Пора возвращаться домой

Глава 1

— Мне жаль, мистер Поттер.

Сотрудница Министерства предельно вежлива. Кажется, ей и вправду жаль делать то, что она собирается сделать. Вот только мне-то от этого не легче; есть всего пара минут, максимум пять, пока она закончит заполнять бумаги — интересно, и обязательно ли надо издевательски делать это прямо здесь? — а потом мой мир будет окончательно и бесповоротно разрушен.

Казалось бы, раздуть тётку — не слишком-то жёсткое и кровавое преступление, из-за которого стоит делать такие вещи с тринадцатилеткой, да? Особенно с тем, который, ну даже не знаю, совершенно случайно известен всей магической части Британии. Конечно, закон о запрете использования волшебства несовершеннолетними вроде как предписывает всего лишь отбирать палочку и исключать из школы после этого — я плохо помню, Гермиона бы сейчас подсказала. Но мне просто не повезло; резкое ужесточение законов о контактах и проживании с магглами совпало с тем фактом, что министр отвлёкся на какие-то невероятно важные дела и перестал вникать в происходящее с несовершеннолетними лично. Ещё и Дамблдор на всё лето куда-то пропал и не выходит на связь даже с профессором Макгонагалл, поэтому решить вопрос в мою пользу буквально некому. Вернее, решить-то много кто пытался, да вот влияния не хватает. Поэтому можно с уверенностью считать, что изменить ничего нельзя.

Это мне всё она рассказала, кстати, пока писала свои идиотские бумажки. Видно, решила, что раз такая ситуация — можно отвлечься. Тишина всё-таки намного сильнее давит, это правда. Хотя, конечно, мне уже никакой разницы нет, знаю я или нет эту информацию — крайне интересную и наверняка кому-нибудь полезную, если уж на то пошло. Всё равно память сотрут. Строго говоря, это будет не столько стирание памяти, сколько изменение в соответствии с законом: если без подробностей — поскольку я живу с Дурслями, а живых родственников-магов у меня нет, мне поменяют в памяти Хогвартс на обычную школу, волшебную палочку на игрушки, друзей на телевизор и идиотские мыльные оперы. Дадли будет счастлив, я полагаю.

А, да, он же будет думать, что так всю жизнь и было. Некоторый, пусть и весьма сомнительный, плюс в этой ситуации — Дурсли тоже больше не будут ничего знать про магию. Версия с гибелью моих родителей в автокатастрофе обретёт реальную силу и останется единственно верной. Ах ты ж чёрт, чего так в носу-то щиплет? Ни за что не признаюсь в этом вслух кому бы то ни было, но я бы сейчас добровольно согласился даже на бесконечное отмывание котлов у Снейпа. И перестал бы с ним препираться. И эссе по зельям писал бы сам, до последней точки, честное слово. Ну пожалуйста…

Дурсли сидят на диване плечом к плечу с каменными лицами, но понятно, что им страшно. Уж не знаю, о чём они все сейчас думают, но даже Дадли перестал придурковато хмыкать, как делал, когда в дверь позвонили. Блин, ну им-то особо не о чем переживать, их жизнь, если и поменяется после вступления в силу моего наказания, станет только лучше. Никаких вам больше страхов по поводу того, что «чокнутый родственничек» наколдует кому-нибудь в отместку фарфоровый носик от чайника на лице и всё такое. Мир и идиллия. Подавитесь.

Пока я страдаю, пялясь в окно, снаружи на подоконник белоснежным пятном бесшумно опускается Хедвиг. К счастью, министерские — с леди ещё и двое громил приехали, видимо, чтобы я не попытался сопротивляться — вроде бы ничего не замечают, да и мысли читать вряд ли умеют, мозгов не хватило бы. Но в целом это всё равно засада, конечно; впустить птицу я не могу — тогда и её у меня отнимут, может, даже убьют, и мне с этим ничего не сделать. Но и если кто-то заметит довольно приметную полярную сову рядом с моим домом после процедуры, шанс остаться невредимой у неё будет ещё меньше.

Я осторожно оглядываюсь — если правильно понимаю, на меня сейчас вообще никто не смотрит — и изо всех сил мотаю головой, отчаянно пялюсь в круглые жёлтые глаза, губами проговаривая «улетай». Более идиотского решения нарочно не придумаешь. Полагаться на это в крайней степени бессмысленно. Хедвиг — птица, конечно, чертовски умная, но не настолько, чтобы понять и осознать, что происходит. В голове мелькает идея, но я сразу же отметаю этот вариант: стоит мне сказать «позвольте открыть окно», её увидят. Мерлин, уж лучше бы надо было снова с василиском сражаться, там я хоть как-то справился.

Я перестаю трясти головой. Хедвиг смотрит мне в глаза — ну, или мне так кажется — и я почти молюсь о том, чтобы хоть что-нибудь произошло так, как надо мне. Мерлин всемогущий, я готов потратить весь свой запас удачи на будущую жизнь прямо сейчас, лишь бы её не тронули, она же не виновата… Не знаю, срабатывает ли придуманная наспех молитва, или Хедвиг и правда что-то понимает, но она расправляет крылья и исчезает из зоны видимости; в какую именно сторону, я понять не успеваю, потому что время, кажется, и правда кончилось.

— Пора, мистер Поттер, — волшебница из Министерства с явным отвращением на лице откладывает перо, и папка с документами на её столе, собранная из нескольких, теперь выглядит особенно внушительно. — По правилам мы должны уведомить вас, что все ваши вещи, имеющие отношение к магическому миру, в течение недели будут переданы человеку, указанному вами в соответствующем документе…

Меня уже почти не трясёт. Теперь единственное чувство, которое ворочается внутри меня, очень похоже на апатию. Надеюсь, Гермиона не обидится, что я указал её в качестве получателя своих вещей. Если бы мог — мантию заранее лично бы им с Роном отдал, но… А, ладно, сами разберутся. Не уверен, что я вообще могу или должен решать вопросы завещания в тринадцать лет, но тут уж не мне выбирать.

--… документы, имеющие отношение к магическому миру, будут уничтожены спустя один календарный год…

Когда она уже замолчит? Сто лет мне нужна эта информация, блин. Вообще-то, насколько я понял, все эти вещи должны зачитываться в присутствии совершеннолетнего волшебника-посредника, которому и по шапке прилетит в случае нарушения Статута о секретности после изменения памяти, и сообщить можно будет, если что-нибудь пойдёт не так. У меня почему-то такого посредника нет; вместо него выступает один из громил, у которого интеллекта не больше, чем у палочника. Честное слово, если бы не моё личное присутствие, был бы уверен, что смотрю стереотипный боевик.

— В случае появления ранее не известных родственников или опекунов-магов, за исключением сквибов, уведомление о вашем местонахождении и запрете общения будет направлено им не позднее двух дней после обнаружения адреса.

Она закрывает папку очень медленно. То ли сама момент оттягивает, то ли я всё так воспринимаю — в любом случае, кажется, не меньше минуты проходит. Потом встаёт, подходит ко мне и достаёт из футляра на поясе палочку.

Вот и всё.

***

—… Спасибо, что зашли, мисс, — говорит дядя Вернон, премерзко ухмыляясь. — Приятно, что социальные службы не забыли о наличии у нас маленькой проблемы.

Приятная на вид девушка в длинном закрытом платье молча улыбается на прощание. Мне кажется, она новенькая — две постоянные проверяющие уже давно привыкли к сальностям дяди Вернона и пропускают их мимо ушей. Впрочем, как и почти всё, что он говорит — умом дядя не блещет, поэтому ничего хорошего от него не дождёшься. Игнорировать дураков — полезный навык, кстати, я его с детства освоил. Но девушка мило улыбается и уходит, сопровождаемая двумя громилами, кем-то вроде санитаров или охранников. Ну, это был редкий момент, когда я чувствую себя чуть лучше обычного. Ничего, сейчас дядя Вернон это исправит.

 — Недостаточно вежливо, долбоёб, — изменившимся тоном говорит он, всей тушей поворачиваясь ко мне. Девушка уже далеко, она ничего не услышит. Я знаю, что значат его слова: я случайно сказал что-то кроме «здравствуйте», «хорошо» и «до свидания», так что теперь получу либо пинок, либо дополнительную порцию бесполезной домашней работы.

Впрочем, если при выполнении этой работы я не буду видеть его лицо, тогда всё не так уж и плохо.

— Пиздуй, мусор выброси, хоть чем-то полезным займёшься, — бросает дядя Вернон всё с тем же выражением лица. Кто-нибудь другой воспринял бы это как оскорбление, но я привык. Если не смотреть ему в глаза, как рекомендуется делать с бешеными дикими псами, он может не укусить… или хотя бы укусить не так сильно. — И не в наш бак, а тот, что у детской площадки. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь увидел, какая срань шляется вокруг нашего дома.

— Да, дядя, — со строго определённой правилами громкостью отвечаю я, продолжая стоять на месте. Подвох ещё и в том, что если отправиться выполнять его указания прямо сейчас, будет ещё хуже. Надо дождаться, пока он не уйдёт первый.

И я стою в ожидании. Поза покорности в этой игре проста: опущенная голова, взгляд исподлобья, руки с раскрытыми наружу ладонями. Контролировать дыхание сложнее всего: либо кто-нибудь из них поймёт, что ты боишься, и тогда не миновать очередного взрыва издевательств, либо кто-нибудь из них поймёт, что ты не боишься, и результат предсказать я не берусь. Сегодня мне везёт: он уходит быстро, услышав из комнаты мелодию заставки вечерних новостей.

Технически, этот звук означает для меня свободу. Ну, относительную, конечно, но… После новостей пустят какой-нибудь сериал, и это точно означает, что никому из них дела до меня не будет.

Мусора мало — крошечный пакетик, набравшийся с раннего утра, когда я выбрасывал предыдущий. Зато такие приказы практически музыка для моих ушей: влетит за долгое отсутствие мне в любом случае, но так я хотя бы могу провести десяток минут подальше от семейки долбоёбов, да ещё прибавить к ним столько же времени на то, чтобы пройти до площадки как можно более длинным путём.

Лето — это прекрасно. Уже поздний вечер, но ещё довольно тепло — особенно если встать босиком на нагретый за день асфальт. Если бы я мог, я бы провёл ночь, растянувшись на траве чьего-нибудь газона. Вернее, физически-то я могу, но после такой неслыханной наглости дядя Вернон меня убьёт. И это не метафора. Так что я просто иду посреди дороги, покачивая пакетиком мусора в одной руке и уже почти потерявшими от старости форму кроссовками в другой. Мало же человеку надо для сча…

Из придорожных кустов доносятся тихие, но отчётливые клокочущие звуки. В сгущающихся сумерках я не вижу ничего, кроме медленно приближающегося чёрного силуэта: заострённые уши, агрессивный оскал и напряжённые мышцы животного, готового в любой момент рвануться вперёд. И убежать мало того что не успею, так ещё и не смогу — босиком же. Я вообще-то собак не то чтобы боюсь, просто никогда в жизни их близко не видел и тем более не трогал. И понятия не имею, что нужно делать, чтобы не сожрали. Поэтому, с трудом повинуясь какому-то очень странному инстинкту, сажусь на асфальт, закрываю голову руками и просто жду.

В конце концов, если он меня загрызёт, вся эта хрень наконец-то закончится.

***

Я сижу с закрытыми глазами уже дьявол знает сколько времени, а боли всё ещё нет. Скажем так, отсутствие проблем вообще удивляет меня намного сильнее, чем их наличие. Поэтому я без резких движений поднимаю голову и невероятно медленно приоткрываю один глаз, приготовившись если не бежать, то хотя бы защищаться — если в этом, конечно, будет хоть какой-нибудь смысл.

Вообще-то смерти я не боюсь. У меня даже с детства есть на лбу шрам, говорящий о том, что я уже однажды избежал смерти — кажется, это было во время аварии, после которой я и остался один. Ну, мне бы не хотелось умирать, разумеется, но смерть обещает явные плюсы — если верить некоторым взрослым, в свою очередь верящим во всякие странные вещи, после смерти я наконец буду с мамой и папой. А ещё там не будет ебанутой семейки дяди и тёти с их не менее ебанутым отпрыском — ради этого я пошёл бы почти на что угодно. Конечно, вряд ли там будут пицца (один раз в жизни попробовал, но считаю её лучшим блюдом в мире), запах скошенной травы, ветер и прочие вещи и ощущения, которым я так или иначе ещё могу радоваться. Но всё-таки…

Отвлёкся. Зато уже приоткрыл глаз настолько, чтобы хоть немного различать происходящее, пусть и в смутных размазанных силуэтах. Вот это большое и чёрное прямо передо мной — конечно же, псина. Правда, она совсем не двигается; сидит настолько близко, что я мог бы дотронуться не вставая, и внимательно на меня смотрит, наклонив голову.

От удивления я перестаю медлить и открываю оба глаза сразу. Пёс жизнерадостно вываливает из пасти слюнявый язык и в целом ведёт себя так, словно вообще не хочет откусить мне лицо. Честное слово, удивлён до такой степени, что слов нет.

Видно, от страха отключился мозг, потому что первое, что я делаю после этого — протягиваю руку и осторожно касаюсь запылённой шерсти, ощущая под пальцами колтуны и запутавшиеся веточки и листья. Как будто он долго плутал по лесам, прежде чем оказаться здесь. За сохранность руки всё ещё переживаю, конечно, но псина вроде бы и правда не злая… чёрт знает, разберёмся в процессе, так сказать.

В это время он подныривает мокрым холодным носом под мою ладонь, а затем принюхивается к пакету с мусором. И чего ему там… А, ну да, ведь днём я случайно сжёг бекон, за что остался на сегодня без еды, а чуть подгоревшие и весьма толстые полоски не самого плохого мяса отправились в мусорку. Я бы, конечно, их оттуда вытащил, не впервой, но за это тоже полагается весьма ощутимое наказание. А вот сейчас никто не следит…

Я развязываю пакет. Пёс начинает вилять хвостом, когда запах становится сильнее, а потом проглатывает высохшие, местами чёрные полоски в одну секунду. Зря я это, наверное. Теперь ведь не отвяжется. Не скажу, чтобы когда-нибудь хотел завести собаку, но и против ничего не имею. Проблема-то здесь совсем не во мне, разумеется. Пока я размышляю, псина ложится рядом, животом на тёплый асфальт, затем перекатывается набок и упирается спиной мне в бедро.

Он не выглядит диким. Ухоженным тоже, конечно, но похоже, будто его просто бросили — довольно давно, но не настолько, чтобы он разучился доверять людям.

В некотором смысле у нас есть что-то общее.

С соседней улицы раздаётся автомобильный гудок — это наш сосед каждый вечер сигналит своей жене, что он дома. Это возвращает меня в реальный мир: мне тоже пора домой, потому что есть предел той физической боли, которую я могу вынести. Я нехотя потягиваюсь и встаю. Пока мечтал, стало уже совсем темно, и теперь становится ощутимо прохладнее. Я зашнуровываю кроссовки на босые ступни, беру развязанный пакет мусора за края и плетусь в сторону мусорных контейнеров. Это были очень хорошие несколько минут, но теперь всё по-старому.

Нет, хорошо, не всё. Псина, пусть немного поодаль, но всё-таки послушно идёт за мной: и в сторону контейнера, и после того, как я выбрасываю пакет и разворачиваюсь в сторону дома. Причём идёт, не интересуясь мной, а гордо и независимо, будто уже выбрал для себя, что ему нужно сделать. Это приятно, конечно, но меня охренеть как не устраивает.

— Не-е-ет, не ходи за мной, — говорю я максимально строго, даже не останавливаясь. — Мой дядя… В общем, ты не хочешь этого знать. Сиди тут. Фу.

Дядя ненавидит любых животных. Конкурентов чует, наверное. А ещё у него есть коллекция оружия и достаточно связей, чтобы не понести никакой ответственности ни за труп собаки, ни за стрельбу в жилом районе. Но псина, конечно же, меня не слушает. Куда ему понять мои проблемы. Наоборот, подходит ближе и трётся боком о мои ноги, жизнерадостно молотя хвостом с вцепившимися в шерсть колючками так, что оставляет на моей коже царапины.

Блин, это мило, конечно, но вообще-то нихера.

— Стой здесь, я тебе сказал. Сидеть!

Ничего. Ноль реакции. Может, для разнообразия, кто-нибудь прислушаться к моим словам?

Конечно, я не имею ничего против того, что он тут. Мне даже кажется, будто, дотрагиваясь до шерсти, я чувствую необъяснимое тепло, не под руками, а внутри. Но это же, чёрт побери, просто опасно! Не настолько уж я эгоист. Правда, внутреннюю надежду на то, что завтра мне удастся найти этого пса снова, засунуть подальше почему-то не получается.

— Ладно, — говорю я, останавливаясь и садясь перед ним на корточки. — Давай так. Ты не пойдёшь за мной, а я, в свою очередь, постараюсь украсть для тебя ещё немного еды завтра. Договорились?

Собаки абсолютно точно не умеют понимать людей. Но он садится, радостно вываливает из пасти слюнявый язык, и, может, мне кажется, но — кивает. Воистину безумный день.

… Охренеть. Просто охренеть. Мне даже не влетело за то, сколько времени я провёл вне дома. По-моему, они, упялившись в ящик, даже отсутствия моего особенно не заметили, так что я бесшумно зашёл, избегая скрипящих ступенек и половиц, поднялся к себе и, на всякий случай, сразу же лёг: режим дяди Вернона устанавливает непреложным правилом нахождение в постели в десять вечера и ни минутой позже даже для меня. Говоря вкратце, дважды в день избежал смерти, если вы приемлете чёрный юмор.

Своя комната у меня есть исключительно по милости социальных служб. Ну, в том плане, что дяде пригрозили проблемами в случае, если я и дальше буду жить в чулане; а поскольку связей в этой области у него нет, Дадли пришлось потесниться и уступить мне помещение, где он складировал невероятное количество своих вещей, по большей части бесполезных. Но сейчас это неважно. Важно то, что я добредаю до окна, забираюсь с ногами на хлипкий подоконник и долго-долго смотрю в темноту. Среди её звуков мне чудится еле слышный собачий лай.

Глава 2

Утро начинается стабильно и безо всяких неожиданностей. То есть с будильника в половину шестого, отрегулированного ровно так, чтобы ни в коем случае не было слышно ни в одном помещении дома, кроме моей комнаты. На сегодня список дел снова не включает в себя ничего необычного: уборка, завтрак, поход в магазин, а затем стрижка газона и ещё туча мелких дел, которые вовсе не требуется делать ежедневно. Просто дяде хочется, чтобы я каждую минуту чувствовал себя благодарным за то, что они взяли меня к себе, а не отправили, по настоятельным рекомендациям всех окружающих, в приют. Впрочем, в приюте, может, было бы лучше.

Я встаю, наскоро умываюсь ледяной водой — так легче просыпаться — и бесшумно спускаюсь вниз. Ура, впереди около четырёх часов времени, когда никто не будет ни зудеть над ухом — сводный братец это любит, ни отвешивать подзатыльники, ни, тем более, орать так, что голосовые связки чуть ли не рвутся. Магазин работает только с восьми утра, поэтому сначала надо убраться. Делать это максимально тихо я умею лет с семи, кажется.

Струя воды с шипением ударяется в дно ведра, рассыпаясь холодными брызгами. Если бы сюда попадало солнце, получилась бы радуга. А так я просто ещё раз умываюсь, теперь уже ненамеренно, но это отчего-то ничуть не портит мне настроение.

Минут пятнадцать приходится потратить на отмывание сантехники — учитывая, что она и так чистая, — а затем я выношу ведро в столовую, и первые солнечные лучи, отражаясь от стёкол дома напротив, бьют мне прямо в глаза. Это очень красиво. Я до цветных пятен под закрытыми веками смотрю на свет всё то время, пока мою пол в столовой и гостиной и протираю полки.

Всё-таки рассвет — это самое настоящее волшебство, самая сильная магия, которая только может существовать в этом ебучем мире. Одно в моей дурацкой жизни радует: с таким графиком, как у меня, видеть рассветы я могу довольно часто. Особенно летом.

От швабры уже отваливаются куски полуистлевшей ткани. Убираться такой не то чтобы неудобно или неприятно, просто совершенно бесполезно — только грязь размазывает, но должно произойти чудо, чтобы дядя с тётей купили новую. Впрочем, мне до этого никакого дела нет. Да и в целом домашние дела я давно делаю чисто автоматически, думая при этом о чём-нибудь своём и не забывая всеми силами сохранять покорный вид.

Интересно, это когда-нибудь кончится? Ну, в смысле, хотелось бы избавиться от этой проблемы раньше моего совершеннолетия, но вряд ли выйдет. Зато потом… Впрочем, потом тоже наверняка не будет ничего хорошего. Размечтался.

Для вида повозюкав тряпкой по полу первого этажа, я перехожу к протирке пыли, затем к сантехнике и завершаю всё поливанием цветов. Это единственное, что мне хоть немного приятно делать в этом доме. Всё-таки цветы ни в чём не виноваты, к тому же, среди них есть безумно красивая белая лилия. Даже удивительно, как у тёти хватило мозгов купить однажды это чудо — остальные её растения не слишком привлекательны и либо совсем не цветут, либо цветут так ужасно, что лучше бы их вообще не было.

Убирая лейку на место, я бросаю взгляд на часы, мерно тикающие на стене в гостиной. Отлично. Времени как раз хватит, чтобы безо всякой спешки длинным путём дойти до магазина, сделать покупки одним из первых или даже первым — продавец, мистер Эскотт, знает о моей ситуации и всегда старается помочь мне управиться побыстрее — и вернуться делать завтрак. Может быть, сегодня до обеда я даже не отхвачу пиздюлей за какую-нибудь ерунду.

Времени хватит, чтобы погулять. Стоит вставать так рано исключительно ради этого.

Уже открывая дверь, я кое-что вспоминаю. И поэтому на цыпочках крадусь на кухню — прямо в кроссовках, так что в душе наступает некоторое удовлетворение — и открываю холодильник. Вот эти котлеты на сегодняшнее утро лежат тут уже четыре дня, а это значит, что сегодня же их и выбросят. Вряд ли дядя помнит, сколько штук оставалось, так что я беру рукой сразу три и засовываю прямо в карман. Холодные скользкие котлеты ощущаются через шорты просто отлично, и на светлой ткани сразу же расплывается противное пятно. Но это ерунда. Стираю одежду в этом доме всё равно только я, поэтому пояснять за испачканные в масле вещи просто некому.

Стоит сделать шаг за порог, и по голым икрам бегут мурашки от прикосновения слабого, но сырого и прохладного ветра. Люблю это ощущение, но факт остаётся фактом: если сейчас постоять на месте хотя бы минут двадцать, простуда обеспечена. Поэтому я спрыгиваю с крыльца в траву, смягчающую звук приземления, и иду быстро, подпрыгивая и размахивая сумкой, чтобы хоть немного согреться.

Смотреть по сторонам приятно из-за того, что улицы пусты. Отлично, когда нет людей. Я вообще людей не люблю: поскольку город у нас крошечный, все в курсе моей ситуации и при встрече сразу начинают либо жалеть, либо обсуждать друг с другом, совершенно меня не стесняясь. А некоторые могут ещё и дяде настучать, если увидят что-нибудь, что, по их мнению, мне запрещено.

В принципе, вчера я сильно рисковал, погладив собаку, именно поэтому. Ещё более странно то, что я собираюсь снова нарушить правила и не испытываю по этому поводу ни страха, ни сожаления: на самом деле никто не может решать за меня, что мне делать или что думать. Я могу только позволить им видеть мою игру в покорность и верить в то, что это правда. 

В общем-то, так вышло, что я никогда не изменяю своим принципам, но при этом очень редко никем не притворяюсь. Буквально вчера я встретил второе в мире существо, не желающее видеть меня кем-то конкретным по своему вкусу. Поэтому, кстати, рассматривание улиц сегодня не цель, а средство. Интересно, где сейчас пёс, для которого я брал котлеты…

Нет, я не думаю, что он действительно будет меня ждать. У него есть свобода и целый мир вокруг, к тому же, бродячие собаки вряд ли способны на такие вещи. Но надежда — невероятно сильное чувство, а к тому, как быстро и легко она умирает, я давно привык. Поэтому сейчас и иду, вглядываясь в каждое тёмное пятно без капли отчаяния. Найдётся — хорошо, а если нет, так я был готов к этому заранее. Правда, пса в самом деле нигде не видно, а это значит всего лишь то, что я снова оказался прав. Ненавижу, когда я прав.

Поворот, ещё поворот, солнечные лучи разрезают дом поровну на серую и нежно-персиковую половины, и, засмотревшись, я чуть не спотыкаюсь о какую-то кошку, невесть откуда выскочившую мне под ноги. Зоопарк какой-то здесь в последнее время — то собака, то вот это создание черепахового окраса: не слишком упитанное, но держится, тем не менее, гордо и независимо, даже шипит на меня. Гладить её я не пытаюсь — я вообще не кошатник. Просто мы с кошкой бросаем друг на друга укоризненные взгляды и расходимся.

Было бы, кстати, интересно посмотреть на тот вариант моей жизни, где у меня есть полная семья и возможность заводить дома кого угодно, хоть собаку, хоть, не знаю, змею. Ну, должен же где-то существовать вариант, в котором у меня это есть? Впрочем, когда из кустов возле парковки у магазина выглядывает чёрная лохматая морда, я всё равно чувствую себя просто неприлично счастливым.

Несмотря на то, что у пса видны рёбра от недоедания, прыгая на меня, он кажется огромной тушей. А я был самым низким и худым в классе в предыдущем году. Так что мы валимся с ног прямо на влажный асфальт, и я с каким-то странным тёплым чувством в душе отбиваюсь — не слишком активно — от его попыток облизать мне лицо. Ах да, я же ему еды взял.

Холодные, скользкие и выглядящие не слишком аппетитно котлеты потрясающе пахнут, если ты не ел больше суток. Не сдержавшись, я откусываю от одной внушительный кусок, практически половину. Как-то странно это делать, но мне неожиданно становится весело. Остальные котлеты четвероногий товарищ уминает так быстро, что я и заметить не успеваю, как именно это происходит. Сидит только, зараза, облизывается и хвостом помахивает радостно. Хоть кто-то рад. Не мне, конечно, хотя бы еде, но всё-таки. Мне-то на этом свете сейчас радоваться явно некому.

Я снова его глажу. Ещё и за ухом осмеливаюсь почесать, помня о том, что вчера после моих прикосновений он даже не думал проявлять агрессию. По-моему, пыли в шерсти стало меньше, да и в целом он выглядит почище, чем вчера, и пахнет мокрой псиной — может, не смог найти укрытие и вымок под ночным дождём? А ещё никогда бы не подумал, что прикосновения к чужой шерсти могут отзываться таким тёплым чувством, почти новым для меня. Не знаю толком, что это такое, но оно, определённо, приятное. Правда, сегодня я не смогу провести с ним много времени — если к тому моменту, как дядя проснётся, на столе не будет полностью готового завтрака, мне пизда.

Это не значит, что мне нравится подчиняться этому ублюдку. Это лишь значит, что, пока нет других вариантов, нужно попытаться уменьшить ущерб для самого себя — пусть и такими способами, отказываясь от того, что нравится. Поэтому я с сожалением убираю руку с собачьей холки, разворачиваюсь и твёрдым шагом иду в магазин. Поднимаюсь по ступенькам, тяну на себя массивную дверь, с трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться. Друг или нет, но он, кажется, единственный, кому я не противен.

В магазине, как и обычно в такое раннее время, тихо. Правда, мистер Эскотт сегодня, кажется, не выспался. Отлично его понимаю. Чаще всего этот пожилой мужчина даже ранним утром выглядит довольно бодрым и жизнерадостным, за что мне всегда было слегка ему завидно: наверное, вставать рано по собственному желанию, да и вообще вставать когда хочется — приятно. Но сейчас он, вопреки обыкновению, клюёт носом. Это странно.

Я здороваюсь и, пока он, очевидно, пытается сообразить, кто я такой, начинаю изучать мясо. Вырезка стоит безумных денег, но дядя ест только её плюс гарнир из запечённого картофеля. Тётя зачем-то старается сидеть на диете, поэтому ей всегда приобретается стандартный набор овощей и круп. Для мелкого уёбка — диетическое белое куриное мясо и, в отсутствие логики, целый пакет сладостей.

Нет, это не зависть. Просто мне противно. Противна эта мерзкая семейка, каждый из членов которой не живёт, а существует, чтобы спать, жрать, лизать жопы начальству — ладно, это только к дяде относится, — и поливать говном соседей за то, как часто они поливают лужайки у домов.

Мистер Эскотт считает сумму покупок невероятно медленно. Пока он это делает, я лениво осматриваюсь, отмечая, как за окном магазинчика, упираясь веткой прямо в стекло, растёт яблоня, и крупные, зелёные с красным боком, блестящие яблоки коротко и негромко стучат в стекло, качаясь на ветру. А с другой стороны, через стеклянную дверь, отлично видно, как крупный чёрный пёс сидит на ступеньках перед входом, всем своим видом выражая готовность ждать хоть до скончания века. О, вспомнил, надо о собаке спросить. Как бы этот чел не уснул ещё прямо здесь…

— Сэр, — осторожно начинаю я; ждать от него подвоха вряд ли стоит, но я просто не могу иначе. — Вы, случайно, не знаете, не терял ли кто-нибудь собаку?

— Какую собаку?

— Большого чёрного пса, сэр. Он сидит за дверью, я могу показать, если нужно.

Мистер Эскотт отвлекается от пересчитывания монеток. Голову не поднимает, но переводит взгляд на дверь. Кажется, он слегка удивлён.

— Не встречал здесь такого ни разу, — неуверенно говорит он. — Впрочем, может быть, я просто не помню.

Нет, мне определённо за него тревожно. Мы почти не знакомы, и всё же, может быть, стоит предложить ему помощь? Хотя кому моя помощь нужна, все же знают, что дядя каждый шаг контролирует. Эх. Даже обидно немного.

— У вас всё в порядке? — всё-таки решаюсь спросить я, заранее ожидая, что он меня пошлёт.

Не посылает. Глубоко вздыхает, коротко улыбается и поясняет:

— Знаете, юноша, нет причин для беспокойства. Просто сегодня плохо спалось. Может, погода меняется…

Закончив расчёт и собрав покупки по пакетам, я выхожу на улицу. Пса не видно. Ещё и в животе урчит так громко, что, по-моему, на всю улицу слышно. Но поесть я смогу, только когда все домашние дела будут сделаны. Сорвать, что ли, в самом деле яблоко? Пока никого нет.

Оглядываясь в поисках собаки, я пересекаю наискосок парковку, шагаю с бордюра на узкую тропинку и останавливаюсь. Вроде как пакеты поудобнее взять. Но вообще-то мне грустно быть одному. Странно, что я могу что-то такое чувствовать, я ведь всегда был один, и всё же…

Пока я ною внутри своей головы, за магазинчиком происходит какое-то движение и, вроде бы, шум листвы. Похоже на звуки драки. Я вряд ли бы успел дойти и посмотреть, да и не особенно хотел бы, поэтому просто стою и жду; ждать не приходится долго, и буквально через полминуты из-за угла гордо выходит пёс, осторожно держа в пасти за черенок ветку с двумя крупными яблоками.

— Ты что, и мысли читаешь? — от неожиданности вслух говорю я, когда псина подходит вплотную и садится на траву, тыкаясь мне в ладонь мокрым носом. — Как ты, нахрен, узнал?

У меня, наверное, крыша едет. Честное слово. А как иначе объяснить то, что я всё-таки беру у него ветку и вонзаю зубы в холодное, покрытое влагой яблоко?

Глава 3

Мы возвращаемся медленно, бок-о-бок — вернее, бедро-о-бок — и, несмотря на время, мне не встречается ни одного человека по дороге. Совсем как в рассказе «Каникулы» у Брэдбери. Правда, я читал его очень давно, ещё во втором классе, и хорошо запомнил только основное, без подробностей: однажды случилось так, что во всём мире осталась одна лишь семья: мама, папа и их ребёнок, маленький сын. И когда они поняли, что теперь совсем одни и не обременены обязательствами вроде работы, они поехали путешествовать и в конце концов оказались на берегу моря — самые последние люди.

Было бы классно оказаться в этом мире с моей семьёй. В смысле, с моей настоящей семьёй. Я совсем не помню своих родителей, но уверен, что они были намного лучше дяди и тёти. Несмотря даже на то, что тётя — родная мамина сестра и, по идее, должна быть хоть немного на неё похожа. Конечно, с ней всё равно капельку проще, чем с дядей, но…

Реальный мир обрушивается на меня сработавшей сигнализацией, резко выдёргивая из бессмысленных, в общем-то, размышлений. Пёс вопросительно поднимает морду, глядя мне в глаза, и тогда я понимаю, что всё это время говорил вслух.

Забавный получается эффект от его присутствия: обычно так, чтобы слышали другие люди, я говорю либо «да, дядя», либо «картошки на два фунта, пожалуйста». В итоге выходит, что обычный разговор вслух с существом, которое тебя и не понимает толком, работает, кажется, ничуть не хуже, чем дорогущие сеансы дяди у психолога. Сейчас впервые за очень долгое время я ни капли не раздражён и чувствую себя лучше.

Интересный эффект, конечно. Для разнообразия без знака «минус».

Но это тоже проходит. Например, потому, что мои наручные часы показывают десять минут девятого, а сегодня суббота. Что в сумме означает наличие всего пятидесяти минут до того момента, когда родственнички, после пробуждения и всех своих утренних процедур и действий, соизволят спуститься вниз к, ясен хрен, готовому горячему завтраку. Я со вздохом ускоряю шаг. Пёс, на мгновение замерший из-за моего резкого жеста, встряхивается, галопом догоняет меня и невозмутимо бежит рядом, пока я не останавливаюсь на повороте на мою улицу.

Солнце уже поднялось, и поэтому стало намного теплее. Роса высохла почти везде и только коротко поблескивает в тени домов и деревьев. Вторая половина августа — моё любимое время, но насладиться им в полной мере, конечно же, не получится. По крайней мере, сейчас.

— Сидеть, — говорю я, даже не пытаясь скрывать сожаление. — Мне пора домой.

Пёс садится на асфальт не торопясь, будто раздумывая. А затем легко поднимается и, не глядя на меня, быстро бежит куда-то в сторону детской площадки. Возникшую в голове мысль о том, что что-то он всё-таки понимает, я безжалостно давлю в зародыше.

***

Это мне просто кажется, или дни теперь и в самом деле текут гораздо быстрее обычного? Раньше, по-моему, я много лет буквально минуты считал от будильника до времени, когда смогу снова подняться наверх и делать что захочу. Относительно, конечно, и вообще только в пределах комнаты и совершенно бесшумно. Но всё-таки свобода, какая-никакая.

А теперь, как минимум в последнюю неделю — может, и дольше, но заметил я это только недавно — сутки по неизвестной мне причине воспринимаются просто этапами: пробуждение, утро, обед, вечер, спать. В промежутках между этим, правда, иногда происходит что-то, чему я боюсь даже давать определение, не то что радоваться. Потому что толком не верю, что такое вообще могло случиться в моей идиотской жизни.

Будильник. Снова сгорает бекон, поэтому меня отправляют за новой пачкой в самый дальний магазин с приказом обернуться за двадцать минут. Я пробираюсь через задворки и переулки, чтобы срезать путь; пёс находит меня примерно на равном расстоянии от дома до магазина, и всю оставшуюся часть пути мы с ним, пинаясь и обгоняя друг друга, перебегаем от укрытия к укрытию, чтобы нас не заметили. Заходя в дом с изрядно помятым беконом в руках, я прилагаю огромные усилия, чтобы скрыть улыбку.

Будильник. На подоконнике сидит настоящая белка, а откуда-то снизу доносится живой и яростный собачий лай, начинающий отдаляться, едва в доме раздаётся хриплый ото сна голос дяди. Белка долго смотрит на то, как я встаю и одеваюсь, не проявляя ни малейшего беспокойства по этому поводу, а затем исчезает так быстро, будто её здесь никогда и не было. Вечером у подоконника, под стулом, я нахожу маленький потрёпанный жёлудь.

Будильник. Я снова иду в магазин на рассвете, когда пёс, обычно не утруждающий себя чистотой, выбегает откуда-то мне наперерез, мокрый до последней шерстинки. И, конечно, отряхивается — так что вода вперемешку с грязью и какими-то травинками с его шерсти оседает на моих руках и лице. Я долго гоняюсь за ним, ругаясь на чём свет стоит, но это, конечно же, просто такая игра.

Будильник. Утро начинается с сирены пожарной машины, вызванной истеричным соседом напротив — он впервые попробовал сделать себе завтрак сам и едва не сжёг дом. Среди зевак, пришедших узнать причину произошедшего, я вроде бы вижу чёрный собачий хвост. А ещё дядя и тётя до ночи помогают ему с уборкой — вот странно, ни разу в жизни не видел, чтобы они кому-либо помогали… — и поэтому мой вечер вдруг становится не таким уж и паршивым.

Будильник. Завтрак. Обед. Сегодня ещё не случилось ничего, стоящего внимания. Поэтому, стоя на коленях в прихожей с тряпкой в руках, я просто прокручиваю в голове моменты, которые в неё приходят время от времени. Так жизнь начинает казаться мне относительно неплохой, а стабильность — почти наградой, пока мои дни проходят именно так. Ну, это если ничего необычного не произойдёт. Чаще всего и не происходит. Ещё один минус крошечного города — наверное, даже те, кто очень хотят перемен, вряд ли могут себе их обеспечить, оставаясь здесь.

Дурацкие какие-то мысли выходят. Но работа у меня сейчас чисто механическая, так что пока тело трудится, голове скучно и в ней крутится всякая ерунда.

Можно, конечно, вспоминать о чём-нибудь хорошем — например, о том, как вчера я снова пошёл выбрасывать мусор, а настроение было никакое, поэтому я шёл прямо по газону (никто бы не увидел в темноте) и пинал мелкие камушки и палки; одна такая улетела особенно далеко, и пёс, радостно лая на всю округу, принёс её мне обратно и сунул в руку. Обслюнявленную деревяшку я нёс обратно почти до дома, периодически кидая ему и получая обратно.

Нет, не надо так много думать о хорошем. Не дай дьявол дядя увидит улыбку или что-нибудь вроде того. Пока что он разговаривает по телефону в гостиной и точно сюда не выйдет, но лучше… Лучше не привлекать внимание. Пока что это самый обычный день, и не стоит делать так, чтобы он стал хуже.

— Блять, — громко говорит дядя, так что слышно на весь дом. Если не на половину улицы. — Не представляю, как это вышло, но мой начальник сегодня приедет к нам на ужин. Прости, Петунья. Мы успеем что-нибудь сделать?

Тётя что-то отвечает, но так тихо и быстро, что я не успеваю разобрать. Дядя говорит чуть громче неё, но всё равно толком ничего не слышно, в том числе из-за работающешл телевизора. Но я нутром чувствую, что что-то происходит. Впрочем, долго томиться любопытством не приходится: через пару минут дядя выходит к лестнице, у которой я уже почти полчаса оттираю разлитое мелким ублюдком варенье, и спокойно интересуется:

— Тебе тут ещё долго?

— Не знаю, — от неожиданности выпаливаю я чистую правду и сразу же прикусываю язык и неосознанно вжимаю голову в плечи. Эта фраза у нас тоже под жёстким запретом. Вдобавок ко всему он подозрительно вежлив, и это не может сулить ничего хорошего.

— Быстро уберись дома, — короткими рублеными фразами приказывает он. — Мы с Петуньей пока сходим в магазин. Считай, тебе сегодня повезло. Чтобы полы блестели, понял? У нас будут гости. На стол не накрывай, не успеешь. Не хочу, чтобы эти милые люди видели такое уёбище.

Убираться, к счастью, не так уж и тяжело. Если не считать липкой лужи варенья красного цвета на бежевом полу, здесь и без того практически идеально чисто — я ведь драю эти сраные стены, ковры и полки практически ежедневно, с чего бы им загрязняться? Но спорить себе дороже. Поэтому я молча киваю и иду за шваброй, пока дядя, пропуская тётю вперёд, нервно хлопает дверью дома. Забавно, что братца они с собой не взяли — он тихо шароёбится где-то наверху, скорее всего, умоленный новой игрой или чем-то сладким.

Но Дадли для меня не то чтобы проблема. К тому же, такие мероприятия обычно означают более-менее свободный для меня вечер. Один раз я уже до полусмерти напугал их гостей, и пусть это было случайно — в дом вбежала чужая кошка, и я пытался поймать её, а она прыгнула прямо на здоровенный пудинг, — теперь дядя не доверяет мне даже быть дома в такие моменты. Обычно они отправляют меня к миссис Фигг. Не то чтобы она мне так уж нравилась, но у неё есть печенье, пусть и каменное, телевизор и капелька сострадания. Пожалуй, этого мне достаточно.

Липкая лужа наконец сдаётся. Колени, правда, болят как не знаю что, но боль как эмоция для меня тоже под запретом. Поэтому я разминаю ноги, меняю швабру на маленькую тряпку и перехожу ко всем имеющимся горизонтальным поверхностям. Дверь хлопает где-то на половине работы, но, как ни странно, я не получаю никакой выволочки и даже едкого комментария в свой адрес. Заболели они, что ли?

— Пиздуй отсюда, — ожидаемо резюмирует дядя Вернон, когда я наконец слезаю с табуретки, с которой едва дотягивался до верхних стеклянных полок, и складываю салфетку для протирки стекла. — Арабелла сегодня занята, так что пиздуй отсюда куда угодно. Главное, не появляйся в радиусе дома до вечера, от тебя одни проблемы. И не попадайся никому на глаза. Уяснил?

Ещё никогда, наверное, не было так трудно сдерживать эмоции за покорным кивком. Пока я складываю за собой средства уборки, с кухни уже доносится восхитительный запах пастушьего пирога. Я неловко влезаю в кроссовки, кладу в карман пакетик с бутербродами из чего-то не слишком аппетитного, украденные с кухни за время уборки, и выскальзываю за дверь. В гостиной дядя с тётей вяло переругиваются, но это меня уже совершенно не касается.

Это, кажется, вообще происходит впервые в моей жизни. Я иду по улице, постоянно заставляя себя притормозить и не торопиться, и мне совершенно не надо никуда идти и ничего делать. Даже странно как-то. Я бы сказал, тревожно. А ещё в воздухе снова пахнет дождём, и поэтому на улице предусмотрительно почти никого не видно. Зато, если я не ошибаюсь, и детская площадка в паре улиц отсюда тоже пустая… Да, так и есть. Это отлично. Это значит, что сегодня, впервые за неизвестно большое количество времени, я смогу вести себя как обычный ребёнок в этих местах. Ну, разве что курить не буду и доёбываться к малышам — компания Дадли обычно этим занимается.

Нет, всё-таки странно. Что на них нашло? Нарушить ради одного вечера практически все свои собственные правила, включая те, что касаются меня, а значит, неукоснительны. Может, выходя с работы, дядя споткнулся и ударился головой обо что-нибудь достаточно мягкое, чтобы не было внешних следов? И при этом достаточно твёрдое, чтобы мозги сдвинулись. Ладно, шутки шутками, но ведь это правда очень странно и даже пугающе.

Цепь качелей тихонько скрипит, когда я на них сажусь. Дело тут наверняка не в моём весе, а в том, что она ржавая, аж металла за рыжиной не разглядеть. Но это ерунда. Главное, что здесь тихо. Я закрываю глаза и сижу, слушая ветер. В голове, кажется, нет ни одной мысли, и даже мурашки, ползущие по спине, не смогут помешать моему уединению. Господи, хорошо-то как.

Интересно, где сейчас пёс? Обычно я встречаю его в радиусе пары улиц от дома, когда куда-нибудь иду, но сегодня весь день не видел его и не слышал его лая, обычно часто достающего моих соседей. Надеюсь, с ним ничего не случилось, а то та ситуация с белкой опасно близко подвела его к моему дому. Мало ли что могло взбрести дяде в голову.

И всё-таки — дядя. Какой-то он сегодня был подозрительно вежливый и даже будто на себя не похожий. Моя добрая фея-крёстная его заколдовала за говнючество, не иначе.

Что-то звенит. Я резко открываю глаза, надеясь, что голова от этого не закружится, и вижу, как на соседние качели садится взрослый парень с длинными чёрными волосами и ужасающе потрёпанный. Бомжей у нас вроде бы раньше не было, но тогда этот первый. На фоне предыдущих, так сказать, изменений это меня уже даже не удивляет.

Лишь бы не начал докапываться. Редкий момент тишины не хочется прерывать вообще ничем, тем более сомнительным общением с ещё более сомнительным взрослым. Я вообще уже привык к тому, что взрослые не бескорыстны и не станут просто так пытаться заполучить твоё внимание. Ну их к чертям.

Я снова закрываю глаза, и противный скрежет слева снова заставляет меня их открыть. Да сколько можно, чел? Посиди хотя бы тихо, дай мне насладиться одиночеством. Честно говоря, я мог бы встать и уйти сразу, как только получил такое соседство, но мне, честно говоря, просто лень.

Он на меня смотрит. Ещё более неприятно то, как он пытается скрыть, что смотрит.

Надо было уйти всё-таки. Но теперь, наверное, уже поздно.

— Привет, — дружелюбно говорит парень, протягивая мне руку. Я автоматически пожимаю её, с трудом сдерживаясь, чтобы не вздохнуть.

Глава 4

Снейп приходит на площадь Гриммо под утро, незадолго до рассвета. Всего через пару часов после того, как я, после долгой изнуряющей погони по лесам и болотам, на свой страх и риск аппарирую — и оказываюсь нос к носу с «родной» дверью. Вхожу внутрь под мамочкины завывания — в конце концов оказывается, что это только портрет, и на том спасибо — принимаю душ и падаю лицом в пахнущие пылью и сухими травами подушки. Эта кровать стоит в комнате Регулуса — мою после побега мамаша если не сожгла и не разметала по кусочкам, то точно уничтожила, я даже не смог найти её в доме.

Какие бы планы я ни строил, сначала мне очень надо поспать. Конечно, человек может прожить без сна больше недели, но вряд ли это состояние благоприятно на нём скажется. Я не спал всего около четырёх дней, но мне уже хреново. Не только из-за этого, конечно, но всё-таки. А в этом доме вроде можно не бояться, что найдут — по крайней мере, за мной не было хвоста, когда я аппарировал. 

Конечно, я не перестану бояться. Сейчас меня пугает любой шорох, любая тень, и даже моё собственное дыхание кажется слишком громким. Возможно, лишь этим и объясняется то, как долго я ставлю всевозможные щиты перед тем, как лечь. Это слишком тяжело. Тяжелее, чем смерть. Если бы я умер, страха бы больше не было. А сейчас во всем мерещится опасность, и даже сама комната заставляет меня крепче сжимать палочку в кулаке. 

Но Снейп, конечно, появляется не в этой комнате. И даже не в гостиной. Он тоже аппарирует к двери, активируя мои свежие Сигнальные чары, и под Оборотным зельем выглядит так не по-снейповски, что у меня в первые мгновения даже подозрений не возникает. Ну, то есть, сперва невольно встаёт перед глазами парень с сумкой, по утрам приносивший почту магглам, под крыльцом которых я ночевал несколько дней. Картинка такая яркая и мирная, что я даже не сразу вспоминаю: дверь этого дома магглам не увидеть, да и никто не знает, что я здесь. Вовремя вспоминаю. Вследствие этого открывать, конечно, не тороплюсь: мягко и осторожно подхожу к двери, чтобы не скрипнула половица, и вслушиваюсь в то, что происходит снаружи. Возможно, это мои последние минуты на свободе. И стоило прикладывать столько сил, чтобы в конечном итоге… А, неважно. 

— Не строй из себя наивность, Блэк, — перебивает мои мысли этот невзрачный внешне человек, и я моментально узнаю стиль. Лучше бы ошибся, но я точно знаю, что нет. Прошла хренова куча лет, случилось невероятное количество событий, но есть какие-то моменты, которые неизменны и узнаваемы даже спустя всё это время. Твою-то мамашу, Нюниус, зачем тебя сюда принесло?..

— Я знаю, что ты там. Открой дверь. Пожалуйста. 

— Ты пришёл меня сдать? — от неожиданности я реагирую на это внезапное «пожалуйста» совершенно по-детски. Но это с виду. Внутри поднимается огромная волна страха, затапливающая меня по самые ноздри. Ни за что не вернусь в Азкабан, даже если в борьбе за это мне придётся умереть. Да, я выжил там и сохранил сознание, но от некоторых вещей мне наверняка никогда не удастся избавиться. Даже гриффиндорцам бывает страшно. 

А если я его не впущу, сам он войти не сможет: Блэки всё-таки непростая семья, и защита у нас — фу, как же неприятно говорить это «мы» сейчас — непростая. С другой стороны, они — если Снейп не один — могут оцепить дверь и камины, и тогда я смогу только аппарировать отсюда наугад, без уверенности, что не встречу в конечном пункте ещё энное количество кого угодно. Волна разбивается о те хлипкие щиты, которые я успел выстроить себе за короткое время, пока нахожусь на свободе, разметывает их в щепки, и мне стоит очень больших усилий даже просто устоять на ногах.

Снейп тем временем молчит, и я повторяю вопрос. Кажется, дрожь в голосе становится очень хорошо слышна, и это мне нравится меньше всего. 

— Нет, не сдать, — просто отвечает он. — Только поговорить. Если ты не откроешь сейчас, проблем может быть больше, чем от нахождения меня в твоём доме. Действие Оборотного уже кончается. Меня могут здесь увидеть.

И всё? Вот так просто — никакого сарказма, или язвительности, или попытки меня проклясть, или других снейповских сюрпризов? То ли он со школы сильно изменился, то ли устал так, что на нападение сил нет. Если всё, что я о нём знаю, до сих пор актуально, я бы десять галеонов поставил на второе. Если бы они у меня были, конечно. 

— Учти, если что — я буду защищаться, — выпаливаю я первое, что пришло в голову. Ну, как буду… Врукопашную у меня намного больше шансов, будем честны. Палочка, конечно, при себе имеется, вот только она чужая и не станет достаточно хорошо слушаться, а значит, магическая дуэль мне противопоказана — продую на месте. — Я…

Мне всё ещё страшно. Может быть, сейчас даже сильнее, чем когда я увидел его на пороге. Я чувствую себя загнанным в угол, и, в связи с этим, ни малейшего понятия не имею о том, зачем всё-таки открываю ему дверь. Я правда не знаю, хоть Веритасерум выпью — скажу то же самое. Наверное, сказывается то, что страх отключает мне мозги, и открытое спокойствие, с которым он держится. А ещё, конечно, эффект неожиданности. Ненавижу его. Их обоих.

— Заткнись, — коротко, но не зло парирует Снейп, шагая внутрь, и я вдруг даже в полумраке замечаю, какое худое и осунувшееся его лицо, а пальцы, держащие волшебную палочку, побелели от напряжения. — Есть проблема. В том числе у тебя.

Забавно, наверное, что он первый, кого я вижу после такой долгой разлуки с нормальным миром. Но всякие там знаки судьбы я ненавижу ещё со времён Прорицаний в школе.

— О, разумеется, — язвлю я, уже понимая, что как минимум прямо сейчас он мне ничего не сделает. — Благодарю, что ты потратил время, чтобы явиться сюда и мне об этом сообщить. Уж сам бы я не догадался, что побег из Азкабана может стать проблемой.

— Оставь на время в покое свои тяготы, будь добр, — в тон отвечает Снейп, и вправду не делая даже попытки поднять палочку. Ой, не к добру такое мирное поведение — раньше-то мы при встрече всегда пытались друг друга если не убить, то как минимум проклясть посильнее. — Речь не о тебе. Но, коль скоро твоя мохнатая задница очень удобно и вовремя оказалась здесь, будет совершенно не лишним подключить к решению проблемы и тебя тоже, насколько это вообще возможно. Дело в Поттере.

Моё сердце пропускает удар, и мир останавливается. С чего бы Снейп, Мерлин его подери, вдруг вспомнил?.. Проходит секунд пять, не меньше, пока до меня наконец доходит, что он точно не может иметь в виду Джеймса.

Значит, Гарри… что-то случилось с Гарри? Я его таким крошкой помню, что, хоть и читал о нём в газетах, вряд ли смогу хотя бы представить, что именно произошло. И при чём тут тогда я? Впрочем, учитывая наши старые распри, Снейп вряд ли отыскал бы меня, будь это ерунда. Всё-таки трудно, наверное, будет общаться с тем, кого объективно было за что ненавидеть все школьные годы. 

Я молчу как последний олух, надеясь, что он расскажет всё сам. Уж расспрашивать Нюниуса я точно пока ещё не готов.

Но Снейп, кажется, этого и не требует. Он снимает влажную от дождя мантию, скидывает дешёвые потрёпанные ботинки, уже явно ему великоватые, так как действие Оборотного зелья подходит к концу, и уверенно идёт по коридору в сторону гостиной. Странно, вроде быть здесь раньше он никак не мог. Или мог? Регулус ведь тоже… Ай, Мерлин, не до того сейчас.

В любом случае, гад ползучий в конце концов спокойно опускается на стул в гостиной, разжигает камин — он вообще в курсе, что это мой дом? — и говорит:

— Поттеру стёрли память.

Я, покорно топавший за ним, замираю у порога, до которого успел дойти. Что, блять? В смысле, стёрли память? Если я не ошибаюсь, а я и не могу ошибаться, ему сейчас едва исполнилось тринадцать лет. Магические законы, особенно новые, можно трактовать практически как угодно — если судить по моему случаю — но чтобы применять такие меры к несовершеннолетним? Что он сделал — убил министра?

Пиздец какой-то. Даже не знаю, что ещё сказать. Нет, всё-таки самое страшное в этом то, что это уже произошло. Если бы оно было только в перспективе, ещё можно было бы что-то сделать… 

Словно в ответ на гамму моих эмоций, лицо незнакомого человека живо и весьма мерзко пузырится — в каше проступает знакомый нос, совершенно чёрные глаза и волосы сальными сосульками, совсем как в старые добрые времена. Мне отчего-то становится смешно. Хотя ситуация вообще ни разу не смешная. Кажется, он это замечает — поджимает губы, но, слава Мерлину, ничего не говорит. Но, видя моё состояние, отчего-то сжаливается и подробно излагает всё, что известно: начиная с непонятно откуда взявшегося шила в заднице у министра магии и заканчивая тем фактом, что мой крестник живёт, как последняя шавка, в фактическом рабстве у своих родственников по линии матери. Даже извлекает из складок мантии «Пророк», где есть короткая, но весьма гадкая статья о том, что, дескать, Избранный вне игры.

Прикольно, конечно, это всё. В самом что ни на есть плохом смысле.

— И ты хочешь от меня чего именно? — уточняю я, стараясь не показывать, как меня на самом деле волнует этот вопрос. — Чтобы я прямо сейчас пошёл и откусил Фаджу то, что у нормальных людей находится выше плеч и отвечает за принятие решений? Боюсь, проблемы это не решит. А если ты планируешь вытащить Гарри, мне бы очень хотелось знать этот план хотя бы в теории, потому что я не представляю, как можно вытащить того, кому уже стёрли память.

Кажется, вот этого мне говорить не стоило. Потому что рассуждения о плане уже означают согласие с ним, и Снейп, судя по выражению его лица, тоже это понял.

— Знаешь что, Блэк, — вдруг начинает ухмыляться слизеринский ублюдок. — Ты подозрительно легко согласился. Не то чтобы я был против, но что-то подсказывает, что при случае ты с удовольствием пошлёшь меня в задницу. Мне нужны гарантии.

Нет, но разве это было хотя бы похоже на согласие?.. Ладно, не в этом сейчас основной вопрос. Я ведь знаю, что он имеет в виду. Стопроцентно знаю. Такой, как Снейп, просто не может не обеспечить себе безопасность. Разумеется, отрезав все пути к отступлению. Впрочем, едва ли у него это выйдет…

— Для Обета же нужен третий! — вспоминаю я, разумеется, самую ненужную для контекста вещь. По-моему, Снейп ожидал чего-то такого, так что даже в лице не меняется.

— Ты удивишься, но я, вообще-то, знаю. Надо ли это понимать так, что отсутствие того, кто скрепит Обет, единственная проблема для тебя?

Я только матерюсь сквозь зубы. Вот же зараза — ни на минуту не перестаёт быть собой, ещё и на словах ловит. С другой стороны, я абсолютно не понимаю, что делать. И что я делаю. И правда ли всё это. Впрочем, газету же он мне показал… Но её тоже можно подделать.

Нихрена не понятно. Но и нормально сесть и подумать я сейчас не смогу по куче причин. Нет, вот же сволочь — наверняка он и это предусмотрел. Но ведь и Гарри увидеть я на самом деле хочу, только вряд ли сам теперь смогу к нему подобраться. Там же наверняка отряды авроров пешком ходят…

Впрочем, спустя ещё некоторое время я соглашаюсь, хоть всё ещё и не понимаю, зачем я это делаю. Непреложный обет — это легко. В смысле, физически. Вот чтоб я когда-нибудь предполагал, что буду со Снейпом его заключать! Правда, здесь есть выгода для нас обоих: он приложит все усилия, чтобы я снова не оказался за решёткой, а я, помимо связанных с Гарри дел, иногда буду относить некоторые вещи в некоторые места — в образе  собаки это проще, никто ничего не заподозрит. Снейп обещал, что это тоже ради Гарри, но что-то я сомневаюсь. Впрочем, не в моём положении отказываться от помощи, пусть и такой.

Момент, конечно, весьма торжественный. Но он и это ухитряется испортить — протягивает руку медленно и словно нехотя. Я сжимаю пальцами его предплечье, отмечая, что почему-то не испытываю от прикосновений к бледной и очень холодной коже ровным счётом ничего.

Курсе на пятом меня бы стошнило, честное слово. А сейчас вот нормально. Меня это немного пугает — особенно если учесть, где и при каких обстоятельствах я этим занимаюсь. Ну да ладно. 

Положенную формулу Обета Нюниус произносит сам. То ли мне не доверяет, то ли боится, что я что-нибудь не так скажу. Впрочем, на первый взгляд, клятва выглядит продуманной, полезной и логичной для нас обоих, так что беспокоиться вроде бы не о чем. Конечно, если не будет никаких подводных камней. Я не начал верить ему от этого, но так и правда спокойнее. Мысли о том, как мне вообще в голову пришло согласиться и на что именно я согласился, я старательно отгоняю подальше. 

Странно немного. Оказывается, существует Обет, для которого не нужен третий — и тогда клятвы в равной степени приносятся обоими участниками и к обоим же относятся одинаково. Я о таком никогда не слышал, но я как будто и Обетов раньше не приносил никому. Единственным, кому мог бы, не раздумывая, был Джеймс, но нам с ним и Обеты были не нужны. И так доверяли друг другу больше, чем кто-нибудь может представить. Не могу поверить, что его нет. Двенадцать лет прошло, а я всё ещё не могу.

Обещаю, что сделаю всё, чтобы защитить Гарри. Это самое главное. Вся эта тупая затея — ради него. Снейп не уточняет, что в нём такого важного, но мне и не надо: для меня причина помогать Гарри уже в том, что он тот, кто он есть. Пусть он обо мне и не знает даже, наверное. Это не так важно — во всяком случае, сейчас. 

Обещаю, что буду принимать решения, руководствуясь нашей общей целью, какими бы тяжёлыми эти решения не оказались. Ну, это тоже логично. Вряд ли кого-то из нас могут убить, но покалечить — точно. И тогда придётся выбирать, спасать ли собственную шкуру или делать всё возможное, чтобы Гарри не пришлось навсегда оставаться с этими сраными магглами. Правда, не стану скрывать, я бы предпочёл, чтобы никто из нас не пострадал.

Обещаю, что не причиню вреда союзнику по этому делу и не допущу, чтобы моим бездействием или действием союзнику был причинён вред. Вот же сука сальноволосая. Это ведь страховка не столько для меня, сколько для него. Нет, вот вроде бы осуждать не могу, но и противно немного. Неужели он думает, что, после всего этого разговора, я снова мог бы подвесить его в воздухе или поставить подножку? С другой стороны, я тоже буду защищён Обетом, он не сможет как-либо выдать меня, и меня не поймают, если я сам не попадусь…

И всё-таки, ловко он это провернул. Час назад я трясся от страха перед дверью, услышав его голос, а сейчас мы уже о чём-то договорились, и адреналин в крови не даёт мне даже подумать и сформулировать, о чём и зачем. Дурак ты, Блэк, причём как раньше был, так и остался.

— Так-то лучше, — ровно говорит Снейп, когда тонкие золотистые нити тают на наших руках, и их становится возможно расцепить. По-моему, у меня запястье свело за это время. — Не то чтобы я был уверен, что ты ничего не испортишь, но пусть хотя бы так. На Дамблдора же никакой сраной надежды.

— Почему? 

— А ты как думаешь? — криво усмехается он, и мне вдруг отчего-то совсем не хочется над ним издеваться — ни сейчас, ни, видимо, когда-либо впредь. — Ты ни разу не прокручивал в голове факт, что провел двенадцать лет в тюрьме из-за событий, которые толком и описать не сможешь? 

Я открываю было рот, но так его обратно и закрываю, не издав ни звука. Сюрприз за сюрпризом сегодня. Откуда он вообще может? Он же тогда не был непосредственным участником событий! Да и о своём желании найти Петтигрю после той фотографии в газете и грохнуть его я вроде пока ещё вслух никому не говорил. Не может же Снейп быть настолько сильным легилиментом. Или может. Впрочем, здесь дело даже не в этом. Ему эта мысль не сейчас в голову пришла, это точно — значит, и правда знал уже давно. Но…

— Ладно. Дело вообще не в тебе. Я теперь уже сам не знаю, зачем меня сюда принесло. С ума сошёл, наверное, — вдруг говорит он с лёгким смешком. — Но, как я уже говорил, на Дамблдора я надеяться не могу. Артур Уизли работает в Министерстве, но если его помощь обнаружится, его семье крышка — у нас здесь действительно жопа на законодательном уровне. Равно как и остальные, например, Тонкс… ты её не знаешь, кажется… Грозный Глаз и прочие. Давай честно: тебя просто не жалко. 

Первым порывом я хочу возмутиться и выгнать его. Но проходит несколько секунд, и я понимаю: он абсолютно прав, и мне не на что злиться. Начнём с того, что дело даже не во мне — мой крестник, последний адекватный родственник, в беде, и кем я буду, если не попытаюсь его вытащить. Про Беллатрису я стараюсь не думать — эта чокнутая сука, пусть в нас и течёт общая кровь, никогда в жизни не посмеет называться моей семьёй.

А насчёт «не жалко»… Не знаю, с каких пор Нюнчик стал человеколюбивым, но ведь действительно, другие могут потерять семьи или работу, а если что-то случится со мной, никто об этом даже не узнает. 

Я вдруг замечаю, что всё это время хожу по комнате неровными петлями. Наверное, чтобы на Снейпа не смотреть, иначе, кажется, у меня появится потребность его ударить. Впрочем, кроме этого есть и ещё один нюанс.

— Я тут вдруг подумал, как забавно выходит, — усмехаюсь я, уже даже не скрывая нервное напряжение. — Гарри в заднице, я в розыске, а ты, связующее звено, непонятно зачем рискуешь, вытаскивая врага и сына другого врага. При этом не можешь не понимать, что если тебя с нами поймают…

— Мне тоже будет очень плохо, — заканчивает за меня Снейп. — Ты забавный, Блэк. Азкабан тебя сломал, и ты ищешь везде подвох. Я понимаю. Но знаешь, в чем на самом деле проблема? Ты прав. 

Я замираю, не оборачиваясь, но он не продолжает мысль. У меня за спиной раздаётся короткий звонкий щелчок — это открывается флакон с Оборотным зельем. Нет, ну не мог же он просто так мне в подобных вещах признаться! Или мог? Как же много я пропустил, с ума можно сойти. 

— И в чем тогда здесь подвох? — осторожно спрашиваю я, надеясь, что он не залепит мне чем-нибудь в спину за такие вопросы. Может ведь. И я бы его даже не осудил — всё-таки это слишком личное. 

— Не ты один связан Обетом, — отвечает мне уже чужой голос со знакомыми до скрежета зубовного интонациями. 

***

Когда Снейп уходит, на часах почти восемь утра. Я возвращаюсь в комнату, которую выбрал изначально, проверяю барьер — он всё ещё держится — и ложусь. За окном встаёт солнце, и мои глаза начинает немилосердно щипать от яркого света. Жаль, конечно, что не ночь, но это меньшее, что меня сейчас беспокоит. 

Слишком много информации. Я не могу понять, почему он мне всё это рассказал. Ну ладно, то, что касается Гарри, относится к делу напрямую, но остальное? Все эти мелочи, отлично характеризующие его отношения и проблемы с окружающими? Да я свой хвост съесть готов, если Снейп хоть кому-то доверяет.

В голове мелькает неожиданная паника, и я судорожно сжимаю палочку, лежащую под подушкой. Он ведь может говорить мне что угодно ещё и потому, что легко может убить меня после того, как Обет больше не будет иметь никакой силы. Когда Гарри будет в порядке, ничто ему не помешает. Ладно, может быть, я преувеличиваю, но сейчас всё это выглядит очень логичным: использовать как союзника того, о ком никто не будет жалеть, а потом просто избавиться от лишнего груза, чтобы никто больше не узнал о случившемся. Твою же мать. А я ведь сам впустил его в дом — теперь он сможет войти сюда когда захочет. Где твои сраные мозги, Блэк? Оставил дементорам в качестве прощального подарка?

Сон подступает неотвратимой волной, но будто стоит на пороге, не решаясь войти. Я долго лежу, пялясь в расчерченный солнечными полосками потолок, и в голове по кругу вертится одна и та же фраза. Обещаю, что не причиню вреда союзнику. 

Обещаю.

Глава 5

День проходит почти незаметно, но вечер начинает ползти так медленно, что я невольно вспоминаю о тянучках из Сладкого королевства, едва ли не вечных в плане этой самой тягучести. Самое глупое, что мне даже толком нечем заняться, а спать не хочется. Ещё и невозможность просто так выйти наружу немного действует на нервы. Можно было бы, конечно, разобрать старые домашние шкафы на предмет интересных или (и! там совершенно точно «и») темномагических штук, но…

Я пытаюсь отдохнуть. Эта ночь станет последней перед тем, как мне придётся влезть в какую-то гигантскую задницу без гарантии, что я из неё потом вылезу. Поэтому уборка и прочие гадости откладываются на неопределённый срок. Надо выспаться, привести себя в порядок и максимально успокоиться, чтобы мои расшатанные за двенадцать лет нервы не испортили нам тщательно выстроенный план.

Разумеется, это непросто. Честно говоря, лучше бы Снейп мне ничего подробно не рассказывал. Ну, может, тогда я бы хоть не осознавал масштаба трагедии настолько, чтобы знать, о чём беспокоиться. Впрочем, хороший отдых бы тоже помог. Проблема как раз в том, что совершенно нет на него времени и возможностей.

После того ночного разговора прошло два дня. Через день, и тоже к полуночи, Снейп объявился снова — на этот раз для подробного обсуждения деталей плана. Спорили мы долго — в основном, конечно, я с ним — но в итоге сошлись на том, что пока я буду за Гарри просто издалека присматривать, не сближаясь. Снейп считает, что моя анимагическая форма и здесь придётся как нельзя кстати. Мало ли, в конце концов, на улице в маггловском районе бездомных собак. И даже если одна из них будет постоянно крутиться в одном месте, особых подозрений это вроде бы вызвать не должно. По крайней мере, у авроров. Хотя, на мой взгляд, план заранее попахивает грандиозным провалом.

Но ладно, об этом можно подумать потом. Я имею в виду, что два дня — это максимум времени, который я мог использовать. И в этот раз я даже не стану отнекиваться и сопротивляться: ситуация и правда такая паршивая, что даже лишний час промедления может очень дорого нам стоить. Да и, в конце концов, мальчик же не виноват в том, что его спасают два придурка, как бы громко это ни звучало. Но всё-таки, не стану отрицать, я безумно устал, и ничего из происходящего не добавляет мне даже капли уверенности.

Всё-таки ужасно раздражает слушаться Снейпа! Если бы не Обет, я бы подумал, что это просто лёгкий способ, получив желаемое, ещё и добавить в список побед обещанную награду за мою голову. Лезть под нос к Министерству — не самая умная и логичная вещь из тех, какие можно сделать, когда ты в бегах. Но Снейп на это только усмехнулся и уточнил, что вчера самолично закинул наживку, будто меня видели в полумагическом Истборне, то есть совершенно в другой стороне. Всё-то он предугадывает и успевает. Впрочем, не могу сказать, чтобы мне это решение — весьма изящное, надо заметить — не понравилось.

Поэтому в итоге, когда последняя ночь подходит к середине, я всё-таки слушаюсь и делаю всё, следуя его плану. И поэтому же, наверное, всё начало действа проходит гораздо лучше, чем я мог бы ожидать. Аппарировать, правда, нельзя. Антиаппарационного барьера никто не ставил на случай, если понадобится стянуть силы или, напротив, быстро сбежать, но про Сигнальные чары, тем не менее, не забыли. Но Снейп дал мне портключ, добавив, что такого простого и изящного решения вряд ли кто-нибудь ждёт. Подозрительно легко и удобно вышло.

Портключом я и пользуюсь, чтобы по паролю переместиться в чужой незнакомый город. Впрочем, там, где я оказываюсь, меня никто не ждёт. Ну, в том плане, что я действительно в глубине души готовился к встрече с отрядом авроров и Мерлин знает кем ещё. А на деле, кроме ночного леса, где я тут же врезаюсь в дерево в темноте, и каких-то дурацких насекомых ничего нет. Поэтому становится ещё немного спокойнее.

Обращаться легко, привычно и комфортно. Я с нежностью думаю, что, по сути, половину своей жизни провёл с возможностью спрятаться у всех на виду. Хотя сейчас анимагическая форма имеет немного другое значение: в виде здоровенного чёрного пса я чувствую себя чуть ли не более уверенно, чем как человек — слишком много времени провёл на четырёх ногах, потому что две сулили последовательное и полное выжигание всех чувств, кроме бесконечной усталости. Азкабан всё-таки не курорт. А эта милая школьная шалость спасла мне если не жизнь, то рассудок точно.

А затем собакой я долго бегу по лесу, стараясь не слишком много цеплять на шерсть всякой дряни — чтобы не выглядеть совсем уж одичавшим и ребёнка не пугать. Впрочем, это ещё неизвестно, кто кого больше напугает. Я ведь его с детства не видел. Правда, немного из газет и от того же Снейпа знаю, как именно он сейчас выглядит, и мне заранее больно. Мы с Джеймсом уже были друзьями в этом возрасте, и, будь на его месте мы, мне пришлось бы попотеть с установлением доверительных отношений. Но Гарри, насколько мне известно от Снейпа, мальчик приличный и даже не имеет привычки без предупреждения швыряться заклятьями во всё, что под руку попало… Да и не сможет. И это пугает меня больше, чем любые возможные риски. Какими же ублюдками надо быть, чтобы такое сделать?..

В лесу пусто и сильно пахнет дождём. Я поднимаю морду к тёмному небу, закутанному в облака, и неожиданно мне становится весело: пожалуй, это передряга, которая в своё время могла бы показаться Мародёрам интересной и захватывающей. И мне тоже. И даже сейчас кажется — если на минуту отбросить тревогу и забыть, что стоит на кону. Кстати, в этом городе я не был ни разу. Дома у Сохатого — да, бесчисленное множество раз, но в гости к родственникам его жены меня точно никто не звал.

Незнакомые люди, тем более незнакомые магглы, меня не пугают. Но то, что я знаю об этой конкретной семье… Они, получив безграничную власть, по всей видимости, окончательно сошли с ума, так что будет непросто. Это не значит, что я боюсь. Это значит, что Азкабан приучил меня любыми способами избегать того, с чем я не могу справиться. А здесь придётся изменить своим правилам — ради Гарри. Ну и ради выполнения Обета, конечно; умереть, особенно так глупо, сразу же после того, как выбрался из самой задницы, я как-то не тороплюсь.

Тем временем лес заканчивается, и в какой-то момент я просто оказываюсь посреди крошечной улицы очевидно маленького города, безо всякого перехода. У моей человеческой, так сказать, половинки есть часы, зачем-то выданные Снейпом, но взглянуть на них сейчас я не могу, поэтому в определении времени приходится ограничиваться одним: сейчас очень раннее утро.

Искать Гарри в такое время, наверное, бессмысленно, поэтому я просто бегу вперёд, ни о чём не думая. Так долго не было возможности, что теперь любая приносит только острое ощущение свободы. Даже если на время забыть, что свободой в этой ситуации пока и не пахнет. Однако, такие вещи здорово убивают время: на то, чтобы спокойно обойти весь город, обретая при этом шаг за шагом душевное равновесие, уходит несколько часов, и я будто просыпаюсь, увидев, что солнце уже встало. Прекрасно. Рассвет всегда можно считать хршо знаком. Забывшись, я начинаю с радостным лаем гоняться за птицами, и какая-то женщина неодобрительно косится в мою сторону. Наплевать. Я чувствую себя родившимся заново, несмотря на то, что проблем ещё очень много.

Возле дома, где сейчас живёт мальчик, я решаю пока не светиться и вообще сразу своё присутствие не выдавать — поэтому полдня бегаю по городку, валяюсь в лужах, пугаю людей и вообще веду себя максимально глупо и беспечно. Самые простые решения обычно работают лучше всего. Так меня запомнит большинство жителей, и потом можно будет почти не беспокоиться насчёт разговоров в духе «рядом с мальчиком, которого хорошо охраняют, из ниоткуда появилось незнакомое животное». Всё-таки про существование анимагии авроры точно знают.

Кстати об охране. Снейп сказал, что к городу планировалось стянуть чуть ли не половину Аврората — зачем, интересно, неужели есть поводы? — но я ничего подозрительного не заметил. То ли они ещё не успели это сделать, то ли просто маскируются так, что даже моя паранойя ничего мне не подсказывает. Впрочем, скорее, второе. Мальчик же жил в этом городе с детстве, большое количество незнакомых лиц его если и не напугает, то точно насторожит.

Интересно, как он сейчас. Даже если бы этот пацан не был мне дорог, наверное, я бы всё равно беспокоился. Вся эта ситуация в корне несправедлива, ему сейчас всего тринадцать лет, и даже если бы он не был так или иначе известен всему магическому миру — что за ублюдок мог придумать такой план? Впрочем, я подозреваю, что Гарри здесь только удачно подвернувшийся инструмент давления. Но вот на кого и зачем — пока не понимаю.

/_/

Рано или поздно — скорее, рано — день подходит к концу. Закат я встречаю, валяясь под кустом через тропинку от дома Дурслей. Хорошо хоть Снейп адрес сразу сказал, иначе я бы искал это место среди одинаковых таких же до морковкина заговенья. На улице тепло, трава довольно мягкая, а ещё отсюда отлично слышно, что говорят внутри дома; так что, можно сказать, я использую все имеющиеся возможности — и делом занимаюсь, и отдыхаю.

Впрочем, отдыхать выходит недолго: голос из окна весьма невежливо посылает мальчика выбросить мусор, и я сразу же поднимаюсь, чтобы заранее отбежать подальше. Нет, всё-таки мерзкий этот его дядюшка, с ума сойти. Я бы его покусал.

Гарри выходит из дома и не спеша направляется туда, куда ему сказали идти. Я бесшумно бегу следом, прячась то за невысокими заборчиками у газонов, то за кустами, то за машинами. Я не должен показываться ему на глаза — это не условие Обета, конечно, но Снейп настойчиво попросил пока себя не раскрывать вообще никому. Но это условие самое непростое из всех поставленных: я знаю, как бывает невероятно тяжело, когда ты думаешь, что у тебя совсем никого нет. И мальчик этого точно не заслужил — даже если учесть, что на самом деле это обманка, тактический ход, чтобы усыпить неподтвержденную бдительность Министерства. Это просто несправедливо.

Поэтому я собираюсь сделать именно то, что мне делать совершенно нельзя. Никто, кроме Снейпа, Ремуса и крысуна не знает, что я анимаг. С первым я связан Обетом, защищающим меня, второй наверняка даже не подумает, что я могу быть где-то здесь, а третий очень далеко и с ним можно будет разобраться потом — благо, с Министерством он никак не связан, даром что сам столько лет скрывается. А что касается самого Гарри — узнать меня мальчик не может в любом случае, он не помнил бы, даже будь его память в порядке, а теперь тем более.

Но я, конечно, его узнаю, как только вижу: он до ужаса похож на Джеймса в те времена, когда мы с ним только познакомились. И огромных усилий стоит не броситься к нему сразу — выглядит ребёнок, конечно, так себе — а просто выйти вперёд, не делая резкий движений, чтобы не напугать. Он всё равно пугается. И даже не пытается защищаться — просто садится и ждёт. Во мне вскипает ярость такой силы, какой не было ещё, наверное, никогда. Что эти ублюдки с ним сделали?..

***

Я приношу ему яблоки. Я патрулирую окрестности его дома по ночам — на всякий случай. Я жду его в укромном месте и бегу следом каждый раз, стоит ему выйти из дома. Кажется, за столько лет собачья часть во мне полностью победила человеческую, потому что уровень преданности зашкаливает: чем больше я узнаю этого ребёнка, одинокого и озлобленного, но не сломавшегося, тем больше мне хочется быть рядом с ним. Но и ему тоже хочется этого. По крайней мере, улыбка появляется на его лице каждый раз, когда он видит меня.

Мы проводим много времени вместе. Даже если бы я не был его крёстным, невозможно было бы устоять: несмотря на то, что он хорошо адаптирован к своей довольно хуёвой жизни и почти не защищается от этого — он всё ещё обычный ребёнок, не разучившийся мечтать. Это действительно красиво. Иногда, если мы идём куда-то далеко, он рассказывает мне сказки. И каждый раз мне от них хочется выть от отчаяния: все из них — про далёкие магические королевства, драконов и русалок. Но сказать ему, что драконы существуют, конечно же, нельзя. Если только он сам вспомнит… Однажды.

Иногда он говорит о своей «семье». Не жалуется, просто рассказывает сухие факты — ему проще жить, если его хоть кто-то слушает, даже вот так. И чем больше я о них знаю, тем сильнее ненавижу. Наверное, я до сих пор не вырос и мыслю как максималист. Но в один из таких моментов, когда мы сидим на траве у озера, я кладу морду ему на колени и клянусь сам себе, что, когда всё это закончится, я сделаю всё, чтобы забрать мальчика к себе. Что бы ни случилось — у него должен быть настоящий дом.

Глава 6

Цепь от качелей очень холодная и кошмарно ржавая, но я всё равно к ней прислоняюсь, чтобы хоть как-то ощущать связь с реальностью. Как показывает практика, это нихрена не просто.

С одной стороны, у меня есть уникальный шанс делать что душе угодно, пусть и недолго, и было бы логично воспользоваться им по максимуму. С другой… Откуда вообще мог взяться этот шанс? Чувство тревоги не собирается меня покидать: и потому, что постоянно кажется, будто скандал неминуемо ждёт меня, когда я вернусь; и даже потому, что скандала в этот раз вроде как не должно быть. Такого просто не могло случиться. Дядя и тётя, конечно, не самые адекватные люди, но я успел увериться в том, что раскусил их и смог бы подстраиваться без происшествий. Видимо, нет. Странно это всё.

Впрочем, какое мне дело. Всё, что должно меня сейчас занимать, — это тёплый предосенний вечер, не самое частое явление в моей жизни. Если смотреть вот так, прямо и вдаль, на уже остывающее от огня небо на западе, можно представить, что ничего этого на самом нет: ни дурацкого городка, ни площадки, ни неприятных людей.

Тем не менее…

— О чём думаешь? — мягко спрашивает с соседних качелей парень, о котором я уже успел забыть. Я даже оборачиваюсь, это почти рефлекторно. Но на площадке больше никого нет, а значит, говорит он со мной. Я? Думаю? Становится ещё более странно.

— О своём, — отделываюсь я ничего не значащей фразой, надеясь, что он отстанет. Не то чтобы мне не хотелось с кем-нибудь поговорить, но взрослым доверять почему-то не получается. По крайней мере, пока.

Он смотрит. Долго, вдумчиво и как будто тоскливо, хотя я толком не понимаю, что именно его беспокоит. Информации недостаточно, чтобы сделать хоть какой-то вывод. Тем не менее, это слегка настораживает. У нас не принято говорить о маньяках и педофилах, но это не значит, что я о них ничего не знаю. Я вообще много что знаю. Немного параноидально, но лучше, как часто говорит миссис Фигг, перебдеть.

Правда, есть ещё кое-что: очень глупое, даже невероятное, но, тем не менее, существующее — не как мысль даже, а как мимолётное ощущение на задворках сознания, какой-то лёгкий флёр, который я даже не в силах уловить в собственной голове. Но мне кажется, будто этого парня я помню. Хотя этого точно не может быть. Мы никогда не встречались раньше.

Кажется, пока думал, я пялился на него во все глаза, отчего этот парень перестал выглядеть таким напряжённым. Хотя обычно с людьми бывает с точностью до наоборот. Правда, разговаривать мне всё равно не слишком уж хочется, но теперь уже просто становится интересно. Ну-ну. Посмотрим, чего ты на самом деле хочешь. Что-то подсказывает мне, что добрых намерений там ноль целых хрен десятых. Хотя и жестоким убийцей он вроде не кажется.

— Я думаю о том, что скоро придётся вернуться домой, — всё-таки добавляю я.

Эту фразу, если рассуждать с точки зрения нормального человека без постоянных попыток избежать любых возможных проблем, можно интерпретировать как угодно. Даже если вдруг дядя с тётей отправили его следить за мной… Нет, это уже явно перебор с паранойей. Вряд ли они стали бы так заморачиваться, даже если бы смогли додуматься до подобного.

— Тебе там не нравится? — сразу же спрашивает он. — Грустно. У всех должен быть дом, куда хочется возвращаться.

В душе поднимает голову чувство, которое я очень давно затолкал как можно глубже и постарался о нём забыть: выжирающая тоска и одиночество. Каким-то образом совершенно незнакомый человек попал в такую точку, которую я бы никому в жизни не открыл. Впрочем, я и не открою.

— Если бы мои родители были живы, — медленно говорю я, — у меня наверняка был бы такой дом. Но родственники, у которых я живу, будем честны, не слишком-то мне рады.

И зачем только сказал. Сейчас начнётся.

Выражение его лица почти не изменяется, но я всё равно вижу: тень, мелькнувшая в глазах, дёрнувшийся уголок рта, чуть более глубокий и протяжный выдох. Я знаю, что это значит. Каким-то образом он понимает: то ли потому, что сам пережил подобное, то ли просто знает, каково это.

И сколько слов назад я начал относиться к нему не так настороженно, как изначально собирался?..

— Меня зовут Сириус, — говорит он, чтобы прервать тишину.

— Сириус? — невольно переспрашиваю я, хотя не очень-то хотел продолжать ему отвечать. — В смысле, как звезда? Никогда не встречал кого-либо с таким именем. Как твоя мама вообще его придумала?

На секунду его лицо приобретает нечитаемое выражение, а затем он коротко смеётся:

— Скажем так: моя мамаша ни за что в жизни не вошла бы в список самых адекватных женщин Британии. Но для нашей семьи нормальны такие имена.

— Я же не говорил, что оно плохое. Просто необычное. А какие ещё есть?

Прежде чем ответить, он наклоняется чуть ближе и на тон понижает громкость голоса. Или, может быть, мне просто показалось.

— Моего брата зовут… звали Регулус. Ещё у нас есть Андромеда, и мою бабушку звали Кассиопея… В общем, полное звёздное небо. И почти все такие же снобы, как настоящие звёзды. Никогда не опускаются до простого.

Чтобы пауза не повисла снова, я тоже представляюсь. Моё имя на фоне его совершенно банальное, поэтому удивления, конечно, не вызывает. Сириус запрокидывает голову назад, держась руками за ржавые цепочки качелей, и долго смотрит в серо-оранжевое небо, не моргая.

— А знаешь что, Гарри? — спрашивает он, будто диалог прервался именно на этом. — Звезда с твоим именем тоже есть. Только её не видно отсюда, потому что в небе её всегда заслоняет от нас своим светом другая звезда, побольше… Как мать защищает своего ребёнка.

Что за ерунда.

— Откуда ты взял эту сказку? Я никогда о ней не слышал.

— Это не сказка. Она правда существует.

Сначала мне становится немного смешно. Мне всё-таки тринадцать, а не семь, и неужели он думает, что такие байки смогли бы меня заинтересовать? Но хуже всего то, что ощущение знакомого снова мелькает где-то на фоне, и я снова не успеваю его уловить.

Твою-то мать. Это совершенно точно не что-то, что было за последние пару месяцев — я бы запомнил, а факт, что я этого парня никогда не видел, остаётся фактом. Если только он память не умеет стирать.

Ладно, с этим можно разобраться потом; больше беспокоит то, как всё это, включая тему диалога, выглядит по-настоящему абсурдно, а потому пугает.

— Ладно, ладно, — уязвлённо машет рукой Сириус, — извини, я выбрал неверную тактику общения. Давно не говорил с кем-то младше себя. Что насчёт школы? Тебе нравится учиться?

— Я не пойду в школу в этом году, — пожимаю я плечами. — Родственники решили держать меня на домашнем обучении.

Которое заключается в тренировке рук ежедневным мытьём пола, надо думать. Кстати, завтра же первое сентября…

— У меня была потрясающая школа, — зачем-то говорит Сириус, и что-то, похожее на лёгкую улыбку, само собой появляется на его губах. — Там я мог отдохнуть от семьи… И там у меня всегда были лучшие друзья. Мы проводили очень много времени вместе, даже когда выпустились.

— И до сих пор общаетесь? — уточняю я. — Мне трудно поверить, что бывают такие крепкие отношения. Впрочем, я вообще ничего о них не знаю.

Зачем. Надо было промолчать, а теперь диалог точно не имеет шанса закончиться быстро. Хотя, будем честны, диалог и до этого как-то умудрился завязаться, пока я всего лишь пытался понять, что вообще происходит. Так и не понял, кстати.

— Они… Ну, так скажем, наши дорожки очень сильно разошлись. Один из них вообще умер.

Едкая шутка, вертевшаяся у меня на языке, превращается во что-то, чем я почти физически давлюсь.

— У тебя совсем нет друзей?

— Только собака, — коротко отвечаю я. — И то не совсем моя, он уличный, просто мы вроде как хорошо общаемся, насколько это возможно. Правда, сегодня я его не встречал, поэтому беспокоюсь.

— Ты не о таком огромном чёрном псе говоришь? Мне кажется, около часа назад я видел его у церкви, — говорит Сириус с такой уверенностью в голосе, что у меня почему-то даже мысли не возникает о том, чтобы в этом ему не верить. — А как его зовут?

Это даже немного забавно — мне ведь и в голову не пришло, что живому существу можно дать имя на своё усмотрение. То есть, что я могу дать кому-то имя. Нет, разумеется, я знаю, что люди называют домашних животных, но этот пёс не был моим животным… Или был?.. Вместо ответа я могу только пожать плечами, и в который раз в голове мелькает мысль, каким странным был весь этот диалог.

— Я понятия не имею. Вроде бы у него вообще нет имени. По крайней мере, я не встретил никого, кто мог бы знать, как его зовут.

— Знаешь, — говорит парень, неожиданно легко и светло улыбаясь — это совсем не вяжется с его помятым видом и ужасно усталым взглядом. — Назови его Блэк. Мне кажется, ему понравится.

***

Мы болтаем так долго, что это кажется мне удивительным, и почти каждая его фраза заставляет моё сердце болезненно сжиматься. Это тяжело. Если бы не тысяча «но», я бы увёл его прямо сейчас — куда угодно, лишь бы подальше от этих обмудков.

Но мне нельзя. Мне нельзя было даже показываться ему на глаза, и если Снейп узнает, будет большой скандал. Но в целом этот риск даёт мне кое-что очень важное: теперь я знаю, что Гарри не производит впечатление окончательно сломленного ребёнка. Правда, это не значит, что я не буду переживать.

В конце концов он слезает с качелей, вежливо прощается и уходит. Я иду в противоположную сторону, в поле, и, скрытый со всех сторон золотистыми колосьями, встаю на четыре лапы. Придётся сделать большой круг — вдруг кто-нибудь видел человека, зашедшего в заросли и опускающегося на колени. Впрочем, как говорится, бешеной собаке…

Пока я бегу, на глаза попадается обрывок сегодняшней газеты. Меня в ней интересует только дата, и, когда я смотрю на цифры, хочется помахать хвостом, как настоящей собаке. Прошло две недели, а это значит, что я могу вернуться на площадь Гриммо — ненадолго, но и это уже хорошая новость.

Для этого Снейп сделал кольцо-портключ многоразовым и долго возмущался тем, что я не знаю, что создание порталов без разрешения Министерства вообще-то противозаконно. В какой-то момент это выглядело так карикатурно, что я рассмеялся — по-моему, впервые за двенадцать лет — и на этом конфликт был исчерпан, хоть и смотрел на меня Нюнчик как-то странно: не то как на больного, не то… В общем, итогом всего стал тот факт, что сейчас мне нужно вернуться и отчитаться о произошедшем за это время.

Правда, тогда Снейп точно узнает. Но хрен бы с ним.

Поэтому я нахожу и провожаю Гарри до дома, — он так радуется мне, что мне становится немного стыдно за собственное отсутствие, — дожидаюсь темноты, крутясь возле небольшого ресторанчика, хозяин которого иногда меня подкармливает, а затем убегаю в лес.

К сожалению, использовать портключ, будучи собакой, почему-то нельзя. А я и так сильно рисковал, выходя к Гарри в своём облике. Поэтому превращаюсь под густым кустом в самой чаще леса, подальше от города, и оттуда же портключ по паролю «Эванс» переносит меня в мой фамильный дом.

В прихожей очень тихо. Подставка для зонтов, свороченная с места кем-то ещё до моего первого здесь появления, так и лежит на полу. Я прохожу в гостиную, не разуваясь, чтобы унять лёгкое, но навязчивое ощущение тревоги, но и там всё осталось ровно так, как было две недели назад.

Ну, вроде бы это значит, что за это время ничего не произошло. По крайней мере, отряд авроров на меня с порога всё ещё не набрасывается — тишина и спокойствие подразумевают, что Снейп не соврал насчёт моей безопасности в случае согласия. Ах да, мы же связаны Обетом, он бы и не смог соврать — если бы только не сделал что-то ещё до прихода сюда.

Интересно, Обет сработает на замысел, начатый до момента его создания, но продолжающийся во время?.. В любом случае, сейчас даже этот дом, который я так ненавижу и долгое время избегал, заставляет меня выдохнуть. Совсем напряжение, конечно, не исчезает, но я этого и не жду.

Горячий душ, смена одежды — из уже порванных маггловских джинсов и кожаной куртки в брюки и рубашку Регулуса, невесть как сохранившиеся в шкафу. В пижаме было бы намного удобнее, но вариантов не особенно много. Ступеньки лестницы гулко скрипят, когда я поднимаюсь по ней, и это единственный звук во всём доме. Как будто он давно уже мёртв.

Впрочем, сейчас меня волнует здесь всего одна комната и один предмет в ней; правда, подходя к кровати, я понимаю, что всё это время шёл с чужой курткой в руках. Подумав, я вешаю куртку на спинку стула — пригодится, — и залезаю в кровать прямо так, не раздеваясь.

Спать в постели, пусть даже пропахшей многолетней пылью, настоящий кайф — особенно после двух недель, полностью проведённых на улице. Времени на сон у меня не так много; даже если учесть, что я оказался здесь почти сразу после заката, Снейп наверняка прибудет в середине ночи. Тем не менее, часов пять в запасе имеется. Меня не надо долго упрашивать: едва голова касается подушки, я засыпаю, и в этот раз мне совсем ничего не снится.

Глава 7

Отсутствие снов можно счесть величайшим благом — по крайней мере, для меня и в сложившейся здесь и сейчас ситуации. Встаю я довольно бодрым — относительно, конечно, но всё-таки — только благодаря этому благу. Всё-таки кошмары, особенно когда не свои собственные, а наведённые общей тюремной атмосферой и влиянием дементоров, отравляли меня очень долго. Настолько долго, что вряд ли я когда-нибудь смогу жить без оглядки на это.

Снейп возникает на пороге гостиной, будто из воздуха там сгустился, как раз тогда, когда я наконец заставляю себя сползти вниз и позавтракать — если ночной приём пищи вообще можно назвать завтраком. Не знаю, который час. Старинные часы с фамильным гербом встали, пока меня не было, но мне лень даже произнести короткое простое заклинание, чтобы это исправить. Если честно, всё равно, что будет — и с домом, и со мной. О, видела бы меня сейчас матушка, её бы удар хватил, честное слово: прямо в мятой после сна одежде, с ногами в кресле и за покрытым многолетней пылью столом из красного дерева, вообще-то не предназначенным для трапезы… Но мне так удобнее. Кажется, за столько лет я вообще разучился сидеть нормально и хоть сколько-нибудь обращать внимание на этикет.

Завтрак я готовлю из продуктов, предусмотрительно оставленных тем же Снейпом. Это тоже странно. С него бы сталось оставить меня питаться чем Мерлин пошлёт, но он позаботился ещё и об этом. Впрочем, наверное, можно обосновать такую странную заботу тем, что он волнуется — выйди я из дому, и где шанс, что на глаза никому не попадусь? Решив на этом оставить тему, я набрасываюсь на кое-как приготовленную яичницу с беконом так, будто не ел ни разу в жизни. Ну, в новой жизни так точно: перебивался в основном тем, что приносил Гарри, или объедками, которые после закрытия выносил на задний двор добрый хозяин ресторанчика. Мне не привыкать — в Азкабане так вообще кулинарных изысков ждать не приходилось.

Но, в конечном итоге, я наконец-то ем вкусную горячую еду, а Снейп, аппарировавший прямо в гостиную, стоит на пороге и смотрит так выразительно, что я точно знаю, какую претензию сейчас услышу. И он будет прав, но я всё равно буду отбиваться до последнего; не стал бы ещё месяц назад, но сейчас в теле будто появилась новая чистая кровь взамен отравленной заключением, а вместе с ней и энергия. Силы защищать единственного, кто действительно нуждается в защите.

Я доедаю последний кусочек, и отгородиться от разговора больше нечем. Зато теперь в голове рождается непрошеная и довольно неподходящая для ситуации мысль: что всё это ужасно напоминает школьные годы — когда тебе вроде бы не стыдно за содеянное, но надо убедительно изобразить стыд и раскаяние, просто чтобы наконец отпустили. Интересно, он на своих студентов так же воздействует? Правда, я всё равно рассказываю ему всё, что он хочет знать.

— Ты абсолютный придурок, Блэк, — говорит Снейп таким тоном, что как-то сразу становится ужасно похож на профессора Макгонагалл — только шляпы не хватает. — Поздравляю, теперь весь сраный Аврорат неизвестное количество времени будет пастись около Литтл-Уингинга. Даю тебе шанс самому догадаться о причинах. 

Быстро они. Значит, в городе всё-таки были люди Министерства. Правда, почему тогда меня не сцапали сразу же или даже на час позже, когда я уже обернулся — это загадка.

Тем не менее, глядя на его реакцию, я наконец начинаю понимать, насколько всё серьёзно: Снейп, конечно, был когда-то знатным любителем развести драму на ровном месте, но сейчас это уже не кажется просто драмой.

— Я не хотел.

Во взгляде читается вообще всё, что обо мне и моём умственном развитии думают. Правда, кажется, я не собирался произносить именно эту фразу. Но попробовать объяснить Снейпу, ради чего я подставился? Я что, похож на самоубийцу? Впрочем, лучше быть самоубийцей, чем жертвой.

— Я понимаю, что всё плохо, но он сказал…

— Только, блять, не говори, что ты с ним общался, — недобро шипит Снейп. А я-то наивно полагал, что самые ядовитые змеи — к примеру, бумсланги… 

Я отставляю наконец в сторону пустую тарелку и выразительно поднимаю на него взгляд. А зачем, он думает, я бы рисковал? Прийти, посмотреть на ребёнка и молча уйти, что ли? Как всё-таки забавно, что правота некоторых людей вызывает у других людей раздражение и скуку. Совсем как в школе. Правда, теперь между нами явно что-то изменилось, и пока из этого списка я понимаю только одно: Снейп стал увереннее. Теперь он ведущий, а не ведомый. Не одиночка против группы и не забитый мальчишка, за которого заступается однокурсница с другого факультета.

Хоть наше взаимодействие и далеко от положительного, я почему-то ему слегка завидую. Правда, вслух сказать об этом не решаюсь: как пить дать проклянет. Или на ингредиенты покромсает — с него станется.

— Ты теперь ненавидишь меня ещё больше? — осторожно спрашиваю я. Это звучит настолько по-детски, что мне даже немного неловко, но хрен бы с ним.

Кажется, Нюнчика этот вопрос, в отличие от всего остального, действительно удивляет.

— Ненавижу? С чего ты взял? — спокойно отвечает он. — Опустим вопрос о том, с какой стати тебя так волнует именно моё мнение… Понимаешь ли, Блэк, ненависть — сильное чувство. Я ненавижу некоторых людей, которые всё ещё по разным причинам живы. Я ненавижу своего отца. В школе я ненавидел вас четверых, но с этим быстро справился. С тобой всё намного проще: мне тебя жаль, и не думай, что в это слово я вкладываю положительный смысл. Жалеть можно только того, кто жалок. В том числе потому, что ты готов рискнуть вообще всем ради сиюминутной прихоти. Это называется слабость.

Речь, конечно, драматичная и торжественная, но нужного эффекта ею он всё равно не добивается. Скорее, прямо противоположного. Репетировал, что ли? Впрочем, главную мысль я всё равно уловил.

— Это называется поддержка, — тихо, но твёрдо возражаю я, хотя Снейп, кажется, не договорил. Пофиг. — Ему стало легче после этого. Знать, что ты не один, дорогого стоит.

— Поттер никогда не бывает один, — ядовито цедит он, сопровождая свой тон соответствующим выражением лица. — То почитатели, то ненавистники, то друзья, то люди, непонятно зачем решающие отдать за него жизнь, будто она сама по себе совсем ничего не стоит… Уверен, он бы легко пережил пару месяцев такого существования — может, после этого даже начал бы ценить то, что у него есть, в чём я очень сомневаюсь.

Я точно знаю, что он не прав. С мальчиком мы толком не знакомы, но не может же Гарри быть на самом деле таким придурком! Иначе Снейп просто не стал бы его спасать, да ещё и с таким риском. Впрочем, он говорил, что связан другим Обетом, но чёрта с два я поверю, что там нет доли его интересов. Что, интересно, между ними такого произошло? Надо будет узнать у Гарри, если он когда-нибудь вспомнит своё прошлое — наверняка это и занимательная информация, и полезная. Но развивать эту тему сейчас становится опасно, поэтому надо с неё уходить.

— Он сказал, что его родители погибли в автокатастрофе и с тех пор у него никого не осталось, — тихо говорю я, пока он смотрит на меня в упор, надеясь, видно, испепелить взглядом. — Он их помнит? Как такое может быть? Ему же стёрли…

Конечно, Нюниус всё ещё злится. Он не сел, и даже позу не сменил — всё так же стоит, скрестив руки и прислонившись плечом к дверному косяку, напряжённый и нервный. Но этот вопрос как будто обрезает какую-то ниточку: вместо властного, не согласного ни на какие компромиссы по придуманному им самим плану, я вдруг вижу человека, настолько уставшего от всей происходящей в его жизни херни, что ещё какие-то проблемы уже не так его волнуют, как могли бы. Впрочем, о том, что могу быть одной из этих проблем, я догадался намного раньше этого момента и этого вопроса.

— Дело в том, что говорить «стёрли память» в корне неверно, — размеренно и без лишних слов поясняет Снейп, кажется, в процессе представляя, как придушит меня голыми руками. — Поттеру не стирали память в общем понимании этого процесса. Но ему её всё же целиком изменили. Переписали. Нельзя полностью убрать очень сильные воспоминания — рано или поздно их владелец сойдёт с ума от того, что начнёт часто задумываться, почему в его жизни не хватает частей, и пытаться их обрести. Например, шрам, сам понимаешь, никуда не денется.

— То есть… Если это смогли сделать один раз, то… Можно будет переписать их ему обратно? — несмело уточняю я. Радоваться рано. Но я не могу не уловить искорку надежды, вспыхнувшую во мне при его словах. Это же всё меняет! Так будет намного проще. Тогда надо будет всего лишь узнать нужные заклинания, а уж подобраться к нему для меня сейчас никакого труда не составит…

Снейп вдруг отводит глаза. На мгновение, но этого мне хватает, чтобы понять.

— Нельзя?

— Видишь ли, в чём проблема — мы ведь не знаем точно, что возвращать, — пожимает он плечами. — Конечно, можно в деталях расспросить его друзей, родственников, сокурсников, преподавателей, Дамблдора, в общем, всех, с кем он был знаком за тринадцать лет, но это ничего не даст. Все видят события по-своему. Если кто-нибудь из его друзей… предположим, если Грейнджер поделится воспоминаниями, например, о Тайной комнате, я могу дать стопроцентную гарантию того, что Поттер видел всё иначе, думал, разумеется, о других вещах, и поэтому даже неоспоримые факты они воспринимали по-разному. Память — сложная штука.

— Кто это — Грейнджер? — уточняю я, надеясь, что это не слишком далеко от темы разговора. Ему же только волю дай — переключится, и я вообще ничего больше не узнаю.

— Сейчас это неважно, — отмахивается он. — Просто уясни: даже если решение существует, сейчас ты ничего не сможешь с этим сделать. На данный момент твоя единственная задача — следить, чтобы у него было всё более-менее хорошо. Включая обстановку вокруг.

Я отворачиваюсь и начинаю бездумно скрести ногтем пыль, чтобы Снейпу не было видно моё лицо. Потому что я злюсь. Звучит всё, конечно, логично и правильно, но мне эта логика совсем не нравится. «Хорошо» Снейпа и моё «хорошо» разительно отличаются друг от друга; если снейповский минимум заключается в том, чтобы Гарри был хотя бы жив и более-менее здоров физически, то меня разрывает от желания рассказать ему, что в школе, которую он даже не помнит, как минимум один человек делает всё, чтобы вернуть его обратно в его мир.

— Ты мне вот лучше что скажи — неужели эти его друзья ему совсем не пишут?

— Пишут, конечно, — отвечает Снейп таким тоном, будто сейчас начал крепко сомневаться в моих умственных способностях. — Но почту перехватывают, да и у границы города, как мы помним, стоит антиаппарационный барьер. Поселение маггловское, никаких проблем с этим не возникло. Собственно, без портключа туда вообще незамеченным не подберёшься, а они Министерством пока не отслеживаются. Считается, что ты… в смысле, что никто из сочувствующих не способен сделать нормальный портключ. А насчёт именно писем — в целом было озвучено, что письма на этот адрес в данном случае являются прямым нарушением закона. Дамблдор добродушно сообщил, что делает всё возможное, дабы вернуть всё как было, но что-то мне подсказывает…

— Ты сказал «ты».

— Тавтология.

— Не нуди. То есть предполагается, что я главный пункт в списке возможных врагов?

— Ну, видишь ли… — Снейп медлит и как будто смущается. Чудны дела твои, Мерлин. — Почему-то считается, что ты сбежал, чтобы найти Гарри и отомстить ему. Опять же, я уверен, Дамблдор в курсе, что это не так и вполне мог бы развенчать слухи, но… Но.

Я всё ещё не знаю, что у них с Дамблдором пошло не так, даже предположить вряд ли смогу. Но у меня к директору свои претензии, и дожить до того, чтобы их хотя бы подтвердить, я уже не говорю об улаживании, звучит довольно неплохо. А ведь Дамблдора, судя по газетам, которые мне удалось достать в бегах, почему-то все обожают — даже после той истории с василиском. Приятно понимать, что у тебя с твоим непопулярным относительно крупной фигуры мнением есть какой-никакой, но союзник.

— Кстати о друзьях, — неловко начинаю я, чтобы перевести тему, но уже предполагая, как далеко он меня с такими вопросами пошлёт. — А как там Ремус?

Вообще-то он и не должен знать ответа на этот вопрос. Но он знает.

— Здравствует, судя по всему.

— Вы видитесь? — удивляюсь я. Мягко говоря, мы все враждовали с Нюниусом, так что мне трудно представить такой исход событий.

— Твой блохастый дружок в этом году по неизвестной мне причине занимает должность преподавателя ЗОТИ, — на Снейпа смотреть страшно. — Угадай, кому выпала великая честь ему об этой новости сообщить. Так что не видеться с ним я физически не могу, хотя и хотел бы этого больше всего на свете.

Ещё некоторое время мы перекидываемся ничего не значащими фразами, только бы не признаваться: важные темы исчерпаны. Мне пора обратно в Литл-Уингинг, а Нюниусу — видимо, в школу. Это странно, но мне кажется, будто нам обоим комфортно и спокойно находиться в доме на площади Гриммо. Снейп встаёт, а затем идёт к двери нарочито медленно, наверное, чтобы оттянуть момент, когда снова придётся быть начеку каждую секунду. Мы не прощаемся. Это деловое сотрудничество, нам ни к чему изображать, будто мы друг другу не глубоко по барабану.

Я смотрю на его спину как заворожённый, думая при этом почему-то о Джеймсе. Интересно, что бы друг сказал, узнай он, что сейчас происходит — и с нами, и с его сыном?..

— Погоди, — Снейп не оборачивается, но останавливается, снова напряжённый как струна. — Ты сказал, что просто поговорил с Поттером? Ничего не делал для этого?

— Нет, он сказал, что дядя с тётей выгнали его погулять на время прихода гостей, — честно повторяю я, всё ещё не понимая, что происходит. — Я просто подслушал и решил, что это шанс.

— Блять, — сквозь зубы цедит Снейп и, не говоря больше ни слова, аппарирует. Только спустя несколько минут я понимаю, что замер, полупривстав с кресла, и мышцы дрожат от напряжения. Что за хрень происходит?

Глава 8

Слезая с качелей, я вежливо прощаюсь, хотя что-то внутри почти заставляет меня молча убежать. Это что-то среднее между непониманием, смущением и страхом, и это самый максимум, который я могу обо всём этом сказать. Меня никто не учил правильно выражать и характеризовать собственные эмоции. Если бы существовал список планов на будущее, этот пункт точно стоило бы туда внести.

Сириус не идёт за мной. Он некоторое время молча смотрит мне вслед, не делая ни малейших попыток остановить — за что я ему премного благодарен, — а затем, когда ему меня уже не должно быть оттуда видно, встаёт и идёт в совершенно другую сторону. Отчего-то впервые в жизни ужасно хочется остаться тут и проследить за ним, но я останавливаю себя на середине мысли об этом: не время. И времени нет. И вообще неизвестно, что сейчас ждёт меня дома.

Поэтому я глубоко вдыхаю и выдыхаю несколько раз, чтобы хоть немного успокоиться, и сворачиваю с протоптанной дорожки на улицу. Вообще-то глупо полагать, что вдохи помогут успокоиться — люди дышат с начала времён, и вряд ли у них хоть раз это в самом деле сработало. Ну, ожидаемо, вдохи и не помогают. Сердце почти перестаёт колотиться, но вычленить из хаоса в голове хоть что-то осмысленное…

Меня не может не беспокоить Сириус. Особенно то, как я чувствую, что могу ему доверять. То, как я хочу ему доверять. Несмотря на то, что вёл он себя довольно странно — как полутрезвый троюродный дядюшка, перепутавший своего племянника с посторонним ребёнком. С другой стороны… Он не попытался дотронуться до меня без разрешения и тем более, к примеру, дать затрещину. Он не стал надо мной смеяться, издеваться или жалеть. Звучит неплохо, но из этого вряд ли сделаешь какие-то полезные выводы, кроме, может быть, адекватности, и то недоказуемой. А жаль.

В целом, всё из этого я понял даже не сейчас, а ещё в процессе разговора. После окончания диалога ничего нового сказать или подумать о нём я не могу, но странное ощущение, которое мне так и не удалось поймать и сформулировать, упорно не выходит из головы. Если зайти с другой стороны — с чего бы этому ощущению вообще появляться? Раньше мы точно не встречались: у меня неплохая память на лица, да и парень выглядел весьма колоритно для этого города. Тем не менее, ощущение было чем-то похоже на узнавание…

Из-за поворота на улице, по которой я иду, с громким лаем вылетает чёрный пёс. Я моментально отбрасываю все размышления. Как же я рад его видеть! И ведь умом понимаю, что он не зависит от меня, а значит, в любой момент может сбежать куда захочет и не возвращаться хоть вообще никогда. Потому, наверное, и радуюсь каждый раз как последний.

Не сдержавшись, я обнимаю его за шею, и какие-то высохшие колючки в шерсти неглубоко, но противно царапают руки и лицо. Пофигу. Пёс виляет хвостом, и если я хоть что-нибудь знаю о собаках, то это означает, что он не против.

Назови его Блэк, мелькает в голове. Чувствуя себя максимально глупо, я повторяю предложенную кличку вслух. Пёс радостно вываливает язык и машет хвостом ещё интенсивнее. Я провожу ладонью по его морде, привычно прикрывая глаза, когда касаюсь пальцами поджившей длинной раны на щеке, толком не заметной под шерстью.

Между прочим, новых видимых травм с момента, как мы впервые встретились, у него не появилось. Хочется думать, это потому, что в Литтл-Уингинге безопасно.

Ужасно хочется пройтись более длинным путём, но сейчас я не рискну менять маршрут — если мои страхи подтвердятся, то лишние полчаса ни к чему хорошему не приведут. Поэтому я встаю, ещё раз потрепав Блэка — конечно же, эта кличка подходит ему идеально — по холке и продолжаю путь. Пёс послушно трусит следом, иногда тыкаясь мокрым холодным носом мне в ладонь, пока я негромко рассказываю ему о случившемся сегодня.

Забавно, иногда мне кажется, что он меня понимает. Во всяком случае, собачьи глаза становятся глубокими и печальными, пока я вываливаю ему свои мысли, сумбурные и наполненные лёгкой паникой.

Мне тоже полезно поговорить вслух: так лучше получается вылепить из бесформенного кома свежей информации что-то, что могло бы мне помочь её понять.

Впрочем, даже после подробного пересказа попытки думать о парне с детской площадки так ни к какому полезному результату и не приводят, поэтому я решаю насовсем отложить это занятие до случая, если вдруг что-то придёт в голову. Вместо этого лучше обратить внимание на Блэка — сегодня он вернулся, но вернётся ли снова? К сожалению, никакой еды у меня с собой нет, поэтому я глажу его и обещаю попробовать украсть что-нибудь съедобное завтра. Он коротко гавкает. Почему-то это выглядит как согласие.

У поворота на «родную» улицу Блэка приходится отогнать. Кто бы знал, как я не хочу этого делать! Но если дядя увидит, один дьявол знает, что случится. Вызовет отлов как минимум, а я ни за что в жизни не могу этого допустить. После пары поглаживаний напоследок Блэк послушно отстаёт и ещё некоторое время стоит на повороте, глядя мне вслед неожиданно серьёзно.

На улице никого нет. Может быть, из-за времени. Но, вслушиваясь в редкую для моего окружения и потому немного тревожную тишину, в дом я захожу будто нарочно медленно. На самом деле, кажется, это банальный страх. Не перед дядей и тётей, их я давно уже не боюсь, но перед неизвестностью. Я не знаю, что сейчас будет, и даже угадать вряд ли смогу. А я привык к чёткому и знакомому порядку действий — в каком-то смысле только он и сохраняет мне рассудок.

Никто не встречает — что логично. Но затем я поворачиваю ключ — максимально тихо, на всякий случай, — и тёмная прихожая сразу за дверью ещё больше настораживает. У моих кроссовок, чтобы никто не натыкался на них даже взглядом, отдельное место под тумбой для обуви. Туда они и отправляются. К слову, разуваюсь я почти на ощупь — свет горит чисто символический: бра на стене у входной двери и настольная лампа на столе в гостиной.

А ещё нет ни намёка на то, что здесь сейчас есть или хотя бы недавно был кто-нибудь посторонний. Только голоса дяди и тёти раздаются сверху, видимо, из комнаты Дадли.

Я напряжённо прислушиваюсь. Судя по обрывкам разговора, которые удаётся уловить, мелкому ублюдку влетело, пусть и не сильно. За то, что он до сих пор не собрал свои вещи для академии, хотя выезд уже завтра утром. Значит, с датой я не ошибся. Выходит, это будет первый год, когда всю зиму я проведу в этом доме… С одной стороны, даже дерьмовая школа была каким-никаким отдыхом от «семьи», с другой — здесь недоброжелателей будет самый максимум трое, а никак не с полсотни. Наверное, плюсы перевешивают, но всё равно странно.

Но не более странно, чем знакомая до последнего предмета обстановка. И эти самые предметы, лежащие ровно там, где я их и оставлял перед уходом. Выходит, никто не приезжал? Прогнать кого-то из дома на время прихода гостей, которые в итоге даже не приходили… Дядя, конечно, псих, но вроде бы не в прямом смысле.

Да и почему тогда никто не стал меня искать? Меня не было не больше полутора часов: медленная пешая прогулка и недолгий диалог. Сомнительно, чтобы за это время гости успели прийти и уйти?.. Насколько я вообще могу знать дядю, при таком поводе собраться он бы пытался развлечь и накормить пришедших до физического посинения этих самых пришедших…

Задумавшись, я задеваю стул, и ножки, деревом о дерево, громко скрежещут по полу. Разговор наверху сразу же затихает, а спустя короткое время лестница начинает скрипеть от веса человека, который по ней спускается.

Я даже не поднимаю глаза, чтобы посмотреть, кто это. Очевидно, из трёх человек в этом доме один дядя настолько нетерпим к моему существованию, чтобы пресекать любые мои попытки, собственно, существовать.

— Поосторожнее с мебелью, придурок, — ожидаемо бросает он, даже не взглянув на стулья. Повод для замечаний долго искать не приходится. Отводя взгляд по правилам идиотской игры в подчинение, я замечаю на полке фарфоровый сервиз, у которого одна чашка стоит несимметрично. В смысле, всё ещё стоит — с прошлого раза. Выходит, и правда никого не было…

Про моё отсутствие дядя не говорит ни слова. Впрочем, по какой-то неизвестной мне причине я этому уже не удивляюсь; по крайней мере, не больше, чем всему остальному. Правда, затем он с раздражением поднимает голову наверх, где снова началась какая-то неясная возня, и коротко бросает:

— Собери Дадли чемодан. И постирай форму, завтра утром она должна быть готова.

Мой быстрый кивок, полный покорности, отчётливо показывает мне, что правила остались прежними. По крайней мере, никакой незнакомой реакции на него не следует.

Отчего-то этот приказ меня даже успокаивает, хотя, услышь такую формулировку кто-то из нормальных людей, меня бы явно не поняли… Но объяснение короткое и максимально простое. Ничего необычного. Ничего, что пугает. Спасибо, как говорится, и на этом. Попроси он меня вдруг вежливо, я бы на самом деле запаниковал.

Я поднимаюсь по лестнице, спиной чувствуя взгляд. Дядя остаётся внизу. Дверь в комнату Дадли распахнута, и мне видно, как мелкий ублюдок, весь красный и потный от эмоций, стоит у шкафа, пряча лицо. Тётя тем временем нервно вытаскивает из шкафа стопку совершенно одинаковых бриджей, часть школьной формы академии Смелтингс. Следом за ними оттуда же должны появиться темно-бордовые свитера, но на этом этапе тётя замечает меня.

— Пришёл наконец, — беззлобно ворчит она. — Давай быстрее. К утру это всё должно быть в порядке и собрано, иначе мы снова опоздаем, как в прошлом году…

Нет, ну тут почти ничем странным и не пахнет. Тётя очевидно не слишком сильно меня любит, но и не ненавидит тоже. Скорее, просто не в восторге и в целом не была готова к свалившемуся на голову племяннику, отчего и до сил пор обижена — на не вовремя погибшую сестру, а не на меня лично.

Поэтому с ней всегда пусть немного, но легче. Я покорно киваю и забираю из её рук пустую корзинку для белья.

— И побыстрее, — квакает ублюдок мне вслед. — Тебе ещё кучу всего делать…

Его попытки задеть меня никого результата на самом деле не приносят. Тем не менее, ему отчего-то нравится думать, что, раз я молчу, то обязательно злюсь и просто не хочу получить пиздюлей за то, что огрызнусь.

В этом он, конечно, прав — своя шкура дороже. Поэтому я только злобно на него зыркаю, что, конечно, никакого отношения к реальному положению вещей не имеет, и, подхватив на руки корзину с одеждой, выхожу из комнаты.

Вещи в машинку я закидываю, с трудом поборов желание поставить температуру побольше — чтобы шерстяные свитера сели и сделали братца ещё более похожим на раскормленную свинью. Впрочем, детские пакости меня никогда особенно не интересовали.

Возня с вещами занимает довольно много времени. Ещё полтора часа я сражаюсь с громоздким школьным чемоданом, годящимся мне в дедушки, укладывая в него вещи, которым не требуется стирка.

Нет, всё-таки сводный братец — кошмарное существо; лично мне было бы тупо стыдно смотреть, как кто-то скатывает в трубочку каждые мои трусы по отдельности. Дадли плевать. Он так воспитан и давно привык, что за него всё делают. Вообще-то он тоже не то чтобы меня ненавидит — просто воспринимает как слугу, повара и игрушку для битья в одном. Битьё, спасибо социальной службе, метафорическое. Пара синяков, и они всех на уши поставят.

Потом ещё нужно развесить вещи. И убрать обратно в шкаф то немногое, что осталось после сборов. В общем, ложусь спать я глубоко за полночь. Ранний подъем никто не отменял, а значит, весь день придётся клевать носом, но это ерунда в сравнении с тем, что, проснувшись, в какой-то момент я снова увижу Блэка. Как будто жить хочется сильнее, когда он рядом. Можно счесть это бреднями одинокого ребенка, но я почему-то уверен, что мы и правда друзья — пусть и в рамках того, что он не может со мной поговорить. Ответить, вернее — слушатель-то он отличный.

Тело расслабляется, и картинки в голове становятся более яркими и эфемерными. Я уже почти заснул, когда меня буквально подбрасывает на кровати от неожиданной мысли. Шрамы! Вот что показалось мне странно знакомым!

У парня с детской площадки — Сириуса, если он всё же назвал мне своё настоящее имя — тоже был подживший выпуклый кривой шрам на щеке. Один в один как у Блэка. Правда, у него след не такой заметный, потому что прикрыт шерстью, и издалека вообще толком не виден — только если приблизиться вплотную.

Конечно, странно проводить аналогию, сравнивая собаку и человека, ведь люди могут превращаться в животных только в сказках. Да и пораниться бродячая собака и неизвестного мне склада характера человек могли буквально где угодно, и делать из этого трагедию глупо. Поэтому я с лёгкой душой отбрасываю эту мысль и засыпаю, и мне снится, как Сириус с улыбкой-оскалом лает на дядю.

Глава 9

Реакция Снейпа, надо признаться, производит на меня впечатление. Причём настолько сильное, что с прикосновением к портключу я тяну максимально долго и спохватываюсь, только увидев в окно краешек уже слегка посветлевшего неба. Дальше медлить нельзя: перемещаться и превращаться в светлое время, даже находясь глубоко в лесу, опасно, и теперь я это чётко понимаю.

Единственная проблема минувшей ночи — после моего ответа, вроде бы не содержащего в себе ничего такого особенно жуткого, Снейп сбежал кошмарно быстро. И я даже не успел у него спросить, будет ли и дальше работать наша с ним схема встреч через каждые две недели, или мне лучше вообще не высовываться. Это подстава, конечно, и одному Мерлину ведомо, насколько серьёзная.

В какой-то степени забавно. Я, может, не слишком хорошо его знаю, особенно сейчас. Но такие эмоции в его исполнении видел впервые. Это же Снейп, зануда года с рождения, гроза неправильно сваренных зелий для очистки туалета и всё такое. Не мог же он просто испугаться. Или мог. Я уже ни в чём не уверен.

И всё-таки не нравится мне, как он смотался.

Конечно, вряд ли он это намеренно сделал. Только мне от этого не легче. Конечно, я мог бы отправить ему вдогонку Патронуса. Только вот где гарантия, что аппарировал он в безлюдное место, а не куда-нибудь в Визенгамот…

Ну это перебор, конечно, но кто его знает. В конце концов, Снейп в последнее время показывает себя, конечно, редкостным говнюком в некоторых аспектах, но всё же больше «своим», чем нет.

Что не может на сто процентов означать, что он, так сказать, хороший, напоминает мне параноидальное подсознание, и я трясу головой, чтобы избавиться от дурацких мыслей. Нет уж. Такие вещи обдумывать сейчас не стоит — слишком мало фактов. Не хотелось бы ни обжечься на доверии, которого не следовало проявлять, ни оттолкнуть одного из немногих, кому на самом деле доверять стоило бы. Хрен с ним.

Так возвращаться или не возвращаться, вот в чём загвоздка. Ведь, судя по всему, если меня снова заметят, это может грозить чем-то не только, собственно, мне, но и Гарри тоже. А мальчику и так несладко.

Ну, поскольку никакого ответа мне уже не дадут — придётся всё-таки исходить из худшего варианта. То есть из того, который подразумевает, что мне теперь лучше лишний раз никуда не высовываться. Сам виноват, конечно, но обидно. Значит, всё самое необходимое надо взять с собой из расчёта, что сюда я могу вернуться скорее через год, чем через две недели. А может, вообще никогда…

Впрочем, думать о грустном не стоит. Мы обязательно справимся — мы с Гарри. И Снейп, конечно же.

Правда, сразу же возникает другой вопрос: мне и брать особо нечего, потому что я ничего с собой не приносил, а дома не был кошмарное количество лет. Ну, разумеется, надо взять портключ и чужую палочку… когда всё это закончится, обязательно загляну к Олливандеру, старик великолепен в своём деле. Да и я ужасно скучаю по своему миру. По другой его части, не связанной с тюрьмой, дементорами и стиранием памяти.

Надо собираться. В какой-то момент даже возникает желание остаться в измятой за время сна одежде, но её я сразу же отвергаю — чёрт с ним с удобством, одежда всё равно превращается в шерсть, но теперь мне хочется выглядеть так же, как я себя ощущаю. То есть если не шикарно, то хотя бы более-менее прилично: вдруг придётся снова становиться человеком прилюдно, хорош же я буду!.. А импровизированная пижама лоска точно не добавит.

Впрочем, единственный, перед кем я бы сейчас без малейшего сомнения превратился, это Люпин, и степень выглаженности моей рубашки его будет волновать в последнюю очередь…

Ладно, в шкафу Регулуса есть и ещё одежда. Не маггловские джинсы, конечно — а жаль, — но вполне приличные чёрные брюки и несколько рубашек разных цветов находятся довольно быстро. В процессе поисков мне попадается на глаза пара слизеринских галстуков — наверное, ни мать, ни кто-то ещё так и не перебирал шкафы после смерти брата.

Я вдруг чувствую некоторую неловкость от факта, что безо всякого смущения копаюсь в шкафу давно умершего человека. Эх, братишка, будь ты чуточку поумнее…

Сердце сжимается. Мы, мягко скажем, не дружили, но этот парень был едва ли не единственным из всей семьи, с кем у меня в теории могли сложиться если и не семейные, то как минимум приятельские отношения. Могли бы. Так и не сложились. Не думаю, что виноват в этом исключительно он или исключительно я, но факт остаётся фактом.

Интересно, скольким ещё семьям эта дурацкая война за чистоту крови оказалась палкой в колесе?

Я закрываю шкаф, возможно, чуть резче, чем стоило бы. От этого старая рассохшаяся мебель, на которой сто лет никто не обновлял бытовые заклинания защиты от всякой дряни, вздрагивает как живая. Сверху на меня обрушиваются стопки пергаментов, шкатулка, свёртки и прочая дрянь, которой вряд ли кто-нибудь когда-нибудь возжелал бы с размаху получить по голове.

В завершение хламопада по дереву скатывается старинный овальный медальон с цепочкой и повисает, зацепившись за ручку. Я снимаю его рукой, другой потирая ушибленный затылок. Как ни странно, эту вещицу я даже помню. Рег какое-то время с ним носился, но хоть убей не знаю, почему…

Повинуясь какому-то странному желанию, я вешаю медальон на шею, застёгиваю пуговицы выкопанной из шкафа серой рубашки, натягиваю сверху чужую кожаную куртку и выхожу из его спальни. Странно, но сейчас фамильный дом отчего-то уже не кажется мне худшим наказанием, может, я бы даже попытался пожить здесь какое-то время. Потом, когда всё это закончится. Если… если закончится.

На верхней ступеньке лестницы я останавливаюсь, покачиваясь на носках на самом краю, и затем медленно делаю шаги по ней. Спуск на первый этаж занимает ещё какое-то время, слишком малое для того, чтобы успеть что-то подумать или почувствовать. Это всё. Больше медлить не выйдет.

Портключ, сделанный, стопудово, лично Снейпом, немного отличается от других, которые мне доводилось встречать. Если у всех остальных начальной и конечной точкой служат строго зафиксированные магией места, то у этого такая точка всего одна — мой дом. А вторая толком не обозначена и может оказаться в любом месте пригородного леса — если я правильно понял, как на опушке, так и в чаще.

Снейп, видимо, посчитал это более удобным и безопасным, вроде как на случай, если одна из точек будет скомпрометирована.  А я даже не знаю, где окажусь. Будет забавно, если в лесу по-партизански засел штаб авроров, и я попросту свалюсь им на голову. Впрочем, вряд ли эти парни решились бы доставлять себе такие неудобства, так что об этом можно не беспокоиться.

Я беру в руки портключ — это, кстати, не кольцо или кулон, то есть не предпочитаемые для постоянных портключей формы, а крошечный флакончик зелья. Наверное, чтобы было проще избавиться от него в крайнем случае. Пароль срабатывает моментально, и картинка перед глазами — с оттенков тёмного дерева на серо-зелёное лесное полотно — меняется так резко, что с непривычки могла бы и голова закружиться.

Я кладу флакончик в карман и сразу же превращаюсь — на всякий случай. Что бы на самом деле тут ни происходило, Снейп и правда здорово меня напугал, и сейчас я собираюсь быть в тысячу раз осторожнее.

Ну, предположим, искать меня в лесу мало кому могло бы прийти в голову; я вообще ещё не видел ни одного аврора, но это не значит, что их здесь нет. Не будут же они, в конце концов, разгуливать по Литтл-Уингингу в мантиях и с палочками наготове. Да и Сигнальные чары никто не отменял, хотя накладывать их на целый лес глупо. Но будем честны, когда Министерство поступало не глупо?

В процессе пробежки по сырому от росы лесу я пребольно спотыкаюсь о какую-то корягу, потому что вместо того, чтобы смотреть под лапы, погружен в мысли. Наверное, стоит сразу найти Гарри и убедиться, что мальчик в порядке. Интересно, как он себя чувствует после вчерашнего? Конечно, спросить я уже не смогу, но он в последнее время часто сам рассказывает мне о том, что его беспокоит.

В каком-то смысле я этим горжусь: доверие, пусть даже такое, уже победа, и если нам не удастся вытащить Гарри, я всё равно останусь здесь так надолго, как вообще смогу. Нет, не так. Даже если нам не удастся вернуть его память, я обязательно его вытащу. Нет на свете таких аргументов, чтобы и дальше заставить меня смотреть, как его идиотские родственники над ним издеваются. Интересно, Снейп заранее знал об этом, когда ко мне пришёл?..

С одной стороны, прикольно, что Гарри не уедет в школу — это значит, я смогу быть с ним рядом и дальше. Ну, на этот год точно всё ясно — если он остаётся дома, при том же долбанутом распорядке его дня мы сможем видеться ежедневно. С другой, если его маггловская школа хоть каплю похожа на Хогвартс — не в смысле магии, конечно — лучше бы он был там, чем дома с этими придурками.

И ещё я до тошноты беспокоюсь о том, сможет ли он однажды вернуться в настоящий Хогвартс. Для меня, когда я был ребёнком, школа стала самым настоящим спасением от всего, что я ненавидел. От кровной семьи, конечно, в первую очередь. Может быть, для Гарри это тоже сработало. Снейп мельком упоминал о его друзьях…

В голове всплывают непрошеные воспоминания, и я почти захлёбываюсь ими. Первый в жизни Хогвартс-экспресс и новый друг. Полнолуния, красное зелье и четыре лапы вместе двух ног. И как мать орала, что я ей больше не сын. И как Поттеры в ответ на письмо с подробными описаниями поведения моей семейки прислали Сохатому сову с письмом, в котором толком ничего не было, кроме чёткого согласия на то, чтобы я пожил у них… Мы бы умерли друг за друга, если бы понадобилось, а теперь я даже не знаю, успел ли Джеймс понять, что я не виноват в его смерти.

Впрочем… конечно же, это не так, и я в самом деле бесконечно виноват. И самое паршивое, что вину перед мёртвыми ничем не исправить.

Говорят, у анимагов, превратившихся в животных, эмоции и мысли сильно упрощаются. Это действительно так, но я был собакой настолько долго, что научился преодолевать это досадное неудобство. Поэтому чувство вины скребёт горло изнутри, я откашливаюсь — в собачьем облике это выглядит даже забавно — и ловлю себя на мысли, что не обернулся в панике, высматривая потенциальных охотников на себя.

Вот это мне нравится. Когда я только сбежал из тюрьмы и как-то ночью спал в тюках сена в чужом амбаре, мне было настолько плохо, что меня почти до смерти напугала шуршащая сухой газетой мышь. Не аврор-анимаг, не трансфигурация для отвлечения внимания — обычная маггловская мышь, мать её. Тогда у меня не было даже мысли о том, чтобы как-то защищаться, бороться за свою жизнь, я мог только лежать, беззвучно задыхаясь.

Но сейчас, думаю, я бы в самом деле защищался до последнего. И осознание этого придаёт мне дополнительных сил.

Для подтверждения своих догадок я мысленно рисую на месте какой-то коряги высокую фигуру в чёрной мантии — она, естественно, практически никаких чувств у меня не вызывает — и мысли плавно соскальзывают на Снейпа. Мне показалось, или ночью он вообще был не столько рассержен моими действиями, сколько обеспокоен?..

Ах ты ж… Ведь если бы всё, что я сделал в тот день, повернулось бы иначе, то я бы нарушил Обет и, что логично, меня бы это убило. Вообще не круто. Следовательно, Гарри потерял бы возможную защиту, а Снейп — свою пешку, а ведь я даже не знаю, был ли у него хоть один запасной вариант.

Упорно хочется настучать самому себе по затылку. Мало того, что подставиться настолько глупо, так ещё и осознать это спустя столько времени… Хорошо хоть не тридцать лет прошло, было бы намного смешнее. Я не имею права рисковать, но дело тут не во мне: один неправильный ход, и Гарри будет сложнее. А я не хочу, чтобы ему было сложно.

Много думаешь, Блэк, сказал бы мне Снейп сейчас. Я почти вижу его ироничную ухмылку. И всё-таки его появление было невероятно своевременным, не спасением жизни, но чем-то вроде: сейчас вместо того, чтобы бегать, бояться любого шороха и не высовывать носа лишний раз, я лезу в самое пекло, а мой страх не останавливает меня, но подстёгивает. Никто не сможет вернуть меня в Азкабан, пусть даже для этого мне придётся сделать практически что угодно.

Ветер швыряет горсть листьев и пыли мне в глаза, и я понимаю, что до сих пор стою в траве у кромки леса, так и не ступив на асфальт. А ещё — что этот ветер уже не такой тёплый, как мне бы хотелось. Сегодня началась осень, и постепенно становится холоднее. Надо бы начинать думать о каком-то убежище на ночь, раз уж мы решили, что мне придётся оставаться здесь на всю зиму. Спать под кустом, конечно, забавно, но в непогоду и летом бывает несладко.

Я встряхиваюсь — чтобы пыль не осталась на шерсти — и лёгкой рысью бегу вперёд.

Глава 10

Бывают дни, когда мои сны, обычно довольно светлые и яркие, становятся совсем другими. Сегодня один из таких дней. Может, я просто сильно вымотался за день, или слишком много разных впечатлений одно за другим, без передышки, сделали своё дело.

Сначала мне снится Сириус. Несмотря на всё происходящее и там, и наяву, — это хороший сон. Потому что дядя в нём визжит как боров и пытается отмахаться от почти волчьего оскала и шуточного лая кипой каких-то бумаг и папок. Сомнительный повод радоваться, конечно, но мне всё равно весело.

Жаль, правда, что меня на самом деле нет в этом сне, я будто смотрю фильм; тем не менее, перед тем, как исчезнуть, Сириус поворачивается ко мне и подмигивает.

Затем фон быстро и неуловимо меняется, теряет краски, и в итоге через какое-то время я обнаруживаю себя бегущим через тёмный, сырой смешанный лес. Как ни странно, не за кем-то, а просто так, будто без цели. 

Перепрыгивать поваленные деревья, корни и ямы получается не слишком хорошо, пару раз я зацепляюсь за них и едва не падаю лицом в холодную грязь. Зато на этой грязи я в конце концов поскальзываюсь и кубарем лечу вниз с холма, чудесным образом не впечатавшись по дороге ни в одно дерево или валун. Мой полёт заканчивается в неглубокой, но очень мерзкой луже, я почти физически чувствую расползающуюся под пальцами и дождём жижу.

Ещё никогда такие реалистичные сны не снились. Или, может, я их просто не запоминал…

Насквозь мокрая и местами порванная одежда висит на мне неудобным, стесняющим движения мешком. Откуда-то я знаю, что это не моя одежда — я отобрал её… Нет, не совсем так. Я взял её у того, кому она уже не понадобится. У мертвеца… Но убил его не я. Этому человеку просто повезло в данной ситуации меньше, чем мне. 

Свист ветра переходит во что-то, до боли напоминающее вой. Поэтому я вскакиваю на ноги и снова бегу. Ужасно хочется оглянуться, но тело не подчиняется мне — я в нём только наблюдатель.

Зато теперь вдруг становится понятно, почему именно я бегу: сзади с непередаваемо жутким звуком приземляется что-то, от чего я убегаю. Я уже знаю, что у этого существа толком нет ни лица, ни тела, но всё равно оно смертельно опасно. Некоторое время назад я видел, как оно убивает. Оно будто становится для тела жертвы второй душой, а затем сжирает его изнутри. 

Я знаю это, потому что владелец нашего тела это знает. Он видел своими глазами, и эта жуткая картина до сих пор не покидает его мысли.

Но ещё я знаю, что на самом деле я сплю в своей кровати, в запертом на ночь доме, за тысячи миль от этого места. Поэтому я не слишком боюсь. А вот его колотит крупная дрожь, от холода, нервного напряжения и страха одновременно, и поэтому его руки нетвёрдо опираются на коряги, а его ноги подворачиваются и цепляются за всё, имеющее хоть какой-то выступ. 

Мы бежим довольно долго. Рано или поздно моё настоящее тело начинает дрожать вместе с этим — далёким, чужим, но точно не выдуманным. Это ещё один факт, в точности которого я могу быть уверен на сто процентов: где-то далеко-далеко в самом деле бежит по лесу человек, которому грозит смерть. Понятия не имею, почему так в этом уверен. 

Мы бежим изо всех сил, и однажды силы кончаются. Вместе с этим кончается и дорога через лес: мы бросаемся на очередное бревно, но запрыгнуть на него нормально не выходит, и мы кулем валимся в грязь. На то, чтобы встать, уходит драгоценное время, которого у нас нет.

Поэтому, с трудом поднявшись на ноги, мы почти сразу же чувствуем удушливую волну, накрывающую нас с головой. А затем жгучую боль, будто жидкий раскалённый металл, текущий по всем венам одновременно. 

Так выглядит смерть, думаем мы. Она не слишком-то добра, думаем мы. После мы думаем что-то ещё, но эта мысль захлёбывается новым потоком нестерпимой, невероятной боли, наполняющей каждую нашу клетку. 

Я подскакиваю на чем-то довольно жестком, запутавшись в ткани и не видя ровным счётом ничего. Сон никак не хочет меня отпускать — о том, что я лежу в кровати, под одеялом, а свет включается справа, в пятнадцати дюймах от меня, вспомнить получается с трудом и далеко не сразу. Для того, чтобы сесть и нашарить очки, мне требуется почти вся имеющаяся храбрость, и в конце концов я дохожу до того, чтобы посмотреть на часы.

Ничего не произошло. Я дома. Вернее, я в доме.

По крайней мере, надо мной не шелестит на ветру полог из мокрой листвы. 

Кстати сказать, удачно проснулся — пятнадцать минут до будильника. Если бы не насквозь мокрая от пота футболка и колотящееся сердце, можно было бы даже считать это плюсом. В конце концов, иногда, несмотря на все предосторожности, дядя слышит звон будильника, и тогда мне снова достаётся. Проще перечислить моменты, когда я ни за что не получал. 

Я отключаю устройство и ещё некоторое время лежу в темноте, медленно перетекающей в предрассветные сумерки. В конце концов дыхание выравнивается, и руки всё-таки перестают дрожать.

Дрожь… Что-то там такое было с ней связано. Но вспомнить тяжело, да и не особо хочется. 

Время идёт. Приходится вставать, переодеваться и спускаться вниз, потому что сегодня семейка упырей вынуждена будет вставать раньше — а значит, и мне придётся поторопиться с возложенными на меня обязанностями. Проходя мимо приоткрытого окна, я слышу запах пыли и озона, будто начинается гроза. Но снаружи сухо и уже почти совсем светло. 

Показалось, наверное. 

… Дядя, может, не хотел бы брать меня в поездку не то что до вокзала в Лондоне, а даже до соседней улицы. Не будь на то объективной причины: кто, если не я, будет сначала заталкивать вещи в машину, а затем выгружать их и тащить до поезда. На дяде после таких упражнений расползаются по швам рубашки, и, начиная с прошлого года, он ожидаемо спихнул это развлечение на меня. 

Именно поэтому после завтрака я не иду застилать кровати и убираться наверху. Мне приходится переодеться в единственные приличные джинсы и футболку, имеющиеся у меня исключительно на случай вот таких «выходов в свет». Честно говоря, раньше я бы обрадовался любой возможности посмотреть на что-то кроме надоевшего до зубовного скрежета десятка улиц.

Но сегодня я не рад. Мне было бы намного лучше, останься я здесь. Тогда я смог бы снова увидеть Блэка. После таких снов нужно хоть что-то хорошее. 

Ожидаемо, выбора мне не оставляют. Я загружаю чемоданы, дядя садится за руль, тётя вперёд, а мы с ублюдком — на заднее сиденье. Догадываюсь, что все трое с огромным удовольствием возили бы меня в багажнике, да вот только по многим причинам не могут. Поэтому, когда машина трогается с места, я отворачиваюсь к окну. Если косые взгляды не замечать, их как будто и нет. Может, мне повезёт, и Блэк окажется в поле зрения хоть на секундочку… Потому что мне до сих пор всё происходящее кажется сном.

Сегодня солнечный тёплый день, так что от ярких лучей, бьющих в лицо, приходится зажмуриться. Я прикрываю глаза и в данный момент ровным счётом ничем не отличаюсь от других, нормальных подростков, едущих с родителями куда-нибудь. На пикник, например. Я ведь так никогда и не был на пикнике. И вряд ли буду… 

Я открываю глаза ровно настолько вовремя, чтобы увидеть исчезающую за забором на повороте тень. Интересно, был ли это Блэк? Я не разглядел, может, вообще показалось, но всё равно от этого мгновения внутри становится теплее. Самое забавное, что я действительно привязался к нему. Сильнее, чем к кому-либо за всю свою жизнь. Это слегка пугает. 

Погрузившись в невесёлые мысли, я даже не замечаю, как машина останавливается в тени. Нужный поезд отходит в десять, через час. Этого времени достаточно, чтобы выгрузить и снова погрузить вещи, накормить ублюдка булочками в пятый раз за утро и даже расцеловать его в обе щеки по триста пятьдесят раз. Ну, ладно, может, они и правда будут по нему скучать, но с моей стороны это выглядит довольно мерзко. 

С другой стороны, у драгоценного братца на лице написана чёрная зависть в мой адрес. Он бы душу продал за то, чтобы не ехать в школу: здесь-то всё вертится вокруг него и его желаний, какими бы они ни были. А я, напротив, продал бы душу за школу, но только нормальную, где надо мной хотя бы треть учебного времени не будут издеваться.

Забавно, насколько любовь этих людей может испортить человека, а ненависть — наоборот… Чтобы дядя случайно не прочитал эти мысли у меня на лице, я отворачиваюсь, хватаясь за ручку сумки. 

Сзади тётя начинает причитать на тему слишком плотно сидящей школьной формы. Это будет очень длинный час. Очень. 

***

Первую половину дня я провожу, бесцельно слоняясь по местам, где мы с Гарри обычно видимся. Поскольку таких мест немного, к полудню выходит, что я оббегал их все уже раз двадцать по очереди, но мальчика всё ещё не увидел. Никакого повода для волнений это вроде бы давать не должно. Его отсутствие даже толком ничего не означает. В конце концов, сегодня первое сентября. Его могли припахать эти его уродственники. Или всё-таки отправить в школу…

Нет, вроде вчера об этом речи не шло. Иначе Гарри рассказал бы мне. При мысли об этом хочется завилять хвостом… Ладно. Если свободное время есть — надо провести его с пользой. А единственное из приходящих мне в голову дело, от которого будет польза, это поиск укрытия.

С одной стороны, за свою жизнь, особенно за отдельные её периоды, где я только не ночевал — матушка со своей манией на поддержание определённого уровня жизни, лишь бы соответствовать фамилии, удавилась бы на месте. С другой… Раньше мне не было настолько принципиально оставаться на одном месте. Я мог перемещаться, как мне вздумается. Ну, ладно, всё было не так оптимистично, но всё-таки суть остаётся верной.

Сейчас что-то стабильное просто жизненно необходимо. И искать это мне придётся самому — Снейп никак не мог бы поспособствовать. Впрочем, это и хорошо. Нельзя же жить только по его указке. Я вообще надеюсь, что, как только мы вытащим Гарри, с ним больше не придётся общаться. И даже думать о нём.

На улице, по которой я бегу сейчас, я не был ещё ни разу. Но это не так уж важно. Больше беспокоит то, как дома стоят один к одному, без самых узких проходов, и лужайки перед ними идеально выстрижены. В смысле, спрятаться здесь негде даже на короткое время, не говоря уже о постоянном укрытии. Сперва я думаю о том, что это может быть только тут, но и две следующие улицы являют собой ровно то же самое. Как две капли воды, разве что цвета редких припаркованных машин отличаются.

Ну не в лесу же мне жить, честное слово. Я оттуда бегать буду по полчаса, а это не сказать чтобы очень поможет делу — в случае чего я буду на месте сильно позже того, как там будет требоваться моё присутствие. Ну, это крайности, конечно, но в целом хотелось бы что-нибудь ближе. Да и зубами перетаскать неизвестно откуда доски, украсть молоток и гвозди, сколотить их в единую конструкцию… С такими навыками можно будет в маггловском цирке выступать. С аншлагами.

На углу одной из улиц, считать которые я уже перестал, я встречаю другой дом — не однотипный и банальный, а старинный, из камня, больше похожий на маленький замок. Его стены обнимает полотно плюща, и, с восхищением разглядывая это великолепие, я натыкаюсь взглядом на выступ стены под растением, совсем низко, у самой земли. Подвал! Было бы неплохо. Правда, когда я подбегаю и раскидываю носом зелёные лозы, на дверцах подвала обнаруживается массивный замок. Можно, конечно, дождаться ночи и сбить его простеньким заклинанием. Но я уже пообещал больше не рисковать, потому этот вариант приходится оставить на крайний случай.

Обежав половину города, я, видимо, сворачиваю куда-то не туда, потому что в итоге обнаруживаю себя стоящим у поворота на Тисовую улицу. Появляться на ней мне не то чтобы нельзя, но это будет совсем уже подозрительно. Да и Гарри неоднократно говорил, что его дядя не совсем психически здоров и вполне может воспользоваться огнестрельным оружием.

Но возвращаться назад просто неспортивно. Поэтому я сворачиваю за первый дом на улице и протискиваюсь через кусты, не слишком подходящие для массажа шкуры.

Первый дом… третий… Избегать нужно четвёртого. Ну, ладно, не избегать, но на глаза показываться точно не стоит. В изгороди третьего почему-то растёт колючка, и, продираясь через неё, я проклинаю всё на свете. Теперь надо оббежать небольшую территорию по дальнему краю, на случай, если кто-нибудь из них сейчас дома и смотрит в окно… Выпутавшись из изгороди, я падаю мордой на землю.

Прямо перед носом возвышается какое-то старое деревянное строение. Если бы я бежал с прежней скоростью, я бы непременно в него врезался. Вообще осмотреться не помешало бы, может… Нет, но это будет совсем уже смешно.

Я осторожно заглядываю за угол — отсюда меня уже могут увидеть — и прямо перед носом вижу чуть приоткрытую дверь. Ровно настолько, чтобы я — прямо скажем, довольно сильно отощавший за некоторое время — смог проскользнуть внутрь.

Если бы собаки умели смеяться, я бы рассмеялся. Искренне, безо всякой иронии. Потому что деревянное сооружение оказывается дровяным сараем, не слишком большим, но достаточно просторным для того, чтобы я мог здесь спать. Под носом у того, кому ни за что не должен показываться… Впрочем, я уверен, что заглядывает сюда только Гарри, так что опасности на первый взгляд никакой нет.

Я забираюсь наверх, сворачиваюсь калачиком на небольших поленьях и закрываю глаза. Тут не так уж и плохо. Даже немного напоминает Воющую хижину — тоже пахнет пылью и землёй и сквозь щели пробиваются тонкие острые лучи, только места намного меньше.

Я бы даже сказал, подозрительно хорошо — во всех смыслах. Недавно уснувшая тревога пополам с паранойей снова поднимают голову внутри меня, но я безжалостно давлю их в зародыше.

Всё может быть хорошо. Всё будет хорошо. Скорее всего, не прямо сейчас, но однажды — точно.

Глава 11

Первая половина сентября пролетает для меня практически незаметно. Ну, в смысле, ничего не происходит. Ни одного события, которое я мог бы счесть необычным или странным. 

Я всё так же встаю по утрам, готовлю завтраки, встречаю всё позже и позже начинающийся рассвет. Убираюсь и хожу в магазин — по этой части стало даже легче, потому что ублюдка нет дома, а дядя постоянно на работе. Читаю учебники, рассыпающиеся в руках, которые дядю практически заставила купить опека.

Играю с Блэком. Выяснилось, что если идти по длинной дороге, но быстрее, времени с ним проводить выходит больше. Ненамного, но мне и этого хватает, чтобы испытывать положительные эмоции. Теперь мне кажется, будто мы были знакомы всегда.

Единственное, что беспокоит — такими темпами совсем скоро настанет зима, а собаки всё-таки не бессмертные и от холода вполне себе замерзают. Но и помочь я ему ничем не смог бы; единственное место, куда, как мне кажется, можно его пустить укрыться от снега — наш дровяной сарай на заднем дворе, но провести туда целую здоровенную собаку без того, чтобы дядя заметил… Эх.

Раздражает вся эта ерунда безмерно. К ограничениям я отношусь почти спокойно, если они затрагивают одного только меня, но когда из-за этого могут пострадать другие, чувства захлёстывают меня с головой. Особенно когда я вижу, как по утрам Блэк, ёжась, поджимает замёрзшие лапы. Сегодня утром, заметив это снова, я чуть было не взбесился.

Ну, то есть, в какой-то момент мне действительно показалось, что я мог бы наплевать на дядино мнение и впустить Блэка в дом. Может, спрятать его в своей комнате или вроде того. Но, конечно, это ощущение быстро прошло. Зато не прошли другие: смесь боли и тревоги с какой-то очень глубокой, потаённой яростью, пока ещё не выплёскивающейся наружу, но давно кипящей внутри.

Даже сейчас, когда с утра прошло уже часов семь, я всё ещё злюсь. Сильно злюсь. Тем сильнее, чем больше об этом думаю. Тем более сейчас я мою полы, а физическая работа всегда открывает возможность хорошенько подумать. Ярость, как лава, поднимается вверх внутри меня, затапливая всё на своём пути. Чтобы осадить её, я вцепляюсь пальцами в плотное потемневшее дерево, и ногти сразу же начинают немилосердно болеть.

Это не останавливает поток лавы. Кажется, это ускоряет его. По спине прокатывается табун мурашек, я закусываю губы, чтобы не закричать, когда ярость затапливает голову. А когда выныриваю на свежий воздух, в моих руках старая швабра на толстом деревянном древке, пережившем, по-моему, десять поколений до меня, с треском и безо всяких усилий ломается пополам.

А вот и странности пожаловали.

***

Я пробираюсь в сарай почти в темноте и сразу же с наслаждением обращаюсь. Даже после двух недель, проведённых здесь,  несмотря на нависшую угрозу, в тишине и покое, это всё ещё не кажется мне хорошей идеей, но… но здесь-то точно никто не увидит. До сих пор ведь никто не увидел. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Даже Гарри вроде бы ещё не знает, что я ночую здесь. Хотя если судить по тому, что дров стало меньше с утра, мальчик здесь сегодня был.

Я разминаю мышцы, несколько раз наклоняясь и приседая, а затем приходится лезть на гору дров, чтобы спуститься с другой её стороны. Ничего не поделаешь, не могу же я оставлять вещи на самом виду. А лучшие тайники получаются из мест, куда могут заглянуть люди, но заглядывать не станут по причине полного отсутствия интереса. Поэтому у задней стены сарайчика, в самом углу, уже некоторое время лежит никому не нужный свёрток. Всё ещё лежит, в смысле.

Это мой спальник. Он довольно сомнительно выглядит с точки зрения гигиены, эстетики и много чего ещё, зато сшит мной собственноручно из откопанных в мусоре старой куртки, полуистёршегося пледа и ещё горы всякой разной дряни, хотя бы отдалённо напоминающей ткань. И ещё он немного согревает. А большего, честно говоря, в таких условиях и не надо. 

Раскатанный спальник идеально вписывается в длину сарайчика — от стенки до стенки. Я ложусь в гору тряпья, не раздеваясь. Приличные брюки и рубашку, в которых я когда-то — будто сто лет назад — выходил из дома, почти сразу же пришлось сменить на другую одежду. Пусть грязную и не слишком целую, зато тёплую. Как выяснилось, спать в продуваемой всеми ветрами деревянной будке и хорошо при этом одеваться и выглядеть — задача практически невозможная. Да и чёрт с ней.

Ложиться приходится на левый бок — правое плечо я довольно сильно ободрал днём, убегая через кусты и калитки от не в меру подозрительного бульдога. Как ни странно, этот случай не напугал и почти не расстроил меня. Да что там, и вправду было весело. Я и в эту дурацкую деревяшку вписался совершенно случайно, попросту не заметив её, а старая медленная псина даже хромого меня ни за что не смогла бы догнать.

Честно говоря, сейчас есть две эмоции, в которых я уверен. Во-первых, я чувствую себя собакой в разы больше, чем после двенадцати тюремных лет. А во-вторых, страх и паранойя уже давно окончательно меня покинули, и поэтому я ощущаю себя тем же пятнадцатилетним дураком, каким был в самом начале всей этой истории. Тем, кому море по колено и любые угрозы нипочём. И, конечно, тем, кто мог бы спасти кого угодно. Знать бы ещё, как.

Задумавшись, я слушаю тишину как радио. К ней легко привыкнуть. И тогда лёгкий, до боли знакомый хлопок от аппарации над ухом заставляет меня подскочить, выставив палочку. Плечо сразу же пронзает несильной, но колючей болью, и я охаю, но опускать руку не собираюсь. Правда, в темноте всё равно ни хрена не видно, так что это мне особо не помогает. Я открываю рот, чтобы выкрикнуть любое пришедшее в голову заклинание, когда чья-то крошечная ладонь с силой зажимает мне рот.

Нет, ну это уже совсем ни в какие ворота. Я сопротивляюсь изо всех сил, стараясь сбросить неизвестного напавшего. К его счастью, он, кажется, не напуган. И поэтому догадывается наконец наколдовать шарик света — крошечный, чтобы снаружи не увидели, но достаточный, чтобы я мог разглядеть его. Оказывается, это домовый эльф. 

Я перестаю сопротивляться, но с трудом борюсь с желанием выдать весьма нецензурную тираду. Вот не сказать чтобы моя дражайшая семейка была абсолютно не права, поддерживая поколение за поколением традицию вешать головы домовиков на стену. Прямо сейчас я бы с удовольствием занялся тем же… Испуг быстро проходит, и, вглядевшись мне в глаза, домовик убирает маленькую сухую ладошку от моего лица. Нет, разумеется, я бы не стал его обезглавливать. Но шутки шутками, а пугать людей тоже идея так себе.

— Сириус Блэк, сэр, — говорит домовик, видимо, не собираясь расшаркиваться, — сэр Северус Снейп передал вам это.

И двумя руками бережно протягивает мне какую-то засаленную тряпку, в которой замотано что-то плоское, твёрдое и довольно большое. Я растерянно беру свёрток в руки, напрочь забыв о банальных правилах безопасности. Сэр Северус Снейп, надо же, как забавно звучит… И, пока разглядываю тряпку, домовик молча аппарирует. Никакого почтения.

Изучать случайные тряпки в темноте — не самое любимое моё занятие, но шарик света отчего-то не исчезает с уходом домовика. Это мне как нельзя кстати. Забавная всё-таки у них магия, особенно тем, что им даже палочка для этого не требуется. Впрочем, любые мысли об этом выметает из моей головы сразу же после того, как я наконец справляюсь с дурацким узлом на тряпке и разматываю сто тысяч её слоёв.

Сначала из-за ткани показывается медный ободок с замысловатыми узорами, давно покрывшимися зелёной патиной. Но этого мне хватает, чтобы мгновенно вспомнить и узнать лежащий в свёртке предмет. Не может этого быть.

— Северус Снейп, — негромко говорю я, внимательно вглядываясь в амальгаму старинного зеркала.

— Ещё бы полдня над ним в раздумьях посидел, Блэк, — раздаётся знакомый голос, и серебро амальгамы медленно окрашивается в тёмно-серый. Затем на нём проступают вертикальные и горизонтальные полосы, в которых я с удивлением угадываю полки, заставленные какими-то банками. Зельеварская лаборатория?.. — Чего так долго? Вспоминал, с какой буквы начинается английский алфавит?

Я в точности помню, как работают зеркала. Мы с Сохатым практически не расставались с этими штуками — когда-то очень, очень давно. И всё равно лицо Снейпа в зеленоватой круглой раме настолько выбивает меня из колеи, что я только открываю рот, да так и закрываю его обратно. Не слишком приятно это признавать, но — учитывая, что я много раз думал, как мне придётся справляться со любым возможным событием или проблемой самому, — как же я ему рад. С ума сойти.

— Как ты узнал, где убежище? 

Блин, слово какое-то идиотское. Но другое сюда вообще не подходит.

— Это разобьёт тебе сердце, Блэк. Следящие чары. 

Самодовольную ухмылку на его лице видно даже в полумраке. Ну да, чтобы Снейп — и упустил возможность…

— Не так уж и разобьёт. Твоё внезапное исчезновение разбило.

Сарказм в моём тоне не остаётся незамеченным. Ещё бы.

— Надеюсь, ты долго плакал и не мог уснуть, — язвит Нюниус, не потрудившись даже наигранно посочувствовать. — Мог бы, между прочим, оценить мой прекрасный тактический ход насчёт незаметной, неотслеживаемой связи в любое время суток. Никакой благодарности, как я и полагал.

— Ты где зеркальца-то достал? — выразительно интересуюсь я. — А то, помнится, видел я уже такие…

— В твоём доме, — ожидаемо отвечает Снейп и тут же парирует: — Ты же не думал, что останешься без присмотра? После прошлого раза?

Думал, вообще-то. Но сейчас меня больше беспокоит факт, что Снейп рылся в моём доме и даже что-то оттуда вынес. Ворюга чёртов… Это я так, конечно, без злобы. В конце концов, сам я понятия не имел, что зеркала сохранились, и о связи через них даже не вспомнил.

Что не может нивелировать некоторую обиду от того, как он ко мне относится. Как к дураку или подростку. Зачем тогда изначально подписывал меня на этот план?..

— Мне нянька не требуется.

— Требуется. Мог бы и вести себя разумнее, между прочим.

— Мог бы и не сбегать без единого слова. Хорош бы я был, отправив тебе Патронуса, которого увидела бы вся школа, да?

Снейп вроде мнётся. А может, просто подбирает слова, которые, по его мнению, доступны для моего интеллектуального уровня. Кто ж его знает.

— Ах да, забыл тебе сказать… Не используй магию. Вообще никакую.

— В смысле? У меня тут буквально твой домовик был…

— Не мой, а школьный, — невозмутимо поправляет Снейп. — Магию домовиков толком нельзя отследить. Если ты знал, они могут аппарировать даже туда, где стоит антиаппарационный барьер или щиты вроде того же Фиделиуса. Но любой твой «люмос» привлечёт слишком много внимания, потому что сейчас считается, что в городе нет ни одного волшебника.

Забавно. Выходит, они сами себе ограничили доступ к магии, лишь бы поймать любого, кто может оказаться в зоне досягаемости? Оккупация какая-то. Неужели всё настолько серьёзно?

— Если будут новости, надо договориться о сообщении, — продолжает он, словно не замечая моих раздумий. — Поскольку у нас обоих явно сложный график… Укради где-нибудь часы, я уверен, что это не особенно сложно. Связь каждую полночь. Проследи, чтобы никто случайно не смог увидеть зеркало или взять его в твоё отсутствие.

Ну, это звучит здраво. Вряд ли кто-нибудь здесь будет бродить по ночам. А значит, и подслушивать особо некому.

— Да, и насчёт магии. Мне же придётся убрать эту штуку, ты понимаешь?

Я показываю пальцем на шар света. Снейп, на удивление, не стебётся.

— Считай, что это подарок. Линки заверил меня, что всё будет работать как надо. Запомни местоположение, коснись его рукой и он погаснет. Тронешь ещё раз — загорится.

Блин, эльфы — это волшебство какое-то. Меня разбирает смех, когда я осознаю формулировку.

— А… — начинаю я, и Снейп взмахом руки останавливает меня.

— Не сейчас. Ваши невольные последователи доводят меня до белого каления каждый день, поэтому я бы предпочёл спать, а не отвечать на твои бессмысленные вопросы. Вроде всё важное ты уже знаешь, так что до следующей связи.

Нет, ну каков хрен, а! Доводят его. Будто он сам в школе был образцом поведения… Начавшая было закипать злость оставляет меня так же быстро, как и появилась. Пусть так. Главное, что я чуть было не выдал себя, и домовик вовремя предотвратил что-то, о чём я могу лишь догадываться. Плохо это, конечно. Если понадобится согреться или найти воду, я буду вынужден делать это сам. Впрочем, мне кажется, что ничего сложного в этом нет.

Колдовать нельзя совсем. Но палочку с собой носить всё равно придётся. Случись что с мальчиком, о возможности быть непойманным я стану думать в самую последнюю очередь. В крайнем случае — отобьюсь. Наверное.

Я откладываю зеркало, уже ставшее с виду совершенно обычным, на свёрнутую в комок тряпку и долго лежу без сна, пялясь в темноту.

Глава 12

С утра Гарри явно не в духе.

Сперва я думаю, что это вполне могло мне попросту показаться: я плохо спал из-за холодного ночного ливня, да ещё и под утро снилась какая-то хрень. На мутную голову всякое может привидеться, и ничего странного в этом нет. Но и спустя полчаса после нашей встречи мальчик так ни разу и не улыбается. Впрочем, по одному только этому тоже невозможно сделать какие-то конкретные выводы.

Но вот затем он ставит пакет с продуктами прямо в траву, наклоняется, чтобы подобрать для меня очередную палку — жаль, что нельзя ему сказать, что палки вообще-то не слишком приятны на вкус, — и от этого простого движения негромко охает, хватаясь за правый бок. Из-за наклона футболка на нём немного задирается, и мне становится видно, хоть и не полностью, на боку жёлто-фиолетовый кровоподтёк. Он занимает довольно большую площадь кожи даже с учётом того, как мало я могу вот так разглядеть.

Вот, значит, в чём проблема.

Укол в сердце мне уже не кажется. Я точно знаю, что значит совокупность этих его вещей и жестов. Потому что я тоже рос в семье, всю жизнь с самого раннего детства ни капли не любившей меня. И, несмотря на чистокровность, моя семья никогда не гнушалась физическими расправами над тем ребёнком, с которым не могла справиться никак иначе. Плюс мне повезло: в итоге, с помощью лучшего друга, я смог избавиться от  людей, исключительно отравляющих мою жизнь и ни разу не привнёсших в неё хоть что-нибудь со знаком «плюс». Но Гарри я пока не могу помочь. Надеюсь, что только пока.

Я ловлю себя на том, что замер на месте и скалюсь, только когда Гарри смотрит на меня чуть испуганно. И, несмотря на всё, упрямо. Думаю, не будь я собакой, мне и слова из него вытащить не удалось бы.

— Чего пялишься? — беззлобно огрызается он, распрямляясь. — Хуйня происходит. Как и всегда. Я давно уже привык.

И заносит подобранную палку, зажатую в отведённой за спину руке. И мне приходится максимально жизнерадостно вилять хвостом и лаять, чтобы изобразить, что я жажду поиграть. И чтобы не выдать себя, не показать, что на самом деле я понимаю его слова. Бегать за брошенной деревяшкой, приносить её обратно и изо всех сил держаться.

Потому что я себя знаю. Потому что за людей, попадающих в категорию «свой», я могу неметафорично порвать на куски кого угодно. Даже если буду в этот момент человеком, а не собакой.

Обслюнявленную — хорошо, что о таких мелочах анимагического существования мало кто задумывается, иначе было бы весьма неловко, — палку я приношу обратно и вкладываю зубами Гарри в руку. Он не бросает её мне снова, а просто идёт дальше, задумчиво рассматривая носки собственных кроссовок.

— А знаешь, что самое странное, Блэк? — негромко говорит мальчик в конце концов, когда я уже было думаю, что он больше ничего сегодня не скажет. — Я ведь даже толком не понимаю, что произошло.  Я в жизни не мог сделать что-нибудь, что требовало большой физической силы, а тут… ну… Я вчера очень сильно разозлился и сломал дома швабру. Толстенную швабру, представляешь? С мою руку, наверное, толщиной. Волшебство какое-то. Но только это был… не знаю… не совсем я, что ли. А дядя мне не поверил и отдубасил, даже не дослушал толком.

Он потирает бок, морщась от прикосновений к больному месту, и добавляет:

— Мне так странно об этом думать. Ну, в смысле… Я же не пытаюсь оправдываться, понимаешь? Просто хочу понять. Со мной же никогда в жизни такого не было, я бы запомнил. А спросить не у кого.

Полчаса назад я думал, что понял. Но, если я что-то и понял, это была малая часть. Выходит, Гарри разозлился настолько, чтобы магия дала о себе знать? Та магия, о которой у Гарри заблокированы не только воспоминания, но и воспоминания о воспоминаниях? Прикольно. То есть нет, конечно, но… Наверное, я рад этому. Ведь так надежда на то, что у мальчика есть шанс вернуться в свой мир, вспыхивает с новой силой.

Надо будет рассказать Снейпу сегодня в полночь. Просто необходимо.

Но возникает ещё один вопрос: знает ли об этом случае кто-нибудь, кто следит за домом Гарри? И следят ли за ним вообще? У меня недостаточно информации, чтобы хоть что-то думать на этот счёт, и потому уснувшая было тревога снова поднимает голову где-то внутри меня.

Вилять хвостом. Просто вилять хвостом.

Ничего не случилось. Пока ещё не случилось.

Мы останавливаемся на повороте на Тисовую улицу. Меньше всего на свете мне хотелось бы отпускать его в этот дом, но пока что приходится играть по чужим правилам. Поэтому я только сажусь на асфальт, уже не такой тёплый даже под солнечными лучами, мальчик треплет меня ладонью по холке и перехватывает пакет с продуктами поудобнее, собираясь уходить.

— Ты и в самом деле мой лучший друг, Блэк, — неожиданно говорит он, отвернувшись. — Спасибо, что ты со мной. Без тебя тут было бы совсем паршиво.

Внимательно наблюдая за тем, как он идёт к крыльцу, я впервые в жизни чувствую влагу на покрытых шерстью щеках.

***

Дожидаться ночи оказывается для меня самым адским занятием. Может, не за всю жизнь, но как минимум за последнее время точно. Я бесцельно слоняюсь по городу, обходя одни и те же дороги и повороты по десять, двадцать, пятьдесят раз. Время тянется сумасшедше медленно. В том числе потому, что я не могу выбросить из головы слова Гарри.

Это просто волшебство какое-то.

Предположим, в теории всей этой ерунды я подкован довольно слабо. Ну, то есть, чего предполагать — так всё и есть, теория магии никогда меня не интересовала даже на сотую долю. И сейчас я об этом, конечно, жалею. Потому как всё, что я знаю о беспалочковой магии, заключается в эпизодах моего собственного детства: разбитый и тут же собранный воедино старинный кувшин, птички-оригами, вылетающие из окна моей комнаты, и прочие милые забавы. Джеймс в своё время, я знаю, ухитрился вырастить на стене собственного дома плющ в форме метлы, которую давно выпрашивал у родителей.

Но нам было проще. В каком-то смысле. Мы ведь родились в магических семьях, где не было нужды скрывать свои способности.

К тому же, выползает из глубины головы мерзенькая мыслишка, никому из нас не стирали память, не так ли? А подобные штуки обычно сильно усложняют жизнь. И теорию, разумеется.

Возможно, дело в том, что волшебная палочка — только инструмент, чтобы собрать всю эту стихийную магию в один поток и в итоге научиться им управлять. Самому страшно, насколько глубокая мысль, честное слово. Но если я прав — выходит, что и безо всяких палочек можно колдовать не только в детстве.

Правда, Гарри, не особенно далеко по возрасту ушедший от детских стихийных случаев, всё ещё остаётся по шкале управления своей магией где-то там — среди детей, которым ещё не купили их первые палочки.

Было бы забавно. Нет, ладно, главное здесь то, что стирание памяти никак не влияет на наличие магии. Она всё равно прорывается сквозь барьеры.

Тем временем я, пока бегу, резко поворачиваю налево и вдруг оказываюсь на центральной городской площади. Бросаю взгляд на часы и искренне радуюсь, что не могу по-человечески застонать от досады: стрелка только-только подбирается к пяти, а это значит, что ещё кошмарно много времени даже до темноты, не то что до полуночи. Обычно дни здесь летят для меня быстро, но сейчас, когда я единственный на свете обладаю такой важной информацией и точно знаю, что с ней требуется сделать… Время тянется будто жвачка, как если бы не хотело, чтобы я рассказывал об этом.

Я разочарованно сажусь на брусчатку посреди улицы и помахиваю хвостом в такт чьим-то шагам. Заняться в целом нечем, потому как если Гарри и выйдет сегодня из дома, это будет минимум часа через четыре. Отчаянно хочется завыть от скуки, и тут меня осеняет: время! Снейп же наверняка не пошутил, велев мне украсть часы, так что именно на это я и могу потратить остаток дня. Будет даже проще дожидаться ночного сеанса связи, не отсчитывая минуты наугад.

Значит, часы. Идею откусить у кого-нибудь с запястья маленький наручный циферблат я отметаю сразу же: красиво, эффектно, в теории полезно, но слишком заметно, а привлекать внимание не стоит. Да и вдруг ремешок часов в итоге окажется прочнее, чем мои зубы? Надо же будет остаток жизни чем-то жевать еду, и я не готов приносить в пользу делу такую жертву.

Зато я точно знаю, что через две улицы отсюда стоит лавка старьёвщика, и уж у него-то какие-нибудь часы точно найдутся.

***

К счастью, вечер всё-таки наступает.

Я лежу, поджав все четыре лапы, прямо на деревянном полу сарайчика. Снаружи такой сильный ветер, что сквозь щели в дереве он превращается в замысловатый свист сразу нескольких голосов, к тому же разных.

Но мне наплевать на свист. На холод не слишком, но в целом я пока ещё даже могу его игнорировать. А вот тиканье старого будильника, стрелки которого мне едва видно в тусклом свете, уже изрядно действует на нервы. Половина двенадцатого. Я не хотел обращаться раньше, чем без десяти, чтобы совсем не замёрзнуть. Сегодня я не смог найти никакой еды, так что сил не слишком много, вдобавок ни собачьей, ни человеческой моей ипостаси здесь буквально нечем заняться. В связи с этим ожидание кажется почти пыткой.

Я бы давно спал, не будь в планах этого разговора. Или проигнорировал его с лёгкой душой, если бы не информация, которую я сегодня получил. Честно говоря, такие рассуждения ужасно похожи на нытьё, тем больше, что я единственный его слушатель на протяжении последних… Ладно, не будем о грустном.

Нет, забавно всё-таки, что я в итоге смог украсть этот будильник — не лучшее из возможного, но хоть что-то. И даже без особого к себе внимания: мистер Питерс, если верить табличке на его двери, очень заинтересовался происходящим на заднем дворе шумом, настолько, чтобы даже не запереть дверь в лавку. А уж проскользнуть в неё на пару секунд, чтобы затем со всех ног улепётывать с железкой в зубах под ругань хозяина, и подавно никакой сложности для меня не составило. 

Я встаю на лапы, качнувшись из-за покалывания в левой задней. Надо достать спальник, пока есть время. Может, даже завернуться в него. Осталось двадцать минут, и чем дольше я думаю обо всём этом, тем яснее понимаю: разговор будет долгим. Наверняка Снейп докопается до любой мелочи, которую я знаю или не знаю о Гарри. И будет прав.

Мешок зацепляется за щепку, когда я тяну его зубами. Приходится помогать себе передними лапами, упираясь в пол задними, и, вытащив наконец мешок, я мысленно хлопаю себя ладонью по лбу. Обратился бы сейчас и достал бы всё руками, ничего же сложного нет. Впрочем, ровно в тот момент, когда я встаю и отряхиваюсь, чтобы наконец это сделать, серебристая амальгама лежащего передо мной на полу зеркала становится темнее и глубже, и лицо Снейпа я вижу не в самый подходящий момент своей жизни.

— Мерзкое зрелище, конечно, — равнодушно комментирует Снейп, глядя, как моя шерсть превращается в гору разнообразных тряпок. — Хорошо, что меня никогда не привлекала анимагия.

— И пунктуальность, очевидно, — ворчу я, усаживаясь в центр спальника. Он сам виноват, пусть теперь наблюдает за всем  этим, сколько потребуется. — Ещё же не полночь!

— А я, может, знал, что ты ждёшь не дождёшься, чтобы увидеть наконец моё лицо. По тебе же не разберёшь.

Я собираюсь было высказать Снейпу всё, что когда-либо о нём думал, когда наконец понимаю, что он просто шутит. Мерлин бы побрал его эти шуточки с каменной рожей! Вот возьму и ничего не расскажу, будет потом знать.

Тем временем Снейп, явно ничего не подозревающий о моих мыслях, как ни в чём не бывало продолжает:

— Кстати говоря, конфисковал сегодня у младшего поколения одну прелюбопытную вещицу. Не подскажешь мне, что она такое?

Я открываю рот, чтобы съязвить. Но лицо Снейпа пропадает из зеркала, зато вместо него появляется листок пергамента, хитро сложенный и с какой-то надписью сверху. А я, определённо, сдаю позиции: мне требуется почти минута, чтобы сообразить, что это за пергамент. Или, может быть, чтобы прочитать написанные на ней слова. «М-р. Лунатик приветствует профессора Снейпа и нижайше просит не совать длинного носа не в свои дела…»

Желание съязвить сразу же испаряется без следа. Ему на смену приходит целая горсть разных эмоций: от смущения до лёгкого флёра ностальгии. И я искренне надеюсь, что на моём лице отразились хотя бы не все они разом.

— Я… Может, это какая-то игрушка из Зонко? Мы ведь были там много раз, сам знаешь, у них много всякой всячины. Кусачие кружки, навозные бомбы…

— Да, разумеется. Придётся, видимо, напрямую спросить у Люпина, не является ли он одним из идейных вдохновителей данного заведения, — невозмутимо соглашается он и сразу же спрашивает: — Есть что-нибудь новое, что я должен знать? Или продолжим бессмысленный трёп? Всю жизнь мечтал.

По-моему, у меня из ушей идёт пар. Вот честное слово, голову бы ему откусить и сказать, что так с самого начала и было. Сил моих нет. И ведь терпит же его кто-то на постоянной основе, как минимум целых семь курсов и четыре факультета. Бедняги.

— Да, есть кое-что, — сквозь зубы говорю я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не выругаться. — Видишь ли, тут такая штука произошла…

Глава 13

Разговор длится дольше, чем я ожидал. 

Из-за ледяного сырого ветра меня бьёт крупная дрожь, но я продолжаю сидеть в той же позе, держа в замёрзших до онемения ладонях старинное зеркало. Трудно сейчас сказать, кто из нас заинтересован в этом разговоре больше, но я бы поставил на себя.

Впрочем, ещё я бы поставил на то, что Снейп реально худшее, что могло со мной случиться. В том числе потому, что даже сейчас он не упустил возможности пожаловаться на то, как мы все его достали и как он с удовольствием бросил бы всё это. Конечно, тон и формулировки его далеки от жалости к себе и больше напоминают отчитывание, совсем как в школе. Однако факта это не отменяет. 

— Ей-богу, Блэк, — заканчивает Снейп свою тираду вроде бы не зло, но настолько выразительно, что мне моментально становится неловко, — вас ни на минуту нельзя оставить, что ли? Впрочем, о чем это я… 

Я не собираюсь ничего отвечать ему, чтобы не нарваться на очередную гадость в свой адрес — их сегодня было, мягко говоря, предостаточно, — и только молча разглядываю медный узор на зеркале. Уж не знаю, какую картинку можно увидеть с той стороны, но у Снейпа в лаборатории освещение, хоть и тусклое, явно получше моего. Во всяком случае, оно такое, чтобы я мог почти без труда различить на его лице следы долгой бессонницы: тёмные круги под глазами — на бледной коже они выглядят ещё хуже, — красноту глаз… 

Нет, минуточку. Почему я вообще об этом думаю? Конечно, сейчас Снейп весьма активно помогает нам, но ведь далеко не факт, что он хоть сколько-нибудь изменился со школьных времён. То есть с дней, когда мы считались — дурацкое картинное слово, но здесь оно отражает реальность, — врагами. 

Это не значит, что мне нельзя ему посочувствовать, конечно. Но вряд ли ему нужно моё сочувствие — и из-за наших старых распрей, и вообще. Да и мне не особенно требуются такие эмоции. Он наверняка и сам так думает: главное — сделать дело, а там уже… 

— Так вот, — продолжает он, подавив в себе, видимо, желание убивать людей. — На данный момент мне кажется, что единственное возможное действие с вашей стороны — не паниковать и не кричать о случившемся на каждом углу. Собственно, вам и некому. Но в целом, полагаю, один слабый магический выброс не так критичен. 

Пальцы левой ладони сводит от холода. Не так критично ему, да? Конечно, легко говорить, когда тебя самого это, по сути, вообще никак не касается.

— А если этот слабый магический выброс будет не один? Если он повторится? 

— А в том случае, если снова произойдёт что-то подобное, — терпеливо поясняет Снейп, уже, видно, думая, с каким дураком он связался и зачем, — ты будешь рядом и сумеешь каким-либо образом, не вредящим никому и не раскрывающим тебя, если не последствия уладить, то хотя бы успокоить Поттера. В конце концов, примерно для этого ты там и нужен. 

Я вспоминаю отчаяние в голосе Гарри, когда он рассказывал мне о случившемся. И мелькнувшую, пусть даже только на мгновение, тень страха в его глазах. Он ведь боится не наказания даже, а того, что ни на грамм не понимает происходящее. И, несмотря на эмоции, мальчик всё равно не делает — даже если только пока не делает — никаких глупостей. Если я прав в своих выводах, это не может не вызвать определённое уважение. 

Но сказать о своих опасениях всё же стоит. Вдруг я о чём-то не подумал. Правда, неизвестно, будет ли какой-нибудь смысл в моих словах: я, ещё не произнеся ни слова, в точности знаю, какой именно ответ получу…

— Дело в том, что он напуган. Пока не сильно, но всё же. Может получиться и так, что на это я никоим образом не смогу повлиять. 

На удивление, он задумывается над ответом. Пусть даже на пару секунд — может, ему всё-таки не всё равно? Я ловлю себя на короткой вспышке ярости и сам этому удивляюсь: с чего бы? С самого начала было понятно, что Снейп не нянька нам с Гарри, не любитель сюсюкать и жалеть кого-либо вообще. Почему же сейчас меня так возмущает то, что он старается быть логичным и объективным?

— Я надеюсь, что до этого не дойдёт. Аврорат из-за некоторых проблем в Лондоне отозвал большую часть людей, но кто-то всё равно остаётся в городе, и, как я понял, о возможности срывов они предупреждены. Если вдруг… скажем… случится что-то плохое, — Снейп как будто старательно избегает какой-то определённой темы или слова, — просто не лезь. Наблюдай. Информация — самое важное оружие. 

Интересно, а что видит в зеркале он. Наверняка я выгляжу хуже как минимум из-за образа жизни в последние недели…

Больше сказать мне нечего. Поэтому я смотрю в зеркало, пока мысли мечутся, будто десяток запертых в трёхлитровой банке злых и голодных гриндилоу. Что-то тут не так. Что-то происходит с моей головой… В смысле, что-то управляет моими эмоциями. Не слишком хорошая новость. Но я взрослый человек, способный отличить истинные ощущения от навязанных чем-то или кем-то, поэтому разберусь со всем сам, не жалуясь никому на мелочи. О том, что такие финты ушами присущи в основном темномагическим предметам или заклятьям, я стараюсь не думать.

Снейпу, по всей видимости, тоже нечего сказать. Снейп встаёт, собираясь уходить, и я вдруг замечаю — в полутьме и движении почти угадываю — в его руке сложенную Карту. Видно, она его и правда серьёзно зацепила.

Хорошо это или плохо, я в данный момент ещё не понимаю. Понимаю только, что, разгадай он сейчас секрет Карты, это даст ему возможность следить за всей школой сразу, при этом даже не покидая кабинета. Возможно, кто-то сейчас нарушает правила ради благой цели или даже просто для  забавы, не подвергаясь при этом ни малейшей опасности. Так же, как когда-то делали мы четверо. Хочу ли я так подставлять людей, которых даже не знаю?.. 

— Ещё что-то? — с лёгким раздражением уточняет Снейп, и я понимаю, что замер с открытым ртом. Блин, но он же не сказал мне сейчас ничего, кроме «жди». Ещё и преподносит это так, будто дал жизненно важные наставления. Это, конечно, не отменяет сделанных им действительно полезных вещей, но…  Но.

Ничего. Не озвучивать же тебе, как ты раздражаешь меня. Я спохватываюсь, удерживая эту фразу на кончике языка, и тогда окончательно уверяюсь в своих опасениях. Выходит, подцепил где-то какую-то дрянь и сам не заметил? Неудивительно, у меня голова вообще другим сейчас занята. Понять бы ещё, что именно подцепил и когда…

— Ничего. Скажи ей «я замышляю шалость и только шалость», — наконец советую я. Конечно, выдавать одновременно и чужие, и свои собственные секреты — не лучшая идея в мире, но будем считать, что я ему должен. Да и мне Карта больше не пригодится. 

Снейп смотрит на меня недоверчиво и молчит. Ну естественно, раз это связано со школой, в которой с ним не происходило ничего хорошего, с чего бы ему вот так просто принимать от меня это подарок. Долго смотрит — с минуту точно, так что я уже собираюсь помахать рукой перед амальгамой — вдруг просто связь оборвалась.

Но затем всё-таки разворачивает пергамент, легко прикасается к нему палочкой, послушно повторяя подсказанную фразу. Мне с такого угла толком ничего не видно, но, судя по его лицу, Карта всё ещё работает как должна. Во всяком случае, выглядит сейчас Снейп как коллекционер, раздобывший только что для своей коллекции вещь, о существовании которой даже не подозревал. 

Моя ярость при этом отчего-то отступает. И мне отчаянно хочется улыбнуться.

— Спасибо, — говорит он коротко и вроде бы искренне, зачарованно вглядываясь в прорисовывающиеся на пергаменте тонкие линии. — Вот, значит, что это было. Тогда. Вот почему вы всегда знали, где я, даже если я пытался скрыться. Мне даже в голову не приходило…

Забавно, что он сразу понял. Но какие-то странные ощущения у меня вызывает тот факт, что он и в самом деле до сих пор помнит. Надо же. 

Я закусываю губу. Сейчас это уже не имеет такого значения. Да, когда-то мы были теми ещё занозами. Но один из нас мёртв, двое по разным причинам и разными способами в бегах, а четвёртый наверняка будет не слишком рад вспомнить прошлое — настолько, что после новостей о моем побеге до сих пор не сделал ни малейшей попытки меня найти. Но всё равно слова старого врага пробуждают во мне сразу и желание извиниться, и стыд, и язвительность, и ещё Мерлин знает что. 

И боль. Конечно же. Кто знает, может, случись по-другому хоть что-нибудь из огромного списка ходов, продуманных и не очень, Сохатый был бы ещё жив. И мне не пришлось бы больше всего на свете желать убить человека, некогда считающегося нашим другом. Мне приходилось убивать людей, и я не горжусь этим. В противном случае они убили бы меня. Но здесь другая ситуация, решения которой не находится вот уже двенадцать лет.

Впрочем… Всегда можно посмотреть на ситуацию с другой стороны. Крысы — вредители. Так что хотеть убить крысу — не зазорно. 

— Выходит, мы были умнее, чем ты предполагал, — отделываюсь я бессмысленной фразой, чтобы не выдать настоящие мысли. 

Тишина включается внезапно. Он не отвечает, да и вообще никак не реагирует на мою реплику, и тогда из звуков остаётся только скрип дерева и вой ветра. Отчего-то в этот момент я осознаю, что на самом деле один. Магия, конечно, хорошо, но если забыть о ней хоть на секунду, понимаешь, что у тебя есть только ты. И ничего больше. И, может быть, никогда не было.

— Скажи, а она точная? — вдруг спрашивает Снейп, до этого момента разглядывающий Карту во все глаза. — В смысле… Не может ли она не показать кого-то, кто присутствует на самом деле? Или, скажем, показать того, кого на самом деле нет? 

Зануда. 

Но вопросы, конечно, более чем правильные. Если бы он их не задал, пожалуй, меня бы настигло разочарование.

— Она показывает всех, находящихся в данный момент в замке, включая людей под Оборотным, с мантиями-невидимками, под скрывающими и маскирующими заклинаниями, — терпеливо поясняю я. Кажется, мы ролями поменялись. — Если появляются новые комнаты, они сразу же отражаются на Карте, если разрушаются старые — они с неё исчезают. Так что, если ты там кого-то видишь, значит, этот человек действительно в замке.

— Забавно, — ухмыляется Снейп, и мне показалось, будто это была очень нервная ухмылка.

— А что не так? 

— Ничего, — равнодушно откликается он, переводя взгляд на меня. — Просто решил спросить. Мне же придётся ей пользоваться, так что лучше в точности знать, как работает.

Не верю я этому «ничего». Это то же самое «ничего», которым я минуту назад прикрылся от расспросов. 

— Значит, ты не злишься?

— На кого, Блэк? — Снейп сразу же переходит в защиту. Хороший мальчик, дрессированный. — Как я уже говорил, ненависть — сильное чувство, а ты таких не заслужил. Да и это было слишком давно, чтобы…

Я не могу удержаться от короткого смешка. Он и сам, наверное, понимает, как глупо это звучит. Впрочем, говорить об этом вслух я не рискну — иначе потом, когда он снова до меня доберётся, мои глаза станут ингредиентами для его зелий, а такая концовка мне не по душе. И всё-таки в мешанине эмоций в голове я нащупываю и крепко держу одну, которая кажется мне наиболее правильной. Хоть и внезапной, конечно, сам себя удивил.

— Я хотел бы извиниться.

— Ты… прости, что? — переспрашивает Снейп так, будто он подавился чем-то. Я не смотрел в зеркало — это меня бы просто уничтожило — поэтому не уверен, правда это или мне только показалось.

— Ну, знаешь… За всё это. За школу. И за парней. Это я сейчас понимаю, что так нельзя было.

— Хотя бы через двадцать лет до тебя дошло, а, Блэк? Определённо делаешь успехи в скорости мысли, — язвит он.

Я понимаю. Я правда понимаю. Просто слова не изменят ничего и не заставят нас пожать руки. Впрочем, уже заставили…

— Будешь сцеживать в меня яд, я же и обратно могу извинения забрать, — притворно ворчу я. — Хотя плевать. Я просто хотел сказать, что не стоит сейчас воспринимать меня как противоположную сторону. И мне тоже не стоит, потому что в последнее время я часто думаю, для чего тебе это надо и могу ли я пострадать после того, как Обет перестанет иметь силу. Я уверен, у тебя есть схожие опасения.

А что, Веритасерум теперь действует на расстоянии? Иначе с чего бы я ему всё это вот так открыто вывалил?

На лице Снейпа мелькает тень, и я понимаю, что угадал насчёт аналогичных размышлений. Вот всё-таки забавно, что мы в итоге думаем одно и то же. Хотя это и очевидно, наверное — чтобы кому-нибудь доверять, надо быть в нём уверенным, а наше сотрудничество Мерлин знает на чём базируется, но уж точно не на доверии.

— Я подумаю над твоими словами.

Ага, проняло.

— И на фоне вышесказанного будет ещё забавнее использовать теперь то, что когда-то породило столько проблем в моей жизни, — добавляет он, горько усмехаясь. — Ирония — основное оружие судьбы. 

Повтори это ещё сто тридцать раз, может быть, тогда я начну тебя утешать.

— Слушай, ну, будем честны, ты в те времена не слишком прилично себя вёл…

Становится холоднее. Может, мне только показалось. Но если он действительно умеет одним коротким взглядом опускать температуру в помещении градусов так на десять — это достойно увековечивания в учебниках. 

— Я, Блэк? Это я себя как-то не так вёл? — уточняет Снейп, и в его голосе резко появляются незнакомые стальные нотки. — Ладно. Опустим этот вопрос. Тащи свою лохматую задницу обратно к Поттеру. Вы с ним два сапога пара.

После, долго вглядываясь в царапины на тёмной амальгаме, я ещё не раз захочу не говорить этого вслух. Или, может быть, извиниться снова — я бы успел, на это требуется буквально пара секунд. Но тогда я только задыхаюсь от возмущения и потому молчу, глядя на то, как Снейп быстрым жестом переворачивает зеркало стеклом к столу.

Глава 14

Я лежу под кустом, дыша через раз. Мокрая холодная земля с пожухлой травой не добавляет мне ни грамма радости, и ещё в середине августа я бы неиронично взвыл от такой перспективы. Вдобавок ко всему мелкие брызги от падающих капель летят в лицо и особенно в глаза…

Пять галеонов ставлю на то, что меня бы это взбесило. А сейчас ничего — лежу и помалкиваю. И вправду ко всему можно привыкнуть, вопрос только в наличии или отсутствии выхода из ситуации. Чаще, конечно, случается второе.

Вот и сейчас выбор у меня не то чтобы есть. Я лежу под кустом не из-за желания поваляться в ледяной луже или принять грязевую ванну, а потому что в доме что-то происходит. Не серьёзное, и, к счастью, происходящее в этот раз вроде бы никак не касается Гарри: если судить по тем обрывкам фраз, что я слышал, у Дурслей маленький семейный праздник в честь подписания какого-то там контракта.

Странно как минимум то, что гулять вне дома в этот раз мальчика не выгоняют. Попахивает наличием пары мозговых клеток у родственничков Гарри: потому как на улице хлещет далеко не первый, но в этот раз ощутимо осенний дождь, мерзкий как распотрошённые жабы.

Так что Дурсль преувеличенно вежливым тоном уведомляет Гарри, что они не хотят слухов и исключительно поэтому, а так же по доброте душевной, позволят ему остаться сегодня в доме. Но не присоединиться к празднику, разумеется — так что его почти пинками отправляют в комнату, отданную ему благодаря неусыпному контролю опеки. Ублюдки.

Впрочем, плюсов в этой ситуации больше, чем минусов: ещё неизвестно, чем они питаются, так и отравиться недолго. Да и мальчик сможет отдохнуть хоть немного от бессмысленной домашней работы. Жаль только, что у меня не выйдет провести это время с ним — Гарри не настолько глуп и безрассуден, чтобы вылезать через окно или пытаться пробраться мимо пирующих уродственников к входной двери. Я бы попытался. Но это плохой пример.

К сожалению, забраться среди бела дня на подоконник второго этажа в виде собаки я тоже не могу. То есть непосредственно наблюдать, по сути, не за чем. Но и уходить из-под куста куда-то, где посуше, я тоже не планирую.

Потому что происходит не только то, что я вижу глазами и слышу ушами. Школа, Орден и Азкабан натренировали мою интуицию до остроты лезвия. По крайней мере, я в этом уверен. Поэтому я осознаю, что что-то не так, вот только понятия не имею, что именно. Во всяком случае, когда праздник планировался в прошлый раз, это оказалось чьей-то то ли дурацкой шуткой, то ли хитроумной ловушкой…

Вчерашний… нет, действительно, уже позавчерашний разговор со Снейпом, на самом деле, больше успокоил меня, хотя ничего дельного он не сказал. Но, по крайней мере, мне не велели собирать ноги в руки, ребёнка в охапку и в таком виде бежать пешком до албанской границы — уже хорошо, не так ли?

Впрочем, он бы никогда такого не велел, но это уже детали. Во всяком случае, злиться на него я уже давным-давно перестал: это не имеет ни малейшего смысла.

А вот насчёт того, что конкретно влияет на моё настроение, подозрения у меня уже появились. Я бы сказал, подозрения, граничащие с уверенностью. Вот только появились они минут двадцать назад — в процессе долгих нудных размышлений, так как ничем другим в такой обстановке заниматься не получается, — и пока ещё ни во что не оформились. Да и проверить догадку прямо сейчас я не могу — нужно дождаться ночи.

Так что приходится обдумывать не просто каждый свой шаг, а даже каждую мысль настолько тщательно, чтобы работал разум, а не эмоции. А это уже непросто, и к тому же занимает львиную долю времени.

Сверху раздаётся еле слышный короткий скрип, и я поднимаю голову. Это открылось окно — то единственное окно, которое меня сейчас волнует. Гарри опирается о подоконник, выглядывая наружу, насколько может, и подставляет ладони под падающие с неба крупные ледяные капли. Я его прекрасно вижу, а вот он меня, к счастью, нет. К счастью не потому, что я вдруг оказался ему не рад. Просто он будет волноваться, а я не люблю, когда обо мне волнуются. Проще уж вообще не рассказывать или не показывать реальное положение вещей.

В данном случае особенно. Если ребёнок даже в самой нереалистичной теории может натворить глупостей, надо всеми силами стараться этих глупостей избегать. А если это ещё и магия, которую младшим особенно тяжело контролировать…

Нет уж, пусть лучше думает, что я где-то в тёплом сухом месте, и просто наслаждается дождём. Лишнее беспокойство ещё никогда никому не приносило и грамма пользы. Вот в детстве я…

Что я там делал или не делал в детстве, вспомнить мне так и не удаётся. Потому что, пока я изо всех сил вглядываюсь в створку окна, мимо моей морды мелкими шажками пробегает, возмутительно обрызгав мой нос вонючей водой из лужи, какое-то мелкое существо со светлой грязной шерстью.

Я вытягиваю поджатую левую лапу, чтобы поймать его, но оказываюсь недостаточно быстрым — малявка спокойно проскальзывает прямо под лапой и мгновенно исчезает. Судя по всему, в доме: во-первых, холодно для улицы, а во-вторых, там тысяча и одна щель, через которую можно было бы попасть внутрь. Между прочим, будь я поменьше…

Ладно, сейчас речь не об этом. Показалось ли мне, что это была жирная и облезлая светло-бежевая крыса? Во всяком случае, за цвет я бы не поручился из-за грязи — и это отличная маскировка, что мне только мешает, — но ведь и уличные крысы как будто редко имеют светлую шерсть? Не лучший опыт в жизни, но мне как-то приходилось есть крыс, и вроде бы все они были тёмно-серые…


* * *


Дождь заканчивается только к вечеру. Но тяжёлые унылые облака никуда не уходят и продолжают ползти по небу, когда Гарри наконец выходит на улицу. На этот раз в руках у него целых четыре здоровенных пакета с мусором — видно, гулянка у кое-кого удалась на славу, — и выглядит он довольно замученным.

Я к тому времени давно уже выполз из кустов, отряхнулся от грязи и даже раздобыл себе еды — ну, если быть честным, практически украл булочку с яйцом у какой-то девчонки, очень хотевшей «погладить собачку»; так что, к сожалению, я чувствую себя лучше, чем Гарри. Это надо исправлять.

Он почти не радуется, когда я тыкаюсь носом ему в бедро. Или когда гоняю голубей преувеличенно громким лаем. Или когда бросаюсь в погоню за одним из них, но не замечаю грязную лужу у себя на пути — и в итоге, поскользнувшись, преодолеваю её на заднице в пышном фонтане тёмно-серых брызг. Последнее, кстати, случайно вышло.

Но, даже в таком состоянии, мальчик находит силы на то, чтобы погладить и почесать меня. Мерлин, надеюсь, никто никогда не узнает о том, как я валяюсь на траве, пока мне обеими руками чешут живот — это будет информация, достойная использования в качестве шантажа. Но сейчас здесь никого нет, кроме нас. Мы сидим на ещё влажном бордюре около дороги и смотрим на то, как среди уже отдельных облаков изредка мелькает закатное солнце.

— Я так хочу сбежать отсюда, Блэк, — говорит Гарри настолько тихо, что даже я едва его слышу. — Просто взять и убежать от них. Куда угодно.

А я даже не могу осуждать его за такие желания. В конце концов, сам когда-то сбежал из фамильного дома — и это, пожалуй, пока было лучшим, что у меня с этим самым домом связано. Главное — не думать сейчас о том, что я бы мог помочь ему в этом. Ни за что не думать. Потому что ничем хорошим это не закончится.

Поэтому я и не думаю изо всех сил. Правда, когда Гарри снова оставляет меня на повороте улицы, в этот раз я прокрадываюсь прямо к крыльцу — я недавно научился быть незаметным в этом деле — ложусь во влажную траву и слушаю. И ничего хорошего не слышу, разумеется.

Сначала шорох и лёгкий стук — скорее всего, он разувается. Затем негромкий гул телевизора, в котором толком не разобрать слов, стихает, и ему на смену приходит звук шагов — как будто камни кидают на пол. Создающему эти звуки не мешало бы похудеть.

— Почему так долго? — раздаётся его голос, и я невольно затаиваю дыхание. И затем слышу шлепок. И ещё один. Но Гарри молчит: отвратительно, что он настолько привык, чтобы не издавать голос. Ярость, моя невольная спутница в последнее время, закипает снова где-то в горле, но сейчас мы с ней стремимся в одном направлении. Уничтожить этого ублюдка.

Я поднимаюсь на все четыре лапы, ещё толком не зная, что собираюсь сделать. Но только ступаю вперёд, как около угла дома мелькает маленький светлый комочек, и тогда чувство тревоги, не отпускающее меня с самого утра, наконец обретает смысл. Не показалось. Да здравствует гора проблем на мою голову, да побольше.

Я сразу же забываю и о дискомфорте, и о том, как собирался неусыпно следить за домом. Ну уж нет. Нельзя сейчас об этом думать. Иначе снова всё упирается в то, что надо, просто необходимо связаться со Снейпом. Правда, в этот раз мне мало того что очень не хочется, так ещё и причина не так уж ясна, даже для меня самого. Мне показалось, что я видел знакомую крысу? Снейп ведь мне голову оторвёт, как пить дать. С другой стороны, он предупреждал, что я должен быть начеку почти постоянно… Не поэтому ли?

Глупо, наверное. Но я почти на сто процентов уверен, что прав. Если бы это была самая обычная крыса, может, я бы и не беспокоился. Но я уже недавно видел своего старого врага на фотографии в газете, на плече у того мальчика, да ещё и Снейп как-то подозрительно напрягся, когда разглядывал мою карту… Значит, крысёныш тогда был в школе! Вот же скотина! Рано, конечно, пока думать, что Снейп мне просто соврал. Если бы существовала какая-нибудь явная опасность для меня или тем более для Гарри, Нюнчик не стал бы рисковать своей жизнью, утаивая её: всё-таки Обет — серьёзный магический контракт, и надо быть полным идиотом, чтобы проверять это заклинание на прочность.

Если только Снейп, этот долбаный гений, не придумал какой-то способ, чтобы обойти Обет… Нет, это меня с ума сведёт. Надо связаться. В метафорическом смысле прижать его к стенке. Возможно, получить за это по шее. А может быть, узнать новую информацию. Или откатить наше с ним сотрудничество обратно до вражды. Хрен бы с ним. Если это Петтигрю, я должен знать. Просто обязан.

На то, чтобы оббежать дома и проскользнуть, прячась за кустами, в дровяной сарай, у меня уходит не больше десяти минут. Проблема в другом: ещё слишком рано для связи. Даже солнце толком не село. Но ждать полуночи у меня никаких сил нет. Так что я обращаюсь, садясь во влажной одежде прямо на грязный деревянный пол, и изо всех сил стараюсь дышать ровно. Это непросто. Но для долгого диалога важно быть спокойным — разозлиться, разговаривая с этим человеком, я ещё тысячу раз успею.

Когда я наклоняюсь над зеркалом, дурацкий медальон брата выпадает из-под одежды и легко стукается боком о раму, отзываясь странным звоном. Я нетерпеливо снимаю цепочку с шеи и выпускаю её из рук, не заботясь о том, куда именно упадёт эта штука. Не сейчас.

— Северус Снейп, — наконец говорю я зеркалу, и амальгама медленно становится тёмной. Мне сейчас кажется, или обычно это происходит быстрее? Через невероятно большое количество времени темнота проясняется, и я сначала не понимаю толком, что именно вижу: каменный свод, довольно низкий и широкий, и колеблющиеся на нём тени — наверное, свеча на сквозняке. И ещё угол большого шкафа из тёмного дерева, через приоткрытую дверцу которого можно разглядеть горы каких-то склянок, помеченных этикетками. Зельевары…

Чего в зеркале нет, так это самого Снейпа. То есть, того, что мне как раз и нужно от всего этого бессмысленного и небезопасного действа. Впрочем, судя по всему, зеркало просто лежит на столе. Надеюсь, он вернётся раньше, чем я загнусь от скуки пополам с нервным напряжением.

Не знаю, сколько на самом деле проходит времени, но для меня оно кажется вечностью. И она заканчивается только тогда, когда до меня доносится очень слабый и неявный стук шагов, эхом отдающийся в сводах подземелья.

— Уидосорос, — глухо говорит кто-то, и через мгновение я слышу звук открывающейся двери. Ага, пароль, значит — я запомню, вдруг пригодится.

Вот сейчас. Сейчас он заглянет сюда, и тогда я скажу… Я ему всё выскажу! Я набираю побольше воздуха в лёгкие, чтобы не прерываться на такие мелочи, как дыхание. Никогда не любил ругаться, но тут особый случай. И пусть только попробует уйти от ответа.

— Северус? — раздаётся голос, который мне не знаком, и я моментально замираю. — Ты говорил, я уже могу забрать антиликантропное зелье? Было бы неплохо…

Может, будь у меня пара секунд на размышления, я бы успел что-нибудь сделать. Или успел бы, не будь я растерян, встревожен и разозлён.

Но гадать, что случилось бы, бессмысленно, потому что я не успеваю — и, до сих пор не дыша, только молча смотрю, как прямо в зеркало заглядывает постаревший, осунувшийся и не слишком-то радостный Лунатик.

Глава 15

За последние пять минут я для себя чётко и раз и навсегда запомнил две вещи.

Во-первых, Рем в интеллектуальном плане превосходит большинство моих старых знакомых вдесятеро. Потому что тень удивления, на секунду мелькающая в его глазах при виде моей рожи в знакомом ему со школы зеркале, испаряется так же быстро, как и появилась — и он спокойно выпрямляется, делая вид, что разглядывает что-то на столе и под ним. А затем и вовсе отворачивается к шкафу и методично изучает полки как ни в чём не бывало.

До этого момента я боялся даже подумать, друзья ли мы всё ещё или он ненавидит меня так же сильно, как и почти весь остальной мир. И до сих пор не знаю правильного ответа на этот вопрос. Но эти действия как минимум означают, что он даёт мне возможность решить всё самому, а не выбирать из оставшихся вариантов, которых, прямо скажем, было бы не особенно много: либо срочно сдать Рему происходящее, объяснив ему всё до последней детали, либо… Либо, возможно, быть пойманным министерством из-за сообщения о том, что я жив.

Волна благодарности, затапливающая меня, могла бы быть высотой с Хогвартс, существуй она на самом деле.

Ну и вторая вещь, понимание которой вызвало у меня бурю эмоций — Снейп не такой уж и внимательный, каким хочет казаться. Потому что на слова и действия Лунатика он реагирует совершенно обычно. В смысле, не кидается заклятьями и даже не проявляет недовольство. Просто проходит мимо стола, достаёт с полки шкафа длинный узкий флакон из голубого стекла — и всё это практически бесшумно, подумать только, — и отдаёт его Рему, при этом даже не съязвив. И не заметив меня, что самое главное.

Обязательно потом спрошу об этом — у них обоих. Ужасно интересно, как так вышло, что они со Снейпом тоже в некотором роде сотрудничают. Но я не дурак и отказываться от предоставленного судьбой шанса не стану ни за какие посулы. Поэтому я осторожно перехватываю зеркало, стараясь не издавать ни единого звука и даже не дыша, чтобы не привлечь внимание, и переворачиваю медную раму амальгамой вниз. Связь прерывается.

У меня есть пара минут, которые стоит выждать, пока Люпин уйдёт из подземелий, и тогда я постараюсь повторить этот безумный, в некоторых смыслах, поступок. Но сейчас я ложусь на пол прямо там, где сидел, и, по внезапному внутреннему желанию, беззвучно смеюсь. Так сильно, что спустя какое-то время чувствую, как по щекам пролегают мокрые дорожки, что делает веселье больше похожим на истерику или нервный срыв, но останавливаться на этом я не собираюсь. Мерлин, хорошо-то как. Может, однажды всё снова будет как раньше? За исключением того, что в этот раз лично я не собираюсь кого-либо травить. Даже Снейпа. Он заслужил уважение.

Нет, но выглядит Луни, конечно, так себе. Я ведь совсем ничего не знаю о том, как он жил все эти годы, но выглядит друг весьма потрёпанно. Я и сам, конечно, не лорд сейчас, но… Может, однажды я смог бы… ну, не знаю… поддержать его. Возможно, даже позвать жить на площадь Гриммо — когда мы с Гарри освободимся от нашей общей проблемы и сможем туда вернуться. Если сможем. Всё-таки вместе веселее, а комнат в фамильном доме хоть задницей жуй — места всем хватит.

Я рад увидеть его снова. Я даже не думал, как скучал по нему всё это время.

К тому моменту, когда я наконец успокаиваюсь, прошло от силы полчаса, но на улице почти темно. Спальник, вынутый из тайника, отчего-то запорошен опилками, но это ерунда. Магический шар света, к счастью, всё ещё работает; я касаюсь его пальцами, ощущая мягкое тепло на ладони, и снова беру зеркало. В этот раз мне отчего-то не хочется ругаться. Странно, кстати, что агрессия, которая была со мной довольно часто, отступила именно сейчас…

— Северус Снейп, — снова произношу я. В этот раз осечек быть не должно… надеюсь, что их не будет.

Когда зеркальная гладь проясняется, я наконец вижу то, что изначально и должен был увидеть: хмурое и подозрительное лицо Снейпа, смотрящего на меня так близко, что я невольно отшатываюсь. Не дай Мерлин такое увидеть в самом деле, это же и умереть можно, толком не поняв, от чего именно.

— Чего тебе?

Вежливо, ничего не скажешь. А вдруг я жизненно важные сведения принёс?

— Во-первых, здравствуй, — невозмутимо уточняю я, изо всех сил стараясь не рассмеяться. — Смею напомнить, что деловые отношения между нами не позволяют тебе грубить или…

— Блэк. Заткнись, будь добр, — устало перебивает он, и отчего-то я послушно захлопываю рот. — Выкладывай, что случилось, раз уж ты здесь. И скажи спасибо, что никто не находился сейчас рядом с моим столом. Неподходящее время для связи.

Выходит, он и в самом деле ничего не заметил? Тем лучше для меня.

— Видишь ли…

Затея начинает казаться более идиотской с каждой секундой, которую я трачу на обдумывание формулировки. Но отступать вроде как уже поздно.

— Я кое-что видел здесь сегодня, и мне это показалось странным, так что я подумал…

Снейп смотрит на меня как на больного и не слишком любимого приёмного ребёнка, но ничего не говорит. Спасибо и на этом. Я на экзаменах меньше волновался, чем из-за этой ерунды.

Нет, но с другой стороны — а чего тянуть.

— Я не уверен… Но скажи: Петтигрю здесь?

Снейп долго смотрит на меня с нечитаемым выражением лица, но затем молча кивает. Я чувствую, как в глубине души снова поднимается огненный шар, готовый в любую секунду разбиться вдребезги, чтобы окончательно уничтожить моё и без того сомнительное умение владеть собой.

— Я нашёл его на твоей карте, — вдруг добавляет он уже тише, как будто виновато. Заколдовали его, что ли? Странно как-то даже. — Ну, знаешь… Я ведь хорошо помню, кто это. И мне пришлось пойти его искать — в тот момент только ради того, чтобы убедиться, что карта врёт. Но оказалось, что не врёт. А когда он понял, что я ищу именно его, а не просто шарахаюсь ночью по школе без цели… Он сбежал. В целом, у меня было несколько вариантов, куда именно, так что я действительно не мог предполагать…

Круто. Человек, убить которого я хочу больше всего на свете, мало того что жив, так ещё и здравствует у меня под самым носом в то время, как я отложил его поиски ради другого дела — а Снейп даже не удосужился мне об этом в первые же секунды разговора рассказать?! Может, даже не в этот раз, а ещё тогда, когда разглядывал Карту? Потрясающе.

— Не рассказал, — неожиданно покорно соглашается Нюнчик. Телепат хренов. Ему я бы тоже врезал, честно говоря. — Но только потому, что считал тебя не слишком способным так беспокоиться из-за этого. Вижу, что ошибался. Да и в итоге выяснилось, что ты и без меня в курсе.

Надо подышать. Сейчас ярость уже не такая сильная, как была в прошлые разы, но всё-таки она есть, и источник мне не нравится. Впрочем, их несколько, и один из них сейчас разговаривает со мной.

— Это же, мать его, Петтигрю! — медленно говорю я, произнося каждое слово предельно отчетливо — чтобы не сорваться. — Ты же знаешь, что он сделал! Как ты, блять, можешь быть на его стороне после этого?

Нюнчик даже в лице не меняется. Впрочем, в его глазах мелькает что-то такое, что я отчетливо понимаю, как сильно ему хочется шарахнуть меня чем-нибудь темномагическим — до банальной драки такой пижон вряд ли опустится. В курсе я, ага. Потрясающая логика, особенно в контексте того, что Гарри из-за этого мог попросту погибнуть или пострадать!

— Я не на его стороне. И никогда не был, если ты не в курсе.

— Как я вообще могу быть в курсе чего-либо, — ворчу я, но обида уже, пусть и медленно, сходит на нет. — В Азкабане как будто нет еженедельной рассылки новостей, а прислать Патронуса никто из вас не удосужился.

— А ты бы сразу сказал, что ты не виноват, и всё было бы хорошо, — язвит Снейп в ответ. Я так понимаю, конфликт исчерпан. — Выходит, Петтигрю живёт в доме у Поттера? Мальчишка об этом знает?

А вот это хороший вопрос, конечно. Правильный.

— Мы ещё не виделись после того, как я обнаружил. Завтра утром, может быть, он мне что-нибудь скажет.

Этим ответом Снейп оказывается недоволен. Ну конечно, как самому такое проворачивать, то нормально, а если я не могу сию минуту рассказать любую деталь проблемы, так сразу вот эта кислая мина. Тем не менее, за выражением лица не следует никакого упрёка, и тогда я понимаю, что это была гримаса досады. Чисто по-человечески я понимаю. Ему небось не только за нами приходится следить, и любая неудача не слишком продвигает решение общей проблемы.

— Ладно, давай так, — наконец говорит он. — Если что-то случится, связывайся в любое время суток. Даже я уже не понимаю, что к чему приведёт, так что ориентируйся по обстоятельствам.

— Разве у тебя не было плана?

— Был, и ты послал его далеко и надолго, — парирует Снейп. — Причём сразу же. Я не могу тебе сказать, как действовать, потому что я не там. Будем надеяться на то, что дементоры не пообедали однажды твоими мозгами.

— Нет, зато ты регулярно этим занимаешься, — негромко ворчу я, глядя на то, как Снейп переворачивает зеркало.

И снова как будто никакой пользы от связи не получилось. Более того, я напоминаю себе ребёнка, чуть что бросающегося к родителям с жалобами. Значит, решено: больше я так делать не буду и справлюсь со всем сам. Возможно, это не самая хорошая идея, но других, хоть минимально подходящих, мне в голову не приходит.

Зеркало отправляется в самую чистую из имеющихся тряпок, чтобы не разбилось, а затем — в тайник за дровами. Я сажусь обратно в спальник, опираясь ладонью на пол, и пальцы натыкаются на что-то холодное и маленькое. Кулон ещё этот… На сто процентов уверен, что из-за него моё настроение опустилось на много дней ниже нуля. Да к чертям эту штуку — я разберусь с ней потом, сейчас она не имеет вообще никакого значения. Я пинаю амулет, и даже от лёгкого толчка он улетает куда-то в щель между двумя досками пола.

Ночью куда-то идти бессмысленно. Конечно, на моей стороне собачье обоняние и зрение, но крысуну будет намного легче сбежать в темноте. Выходит, в любом случае придётся ждать нового дня. А может, и не одного даже. Ждать, бессильно наблюдая, как мой крестник всё глубже погружается в насилие и негатив.

Я ложусь на спину, подложив под голову руку, и долго смотрю в темноту, прежде чем уснуть.


* * *


Странный был денёк. Не очень люблю праздники и не понимаю, за что их любят остальные: лично для меня любой праздник заканчивается сраной уборкой, причём не чисто символической.

Вот и сейчас, пока они за столом чокаются бокалами, проливая на пол шампанское, я собираю разбросанный прямо на пол мусор, стараясь не особо отсвечивать. В последнее время дядя стал более агрессивным, причина мне не известна, зато последствия очень хорошо понятны — до сих пор синяк на плече болит. К моему счастью, один способ не быть в очередной раз униженным или побитым есть, и это, собственно, молчаливое подчинение. Какие-то у него нездоровые пристрастия, будем честны.

Когда мусор на полу заканчивается, я обозреваю пакеты. Их целых четыре, и весят они немало — среди мусора есть и стеклянные бутылки, и металлические банки, и ещё бог знает что. Поэтому я решаю вынести их сейчас. Не только из-за вынужденных обязанностей, конечно — может быть, пока они пьют и веселятся, у меня будет лишних минут пятнадцать на то, чтобы поиграть с Блэком.

Зашнуровать кроссовки отчего-то получается не с первого раза. Я прикрываю глаза и запрокидываю голову, чтобы выдохнуть, а когда открываю, мне чудится какой-то светлый комочек, исчезающий за дверью в кухню. Поспать бы — покажется же всякое. Я наконец завязываю шнурки и, подхватив пакеты, открываю дверь.

Только выходя на улицу, я понимаю, как сильно устал. Даже не столько телом, руки давно привыкли к этой ерунде, но морально — безумно сильно. Наверное, вся эта дрянь никогда не закончится. Может быть, разве что побег… Нет, нельзя об этом думать. Я толком не был нигде за пределами своего небольшого города, так что даже с трудом могу представить, куда именно бежать.

Пока мы идём, Блэк пытается развеселить меня как может. Он, похоже, единственный, кто не ненавидит меня. Я очень ценю это, но на душе кошки скребут.

— Я так хочу сбежать отсюда, — говорю я вслух, негромко, чтобы никто кроме пса не услышал. — Просто взять и убежать от них. Куда угодно.

Да, и меня будут искать с полицией, а по возвращении устроят такую выволочку, которую я запомню до конца жизни, явно не слишком длинной. Эту часть фразы я благоразумно не произношу вслух, но в голове она вертится до тех пор, пока я не поднимаюсь на крыльцо снова.

Открывая дверь, я не ожидаю ничего. В смысле, мне настолько всё равно, что я бы не удивился даже сорокафутовой каракатице в фартуке. Но за дверью не обнаруживается ничего, зато, как только я сажусь на корточки, чтобы разуться, раздаются шаги. Когда я поднимаюсь, надо мной стоит дядя, и отчего-то он сильно не в духе.

— Почему так долго? — спрашивает он, и его тон не сулит ничего хорошего. — Где ты был?

Ответа не требуется. Не то чтобы вопросы были риторическими, но за любую попытку оправдаться я получу что-нибудь похуже уничтожающего взгляда. Он поднимает руку в знакомом замахе, но удара не следует; рука опускается на прежнее место, а дядя сжимает челюсть так, что видно, как желваки перекатываются под кожей, заплывшей жиром.

— Вали отсюда, — коротко резюмирует дядя и уходит, не дождавшись никакого действия. Выдыхаю я только тогда, когда мои ноги касаются верхней ступеньки лестницы.

Глава 16

Заснуть я так и не сумел. Поэтому в конце концов, наплевав на время и место, поднимаюсь, превращаюсь, выскальзываю из сарайчика и бреду в темноте к дому. Больше по инерции, чем имея какой-то конкретный план действий. Просто мне тревожно. Почти как было в день, когда я увидел крысуна, только в этот раз более отчаянно — теперь-то я могу понять причину тревоги.

Вдобавок ещё и спать хочется просто смертельно, хотя час назад я мог только ворочаться с боку на бок в попытках отыскать какое-то положение или что угодно, чтобы заснуть. Вернуться, что ли? Идея хороша, но надо хотя бы для успокоения совести побродить и послушать. Мало ли что.

Трава мокрая, и шерсть на лапах тоже моментально намокает. Это окончательно расстраивает меня. Так что я не таясь — все равно в такой час никто не увидит, — выруливаю из-за заднего угла и медленно иду вдоль боковой стены дома. На улице очень тихо — это даже приятно. Настолько, что я слышу, как шелестит в пожухшей листве ветер, срывая с листьев капли и тут же бросая их. И как далеко-далеко, наверное, на другом конце города воет сигнализация в чьей-то машине.

И странные звуки, будто что-то грызут. Я напрягаюсь, и походка моментально превращается из виляющей в крадущуюся. А ведь грызть из задействованных в данной ситуации лиц у нас может только один.

Я бесшумно бегу на звук, напряжённо вглядываясь в уже не такую непроглядную темноту — утро близко. Металлическое шуршание, кстати, издаёт ближайшая стена. Или, скорее, электрощиток в металлическом коробе на ней — странная конструкция, но Мерлин с конструкцией, дело совершенно не в этом.

Подкрасться бесшумно для меня не проблема. Этим я и занимаюсь — подкрадываюсь и заглядываю в приоткрытую дверцу щитка, откуда и доносится странный звук. Что-то подсказывает мне, что ничего хорошего я там не увижу.

И это действительно так. В довольно широкую щель видно, как крысун, уцепившись лапками за выступы на пластике, с усердием грызёт какой-то провод. Мне в данном случае всё равно даже, от чего он. Но сам факт распаляет меня настолько, что я встаю на задние лапы — щиток как раз оказывается на уровне моей морды — и тянусь носом к щели, намереваясь схватить поганца за его толстую жопу.

Конечно же, у меня ничего не выходит. Не знаю, услышал ли он меня или увидел боковым зрением, но в итоге, даже при невероятно быстрой реакции, я успеваю увидеть только падающее вниз тельце и мелькнувший в траве облезлый хвост. Он снова ускользнул. И снова в дом, куда для меня нет доступа.

Я бессильно опускаюсь на траву. Да чтоб тебя, неужели и правда придётся действовать?

***

Новое утро для меня начинается с яростного крика дяди откуда-то снизу.

Это не удивило бы меня — я привык. Если бы не тот факт, что от этого крика я наконец выныриваю из тяжёлого тёмного сна, подробности которого не захотел бы вспоминать. Значит, ещё даже не звенел мой будильник — дядя буквально разбудил меня. А это означает, что на часах ещё шести нет. И вот чего ему приспичило в такую рань…

Обдумать варианты чего угодно я не успеваю, потому что по лестнице уже стучат тяжёлые шаги человека, не привыкшего хотя бы иногда худеть. Я в панике оглядываюсь. Тактика быть готовым к чему угодно от этой семейки сейчас подводит — у меня нет даже примерного плана действий на такой случай, ведь он не должен было произойти. Притвориться спящим или быстро натянуть на себя шорты, одёрнуть футболку и сделать вид, что давно уже встал? Чёрт, я…

— У нас в доме крысы, придурок! — всё ещё кричит дядя, когда дверь распахивается от удара. — Какого хуя ты не следишь за этим? Эта тварь была прямо на моей кровати, ленивое говно!

Я рефлекторно съёживаюсь, но он снова так и не опускает занесённую руку. Вот это уже странно. Правда, потом он хватает меня пятернёй за футболку, стаскивая с кровати, и практически швыряет на пол, о который я пребольно ударяюсь коленками.

— Пиздуй ловить крысу, — лаконично добавляет дядя. — Пока не поймаешь, жрать не будешь.

Единственное, о чём я думаю, пока смотрю на его спину за дверью — как тяжело сдержаться и не ляпнуть что-нибудь вроде «напугал». Он ведь действительно больной на голову, и, честно говоря, потакать его привычкам не стоило бы, если бы я мог выбирать. И отсутствие еды меня не страшит.

Мышеловки у нас и без того расставлены в труднодоступных местах. Так что я вооружаюсь сачком из сетки и, по расписанию приготовив завтрак и убравшись после него, с серьёзным лицом обхожу дом вот уже раз в десятый, прищуриваясь на каждую тень. Крысы — это не так уж и плохо, на мой взгляд. Хуже будет не выдержать абсурда ситуации и всё-таки рассмеяться.

Интересно, если бы я сбежал, как скоро я мог бы смеяться, не смотря по сторонам? Наверное, сразу же. Об этом я думаю до самого обеда, пока наконец мне не приказывают бросить заниматься ерундой и идти готовить еду. Крысу, кстати, я так ни разу и не увидел — возможно, дяде вообще показалось, зрение у него не очень.

Я убираю сачок в кладовку, мою руки и покорно тащусь на кухню. Все эти действия не занимают мою голову, я давно довёл их до автоматизма. Овощи, нож, давно уже исцарапанная стеклянная форма. Половинка утки. Соусы. Разогретая духовка. Обыденные вещи начинают меня беспокоить только в тот момент, когда пачка крупы, которую я достаю из шкафа, рассыпается у меня в руках с громким шелестом и усеивает собой столешницу и пол.

Не критично. Наверное. Во всяком случае, это привело бы меня в ужас ещё пару месяцев назад, но не теперь.

— Да что ты за инвалид сраный? — немедленно реагирует дядя. Я не понимаю, он подслушивал, что ли? Вроде бы в гостиной орёт телевизор и такие вещи оттуда слышно не должно быть. — Надо было сдать тебя в приют. С самого начала.

— И сдали бы, — беззвучно произношу я, поворачиваясь спиной и наклоняясь, чтобы вымести крупу из-под плиты. Отчего-то это кажется дяде неуважительным. Он подходит совсем близко, краснея на глазах — так что если бы я беспокоился о его здоровье, я бы заподозрил близость инфаркта, — и смешно шевелит усами, глядя на меня.

— Невоспитанный ублюдок.

Вообще-то я был рождён в законном браке. А вот насчёт твоего сынка есть некоторые сомнения.

— Как ты вообще дожил до такого возраста с твоими-то руками из жопы.

Вот только упаковка была разорвана ещё до того, как я её взял. Если что.

Молчать. Главное — молчать. Это точно разозлит его ещё больше, но ведь в последнее время он не бьёт меня. Возможно, что-то поменялось. Он снова хватает меня за футболку, подтягивая так, что я слышу треск ткани. В какой-то момент висения у него в руке я физически не могу больше удерживать совок в горизонтальном положении, и он падает, рассыпая собранное обратно на пол.

Ну всё. Сейчас его разорвёт от злости.

— Завтра снова придут из социальной службы, — сквозь зубы проговаривает дядя, всё ещё держа меня за футболку. Кажется, она трещит ещё сильнее, если это вообще возможно. — Если что-нибудь такое повторится… Будь паинькой, уёбок. Иначе месяц не будешь есть и сидеть. Это я тебе гарантирую. Тебе ясно?

Хоть бы угрозы другие придумал, ей-богу. Одно и то же.

Следуя проверенному пути, я опускаю взгляд и быстро киваю. Как ни странно, это снова работает. Дядя наконец отпускает футболку и уходит в гостиную, оставляя меня наедине с совком.

День проходит для меня практически моментально. Наверное, это потому, что всё время до вечера я нахожусь в состоянии излишне натянутой струны: только тронь, и она лопнет, больно ударив по пальцам. Но это ерунда. А вот последние минуты перед отбоем тянутся так медленно, будто время в самом деле остановилось. Так что до момента, пока я наконец имею возможность бесшумно взлететь по лестнице, чтобы оказаться в одиночестве, я проживаю как будто целую жизнь.

Но когда я оказываюсь в своей комнате, день не заканчивается. Ещё бы. Я мог бы сказать, что он начинается заново — только ещё более тревожный и непонятный, чем был на самом деле. Впрочем, всё это перекрывает одна мысль, одно единственное решение, которое я наконец принял окончательно.

Бежать. Я могу убежать. Я не был и до сих пор толком не уверен в этом выборе, в конце концов, мне тринадцать и у меня совсем нет денег и знакомых. Да и вообще никаких ценных или нужных вещей нет — Блэк ждёт меня на улице, как и много дней подряд до этого, а кроме него мне нечего здесь брать. Мог бы взять фотографии родителей на память, но они давно уничтожены, кроме одного снимка с тётей и мамой, когда они были моими ровесницами.

Ладно, не об этом сейчас надо думать. На дворе осень, и скоро будет совсем холодно. Надо было убегать в августе — тогда у меня было бы больше времени. Но, может, всё просто случайно совпало именно сейчас. Одежды у меня не то чтобы много, но Дурсли вынуждены были купить мне более-менее тёплую куртку и ботинки — хоть какая-то есть польза от опеки. К счастью, они лежат в шкафу прямо здесь. Это просто прекрасно.

За шкафом лежит старый спортивный мешок Дадли — его однажды выкинули из-за выцветшей на солнце ткани, но он всё ещё крепкий и даже без дыр. Мне в самый раз. Я достаю его и отряхиваю от пыли, стараясь не шуршать, и не испытываю от сборов никакого страха — только лёгкое торжество. Можно было бы и остаться, но обычно дядя исполняет свои угрозы, даже если я ничего не сделал, и они мне до смерти надоели.

Но зато теперь хоть понятно, почему мне не досталось в последние два раза. Синяки — это проблемы. Это разбирательства, постоянные посещения дома. Для опеки мы всегда изображаем приличную и любящую семью: дядя — чтобы у него не было проблем с законом или на работе, ну а я — чтобы не побили. Но не в этот раз, ха. Пусть разбирается с моим исчезновением сам.

Я перемещаюсь по комнате, ступая, как в лесу, с пятки на носок, чтобы не издать ни малейшего звука. Сердце колотится так, что мне кажется, будто даже дядя его точно слышит и уже знает о том, чего я ещё даже не сделал. За стеклом скрипит дерево, и этот звук заставляет меня нервно содрогнуться. Нет, так не пойдёт. Надо успокоиться. Может, даже поспать… Впрочем, сначала собраться — потому что рано утром времени будет ещё меньше.

Вдох. Выдох.

Дощечка в полу выщёлкивается с тихим шорохом. Я достаю оттуда по очереди разноцветные камушки, несколько монет — копил как мог, даже смешно немного — и красивую открытку с замком, криво разорванную пополам и заклеенную скотчем. Эту открытку мне подарила соседка из дома напротив на день рождения. Откуда миссис Фигг вообще знала, когда мой день рождения?..

А, неважно. Но она угадала в самую точку. С детства, когда мне было плохо или грустно, я воображал, что я на самом деле дракон. А драконы, конечно же, любят свободу, золото и старые замки. Правда, дядя, случайно увидев у меня открытку, моментально её порвал и выкинул, но это ерунда. Он может только бить и унижать меня, но ему никогда на самом деле не отнять то, что я думаю и чувствую. Никому не отнять.

Значит, завтра. Я встану на час раньше, возьму рюкзак, оденусь и просто уйду. Куда — дело десятое, но, наверное, в сторону Лондона: чем больше город, тем легче в нём затеряться. Или ещё вариант --- может быть, уведу с собой Блэка и буду с ним жить в лесу. Не самый плохой вариант. Блин, а скоро же зима… Надо будет научиться разводить костёр.

То есть, Блэка я в любом случае возьму с собой. Я к нему ужасно привязался, как и он ко мне, плюс в этом городке ему изначально было совсем нечего делать. Он и остался-то, я уверен, только из-за меня, и будет совсем нечестно бросать его.

Мелочи из тайника ложатся на дно мешка, даже не закрывая его. Сверху в него летит та немногая одежда, которая у меня есть. На этом всё.

***

Будильник звенит так же, как и в тысячу дней до этого, но сегодня я отчего-то реагирую на это иначе: его тихая трель пугает меня так, что я подскакиваю на кровати и ещё некоторое время не могу толком сообразить, где я и что здесь делаю. Мне снился лес. Лес и какая-то эфемерная тёмная ерунда… Черт с ней.

Быстро плеснуть в лицо ледяной водой, чтобы проснуться, и почистить зубы. Тихо одеться. Взять мешок за шнурки, чтобы он не зашуршал в самый неподходящий момент. Уже сейчас я чувствую, как дом, и без того не слишком важный для меня, окончательно перестал считаться хоть сколько-нибудь значимым. Наверное, именно так это и работает.

На улице ещё темно, но своего фонарика у меня нет. Так же, как и денег. Я мог бы взять фонарик из комода в гостиной и деньги, с которыми в обычное время пошёл бы утром в магазин, но это уже будет кражей. А я не хочу красть. Так что несколько смятых купюр остаются лежать на придверной тумбочке, а я поворачиваю дверную ручку и выхожу наружу, не испытав даже призрачного желания обернуться.

На улице сумеречно, сухо, но так холодно, что я моментально начинаю дрожать, едва ступив за порог. Идея побега уже не кажется мне хорошей, но отступить значит и дальше жить с этими больными людьми. Нет уж. Я аккуратно закрываю за собой дверь на ключ и выбрасываю его в кусты у крыльца. Всё. Пути назад больше нет. Теперь меня ждут только пустые часов до восьми улицы, а дальше полная неизвестность.

Я поворачиваюсь к дороге, из суеверия не открывая глаза, и на ощупь спускаюсь с крыльца. Это несложно — я так часто делаю. Да и дорога знакома до последнего камешка.

Тротуар. Трава. Дорога.

Мимолётное ощущение, будто прямо напротив меня кто-то стоит.

— Не стану спрашивать, что ты задумал, но это в любом случае не лучшая идея, Гарри.

Глаза всё-таки приходится открыть. И лучше бы я этого не делал, потому что, когда зрение возвращается ко мне, я вижу не кого иного, как Сириуса, и невольно вздыхаю. Во-первых, вряд ли я добровольно согласился бы на ещё одну встречу с этим человеком — он, вроде, не плохой, но странный как не знаю кто. А во-вторых… Блин, пять утра. Что ему вообще может быть здесь надо?

— Прекрасная идея. У тебя есть возражения?

— Да, есть парочка.

Откуда он вообще может знать, какой у меня план. Я ведь и так каждое утро выхожу из дома, может, я просто в магазин пошёл, только пораньше?

— Тогда оставь их при себе, потому что мне всё равно.

Грубо. Очень грубо. Но сейчас мне всё равно: грядущая смесь свободы и отсутствия хоть каких-то планов кружит голову.

— Иди домой, — со странным отчаянием в голосе просит Сириус, тревожно и внимательно оглядывая придорожные кусты на другой стороне улицы. — Пожалуйста. Сейчас тебе нельзя здесь быть.

— Это ещё почему?

Я перехватываю мешок, закидывая его на плечо. Когда ты всё решил, становится проще. И спорить тоже.

— Я объясню тебе всё, что захочешь, но только позже. Вернись в дом.

— Да не пойду я туда. Я вообще возвращаться не… Погоди, а откуда ты знаешь, где я живу?

Он готов застонать от бессилия. По глазам вижу. Но мне-то что — мы с ним даже не друзья, так что слушаться я не обязан. Надоело уже слушаться.

— Гарри. Я клянусь, что ты получишь все ответы, какие захочешь. Но не прямо сейчас. Вернись в дом, не заставляй меня применять силу.

Я открываю рот, чтобы снова возразить — уже больше по инерции, потому что Сириус меня здорово пугает. Как и его сбившееся дыхание, до предела настороженный взгляд и плохо прикрытая рукавом короткая деревянная палка в руках. Абсурд какой-то. Но, видя, что я всё ещё сопротивляюсь, Сириус матерится сквозь зубы и…

И затем что-то происходит. Какое-то резкое неуловимое, и вместе с тем пугающе странное движение, с которым Сириус опускается на колени… и начинает обрастать тёмной жёсткой шерстью. Твою же мать. От непонимания и шока я только молча открываю и закрываю рот, глядя на то, как на месте только что стоявшего передо мной человека поднимается и отряхивается, яростно посверкивая глазами, Блэк. Это что ещё, нахрен, за фокусы?

Глава 17

Не то чтобы я мог сейчас чётко и быстро соображать — после таких-то шокирующих новостей. Да и вообще соображать хоть как-нибудь. Я просто растерянно стою посреди улицы, не замечая ни ледяного ветра, ни чего-либо вообще, и глупо смотрю на то, как у Сириуса мелко дрожат руки — то ли от холода, то ли от нервов, так сразу и не поймёшь.

Наверное, я просто сошёл с ума. Таких вещей же не может быть на самом деле, правда? О том, что шок не особенно глубокий, а магия — ничем кроме настоящей книжной магии такие штуки быть не могут, — не вызывает у меня ни суеверного ужаса, ни даже лёгкого беспокойства, я стараюсь не думать. Не это заставляет меня нервничать, но ведь что-то же заставляет. Или, может, я просто уже разучился удивляться.

Сириус, который незаметно для меня уже стал обратно человеком, откровенно пользуется моим состоянием. Он не находит ничего лучше, чем просто пойти прямо на меня. И мне приходится отступать назад шаг за шагом, не видя, что за спиной; что он направляет меня куда-то конкретно, я понимаю, только запнувшись о крыльцо «моего» дома и едва не рухнув на спину.

Интересно, что может быть не до конца понятно в словах «я туда не вернусь»?

В конце концов мне приходится упереться спиной в дверь — мешок за спиной немного мешается. Надеюсь, Сириус не в курсе, что дверь открывается вовнутрь, и ему не придёт в голову толкнуть створку. Она, правда, заперта на ключ, но раз в дело вступает магия… Волшебная палочка должна уметь решать такие проблемы. Иначе она будет практически бесполезна.

Впрочем, есть ещё вариант: он может попытаться открыть дверь самостоятельно, и тогда я попросту убегу. Хотя и прямо сейчас мог бы убежать — вопрос вообще не в этом. Просто очень интересно, что будет дальше и что ему вообще может быть от меня надо, потому я и остаюсь на месте, напряжённо выжидая. Даже странно, что это не сон. На меня и родственникам наплевать с высокой колокольни, не может быть, чтобы постороннему человеку было хоть какое-то дело.

Сириус подходит ещё на полшага, и я невольно отодвигаюсь в сторону, всё ещё прижимаясь к двери. Мешок глухо, но довольно громко скребёт по створке. Ещё, кстати, проблема — я вот ни на секунду не уверен, что нас не слышно из дома. Если дядя проснётся… А впрочем, чёрт с ним. Пускай просыпается, если хочет. Меня это больше не касается никаким образом.

Кстати, несмотря на все мои опасения, Сириус пока ничего не делает — только стоит и смотрит. Вот только смотрит он будто сквозь меня, изо всех сил вслушиваясь в окружающие нас звуки. Если я хоть что-то понимаю, это значит, что как минимум прямо сейчас мне ничего не грозит. Если он вообще собирался что-нибудь сделать со мной — этого я до сих пор не понял. И не пойму пока — до устранения какой-то большой внешней опасности, от которой…

Вот эта мысль становится для меня открытием. Он пытается защитить меня! Знать бы ещё, почему. Или хотя бы от чего — я, может, и сам смог бы, справлялся же как-то всё это время. Впрочем, если опасность исходит от кого-то другого, кто тоже владеет подобными трюками, у меня ничего не получится.

— Я настаиваю, зайди в дом, — повторяет Сириус. — Мне бы не хотелось давить, учитывая твою и без того безрадостную обстановку… Но так нужно. Я объясню, зачем, и пойду с тобой. Это ненадолго, и я готов взять на себя ответственность в случае, если на тебя…

Ответственность. Ну надо же — человек, выглядящий как напуганный до дрожи бомж, может быть ответственным… Я вздрагиваю и трясу головой. Откуда в ней такие идиотские мысли? Он, кажется, боится не чего-то, а за меня, и язвить как минимум некрасиво. Что-то со мной такое странное происходит.

— Не надо, — коротко отзываюсь я. И какого хрена я вообще собираюсь его послушаться? Решимость уйти с каждой минутой тает, как лёд, и через какое-то время от неё совсем ничего не останется. — Я зайду. Но ты прямо сейчас начнёшь рассказывать мне, что происходит. Иначе я просто сбегу. У меня есть преимущество — я живу… жил здесь и знаю дом лучше тебя.

Сириус открывает рот, чтобы возразить, но быстро скисает и только молча кивает в ответ — видно, понял, что я не шучу. Так-то!

— Но дверь ты откроешь ключом, — добавляет он после небольшой паузы. — Боюсь, я всё ещё не могу привлекать к себе лишнее внимание. Во всяком случае, пока.

А что мне ещё остаётся, собственно говоря. Шагая с крыльца в сторону, я могу только выразительно вздохнуть. Он ведь это специально сказал, да? Он же наверняка видел, как и куда я выбросил ключ, когда выходил, и теперь просто издевается, заставляя лезть руками в холодные мокрые пожухлые листья и тонкие ветки, весьма ощутимо царапающие лицо — спасибо, что не колючие, иначе я бы разозлился.

Впрочем, я и без того злюсь. Пока это чувство вполне себе контролируется, но ведь теперь у меня попросту нет ограничителей, из-за которых я мог бы постараться держать себя в руках. Появись прямо сейчас на пороге дядя, я бы только рассмеялся ему в лицо. Я уже даже близок к тому, чтобы мои губы сами по себе растянулись в широкой торжествующей ухмылке, когда наконец натыкаюсь пальцами на холодный металл. Есть!

Увидев, как я поднимаюсь с колен и отряхиваю от грязи штаны, Сириус, как мне кажется, слегка расслабляется. Во всяком случае, он перестаёт выглядеть совсем дико и теперь становится просто диковатым. Отчего-то этот факт возмущает меня.

— Ты давай, рассказывай, не тяни, — ворчу я, пока забираюсь обратно на крыльцо, подхожу к двери и вставляю ключ в замочную скважину. — У нас договор, помнишь?

— Давай хотя бы зайдём внутрь, — мрачно поправляет он, напряжённо смотря на мои руки и ключ. — Но если вкратце — тебя хотят убить. Ты этой информации ждал, когда заставил меня рассказать, верно?

Я замираю на пороге. Не только из-за того, что он мне сейчас сказал — я честно собирался ответить ещё секунду назад, но в этот момент дверь наконец открывается до конца, и у лестницы я вижу красного от злости дядю. Но осекаюсь я просто потому, что привык это делать. Я его не боюсь. Это так приятно — избавиться от страха, долгое время отравлявшего тебе жизнь.

— Ты куда собрался, урод? — негромко, но агрессивно спрашивает дядя, и я буквально спиной чувствую, как напрягается Сириус. Я оборачиваюсь и взглядом показываю ему, что не стоит обращать внимания на такую ерунду. Не уверен, что это было понятно, но всё-таки Сириус молчит и не делает ничего из того, что мог бы — уже хорошо.

Когда первое впечатление проходит, Сириус наконец вспоминает о какой-то там своей цели. Он хватает меня за руку, — надо заметить, весьма грубо, — и тащит в гостиную, ступая на цыпочках. Дядя шагает следом, но отчего-то молчит и не пытается нас остановить. Забавно, выходит, что и на него можно найти управу, что ли?

Посреди гостиной Сириус останавливается, уже сохраняя просто каменное спокойствие.

— Нам придётся действовать очень быстро, поэтому просто смотри. Вот это — волшебная палочка. В твоём доме живёт одна пренеприятная крыса, а ещё я знаю заклинание компаса, которое мы с твоим отцом… — он осекается и прикрывает рот ладонью, но сразу же продолжает: — усовершенствовали так, что теперь оно показывает не север, а любую нужную цель. Надеюсь, нам повезёт настолько, чтобы не пришлось обыскивать весь дом.

Информация про отца заставляет моё сердце на мгновение замереть. Но времени осознавать хоть что-либо совершенно нет, поэтому я откладываю это до лучших времён и молча во все глаза смотрю на происходящее. Сириус делает изящный пасс палочкой и располагает её на ладони, шепча что-то вроде «покажи мне». Сначала я думаю, что это ерунда. Но потом кусок дерева начинает вращаться на его ладони, останавливаясь и продолжая движение — вдоль стен комнаты, будто по её периметру кто-то бежит.

Сириус явно понимает в происходящем больше, чем я. Иначе бы мы тут застряли. А ещё мои чувства далеки от штиля, и сдерживать их становится всё сложнее.

— Петрификус Тоталус! — выкрикивает он странные слова, перехватывая палочку и зажимая её в руке, между пальцев. — Акцио! Чёртова крыса… Акцио! АКЦИО!!!

Судя по всему, последняя попытка наконец удаётся. Потому что из-за плинтуса, в некоторых местах прилегающего неплотно, неведомая сила выковыривает маленькое жирное и грязное тельце и по воздуху несёт его в руки к Сириусу. Где-то в эту минуту я начинаю думать, что действительно сошёл с ума. Но добивает меня отчего-то то, как извивающаяся крыса, оказавшись совсем близко, исхитряется укусить Сириуса за палец до крови и падает на пол.

И тогда чувства наконец затапливают меня, и я кричу — что-то бессмысленное и бессвязное, может, даже не слова; вот только внутри вместо обычного ощущения горячего, скребущего горло потока — огромная неотвратимая волна. Какое-то время я сопротивляюсь ей, пытаясь выдохнуть и остыть, но волна, это внутреннее цунами, сбивает меня с ног, и в голове не остаётся ни одной мысли. Зато я становлюсь волной сам — и тогда уже, не в состоянии бороться с моей силой, всё падает и сминается на моём пути.

Та моя часть, которая ещё способна осознать происходящее, больше вообще не пытается соображать — только отмечает события как снимки. Красивая посуда в шкафу за стеклянными дверцами превращается в ничто в одно мгновение. Жалобно хрюкает телевизор в гостиной, за моей спиной. Люстра раскачивается, как если бы на ней сидело с десяток обезьян.

Тётя и дядя, уже растерявшие воинственный настрой, жмутся в угол между двумя стенами, будто надеясь, что это их спасёт. За окном воет сигнализация, добавляя всему происходящему лёгкий налёт апокалипсиса. Бежевая крыса с алыми пятнами вокруг рта встаёт на задние лапки и отчего-то быстро увеличивается в размерах.

Удивиться последнему, возможно, стоило бы, но сделать это я попросту не успеваю. Чья-то большая тяжёлая рука больно дёргает меня за плечо, и в следующий миг комната растворяется в пространстве.


* * *


Как-то очень давно я прочитал, что основная опасность цунами не в высоте самой волны, а в длине нагона. Так вот сейчас, кажется, накрыло буквально всё, что могло накрыть; правда, результаты своего разрушительного воздействия я так и не успел увидеть, но явно ничего хорошего там не случилось. Судя по тому, как меня трясёт от слабости, в перспективе ближайшего будущего хорошее тоже ждать не стоит.

Слабость — это то, что мне сейчас точно не требуется. Надо передохнуть хотя бы немного, но вряд ли я смогу расслабиться. Как бы это сказать, чтобы никого не обидеть… Сначала хотелось бы понять, что за хрень в последнее время сосредоточена, кажется, исключительно вокруг меня, а потом уже можно будет выдохнуть. Надеюсь, что будет можно.

Ноги дрожат будь здоров, и ещё слегка подташнивает, будто после карусели. Я сажусь прямо на пол в незнакомом тёмном узком коридоре и прислоняюсь спиной к стене, не фокусируя внимание на пыли, паутине, странных вещах и картинах и нечитаемом пристальном взгляде Сириуса. Сейчас это вообще не важно. Ну, может, кроме последнего, но тут я и сам бы не сказал, чего именно от него жду.

Он стоит рядом со мной, оперевшись плечом на стену, и смотрит так внимательно, будто если закроет глаза, я исчезну.

— Я всё там разрушил? — спокойно спрашиваю я. Исправить-то уже ничего нельзя, поэтому смысла нервничать будто бы и нет ни малейшего.

— Честно говоря, да, — осторожно отвечает Сириус. — Но это ерунда, ты не волнуйся. Кто-нибудь починит — там сейчас, наверное, такие толпы людей с палочками…

Эта фраза невольно заставляет меня очнуться. Точно, пока есть возможность, надо хоть что-нибудь узнать — а то потом, в нормальной обстановке, он отговорится любой ерундой и ничего мне не расскажет.

— Из-за чего толпы?

Сириус уязвлённо закусывает губу.

— Ты обещал мне всё рассказать, — напоминаю я.

— Был вынужден пообещать, иначе бы ты не согласился. Выходит, мы оба друг друга шантажировали, — поправляет он и тут же переводит тему: — Может, хотя бы в гостиную пойдём?

Это мне показалось, или он тоже понятия не имеет, что происходит? Было бы смешно, конечно. Я ещё тогда, на площадке, подумал, что он некоторые вещи будто наугад говорит… Да кому тут врать, ничего я тогда не подумал, это уже позже паззл сложился. И то только наполовину.

— Нет, спасибо. Мне и тут хорошо.

А вот этого ответа Сириус явно не ожидал. Потому что он начинает выглядеть ещё растеряннее и как-то так, будто сейчас начнёт извиняться. Глупости какие-то.

— А я тебе какао сделаю. Будешь?

С козырей заходит, однако. Какао я очень люблю. Но лучше бы вместо этого долбаного какао рассказал, что он за хрень такая и что именно он сделал после того, как я это обнаружил. Потому как очки у меня, конечно, разбиты, но я не настолько плохо вижу, чтобы принять это место за «родной» дом или процесс перемещения в него за мирную поездку.

— Просто расскажи мне, что происходит. Почему это так сложно?

А он мнётся. Неужели там что-то постыдное или секретное настолько, чтобы и от информации он пытался меня уберечь? Ерунда какая.

— Потому что тебе стёрли память, — наконец говорит Сириус. — И я не знаю, можно ли тебе знать обо всём этом. Пока Снейп не разрешит.

— Кто это — Снейп?

— О, — усмехается он. — Вы ещё познакомитесь. Скорее всего, в самое ближайшее время. Жуткий тип, честно говоря.

Всё это уже начинает мне надоедать. Если какие-то вещи касаются по большей степени меня, неужели не очевидно, что в первую очередь знать о них должен я, а не кто-нибудь ещё? И тем более не все вокруг кроме меня самого.

— Но есть что-нибудь, что ты можешь мне рассказать? — упорно повторяю я. — Хоть что-нибудь?

— Могу, — вздыхает Сириус. — Только, серьёзно, пойдём в гостиную. У меня спина уже болит вот так стоять.

Глава 18

Идея приходит мне в голову моментально.

Во-первых, сматываться отсюда надо как можно скорее — безо всяких преувеличений. Обратный отсчёт для нас — ну, точнее, в первую очередь для меня — начался с той секунды, когда я произнёс первое из заклинаний. Даже если остатки Аврората не сразу почешутся, что очень маловероятно, времени у меня не просто мало. Его вообще нет.

Во-вторых, дом на Гриммо защищён Фиделиусом, и, если Гарри, попавший внутрь, меня даже обрадует, то ни один крысиный ус на ковёр в прихожей без моей помощи упасть не сможет. Даже если заклинание не обновляли — а его не обновляли, ведь попал же я туда в августе каким-то образом? — всё равно крысёныш никогда не был в фамильном доме. А значит, это будет едва ли не самый безопасный для мальчика дом во всей Британии.

Кольцо-портключ срабатывает безотказно. Я успеваю только увидеть уничтоженную магическим всплеском гостиную, безумные глаза Дурслей, привставшую на задние лапки и стремительно растущую в размерах грязно-бежевую крысу, а потом магия уносит нас с Гарри подальше от всего этого.

Зато на то, чтобы уговорить его подняться с грязного пола и пройти хотя бы до гостиной, уходит столько времени, что под конец мне действительно начинает казаться, будто ничего не выйдет. Будто мальчик действительно останется сидеть здесь до скончания веков, чтобы потом стать одним из фамильных призраков. Всё-таки своими действиями я здорово напугал его. Но другого выхода не было.

Ну, начнём с того, что спал я в последний раз Мерлин знает когда. Очевидно, что это влияет как на самочувствие, так и на, например, терпение; так что, может, я и не был прав во всём этом действе, включая драматичное отступление. Но мальчику об этом знать не обязательно — я и так сглупил и рассказал ему больше, чем надо.

А вот Снейпу рассказывать придётся всё и в самых мелких подробностях. И если ему не понравится… В смысле, отравит — как пить дать.

Идём мы в итоге не в гостиную, а на кухню — она ближе. Гарри осторожно садится на край стула с резной спинкой, и я спиной чувствую его пристальный взгляд, пока вожусь с какао. К счастью, одного заклинания достаточно, чтобы продукты не портились, так что в компанию к кружке я в конце концов ставлю на стол перед ним ещё и тарелку с яичницей, беконом и бутербродами из всего, что у меня было. Голодный блеск в глазах крестника улавливается даже мной и даже в таком состоянии. Вот же ублюдки, как вообще можно было относиться так к собственному родственнику? Впрочем, мои были не лучше.

Наверное, надо подождать, пока он доест. Но я не хочу ждать. Он абсолютно прав, когда говорит, что имеет право знать хоть что-нибудь, но вопрос в другом: иногда, едва начав говорить, ужасно трудно остановиться.

— Я хотел тебе сказать… Когда ты родился, я стал твоим крёстным отцом.

— Неплохо, — без особого энтузиазма кивает мальчик, не отрываясь от еды. — А почему тогда ты меня раньше не забрал?

Вопрос, безо всякого сомнения, логичен. Вот только эта история невероятно длинная и не до конца понятная даже мне. И ещё она про смерть. И без того слишком многое происходит, нельзя взваливать на него всё сразу. Потом-то он всё равно вспомнит… Наверное.

— Случилась большая проблема, — обтекаемо поясняю я. — И я только недавно смог с ней справиться. И после этого всё время был с тобой. Как мог.

Чистая правда, между прочим.

Это признание, кажется, наконец располагает его ко мне. Раньше он как будто не был до конца уверен, доверять мне или нет, но сейчас расслабляется и перестаёт выглядеть как маленький напуганный зверёк, каждую секунду ждущий нападения.

— А ты и вправду умеешь превращаться в собаку? Мне не показалось? 

Аналогия со зверьком обретает конкретную форму. Надо будет предложить ему тоже стать анимагом — как-нибудь потом, когда это всё закончится.

Вместо ответа я несколько раз перекидываюсь прямо у обеденного стола. В глазах Гарри зажигается настоящий восторг. Оно и понятно: даже для магического мира анимаги — не самая распространённая штука, а уж для маггловского тем более. Правда, его радость быстро успокаивается, сменяясь беспокойством.

— Что-то не так?

— Да я просто… Я же думал, ты настоящий пёс. В смысле, ничего не понимаешь. Я тебе столько ерунды рассказывал, мне теперь даже неловко как-то.

Врать, что я уже всё забыл, не хочется. Я открываю рот и собираюсь было сказать что-нибудь успокаивающее, но зелёный огонь и треск из камина, к счастью, избавляют меня от необходимости придумывать оправдание. Всё-таки быть взрослым очень даже нелегко, особенно когда ты сам ещё нуждаешься в поддержке взрослого.

Мы оба смотрим в сторону камина: мальчик со смесью опасения и восхищения, а я… Ну, наверное, с отчаянием. Снейп выходит из камина, как из кареты. И как только ему это удаётся? Кстати, судя по его появлению, школьные камины никем не охраняются и полностью безопасны — но ещё все его жесты и мимика говорят о том, что кому-то сейчас попадёт. И логично: небось думает, что я снова дурак и творю какую-то дичь, учитывая уговор возвращаться только в самом что ни на есть крайнем случае. Сигнальные чары, небось, поставил…

Отчего-то сейчас мне приятно его видеть. Наверное, потому, что он был как моей единственной связью с магическим миром, так и, в некотором роде, щитом. Хотя это перебор, конечно.

— Блэк, — говорит гроза школьных тетрадок Северус Снейп таким голосом, что, будь я школьником, немедленно захотел бы провалиться сквозь землю. — Скажи на милость, тебе известно, что в английском языке слова «крайний случай» означают…

Потом он наконец замечает Гарри, и я вижу, как его лицо вытягивается от удивления. Мерлин всемогущий, Снейп умеет удивляться! Забавно, что сейчас я почему-то отношусь к нему как к старому если и не другу, то напарнику точно. Даже мог бы по этому поводу пошутить, но вовремя спохватываюсь. Сейчас не время.

— Ничего не хочешь мне рассказать?

А другие формулировки мы подбирать, очевидно, не умеем. Впрочем, на что я вообще надеюсь…

— Ну… — выдавливаю я, толком не зная, с чего начать. — Мы сбежали. 

— Об этом я и сам догадался, как ни странно.

Осталось понять, почему я будто бы не могу ему соврать. Если это из-за Обета — ни разу в жизни больше не принесу ни единой клятвы, честное слово.

— Там был Петтигрю…

— А земля круглая. Можно сразу перейти к той части, о которой я не знаю?

Язва. И как он собственным ядом до сих пор не отравился…

— Ну, знаешь… Петтигрю не слишком хорошо себя вёл, и я пошёл в дом, чтобы его поймать. А потом у Гарри случился магический выброс, и я… Как бы это сказать… Украл его.

Снейп вдруг начинает смеяться так, что мы с Гарри не сговариваясь вздрагиваем. Мальчик, можно считать, видит его впервые в жизни, один Мерлин знает, что можно подумать о происходящем при таких вводных; но лично я не могу найти в памяти ни одного раза, чтобы Снейп хотя бы улыбнулся искренне. Зато сейчас он хохочет очень даже натурально, даже слёзы на глазах, кажется, выступили. Это что, истерика? А у меня тут не то что Успокаивающего зелья нет, даже чай кончился…

Наконец он успокаивается сам. Бросает короткий, но отчего-то почти тёплый взгляд на Гарри и поворачивается ко мне, очевидно, ожидая большого количества вопросов. Но я уже научился поступать правильно в такие моменты. Я молчу, чтобы не дать ему повод слезть с интересующей меня темы, переключившись на что-нибудь другое. 

— Это очень иронично, — всё-таки поясняет Снейп. — Сперва ты облажался, чего можно было бы избежать, будь ты более осмотрительным, но после этой ошибки ты как раз стал настолько осмотрительным, чтобы предотвратить момент, о котором я не подозревал и сделать с ним ничего бы не смог. Потрясающе, Блэк. Двадцать баллов Гриффиндору, так сказать.

— Ты, небось, никогда в жизни эти слова раньше не произносил, да? — притворно ворчу я, переводя дух. А я-то наивно полагал, что сейчас получу головомойку похуже той, что была в прошлый раз. Выходит, надо было просто сразу рискнуть всем, только чтобы заслужить похвалу.

Гарри, уже слегка успокоившийся, смотрит на нас с таким выражением лица, что мне против воли становится смешно. Бедняга, он же вообще не понимает, что происходит, и объяснять у нас сейчас нет времени.

— Не произносил, — зачем-то подтверждает Снейп. — И всё-таки меня интересует Петтигрю. Что он пытался сделать?

— Вроде как перегрызть провод. Ну, знаешь, электричество, такая штука…

Снейп смотрит на меня как на слабоумного.

— Я родился и жил в маггловском доме много лет, Блэк. Я в курсе, что такое провода.

— В общем, я толком не знаю, чего именно он хотел этим добиться, — уязвлённо заканчиваю я. — Но проверять желания как-то не нашлось. В конце концов, он мог кому-то навредить, и тогда было бы уже поздно.

— Это ты сейчас оправдываешься?

Я осекаюсь и внимательно смотрю ему в глаза, пытаясь понять, шутит ли он в этот раз. Но никакого ответа не нахожу: ни малейшей смешинки, поднятого уголка губ или чего угодно, показывающего, что всё в порядке. Потрясающе, нечего сказать.

— А мне есть за что?

— Да, знаешь, решив одну проблему, ты совершенно случайно устроил десяток других. Например, Аврорат стоит на ушах, так что рейды по поиску тебя в магическом Лондоне, я думаю, возобновятся. Предполагаю, что мне сегодня предстоит разговор с Дамблдором, который…

— Так он вернулся? Я слышал, его не было некоторое время.

Видимо, с ним можно общаться только так. Вставляя важные вопросы в короткие промежутки в его тирадах. Потому что Северус, мать его, Снейп парадоксален, зануден и совершенно невыносим.

— Он не уезжал, — нехотя поясняет Снейп. — Просто посчитал, что невмешательство — лучший вариант. Но сейчас не об этом. Мне предстоит разговор, в ходе которого придётся рассказать, что мы, — он выплёвывает слово, будто оно ему до  одури противно, — сотрудничаем. Предположить, что он не особенно тебе рад, ты мог и сам. А, и ещё ты, как считается, похитил ребёнка. Вдобавок — Гарри Поттера, ну, знаешь, Избранного. И это только очевидные первостепенные вопросы.

Я стою и молчу, не зная, что ответить. Он ведь на самом деле прав. Во всём прав, кроме одного — если был даже крошечный вариант того, что Гарри кто-нибудь серьёзно навредит, мои действия стоили любых проблем на свете, и я готов за них отвечать.

— Это не Сириус виноват, — раздаётся голос из-за моей спины, и мы со Снейпом, не сговариваясь, смотрим туда, откуда был звук. Гарри сейчас отчего-то выглядит ещё младше, но твёрдая решимость, написанная у него на лице, вызывает во мне чувство безграничной гордости. Он так сильно похож на Джеймса, с ума можно сойти.

Снейп даже не переспрашивает. Видно, теперь его очередь не знать, что ответить.

— Это всё было из-за меня, — продолжает мальчик с виду абсолютно спокойно, но я вижу, как дрожат его пальцы. — Он хотел спасти меня, не зная, что потом будет. И если бы меня там не было, он бы ничего не натворил. Поэтому если кому и отвечать за всё это, то только мне. Сириус не виноват.

Теперь тишина паузы ощущается буквально стеной. Пока я пытаюсь справиться с нахлынувшими чувствами — не каждый день тебя защищают, знаете ли, — у Снейпа лицо человека, впервые в жизни открывшего для себя мир. Он даже Карте так не удивлялся. Ну, или, может, мне тогда просто было плохо видно. Интересно, с чего это его так шокировало? Он же должен немного знать Гарри, в конце концов, они целых два года были знакомы в школе. Пусть даже только как преподаватель и ученик.

С этим надо что-то делать. Как минимум припереть Снейпа к стенке и не отпускать, пока не объяснит. Если получится, конечно.

— Слушай, Гарри, — говорю я как можно мягче, садясь на корточки, чтобы не быть выше него. — Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты поднялся на второй этаж и поискал там одну книгу. Я там оставил… эээ… словарь рун, в такой толстой обложке. Он мне скоро пригодится.

Конечно же, мальчик ни на секунду мне не поверил. Я и сам не уверен, есть ли у меня в доме вообще такая книга. Но он поднимается со стула и уходит, повернув голову так, чтобы услышать хотя бы часть разговора. Правда, такие вещи не для его ушей, поэтому я терпеливо молчу до тех пор, пока за дверью лестница не начинает гулко скрипеть. Ну всё. Пора.

— Что ещё случилось?

— Где?

Если бы я не встречался с ним раньше, ни за что бы не подумал, как хорошо Снейп умеет косить под дурачка.

— В школе. Ты бы не пришёл сюда лишь пожаловаться на Дамблдора.

— Ты полагаешь? А мне иногда очень хочется.

— Снейп!

— Я уже тридцать с лишним лет Снейп, — устало огрызается он. — Ты чего от меня хочешь? Чтобы я сказал, что всё плохо? Всё плохо, Блэк. Для тебя уж точно. Я не уверен, что драгоценный директор не жаждет упечь тебя обратно в Азкабан, да поглубже. Вряд ли ты там и в первый раз оказался без его участия, но это я пока не могу доказать. Хотя теперь всё проще — Петтигрю жив, но я пока не знаю, поймали ли его.

— Тогда что мне грозит? — удивляюсь я и сразу же понимаю, что именно он ответит. Мог даже не спрашивать.

— Сейчас — похищение. Его можно обосновать, но это если кто-нибудь захочет тебя выслушать. Что, при давлении на Визенгамот, маловероятно.

Лестница снова начинает скрипеть. И это значит, что у нас очень мало времени. Настолько, что я даже не собираюсь удивляться, зачем Снейпу понадобилось помогать мне теперь — когда Гарри, по сути, в безопасности.

— Я хочу тебе помочь. Хоть как-нибудь. В конце концов, меня это касается в первую очередь.

— Блэк…

— Сириус, — твёрдо поправляю я. — У меня, как ты понимаешь, предостаточно плохих взаимоотношений с людьми. Буду благодарен, если ты наконец перестанешь делать вид, будто терпеть меня не можешь.

На это он ничего не отвечает. Только отворачивается к ближайшему стулу, будто чтобы взять с него что-то — и, когда Гарри входит обратно на кухню, от Снейпа остаётся только звук аппарационного хлопка.

Глава 19

На пороге Гарри застывает так, будто я застрелю его, если он войдёт. И с тревогой оглядывает небольшую кухню. Конечно, мы с ним тоже не ногами сюда пришли, но мальчик пока ещё явно с опаской относится к исчезновению людей на ровном месте. Не могу его за это осуждать.

— Что-то случилось? — наконец спрашивает он, немного помявшись. — Это из-за меня?

— Нет, это из-за меня, — устало огрызаюсь я. Мысленно бью себя по лбу — крестник вообще ни в чём не виноват, срываться на нём ни в коем случае нельзя, — и продолжаю уже более мягко: — Всё хорошо, Гарри. Просто у нас с ним есть некоторые неразрешённые разногласия. Но тебе не стоит об этом беспокоиться, по крайней мере, пока. А если надо будет — мы это обсудим в процессе.

— Ты расскажешь мне, если надо будет беспокоиться? — недоверчиво переспрашивает мальчик. — Правда? Дядя Вернон ничего мне не рассказывал.

Честно говоря, в связи со всей этой проблемой желание всерьёз обкусать кому-нибудь лицо я испытываю намного чаще, чем стоило бы. Вот и сейчас, попадись мне этот дядя Вернон, я бы его… Вот же ублюдок. Нельзя так поступать с ребёнком. А у них ведь и собственный сын есть, страшно подумать, что может сделать любовь этих людей с неокрепшим разумом, если ненависть делает такое.

А самое интересное, что портили отношения и доверие одни люди, а восстанавливать их теперь мне. Не то чтобы я сильно против — в конце концов, Гарри мой единственный близкий человек из оставшихся в живых, — но задача сильно усложнилась после того, как он всего пару месяцев пожил в мире, полностью лишённом магии. Впрочем, никто никогда не говорил, что будет легко.

— Я обещаю, — киваю я, ни на мгновение не задумавшись.

Мальчик наконец заходит, держа одну руку не на виду. Но уже не садится — стоит рядом со стулом, в полуобороте ко мне, и долго смотрит изучающим взглядом на узоры дерева на столешнице. Воистину, у нас с ним кошмарно много общего — для людей, чьи ближайшие кровные связи уходят к пра-пра-пра… В общем, очень глубоко в корни чистокровных семей.

— А кто это был? — негромко уточняет он. — Я имею в виду, его можно не бояться, да?

Нервный смешок я сдерживаю с таким трудом, какого в жизни наверное, никогда не прикладывал к чему-либо. А рассказать-то надо. Но придётся начать очень издалека; я только надеюсь, что этот разговор не слишком сильно его шокирует.

— Все волшебники учатся в школах, — начинаю я, стараясь преподнести информацию как можно проще. — В одиннадцать лет они получают палочку и начинают обучение. Как и в маггловских школах, в магических существуют разные учебные предметы. Этот человек преподаёт науку изготовления волшебных зелий в одной из таких школ.

Огонёк в глазах Гарри, до этого не слишком заметный, вспыхивает пожаром.

— А то, что я сделал… — неуверенно бормочет он. — Ну, там, дома… Я ведь использовал настоящую магию, правда?

— Правда. И это была очень мощная магия.

И это я ещё преуменьшил. Беспалочковая магия вообще аспект малоизученный, но максимум, о котором я слышал — превратить игрушку в живое существо или починить случайно разбитую посуду из страха перед наказанием. Хотя я ничего не знаю о жизни Гарри до школы. Может, с ним что-то такое постоянно происходило.

— Тогда почему я не учусь в этой… школе?

А вот теперь вопросы пошли серьёзные. Самое интересное, что я ведь и сам толком не в курсе, что там такое произошло. И уж точно не думал, что мне придётся отвечать так скоро; впрочем, осудить крестника за это я не могу, любознательность — прекрасная черта характера.

— Ты учишься, — я медленно и чётко проговариваю каждое слово, будто это может как-то изменить то, что я собираюсь сказать. — Просто случилось… кое-что. И тебя заставили забыть об этой школе.

Гарри хмурит брови и прикусывает губы так сильно, что из-под кромки зубов выступают капельки крови. Я мысленно отвешиваю себе подзатыльник. Снова. Думать прежде, чем что-нибудь сказать, я либо разучился в тюрьме, либо, может, вообще никогда не умел.

— Но ты туда обязательно вернёшься! — добавляю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более уверенно. — Совсем скоро. Иначе просто не может быть.

Ага. Вот только я и сам себе сейчас не верю. А уж убедить ребёнка, привыкшего не доверять взрослым…

Задумавшись, мальчик пытается сцепить пальцы — наверное, чтобы не выдать своего волнения. И тогда я вижу, как в заведённой за спину руке он держит что-то… какую-то большую книгу в тёмном переплёте. Это точно не словарь рун.

— Ты что-то нашёл?

В первое мгновение мне кажется, будто он сейчас рефлекторно уберёт находку подальше от меня. Но крестник мгновение медлит, а затем протягивает мне старый и увесистый, несмотря на небольшие размеры, альбом в кожаной обложке с металлическими уголками.

Вид этой вещи заставляет меня вздрогнуть. Старый семейный фотоальбом — не та штука, которую я хотел бы видеть сейчас. Но я покорно беру его в руки и открываю на случайной странице.

Это страница с общей колдографией. Дед, тётка, мать, отец, Белла, Нарци, Меда и мы с братом. Забавно, а я даже не помню толком, когда было сделано это фото. Но я на нём совсем ещё ребёнок. Может быть, это было до школы. До того, как я выбрал Гриффиндор. Когда мы ещё могли притворяться нормальной семьёй.

Интересно, как там сейчас Меда. Поскольку моя семья отреклась от неё, можно сделать логичный вывод, что она нормальный человек. Надо будет навестить её, когда всё это закончится.

— Он упал и открылся, — оправдывается Гарри, хотя я не собирался требовать от него оправданий. — Я случайно заглянул и хотел спросить. Это твоя семья?

К сожалению.

— Да, но половины из них уже нет в живых. Не сказать, чтобы я этим фактом был до глубины души опечален.

— Я бы тоже не расстроился, если бы дядя умер, — тихо говорит Гарри. — Если твоя семья похожа на мою… Пусть лучше их не будет.

От этих слов по моей спине ползут непрошенные мурашки. Это как же надо было достать тринадцатилетку, чтобы он всерьёз желал тебе смерти?..

Я рассказываю ему про каждого члена семьи с этой колдографии, стараясь не вкладывать в слова слишком много эмоций. И другие снимки мы тоже смотрим — пока не заканчивается альбом. Отчего-то в этот раз мне не противно видеть их чопорные лица, лица людей, с трудом сдерживающих неприязнь даже к своим ближайшим родственникам — будто их заставили фотографироваться со смердящим трупом. Мне их просто жаль.

Затем я слышу, как у Гарри урчит желудок. Оказывается, мы провозились с альбомом большую часть дня, и почти зашедшее солнце пробивается сквозь трещины в кухонном окне, рисуя на стене напротив давным-давно знакомый мне узор. Так что я принимаюсь готовить ужин, попутно развлекая мальчика байками из собственной школьной жизни, и с непривычным для меня теплом внутри смотрю, как он смеётся: открыто и безо всякого страха.

Ужинаем мы прямо на кухне. Стол в гостиной, конечно, прекрасен с визуальной точки зрения, но меня всегда раздражали семейные ужины с тысячей разнообразных столовых приборов. В ответ на это Гарри заявляет, что абсолютно согласен и вообще всю жизнь хотел поесть прямо из сковородки, не утруждая себя вознёй с тарелками. Что мы в итоге и делаем, вооружившись каждый вилкой и ножом. Отчего-то это действо кажется мне очень большим шагом в налаживании отношений.

Уложить мальчика спать тоже не слишком сложно. Недолго побродив по дому, он выбирает себе комнату — по-моему, исключительно по оформлению ванной, но тут я не могу сказать наверняка — и заверяет меня, что не боится спать один и никуда не убежит ночью. Когда из ванны раздаётся шум воды, я спускаюсь в комнату Регулуса, в которой уже спал некоторое время назад, прямо в одежде валюсь под одеяло и закрываю глаза. К чертям душ. До утра никто от этого не умрёт, а спать хочется зверски.

Уже засыпая, я вспоминаю про одну вещь. Ещё одну колдографию, спрятанную мной в доме полжизни назад, ещё в пятнадцать, незадолго до побега. Я так и не успел её отсюда забрать, поэтому уверен, что она здесь. Надо будет отдать её Гарри — в некотором роде, как наследство.


* * *


Наверное, это первое утро едва ли не за всю жизнь, которое начинается для меня совершенно, абсолютно спокойно. Я сплю безо всяких снов до тех пор, пока не просыпаюсь сам по себе — а затем долго лежу, глядя в разбитый солнцем на вытянутые квадраты потолок. Спустя какое-то время всё же заставляю себя встать, иду в ванную, наконец принимаю душ и долго стою перед шкафом, не зная, во что одеться. Брюки и рубашка — универсальный вариант. Но сейчас нужно что-то такое, что помогло бы мне почувствовать себя дома. В своём мире. Значит, мантия.

Оказывается, я здорово от них отвык. Скажем так, во второй половине жизни не было ни одной причины носить мантии. Поэтому теперь приходится тратить в разы больше времени как на то, чтобы это полотно ткани надеть, так и на то, чтобы, спускаясь по лестнице, не споткнуться и не полететь с этой самой лестницы вниз. Это точно испортит мне утро.

Уже умывшись и хватаясь за ручку двери, я наконец вспоминаю, о чём думал вчера перед сном. Колдография. Достать её не так уж тяжело: коридор на этом этаже заканчивается небольшим окном, подоконник которого после некоторых манипуляций выщёлкивается и открывает нишу. Совсем крохотную — туда может поместиться только пара бумажек или конверт с письмом, но мне больше и не надо было.

Произведя нужные действия, я кладу на пол дощечку и просовываю руку под подоконник. Пальцы нащупывают кромку плотной бумаги. Есть! Так и знал, что об этом тайнике кроме меня либо никто не знал, либо просто не было нужды. Дощечку я оставляю лежать где была. Во-первых, мне просто лень, а во-вторых — теперь уже нет нужды прятать здесь какие-либо тайники. А колдографию убираю в карман не глядя. Честно говоря, я просто боюсь на неё смотреть.

О том, подниматься ли к Гарри, я думаю действительно долго. Но в конце концов решаю просто спуститься вниз и подождать его там. В конце концов, личное пространство — это то, чего у мальчика довольно часто попросту не бывает, так что не стоит на него давить. Даже если из добрых побуждений.

Сегодня дом по неизвестным мне причинам ощущается почти дружелюбным. Ну, если не говорить о чьём-то бормотании из чулана и заведшихся в шторах соседней со мной комнаты полчищ докси — эти твари ужасно пищат, с ума можно сойти. В общем, в доме очень давно никто не жил. Но сейчас максимальным уровнем дружелюбности для меня является даже тот факт, что до самого низа лестницы я добираюсь безо всяких происшествий: ни хаотичных падений, ни треснувших ступенек, даже ручка двери на кухню, в прошлый раз вроде державшаяся на честном слове, не подводит.

Для полного счастья надо будет сварить себе этот странный маггловский кофе — он довольно вкусный. Занятый мыслями о том, куда я в прошлый раз засунул турку, я едва не вздрагиваю, увидев за столом Гарри с тарелкой, полной омлета.

— Я думал, ты ещё спишь, — сразу же говорит он. — Поэтому решил приготовить завтрак. Это единственная польза, которую я могу принести.

Подавить тяжёлый вздох мне в этот раз не удаётся.

— Ты не должен приносить мне пользу. И кому-либо вообще, кстати, тоже.

Он ничего не отвечает. Я выкладываю в тарелку остатки омлета со сковороды, желаю крестнику приятного аппетита и сажусь напротив. Конечно, приготовить любую еду можно буквально двумя взмахами волшебной палочки, но мне нравится делать это самому. Или когда кто-нибудь делает это сам. Есть в этом что-то. Впрочем, кофе себе и какао Гарри я в итоге наколдовываю — просто потому, что ужасно не хочется вставать. Мальчик косится на кружку с опасением, но в конце концов пробует напиток.

— Научишь меня так же? — просит он, закончив с завтраком. — Ну, не сейчас. Когда у меня тоже будет волшебная палочка. Она ведь должна у меня быть?

— Конечно, — подтверждаю я с набитым ртом. — Не прямо сейчас, но обязательно будет.

Кстати об этом. Есть у меня одна идея… Но придётся дождаться Снейпа — может, тогда он оторвёт мне за эту идею голову не моментально, а сперва пояснив, в чём именно я не прав. Зато пока его нет…

— У меня для тебя кое-что есть, — говорю я, засовывая руку в карман. — Видишь ли, мы были лучшими друзьями с твоим отцом. Настолько близкими, что когда-то я тоже сбежал из дома — и пошёл к нему. Мне действительно очень жаль, что ты его не знал.

— Ничего, — быстро говорит Гарри, отводя глаза. — Ты же не виноват в этом.

Я виноват. Я охренеть как виноват, хочется сказать мне, но сейчас для этого не время. Я невнятно мотаю головой и продолжаю:

— У меня не так много вещей, связанных с ним. Чего-то, что я мог бы отдать тебе, а не рассказать. Но у меня есть фотография. Может быть, тебе будет приятно посмотреть.

Плотная бумага ложится в ладонь, и мне почему-то отчаянно хочется взвыть.

— Мы здесь чуть постарше тебя. Мне исполнилось шестнадцать в тот день, и мы долго искали в школе кого-нибудь, кто занимался бы колдографией, — вспоминаю я, и губы сами собой расплываются в улыбку. — В конце концов выяснилось, что рейвенкловская староста может пожертвовать нам один снимок, и тогда я получил его. Можно сказать, в подарок, но тогда я об этом ещё не знал.

Мне не надо смотреть, чтобы помнить, что на нём. И всё-таки это лучшая колдография в моей жизни. Сохатый сам сделал торт и так хотел, чтобы на снимок попал именно момент поздравления меня, что перестарался и ткнул горящей свечой мне в бровь. Тогда мы смеялись как сумасшедшие. Подумать только, прошло почти девятнадцать лет, а дня рождения лучше у меня до сих пор не было.

— А потом я вернулся домой на рождественские каникулы, — зачем-то продолжаю я, стараясь не замечать, как предательски дрожит голос. — Успел только спрятать колдографию, а через два дня сбежал. Насовсем.

Кажется, Гарри меня не слышит. Он смотрит на бумажный квадратик так, будто боится, что тот исчезнет.


* * *


— Ни за что, — говорит Снейп.

— Да ты рехнулся, — возмущается Снейп, постукивая пальцами по столу.

— Ты вообще слушал, что я тебе вчера говорил? — с непередаваемым ядом в голосе уточняет Снейп, буравя меня взглядом. Хорошо, что такой магии на самом деле не существует. — Ты во всех газетах, Блэк. Тебя ищет весь Аврорат. Куда ты собираешься пойти?

— В Косой переулок, — вставляю я, изо всех сил стараясь не засмеяться.

Снейп смотрит на меня как на полоумного. Конечно, вопрос был риторическим. Но это никак не помешает ему позубоскалить на мой счёт ещё часа полтора, поэтому я, видно, могу расслабиться и заняться другими делами. Гарри, например, сейчас разглядывает древние волшебные головоломки в гостиной, и я надеюсь, что это увлечёт достаточно надолго, чтобы дать мне время на разговор на кухне. Вроде бы отсюда толком не слышно.

— Спасибо, что не собираешься появиться в Большом зале с криком «За Гриффиндор!» — ожидаемо издевается Снейп. — Может, у тебя действительно есть хотя бы зачатки понимания происходящего? Впрочем, о чём это я. Судя по твоему предложению, их ещё долго не появится.

Забавно. Когда он заявился ко мне в первый раз, на каждую попытку съязвить я реагировал, как на опасность. А теперь я просто понимаю, что у него такая манера общения. И, может быть, он на самом деле не считает меня безмозглой псиной. Но в этом трудно быть уверенным хотя бы наполовину…

— Гарри надо купить одежду, палочку взамен сломанной во время процедуры и пару учебников. Может, получится сделать так, чтобы ему не пришлось пропускать целый учебный год.

— Я могу купить всё это сам. Не сказать, чтобы я был безумно счастлив от этой мысли, но тебе нельзя высовываться.

— В жизни не поверю, что хороший зельевар не имеет у себя запасов Оборотного зелья.

— Разумеется, мне ведь больше абсолютно некуда их потратить!

Снейп действительно сердится. Я понимаю, почему. Но ещё я знаю, что эта идея не лишена очарования и при том практически безопасна. По крайней мере, если я верно всё рассчитал.

— Я даже рот лишний раз открывать не буду, — тихо добавляю я спустя паузу. — Честное слово! Мы купим всё нужное, возьмём мороженое у Фортескью и сразу же домой.

— И ты, надо думать, полагаешь, будто абсолютно никто не заподозрит, если в Косой переулок зайдёт мужчина с мальчиком, отлично знающий расположение и ассортимент магазинов, говорящий на английском без акцента и совершенно точно имеющий возможность изменить внешность? Там сейчас всех проверяют буквально под лупой. Это отвратительная идея, Блэк.

— Ну, предположим, покупкой учебников действительно можешь заняться ты, — размышляю я вслух. — Конечно, в мой банковский сейф тебя не пустят, но ведь ты можешь потратить свои деньги, а я потом возмещу тебе расходы. Когда смогу. Насчёт одежды проблем меньше — в маггловских магазинах вряд ли знают, кто я…

— Знают, — безжалостно перебивает Снейп. — Твоя небритая… кхм… лицо в каждом выпуске маггловских новостей. Думается мне, что тебя там любая собака уже знает.

Вот не мог ты эту шутку не вставить, да? Зараза.

— Тогда и покупкой одежды тоже придётся озаботиться тебе, — обречённо соглашаюсь я. — Но что насчёт волшебной палочки? Ты ведь не можешь выбрать её для Гарри.

— Может, не так она ему сейчас и нужна?

— Нужна! — горячо возражаю я. — Нам придётся проходить школьную программу, а третий курс — это уже определённый уровень сложности. На одной только теории он выехать не сможет.

По лицу Снейпа толком не понятно, хочет ли он согласиться или убить меня. Но я бы склонялся ко второму.

— Мы могли бы аппарировать отсюда под Оборотным зельем прямо в лавку Олливандера, — умоляюще тяну я. — Старик всегда одинаково хорошо относится к своим посетителям, я почти уверен, что нам ничего не грозит. Буквально десять минут. За это время ничего не случится просто потому, что не успеет. Я обещаю, что буду неукоснительно следовать любым правилам, которые ты установишь.

— Не давай обещаний, которые не сможешь выполнить. Вдруг я потребую от тебя никогда больше не пытаться выйти из дома?

Я открываю было рот, но быстро сникаю. Снейп молча разворачивается и делает несколько шагов по направлению к кухонной двери.

— Ты куда? — спрашиваю я, сам не зная, что хотел бы услышать в ответ.

— Добавлять волосы в зелье, — растягивает он губы в улыбке, которой позавидовала бы любая мантикора.

Глава 20

О том, как и почему Снейп согласился, я думаю долго. В смысле — нет, разумеется, меня полностью устраивает такой вариант событий, и даже Гарри вроде бы искренне заинтересован, но… Где-то здесь есть подвох, потому как, объективно говоря, Снейпу нахрен не сдалось лезть с нами туда, где, по его словам, так опасно.

Не придя ни к чему конкретному ни во время переодевания, ни после того, как во флаконы с зельем опускаются волоски, и жижа во всех трёх пузырьках начинает кипеть и менять цвет, я останавливаюсь на варианте, что ему просто скучно. В конце концов, сегодня суббота, а о жизни Северуса Снейпа я знаю даже меньше, чем, к примеру, о маггловском способе разведения лам.

Гарри смотрит на пузырьки во все глаза. Я пытался объяснить ему, как это работает, даром что сам когда-то это зелье и варил, и пил, но выходит отвратительно. Снейп слушает мои путаные объяснения с такой ехидной усмешкой, что хочется немедленно покинуть собственную кухню, и в конце концов я сдаюсь и кивком передаю ему право рассказчика. Пусть умничает — мальчику от этого больше пользы, чем вреда.

— Оборотное зелье, — поясняет он. — Превращает внешне в другого человека на определённое время. Обычные действуют час, с моим у нас будет чуть больше двух. Зелье полностью меняет внешность, увеличивает или уменьшает — по необходимости — рост и пропорции тела, но с изменением голоса мне пока ничего не удалось сделать. Не думаю, что для нас это критично — вряд ли в Косом переулке много кто знает наши голоса.

— Наши? — с огромным опозданием уточняю я. — Ты тоже пойдёшь?

— Нет, оставлю вас двоих, без знаний о происходящем, в одном из центров магического сообщества, — без тени улыбки сообщает Снейп. — Ты не настолько мне не нравишься, Блэк. Пей давай.

Я принимаю из его рук прохладный флакон, где уже перестала пузыриться визуально приятная тёмно-синяя жидкость. У Снейпа в руках остаются две: очень светлая, бежевая, и вроде бы фиолетовая — трудно понять оттенок. Он берёт вторую, а первую протягивает мальчику. Мы уже собираемся поднести флаконы к губам, как Гарри останавливает нас быстрым жестом.

— Оно ведь не причинит вреда никому из вас? — серьёзно уточняет мальчик. — Потому что если да, то я бы попросил вас его не пить.

Снейп, кажется, снова собирается съязвить. Или скорчить рожу — скривить губы, нахмурить брови, всё вот это вот, что он обычно делает в отношении тех, кто ему очевидно не нравится. Но вместо этого на его лице проступает тень искреннего удивления, и в итоге он ничего не говорит.

— Не навредит, не беспокойся, — отвечаю за него я. — Мне доводилось его пить, самый максимум ущерба, который возможно получить — мерзкий привкус во рту. Некоторые люди не слишком приятны на вкус.

— Звучит так, будто ты собрался их есть, — шутит Гарри, безо всяких препираний берёт свой пузырёк и одним глотком выпивает содержимое. Только сейчас я понимаю, что про вред себе он даже не заикнулся.


* * *


Снейп оказывается адреналиновым наркоманом. Ну или я просто преувеличиваю риски — но так я о них толком ничего не знаю, кроме его слов. Мы аппарируем, но не в лавку волшебных палочек, а в здоровенный пыльный книжный магазин. Случись это летом, мы проторчали бы в очереди часа полтора, но в конце сентября здесь совсем никого нет. Продавец, скучающий со свежей газетой за прилавком, заметно оживляется при нашем появлении.

Так что в итоге мы оказываемся нагружены стопками учебников и какой-то увесистой книгой по зельям — Снейп тихонько заявляет, что, раз уж имеет возможность, постарается получить всю возможную пользу из этой проблемы. Пользу он явно собирается извлекать долго и упорно, потому что в следующих лавках мы приобретаем котёл, гору разных письменных принадлежностей, какие-то склянки и коробочки с ингредиентами. Весит это добро немало, так что я в который раз радуюсь, что владею магией — всегда можно произнести короткое заклинание и избавить себя если не от объёма вещей, то хотя бы от веса.

— Странно, что можно аппарировать прямо в магазин, — негромко замечаю я, когда мы наконец оказываемся в лавке волшебных палочек, куда и собирались изначально. — А кражи? Это ведь ускоряет процесс до смешного.

— А антиворовские чары люди, по-твоему, для красоты придумали?

Я моментально начинаю чувствовать себя неотёсанным магглом. Ей-богу, это не Гарри нужно учиться, а мне. Может, тоже начать с третьего курса — судя по всему, лишним не будет, мозги совсем заржавели.

Тем временем мы подходим к прилавку в самой середине помещения. На нём стоит табличка «перерыв 15 минут» — отчего-то меня смешит, что в магических магазинах такое тоже используется. Слава Мерлину, время у нас ещё есть, поэтому мы ждём. Ждать на самом деле не так уж и тяжело. Особенно для Гарри, который всего этого не помнит, а потому с самого начала мероприятия только и делает, что смотрит на всё вокруг. От вопросов, правда, почему-то воздерживается — но вот сейчас мне видно, что его распирает от желания спросить.

Я ободряюще подмигиваю ему. Вопросы, особенно искренние, это просто прекрасно. Это значит, что человеку действительно интересно.

— А почему палочку можно получить только в одиннадцать? — наконец спрашивает мой крестник. — Магия же проявляет себя с рождения, да?

— Ну, таковы правила, — задумчиво отвечает Снейп. — Когда-то очень давно в магических семьях родители могли купить детям палочки хоть в два года и обучать их чему пожелают — школы тогда были не слишком популярны. В какой-то момент это стало очень опасной затеей для магического сообщества: волшебная палочка ведь направляет магию, можно сказать, собирает её в единый поток. Соответственно, вред, который может нанести злой или напуганный ребёнок, с помощью палочки возрастает в разы. Я имею в виду, это было опасно всегда, если не учишь ребёнка думать прежде, чем делать. А в то время как раз обострились конфликты с магглами, так что поводов было хоть отбавляй… В общем, после введения Статута о секретности, палочки подбирались детям только после появления их в школе.

— И не было проблем? — удивляется Гарри. Мне ужасно интересно, поэтому я молча киваю, показывая, что поддерживаю его вопрос. Вот если бы так историю магии преподавали, я бы, может, на неё даже ходил…

— Были, конечно. За закон голосовало большинство семей, которым ужасно надоело отмахиваться от попыток их убить просто за выход на улицу, и даже ограничение на использование волшебных палочек — не единственное, кстати — они, скрипя зубами, приняли в обмен на собственную безопасность. Но оставалось ещё меньшинство. Им не нравилось, что ограничивают именно их, а не воинственно настроенных магглов, хотя вина за конфликт действительно лежала на обеих сторонах.

— Понимаю и тех, и других, — вставляю я. — Да и договориться всегда непросто, особенно если никто этого не хочет. А что было дальше?

— Ну, случилась война. Тогда Косой переулок ещё не существовал в привычном виде, поэтому приобрести палочку просто так — как мы сейчас — было практически невозможно. Они всегда делались под заказ, а ещё в Британии этим занималось всего две семьи — как можно понять, процесс был полностью индивидуальный, если палочка и создавалась не для конкретного человека, об этом лучше всего было не говорить. Одна семья без проблем поддержала Статут и запрет. Но вторая сослалась на то, что волшебные палочки производятся и используются с пелёнок членами сообщества едва ли не с первых минут существования человечества, поэтому жить без этого аксессуара аж до одиннадцати лет они никому позволить не могут.

Я ловлю себя на мысли, что слушаю, затаив дыхание. Судя по глазам Гарри, он тоже. И откуда только Снейп всё это знает? Может, в книге прочитал? Мне, правда, ни разу в жизни не попадалась подобная литература, но ведь это как будто ни о чем не говорит.

— И в результате этой войны вторая семья была полностью уничтожена, — заканчивает Снейп. — У меня недостаточно информации, чтобы сказать, как и почему. Зато у потомка первой семьи мы находимся сейчас, поэтому выводы о здравии этой стороны спора можно сделать однозначные.

Раздаётся лёгкий стук. Мы поворачиваемся одновременно. Владелец лавки, мистер Олливандер, стоит в проходе, держа в руках вазу с сушёными цветами — наверное, задел её, когда проходил мимо. Впрочем, он мог и подслушать — я, как большой любитель разного рода информации, отлично его понимаю.

— Вы очень много знаете об этом, — с неожиданной ноткой гордости в голосе говорит он, внимательным взглядом изучая чужое лицо Снейпа. — Но мне всё равно есть что добавить к вашему увлекательному экскурсу. Первым, кто заговорил об ограничении на использование волшебных палочек, был как раз Джерейнт Олливандер — как вы можете догадаться, один из моих пращуров. У него был на это очень грустный повод. В квартале, где тогда жила их семья, не принято было приказывать детям, с кем им можно общаться, поэтому все играли и росли вместе — и маги, и магглы. Пока одному из магглов не показалось, что близнецы, дети Джерейнта, каким-то образом обидели его сына. На тот момент антимагические настроения в обществе крепли стремительно, поэтому он не стал разбираться в причинах детского конфликта и просто напал на детей.

— И что случилось потом? — дрожащим голосом спрашивает Гарри, на которого пауза оказывает просто сокрушительное воздействие. — У них были палочки, да?

— Были, — очень тихо соглашается мастер. — И они ими воспользовались. А, как правильно сказал ваш друг, палочка служит для того, чтобы собирать природную магию в один направленный поток. Скажем, солнце не убивает само по себе, находясь в небе, но стоит вам взять увеличительное стекло и даже случайно направить его в цель под нужным углом… В общем, детям было по шесть лет, они ещё не знали ровным счётом никаких заклинаний, но маггл погиб. И это, в целом, стало последней каплей как для магического сообщества, так и для немагического. Олливандерам пришлось бежать, бросив фамильный дом, а тогдашний, ещё весьма малочисленный Аврорат с ног сбивался, стирая память всем магглам без разбору. Остальное понятно.

На этом он наклоняется к Гарри, изучая его взглядом. Мальчик вздрагивает, но остаётся на месте и ничего не говорит. В конце концов Олливандер улыбается ему и снимает с ближайшей полки тёмный футляр:

— Будем считать, что я решил вашу загадку, не напрягаясь. Попробуйте эту. Красное дерево и перо феникса.

Гарри стоит, не решаясь что-нибудь сделать. Обмен историческими фактами не напугал его, но явно довольно сильно обескуражил.

— Попробуй сделать вот так, — я достаю свою палочку и показываю нужный жест, — и сказать Accipere flores! — это довольно простое заклинание, никак не взаимодействующее с окружающей средой, так что разнести магазин или навредить кому-то ты сможешь только при очень большом желании. Если что, я буду рядом.

Гарри тянется к коробке, но очень медленно и неохотно. И я замечаю, как у него мелко дрожат пальцы. Не я один, кстати.

— Вам не стоит бояться ей пользоваться. Палочка только выбирает волшебника, но управлять им не может. Позволю себе заметить, сэр, что вы пользуетесь неподходящей палочкой, — безо всякого перерыва Олливандер поворачивается ко мне. — Рекомендую вам её заменить.

Я оборачиваюсь на Снейпа почти панически. Тот стоит рядом с Гарри, уже разглядывающим узоры на рукоятке своего нового приобретения, с интересом наблюдает за нашим диалогом и в ответ на мой взгляд только коротко кивает. Что-то здесь не так, но что именно — спрашивать не время и не место, поэтому я только обречённо говорю:

— Да, я потерял свою палочку. Уже довольно давно.

Он моментально теряет ко мне интерес и быстрым шагом идёт вдоль своих стеллажей, что-то бормоча себе под нос. И уже оттуда спрашивает:

— А какая была ваша предыдущая, не помните?

— Кизил и сердечная жила дракона, — отзываюсь я прежде, чем нахожу в голове мысль, что, может, стоило бы соврать. — Одиннадцать дюймов.

— Необычно. Сильная, но при этом яркая, удобная и подстраивающаяся под любые изменения, — голос Олливандера звучит ужасно глухо отсюда. — Она хорошо подходила вам раньше? Потому что сейчас, мне кажется, не подошла бы. Что-то изменилось с тех пор, не так ли?

Я толком не знаю, что на это ответить, поэтому молча жду. Через какое-то время мастер выходит обратно к прилавку, неся в руках стопку футляров, и открывает все, выкладывая их в ряд на столешнице. Это действие всколыхивает во мне полузабытые ощущения — мне почти одиннадцать, мы в очередной раз поссорились с мамой прямо на пороге «Флориш и Блоттс», но вернуться домой без палочки нельзя, и поэтому мы оба, красные от злости, стоим перед горкой футляров…

Я перебираю предложенные палочки. Забавно, что взрослым волшебникам их не надо даже брать в руки, что бы там ни говорили. Просто коснуться — и палочка сама скажет, хочет ли она остаться с этим хозяином. Но пока ни одна не хочет. Это неудивительно. Возможно, тюрьма сломала меня сильнее, чем я думал.

Остаётся последняя палочка. Ни на что не надеясь, я прикасаюсь к ней пальцами — и чувствую слабую вибрацию, будто палочка ожила в моих руках. Это ощущение такое необычное — в прошлый раз я просто знал, что палочка мне подходит, и ничего подобного не происходило. Потому оно и выбивает меня из колеи. Олливандер внимательно вглядывается в моё лицо, так что смену эмоций не пропускает.

— Интересно. Кипарис и хвост саламандры, — говорит он будто в пустоту, глядя сквозь меня. — Знаете, она лежала у меня довольно долго. Не могла найти своего владельца.

Я кладу палочку во внутренний карман куртки и зачем-то беру длинный узкий футляр, когда Снейп расплачивается и осторожно сграбастывает нас с Гарри за предплечья, собираясь аппарировать обратно в дом на Гриммо. На удивление, руки у него тёплые — я чувствую это даже через мантию. Мысли текут так медленно и в то же время хаотично, что это открытие вспыхивает искрой и моментально смешивается с тысячей других ощущений и слов. Я молчу. Не знаю, почему я молчу.

— До свидания! — говорит Гарри, единственный из нас вспомнивший про правила приличия.

— Удачи, мистер Поттер, — безмятежно улыбается старик — и, прежде чем я успеваю испугаться за наше прикрытие, старая лавка волшебных палочек исчезает в пространстве, сменяясь знакомой гостиной.