Дангору полетишь, - вдруг послышалось из-за двери, а затем в кухне появилась и сама Брайд с неохватной корзиной овощей в руках, - обычно дети ласковых зверушек заводят, а ты только об этом чудище и толкуешь.
- Ты ведь никогда не видела варгов вблизи, мама! - рассердился Фергюс, недовольно оттопырив нижнюю губу и скрестив руки на груди. Эомер едва не подскочил на месте: не ослышался ли он? Этот парнишка назвался сыном Брайд, или он, маршал, ещё и слухом повредился? На лице роханца промелькнуло недоумение, озадаченность, сменившаяся выражением крайнего замешательства. Он внимательнее присмотрелся к Фергюсу: короткие светлые волосы торчат в разные стороны, зелёные глаза полны энтузиазма и вдохновения, румяный, улыбчивый, на носу мука. И хотя Эомер доселе мало знавал гномов, да только он не сомневался: этот мальчишка - человек.
- И слава Эру, - невозмутимо отрезала Брайд, расторопно выкладывая овощи в большой медный таз с водой, - и тебе не советую спешить, дорогой, чай, не котята. Вымой лучше овощи.
Поняв, что разговор окончен, мальчик недовольно хмыкнул и нарочито медленно поплёлся к скамье, на которой высился таз. Эомер отметил, что ростом мальчик был немногим меньше гномки. Она тем временем приметила застывшего в недоумении Эомера и просияла:
- Маршал, голубчик! Давно ли воротился? Наверняка голодный как волк, - хозяйка радушно развела руками, - Так, детвора, накормим нашего гостя! Несите миску и прибор, да поживее – похлёбка вкусна, пока горяча, – скомандовала она привычным бодрым голосом и устремилась к очагу. Надев фартук, Брайд принялась сосредоточенно высыпать содержимое каких-то коробков в большой шипящий котёл.
Пока поварята ловко накрывали на стол, Эомер, поколебавшись, негромко обратился к Брайд:
- Не твой ли там сынишка, хозяйка?
Гномка, до того бдительно наблюдавшая за содержимым котла, подняла голову:
- Верно, мой это проказник, - она украдкой взглянула на мальчика. В этом взгляде читалась такая трепетная нежность и невольная гордость за сына, что Эомер неловко опустил глаза, будто нечаянно подглядел что-то сокровенное.
- Рвётся он в герои, да так, что силком не удержишь, - продолжала Брайд, польщённая вопросами Эомера, - чуть работу в кухне закончит, глядь - а он уже на плацу. Ему бы всё мечом махать, да коменданта донимать.
- Какой мальчишка ведёт себя иначе, - благодушно заметил Эомер, вспоминая, как в детстве сам тайком таскал отцовские доспехи и устраивал баталии с крестьянскими мальчишками. За тем, маршал и не заметил, как перед ним возникла внушительных размеров чашка, источавшая сказочный мясной аромат, хлебная лепёшка, да кружка доброго пива. Роханец с удовольствием принялся за еду...
- Видно совсем загонял тебя старый Гунд, гляди, как ногу-то расшиб, - осторожно уронила Брайд. Эомер едва не пронёс ложку мимо рта: ну что за женщина! Острый глаз.
- Да если б так, скребли бы кошки на душе?- сокрушённо вздохнул роханец, проглатывая хлеб, - был я там досужий да в чистом платье, что пятое колесо в телеге – не к месту.
Брайд ласково улыбнулась ему:
- Не тужи, маршал. Работы в Лайнгарте не счесть – всем хватит с лихвой. А ты парень хоть куда: статен, плечист, силён – чего ж ещё хорошему работнику надобно? - гномка потрепала его маленькой пухлой ладонью по плечу, и у Эомера как будто отлегло от сердца. Ему хватало одного присутствия этой удивительной женщины, чтобы на душе его становилось спокойнее.
- Верно, разруха в том крыле знатная, и работы много, да только не видел я, чтобы трудились так неистово, хотя и на Родине моей лентяев не терпят, - заметил он, уплетая за обе щеки, чем Брайд была весьма довольна.
- Не всё так гладко в Лайнгарте, как кажется на первый взгляд, - невесело отозвалась она, - живём на отвесных скалах, под ногами ущелье – поди и сам понимаешь, что легко покой каменных глыб нарушить. Да только этот обвал много горя принёс нам, маршал, и восстановить то крыло для каждого из нас - дело чести.
Сказав это, Брайд надолго замолчала, хлопоча над очагом. Эомер не спешил нарушать тишину, размышляя над её словами. Он силился вспомнить всё, что он слышал о случившемся, и вскоре понял: при нём никто и словом не обмолвился ни о причине обвала, ни о его подробностях. Однако если он действительно решил остаться в Лайнгарте, ему необходимо это выяснить.
Закончив трапезу, Эомер отблагодарил хозяйку и поварят. Невзирая на протесты, Брайд отправила его отдыхать, заявив, что пока он не станет похож на человека, не видать ему никакой работы. У маршала не было никакого желания прекословить, и он направился к лестнице. Из открытой кухонной двери до него долетел негромкий напев, который он помнил ещё очень долго:
Среди пик могучих гор
Приоткрыв луны затвор
Ты увидишь жизнь иную:
Там, презрев солнца свет,
Трудится во мраке недр
Тот народ, что родным зову я,
В сердце память о доме волнуя …
Пусть смеётся ночь,
Смерть дано нам превозмочь,
Сокрушить твердь и камень руками,
Заковать боль и гнев,
Немощь, старость заперев,
И сберечь от врага свои тайны.
Ценим доблесть, добро
Как мифрил и серебро,
Ум и мудрость наследуем гордо.
Пламя в нашей груди
Ма́хал в кузнице творил,
И сердца закалило оно -
Покорять бури нам суждено!
Пусть смеётся ночь,
Смерть дано нам превозмочь,
Пронести своё имя сквозь годы.
Вечно будет жить тот,
Кто увековечит род
В гордом профиле залов Ногрода.***
*Ногрод - крепость гномов в Эред Луин (Синих горах).
*Ма́хал - имя Ауле в переводе на кхуздул.
***
Проснувшись, Эомер обнаружил, что в комнате совершенно темно, и досадливо пробормотал какое-то подходящее к случаю выражение. Он собирался сегодня как следует познакомиться с городом, да и Брайд, так по-матерински бесцеремонно отправившая его почивать, обещала ответить на многие его вопросы. Вместо этого он обзавелся новой хворью – колено давало себя знать ноющим покалыванием – и вдобавок проспал до вечера, словно роженица. Со злостью натянув сапоги, Эомер распахнул дверь и остановился: снизу отчетливо неслись звуки музыки и развеселые голоса. Похоже, в трактире ужинали, а это событие пропускать смысла не было – и так пропустил полдня.
Прихрамывая, Эомер спустился по лестнице и остановился на нижней ступеньке, машинально приглаживая всклокоченные волосы и оправляя камзол. Трапезная «Теплого очага» была залита светом десятков факелов и свечей, в камине ярко пылал огонь, а за столами, уставленными снедью, сидело множество народу. Маршал все еще слегка растерянно озирался, а к нему уже спешила Брайд, облаченная в белоснежный передник с рюшами. У роханца невольно потеплело на сердце – дома, в Ристании, хозяйки тоже наряжались в этакие передники, принимая гостей.
- Слава Эру, сам пробудился! – воскликнула, меж тем, гномка, сияя улыбкой. – Я все думала, будить ли тебя к ужину! Чего замер, аки тополь? К столу ступай. Эй, - зычно воззвала хозяйка, обернувшись, - подвинетесь, еще гость пожаловал!
Эомер двинулся через залу – ему уже махал рукой Сурур, устрашающе ощерив клыки в улыбке. Напряжение первых секунд отступило – в гуле приветствующих его голосов слышалось неподдельное дружелюбие. Сев рядом с орком и отвечая на рукопожатие, маршал оглядел стол, на котором высились два пивных бочонка и дымились несчетные глиняные блюда, испускавшие целый букет бесподобных ароматов.
- Эге, - проговорил он в невольном восхищении, - да у вас тут весело, ребята!
Эта незатейливая фраза вмиг растопила лед, чьи-то незнакомые ладони там и тут похлопали по плечам, а перед роханцем материализовалась нешуточных размеров миска и столь же внушительная кружка.
- Знакомься, брат. Это Бесси, женушка моя, - Сурур обнял за плечи сидящую рядом женщину, и Эомер остолбенел. Вот оказывается, каковы «орчихи». Бесс сдержанно улыбнулась, блеснув клыками, встала, откидывая за спину неохватную косу, и протянула Эомеру длиннопалую руку.
- Добро пожаловать в Лайнгарт, Эомер, - ее голос был низок и слегка хрипловат, оливково-смуглое лицо отличалось странными чертами, словно слабый глазами художник, силясь разглядеть собственное творение, слишком крупно прорисовал губы, излишне четко вывел линию скул, а, пытаясь сделать нос изящным, вырезал ноздри с чрезмерной резкостью. И удивительно уместными на этом лице были столь же слишком черные, слишком выразительные, слишком затейливо выписанные глаза. Такими пронзительными изображениями глаз подчас украшали щиты, но не женские лица – не к месту подумал Эомер. Это лицо не было безобразным. Это была особая, варварская красота, никогда прежде не виданная Эомером.
- Здорово, Эомер, - послышался знакомый голос, и маршал увидел, что ему с улыбкой протягивает руку сидящий по другую сторону стола Риносс. Пожимая сильную ладонь, Эомер едва не ухмыльнулся – и где был привычный ему суровый комендант? Камзол эльфа был распахнут, рубашка полу расстегнута, слегка обнажая загорелую грудь, а в карих глазах мелькал шальной огонек – Риносс был в ударе, малость нетрезв и вызывающе красив.
- Ну, брат, давай за здоровье твое выпьем, - прогрохотал Сурур, отвлекая Эомера от комендантовых метаморфоз, - Годже сказывает, ты в реку нынче упал, да боролся с течением, что рыба. Молодчина, роханец, из той реки не все выбираются, ох, не все!
Эомер что-то смущенно пробормотал, сталкивая кружку с десятком других. Он не мог не оценить такта девицы, что, зная о неизбежном распространении истории с купанием, выставила его перед общей молвой едва ли не героем…
… После третьей кружки Эомер уже перезнакомился с доброй половиной сидящих в зале и принял несколько приглашений зайти в мастерскую к тому или в лавку к этому. В трактире лайнгартцы казались еще разношерстней, чем запомнились Эомеру утром – сейчас, сбросив рабочее платье, облаченные в калейдоскоп разнообразных одежд, они поражали несхожестью, подчас почти гротескной. В зале было полно женщин, но Эомер заметил, что здесь сидели лишь замужние дамы, явившиеся с мужьями. Исключение составляла Годже в своей неизменной треуголке, но она, похоже, мало относила себя к слабому полу. По-мужски одетая и ничуть не захмелевшая, несмотря на несколько пустых кружек, стоящих перед ней, она о чем-то увлеченно толковала с сидящим рядом Хальбьергом.
Подоспела разрумянившаяся Брайд, со стуком водрузила на стол очередное блюдо, и, увидев, как комендант дружески подливает пива Эомеру, одобрительно кивнула – распрей она не терпела ни у себя в трактире, ни в Пропасти вообще. В качестве поощрения гномка пододвинула дымящееся яство к Риноссу, а тот тепло улыбнулся:
- Благодарствуй, Брайди.
- Ишь, Брайди! – гномка строго погрозила эльфу ложкой, - зазнобу свою Брайди зови, а я – Брайд!
- А кто ж моя зазноба, как не ты? – комендант откинулся на спинку скамьи, и глаза его заискрились лукавством. – Братья! Кто у нас тут есть красивей нашей хозяюшки?
Ответом послужил восторженный гул голосов и грохот кружек, а гномка, зардевшись, сорвала с плеча полотенце и звонко хлопнула Риносса по затылку.
- Бесстыдник окаянный! Я тебе покажу, как чушь городить! – с этими словами, Брайд кокетливо поддернула корсаж и унеслась к очагу, пряча польщенную улыбку.
…Вечер катился своим чередом, и Эомер давно потерял счет съеденному и выпитому. Народ был во хмелю и безудержно весел, но отчего-то не вспыхнуло ни одной драки, что были в обыкновении на роханских пирушках. Не обошлось и без курьезов. Маршал выяснил, что эксцентричный ловкач Хальбьерг на деле – пижон и любитель пари. Первый спор за вечер предложил именно он, и, к вящему изумлению Эомера, оппонентом вызвалась неугомонная Годже. Маршал привык, что в любом споре соревнуются в умениях, но это пари заключалось в обратном. Здоровенный гном (как выяснилось, это и был пресловутый Гунд), со смехом поднес Хальбьергу набитую трубку. Некурящие соперники должны были по очереди затягиваться. Проигравшим считался тот, кого первым одолеет кашель. Эомер тут же затесался в толпу любопытных, ожидая потехи. Под подбадривающие крики юноша глубоко вдохнул дым. Смуглое лицо слегка побледнело, губы исказились, было видно, что ему не по себе. Но Бьерг медленно выдохнул густую струю дыма и поднял руку – он справился. Эомер с волнением наблюдал, как трубку берет Годже. Девица была ему не в пример симпатичней, чем самоуверенный нахал Бьерг. Затягивалась Годже не спеша, сосредоточенно прикрыв глаза, и так же медленно, невозмутимо выдохнула, победно вскидывая голову. Облако дыма устремилось к зрителям… и из первых рядов послышался удушливый кашель Риносса.
- Эй, братцы, комендант проиграл! – выкрикнул кто-то, толпа грохнула хохотом, и Годже тоже рассмеялась, немедленно раскашлявшись.
- Я победил! – тут же вскочил на ноги Бьерг, отчего звякнули его многочисленные украшения. – Годже, с тебя угощение!
- Э, малец! – неожиданно для себя вдруг встрял Эомер, заглушая возмущенные возгласы Годже, - ты не дерзи девушке! Она закашлялась вовсе от смеха, когда уж давно выдохнула дым. Так что победу приписывать себе рано. Да и что за фасон – с девицей на затяжку спорить. Ты с мужчиной поспорь.
Бьерг шагнул к Эомеру, сузив глаза и вскинув подбородок уже подмеченным роханцем прежде дерзким движением:
- Ты меня, чужак, манерам учить затеял? Что ж, изволь. Раз сам напросился – давай с тобой об заклад побьемся. Пьем самогон – и после каждой кружки ходим по ребру положенной на бок скамьи. Да кто первый оступится.
Эомер усмехнулся – мальчуган начинал его злить.
- Что ж, давай, коли на голову крепок.
Противникам тут же принесли по кружке, полной дивной прозрачности самогоном. Эомер поднял свою, встал, отвешивая поклон:
- За ваше здоровье, добрые жители Лайнгарта! Храни Эру ваш край! – С этими словами, он осушил кружку до дна, с грохотом обрушил ногой скамью и споро прошел по ребру из концу в конец.
Выслушав аплодисменты роханцу, Бьерг фыркнул:
- Да ты чистый поэт! Ну, держись.
Схватив кружку, юноша одним махом опрокинул в глотку алкоголь, откашлялся, вытирая слезы. Затем, сверкнув на Эомера победным взглядом, занес ногу над скамьей… и навзничь рухнул на пол. Несколько секунд протекли в тишине, и «Теплый очаг» взорвался таким смехом, что задрожали стропила.
- Силен, - Брайд хохотала, и рыжие кудри ее плясали в такт смеху по пухлым плечам, - ты, брат, в кладовую снеси нашего выпивоху, на мешках с мукой проспится. А сам воротись – я тебе аккурат выигрыш из печи достану.
…Вернувшись из кладовой и вытирая руки, припорошенные поднявшейся с мешков мучной взвесью, Эомер сел на прежнее место. Весёлые гости, порядком насытившиеся дивными блюдами искусницы-хозяйки, ринулись в пляс. Известные всем старинные песни сменялись то грозным и воинственным раскатом барабанов, то убаюкивающими мелодиями струнных, то звонкими голосами диковинных инструментов, которых Эомер и видеть не видывал прежде. Чудные напевы смешивались с топотом множества ног, подбадривающими возгласами, насвистыванием – и Эомер не жалел ладоней, громко прихлопывая в такт грянувшей вновь музыке.
- Чего ж ты, молодой человек, не пляшешь? – обратились к нему. Повернув голову, маршал обнаружил хрупкого старца, в жилище которого очнулся, когда впервые попал в Лайнгарт. Тот слегка щурил синие глаза на яркий свет и рассеянно улыбался, то и дело прикладываясь к непомерно большому для него кубку. Пальцем расправив пышные усы, старик добавил, - выглядишь ты теперь совсем здоровым, не то что давеча.
- Спасибо, отец. Я бы рад отдать должное музыке, да только талантом к танцу не владею, - засмеялся Эомер, - и прежде не мешало бы хоть день отработать по совести, а после веселиться вдоволь.
- Слова истинного мужчины, - старик одобрительно кивнул маленькой головой, - знавал я роханский род и вижу, что не утратил он былой своей мощи.
- Когда же бывал ты в Ристании? – оживился маршал, и в глазах его скользнула едва уловимая тень.
- Ох и давно это было, маршал, - вздохнул почтенный гном и погладил белую бороду, точно вспоминая стародавние времена, - приходилось мне скитаться на старости лет немало: куда только не заносила Судьба, да всё одно – привела в Пропасть… А зовут меня Дангхам, - спешно прибавил старик, за разговором позабывший представиться.
- Рад знакомству, - Эомер несильно сжал в руке узловатую старческую ладонь и, отпив эля, продолжал, - не устаю дивиться столь приветливому краю. Здесь, в Лайнгарте, и в работе и в веселье знают толк.
Дангхам булькающее хохотнул:
- А как же! На стыке культур чего только не увидишь!.. - гном принялся рассказывать о диковинных небылицах, встреченных им в Пропасти, однако Эомер слушал в пол уха: его внимание вдруг привлекли двое мужчин, расположившихся на шкурах у самого огня. Оба низко наклонились над пламенем и не шевелились. Среди общего шума стоящего в таверне, Эомер не мог разобрать, их разговора, но отчего-то ему страстно захотелось узнать, на что эти двое так уставились.
- Жарят чего? – оборвал маршал Дангхама, кивнув в сторону очага,- Али забава какая?
Старик проследил за движением Эомера и без улыбки заговорил:
- Это старинный обычай, игра, если хочешь. И забавой её едва ли назовёшь, - он пожал плечами.
Эомер удивлённо вскинул брови и снова взглянул на недвижные, сгорбившиеся спины. Что же это за странный ритуал?.. Прошло несколько долгих минут, прежде чем к двоим незнакомцам присоединился темноволосый истерлинг, имевший крайне равнодушное выражение смуглого лица.
- Тебе стоит знать Нилама, нашего казначея, - снова подал голос старец, указывая на истерлинга. Тот был облачён в свободные пурпурные одежды, курчавые волосы были убраны на затылке в тугой пучок. Точно почувствовав на себе взгляд роханца, Нилам вопросительно вскинул тёмную, рассечённую бледным шрамом бровь, однако маршал не отвёл взгляда. Перекинув вычурно украшенную курительную трубку в уголок рта, истерлинг резким движением бросил что-то в огонь. Пламя взвилось и зашипело, беспокойно дрожа зелёными всполохами. Сидящие рядом с Ниламом немедленно отшатнулись от очага, схватившись за головы, точно от дикой боли. Эомер нахмурился.
- Непотребное занятие для казначея, - заметил роханец.
- Отнюдь. Зовётся оно Гунхуг – «сражение мыслей». Победа в нём даёт лайнгартцу право получить любое из тех сокровищ, что хранятся в казне, - пояснил старик, шумно отхлёбывая из кубка, - за долгие годы существования крепости немало диковинных драгоценностей со всех концов света попало в сокровищницу: узнай кто об этом, всякий король загорелся бы мыслью осадить наш город.
- Кому же принадлежат эти богатства?
- Всем нам, - добродушно отозвался Дангхам, - но в то же время любой может получить вещицу для себя, ежели победит в честной борьбе. Достаточно назвать желаемое и раскрыть свою душу.
- Коли так, чего ж мало желающих?- усмехнулся маршал. Сам он был небольшой охотник до всяческих богатств.
- Так ведь на моём веку была лишь одна победа, - старик нетерпеливо заёрзал на лавке, придвинувшись поближе к маршалу, и принялся спешно растолковывать что к чему, - суть гунхуга понять немудрено: для того требуется двое. Они садятся супротив огня, где топится особый порошок, - Эомер кивнул, припоминая зелёные языки пламени, взметнувшиеся в очаге, после того, как Нилам бросил в него щепотку порошка. Тем временем гном продолжал, - он пробуждает самое сокровенное, самое важное воспоминание. Тот, чья мысль окажется сильнее, сразится с Ниламом. А коли одолеешь и его – проси всё, что пожелаешь.
- Всего только воспоминание?
- Ха!- всплеснул руками старик и хлопнул рохиррима по плечу, - ты, маршал, не забывай, что суть наша воспитывается в течение всей жизни, и зиждется на том, что мы когда-то испытали: сильнейшая боль, необъятная радость и счастье, любовь и истинное сострадание – и всё это наша память. Не каждый решиться вновь пережить то, что было, тебе ли не знать.
Эомер снова взглянул на побелевших от напряжения игроков, обессиленно развалившихся на шкурах и тяжело хватавших ртом воздух. Верно. Ни за какие богатства мира он не захочет снова пережить позор и унижение в Золотых Чертогах. Маршал встряхнул головой, будто прогоняя тяжкие мысли прочь, и в очередной раз поднял кружку – негоже теперь ворошить то, что уже прошло…
Погрузившись в раздумья, Эомер и не заметил, как Сурур стянул холщовый чехол с гитары.
- Ну, братья, подпевайте, - пророкотал он, звонко пробежав когтистыми пальцами по струнам. Эомер откинулся на спинку, отламывая добрый кусок от принесенного Брайд пирога. Он никогда не слышал, как поют орки… А Сурур затянул хрипловатым, сильным баритоном:
Я не правитель, не король - да и не нужно,
Не по клыкам корона - да и шут со мною,
И пусть не князь мой друг, что сел со мной за ужин -
Зато он яду не подсыплет мне в жаркое.
Я не поэт, не менестрель - и слава Эру,
И в лицедеи рожей не гожусь наверно -
Пускай Мелькор таланта мне отсыпал в меру,
Зато вам, братья, веселей сидеть в таверне.
Я не воитель, не герой - да и не надо,
Я ж не дурак, чтоб воевать другим в угоду,
Ведь я давно завоевал свою награду -
Свою жену, своих друзей, свою свободу.****
… Нестройный хор голосов подхватил последние строки, а Эомер глубоко вздохнул. Ему давно не было так спокойно…
Когда Эомер поднялся с места, толстые восковые свечи под потолком почти догорели, и теперь едва мерцали в полумраке просторной трапезной. Большинство гостей уже покинули трактир и неспешно потянулись вдоль пустынных улиц по домам. Женщины в белых передниках ловко сооружали высокие горы посуды и сносили их в кухню, из которой слышался усталый, но неизменно повелительный голос гномки, спешно дававшей указания. Маршал прошёл знакомым узким коридором на двор и с наслаждением вдохнул отрадную прохладу ночи. В тёмном омуте неба застыл чёткий круг луны, сквозь кроны деревьев струился её блёклый свет, серебря стёртые каменистые стены. Свежий ветер, доносившийся из пропасти, пробегавший вдоль извилистых улиц и арок, дунул в лицо, прогоняя жар и задорный хмель. Упоительно влажный воздух наполнял лёгкие. Что за благодать … что за чудесное место, - думал Эомер, усаживаясь на лавку у раскидистого зелёного дерева. Когда ещё ему дышалось так свободно, на душе было так легко, а взор был так ясен? Те времена, казалось, безвозвратно канули, и вдруг в этой Богом забытой глуши он неожиданно для себя обнаружил удивительный край, где всё делали по совести, в чести была не власть, не жажда славы или новых земель, а простые радости жизни: семья, добрые товарищи, работа по сердцу, кров и надёжное пристанище. Теперь маршал почувствовал, как жалящий ком обиды и одиночества отпустил. Эомер больше не чувствовал себя изгоем Рохана или чужаком Лайнгарта: он был частью этой невообразимой жизни, бесстрашно кипящей среди скалистых уступов пропасти. Он, наконец, почувствовал себя свободным человеком.
В безмолвной тишине ночи вдруг раздался звонкий всхрап и недовольное копошение, явно доносившиеся из кладовой: даже во сне этот задира Хальбьёрг умудрился насолить и разрушить всё волшебство момента. Эомер с улыбкой покачал головой: нечего и думать, наутро у этого наглеца кости будут ныть порядочно. Что за печаль у этого парня, если за каждый взгляд он готов вцепиться в глотку? Эомер откинулся спиной на крепкий древесный ствол и смежил веки, чувствуя, как на него вдруг нахлынула дремота. Перед глазами поплыли неясные образы и осколки воспоминаний, чудились звуки знакомых голосов - всё кружилось и мелькало, пока вдруг не приобрело очертания лица. Поначалу Эомер едва мог его различить, но вскоре он понял, что над ним склонилась незнакомая женщина, и, как ужаленный, вскочил с лавки.
- Извиняйте, сударыня, задремал я малость, - смущённо пробормотал маршал, оправляя замявшуюся рубаху – сон как рукой сняло, - не серчайте.
Женщина ласково улыбнулась ему, склонив голову в приветственном кивке. Она была несказанно хороша собой – гордая посадка головы, природная стать, пышное облако тёмных волос, и соблазнительные округлости фигуры, угадывающиеся среди складок простого платья.
- Желаете присесть? - Эомер неловко указал на лавку, - здесь ночью чудо как тихо, а после дневного гула, о чём ещё можно мечтать? – заулыбался он, однако ответом ему был лишь пристальный взгляд больших тёмных глаз, в которых Эомеру вдруг увиделось что-то слепое, стеклянное, точно незнакомка его не слышала.
Смуглое лицо, имевшее мягкие, приятные черты, было лишено всякого выражения, а неловкое молчание становилось тревожным. Может, стряслось чего? Вон как влажно блестит лоб, и лихорадочно сверкают дивные глаза. Он хотел было расспросить её, но незнакомка жестом остановила затрепетавшие на языке слова и, протянув руку, коснулась его груди тонкими холодными пальцами.
- Не говори. Внимай, - заговорила, наконец, женщина, не отрывая от него невидящего взгляда, от которого у роханца вспотели ладони, - И всё что слышишь ты, запоминай.
Рука, до того спокойно лежавшая у него на груди, вдруг вцепилась в рубашку мертвой хваткой. Эомер попытался освободиться, однако возмущённое восклицание не успело сорваться с его губ. Он похолодел: вместо смуглой круглолицей красавицы на него смотрела сухощавая старуха. Седые волосы плясали на ветру, впалые щёки заострили изрытое морщинами сморщившееся лицо, на котором сияли безумным блеском стеклянные глаза. Жилистая сухощавая рука сильнее сжала ворот его рубашки, а ссохшиеся губы приблизились к самому его уху - у маршала засосало под ложечкой. Что это ещё за чертовщина?..
И тут сиплый старческий голос торжественно прорезал тишину:
В лукавом мраке лицедейства
Ты побредёшь, точно слепец,
И, хоть ведом рукой злодейства,
В свой час ты станешь правды жнец.
Ты не играй в бреду дурмана:
Ведь жизнь чужая на кону,
Чтоб узником не стать обмана -
Ты верь не сердцу, а уму.
Железная хватка вдруг ослабла, скрежещущий голос старухи эхом отдавался в голове Эомера. Когда он вновь открыл глаза, то понял, что всё ещё сидит на лавке. Маршал спешно огляделся – никого. Из кладовой, как и прежде, доносилось безмятежное сопение Бьёрга, из кухни - хлопотливый шум - всё вокруг было спокойно. Эомер рассеяно потёр глаза и, поднявшись с места, не спеша побрёл внутрь трактира, силясь выкинуть из головы почудившиеся ему в хмельном бреду видение.
***Текст песни- автор "футы-нуты"
****Текст песни- автор "Serpent"
