Глава 1Утренний дождь напугал Миртл. Спросонья она решила, что еще только осень, и ежедневному кошмару её жизни нет конца и края. Продрав опухшие глаза, она взглянула в окно, увидела свежие зеленые кроны и успокоилась. На дворе май, осталось потерпеть немного, и на два месяца она будет в относительной безопасности.
Еще сонная, девочка провела рукой по лицу. Кожа на левой щеке и на подбородке побаливала. Значит, уроку к третьему вылезут прыщи. И откуда берется эта напасть? У других девчонок тоже есть, если присмотреться (даже у Оливии Хорнби, как она ни хорохорится, есть наверняка), но не такие заметные, настолько не уродующие. Кожа на темени и висках ужасно чешется, прямо горит. Пока никто не видит, Миртл с удовольствием трет голову кончиками пальцев. Надо бы в ванной успеть намочить волосы. Если высохнут, будут торчать жесткими петушками, но они и так лежат отвратительно. Вряд ли станет хуже. Не подумайте, что она грязнуля, просто волосы салятся очень уж скоро.
У нее отвратительные волосы, отвратительная кожа. И нее нет груди и талии, зато есть рыхлые бока, выступающий живот, пухлые руки и крупные, мясистые ступни. Миртл, что бы о ней ни говорили, не глупа, она умеет сравнивать себя и других, умеет делать выводы. Она давно осознала, что на курсе — самая некрасивая. А если забудет, то, чтобы ей напомнить об этом, Оливия Хорнби всегда к её услугам.
Надо успеть в ванную, пока соседки не проснулись. Миртл боязливо обводит комнату взглядом. Нет, спят еще все: и сухопарая Кристин Фейгвуд, и красивая злюка Виктория Спрингфилд, и растрепка Алиса Джоркинс, и кокетливая блондиночка Кайла Мейз. Взгляд Миртл натыкается на шестую в комнате кровать, давно застеленную и с тех пор не расправлявшуюся, и девочка отводит глаза, словно видит перед собой покойника. Тоненькая хохотушка Натали Адамс лежит в Больничном крыле и от покойника мало чем отличается.
В школе появилась какая-то тварь, из-за которой люди цепенеют. Страдают от нее исключительно полукровки и магглорожденные — или, как их называют слизеринцы и не они одни — «грязнокровки». Отчего-то считается, что такие, как Миртл — зло, хотя в чем особая опасность волшебников, родившихся от магглов, при поступлении в Хогвартс никто не потрудился объяснить.
…Как ни тряслись над Миртл родители, а когда она первый раз «выкинула фокус» — приманила к себе чашку с парным молоком — отец выпорол её за вранье: она твердила, что не знает, как это случилось, а он не поверил ей. Чудеса повторялись еще несколько раз, и каждый раз Миртл доставалось, потому что она совершенно не могла объяснить, что же происходит. Однажды отцу надоели странности дочери, и он попросил местного пастора проверить, не одержима ли она злым духом. Преподобный мистер Мидлс ничего подозрительного не обнаружил, за исключением того, что Миртл в возрасте четырех лет выжила после полиомиелита и не осталась калекой, в то время как два брата девочки, Джек и Джон, девяти лет, умерли от той же болезни, а дочка самого пастора, заразившаяся в одно время с ними, как говорили врачи, никогда не излечится от сильной хромоты. Но пастор списал спасение Миртл на милосердие Божие, ибо жестоко, в самом деле, было бы лишать немолодую чету Сприфингтонов всех детей разом. А странности, предположил он, есть лишь следствие избалованности из-за особого положения Миртл в семье, а также некоторой зловредности, естественной для данного возраста. Пусть мистер Сприфингтон и далее не жалеет розги — и вскорости все образуется. И мистер Сприфингтон, смирившись, терпел и надеялся.
Каким образом профессору Меррифот удалось уговорить родителей Миртл отпустить дочь в Хогвартс — загадка. Наверное, не обошлось без Конфундуса. Добровольно Сприфингтоны, потомственные фермеры, люди чрезвычайно приземленные, и церковь-то посещающие исключительно из-за традиций, не отпустили бы дочь за тридевять земель неизвестно к кому, учиться махать прутиком и варить в котле всякую гадость. Может, и лучше, если не отпускали бы?
* * *
На завтрак удается проскользнуть незамеченной — это удача. Вот если бы еще получилось побыстрее поесть и убежать в класс… Несколько старшекурсников обсуждают бои русских с немцами. Джулия Кемпбелл гадает, что будет дальше. Кто-то из первоклашек боится, что из-за нападений загадочной твари закроют школу. Миртл все равно. Если закроют школу, она уедет к родителям, и только. И не будет никакой Оливии Хорнби. Может быть, это эгоистично, но только Миртл на самом деле очень мало волнуют и нападения, и война. Даже страх за родителей охватывает редко, хоть девочка и понимает, что в ферму запросто может попасть бомба во время налета. Но весь белый свет ей заслоняют ожидание новых совместных уроков со слизеринцами и ужас от возможных встреч в коридоре.
Пока её никто не замечает, пока смотрят «сквозь» нее. Половина зала хохочет над громадным Рубеусом Хагридом, опрокинувшим на себя яичницу. Следовало бы его пожалеть, но Миртл, к стыду своему, чувствует лишь облегчение оттого, что смеются не над ней. Она спешно разжевывает и проглатывает пару бутербродов с суррогатным сыром, утешаясь мыслью о том, как скоро выпьет чашку парного молока, которое надоит у коровы Берты мама, давится отваром шиповника и торопится выйти — быстрей, пока за слизеринским столом только несколько старшекурсников. Увы, не успевает.
Едва Миртл вскакивает из-за стола, в зал нахально-грациозной походкой — походкой манекенщицы, да только Миртл манекенщиц не видела — вплывает в окружении подруг Оливия Хорнби. У нее блестят глянцем черные лодочки, у нее бархатный малиновый бант в золотистых мягких волосах, у нее в невинных ореховых глазах — решимость палачихи. Оливия, признаться, очень красива. Перед распределением Миртл заметила её, невольно залюбовалась и загадала себе непременно подружиться с прехорошенькой, приветливой на вид девочкой. А та на второй день обозвала её грязнокровкой и подставила подножку.
Может быть, Оливия сейчас её не заметит. Только бы удалось спрятаться за старшекурсниками. Может быть, слизеринка не заденет её при старостах. Хотя те редко заступаются. Старосты Слизерина так вообще Хорнби потворствуют, Том Риддл даже снимает с Миртл баллы, если, как ему кажется, она после издевательств Оливии слишком громко плачет. А ведь когда-то рейвенкловка рассчитывала на помощь этого Тома. Он дружил с Мирандой, хорошей девочкой, которая была к Миртл добра, иногда даже помогала с уроками. Жаль, Миранда умерла, а Том, красивый и вежливый Том, дал Хорнби очаровать себя.
Отползая по скамейке за спины старших ребят, Миртл замечает профессора Раджана, с невозмутимым видом садящегося за учительский стол, и сжимает кулачки от бессильной злобы. Вот кто мог бы положить конец мучениям, остановить Оливию. Он и обязан это сделать, он учитель. Но ему все равно, что над его ученицей издеваются. Наверное, как индус, он считает, что страдания полезны и их надо переносить равнодушно. А скорее всего, ему просто все равно. В стране война, в школе живет чудовище — что там какая-то Миртл Сприфингтон, одна из худших к тому же учениц!
Оливия прошла мимо, не заметила. Можно выдохнуть. А теперь вскакиваем и бегом — бегом! — к выходу, быстро по лестницам — только бы не упасть — вниз, в двери, через настилы, по слякоти — к теплицам. Оставшуюся половину пути можно пройти спокойно. Хорнби не успеет так быстро позавтракать.
Вон сирень распустилась — подойти, что ли, понюхать. Белая, дурманная. Миртл любит все цветы, даже одуванчики, но запах сирени будит с недавних пор тоску в сердце, выталкивая к горлу очередные слезы. Белые гроздья, каждый цветок — с медовой точкой меж четырех лепестков — напоминают о том, что на свете существует не для Миртл, чего она — уже сейчас понятно — будет лишена. Никто не подарит ей такой кипенно-белый букет, в аромате которого можно утонуть. Никто не обнимет, не поцелует и не скажет на ухо, что она самая красивая. Сирень цветет для Оливии, а не для Миртл. И все же Миртл, оглядываясь, воровато гладит белые гроздья. Одну маленькую кисточку обрывает и прикалывает к форме.
К теплицам она пришла первая. Профессор Бири приветливо машет рукой. Он добрый, он несколько раз защищал Миртл, он, бывало, утешал её, если видел, что она плачет. И все же с Хорнби даже он ничего не может сделать. Хотя иногда Миртл жалеет, что не попала на Хаффлпафф, там девочки вроде подобрее. А ведь Шляпа собиралась отправить её туда, да передумала в последний момент. Теперь мучайся с надменными умницами.
Когда в теплицы входит первая группа слизеринцев — урок с ними в паре — Миртл встает как можно ближе к профессору Бири. Все же под носом у учителя они её задевать не посмеют.
Вообще травологию можно назвать любимым предметом Миртл. На ферме были грядки и палисадник, мама приучила девочку работать на земле, и Миртл это очень нравится с тех пор. Еще она выбрала уход за магическими существами — потому что, хоть и отдаленно, предмет напоминает о жизни на ферме. И волшебные твари принимают её, хотя, конечно, это не идет ни в какое сравнение с тем, как они любят громилу Рубеуса. Да ведь и он их любит.
Покуда Миртл копает, засыпает землю, утрамбовывает, поливает, ей удается забыть об угрозе, отравляющей жизнь. Но все заканчивается — закончился и урок травологии. Из теплиц приходится уйти. Выглянуло солнце, лужи весело хлюпают, во влажном воздухе запахи весны обострены — и Миртл слабо улыбается, на секунду поверив, что все волшебным образом прямо с этой минуты наладится. Не тут-то было: у края мостков стоит с подругами Оливия.
— Что я вижу? Плакса пытается принарядиться? — надменно тянет Хорнби. — Подружки подобострастно хихикают. Миртл отчего-то бессильно застыла. Только в предчувствии унижения сжимается сердце.
Оливия срывает цветок с её мантии.
— Бедненький, испачкался об эту мерзкую жабу. Девочки, что мне с ним делать? Засушить и повесить рядом со старыми очками Плаксы?
— Фу, Лив, не противно? — морщится долговязая Эллис. — Он наверняка весь в слизи и воняет.
— Пожалуй, да, — Оливия, покрутив цветок меж пальцев, бросает его на землю и втаптывает острым каблуком в грязь. — Плакса, видишь, как просто?
«Да, — мысленно соглашается Миртл. — Тебе все просто, Хорнби».
— Ты следующая, Прыщавая. Тебя я растопчу так же.
«Ты меня давно растоптала». Миртл пробует продолжить путь. Подруги Оливии загораживают ей дорогу и толкают в лужу. Миртл даже не пытается балансировать.
Обсушивать и очищать одежду при помощи магии она умеет давно — заставила жизнь. На сей раз не удалось не разреветься — все-таки проклятая слезливость очень мешает. Чем больше ты плачешь, тем меньше тебя жалеют.
В очередной раз Миртл твердит себе, что однажды ответит Оливии, а там пускай хоть секут. И горько понимает, что страх перед розгами сильнее. Да и не в нем одном дело: если она повредит Оливии, все будет на стороне Хорнби, и та снова восторжествует от еще большего унижения противницы, а над Миртл посмеются, как над всяким наказанным. Все и всегда на стороне таких, как Оливия. Таким же, как Миртл, лишний прыщик не простят.
На хогвартской лестнице профессор Дамблдор, преподаватель трансфигурации, ласково и терпеливо втолковывает что-то Хагриду. Миртл застывает. Дамблдор кажется очень чутким, внимательным, и как же хочется сейчас пожаловаться ему… «Опомнись, — одергивает она себя. — С Хагридом возятся, потому что он необычный. А ты заурядная вошь. Кому ты нужна? Если ты умрешь, никто не заметит».
Два урока зельеварения спарены с хаффлпаффцами. Все бы ничего, но Виктория Спрингфилд видела, как компания Хорнби столкнула Миртл в воду, а теперь, усевшись рядом, обсуждает с подругами её новую беду достаточно громко, чтобы Миртл могла слышать. Девочка кусает губы, отворачивается от котла, чтобы туда не капнули слезы.
— При приготовлении этого зелья ваши движения должны быть хирургически точными… - словно издалека вещает профессор Слагхорн. Сейчас опять поставит пластинку с музыкой, которую Миртл не понимает.
Вообще ей нравятся мелодии, под которые можно танцевать. Нравится танго, нравится вальс. Но как надорвали бы животики Оливия и все её подруги, если бы узнали, что Миртл мечтает однажды в паре с красивым мальчиком открыть рождественский бал, а после до умопомрачения танцевать с ним танго. Да, хороши мечты — с её-то фигурой…
Слагхорн ставит «Кумпарситу». Миртл с ножом застывает над корнем имбиря. При звуках танго ей так же грустно, как при виде цветущей сирени, и по той же причине — из-за несбыточности мечты. Но под музыку легко думается, сердце спокойно. И Миртл хладнокровно, без малейшей дрожи в руках, аккуратно разрезает корень пополам, воображая, что загоняет Хорнби кинжал под сердце — по самую рукоятку.
… Сегодня ей поставили за зелье «Выше ожидаемого». Слагхорн говорит, она неплохо справилась. Она не справилась. Она расправилась с Оливией Хорнби.
* * *
Вечером, хоть в башне Рейвенкло и свежо, Миртл помыла голову, старательно намыливая висящую отвратительными сальными прядками челку. Прижгла прыщи. Довольно отметила, что из-за перебоев с продовольствием, кажется, немного похудела. Дождь опять льет — но так и лучше, Миртл, по правде говоря, любит воду. Ждет не дождется, когда наконец потеплеет. Наверное, ко дню её отъезда из Хогвартса уж точно. Видите? Везде можно найти свои плюсы, и она не такая уж нюня, чтобы раскисать по пустякам.
Правда, Виктория согнала Миртл с кресла, которое та было заняла: мол, Прыщавая уселась слишком близко к нормальным людям. Пришлось пристроиться на стуле как раз напротив застеленной кровати Натали Адамс. Стоп, вот о ней и о нападениях думать точно не стоит. Сейчас у Миртл такое настроение, что она вполне способна думать о других, даже жалеть их. Но при взгляде на слегка запылившееся покрывало отчего-то стало невыносимо страшно. Так, на короткий миг. Чтобы отвлечься, Миртл карандашом рисует на клочке пергамента гроздь сирени, лежащую на пластинке с записью танго. Рисовать её научила покойница Миранда. Сперва не очень хорошо получалось, но Миртл надеется, что однажды кто-нибудь увидит её рисунки и скажет, что она очень талантлива. Талантливей Оливии Хорнби, которая тоже рисует — и даже в рисунках издевается над людьми. А Миртл будет рисовать то, о чем мечтает — вот как сейчас — или то, что любит: маму в переднике и косынке, отца, когда он в беззаботные минуты Рождества лепит с дочерью снеговика, пегую корову Берту, горбатую иву над прудом близ их фермы, золотистого цыпленка. Братьев, какими бы они были сейчас. И мир без зла — без войны, чудовища в школе, розог и злых слов. Без Оливии Хорнби.
Девчонки треплются, противно хихикая.
— Девочки, этот Риддл — просто душка, хоть и надменный, — рассуждает Виктория. — Но так даже лучше. Спорим, если в школе будет бал, танцевать с ним буду я?
— Остынь, Вики, — смеется Алиса. — У него была девочка — помните её, такая задавака? Она погибла, и он больше ни на кого не смотрит.
— Да, — соглашается Виктория. — На Оливию Хорнби разве что…
Наверняка она нарочно говорит так громко. Уйти бы из спальни, но ведь придется возвращаться к ночи, и кто знает, как тогда встретят. Стиснув пергамент — не хватало, чтобы девчонки стали смеяться над её рисунками — Миртл отступает к окну. Она не боится высоты и свободно устраивается на подоконнике, прижимаясь головой к раме. Слышно, как где-то внизу поет соловей.
Гортанное щелканье сменяется журчащими переливами и посвистами. Миртл слушает, замирая. Уже недолго осталось потерпеть. Какое сегодня число, двадцатое мая? Чуть больше месяца. А там она отдохнет на ферме. Если бы можно было вообще не возвращаться, оставить Хогвартс навсегда. Но волшебникам надо жить в своем мире, как бы ни было здесь горько и трудно.
Холодает. Миртл сползает с подоконника. Теперь можно хоть сразу забираться под одеяло — все равно никто из соседок с ней не заговорит. Они смеются над тем, что она ложится так рано. Пусть, ей не впервой. Но так гораздо короче выходит день, и быстрее приближается отъезд.
Глава 2В спальне третьеклассников было холодно: настолько, что спать приходилось, укутавшись с головой в одеяло. Сквозняки и ледяной воздух оставались неизменными спутниками слизеринских подземелий. Весна выдалась невероятно холодной: иней лежал на траве даже в первых числах мая, а непонятно откуда налетевший снег на позднюю Пасху изрядно побил едва набухшие почки. Кое-кто шутил, что пороховой дым закрыл солнце — невозможно-де четыре года изо дня в день бомбить и взрывать тысячи снарядов. Слизеринцам, впрочем, было не до шуток: грелки отобрали еще в марте, а холода стояли, как в ноябре.
Оливия Хорнби сладко зевнула и тотчас прижалась маленькой коленкой к горячей грелке. Девочка была счастливым исключениям: староста Слизерина Том Риддл, ссылаясь на слабое здоровье ученицы, выхлопотал для Лив грелку у завхоза Прингла. Подруги с завистью смотрели на Оливию, но никому из них и в голову не приходило спросить, почему грелка досталась именно ей: это казалось настолько естественным, словно наступление дня или ночи. Зато теплый мешочек помогал девочке сладко спать, избегая мучительной простуды.
— Лив... Лив, очнись, — раздался словно из ниоткуда голос Арианы.
— Не хочу... — Оливия зевнула и сильнее уткнулась головой в подушку.
— Лив... Завтрак скоро, — Ариана Роули продолжала осторожно гладить плечо подруги. С того момента, как Оливия прошлой зимой переболела сильным гриппом, и она, и Эллис Бишоп, и четвероклассница Генриетта Вейдел окружили Хорнби такой заботой, словно та была едва выздоравливавшей больной из лазарета.
Оливии ужасно хотелось бросить в нее подушкой. Дома она частенько так и делала, когда пожилой эльф Дройголл пытался слишком ее разбудить. Лив могла запустить в него подушкой, книгой или тяжелым янтарным пресс-папье. В такие минуты к ней заходили в спальню мама или ее любимая бабушка — пожилая миссис Крейвуд, и ласково уговаривали Оливию встать. Обязательной частью этого ритуала было ощупывание лба Лив и разговоры о том, нет ли у нее температуры. Оливия часто хворала и любую простуду переносила по несколько недель. Хогвартс, впрочем, был не домом; приходилось вставать по распорядку.
— Сейчас... — проворчала Оливия. Скинув тяжелое одеяло, она сразу поежилась: в спальне в самом деле было холодно, словно зимой. Неприятное чувство усилилось, когда она поставила крошечные босые ступни на каменный пол. Ей показалось, будто ледяной нож пронзает ноги, и тело жалобно задрожало.
— Лив, тебе холодно? — заботливо спросила Ариана.
— Очень... — жалостливо поежилась Оливия. — Ничего, сделаю коврик из кожи Плаксы — будет приятно. И ножкам станет тепло по утрам, и трофей будет шикарный.
Ариана и Эллис рассмеялись. Вслед за ними рассмеялась Корделия Паркинсон — упитанная девочка с блестящими темными волосами. Вместе с Арианой и Эллис она также восхищалась Оливией, периодически списывала у нее домашние задания. (Хотя, конечно, ее забота не шла ни в какое сравнение с теми двумя). Еще одна девочка — Джоанна Дэвис относилась к Хорнби настороженно, однако конфликтовать с подругами не решалась. Оливия в шутку прозвала ее "важной кривоножкой", от чего остальные пришли в восторг. Поэтому Дэвис, распустив длинные бесцветные волосы, не проронив ни слова, стала собирать сумку.
— Интересно, почему именно коврик, а не сумочку, например, — спросила Эллис. Ариана и Корделия дружно рассмеялись.
— Всегда приятно топтать врага, — задорно ответила Оливия. — А здесь можно делать это каждый день, вспоминая свою победу, — мечтательно добавила она, глядя на свои маленькие розовые ноготки. — Ладно, я сейчас. — Накинув теплый платок поверх пижамы, слизеринка пошла в душевую. У Оливии были легкие шаги, словно она родилась на каблуках, и девочка не упускала случая продемонстрировать свою великолепную походку.
Оливия знала, что при необходимости болезненность может сослужить ей отменную службу. Ее старший брат Эдриан Хорнби рос шаловливым и несговорчивым непоседой. Однажды он решил поиздеваться над четырехлетней сестрой, и на ее глазах оторвал голову фарфоровой кукле Дженни. После демонстративной казни куклы с Лив случилась истерика, вслед за которой девочка сымитировала температуру — настолько естественно, что Эдриан бросился утешать сестренку. Подошедшие родители всыпали брату двадцать розог. Оливия очень страдала от того, что не может посмотреть на его порку, однако выходить из роли страдающей дочери было нельзя. С тех пор Лив понимала, что она может по желанию наказывать брата: при первой же грубости (а то и без всякой причины) она могла имитировать сильное расстройство или слезы, после которых следовала порка Эдриана. Во избежание наказания брат должен был «отрабатывать повинность»: подавать Оливии зимний плащ, а затем обувать ее в коричневые замшевые сапожки, присев перед торжествующей сестрой на одно колено.
Родители в самом деле не чаяли души в Оливии. Незадолго до ее рождения у них была другая дочь — Аделина, которая умерла от чахотки в четыре года. Рождение второй дочери стало счастливым подарком для семьи, позволившим хоть как-то забыть боль утраты. Миссис Крейвуд тотчас сообщила, что Лив — вернувшаяся душа Аделины, коль скоро девочки похожи, будто близнецы. Масла в огонь подлил престарелый доктор Фиршт: когда Оливии исполнилось четыре года, он изрек, что у девочки из-за ее хрупкого телосложения и слабых бронх риск заболеть чахоткой выше, чем у покойной сестры. С тех пор семья почти молилась на Оливию: девочка никогда не ложилась спать, не выпив обязательного чая с имбирем и чабрецом и не съев обязательной порции малинового или клубничного джема. Когда в одиннадцать лет девочке пришло долгожданное письмо из Хогвартса, бабушка сама за ручку отвела любимую внучку в Косой переулок. Оливия до сих вспоминала, как она, порхая из лавки в лавку, весело покупала школьные принадлежности, зная, что непременно упросит Шляпу отправить ее в лучший колледж — Слизерин.
Через несколько минут Оливия полностью отдалась струям душа. Она очень любила утренний душ — правда, не такой прохладный, как в Хогвартсе. Дома он гораздо теплее. Девочка улыбнулась, представив, как в первое утро после приезда она с наслаждением примет душ, и мама позовет ее завтракать. По негласному правилу в первое утро каникул дома полагалось ее любимое блюдо: омлет с джемом из лепестков роз. Дройголл всегда разливал его в покрытые тонким узором розетки. И дома ее ожидает настоящий шампунь, а не хогвартское жидкое мыло, которое не может придать нужной мягкости ее волосам... Подумав о доме, Оливия сладко улыбнулась — до каникул оставалось каких-то пару месяцев. Затем, вытершись жестким полотенцем (не чета домашнему, японскому), девочка выпорхнула к большому зеркалу с серо-зеленой оправой.
Как и у многих красивых девочек, у Оливии был серьезный недостаток: она знала о своей красоте. Белокурые волосы с легким русоватым отсветом. Карие "каштановые" глаза. Слегка вздернутый носик. Легкие ямочки на щеках. Тонкая, белоснежная, кожа, без единой веснушки или рябинки — настолько нежная, что на ней может появиться синяк от слишком сильного прикосновения. Хрупкое тельце и тонкие кегельные ножки всегда были предметом зависти подруг. Удовлетворенно кивнув себе, Оливия взяла расческу и причесала волосы, распустив их по плечам. Дома эльфийка Стейли с ее заостренной мордочкой умела придать волосам хозяйки нужную мягкость. Если волосы Лив оказывались недостаточно рассыпчатыми, эльфийку ожидал пинок острым мыском ее крошечной туфельки. Однако эльфийки не было, и слизеринка, воспользовавшись заклинанием, осторожно повязала в волосы малиновый бант. Дома Лив надела бы любимый белый пиджачок с черной замшевой юбочкой, но сейчас приходилось довольствоваться школьной формой. Кокетливо подарив книксен своему изображению, Лив улыбнулась и пошла в спальню.
— Ну, вот и все! — радостно сказала Оливия, вбежав в спальню. — Нам пора! — Ариана и Эллис, как обычно, терпеливо дожидались подруги.
— Сегодня первым уроком — травология, — вздохнула долговязая Эллис. — Лив, я тебе положила свиток, хорошо? — добавила она, глядя с легким подобострастием.
— Ага, спасибо. — Оливия снисходительно улыбнулась. Обе они помнили тот январский день, когда слизеринка лежала с легкой простудой, а вбежавшая Эллис скороговоркой сказала: "Лив, болеть нельзя! Слагхорн без тебя жить не может, а нам негде брать свитки!" Оливия наградила тогда подругу легкой улыбкой: за возможность списывать Эллис будет ей благодарна.
— Думаешь, эта тварь правда так опасна? — осторожно спросила Ариана, когда подруги спустились в гостиную. Встроенные в потолок лампы заливали гостиную тусклым салатовым светом.
— Говорят, да… Какой-то монстр с тысячью глаз, который обращает всех в камень… — прошептала Эллис. Вода за окнами стала совсем мутной от брызг и ила: верный признак начавшегося ливня.
— Maman пишет, что это чудовище Слизерина, — вставила Оливия. — Так что спите спокойно: не будет Наследник нападать на учеников своего колледжа!
— И нападет он, правда, на маглорожденных и полукровок… — неуверенно подергала рукой Ариана.
— Возможно, Наследник не так и плох, — подытожила Оливия. — Перебарщивает, но ведь грязнокровки, правда, обнаглели, - задорно добавила она.
— Лив, ты уверена, что именно тот самый Наследник Слизерина? — снова спросила полушепотом Ариана. — Может, за этим стоит и правда… — посмотрела она с ужасом на подтекший угол каменной стены… - Гриндевальд?
Подруги с ужасом переглянулись. Австриец Геллерт Гриндевальд, величайший темный волшебник в мире, внушал страх и трепет всему магическому миру. Четыре года назад его Рейх развязал чудовищную войну в Европе, простираясь теперь от Атлантики до центральной России. Британия каким-то чудом устояла, но люди Гриндевальда регулярно терроризировали английских волшебников и нападали на Хогвартс. От их нападений время от времени погибали ученики. Родители очень опасались за Оливию, рекомендуя ей в каждом письме соблюдать меры предосторожности. И сейчас одна мысль, что за этим кошмаром может стоять не мифический наследник, а сам Гриндевальд, вызывал у Оливии мистический ужас.
— Мы должны держаться вместе, — сказала Ариана при входе в Большой зал.
— Разумеется. Мы не дадим тебя в обиду, Лив, — кивнула Эллис.
Оливия благодарно улыбнулась. Вместе они производили странное впечатление: маленькая изящная Оливия, высокая светлоглазая Эллис и невысокая блеклая Ариана. Однако Лив всегда была центром и душой их компании. По негласному правилу они защищали подругу от любых проблем. Вот и сейчас, входя в зал, маленькое тельце Оливии казалось Ариане настолько слабым, что ей захотелось хоть чем-то подбодрить подругу.
Большой зал тем временем уже наполнился весело галдящими учениками. Завтрак, похоже, подходил к концу. Волшебный потолок в самом деле показывал бесконечный ливень, отвесные струи которого почти закрывали стол Райвенкло. Профессор Дамблдор о чем-то говорил с профессором Бири, всем видом выражая настороженность. Оливия недолюбливала учителя трансфигурации, который иногда строго смотрел на нее и называл на уроках двойным именем: Оливия-Полина. Поговаривали, что заместитель директора не жаловал всех слизеринцев, но его неприязнь к милой, улыбчивой Хорнби казалась многим верхом несправедливости.
— Интересно, а вдруг Плакса ночью тоже окаменела? — насмешливо спросила Арина.
— Я этого не переживу, — капризно поджала губки Лив. — Кому я сегодня нарисую окаменелую грязнокровку с очками? Ой, Том, привет! — радостно помахала она сидящему за слизеринским столом префекту Тому Риддлу. Он был все таким же невозмутимым, хотя за последние дни немного побледнел.
— Привет, Лив… — задумчиво улыбнулся Том. Лив и Друэлла, пожалуй, были единственными людьми, которым он улыбался после смерти Эмили. — Я уже стал волноваться, не заболела ли ты, — заботливо потрепал он ее локоны.
— Нет, Том, все в порядке, — чуть кокетливо сказала Оливия. — Разве что ночью немного мерзну, — поежилась она. Она знала, что Том воспринимает ее как любимую младшую сестренку, и не могла отказать себе в удовольствии покупаться в его заботе.
— Спрошу у Прингла для тебя вторую грелку, — спокойно сказал Риддл, хотя в его глазах читалась усталость от бессонницы.
— Ой, спасибо, Том, — девочка одарила его одной из своих улыбок, после которых почти каждый хотел сделать ей что-то хорошее. — Ну почему сегодня нет розового джема? — капризно поджала губки Оливия, поправив складку форменной юбочки.
— Сегодня нет джема, Лив. Только сливки, — поспешила успокоить подругу Эллис. Лив насупилась и разочарованно посмотрела на стол Гриффиндора. — Вот ведь кретин, — неожиданно перешла слизеринка на другую тему, глядя, как великан магловским способом стряхивает с себя остатки яичницы.
— Хагрид опрокинул на себя яичницу? — в карих глазах Оливии мелькнул радостный огонек. Великан Рубеус Хагрид в самом деле грустно смотрел вокруг.
Гриффиндорцы смеялись вместе со всеми. Оливия захлопала в ладоши, а затем внимательно осмотрела зал. Шестикурсница Минерва МакГонагалл за что-то отчитывала их нагловатого одноклассника Эндрю Найла. Факелы тускло горели на каменных стенах, и их отсвет играл на позолоченных тарелках и кубках. Миртл Сприфингтон вместе с остальными райвенкловцами убегала на уроки. Увидев ее фигурку, Оливия не могла сдержать вздох радости. Прыщавая Плакса была здесь, на месте, а значит, предстояли новые развлечения.
* * *
Плакса Миртл, которую Оливия так жадно искала взглядом, была для слизеринки личным врагом. Райвенкловка с самого первого дня раздражала Лив внешностью: пухлыми бесформенными боками, толстыми ногами, косолапой походкой и обилием прыщей. У Плаксы были неприятные сальные волосы, пухлые руки и мясистые ступни. При одном виде этой бесформенной массы Оливия чувствовала омерзение и поначалу теряла аппетит. У Миртл, кроме того, была неприятная манера громко реветь на подоконнике. Глядя на эти слезы, Лив почему-то хотела сделать ей как можно больнее.
Когда Оливия была маленькой, отец устроил ей утиную охоту. С помощью сильной магии мистер Хорнби создал на ковре маленькое озеро, превратил несколько кувшинчиков в маленьких уток, а диван - в небольшую скалу у воды. Лампы были преобразованы в лучи заходящего солнца, окутавшего озеро призрачным светом. Счастливая Оливия облачилась в костюм охотницы и отправилась со своим йоркширским терьером на охоту. Девочка неплохо стреляла из лука, так что через пару часов маленький селезень громко кричал, пронзенный ее стрелой, а длинноухий песик принес хозяйке добычу. Оливии очень хотелось, чтобы память об успешной охоте всегда была рядом с ней, и цветное перо селезня украсило в качестве трофея ее замшевый берет. Нечто подобное охватывало слизеринку при виде Миртл. Оливия словно чувствовала, что перед ней замечательная дичь, хотя пока не признавалась себе в этом.
Открытую войну Оливия начала с Плаксой весной первого курса. В конце марта стаял снег, и походы на травологию стали опасными переходами по деревянным мостам. Как-то раз Оливия с подругами ради забавы столкнули в воду Миртл. Подбежавший профессор Бири починил стекла ее очков и снял со Слизерина двадцать баллов. В тот день Лив едва сдерживала слезы: ведь это по ее вине факультет потерял столько баллов. Подруги утешали ее, как могли; в гостиной ее погладил по волосам и Том, говоря что-то утешительное.
— Прыщавой синице это даром не пройдет, — фыркала Оливия вечером в гостиной. — Правда, малыш? — погладила она пушистика. Дома она любила гладить и целовать в нос белого йоркширского терьера Молли, но сейчас его заменял вот этот комочек.
— И что ты ей сделаешь? — спросила второкурсница — невысокая худенькая Генриэтта Вейдел.
— Не успокоюсь, пока не повешу ее очки вот туда, — задорно сказала Оливия, указав тонким пальчиком на стену возле камина.
Сначала Хорнби натравила на райвенкловку подруг — Ариану и Эллис. Они по просьбе Оливии наколдовывали липкую пакость, в которую время от времени попадала Миртл. Затем они стали разбивать над головой у райвенкловки куриные яйца, чем доводили ее до истерик. Наконец, Оливия прозвала соперницу Прыщавой Плаксой и сделала все, чтобы распространить эту кличку среди одноклассников. Чем больше рыдала Плакса, тем больший азарт охотницы охватывал Хорнби. В детстве она прочитала, что в Древней Греции богиня Диана делала себе колчан или сандалии из шкуры убитого зверя. Умом, конечно, Оливия понимала, что это запрещено, но желание получить трофей было сильнее.
Прошлой зимой удача улыбнулась Оливии. Накануне ее Дня Рождения Ариана ловко подставила Миртл подножку, и ее очки оказались в руках Хорнби. Довольная Оливия восседала вечером в парадном белом платье, держа в одной руке очки, а в другой — бокал с тыквенным соком. (Хотя в душе Лив безумно хотелось, чтобы это было шампанское). Паркинсон запечатлела кадр на пленку, и перслала колдографию Миртл. После этого Оливия загнала ее рыдать в туалет, пообещав под смех подруг сделать себе вскоре коврик из кожи Миртл. На следующий день Плакса получила рисунок гуашью, на котором Оливия в романтическом кремовом платье сидела в кресле, поставив маленькие ступни на коврик с головой райвенкловки в очках. Очередная истерика Миртл доставила Оливии удовольствие. Бедная Плакса так и не поняла: зверя, показавшего слабину, травят сильнее.
— Гляди-ка, Плакса как принарядилась! — прошептала Эллис, когда подруги подошли к теплицам. Лучик солнца вырвался сквозь пелену туч. Дождь немного утих, и по раскисшей земле заиграли тусклые блики.
Оливия посмотрела на входящую Миртл и тотчас почувствовала волну омерзения. Рядом с теплицами распустился куст белой дурманной сирени. Лив обожала эти цветы, с наслаждением нюхая белые гроздья с медовыми точками между четырех лепестков. Лив любила рисовать сирень и наслаждалась ее томительным ароматом, который она умела передать тонкой игрой волшебных красок. И сейчас сама мысль о том, что ее любимый цветок оказался на мантии грязной, толстой Плаксы с пухлыми боками, приводила Оливию в неописуемую ярость.
Урок травологии был для Хорнби сущей пыткой. Она с детства терпеть не могла копать землю и сейчас благодарила небо за то, что у нее были перчатки. Перчатки, конечно, оказались слишком светлыми. Долговязый профессор Бири продолжал рассказывать материал, и Оливия, глядя на серое небо, с грустью вспоминала первый класс, когда им показывали гербарии. Даже было интересно подрезать сферическую ложноножку и высаживать плаксивую голубику. Впрочем, Ариана поможет Оливии. Лив с неприязнью поводила лопаткой по земле. К сожалению, ее любимые древние руны будут только завтра после обеда. Глядя на сирень в мантии Миртл, Лив чувствовала, как в душе поднималась ярость. Плакса непременно должна ответить: и за ее плохое настроение, и за порчу ее любимого цветка.
После урока профессор Бири несколько раз обошел учеников. Работу Оливии он принял, однако не сказал ничего. Зато Плаксе, этому ходячему недоразумению, надбавил пару очков. Ничего… Плакса ответит за это. Выйдя из теплиц, Оливия заметила своего недруга. Один ее вид вызвал у Лив новый приступ омерзения. Внутренний голос напоминал, что по вине этой дряни с нее посмели снять целых двадцать баллов. Она еще плакала в тот вечер, а ее маленький носик распух от слез... Ничего. У Плаксы нет возможности искупить вину перед ней.
— Что я вижу? Плакса пытается принарядиться? — надменно протянула Оливия. Ариана и Эллис засмеялись.
Миртл обессиленно застыла. Оливия с омерзением посмотрела на цветок. Как посмело это гадкое создание, сальная лягушка, прикоснуться к ее любимой сирени? Не выдержав, Лив протянула тонкую ручку и одним легким движением сорвала цветок с её мантии.
— Бедненький, испачкался об эту мерзкую жабу, — вздохнула она. — Девочки, что мне с ним делать? Засушить и повесить рядом со старыми очками Плаксы?
— Фу, Лив, не противно? — поморщилась долговязая Эллис. — Он наверняка весь в слизи и воняет.
— Пожалуй, да, — Оливия покрутила цветок меж пальцев. Цветок в самом деле казался ей отвратительным, словно его коснулось блохастое животное. На миг слизеринку пронзило отвращение к белой сирени, словно на нее капнул жир с сальных волос Миртл. Бросив цветок на землю, Оливия вдавила его тонким каблуком.
— Плакса, видишь, как просто? — нежно проворковала Оливия. — Ты следующая, Прыщавая. Тебя я растопчу так же.
Голова кружилась от восторга. Это было странное счастливое чувство, которое Хорнби знала и любила с детства: чувство победы. Где-то в уголке сознания мелькал образ, как она стоит возле теплицы, а Плакса целует ее каблук. Или даже не так. Лив читала в истории, что римлянка Фульвия Бамбула жестоко отомстила Цицерону за насмешки над ее мужем: его голова лежала перед ней на праздничном пиру, а она под смех гостей колола иголками его язык. При одной мысли об этом Лив почувствовала, как в груди появилось странное чувство ужаса и восторга.
* * *
Вечером в гостиной Слизерина было прохладно. Камин весело пылал, и тусклые угольки, казалось, закрывали неярким светом узорную решетку. В длинной комнате стояла привычная салатовая полумгла, в которой угадывались силуэты слизеринцев. Темное озеро штормило из-за бесконечного ливня. Оливия была в белом платье и тонких чулках, плотно облегавших ее тонкие ножки. От холода она залезла в большое темно-зеленое кресло, и, укутавшись в покрывало, жадно смотрела на огонь. Лив боялась заболеть до отъезда, но предательское покашливание напоминало о возможной простуде.
— Лив, тебе принести краски? — заботливо спросила Эллис.
— Да… Пожалуйста… — благодарно кивнула Оливия. Краски можно было вызвать и заклинанием, но это ведь было так приятно: дождаться, когда тебе принесут их подруги.
Эллис исчезла и в мгновение ока принесла из спальни набор красок. Протянув их Оливии, она благодарно села в соседнее кресло. Лив красиво рисует: настолько красиво, что подруги заранее знают: сегодня их ждет красивый рисунок. Она часто рисовала забавные шаржи, но лучше всего у нее получались пейзажи. Иногда она отдавала их Тому, и тот взмахом палочки добавлял по просьбе Лив к ним какую-нибудь мелодию. Последний раз это была «Лунная соната» к виду ночного моря. Вот и сегодня Оливия, поежившись для вида, открыла набор.
— Что же мне нарисовать? — ласково спросила она подруг.
— Сирень… — с ходу ответила Ариана. — Пожалуйста, Лив, нарисуй сирень!
— Хорошо, — кивнула Оливия. — Тогда я нарисую сирень в Ницце. Меня в детстве иногда возили к теплому морю.
Девочка осторожно взяла пергамент и провела по нему кистью. Вскоре на нем появятся первые контуры. Затем их сменят очертания старинных каменных домов и полуразбитой лесенки, над которыми цвели кустики белой сирени. Затем подруги будут восхищаться ее творением, а она будет скромно улыбаться. Ведь за эту радость, за эту слабую улыбку она может просить у них, что пожелает.
- Элли... - прошептала подошедшая Генриетта. - Ходят слухи, что Риддл чуть ли не напал на след монстра.
- Думаешь? - Слизеринка поежилась и посмотрела на залитое водой окно. - Он может. Хотя... С Томом страшновато как-то.
Лив мягко улыбнулась. Она вспомнила, как когда-то мама принесла ей в комнату букет белой сирени, и она долго наслаждалась ароматом его цветов. Обмакнув кисточку в краску, она поднесла ее к контуру. Быть может, настанет день, когда даже Том, подобно остальным, будет утром подавать ей туфельки, когда она пожелает встать с постели.
