Глава 1Гермиона поёжилась, ощущая спиной внимательный взгляд серебристых глаз. Злость и волнение мешали сосредоточиться на зелье, которое беззащитно побулькивало в котле. В результате вместо лягушачьих лапок уронила в него крылья летучей мыши. Чертыхнувшись, судорожно схватила деревянную ложку и начала вылавливать несчастные крылышки. Они же растворялись слишком быстро, и уже через мгновение осталось лишь воспоминание и лёгкая пена, намекающая на то, что зелье безвозвратно испорчено.
Если бы не Снейп, появившийся словно из ниоткуда и нависший над насмешливо клокочущим котлом, Гермиона бы разрыдалась, но гордость не позволила этого сделать.
— Итак, мисс Грейнджер, вы опять все испортили, — язвительно произнёс преподаватель, удовлетворенно глядя, как гадкая сероватая жидкость цвета грязи медленно вытекает из котла.
Гермиона это знала так же хорошо, как и то, что у Малфоя появился ещё один повод поиздеваться над ней — какая досада, ведь неловкая Грейнджер сумела испортить зелье от желудочных колик! Она покраснела, представив, как раз за разом он будет отпускать мерзкие шуточки, словно унижений на собственном факультете не хватало. Дожив до седьмого курса, Гермиона так и не сумела завести друзей, и, хотя этот факт немного печалил, все же нисколько не мешал, невзирая на все сложности, упорно идти к цели.
Парня у неё, кстати, тоже никогда не было. Пока соседки по комнате бегали по свиданиям, Гермиона занималась, и только в этом состоял смысл жизни — в знаниях. Конечно, подобная позиция ещё дальше откидывала от остальных, но смириться оказалось не так уж и сложно. Приходилось писать родителям письма, описывая в них свою «дружбу» с Гарри Поттером и Роном Уизли, хотя, конечно, одни из самых популярных мальчиков школы никогда не общались с «недостойными». Казалось, что единственный, кто обращает внимание на незаметную Гермиону, — это Малфой, вот только подобное внимание отнюдь не льстило, хотелось, чтобы и он не замечал её.
— Извините, профессор, — промямлила Гермиона, вытирая стол заранее заготовленными салфетками. И хотя она, конечно, пыталась не касаться руками зелья — мало ли какой эффект могли произвести крылышки, — все равно несколько капель попали на кожу.
Зелье жгло, и от неожиданности она вскрикнула. Все ученики обратили внимание на громкий возглас и поспешили обсудить с товарищами очередной провал Гермионы. А Малфой самодовольно, словно именно он был виновником произошедшего, улыбался, придумывая оскорбления, которые в скором времени Гермионе придётся выслушать — уж в этом сомневаться не приходилось. И пускай.
Снейп скривился, всем своим видом показывая недовольство.
— Мистер Малфой, отведите Грейнджер в медпункт, а то сегодня она прямо-таки угроза для общества.
Гермиона сдерживала слезы, и это неплохо получалось: все же мастерство, полученное благодаря бессонным ночам, давало о себе знать. Малфой медленно-медленно поднялся и, все ещё ухмыляясь, так же медленно подошёл, демонстрируя насмешку и веселье. Стало страшно.
Драко что-то говорил, по крайней мере, тонкие, часто недовольно сжатые губы отчего-то двигались, вот только Гермиона совершенно не слышала слов. В идиотском ступоре рассматривала чужие скулы, брови, ресницы, серебро… Это было по меньшей мере странно. Когда Снейп, раздражённый тем, что время урока так бесцеремонно отняли, помахал перед лицом рукой, Гермиона очнулась. Смущённая и напуганная, здоровой рукой поправила очки, игнорируя многозначительное хмыканье декана, и, не дожидаясь Малфоя, вышла из аудитории.
Рука жгла, но притворяться, что все нормально, оказалось не так уж и сложно, даже улыбка далась без особого труда.
Малфой молчал, а Гермиона косилась на него, подозревая в худшем: в подготовке к очередному грандиозному оскорблению. Но кто мог предположить, что такой взгляд парень может расценить по-своему? И все же он не стал донимать, только поднял свою светлую бровь и насмешливо подмигнул. Иногда (о чудо!) Малфой был практически нормальным.
Гермиона, конечно же, смутилась и не оставила себе выбора, кроме как уставиться в пол.
— Не беспокойся, Грейнджер, у меня сегодня замечательное настроение, так что я не буду тебя донимать.
Стало легче, она даже осмелилась поднять глаза, чтобы посмотреть на его лицо в момент неожиданного признания. Голову пришлось запрокинуть: все же Малфой был куда выше ростом. Почему-то Драко решил заглянуть в, казалось бы, занудно-карие глаза сквозь толстые стекла очков. Это произошло неожиданно, и девушка не успела даже среагировать и заметить, что их неординарная парочка остановилась прямо посреди коридора. Драко заговорил своим вкрадчивым, слащаво-ядовитым голосом:
— Скажи мне, Грейнджер, ты специально прячешь себя за этой нелепой одеждой и ещё более нелепыми очками? — Малфой прищурился и, оторвавшись от её глаз, окинул взглядом всю фигуру. Мешковатая мантия скрывала все, кроме затасканных ботинок, которые, наверное, вышли из моды лет двадцать назад.
Переборов страх, Гермиона спросила:
— Что ты имеешь в виду?
Улыбка. Впервые на её памяти на лице Драко Малфоя появилась не усмешка и даже не полуулыбка, а настоящая задорная улыбка. Она удивительным образом превращала ненавистное лицо в почти-произведение-искусства, на котором не было места для равнодушия. Почему-то эта картина крепко отпечаталась в памяти Гермионы.
— О, ты прекрасно знаешь!
Конечно, она знала, что одевается как нельзя хуже, но именно этот образ стал маской, настоящим спасением. Люди хотели видеть страшненькую, неказистую заучку? Пускай, так даже проще. По крайней мере, Гермиона не теряла себя и точно знала, что она это она, даже если приходится носить несуразные очки и потёртые бабушкины ботинки.
Через несколько минут волшебство прошло, и улыбка спала с лица Малфоя. А затем он, кивнув на руку Гермионы, сказал:
— Идём, наверное, твоя рука болит.
Рука и правда болела, вот только Гермиона умудрилась про это забыть.
Остаток пути они молчали. Малфой шёл слишком быстро, отчего постоянно приходилось его догонять, но такое положение вещей устраивало обоих. Беседа удивила, но и она не была самым странным в тот день. Драко остался в медпункте, сел на свободную кровать и, закинув ногу на ногу, стал ждать, пока мадам Помфри наложит девушке на руку целительную мазь. Почему он не ушёл сразу после того, как доставил «жертву обстоятельств» на место назначения, было непонятно. В тот день абсолютно все оказалось слишком нереальным.
Лёгкий аромат весеннего ветра смешался с запахом целебных трав, которые так любила медсестра. Лаванда, аир, мандрагора и даже полынь — целый мир в больничном крыле. Само присутствие здесь, казалось, укрепляло иммунитет, а Мадам Помфри могла излечить абсолютно любой недуг. Вот только Гермиона нечасто посещала лазарет, она предпочитала лечить себя самостоятельно, ведь во всём нужно полагаться только на себя, не так ли?
Когда мадам Помфри закончила свои манипуляции, смешав по ходу дела мази, заклинания и причитания, Малфой поднялся с кровати и молча взялся сопроводить Гермиону к общежитию. Словно настоящий рыцарь. Все портреты наблюдали за этим шествием, не забывая комментировать и ворчать. Полная Дама же пренебрежительно фыркнула, едва увидев представителя «враждебного» факультета, и упёрто не соглашалась пускать кого-либо, пока тот не уйдёт. Иногда она бывала излишне категоричной и упрямой. Даже слишком. Неожиданно для себя Гермиона взбесилась из-за такого поведения портрета.
Напоследок Драко сказал ещё кое-что, что не могло не напугать:
— Берегись, Грейнджер, — в этот момент он наклонился к ней. Малфоевское лицо оказалось совсем близко.
Фраза прозвучала столь многозначительно, что невольно возникало подозрение: что-то тут нечисто, и дело не в уже привычных оскорблениях… Его улыбка, помощь и фраза — все пугало.
Гермиона зашла в гостиную и уже не видела, что Малфой смотрит ей вслед улыбаясь. Она бы наверняка подумала, что он замышляет что-то невероятно грандиозное и в то же время мерзкое. И только Полная Дама всеми силами пыталась отогнать Малфоя как можно дальше от гостиной Грифиндора. Она бы в этом никогда не призналась, но даже опустилась до угроз и оскорблений. Вся эта картина выглядела крайне комично. Но вот только единственным зрителем стал Гарри Поттер, который как раз возвращался с урока зельеварения.
***
Гермиона как раз сушила волосы полотенцем, когда в общую спальню для девочек ворвался Гарри Поттер. Популярность, слава, красота — три краеугольных камня его жизни. За ним бегал весь Гриффиндор и Когтевран, девушки Пуффендуя тоже томно вздыхали, а на факультете Слизерина конкуренцию ему мог составить разве что Малфой. Гермиона год за годом наблюдала, как Поттер взрослеет, а вместе с тем растёт и его чувство собственного величия. А потом она поняла, что презирает его — мальчика, который чудом выжил.
И вот он пришёл к ней, тут сомнений быть не может, так как Гарри своими изумрудно-зелёными глазами уставился прямо на Гермиону. В таком контексте, конечно, розовая пижама с пингвинами выглядела донельзя нелепо, но это почему-то не смущало, ведь Гарри Поттер — не более чем местная знаменитость, которая известна только своим умением заглядывать под юбки. По крайней мере, она так говорила сама себе.
Гермиона сняла полотенце с волос, и те мокрыми кудряшками упали на плечи. Хорошо, что хоть очки успела надеть.
— Что тебе нужно? — не хотелось быть запуганной или даже вежливой, все же трудно испытывать уважение к тому, кого так сильно презираешь.
В мире Гермионы для Гарри Поттера не существовало ни единого шанса оказаться нормальным парнем. Она правда пыталась видеть в людях только лучшее, и иногда это даже получалось, но только не с ним, нет.
— Перестань якшаться с Малфоем, — заявил он, все ещё стоя на пороге, не рискуя зайти дальше в комнату. И, хотя там в данный момент не находилось никого, кроме них двоих, это бы оказалось той наглостью, на которую даже такой тип, как Поттер, не способен.
Полотенце полетело на кровать, а вместе с ним и ошмётки былых страхов.
— А то что?
— Ты позоришь факультет, связываясь с этим Пожирателем.
Желания что-то доказывать и оправдываться вовсе не было. Если кто-то думает, что она бегает за Малфоем — пускай. Осталось всего пятьдесят семь дней на пути к долгожданной свободе.
— Чем же я, позволь спросить, его позорю? — Гермиона не сумела вовремя прикусить язык, и в интонации прорвалось коварное ехидство.
Поттер не выдержал и переступил порог. В его глазах плескалась ярость и даже немного удивления — Гарри не ожидал подобного сопротивления от неё. Он подошёл настолько близко, что не составило труда рассмотреть все оттенки зелёного в его глазах. Это был яркий момент, но не настолько, чтобы затмить неожиданную улыбку Малфоя. Гарри Поттер всегда был очень красивым, особенно когда перестал носить круглые, словно снятые с шута, очки. Но он казался слишком чужим. Даже среди своих друзей. Парень всегда вёл себя немного отстранено, словно по какой-то нелепости попал в этот мир и теперь только и ждёт, когда можно будет вернуться домой. Хотя на самом деле это походило на то, что он просто считал себя лучше других. Непременно так все и есть. Гермиона презрительно поморщила нос, когда вдруг это поняла, и поспешно отвернулась — так быстро, что непослушные мокрые волосы хлестнули Гарри по лицу. Он скривился, но ничего не сказал.
— Да ты с ним спишь! — не упрекал, а скорее ошарашенно воскликнул.
Гермиона не хотела этого отрицать, все равно ведь не поверит, но что-то заставило произнести тихим голосом:
— Это неправда, — она как будто давала ещё один шанс. Вот он, Гарри, возьми его. Только поверь, это же просто как заклятие левитации.
Но Поттер только ожидаемо фыркнул и больше ничего так и не сказал. Тишину нарушил только звук его удаляющихся шагов, и Гермиона буквально слышала, как он по дороге растаптывает её надежду, оставляя после неё только отвратную горечь во рту.
***
Малфой ненавидел растворимый кофе, Гермиона это точно знала. Однажды он сам это сказал. Девушка шла на Травологию с чашкой ароматного напитка, пытаясь получить энергию, которой так не хватало после полуночного чтения учебников. Драко появился неожиданно и едва не стал причиной кофейного пятна на мантии и ожога на руке — подлетел со спины, изрядно напугав Гермиону, наклонился и шепнул:
— Растворимый пьют только такие дешёвки, как ты, — и, язвительно улыбаясь, ушёл дальше.
Пить тот кофе больше не хотелось, но выбросить его — значило признать, что Малфой прав. И именно поэтому Гермиона давилась внезапно ставшим мерзким напитком. Он неприятно обволакивал горло, хотелось выплюнуть и вылить остатки в вазон с огромным фикусом, но приходилось допивать, буквально вталкивая горьковатую жидкость в себя.
Сегодня Малфой пил «кофе для дешёвок». Он насыпал себе ровно две ложки из небольшой баночки на столе, залил кипятком и, морщась как от поцелуя горного тролля, глотал напиток. Это выглядело комично. Смотреть на него Гермионе не хотелось, но почему-то она села именно так, чтобы оказаться ровно напротив. Происходящее веселило, особенно забавными были мордашки Кребба и Гойла, которые, последовав за своим лидером, теперь тоже давились растворимым кофе.
Малфой тоже смотрел на неё, хотя Гермиона поняла это далеко не сразу. Казалось странным, что такой человек, как он, вот так беззастенчиво и прямо, не скрывая своих действий, рассматривает предмет издёвок. Происходящее напоминало нелепый сон, и Гермиону захлестнула волна непонятных чувств. Она начала задыхаться, так как сумела забыть, что нужно дышать.
Кашель спас её. И реальность была такова, что добрая половина родного факультета глазела с презрением, а Поттер просто уничтожал взглядом. Все они, как и сама Гермиона несколько минут назад, смотрели на представление и откровенно наслаждались происходящим. Стало даже немного обидно. Пришлось бросить все и уйти из столовой, ругая себя за глупость и дурацкую непредусмотрительность. Она привлекла к себе ненужное внимание, и теперь окружающие будут донимать расспросами.
Малфой догнал уже тогда, когда Гермиона подходила к нужной аудитории.
— Грейнджер! — Обернулась и увидела его. Драко улыбался, и эта его улыбка являлась частью того странного волшебства, которое висело в воздухе между ними. Кажется, произошедшее его тоже повеселило. Малфой не выглядел смущённым или раздражённым, а просто открыто развлекался.
— Чего тебе? — выплюнула Гермиона.
Может, для него все это и шуточки, а вот для неё — неприятности.
— Мне показалось, что ты хотела мне что-то сказать, — многозначительно приподнял бровь. — Я весь твой, выскочка.
От последнего слова больше не коробило, а это уже неплохой признак.
— Тебе показалось.
Вчерашнее смущение куда-то пропало, свои сегодняшние чувства она не смогла бы адекватно описать даже под Веритасерумом.
Однако Малфой не отступал, игра казалось невероятно забавной. Это злило ещё больше. Только такие вот негодяи могут откровенно развлекаться за счёт других. Гермиона хотела вернуться в тот день, когда трижды по тридцать проклятые крылья свалились в дурацкий котёл с идиотским зельем. Она бы никогда не подумала, что желудочное колики могут принести столько неприятностей!
— Я так не думаю, — подошёл ближе. Гермиона невольно отметила, что парфюм у него чудесный. Наверное, потратил на него целое состояние, а как же иначе.
Малфой стоял практически вплотную, но она сумела взять себя в руки, отошла на шаг назад и выкрикнула:
— Я тебе не игрушка!
Развернулась на каблуках и вошла в пустую аудиторию, занимая уже привычное место за первой партой. Однако такое желанное уединение не длилось слишком долго: через несколько минут появился вездесущий Малфой, который, ни на секунду не задумываясь, сел рядом за первой партой. И даже сейчас он продолжал гадко улыбаться, словно знал, какое впечатление на неё оказывает. Он откровенно наслаждался неловкостью и смущением, которое начала испытывать девушка. Она не могла усидеть на стуле, и за десять минут сменила, наверное, полтора десятка положений. Но больше всего было злости-злости-злости. На саму себя. И хотя Гермиона упёрто пыталась делать вид, что ничего такого не происходит, очень скоро она сдалась:
— Что тебе нужно? — резко спросила.
— Ничего такого, что бы тебе не понравилось.
Гермиона перебрала в голове десятки вариантов, но только один почему-то коварно застрял в мыслях и не желал оттуда исчезать. И где Малфой набрался таких фразочек? Несмотря на то, что происходящее выглядело как сцена из дешёвого любовного романа, она покраснела.
— Пересядь, — тихо попросила.
Свет проникал сквозь огромные окна, заливая парты. Вредный лучик светил прямо в глаз Гермионы, и она прищурилась, будто таким образом могла отогнать его.
— Зачем? — Малфой искренне удивился. Он раскинулся вальяжно и своим коленом едва ли не касался её. Это вызывало неожиданный и идиотский трепет, который Гермиона предпочла бы угомонить.
— Мне не нужны неприятности. Пожалуйста, — не просила, умоляла, поражаясь своей глупости и какой-то чудной дрожи в голосе.
Малфой придвинулся ещё ближе и, почти касаясь губами уха, ответил:
— Только потому, что мне нравится то, как ты умоляешь.
А затем, весь из себя соблазнитель, так же просто отодвинулся и встал, усевшись на своё привычное место за секунду до того, как в аудиторию ворвался Поттер.
Весь урок её спину прожигали две пары красивых глаз — серебристые и зелёные. Вот только Гермиона любила серебро и ненавидела золото.
Глава 2Гермиона все время думала о том, что хочет обернуться и утонуть в серебре. Сложно сосредоточиться на Трансфигурации, когда тебя настолько сильно отвлекает какая-то мысль. Она и не заметила, как за короткий промежуток времени перестала воспринимать Малфоя в качестве человека, который только и может, что оскорблять. Впервые за долгое время захотелось скинуть уродливую мантию, старые ботинки и, конечно же, очки, чтобы стать красивой... Чтобы все вокруг поняли, что Гермиона Грейнджер не просто умная, но еще и чертовски привлекательная. Но запрет думать об этом все еще был в силе, ведь такое внезапное превращение воспримут слишком неоднозначно. А поезд уже упущен, и за пятьдесят шесть дней до окончания школы на него не запрыгнуть.
Хорошо, что Гермиону не спрашивали. Одно из преимуществ отличников — это как раз такая защита от внезапных опросов, и можно настолько сильно погрузиться в свои мысли, что не заметить даже, как МакГонагалл отпустила всех на пять минут раньше. И когда остальные ученики ушли, остаться сидеть в аудитории совсем одной. Даже Малфой куда-то убежал. Не то чтобы Гермиона ждала, что он останется, но все же где-то подсознательно немного надеялась на это. Глупо? О, даже больше — бесконечно самонадеянно, по-идиотски наивно и даже чуточку преждевременно.
Следующий урок прошел практически так же, за исключением одного момента: Драко сел прямо за ней. Он ничего не говорил и не делал, но само его присутствие напрягало. И вновь этот уже-почти-но-не-до-конца-привычный зуд между лопатками прожигал спину, заставляя нервно елозить на стуле. Так что теперь Гермиона первая покинула помещение.
Решение не идти на обед пришло само, и девушка решила просто прогуляться во дворе. Ей там нравилось: так тихо и умиротворенно, но самое главное — можно быть самой собой. А именно этого и хотелось — остаться совсем одной и подумать о том, что происходит в жизни.
И, конечно же, Гермиона не заметила Драко, который следовал по пятам, но все же не решался нарушить чужое уединение. Все стало другим в один момент в жизни этих двоих. Почему-то они решили посмотреть друг на друга немного под другим углом, и это принесло неожиданные результаты. Малфой хотел увидеть ее настоящую, сорвать эту дурацкую маску отличницы и долго-долго наслаждаться зрелищем. Запретный плод самый сладкий, но он никогда и подумать не мог, что этим плодом станет Гермиона Грейнджер.
Она шла медленно, он тоже не торопился, хотя и приходилось бороться с желанием подбежать и сорвать уродливые очки. За все семь лет никто не видел Гермиону без них. Интересно, что она делает ночью, когда сокурсницы имеют возможность взглянуть на лицо? Переживает ли, что они кому-то расскажут, какая их соседка самом деле?
Какая она на самом деле?
Эта мысль захватила полностью. Хотелось узнать ее лучше, проникнуть в самые глубины души, чтобы увидеть все то, что она годами скрывала от мира. Малфой не узнавал сам себя, он никогда не был сентиментальным дураком и очаровывал девушек скорее своей холодностью. Это по части Поттера — вот так рассуждать о романтике.
Драко стало страшно. Даже если он и сможет склонить Гермиону к чему-то, их отношения будут осуждать, а это крайне неприятно. Он поморщился и остановился. Гермиона тоже больше не двигалась, застыв у цветущей яблони, и внимательно рассматривала цветы. А потом произошло то, чего Малфой никак не ожидал — она скинула мантию и очки. Он по-прежнему не видел лица Гермионы, но отчего-то мог его представить. Наверняка она очень красива.
Драко банально не выдержал и подошел сзади. Гермиона не слышала шагов, и слизеринец наклонился и прошептал заветное имя. Впервые за все это время тонкие, почти всегда недовольно искривленные губы произнесли это сочетание звуков.
— Гермиона, — она резко обернулась, и он умер.
Все поплыло перед глазами Драко, никого красивее, чище, настоящей он в жизни не видел. Как будто ангел сошел с небес. И стало вдруг слишком сложно понять, где заканчивается правда, а где начинается фантазия. Все слилось в один до невозможности волшебный образ, который хотелось трогать и трогать, пока сердце не остановится или пока не наступит конец всего. И как лишь одними дурацкими очками можно настолько сильно испортить себя? Тяжело понять. Все рассыпалось на части, и в мире больше ничего не существовало, кроме ее лица. Драко хотел запомнить момент навсегда, но не был уверен, что сможет видеть после этого.
— Что ты тут делаешь? — она испытывала страх, и Малфой понимал причины. Они стояли слишком близко, что не могло не нервировать, и только теперь парень осознал, какая она невысокая.
А вместе с тем и беззащитная.
Славная.
— Я шел за тобой, — не стал врать или увиливать от ответа.
— Зачем? — голос Гермионы дрожал.
— Мне захотелось увидеть тебя настоящую, — он и сам не понимал, что происходит и почему говорит правду. Но больше всего волновал другой вопрос: что плещется на дне шоколадных глаз? Это презрение, страх или, может...
Во внезапном порыве слизеринец взял в руки ее лицо и впился взглядом в пухлые губы. Так хотелось прикоснуться к их шелку, но это было запрещено. Еще не время, слишком рано. Драко взял всю свою волю в кулак и отпустил Гермиону. Потребовалось еще достаточно усилий для того, чтобы развернуться и уйти.
Она стояла в недоумении. Этот напыщенный индюк сам все разрушил, испоганил и испортил, заставил себя подозревать в том, что он делает это специально, чтобы как-то совершенно грандиозно унизить. Это было вполне в духе Слизерина. Девушка чувствовала, как падает и все сильнее влюбляется в него. И чем глубже она оказывается, тем больнее. И это все происходило вопреки разуму и здравому смыслу, единственное желание Гермионы — спокойно окончить школу, но и в этом, видимо, не получится преуспеть. Все стало слишком внезапным и пугающим, и едва ли что-то в мире способно дать ей силы выбраться на волю.
Стало очень страшно, и девушка в панике набросила мантию и надела очки. Это все — ее броня. И вместе с ней Гермиона сможет выстоять.
Она ни за что на свете не будет любить Малфоя, пусть даже чувства к нему придется выжигать огнем.
Это точно.
***
Она не спала всю ночь. Пыталась, конечно, расслабиться и забыть обо всем, но получалось плохо. Во-первых, от голода болел живот. Гермиона пропустила и обед, и ужин, а это крайне негативно повлияло на ее самочувствие. Поэтому когда другие девушки уснули, она наконец смогла достать из чемодана припрятанную там как раз на такой случай шоколадку. Гриффиндорка отломила себе три подушечки и убрала "сокровище" обратно. Съев сладкое, она захотела пить, но и это не помогло: от шоколада остался привкус во рту, и ей немедленно захотелось почистить зубы. Когда она наконец улеглась, одеяло оказалось слишком теплым, подушка — твердой, а сама кровать раздражала.
Если бы Гермионе сказали три дня назад, что она будет плохо спать из-за мыслей о Малфое, она бы рассмеялась. Ведь она не могла и предположить, что когда-то будет мечтать о его губах, руках или даже серебряных глазах. Все это казалось полной чушью — Малфой не может обратить внимание на такую, как она. Ясно, что Гермиона для него — игрушка, очередная победа, загадка... Да кто, черт побери, угодно, но только не то, что она вот только что придумала!
Гермиона подорвалась с кровати — отчаянно захотелось пнуть стену, чтобы как-то унять эту боль. История не повторится, твердо сказала она себе и сделала попытку запечатать чувства к Малфою в глубине души. Получалось очень плохо. Со злости таки ударила кулаком в стену, но только сделала себе больно. Костяшки жутко болели, но Гермионе было все равно. Она поняла, что проиграла.
Девушка глубоко вдохнула и попыталась взять себя в руки. От того, что она сейчас будет беситься, лучше не станет. Никто не должен знать, как ей больно, нужно быть сильной в этом жестоком мире. На один короткий момент девушку захлестнула жалость к самой себе, но она быстро запихнула ее в самый далекий уголок сознания.
И тогда, в ту ночь, когда Гермиона не могла уснуть, она твердо решила, что положит конец своей уродливой маске, уничтожит ее, раскрошит в руках и выкинет на помойку. Она будет ее помнить, ведь та служила верой и правдой долгие годы, но больше ни за что не наденет ее вновь.
Это решение далось гриффиндорке трудно, она тысячу и один раз меняла его. И все же, когда все начали просыпаться, она лежала с твердой уверенностью, что изменит себя.
Гермиона послушно ждала, пока все ее сокурсницы покинут спальню. Сегодня был выходной, и именно поэтому ее долгий "сон" никого не удивил. Окружающих вообще мало волновало то, что происходит в жизни Грейнджер, и это до определенного момента устраивало. Теперь же она решила открыто заявить всему миру, что Гермиона Грейнджер — не пустое место!
Когда все наконец вышли, девушка встала. Руки дрожали от страха и предвкушения. Она достала из чемодана пакет со всем необходимым и в который раз сказала самой себе "спасибо" за то, что взяла его с собой. В нем не лежало ничего особенного: обычная юбка по середину бедра, темные капроновые колготки, серая кофта с достаточно глубоким декольте, пара красивых черных туфель на каблуке и, конечно же, белье. Все это было как в сказке про Золушку, но Гермиона знала, что ей придется гораздо хуже. Девушка даже немного подкрасилась, выделяя длинные темные ресницы тушью, а пухлые губы кирпично-красной помадой. Затем она убрала непослушные волосы в высокий хвост, а уродливые очки заменила на линзы.
Перед выходом Гермиона долго стояла у зеркала и не могла поверить в то, что видит себя настоящую. Она боялась и смущалась, и сколько бы раз за ночь ни говорила самой себе, что с образом скучной заучки покончено, все равно в душе оставалась ею. И хотя это не значило, что девушка непривлекательная или неинтересная, она очень сильно стеснялась.
Когда Гермиона наконец покинула спальню, завтрак подходил к концу, и большинство учеников возвращались из Большого зала. Некоторые кидали на Гермиону удивленные взгляды, большинство просто не узнавало, но были и те, кто шептался за спиной.
Девушка пыталась идти гордо, с ровной спиной и уверенностью в походке, но чем ближе она подходила к цели, тем страшнее становилось.
Когда она вошла в зал, на нее не обратили внимания, и хотя гриффиндорке казалось, что каждая пара глаз в помещении ее рассматривает, по факту все занимались своими делами. Даже Малфой, который почему-то до сих пор не ушел, о чем-то разговаривал с Забини. Однако это не могло длиться долго, и через несколько минут, когда Гермиона заняла место за гриффиндорским столом, люди начали что-то замечать. Они не подходили и ничего не спрашивали, просто таращились. Но Грейнджер не испытывала к их реакции никакого интереса, она ждала серебра чужих-родных глаз, которое укутает ее с ног до головы.
Когда Малфой посмотрел туда, куда так активно косился Забини, время замерло между одним ударом сердца и вечностью.
Гермиона не дышала, она чувствовала, как серебро заполняет каждую ее клеточку, даря тепло и радость.
Он встал и, не реагируя на удивленные взгляды окружающих, подошел к ней. Каждый шаг Малфоя в ее сердце отбивался резонансом, дышать стало еще труднее, и в один момент она поняла, что они теперь совсем рядом. Малфой возвышался над ней и жадно впитывал ее образ, вот только это, к сожалению, не длилось вечность. Их прервал Поттер.
— Гермиона, — голос у него был удивленным и растерянным. Гарри тоже поднялся со своего места и подошел к ней, теперь около девушки стояло два заклятых врага, которые взглядом убивали друг друга. Она не хотела нарушать момент, но пришлось:
— Что тебе нужно, Поттер?
Он оторвал свой взгляд от Малфоя и удивленно посмотрел на девушку.
— Ты помнишь, что я говорил?
— Конечно.
Это все надоело Драко, и он протянул руку Грейнджер, ухмыляясь:
— Идем, выскочка, нам тут не рады.
Гермиона послушно приняла его руку, спасаясь от плена зеленых глаз. Это было похоже на бегство, но она не чувствовала стыда, только жгучее желание вечно сжимать сильную теплую руку Малфоя.
Глава 3Он шел не слишком быстро, но Гермиона все равно едва поспевала на своих непривычно высоких каблуках. Малфой не торопил ее, но все равно создавалось ощущение, что они сбегают с места преступления. Девушка отчаянно пыталась не упасть в пропасть, которую для нее только что открыл Драко, но и его уверенность, и теплая рука, и серебро глаз пленяли, лишали воли, заставляли сдаться. В этом мире она больше не принадлежала себе и терзалась от этого. Дышала через раз, и каждый вздох наполнял ее приторно-прекрасной болью. Грейнджер ощущала, что лишается себя, и это настолько нравилось, что она невольно сжимала широкую ладонь еще сильнее.
— Куда мы идем?
Малфой не обернулся.
— Туда, где сможем поговорить, не переживая, что кто-то снова нам помешает, — он сказал это ровным тоном без малейшего намека на двусмысленность, но все равно отчего-то Гермиона услышала то, что хотела. Щеки ее покраснели.
Слизеринец этого не видел, но она все равно боялась смотреть в его сторону, хотя то и дело ее взгляд натыкался на его платиновый затылок.
— О чем ты хочешь со мной поговорить? — после долгой паузы все же смогла спросить девушка.
Малфой не ответил, только слегка погладил большим пальцем ее ладонь. Этот жест казался слишком интимным, и Гермиона покраснела еще больше, хотя всего тридцать секунд назад казалось, что это как минимум невозможно и как максимум нереально.
Они забрались на астрологическую башню, и это было практически дежавю. Гермионе казалось, что они вот так вдвоем уже тысячи раз до этого выясняли здесь отношения, как будто это место стало олицетворением их связи.
— Почему никто не идет за нами? — неловко спросила она уже на последних ступеньках.
— Потому что никто не хочет связываться со мной, — это звучало как правда, хотя, возможно, не являлось правдой даже в малой степени. Грейнджер решила поверить ему, не выясняя подробностей.
Когда они наконец поднялись, Драко отпустил ее и развернулся. Малфоевское лицо не выражало ничего, настолько хорошей оказалась маска, которую он носил. Гермиона пыталась найти отголоски эмоций в серебре, но и там нашла только холод и металл. Он смотрел на нее абсолютно безразлично. Внезапно она решила улыбнуться, и этот трюк сработал: личина треснула и кусками начала осыпаться на пол — Драко тоже улыбался. Теперь девушка могла отыскать на его лице множество совершенно различных эмоций, но только одна волновала больше всего — нежность. Его улыбка переросла в смех, и Гермиона впервые за почти семь лет услышала, как Драко Малфой смеется: мягко, красиво, безупречно, благородно... и еще сто раз по сто прекрасно.
— Грейнджер, — "засмеялся" он.
— Что? — Гермиона тоже не могла сдержаться, и теперь хохотали оба. И если бы счастье можно было разлить по бутылкам, чтобы имелась возможность достать одну в нужное время и отпить, это был бы идеальный момент. Все вокруг светилось и мерцало, и Гермиона чувствовала себя как никогда свободной, словно сбросила все то, что мешало ей столько лет.
Малфой резко в один момент вновь обрел серьезность.
— Ну я же просил тебя быть осторожной. Так и сказал, мол, берегись, а ты взяла и не послушалась.
Гермиона тоже перестала смеяться.
— А ты бы хотел, чтобы я действительно стала осторожной? — откровенная провокация, и Малфой купился.
— Нет.
Он подошел ближе. Теперь их разделяло около десяти жалких сантиметров, которые и препятствием назвать нельзя.
— Что ты со мной делаешь? — почти печально произнес Драко.
— То же, что ты делаешь со мной.
Эта игра, которую они затеяли, будоражила.
— Как нам жить дальше? - кусая губы, спросила Гермиона. Она понимала, что играет нечестно, но не могла устоять перед искушением. Теперь все внимание Драко сосредоточилось на ее пухлых губах, и он тоже ничего не мог поделать.
— Даже и не знаю...
А затем он склонился, и Грейнджер почувствовала, как волна укутывает ее с ног до головы, и в этом она искала свое сладкое забвение. Целовался он умело и вкладывал в сам процесс всю душу, хотя неделю назад девушка не подозревала, что у него вообще есть душа. Драко притянул ее к себе, и теперь их тела соприкасались. Гермиона испытывала нешуточное головокружение и, когда Малфой освободил ее губы, едва устояла на ногах.
Долгое время они стояли молча, внимательно рассматривая друг друга и запоминая все до малейшей детали. Они оба тайно боялись, что такой момент больше никогда не повторится и пытались им насладиться полностью.
Первым нарушил молчание Драко. Он прошептал:
— Все эти годы я и не подозревал, что ты так прекрасна...
Гермиона хмыкнула и нанесла ему ответный удар:
— Все эти годы я думала, что ты ублюдок без души, который наслаждается, когда страдают другие.
Драко драматично закатил глаза:
— Грейнджер, а вот сейчас обидно было.
— Знаю.
Гермиона не знала, как теперь она сможет жить без него, и это с одной стороны пугало, а с другой грело.
— Грейнджер, теперь я тебя ни за что не отпущу. Особенно после того, как ты сегодня явилась вся такая разодетая. Да там половина зала челюсти ловила, а вторая половина слюни пускали. Я уже молчу про Поттера, который едва не накинулся на тебя прямо там.
При упоминании Поттера Гермионе сделалось не по себе. Уж о ком она не хотела думать в такой момент, так это о Гарри. И все же девушка сделала вид, что все нормально.
— И что? Будешь везде таскать за собой? Боюсь, твои друзья не поймут.
Малфой поморщился:
— Да плевать я на них хотел.
Это звучало слишком хорошо, и Гермиона подозревала, что скоро все станет совсем плохо.
— А как же твои родители?
И тут он оказался непоколебим:
— Смирятся.
— А...
Ее новый вопрос Драко нагло прервал:
— Да заткнись ты уже. Перестань искать причины, чтобы отмахнуться от меня, все равно не получится.
— Хорошо. — Гермиона склонила голову.
Малфой еще раз задорно улыбнулся, наклонился и легко поцеловал ее в нос. Когда они вышли из башни, то держались за руки. Казалось, ничто в мире не может разрушить их такую странную и непонятную связь.
Жаль, что только казалось.
***
Надежда в его мире значила многое. Даже слишком. Все волшебство всего мира ничего не стоило без надежды, и Драко это понимал слишком хорошо. Его собственная семья пыталась лишить его всего, но только веру в лучшее не могла отобрать. Каждый раз, когда слизеринец уезжал из дома, он втайне радовался, что в этот раз его не сломали. Сколько еще таких раз будет, он не знал даже приблизительно. Парня коробило от одной мысли, что он может стать таким же, как мать или отец — безликим, пустым убийцей, искателем силы и вечной молодости. Все эти годы его удерживала от безумия только надежда, что в один день он сможет стать свободным, а теперь к этому ощущению прибавилась и Грейнджер. В ней было что-то такое настоящее и правильное, что не помещалось в рамки его прежнего мира иллюзий и лицемерия.
Едва Драко заметил Гермиону сегодня утром в этом ее наряде, он понял, что это открытая провокация, рассчитанная только на него. Он не мог и представить, что эта глупышка сделает для него что-то подобное. Грейнджер вышла из тени собственного одиночества, которое год за годом пожирало ее душу. Внезапно Малфой захотел прикоснуться к ее душе, понять все ее помыслы, узнать все мечты и, конечно же, утопить собственную боль в ее надеждах.
Грейнджер так доверчиво сжимала его ладонь и так безоговорочно следовала за ним, что Драко разрешил себе верить, что они смогут быть вместе. Он ощущал острое чувство стыда за то, что годами ее мучил, оскорблял и обижал. Она была образом всего того, что он ненавидел в себе - бесхребетности и покорности. Каждый раз Драко едва себя сдерживал от того, чтобы схватить ее за мантию, притянуть к себе и громко крикнуть: "Борись!". Вот только он глубоко ошибался, когда думал, что Гермиона сломалась и смирилась: за все семь лет они не отобрали у нее надежду.
Драко хотел бы сказать, что отныне они будут вместе всегда, но это могло бы оказаться ложью — он и сам не чувствовал уверенности, что в скором времени не сломается.
Грейнджер резко остановилась.
— Постой, — ее голос, как всегда, тихий, но уверенный, отзывался в сердце Драко радостью.
— Что случилось? — он пытался сделать так, чтобы голос не дрожал, и, судя по всему, это получилось: Грейнджер ничего не заметила или по крайней мере сделала вид, что не заметила.
— Мне страшно, Драко, — она впервые за все время назвала его по имени, и это звучало так волнующе, что парень едва не улыбнулся.
Они стояли посреди пустого коридора седьмого этажа в окружении портретов давно погибших волшебников, которые упорно косились на парочку. Большинство из них смотрело неодобрительно, некоторые даже вслух высказывали свои претензии, но все равно в этой какофонии Драко и Гермиона ощущали себя единственными существами в целом мире.
Он взял ее маленькое лицо в свои ладони и заглянул прямо глаза, подсознательно выискивая в них то, что смогло бы его спасти.
— Чего ты боишься?
— Того, что завтра проснусь и тебя не будет в моей жизни. Новых насмешек, предательств и осуждений. Я готова к ним, но все равно боюсь.
— Я защищу тебя от любого. Ты можешь не возвращаться в общежитие, спасибо отцу, — произнеся это слово, он поморщился, вспоминая его вечное презрительно-оценивающее выражение лица. — Он обеспечил мне отдельную комнату.
— Но... — щеки ее мгновенно покраснели, и такая наивная, детская стеснительность позабавила Драко, и он улыбнулся. За последние два дня он делал это чаще, чем за всю жизнь, и это радовало.
Драко смотрел на нее с такой нежностью, какой не удостоилась ни одна девушка до Гермионы.
— Не волнуйся.
— Но...
— И это тоже тебя не должно волновать. Ты — совершеннолетняя, да еще и лучшая ученица за хрен знает сколько столетий. Можешь себе позволить маленькие шалости в компании милого молодого человека.
Гермиона окончательно потеряла дар речи, и Малфой нагло этим воспользовался. На этот раз поцелуй был совсем мимолетным, но и от него Драко кинуло в жар.
— Пошли собирать твои вещи.
И они двинулись в сторону общежития Гриффиндора. По дороге парочка встречала много учеников, и большинство из них не могло сдержать своих поганых комментариев при себе. Гермиона смущалась и краснела еще больше, Драко же наполнялся чистой яростью. Около портрета Полной Дамы стояла толпа и громко шепталась.
— Эта Грейнджер оказалась той еще потаскухой...
— Вырядилась, как курица ряженая...
— С Малфоем убежала...
— Пожалуй, все время с ним спала и только притворялась тихоней...
Внезапно неудачливых кумушек прервал громкий голос Золотого Мальчика:
— Не говорите так про нее! — это подействовало, и все заткнулись. Но Малфой не хотел, чтобы все разрешилось с помощью Поттера, поэтому вмешался:
- Очень мило с твоей стороны, Поттер, защищать мою девушку, но, поверь, с этим я могу справиться и сам. — Слово "мою" он выделил особо.
Ученики наконец обратили на парочку свое внимание, Драко инстинктивно спрятал Гермиону за свою спину так, чтобы толпа ублюдков не видела ее смущения и страха.
Минута или две прошли в напряженном молчании, которое прервал слизеринец:
— А теперь Гермиона заберет свои вещи, и если кто-то хоть что-то ей скажет или вообще хоть каким-то образом обидит, я спалю дотла вашу конченую гостиную с вашими кончеными шмотками.
Даже Полная Дама теперь смотрела на него с уважением.
Ученики разошлись в разные стороны на лестницы, делая своеобразный коридор для Гермионы. Драко повернулся к ней лицом и шепнул на ухо:
— Я буду ждать тебя здесь. Если не вернешься через пятнадцать минут, я возьму в заложники первого попавшегося гриффиндорца.
Гермиона улыбнулась — наверное, представила эту картину, — и покорно кивнула. Ее пропустили, не говоря ни слова, даже боялись криво посмотреть в ее сторону: Малфоя опасались.
Он стоял на том же месте ровно четырнадцать минут и тридцать две секунды и уже готовился действовать по плану, когда Гермиона вышла из общежития с двумя огромными чемоданами. К тому времени все ученики уже успели зайти в гостиную. Драко тут же выхватил ее пожитки и направился в сторону собственной спальни. Эта отдельная комната была единственным, за что он благодарил отца. Гриффиндорка бежала сзади, все так же смотря исключительно в пол.
Глава 4Драко уперто сохранял дистанцию, и на любые расспросы Гермионы только молчал. Он отдал ей свою кровать и свою душу, но ничего не просил взамен. Дни проходили довольно однообразно. Сначала она боялась выходить из комнаты одна, но потом поняла, что угроза Малфоя действует и никто ее больше не донимает. Она долго раздумывала над тем, какой предстать перед учениками на следующий день после шокирующего события, но решила, что вернуться к себе прежней значило бы признать себя проигравшей. Драко одобрил ее выбор.
Иногда все же удавалось побеседовать, и в такие вечера молодые люди узнавали друг друга лучше. Гермиона поняла, что перед ней невероятный человек, который всю жизнь притворялся, как и она. Малфой не был ни злым, ни высокомерным, ни холодным, ни даже безразличным, и девушка поняла это только сейчас. Он даже извинился за то, что донимал все эти годы, сказал, что этот весь идиотизм - необходимая плата за то, чтобы быть сыном своих родителей. Гермиона вообще не поняла эту фразу, но не стала спрашивать.
Мафой любил красное сухое вино и дорогой табак, который доставал невесть откуда. Гермионе нравился этот благородный, тяжелый запах, который так сильно подходил ему. А еще слизеринец ни с кем не общался, его вечные спутники Кребб и Гойл никогда к нему не заходили. Девушка не знала, было ли так всегда или Драко приказал (а другого слова тут и не подберешь) им держаться подальше уже после того, как она переехала. Все это было загадкой. Малфой вообще целиком и полностью состоял из загадок, разгадать которые у нее никак не получалось. Казалось, что стоит заглянуть в серебро его глаз - и сможешь узнать что угодно, но каждое такое "погружение" лишь прибавляло вопросов.
Однажды она не выдержала и спросила:
— Кто ты?
Драко лежал на диване с бокалом вина и читал книгу. Вопрос его удивил, и это отразилось на его безупречном лице. Он внимательно смотрел на Гермиону, как будто не мог поверить, что она решилась спросить про это.
Он не мог не флиртовать, таким уж он был:
— А кем ты хочешь меня видеть?
Все это стало не более чем игрой, потому что он сам не позволял развивать их отношения дальше, однако Гермиона не растерялась:
— Ты обещал мне другое, — она не любила спорить, но в этот раз ощущала готовность бороться до конца.
Драко за секунду стал совершенно серьезным. Он поставил бокал на тумбочку, закрыл тяжелую книгу и ответил:
— Я не заслуживаю тебя.
— Это не тебе решать!
Гермиона сердилась, она ненавидела, когда решали за нее. Более того, вся эта сцена так сильно напоминала все эти дешевые романы, которые так обожала ее мать, что ей стало тошно. Она - не какая-то идиотская героиня тупого чтива и не станет играть по репликам, которые для нее расписала сердобольная барышня. Нет уж. Она встала с кровати и подошла к прямо к нему и, пока Драко не успел среагировать, просто взяла и поцеловала.
— Не смей так говорить, — произнесла она, когда на секунду оторвалась от самых лучших губ.
Волосы его казались шелком, и Гермиона прикасалась к ним с таким удовольствием, какого не испытывала очень давно. Драко все так же лежал на диване, а она на корточках сидела около него и, склонившись, жадно получала то, до чего у нее не было допуска все эти дни. Когда все это безумие закончилось, она только и смогла заглянуть в глаза Драко и шепнуть:
— Глупый мальчишка.
В тот день она впервые почувствовала себя старше Малфоя, хотя это и казалось полной глупостью: все же он родился практически на год раньше, имеет куда больше опыта, да и...
— Грейнджер, ты меня сегодня радуешь, — Драко улыбался, рядом с ней это стало его любимым выражением лица.
Он правда пытался защитить Гермиону от своих демонов, но она все равно умудрялась залезть ему в душу. Он боялся, что она, каждый раз, когда смотрит ему в глаза, подбирается все ближе и ближе к пристанищу его пороков. Такая наивная и доверчивая Гермиона Грейнджер не понимала, что он просто-напросто боится, что потеряет голову и крыша, которая едва держится, окончательно поедет. Скоро нужно было ехать домой, и Малфой знал, что будет держаться за ее образ во что бы то ни стало. Вот только уверенности, что он сможет еще раз выбраться оттуда нормальным, у него не было. Он питал себя голой надеждой на это и дал слово, что если все пройдет как надо, они с Грейнджер станут парой. Но Гермиона не стала мириться с таким положением вещей, она вообще недолго терпела его отстраненность, хотя Драко, разрываясь между желанием защитить ее и дышать с ней одним воздухом, всячески пытался сделать так, чтобы она его видела как можно меньше.
Маленькая чертовка сама все разрушила, и, несмотря на все доводы рассудка, он позволил ей это сделать. После того эпизода все стало иначе. Быть с Гермионой оказалось куда прекрасней, чем он представлял. Ее кожа, ее волосы, ее губы - все сводило его с ума. Только и успевал говорить самому себе: "Берегись, не упади".
Драко не сомневался, что обо всем уже доложили родителям, и готовился к последнему бою. Он считал каждую секунду свободы, которая у него оставалась, но все равно их всех оказалось недостаточно. Малфой никак не мог смириться с тем, что, возможно, эти дни - всё, что есть у них с Грейнджер.
Когда пришло время уезжать, оставалось тридцать три дня до окончания школы и всего два до того, как он снова сможет увидеть Гермиону. Уходя на рассвете, он произнес:
— Я люблю тебя.
Вот только Гермиона не слышала - она крепко спала, укутавшись в одеяло. Драко не стал ее будить, зная, что так ему будет еще сложнее. Словно в подтверждение этой мысли, девушка во сне нахмурилась.
***
Больше всего на свете Малфой боялся того, что станет похожим на родителей. Даже собственные волосы, которые так сильно подчеркивали их схожесть, злили его настолько, что хотелось перекрасить. Он давно думал об этом, даже краску присмотрел, вот только Грейнджер решительно встала на защиту натурального цвета. Тогда Драко решил, что не внешний вид делает из него "истинного" Малфоя, а то, что у него внутри.
Чета Малфоев помешалась на давно сгинувшем Темном Лорде и желании приобрести силу, о которой большинство и помыслить не пытаются. Они добровольно превратили свой дом в лабораторию боли, крови и несчастий. Драко понимал, что самым лучшим вариантом было бы рассказать обо всем аврорам, которые после падения Кумира-Нарциссы-и-Люциуса занимались как раз такими вопросами. Но каждый раз, когда он об этом задумывался, почему-то вспоминались теплые руки матери и то, как она всегда защищала его отца. Нарциссу он не потерял окончательно, она по крайней мере не пытала его круцио и не запирала в сыром подвале без еды на неделю и уж точно не она избивала его до полусмерти. Драко ощущал жалость по отношению к ней, но вместе с тем ненавидел за слабость и нежелание бороться — вместе они бы победили отца.
Иногда младший Малфой думал о том, насколько сильно его мать любит отца, что позволила свести себя с ума. Он ощущал острое любопытство узнать, что именно творится в ее сердце, и попытаться спасти. И именно тот факт, что письмо, вызвавшее его из Хогвартса, написала Нарцисса, заставил его приехать так быстро — что-то случилось.
Он долго стоял на пороге дома, пытаясь набраться сил и войти наконец в дом, вот только совершенно не понимал, чего нужно ожидать. Он переживал о том, что, возможно, видел Гермиону в последний раз. Волновался, что она не выдержит того, что с ним может произойти. Беспокоился, что мог так много сделать в этой жизни, но целиком и полностью потратил ее на борьбу с самим собой.
Дверь открыла мать через несколько минут после того, как Драко постучал. Когда он увидел ее после долгой разлуки, сердце пропустило несколько ударов, настолько сильно она постарела и осунулась. Теперь от прежней красивой, молодой женщины мало что осталось.
Первое, что она сказала, его разозлило:
— Твой отец очень зол, проходи.
Драко не показал своей ярости, хотя в тот момент больше всего мечтал о том, чтобы родиться заново в какой-то другой семье. Святые угодники, да он готов был стать частью бесконечного семейства Уизли и называться всю жизнь каким-то Биллиусом.
Драко зашел в дом. Сразу стало ясно, что тут не прибирались очень давно, настолько толстым выглядел слой пыли. Малфой поморщился и решил вновь посмотреть на мать, и когда он это сделал, ярость вспыхнула новой волной - все ее руки десятки "украшали" глубокие порезы. Он и не осознавал своих действий, когда подлетел к ней и схватил за руку.
- Это что такое? - каждое слово он выговаривал предельно четко и громко, но мать все равно делала вид, что не понимает, о чем речь.
Молчание начало его раздражать. Драко понимал, что значат эти раны у нее на руках, вот только все же не хотел верить, что это может оказаться правдой. Парень отпустил мать и побежал в кабинет отца. Когда он зашел, то сразу почувствовал неприятный запах, будто комнату уже месяц или два не проветривали. Луциус лежал на кожаном диване и выглядел по меньшей мере ужасно. Драко поморщился и позвал его:
— Отец?
Он долгое время не отвечал, но когда подал голос, обстановка стала еще более кошмарной - отец охрип и теперь говорил, едва волоча язык:
— Как ты посмел связаться с грязнокровкой?
Драко поморщился. Предубеждения по поводу чистоты крови остались в том же прошлом, что и Темный Лорд.
— Потому что я ее люблю.
— Любишь? — Луциус начал очень хрипло смеяться, казалось, что скрипят половицы какого-то древнего паркета. — Любить можно только чистого кровью, а все это похоть и ложь.
Драко все еще стоял настолько далеко от отца, насколько мог себе позволить в небольшом кабинете.
— И все же.
— Я буду говорить откровенно. Если ты с ней не порвешь, я ее просто прикончу. Думаю, тебе ясно, что это не пустая угроза.
Малфой перестал дышать. Как смеет этот ублюдок угрожать ему? Мало того, что всю жизнь издевался, мучил и калечил, а теперь еще и пытается лишить единственного светлого человека.
— А теперь пошел вон.
Драко охотно покинул кабинет отца и ушел в место, которое почему-то называл своей комнатой, хотя оно больше походило на тюрьму. Нестерпимо хотелось выпить огневиски, и он это сделал.
Тебя зовут Драко Малфой, и ты потерял все. Твой мир обрушился на тебя и теперь валяется пыльными осколками у ног. Больше нет ничего. Больше ничего не будет. Рваные и ненужные фразы застряли комком в горле - где-то между глотками огневиски и непролитыми слезами. Даже сейчас ты остаешься Драко Малфоем — гордым слизеренцем от кончиков волос и до самой глубины души, презирающим собственную семью и влюбленным в ту, которая может пострадать из-за тебя.
Тебе восемнадцать, но за свои девять раз по два ты успел увидеть столько, сколько многим и не снилось. Тень, тени, тени...тени Драко Малфоя.
Ничего не волнует тебя. Ну разве что бутылка огневиски, которую мать спрятала от тебя. Ты третий день пьешь не переставая, и чувствуешь, что это еще далеко не конец твоей боли, ее путь только начался.
Ты так молод, красив и бесконечно пуст. Все что есть — это чистая апатия, которая съедает.
Тебя зовут Драко Малфой, а ее — Гермиона Грейнджер, и пока не существует будущего, где вы вместе.
Глава 5Драко сидел на кухне за пыльным круглым столом, пил и смотрел в одну точку на стене. Там красовалось фамильное древо Малфоев, и он неотрывным взглядом прожигал место, где находился он сам.
Он не хотел терять себя в бутылке, но это единственное, что оставалось. Больше всего Малфой презирал в себе это неумение противостоять отцу, его полоумию и его желанию уничтожить все, что находится вокруг. В Малфой-мэноре Драко становился слабаком, и в этот конкретный раз чувствовал, что не выдержит, сломается и улетит в пропасть боли, жестокости и бесконечного одиночества. Какой же слабый червяк!
— Перестань пить, — мать пыталась вырвать бутылку у него прямо из-под носа. Сегодня на Нарциссе была кофта, которая полностью скрывала увечья на предплечьях, что злило Драко еще больше, ведь он знал, что спрятано за тонким хлопком.
— Это не твое дело, — он не хотел ей грубить, но иначе не получалось. Вся жизнь, все стремления улетели в яму. Малфой ни на секунду не сомневался, что отец воплотит свою ужасающую угрозу в жизнь. Для него убийство человека — плевое дело, а уж тем более уничтожение грязнокровки, которое станет одним из его личных достижений. И плевать, что так он принесет своему сыну столько боли, сколько вообще один человек может сотворить для другого. Это даже хорошо, так позор семьи, может, хоть чему-то полезному научится.
Хотелось подняться к нему и крикнуть прямо в рожу свое "Я не боюсь тебя, ублюдок!". Но Драко понимал, что это обернется еще большими проблемами. Все четыре дня, что он провел в "родном" доме, он потратил на то, чтобы придумать какой-то план, по которому он смог бы освободиться от семьи. Но ничего не пришло на ум, и от этого с каждой секундой становилось еще хуже.
— Отдай мне бутылку, — Нарцисса выговаривала каждое слово очень четко, будто бы разговаривала с душевнобольным.
— Мама, когда ты стала такой? — в голосе Драко звучала практически нежность к той, чьи теплые руки он вспоминал на протяжении многих лет в самые отвратительные моменты.
Она не ответила, просто молча стояла над ним, все так же пытаясь отобрать бутылку. Малфой схватил ее за тонкое бледное запястье и впился взглядом в ее измученное серое лицо.
— Помоги мне, — умолял. Никогда ничего Драко не просил у нее, но сейчас был готов стать на колени и просить помочь, если бы верил в то, что Нарцисса может ему помочь.
Она тоже смотрела на него. Цвет ее таких же серебристых глаз потускнел и утратил все волшебство. Если и есть выход из этой ситуации, то он в Нарциссе Малфой.
— Я не могу, — теперь она говорила тихо и совсем неразборчиво, и Драко видел, что она сомневается. Из этих сомнений он планировал вырастить свой путь на свободу.
— Пожалуйста, — сжал ее запястье еще сильнее, пытаясь показать таким образом, насколько сильно нуждается сейчас в ней. По правде говоря, Драко был готов простить ее абсолютно за все, если бы только она помогла.
Когда он наконец отпустил мать, она ушла, так ничего и не сказав, но этого оказалось достаточно, чтобы снова обрести надежду.
Малфой услышал крики, стоны и мольбы о прощении — отец снова пытался "извлечь" силу из какого-то несчастного волшебника, и Драко абсолютно ничего не мог с этим поделать. С каждым днем он все больше и больше думал о том, чтобы убить собственного отца, но ему слишком сильно не хотелось становиться убийцей. Драко считал, что любое убийство может осквернить человека, пусть даже речь идет об избавлении мира от Люциуса Малфоя. И тогда он окончательно решил, что позовет авроров, если мать согласится помочь. Вместе они смогут сделать так, что Люциус больше никогда и никому не сможет навредить. Осталось только убедить ее в том, что без отца всем будет лучше.
Два дня Нарцисса не давала о себе знать, и только к третьему вечеру после их разговора сообщила, что приняла решение. Ей оно далось очень сложно, настолько сильно женщина любила своего мужа. Но все же Драко не ошибся, когда ставил на нее: в глубине души Нарцисса еще жива, и года боли, смертей и беспросветной тьмы ее не сломали. Малфой радовался этому, ему хотелось верить, что когда-нибудь мать станет нормальной и больше никогда не будет зависеть от безумца.
— Что мне нужно делать? — она подошла после ужина, когда Малфой-старший отправился в свой кабинет. Драко в это время читал книгу, лежа на диване, пытаясь успокоить себя.
— Ничего особенного, просто не мешай мне, — он положил книгу на тумбочку. — Ты хочешь стать свободной?
Нарцисса неуверенно кивнула. Драко криво улыбнулся:
- Значит, будешь. Ты и я заживем новой жизнью, обещаю. В ней не будет боли и крови, только свет и радость.
Она не ответила, только развернулась и ушла.
Драко с облегчением выдохнул. Теперь оставалось дело за малым, без поддержки жены Люциус никак не сможет защититься. Нужно попасть в министерство как можно скорее. Отчего-то хотелось петь и танцевать. Оставалось всего два дня до возвращения в Хогвартс, и это время нужно потратить с умом.
Малфой зашел на кухню, где мать домывала посуду. Она стояла спиной, и парень видел, что она сгорбилась над мойкой. Сил на то, чтобы колдовать, у нее совершенно не нашлось. Драко вспомнил те времена, когда такими вещами занимался домовой эльф, а не гордая наследница Блэков. А потом отец почему-то решил, что уборка по дому станет хорошим наказанием для непослушной жены, а из старого слуги сделал очередной эксперимент. Вскоре после этого магическое существо погибло. От боли.
— Мам!
Она обернулась.
Драко молча кивнул, взмахнул палочкой — и тряпки начали сами чистить тарелки. Нарцисса посмотрела на сына с благодарностью. Он хотел рассказать, как сильно ее любит, упасть на колени перед ней или обнять, прошептать на ухо, что теперь она свободна. Комок подступил к горлу, и Малфой быстро покинул кухню — сейчас не время и не место, он сделает это после того, как все успешно завершится.
Пока не время.
Пока.
Но совсем скоро... Они смогут дышать нормально. Выходя из дома, Драко подумал о том, что, возможно, жизнь не так уж и ужасна.
***
Они пришли на рассвете. Молчаливые. Сосредоточенные. Готовые. Драко знал, что в крайнем случае авроры начнут убивать.
Все прошло быстро — десять минут, не более, но для юноши это время показалось вечностью.
Когда Они вошли, Малфой не спал, они с матерью сидели на кухне и молча смотрели друг на друга. Он сжимал тонкую болезненную руку Нарциссы. Мать рыдала, глотая слезы. В этой комнате было все и ничего, в ней одновременно смешалась любовь с болью и едва уловимый запах свободы с вонью предательства. Здесь начиналась новая жизнь, которая наконец избавила бы этих двоих от тяжких оков. Они боялись, что ничего не выйдет и что Люциус, получивший силу благодаря убийства многих, сможет вырваться из цепких рук авроров... А затем он найдет жену и сына, которые посмели его предать, и уничтожит их.
Драко хотел жить. Это желание оказалось настолько сильным, что он поймал себя на мысли о готовности сделать что угодно ради этой цели. Второй рукой юноша сжимал палочку, готовый в любой момент произнести заклинание. Он стиснул зубы, так что было даже немного больно, но это совершенно не волновало. На скуле пульсировала жилка, костяшки пальцев побелели от напряжения.
"Ничего, всё скоро закончится", — говорил он сам себе.
Внезапно появились Они, десять мужчин в черных как смоль костюмах, которые пришли забрать его отца. Навсегда. В Азкабан. Там дементоры каждый день будут уничтожать и сводить с ума. А они с матерью останутся тут, обретя наконец свободу.
Неизвестный аврор остановил взгляд на Драко Малофое всего на несколько секунд, на его лице появилось презрение, но слизеринца это не волновало. Презрение? Ну и пусть.
Десяток мужчин ворвались в спальню Малфоя-старшего без стука, тот, вероятно, спал. Они выволокли его в коридор, и сын с матерью увидели, как Люциус покидает имение навсегда. Он кричал проклятья и пытался колдовать, но все тщетно. Все его попытки спастись были такими же жалкими, как и попытки его жертв. Мужчина пытался вырваться, а затем он
понял. Несмотря на неудобства, Люциус обернулся и увидел жену и сына, которые спокойно сидели за столом, и тогда он сказал то, что навсегда впилось в память Драко:
— Я проклинаю тебя, — но безумный волшебник не успел сказать фатальные слова: светловолосый аврор оглушил его, едва тот открыл рот.
Бессознательное тело уже выносили из поместья... А ведь когда-то это безумное создание, одержимое мыслью обрести власть и силу, было красивым и сильным мужчиной.
Сам дом авроры тоже зачистили, вынося из нее все зло, вонь и тысячи пробирок с подозрительными субстанциями. А еще сотрудники министерства нашли останки, которые давали столько улик против Люциуса, что их бы хватило на три пожизненных. Они ничего не говорили, только сжигали на заднем дворе все это "добро". После нескольких часов работы они наконец-то ушли, сухо поблагодарив Малфлоев за содействие. Все тот же светловолосый неодобрительно посмотрел на руки Нарциссы, но лишь поморщился и ничего не сказал. В мире "хороших" волшебников презирали этот древний род. Для них все было слишком однозначно, добро и зло никогда не смешивались, а, например, все слизеринцы по определению становились плохими. Но это все не имело значения. Никогда.
Совесть практически не мучила. Только вот ночью Драко просыпался в холодном поту, а перед глазами так и стояла картина ареста отца и там самая сцена, а в голове всего три слова: "Я проклинаю тебя". Так и хотелось спросить в ответ: за что? За то, что захотел жить? Или за то, что надоело видеть мучения матери? В любом случае ответы на эти вопросы юноша уже не смог бы услышать.
Малфой не хотел покидать Нарциссу, она выглядела совершенно несчастной. По правде говоря, после ареста женщина не сказала ни слова. Она неохотно ела и пила. И если бы не Драко, наверное, просидела бы на том самом стуле на кухне до полного изнеможения. Луциус был всей ее жизнью. Болезненной, ужасной, отвратительной жизнью. И всё-таки женщина его любила. Когда-то, лет двадцать назад, когда они только познакомились, юный Малфой казался совсем другим человеком, и она думала, что так будет всегда, но тьма понемногу захватывала его сердце, пока однажды там совсем не осталось света. Но даже к этому она привыкла.
Любовь — это проклятье, а неразделенная любовь проклятье втройне. От чего можно умереть? От Авады, которая попала в тебя? От воды, которая заполнила легкие? От неосторожного водителя, который давит тело? От болезни, которая убивает органы? От пожара, который съедает кожу? А ведь бывает и смерть от чувств, которые рушат душу. Нарцисса умерла от боли. И именно такую вот почти неживую мать Драко отправил с больницу святого Мунго.
Ради ее же блага.
По крайней мере он так думал.
А в глубине души боролся сам с собой, потому что в тайне ото всех боялся стать таким же, как и Люциус.
***
Малфой был счастлив, несмотря на то что предал собственного отца. Сомнения и печали больше не мучили его, и он понял, что именно это, с позволения сказать, «предательство» дало ему столь необходимое облегчение. Драко жалел мать: едва ли она заслуживала участи печальной вдовы при живом муже, но это та жертва, на которую пошли они оба, чтобы обрести свободу. Когда он ехал обратно в Хогвартс, оставив позади страдания, все думал о том, как теперь сложится его жизнь, сможет ли он стать полностью независимым, не представляя каждый раз отца, упрекающего его буквально во всем, и, конечно же, как отреагирует Гермиона.
Последний вопрос тревожил даже слишком сильно, так как Малфой прекрасно знал, что случилось между ней и Поттером в прошлом, и боялся, что, несмотря ни на что, девушка все же любит Золотого Мальчика. Поттер долгое время притворялся ее другом только потому, что нуждался в ком-нибудь, кто бы делал за него все задания и помогал с СОВАми, но затем, на шестом курсе, внезапно просто перестал общаться. А когда Гермиона попыталась узнать о причинах таких резких перемен, он выставил ее публично на посмешище, сказав всем, что соблазнил главную заучку Хогвартса. Тогда все решили, что Грейнджер просто бегает за популярным парнем, но это, конечно, оказалось неправдой. И даже несмотря на это, Драко в глубине души переживал, что Гермиона любит Золотого Мальчика. Идиот, желающий славы и популярности, вот кто этот Поттер.
Со злости ударил кулаком по столу. Нет, он не будет думать об этом, Гермиона только его, и уж точно Поттер ее не получит. Хогвартс-экспресс нес его домой — туда, где живут люди, которые его любят. Скрепя сердце Малфой признавал, что и Забини, и даже два идиота Кребб и Гойл успели поселиться в его сердце. Даже Снейп как-то туда пробрался. Но самое большое сокровище — Гермиона, такая чистая и невинная, словно цветок дикой фиалки. Чувства к ней проросли аж до самых глубин его «я», заставляя сердце стучать быстро-быстро. Одними губами в пустоту Драко прошептал:
— Я люблю тебя.
И эти три слова и десять букв заставили его снова улыбнуться.
За окном менялись пейзажи, но только стремление Малфоя как можно быстрее попасть в школу становилось все сильнее с каждой милей. Впереди ждало его счастливое будущее, полное приключений и страстей.
Гермиона переживала. Ей все время казалось, что Драко не вернется в Хогвартс, к ней, но она упорно отгоняла от себя эти мысли и, как будто шепча заклинание, произносила:
— Все будет хорошо, он приедет.
Она стала рассеянной. Это заметил даже Гарри, который теперь не давал ей проходу, хотя Гермиона четко дала понять, что отношения с ним ее не интересуют. Теперь он приносил шоколад, цветы и даже самодельные игрушки, пытаясь вымолить ее расположение, но девушка оставалась твердой в своем решении: она любит Малфоя, и отношения ни с кем, кроме него, ее не интересуют. В подобное Поттер плохо верил, ведь в его глазах Драко выглядел жалким, низким и уж никак не подходящим такой светлой и невинной девушке, как Гермиона Грейнджер. Однако он сам, казалось, забыл о том, какое зло с ней сотворил.
— Зачем тебе этот неудачник? — все повторял он, преследуя Гермиону.
— Гарри, отвали. Я его люблю, а вот тебя — нет.
Гермиона раз за разом повторяла эти слова, надеясь на то, что Гарри наконец поймет, что она никогда не будет с ним, но вот только до него плохо доходило. В один вечер, когда Поттер уже привычно преследовал ее после ужина, и вернулся Драко. Когда Гермиона его увидела, после тех дней, что ей довелось самой жить в малфоевской комнате, сердце ее перестало на секунду биться: она и забыла, насколько он прекрасен.
Забыв обо всем на свете, она подбежала к нему и повисла на шее. И единственное, что могла сказать в тот момент — его имя:
— Драко, Драко, Драко…
Она задыхалась от счастья — всего минуту назад девушке казалось, что он не вернется никогда, но вот Малфой здесь, целый, невредимый и такой родной.
— Гермиона…
Они стояли посреди холла, как два идиота, ломая все стереотипы и предубеждения. Поттер бесился: их любовь ранила его самолюбие, ведь ни одна девушка не могла устоять перед ним, вот только идиотка Грейнджер стала исключением. Со злости он пнул лестницу, за что получил нагоняй от ближайшего портрета и боль в лодыжке.
— Я так люблю тебя, — шептал Драко на ухо Гермионе, и она впитывала его голос, словно самое дорогое лекарство, способное исцелить ее душу.
— Пошли отсюда, тут все на нас глазеют, — ее щеки покраснели, когда она осознала тот факт, что добрая половина школы, включая портреты, Филча и даже нескольких преподавателей, на них смотрят.
Малфой криво улыбнулся:
— Я думал, тебе нравится, — но все же взял ее за руку и повел в их общую комнату — подальше от всех, кто мог бы помешать их уединению.
Гермионе путь казался слишком долгим, но все это вызывало стойкое ощущение дежавю. Казалось, что все это было: и его теплая сильная рука, и ее смущение, и общее желание провести все время вместе. Не хватало только одной маленькой детали — вечного беспокойства Драко, но девушка даже радовалась, что эта мелочь пропала.
Когда они зашли в комнату, первое, что она сказала, было:
— Я думала, ты не вернешься.
И Малфой ответил предельно честно:
— Я тоже так думал.
А затем он ее повалил на кровать, и они оба отдались тому светлому чувству, которое принадлежало только им двоим. Всех бы слов всего мира не хватило бы, чтобы описать ту радость, которую они испытали в жизни благодаря друг другу. Бывали темные времена, полные печали и грусти, когда хотелось лезть на стену от горя, но затем непременно наступали радостные моменты, ради которых и стоило жить.
Все началось за пятьдесят шесть дней до окончания Хогвартса, в тот момент, когда Драко сказал Гермионе: «Берегись», — а она его не послушала. Тогда и был напечатан кем-то первый абзац их отношений, в которых, казалось, нет никаких перспектив.
И есть ли смысл жить, перекрывая лицо идиотской маской, боясь, что наступит день, когда в целом мире мы сможем доверять только нам самим? Есть ли смысл надеяться, когда можно действовать? Если ли смысл в жизни, построенной на предубеждениях?
Враги тоже могут любить, особенно когда вражда — не более чем навязанный стереотип.
— Я люблю тебя, — в унисон кричали-шептали их сердца, и это значило много больше чем «грязнокровка» или «пожиратель».
С одной стороны, мне хотелось поставить точку в этой истории, так как Драко и Гермиона вышли из-под моего контроля, но с другой стороны, это оказалось уж слишком больно. Я несколько дней думала о том, что следует сделать с этой неугомонной парочкой, но лучшее решение, которое я смогла придумать, оказалось уж слишком простым — оставить их в покое. Когда я писала последние строчки, то плакала, но твердо понимала, что с меня достаточно. Возможно, вам финал покажется слишком скомканным или быстрым, но это все. Будут и другие истории про Драко и Гермиону, где они появятся в немного ином свете, но с этой покончено. Я рада, что вы были со мной все это время, потому что без вас бы я не смогла все это окончить.
Надеюсь на ваши отзывы: 3
ЭкстраИстории не заканчивают только потому, что кто-то поставил точку и написал: «Это все». Истории живут и после того, как их перестают читать. Истории — это то, что возрождается из пепла раз за разом только для того, чтобы мы могли их еще раз вспомнить.
После точки не становится все резко хорошо, а «я тебя люблю» не бывает панацеей от всех болезней. Счастье рождается только там — на перепутье плохого и хорошего, где становится все равно, кто ты и откуда. Только там можно понять, что такое быть собой.
Десять лет спустя
— Грейнджер, хватит ныть, возьми себя в руки!
— Он не придет! — Она и сама не понимала, почему плачет, ведь все уже давно решено. Драко уехал в командировку, и теперь вот — в канун Нового года — должен вернуться. Но ей почему-то все время кажется, что Малфой не вернется, что нашел там кого-то другого, что останется в своей этой чертовой Франции навсегда.
Луна Лавгуд задумчиво терла свои сережки-редиски, сидя в кресле напротив. Ей доводы подруги вообще ни разу не казались убедительными, а скорее даже смешными. Честно говоря, она не представляла мира, где эти двое не вместе. Да, они часто ругались и наверняка будут и будут еще это делать, но все равно каждый раз сходились. Первые раз пять все и правда верили, что они порвали, а потом просто устроили тотализатор на количество дней, которые парочка проведет порознь.
— Гермиона, ты мелешь глупости, — устало заявила блондинка, отпустив наконец-то сережку и взяв со столика большую кружку ароматного какао. — О, зефирки! Обожаю зефирки. Гермиона, может, тебе того, плеснуть немного?
— Так, нужно взять себя в руки. Почитать какую-нибудь интересную книгу, отвлечься от работы и от этого Малфоя наконец, — Грейнджер вылезла из кресла и подошла к большому стенду с книгами. Женщина начала просматривать корешки, вытаскивая время от времени то один, то другой фолиант.
Луна незаметно от подруги закатила глаза. Вот точно сейчас Гермиона достанет какой-то крайне «увлекательный» труд известного, о Боже, рунолога и примется читать это. Нет, если бы она просто так читала, никто бы и слова не сказал… Короче говоря, очередную лекцию женщина слушать не хотела.
— Слушай, Гермиона, что-то мне подсказывает, что Малфой приготовил для тебя что-то особенное, — начала она вкрадчиво. Конечно, раскрывать сюрприз Драко не очень хотелось, но собственное состояние психики дороже.
Этого полунамека хватило — и через секунду брюнетка внимательно смотрела на Луну. План сработал, теперь оставалось потянуть немного времени.
— Говори.
Луна отпила какао, хитро улыбаясь. Радость от того, как она хитро придумала, не проходила.
— Не-а.
Конечно же, Гермиона все поняла. Она никогда не была глупой, вот только сама оказалась в плену своего любопытства. Все смешалось в голове, тысячи предположений, каждое хуже другого. Она села обратно в кресло и застыла. Она просто будет ждать, ведь осталось всего минут пять. Что? Всего пять минут? О ужас, ведь она совсем-совсем забыла о том, что нужно переодеться. Скоро заявится мужчина ее мечты, а она зареванная в старых штанах сидит и ноет.
Гермиона подорвалась и выбежала из комнаты, Луна только и слышала, как подруга громко ругается в спальне. Внезапно дверь открылась, и на пороге появился Драко Малфой. Время пожалело его, с каждым годом этот мужчина становился все прекрасней и прекрасней. Тонкие черты заострились, а когда-то платиновые волосы несколько потемнели, но это нисколько не портило его.
— Рада тебя видеть, Драко, но, пожалуй, я пойду, — сказала Луна, улыбаясь. Встала, поставила свою чашку на стол и подошла к Малфою. Ее же собственные волосы за эти десять лет совсем-совсем не изменись.
— И я очень рад тебя видеть, Луна, — Драко тоже улыбался. Теперь он это делал значительно чаще, чем в школе.
Мужчина подал ей пальто и быстро обнял.
— Нужно идти к мужу, сам понимаешь.
— Спасибо.
Когда дверь закрылась, Драко быстро осмотрел гостиную. Ничего не изменилось, все так же пахло домом, все так же хотелось никогда не покидать это место. Он неспешно разделся, а затем сел в то кресло, откуда только что встала гостья. Когда Малфой услышал голос Гермионы, что-то внутри сжалось и стало трудно дышать. Дар речи почему-то пропал.
— Луна, скажи мне, я хорошо выгляжу?
Едва Гермиона зашла в комнату, стало тесно. Она не сразу заметила, что Драко вернулся, но когда это поняла, тоже по какой-то причине не смогла сказать и слова.
За окном шел снег. Крупными хлопьями он оседал на голые деревья, на скользкие дорожки и на бордовые крыши. Небо совсем затянуло, но где-то там, очень далеко, звезды все равно светились. Никто не гулял, мороз пробирал до костей, а те редкие люди, которые быстро шли, плотно укутавшись в шарфы, спешили на всех парах домой.
И только из одного дома послышался женский визг и самое радостное в мире «да». А чей-то мужской голос что-то нежно шептал, но этого, к сожалению, уже не слышали ни любопытнейшие соседи, ни Рудольф, пролетающий как раз над Малфой-мэнором.
