ЗавистьРусский хмурый. И очень высокий — Габи ему по плечо. Когда он смотрит сверху вниз, его голубые глаза приобретают пугающий стальной оттенок. Всему виной тень густых пшеничных ресниц. Порой, гораздо реже, он смотрит снизу вверх. Тогда радужка у него светлая-светлая, почти прозрачная, а ресницы кажутся ещё темнее, и Габи хочется заплакать от обиды и острого чувства несправедливости. Если она опустит глаза, то её ненастоящие ресницы отбросят резкие тени, если посмотрит вверх, то всем станут видны её собственные — редкие и короткие. Не то что у Беке Мейер с соседней улицы, самой красивой девочки в школе, которой Габи завидовала до отчаяния; не то что у сердитого русского, который смотрит так, что по спине бегут мурашки.
«Это от страха», — уверена Габи. Её нервирует двухметровая туша за спиной. И фройляйн совсем не хочется поворачиваться, смотреть в голубые глаза и расстраиваться.
Зачем мужчинам такие чудесные ресницы? И чем она, Габи Теллер, хуже?
Наполеон ниже русского и совершенно, ну ни капельки не похож на Беке! Он, конечно, далек от идеала, но ему Габи уже решила доверять. Она растеряно разглядывает его красивое лицо и ловит ободряющую улыбку. Он ничегошеньки не понимает.
Наполеону Соло с детства говорили, что настоящий мужчина должен быть высоким. Как его папа, как дедушка. И при этом совали под нос фотографии. Лучше бы показали медицинские карточки, где черным по белому было написано: пять футов восемь дюймов и пять футов десять дюймов.
В Наполеоне Соло шесть футов два дюйма росту, и он безотцовщина, выращенный на рассказах впечатлительной матери. Для него «высокий» и «самый высокий» почти синонимы. И завидует он не Габи Теллер, у которой было целых два отца, а Илье Курякину, который на пять дюймов ближе к идеалу настоящего мужчины.
Наполеона такой расклад не устраивает совершенно. Он неосознанно приосанивается, пытаясь казаться выше, приподнимает подбородок.
Илья Курякин похож на Сергея Есенина. Он делает вид, что не понимает этого, но в тайне безумно гордится. Ему нравится Есенин, нравятся его стихи. Когда-то давно, ещё в школе, Илья и сам пытался писать. Выходило весьма посредственно. Он не умеет рассказывать, не умеет плести истории. Голос у него хрипловатый и, как ему кажется, режущий слух. Курякин теряется и смущается, когда приходится говорить. Поэтому его предложения короткие и довольно сумбурные, он рубит фразы на куски и никогда не рассказывает больше, чем нужно.
Наполеон Соло — холеный щёголь, наглый и самоуверенный. Одет он с иголочки, вещи носит с шиком, достойным королей. Но, главное, у него отлично подвешен язык и голос тягучий, медовый, такой, что заслушаешься, такой, что пойдешь за ним, как за дудочкой крысолова. Соло это и сам знает, — тут уж Илья уверен на сотню процентов — знает и нагло пользуется.
Ковбой смотрит гордо и насмешливо, в прямом и переносном смысле задирает нос. А Илья уверяет себя, что чувство, раздирающее сердце и сдавливающее легкие, — это обида с примесью зависти. Виной всему удивительный голос, и Габи Теллер, которую светловолосый за глаза называет своей невестой, пожирающая взглядом американца и совершенно игнорирующая русского, тут абсолютно, ну ни капельки ни при чем.
Ему до невозможности хочется в это верить.
ЯростьЯрость Ильи похожа на девятый вал, накрывающий палубу соленым покрывалом. Она или сметает Курякина за борт, где он, отплевываясь и судорожно молотя руками, пытается не захлебнуться, или заставляет его забиться в дальний угол, обнять колени руками и смиренно ждать, когда же шторм закончится. Первого Илья старается не допускать. Он плохо плавает и не уверен, что стихия не восторжествует. Второе заставляет Илью ненавидеть себя, свою слабость, беспомощность. Илья боится себя в такие минуты, боится того, что может сделать. Ярость всегда была сильнее его.
Габи Теллер флегматична и умна, но довольно тщеславна. Габи ненавидит, когда ею пренебрегают. Ей хочется вызывать эмоции, подобные цунами, о которых она лишь читала. Пусть это будет ярость до дрожи, любовь до потери пульса. Не важно! Главное, чтобы чувство захлестывало, иссушало. Хотя…
Габи не трогают интрижки американца, не заботит, что он смотрит на неё равнодушно или чуть-чуть насмешливо, как на маленького ребенка. Наполеон ведет себя так со всеми, а Габи умнее и знает больше, что позволяет ей пережить подобное отношение безболезненно. Её бы не заботило, если бы и Курякин относился к ней так же, как и ко всему вокруг. Она бы только посмеялась над своим скрытым превосходством.
Но для Ильи она – пустое место. Она – единственное, к чему он равнодушен, на что не бросается в пылу борьбы. И это выбешивает Габи до дрожи.
У Наполеона Соло нет сердца. Зато есть амбиции. Он лелеет их с такой нежностью, какой никогда не удостоится ни одна женщина. И, - черт возьми! – он никому не позволит встать у него на пути.
Ярость его не похожа на водородную бомбу Советов. Скорее парализующий яд. Горчащий. Резкий. Безжалостный. От него замедляется сердце, кровь отливает от щек, а сам Наполеон превращается в прекрасную античную статую. А напротив - Медуза Горгона с глазами Виктории Винчигуэрры.
У Виктории есть сердце. Горячее сицилийское сердце – дремлющая Этна в груди. Наполеон чувствует это, стоя рядом с Викторией. Он мысленно слышит глухой рокот, когда что-то расстраивает Винчигуэрру, и боится той силы, что выйдет из-под контроля и обрушится на его голову, если Виктория придет в бешенство. А это произойдет, если их миссия удастся.
- А где мои часы? – мурлычет женщина.
И глаза её недобро блестят из-под опущенных ресниц.
Наполеону жарко. Не от палящего солнца над головой, не от раскаленного асфальта под шинами болидов, нет. Виной тому лава ревности, что готова сжечь маленькую Габи, так мило болтающую с Александром Винчигуэрра, и грохот бомбы, что уничтожит все вокруг. О, это было бы смешно, когда бы не было так грустно! Наполеону этого не понять. Наполеону жалко всех четверых.
Ярость сильнее Ильи, а Габи Теллер ему по плечо. И такая хрупкая! Большевик готов выпрямиться в полный рост на своей утлой лодчонке и закрыть девушку собой. Лишь бы и её не смыла за борт разбушевавшаяся стихия.
