Люциус/НарциссаМежду ними любви не было. Она бы запросто могла вонзить ему в сердце нож и помыть руки в его алой крови. Нарцисса, конечно, была не настолько кровожадной, но эта мысль — пугающе сладкая — не покидала ее.
Между ними любви не было, потому что Малфои не умели любить, потому что это не вписывалось в их мироздание и за любовь никто не станет платить.
Зачем пытаться завоевывать чьи-то сердца? Зачем каждый раз, как будто в первый, наносить ножевые раны прямо в грудную клетку, чтобы прекратить это тревожное учащенное сердцебиение?
Нарцисса не знала.
Ей вообще казалось, что она попала в какую-то дешевую комедию, да еще и в главной роли заодно. Потому что иначе Нарцисса не могла описать хаос чувств, разыгравшийся в ее душе, сметающий все барьеры нормы и рациональности. Потому что ей хотелось делать вид, будто мисс Блэк такая же, как и ее предки, — хладнокровная и стойкая перед любыми чувствами; гордая и независимая, та самая роковая женщина, в ногах который будет лежать каждый, она же — ни у кого.
Только у маски, видимо, ненадежный клей, потому что она слетала с лица всякий раз, стоило ей заметить светлые волосы и холодные серые глаза. Она трескалась, облуплялась и со звоном падала на пол.
Нарцисса понимала, Люциус не будет лежать у нее в ногах.
***
Между ними любви не было. Любовь — глупое и ненадежное чувство, а Малфои, как, впрочем, и Блэки, были слишком целеустремленными, чтобы полагаться на абсолютно нерациональные чувства.
Нарцисса с дрожью в руках держала тяжелый подол изумрудного платья, с опаской оглядываясь по сторонам, боясь, что кто-то услышит ее сердце, которое вот-вот вырвется из груди. Ей шестнадцать, у нее ровный стан, гордая походка и глаза цвета морской бездны, блестящие в темноте.
Она с завистью смотрела на Эллисон Нотт, что, звонко смеясь, кружилась в вальсе с треклятым Люциусом, а ревность, заполняющая каждую клеточку ее тела, грозилась переломить ей ребра. Это был ее первый бал, а он должен был быть ее кавалером. Но идеальная картинка с финалом «долго и счастливо» трескалась каждую секунду его безразличия.
Он не замечал.
Он не видел.
Или просто не хотел.
Нарцисса знала, что Малфои не умеют любить.
***
— Интересно, — бросил он, не поворачивая своей головы, — что бы сделала, если бы узнала, что ты — моя будущая жена?
Нарцисса задохнулась на мгновение, чувствуя, как мир перестает существовать. Серебристая гостиная плыла перед глазами, а дрожь в руках все никак не унималась. Малфой, чертов Люциус Малфой, который специально игнорировал их приглашения, пришел без предупреждения, по-хозяйски разместившись в кресле père.
Нарцисса бесилась. Кровь закипала с каждой секундой сильней, а сердце пропускало удар.
— Утопилась бы, — цедила она с явно утрированным отвращением, взмахнув белоснежными локонами.
Люциус ухмылялся. Он-то, видимо, знал что-то такое, о чем ей невдомек.
***
«Между нами любви нет», — повторяла про себя Нарцисса, вонзая ноготки в бледную ладонь. Ей холодно — легкое летнее платье не спасало от мороза, что поселился у нее в душе.
Люциус сидел напротив. У него на лице скучающее безразличие, а глаза бледнее обычного. Весь он был облачен в черный, — черный, казалось, был цветом его нутра — и, право, не скажешь, что пред ней сидел живой мертвец.
Потому что ему суждено умереть.
Потому что Пожиратели смерти не имеют право на долгое существование.
— Нет, — сорвалось с уст, когда из комнаты вышла Беллатриса в таком же черном облачении. — Нет! — громче повторяла она, бегающим взглядом окидывая этих двоих.
— Успокойся, Цисси, — немного грозно гаркнула сестра, высокомерно поглядывая на младшенькую.
Блэк сжимала руки сильнее, осторожно переводя взгляд на Люциуса, прося всем своим видом остановить безумие, в которое они, глупцы, вляпались. Он вздрогнул на мгновение, будто поняв все безмолвно, а потом уверенно пошел за Лестрейндж.
Нарцисса была уверена, однажды они не вернутся с рейда.
***
Вокруг кровь. Сплошная и вязкая, она лужей расползалась по кафелю, медленно затекая за дорогой ковер. Нарцисса дрожала, в руках у нее была окровавленная мантия, а на лице тысяча эмоций, огнем сверкающих на бледном лице.
Люциус выглядел как мрамор. Ровная бледная поверхность лица и тонкие голубые вены, так сильно заметные на белом фоне. Его веки были опущены, дыхание сбившееся, а грудная клетка поднималась неестественно быстро.
Нарцисса шептала тихо, что он обязательно выживет, давясь собственными словами; тряслась, как перепуганный зверек. В ее груди отчаянье и страх отплясывали дьявольский танец, а слезы орошали щеки.
— Нет, нет…нет, — проговаривала она, наблюдая за тем, как его дыхание начинает спадать. Фамильный колдомедик не пришел, часы мерно оттачивали свой ритм, и время безвозвратно убегало. Мантия соскользнула с рук, а ноги сами собой понесли ее к больному.
Нарцисса промывала раны.
Пыталась остановить кровь.
И замерла, когда увидела такой нежный взгляд серых глаз.
Нарциссе на секунду показалось, что он точно в нее влюблен.
***
Белый шлейф скользил по дубовому паркету, стучали каблучки, а подолы платья шуршали от движения. Они шли по Малфой-мэнор, оставленные гостями и родителями, предназначенные только друг для друга.
Нарцисса хмурилась, скрывая улыбку.
Она держала осанку, мечтая поскорее освободиться от корсета.
И смотрела на новоиспеченного мужа, не веря своим глазам.
Люциус был еще более красив, чем раньше, и только многочисленные мелкие шрамы напоминали ей о том роке судьбы, что он накликал.
Цисси вздрогнула. Темный Лорд обязательно придет за ее мужем, и однажды она точно станет вдовой.
Между ними любви не было. Было все: ненависть, выгода, страх — но не любовь. По крайне мере, так было проще думать; в таком раскладе событий не пришлось бы объяснять, откуда у них взялись эти ненужные сердца.
Нарцисса улыбнулась робко, остановившись у спальни. Она внимательно вглядывалась в Люциуса, пытаясь понять хоть толику его мыслей, но Малфой оставался безэмоционален.
— Навсегда? — тихо спросил он после такого длительного молчания, внимательно вглядываясь в ее глаза.
— До самой могилы, Люциус.
Драко/Астория— Милая, Малфои не умеют любить, — говорили ей одноклассницы сочувствующе, пытаясь прикрыть зависть состраданием, когда по Хогвартсу прокатился слух, что Малфои заключили договор с Гринграссами. Лицемерие витало в воздухе и многозначительно оставляло свой след в глазах.
Астория улыбалась, равнодушно приподнимая плечи, и знала — когда Драко поставят пред выбор, он выберет сестру. Право, Дафна была светленькой с обольстительными пропорциями и ясно-голубыми глазами, кто бы мог устоять? В особенности тогда, когда младшая Гринграсс была худой, даже тощей; в особенности тогда, когда у нее были зеленые глаза и каштановые волосы.
Ее не выберут. Никогда.
Малфоям невыгодно брать в невестки молчаливую простоту, в которой бури закипают ежеминутно, о которой никто не мог почти ничего сказать. Зачем стоило возиться с той, чьи мысли невозможно узнать наперед, когда была еще одна, наивная, чуткая Дафна, с полной радостью в глазах?
Грустных не выбирают, понимала Астория, это была аксиома.
***
— Мерлин, Асти, — шептала в ужасе Дафна, сжимая ее ладонь. Вокруг гремели удары, вековые камни падали ниц, а хаос заволакивал всю гостиную Слизерина. Никто не решался выйти; их даже попросту не выпускали, заперли, сказав, чтобы никто не мешал.
Им, черт возьми, не дали даже выбора.
У нее сердце ритмично билось под ребрами, а глаз нервно дергался всякий раз, стоило кому-то зайти в гостиную. Астория кидала быстрый взгляд на вход, впивалась ногтями в ладонь и мечтала,
чтобы
уже
пришел он.
Страх за Драко сковывал ноги, и это было странно — волноваться за того, кто не догадывается даже о твоем существовании. Чувства разрастались внутри, грозясь просто разорвать ее, а Малфоя все не было.
Когда Хогвартс опустился в тишину, Астория выдохнула на мгновение.
Ей отчего-то казалось, что он все-таки жив.
***
Он пришел к ним лишь однажды после войны. Обреченный на вечные попытки расплачиваться, Драко забежал к ним на чай и то, Астория была уверена, после долгих уговоров со стороны миссис Малфой. Бледное лицо стало еще более худым, в нем больше не было очертаний подростка — его глаза горели азартным огнем, а вежливая, холодная улыбка пробирала до дрожи.
Сердце Астории вздрагивало всякий раз, стоило ей услышать, как обходительно он относился к сестре, как с холодной вежливостью отвечал коротко на расспросы отца. Он, казалось, даже не замечал ее; право, она не существовала даже для собственной семьи, что можно было ожидать от Малфоя?
Но такое холодное, печальное равнодушие от малознакомого человека приносило урона намного больше, чем от семьи, потому что, Грингрсс была уверена, что-то внутри нее колыхало всякий раз, когда она ловила пристальный взгляд серых глаз.
Астория была уверена, когда дойдет дело до выбора, она останется ни с чем.
***
— Он мне совсем не нравится, — сказала как-то Дафна, когда они в который раз попытались сбежать от реальности в не менее реалистичный мир иллюзий. Астория вздрогнула. Ее большие глаза округлились, и она внимательно посмотрела на сестру — та никогда ничем не делилась с ней. — Драко такой холодный и безразличный… Мерлин, я сомневаюсь, что он вообще умеет любить.
Внутри отчего-то вскипала злость. Не потому, что она говорила правду, а потому что даже не догадывалась, насколько бы Астории хотелось быть на ее месте. Потому что Дафне всегда доставалось все самое лучшее, она была попросту любимицей судьбы.
— А еще, представляешь? Он интересовался тобой! — Дафна наигранно возмущенно надула губы и насмешливо глянула из-под ресниц, — позвал меня на свидание и начала невзначай так расспрашивать про тебя. Ну что за нахал, честное слово!
Астория, казалось, забыла, как дышать. Она в неверии смотрела на сестру, пытаясь успокоить свое сердце,
но
все было
без толку,
когда она увидела тем же вечером красивого и величественного белого филина с письмом.
На конверте вензелем значилось — Малфой.
***
Малфой-Мэнор был мрачным и устрашающим; казалось, все его нутро было пропитано черной магией, и даже воздух был наэлектризован. Под сводом таких величественных стен Астория оробела до ужаса, а под пристальным взглядом его обитателей окончательно потеряла всю свою уверенность.
Астория ежилась, изумрудная мантия не спасала ее от холодно, исходящего от серых глаз, а руки сжались в кулаки. Драко смотрел нарочито безразлично, элегантно придерживая бокал рукою, а потом медленно, смакую гласные, преподнёс:
— Ты станешь моей женой, — не вопрос, а утверждение. Голова наклонена на бок, а все его тело показывало уверенность. Было ясно, хозяин здесь он.
И ей бы начать сопротивляться, закричать, что это не так, но Гринграсс лишь улыбнулась. Малфою было невдомек — это все, что она жаждала с третьего курса в Хогвартсе.
И когда они возвращались обратно, пафосно скрестив свои руки, Астории на мгновение почудилось, будто Мэнор стал теплей.
***
— Между нами любви нет, — говорила она Дафне, прикрывая торжественное ликование скорбью. Она, одетая в свадебное платье, слегка щурилась, нервно сжимая букет в руках. — Это лишь удачное соглашение.
Сестра неодобрительно качала головой, сопровождая ее, но говорить ничего не стала. Ей никогда не была понятна эта одержимость, доходившая до помешательства; ей было не понять, что настоящие чувства никогда не начинают громко кричать.
Астория улыбалась невпопад репортерам, уверенно сжимая руку жениха.
Она вскидывала голову высоко, уверенно смотря в объектив, чувствуя тепло в районе сердце.
Новая Миссиис Малфой знала, Драко делал то же самое.
И когда они, оставленные послесвадебной шумихи, остались наконец наедине, Астория спросила неуверенно, боясь лишний раз выдохнуть:
— Почему не Дафна? — голос вздрогнул и опустился на октаву вниз. Было слишком волнительно. Перед глазами пробежали молнией воспоминания и везде была ее сестра, ее всегда предпочитали ей, робкой и грустной.
Драко посмотрел на нее долго, глубоко; на дне его зрачков плясали черти — это был тот самый взгляд, ради которого она бы продала душу.
— Потому что ты всегда была и будешь моей, Астория.
Потому что искренние чувства не повышают свой голос;
Потому что Малфои любили лишь то, что обязано было им принадлежать.
Астория улыбнулась. Это было действительно выгодное
соглашение.
Маргарет/Абраксас У нее тонкие длинные пальцы, которые порхают с клавиши на клавишу, а на губах приторно-сладкая, истинно разъедающая все светлое улыбка. Ей восемнадцать, у нее в голове ветер, и она неприлично богата, чтобы думать о будущем и о собственной судьбе.
Маргарет смеётся лукаво, прищуривая один глаз и смотрит томно в ответ едва знакомому джентльмену, по-прежнему рождая звуки вальса. Ее pèpe отчего-то отчаянно ищет ей удачную партию, но мисс Селвин все нипочем.
Ей нравится флиртовать и ни о чем не думать.
Ей плевать.
Совершенно.
Или, возможно, хотелось, чтобы все было именно так, когда ее взгляд случайно соскальзывает и уходит в сторону, замечая белобрысую макушку.
Руки резко выбивают аккорд, сбивая танцующих с толку.
Маргарет скалится.
Чертов Абраксас Малфой опять не замечает ее в толпе, предпочитая общество каких-то замухрышек.
***
Она помнит Малфоя ещё со школьных лет. Староста, звезда факультета и подающий большие надежды зельевар. Он всегда игнорировал общество, предпочитал тяжёлые фолианты и вел себя нарочито невежливо.
У него в глазах было самодовольство и высокомерие всякий раз, стоило ей, девочке на четыре года младше, подойти к нему и попросить о помощи.
Как смел он смотреть на наследницу почти всего состояния Селвинов?
Маргарет злилась. Она выжигала внутри себя обещание, что заставит его сгорать от любви к себе, оторвет от этих злосчастных склянок и книг.
Но время шло.
«В конце концов, Малфои просто не умеют любить», — думала она, стоя в длинной шелковой мантии и внимательно смотря на него. Абраксас по-прежнему приходил на все званые вечера и заводил нужные знакомства, почти не уделяя внимание никому, кроме партнёров по бизнесу и престарелым дамам.
«Да он просто сноб и идиот», — злилась Маргарет, принимая непонятно какое приглашение на танец, но при этом внимательно следя за ним.
Чертов-чертов Малфой.
Он только фыркал едва заметно и игнорировал ее намеренно, прекрасно зная, Селвин уверена, о всех ее искренних порывах.
Топая ножкой, Маргарет улыбалась ярче, не сводя с него взгляда, заставляя его волей-неволей посмотреть на нее.
Даже если Малфои не умеют любить, для нее это не преграда.
Потому что Селвины, собственно, тоже.
***
Сигаретный дым окутывал воспаленный мозг, и Маргарет, не сдерживаясь, хохотала во весь голос, изящно надламывая папироску в своих руках. Ей хотелось кричать, а не смеяться, сидя на холодном кафельном полу дамской комнаты в доме у Блэков, ведь пустота, которая всегда заменяла ей сердце, почему-то сегодня нещадно ныла под слоем изломанных ребер.
Чертов-чертов Малфой.
Ей хотелось удушить его самодовольное лицо своими тонкими пальцами, а потом отлить посмертную маску этого идеального лица. Может, так он бы принадлежал ей, а не кружился сейчас в танце с «очаровательной» мисс Розье? Может, тогда бы он предпочел себе в жены Маргарет, а не эту побирушку?
Маргарет хохотала, заламывая пальцы в кулаках. Ее любовь была смертоносным оружием, ядреной смесью ненависти и обожания, и ей бы так хотелось вырвать эти чувства с корнем и растоптать. Только жизнь была несправедливой сукой, которая никогда не подчинялась желаниям единственной наследницы рода Селвинов.
— Вы сегодня превосходно выглядите, Маргарет! — слащаво протянула Друэлла Розье, демонстративно крепче сжимая ладонь Абраксаса в своей. У него на лице на мгновение появилась такая привычная насмешка, когда он, окинув ее быстрым взглядом, заметил нервно сжатые пальцы.
Маргарет улыбнулась. Пускай Розье захлебнется в своей лицемерной слащавости, ведь Малфой все равно будет ее.
Это аксиома.
***
— Кажется, от вас сбежала невеста, — самодовольно тянула Маргарет, грациозно медленно перекинув ногу на ногу, обнажив бледную кожу. Абраксас лениво следил за каждым ее движением и не подавал ни малейшего интереса, из-за чего внутри нее опять начинало закипать что-то, похожее на любовь.
— Это стратегический обмен, — отмахнулся Малфой, откинувшись в кресле, по-прежнему не сводя своих бездонных серых глаз с ее карих. — Блэки — выгодные партнеры, я просто отдал им мисс Розье взамен на помощь в одном… деле.
— Вы с такой легкостью раскидываетесь судьбами людей, мистер Малфой, не боитесь, что кто-нибудь распорядится вашей?
Насмешливо улыбнувшись, Маргарет с точностью скопировала его же насмешку и, высокомерно задрав носик, резко поднялась с места, заставив Абраксаса приподнять голову. Да. Ей нравилось стоять вот так и смотреть на него сверху-вниз, выражая своими глазами целую бурю неистовых чувств. Ей нравилось видеть, как где-то в этих ленивых глазах просыпался азарт и едва заметный огонек.
Маргарет уверена, она ему как минимум нравится.
— Мисс Селвин, — бросил он, когда она уже положила ладонь на ручку двери. Пальцы вздрогнули, и вся она напряглась. — В пятницу, в семь вечера я буду ждать вас у входа в ресторан «Мoquerie*».
— А если я не приду? — лукаво поинтересовалась Маргарет, одарив его самым глубоким взглядом из тех, на которые были вообще способны ее глаза.
— Вы придете, Маргарет, — насмешливо протянул Малфой, подперев рукой подбородок, отогнув мизинец, на котором красовался фамильный перстень. — Потому что я предложу вам такую сделку, ma chérie**, от которой вы просто не сможете отказаться.
Маргарет усмехнулась, блеснув глазами.
В конце концов, она всегда добивается того или то, чего пожелает.
***
Изумруд сверкал от солнечных лучей, и Маргарет сладко улыбалась, наблюдая, как переливается зеленый цвет. Малфой тихо фыркнул, сильнее сжав тонкую талию, пытаясь будто бы впечатать ее тело в свое, из-за чего Маргарет тихо ойкнула и перевела взгляд с кольца на него.
— Вы же понимаете, что подписываете сделку с дьяволом? — все также насмешливо тянул он, то и дело сбиваясь на французский. Его губы прокладывали дорожку от тонкой шеи до ключиц, переходя иногда на плечи, из-за чего Маргарет теряла на мгновение все мысли. — Я заберу все ваше приданое и запру вас в золотой клетке, вы не сможете и шага сделать без моего ведома и позволения, а люди, которыми вы себя окружите, будут только мои доверенные лица, никак иначе.
Маргарет вздохнула, сильнее вцепившись своими пальцами в подушку дивана, на котором они сидели. Внутри что-то плавилось от счастья и предвкушения, а насмешливая улыбка так и лезла на уста. Если бы Малфой только знал, как долго она добивалась именно этого, стал бы так красноречиво распинаться перед ней?
— И в конце концов, ma chérie**, вы же не ожидаете никакой l'amour***? — Он насмешливо усмехнулся, развернув ее лицо к себе. — Малфои не умеют любить.
Аккуратно придерживая ее за талию, Абраксас улыбался какой-то меланхолично-ленивой улыбкой, и смотрел прямо, слишком уж открыто.
Маргарет улыбнулась в ответ, положив обе ладони ему на грудь, и приблизив свое лицо ближе, так, чтобы можно было рассмотреть мельчайшую морщинку на его лице.
«Что ж», — думалось ей, — «это мы еще посмотрим».Лили/Скорпиус Огонь, живший в ее груди, мог растопить любой кусок льда, но становился ничтожным, когда дело касалось его. Скорпиус был не подвластен никаким ее чарам, никаким ее интригам, что лишь сильнее подогревало внутри нее целый ад. Лили прятала злой оскал за снисходительной улыбкой, приподнимала надменно брови и всеми силами пыталась потушить внутри себя чувства. Ей было всего лишь шестнадцать, и, казалось, в ней так много любви к нему, что она просто разорвется. Пойдет по швам от одного лишь его мимолетного взгляда, когда он будет привычно равнодушно осматривать Большой зал.
Прикрыв глаза, она медленно выводила на бумаге черные линии и знала, что опять рисует его. Снег кружился в воздухе, падал на ее распущенные волосы, а она не чувствовала ничего, кроме всепоглощающей любви. Сидя на скамейке возле Черного озера, она лишь сильнее впивалась ледяными пальцами в карандаш, мучая себя, заставляя быстрее выводить штрихи. На улице была привычная тишина, и только еле слышимые шаги декабря были единственным напоминанием о том, что она все еще не умерла, окончательно окоченев.
Лили обожала вот так сидеть в темноте и думать о нем; выводить штрих за штрихом по памяти и предоставлять, что ее чувства — не безответная воронка и что она совсем не дура, раз влюбилась в однокурсника своего брата, молчаливого и равнодушного. В Скорпиуса Малфоя.
— Эй, Поттер, последние мозги уже отморозило? Или стоит еще подождать? — раздалось равнодушное за спиной, и она, подскочив, завела руки за спину, спрятала растрепанный от постоянного использования альбом, и вызывающе оскалилась. Малфой почему-то всегда приходил именно тогда, когда мысли о нем до убого травили ей внутренности. — Тебя скоро полностью снегом покроет.
— Не все ли равно? — вызывающе бросила, вскинув подбородок, когда руки дрожали мелко, полностью обнажая все то, что она так мечтала спрятать. И, Мерлин, дело ли было в холодно-морозном декабре? Не в чувствах ли вся загвоздка?
— Абсолютно, — Малфой даже не дернулся. Безразличный-равнодушный-холодный, такой вообще умеет любить? — Только вот твой братец мозг не только тебе вынесет, но и мне. Поэтому… предвосхищаю обстоятельства, ничего личного.
С ним молчать — одна пытка, потому что он изводит ее своим взглядом, в котором ничего, одна только пустота и какая-то лихая насмешка. И сколько бы Лили не пыталась, как не старалась она понять, что у него там, внутри, ответа не была. Она не знала. Смотрела на него и падала куда-то в бездну, потому что собственные чувства перевешивали все.
— Иди уже в Хогвартс, — не выдержав, бросает, прежде чем развернуться и пойти прочь. — Холодно же.
Лили замерла, сжимая с остервенением альбом, поскребывая ногтем по расслоившейся обложке, и понимала, что не уйдет, пока его высокий силуэт не скроется в темноте хогвартских пейзажей. Молчаливо будет смотреть вслед и думать лишь об одном — не расскажет о своих чувствах ему. Никогда. Потому что Малфои не умеют любить, что им до всех этих иллюзий?
Ее любовь — это тайна, спрятанная где-то внутри, замаскированная злобной, ненавистной улыбкой и едкими замечаниями. И даже если эти чувства точно однажды уничтожат ее, Лили плевать. Потому что такая смерть была ей по вкусу.
* * *
— Ты дурак, Альбус, — размерно покачивая ногой, бросила Лил-с, приобняв себя, ощущая, как холод цепкими лапищами хватает ее. — И зачем только взял меня на свой выпускной! Знаю же, что ты хотел пойти с Забини.
— Лили… — неуверенно тянет он, выдавая себя своими полувзглядами-полуоборотами назад, туда, где стояла она. Высокая брюнетка в бордовом платьем, та, с кем бы ему действительно хотелось танцевать.
— Иди уже, — недовольно тянет Лили, неуклюже передернув плечом. На ней до нелепого короткое белое платье, но она не чувствует себя ни красивой, ни значимой — потому что он уходит. Он выпускается. И кто знает, кого ему суждено обнаружить на первом же развороте в дороге под названием «взрослая жизнь»?
Альбус бросает что-то нелепое, наподобие «ну ты тоже развлекись», и она уже стоит одна. И так холодно, словно Лили не организм, выделяющий энергию, а полутруп. Впереди веселившиеся компани, и она чувствует, как какой-то тошнотворный позыв просто вынуждает ее покинуть накуренное помещение. Скорпиуса все равно здесь нет. Он не любит вечеринки, шумные сборища и большие группы людей. Малфой предпочитает обществу зелья, он старательно вычитывает какие-то мудреные, тяжелые фолианты и варит втихаря запрещенные зелья.
У него впереди карьера и успех, она знает, Скорпиус точно откроет какое-то новое зелье или займется научной деятельностью. Ему никто не нужен, он сосредоточен и упорен в том, что заставляет его глаза сверкать… Лили даже не уверена, что он вообще замечает хоть кого-то, кроме своих однокурсников и книг.
Приятный, холодящий нервы ветерок подул прямо в лицо, когда она вышла к Астрономической башне и печально поглядела на звезды. Здесь было тихо и спокойно, как в могиле, и Лили чувствовала, как внутри боль ногтями скользит по сердцу, задевая жизненно важные вены. Потому что если Скорпиус уедет, то она точно сойдет с ума. У нее ведь ничего не останется, только тысячу незаконченных рисунков в альбоме и печаль весом в ее истерзанное сердце.
— Поттер, опять сбегаешь посреди торжества? — послышалось позади безразличное, и Лили напряглась, сглотнув нервно. Смотреть на него было выше ее сил. — Может, есть смысл перестать бегать и уже признаться?
— В чем? — резко, с разворота, чтобы упереться руками в кирпичную перекладину и прямо посмотреть на него. Но как бы не старалась она понять, что скрывается в этом ленивом безразличие напротив, все было тщетно.
— Вероятно, в том, о чем больше нет сил молчать?
В черном фраке и с зачесанными волосами назад Скорпиус выглядел так по-забавно напыщенно, что Лили, не сдержавшись, фыркнула, а потом посерьезнела: потому что ей вдруг почудилось, что Малфой может знать все. В-с-е. Ее чувства, смятение и обожание. И было действительно страшно, ведь Лили была до невозможного уверена — ему на на эти чувства плевать.
— Я решил никуда не уезжать, — вдруг резко бросил он, оттолкнувшись от стены, и, посмотрев куда-то в сторону, Скорпиус мрачно сузил глаза. — Останусь здесь, в Англии.
У Лили внутри целое море радости, и она смотрит на него, посверкивая карими глазами, и не может понять: почему? Перед его талантом открылись бы сотни дверей лучших учебных заведений, она знала, как мечтал он поступить в Немецкую Академию Зельеварения и как долго, старательно принимал участие во всевозможных конкурсах.
Почему?
Она не знала и боялась себе признаться, что, возможно, ответ кроется в ком-то. В том, ради кого он бы не захотел покидать эту страну. И это осознание, как удар между ребер — не вздохнуть, не выдохнуть, а только лишь смотреть на него, так пристально и внимательно вглядывающегося во что-то у нее в лице.
* * *
У Скорпиуса плотно поджатые губы и слишком серьезный вид, когда он выписывает какие-то названия в блокнот и поминутно сверяется с книгой на своих коленях. Напряжен и сосредоточен, ему нет дела ни до столпившихся девиц возле его скамейки, ни до холодного ветерка, трепыхающего его волосы, ни до Лили, молчаливо наблюдавшей за ним всякий раз с лавки поодаль.
Поступить в институт к нему казалось ей до такого логичным и правильным, что она без запинки подала документы на колдомедика в главный центр Зельеварения Англии. Лили знала, что он здесь, знала, в каком он корпусе, знала даже примерное время обеденного перерыва у его факультета, когда Скорпиус, оторвавшись от толпы однокурсников, присаживался под одинокое дерево. В такие минуты, когда вокруг него никого не было, Лили любила доставать свой блокнот и медленно, наслаждаясь каждой секундой, выводить его лицо карандашом, дотошно вырисовывать губы, глаза, брови, а потом все бросать, потому что казалось, что стоит закончить рисунок, и она больше не сможет оправдываться перед собой. Не сможет найти аргументы для того, чтобы вот так по-детски глупо смотреть на него издалека.
— Совсем не похоже, — Лили замерла, не успев убрать альбом, не успев даже накрыть руками изображение, когда его вкрадчивый голос раздался прямо у нее над ухом. — Потому что ничто и никогда не сможет превзойти оригинал.
У нее не сердце, а раскаленная лава, и его мощь настолько сильна, что она может уничтожить любого, кто встанет у нее на пути. Но смотря на него, чье лицо было в каких-то жалких сантиметрах, Лили думала, что совсем беззащитна. Что у нее просто нет никаких сил.
— Прошло три года, Лили Поттер, а ты все еще предпочитаешь тайно рисовать вместо того, чтобы пытаться действовать. Где же твоя хваленная гриффиндорская храбрость?
— Малфой, — тихо прошипела, тут же перевернув альбом лицевой стороной вниз. А потом, резко поднявшись, чтобы сердце не билось так сильно, а дыхание не сбивалось в припадке, она посмотрела на него раздраженно, с нотками ненависти.
— Я серьезно, Поттер, — схватив ее за руку, спокойно произнес он, держа ее так крепко, чтобы теперь она точно не смогла никуда сбежать. — Мне надоело. Игры полезны в меру.
И ей страшно, и радостно, потому что он стоит совсем рядом, и вид его равнодушный ею так любим, что сердце бьется-бьется, отбивая свой ритм. Потому что в молчаливых поглядываниях, в едва уловимых встречах Лили очень хочется найти тайный смысл, то, о чем она только и могла мечтать. Она хочет поверить в то, что совершенно не безразлична. Ему.
— Ну? — протянул медленно, — так и будешь молчать?
Скорпиус хмыкнул. Насмешливо понимающе и сжал ее вторую ладонь, молчаливо поглядывая с каким-то легким прищуром.
Альбом, соскользнувший из рук, упал с тихим шумом, обнажая сотни разрисованных страниц, но она даже не заметила этого. Лишь смотрела на него молчаливо, чтобы потом улыбнуться. Легко, беззаботно, по-влюбленному глупо, но счастливо, так, чтобы всем окружающим стало ясно — ее сердце полно ненужных, недосказанных слов, о которых не кричать хочется — только лишь молчать.
