Не тот Хагрид

Глава 1. Пробуждение в новом мире

Пробуждение было долгим и тягучим. Мысли обретали четкость не вспышкой света, а так — словно в темной комнате медленно, очень медленно открывали тяжелые ставни, впуская внутрь полоску тусклого дневного света. Первым я ощутил запах: чистый, свежий воздух, пахнущий влажной землей после ночного дождя, прелой листвой и чем-то неуловимо сладким, цветочным. Затем пришли звуки — мирное потрескивание горящих в камине дров, шелест листьев за окном и глухое, успокаивающее мужское бормотание, доносящееся из-за стены.

Когда я, наконец, открыл глаза, то увидел над собой низкий деревянный потолок с толстыми, отесанными лакированными балками. Мой взгляд, еще не сфокусированный, скользнул по комнате: крошечные, по-детски яркие занавески на окне, сквозь которые пробивался золотистый осенний свет. Это была не моя спальня. Не моя квартира. Первая мысль, холодная и ясная, пронзила туман в моей голове: «Где я?».

Я попытался сесть и тут же столкнулся со второй, еще более тревожной проблемой. Тело слушалось, но ощущалось чужим. Руки были пухлыми и по-детски мягкими, но при этом широкими и крупными. Я пошевелил ногами под теплым, тяжелым пледом и почувствовал их непривычную длину и массивность — они упирались в резное изножье кровати, которая была мне почти коротка. Паника, липкая и холодная, начала подступать к моему горлу. «Что со мной?».

Мой взгляд заметался по комнате в поисках ответа и зацепился за прикроватную тумбочку. Там, в простой деревянной рамке, стояла фотография. Улыбающийся, немного уставший мужчина держал на руках крупного, счастливого младенца. И в тот момент, когда я сфокусировал на ней взгляд, младенец на фотокарточке вдруг заметил меня и весело помахал своей пухлой ручкой.

Шок был окончательным и бесповоротным. Движущаяся живая фотография... и речь, которую я слышал за стеной, была английской. Английский с горем пополам я знал и уж точно могу отличить речь на нем. Эти два факта — колдофото и английская речь — сложились в моей голове в единственно возможный, безумный вывод. Я начал догадываться, где очутился.

Потрясенный, я рванулся с кровати, желая рассмотреть фотографию поближе, но тело меня подвело. Потеряв равновесие, я с глухим грохотом рухнул на деревянный пол.

Бормотание за стеной тут же стихло. Послышались быстрые, обеспокоенные шаги, и дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял незнакомый мужчина — невысокий, с добрыми, встревоженными глазами. Тот самый мужчина с фотографии. Он подбежал ко мне, легко поднял — такого тяжелого! — и усадил обратно на кровать.

— Папа здесь, сынок, папа рядом... — ласково произнес он, его английский был чистым и понятным. — Все хорошо.

Мой разум все еще отчаянно пытался склеить осколки реальности. Я посмотрел на мужчину и, цепляясь за единственное слово, которое имело сейчас смысл, выдавил:

— Папа?

Для него это было чудом. Его трехлетний сын, до этого издававший лишь бессвязные звуки, впервые произнес слово! Лицо мужчины озарилось такой искренней, такой чистой радостью, что у меня на миг перехватило дыхание. Он подхватил меня на руки и, смеясь, закружил по комнате.

— Ты сказал! Рубеус, ты заговорил!

В этот момент, окутанный теплом его любви и оглушенный именем, которое не было моим, я понял: точка невозврата пройдена. Я больше не тот, кем был. Я — Рубеус Хагрид!?

Радость этого человека, моего... отца, была настолько заразительной, что на мгновение вытеснила из моей головы все тревожные мысли. Он поставил меня на пол и, сияя, вышел из спальни, ожидая, что я последую за ним. Я сделал шаг, потом другой. Моя походка была неуклюжей и шаткой, но он, поглощенный своей радостью, казалось, этого не замечал. Для него, видимо, моя неловкость была привычным делом.

Я вошел на кухню — маленькое, но удивительно уютное помещение, где большой деревянный стол соседствовал с потрескивающей дровами печью, а на полках теснились бесчисленные банки с соленьями, травами и какими-то засушенными корешками. Воздух был пропитан ароматом овсяной каши и чего-то жареного, похожего на бекон.

Сев на высокий стул, который отец пододвинул к столу, я с изумлением наблюдал за его действиями. Он достал из кармана длинную темную палочку, и на кухне началось тихое волшебство. Легкий взмах — и половник сам зачерпнул дымящуюся кашу и вылил ее в мою тарелку. Отец при этом беззвучно шевелил губами, словно проглатывая слова заклинаний. Еще один взмах, и кусочки яблока, нарезавшись в воздухе, посыпались сверху. Чайник, весело пыхтя, подлетел к столу и налил в две большие кружки дымящуюся жидкость.

«Я точно герой одного из этих… фанфиков»,— пронеслась в голове совершенно безумная мысль. — «Попаданец!? Серьезно?»

Я начал есть кашу, а затем сделал глоток из кружки. Это оказался не чай, а какой-то травяной сбор. Пряный и слегка терпкий, но согревающий. Я ел, а мой... отец сидел напротив и с восторгом смотрел на меня, то и дело пытаясь снова вызвать на разговор:

— Па-па! Скажи еще раз, Рубеус! Па-па!

Мои манеры за столом, мои движения — все это было несколько не таким, как у ребенка. И, кажется, он это заметил — по тому, как его взгляд на мгновение становился задумчивым. Но радость от того, что я заговорил, была сильнее любых подозрений. Он отмахивался от этих мыслей и продолжал счастливо болтать.

Затем он озвучил наш план на утро:

— Сейчас поедим, а потом нужно во дворе прибраться, да в птичнике порядок навести. Поможешь мне, мой большой помощник?

Закончив завтрак, он взъерошил мне волосы и произнес слова, которые прозвучали для меня как вызов:

— Ну что, мой говорун, готов к приключениям?

Я понимал, что отсидеться в молчании не получится. Мне придется играть роль, и это «приключение» только начиналось. Но окружение всё ещё казалось нереальным — движущиеся фотографии, магия на кухне, этот добрый человек, называющий меня сыном. Часть меня отчаянно ждала, что я вот-вот проснусь в собственной постели, в своей прежней жизни, и всё это окажется просто очень ярким, детальным сном. Но тепло отцовской руки на моей голове было слишком реальным, запах завтрака — слишком конкретным, вкус каши на языке — слишком осязаемым. Нет, это не сон. Это происходит со мной на самом деле. И пока я не разберусь, что к чему, придётся плыть по течению, следовать за этим мужчиной, не выделяться, не показывать, что внутри бушует буря вопросов без ответов. Я посмотрел на улыбающегося отца и медленно, неуверенно кивнул.

Двор оказался небольшим, но ухоженным — большой деревянный сарай с каменным основанием, огород с аккуратными грядками, птичник, из которого доносилось квохтанье. Всё было окружено высоким забором из потемневшего от времени дерева, а за ним на небольшом отдалении начинался настоящий лес — густой, тёмный, пахнущий мхом и влажной корой.

Маг достал палочку и начал работать. Я наблюдал, зачарованный. Сначала он направил кончик палочки на дорожки, пробормотав что-то вроде "Тергео" несколько раз подряд. Мусор, пыль и грязь начали исчезать прямо на глазах — не сметаться в сторону, а именно исчезать, будто растворяясь в воздухе. Лужи на дорожках высохли мгновенно, оставив ровную, чистую поверхность.

Затем он взмахнул палочкой в сторону крыльца — деревянные доски, влажные от ночной росы, в одно мгновение стали сухими. Ещё один взмах вверх, и с крыши дома скатились последние капли воды, черепица заблестела чистой, словно её только что вымыли и отполировали.

Теперь очередь дошла до опавшей листвы, которая покрывала большую часть двора. Отец сделал широкий круговой жест палочкой, и листья начали собираться сами, словно их притягивал невидимый магнит. Они слетались со всех уголков двора, с крыши сарая, из-под кустов, формируя аккуратную кучу посередине.

Следующее заклинание было особенно впечатляющим. Маг ткнул палочкой в кучу листьев и произнёс что-то резкое и короткое. Листья начали измельчаться — рваться на мелкие кусочки, а потом утрамбовываться. Процесс занял всего несколько секунд, и на месте горы листвы осталась аккуратная горка измельчённого материала.

Две большие плетёные корзины, стоявшие у стены сарая, подлетели к куче сами. Измельчённые листья поднялись в воздух и аккуратно распределились между корзинами, заполняя их почти до краёв. Затем корзины взмыли вверх и, покачиваясь, поплыли через двор к дальнему углу участка, где, как я заметил, была вырыта большая компостная яма.

Корзины перевернулись над ямой, высыпав содержимое, потом вернулись обратно на своё место у сарая. Всё это заняло не больше двух-трёх минут. Работа, на которую у обычного человека ушёл бы час или больше, была выполнена за считанные мгновения.

Ведро с водой подлетело к корыту для птиц и опрокинулось точно под нужным углом, наполняя ёмкость. Дверца птичника распахнулась сама, и несколько пухлых коричневых кур важно выступили наружу, направляясь к рассыпанному корму.

Я стоял, раскрыв рот. Видеть магию в фильмах или читать о ней в книгах — одно. Но наблюдать вживую, как обычные предметы оживают, как мусор исчезает в никуда, как природа подчиняется воле человека с палочкой, было совершенно другим опытом. Это было реально. Осязаемо. Невозможно — и всё же происходящее прямо передо мной.

Закончив с двором, отец направился к птичнику. Дверца распахнулась от взмаха палочкой, и я последовал за ним внутрь. Помещение было небольшим, но удивительно уютным — деревянные насесты вдоль стен, несколько гнёзд с соломой, кормушка и поилка. Куры зашевелились, закудахтали сонно, разбуженные нашим приходом.

Первым делом он поколдовал над воздухом в птичнике. Я почувствовал, как температура внутри изменилась — стало теплее, но не душно, словно отец нашёл идеальный баланс для птиц. Затем он направил палочку на пол, покрытый грязной соломой вперемешку с помётом. Грязь начала собираться сама, отделяясь от чистой соломы, формируясь в аккуратную кучу у входа. Взмах — и куча переместилась в стоявшую снаружи корзину. Ещё один взмах, и корзина поплыла по воздуху к той же компостной яме, что и измельчённые листья, опрокинулась, высыпала содержимое и вернулась обратно.

Кормушка и поилка тоже не остались без внимания. Лёгкое движение палочкой — и остатки старого корма, налёт и грязь исчезли, оставив деревянные ёмкости чистыми, словно их только что вымыли и высушили.

Потом произошло нечто особенно интересное. Маг направил палочку вверх, на обычный с виду бронзовый кран, который был закреплён под потолком птичника. От крана шла труба, уходящая куда-то выше — наверное, к резервуару на чердаке или к какому-то магическому источнику воды. Кран повернулся сам, и из трубы полилась чистая вода прямо в поилку, наполняя её до нужного уровня. Затем кран закрылся так же плавно и беззвучно, как и открылся.

Следующим из чердачного хранилища, доступ к которому был прямо в углу птичника через небольшой люк в потолке, магией спустился мешок с зерном. Он аккуратно перевернулся над кормушкой, высыпая содержимое — золотистые зёрна пшеницы и овса, смешанные с чем-то мелким, похожим на дроблёную кукурузу. Куры оживились, закудахтали громче, предвкушая завтрак.

Пустой мешок не улетел обратно. Вместо этого отец направил его к гнёздам и начал собирать яйца. Одно за другим они поднимались в воздух, очищались и аккуратно опускались на сложенный пополам мешок — бережно, чтобы не разбить. Я насчитал около двух десятков — хороший утренний сбор. Когда последнее яйцо было собрано, мешок мягко опустился отцу в руки.

— Вот и готово, — удовлетворённо произнёс папа, оглядывая чистый, тёплый птичник с накормленными и напоенными курами. — Теперь девочки будут счастливы весь день.

Каждое действие было выверенным, эффективным, демонстрирующим годы практики. Это не была показная магия с яркими вспышками и громкими заклинаниями. Это была бытовая магия — тихая, практичная, невероятно полезная. И я понял, что это тоже часть волшебного мира. И я понял, что волшебный мир — это не только битвы и полеты, но и тихие, повседневные чудеса, которые делают жизнь легче и приятнее.

— Руби, оставайся здесь, во дворе, — сказал отец, закрывая дверцу птичника и направляясь к огороду. — Там грязно, можешь испачкаться. Посиди пока, я быстро.

Я послушно кивнул и проводил взглядом, как он направился к грядкам, занимавшим значительную часть двора за домом. Их было больше десятка — аккуратные прямоугольники земли, огороженные невысокими деревянными бортиками. На некоторых уже виднелась разнообразная зелень — то ли капуста, то ли какие-то другие овощи, я не мог определить на расстоянии.

Отец начал с дорожек между грядками. Те же движения палочкой, что и раньше — грязь и лужицы исчезали, земля выравнивалась, становилась плотной и сухой, удобной для хождения. Процесс занял меньше минуты на все дорожки.

Затем он перешёл к самим грядкам. Остановился у первой, взмахнул палочкой несколько раз. Я видел, как почва слегка зашевелилась, словно её кто-то рыхлил невидимыми руками. Потом отец присел на корточки, наклонился низко к земле. Потрогал почву пальцами, растёр между ними. Поднёс к носу, понюхал. Пробормотал что-то, кивнул сам себе.

Перешёл ко второй грядке. Повторил те же действия. Рыхление магией, проверка почвы руками, обнюхивание. У третьей грядки задержался дольше — достал палочку, направил на один из ростков, прищурился. Росток слегка светился зелёным — не ярко, еле заметно, но я видел. Диагностика? Проверка здоровья растения?

Обойдя все грядки таким образом, отец выпрямился, почесал затылок, о чём-то задумался. Потом решительно направился к сараю. Вернулся через минуту с двумя ведрами — одно выглядело наполненным чем-то тёмным, возможно компостом или удобрением, второе было легче, судя по тому, как отец его нёс.

Начались более активные манипуляции. У первой грядки отец достал из первого ведра небольшой совочек, зачерпнул из него горсть темной субстанции и рассыпал вокруг нескольких растений. Не везде, избирательно — только там, где растения выглядели слабее. Магией не пользовался, делал руками, аккуратно, с явной заботой.

У второй грядки начал пересаживать ростки. Взмахом палочки выкопал маленькое углубление в одном конце грядки, затем так же аккуратно извлёк росток с противоположного конца — вместе с комом земли, не повреждая корни. Переместил в подготовленную лунку, присыпал землёй магией, слегка утрамбовал. Полил из второго ведра — обычной водой, судя по всему.

На третьей грядке занялся прополкой. Но не обычной — взмахнул палочкой, и несколько тонких стебельков с мелкими листочками (сорняки или более слабые побеги) вылезли из земли сами, с корнями. Зависли в воздухе на секунду, потом отлетели в сторону, в специальную корзину для растительных отходов, стоявшую у края огорода. Ещё взмах — ещё несколько таких растений выдернулись и улетели. Эффективно.

Четвёртая грядка получила подкормку из первого ведра более щедро — отец рассыпал удобрение по всей поверхности, потом взмахом палочки вмешал его в почву, одновременно рыхля верхний слой. Растения на этой грядке выглядели самыми слабыми, возможно, требовали особого ухода или их просто посадили попозже.

Каждое движение было осмысленным. Отец не просто колдовал наугад — он знал, что делает, понимал потребности каждого растения, каждой грядки. Это было сочетание магии и знания, опыта и заботы. Волшебство помогало, ускоряло процесс, делало его легче, но не заменяло понимания того, как растут растения, что им нужно, когда подкармливать, когда пересаживать, когда просто оставить в покое.

Закончив с последней грядкой, волшебник выпрямился, потянулся, размяв спину. Оглядел свою работу с видимым удовлетворением. Грядки выглядели опрятными, ухоженными, дорожки чистыми. Ещё одна часть работы была завершена.

Он вернулся к сараю, убрал ведра и совочек, вымыл руки у бочки с дождевой водой. Я всё это время стоял, не двигаясь, впитывая каждую деталь. Это был урок — не по магии в привычном понимании, а по жизни в магическом мире. По тому, как здесь люди ведут хозяйство, заботятся о доме, о земле, о животных. И магия была не целью, а инструментом, одним из многих, который делает эту жизнь возможной, удобной, продуктивной.

— Руби, останься здесь, — сказал отец, вытирая руки о полотенце. — Мне нужно в сарае кое-что проверить. Не убегай далеко.

Я кивнул, наблюдая, как он скрылся в полумраке сарая. Оттуда доносились приглушённые звуки — что-то двигалось, переставлялось, скрипело. Потом послышались знакомые уже взмахи палочкой и команды на латыни. Интересно, чем он там занимается? Чинит инструменты? Проверяет запасы? Или просто наводит порядок?

Минут через десять отец вышел, держа в руках небольшую корзинку с какими-то семенами или луковицами — я не мог разглядеть на расстоянии. Повернул в сторону, противоположную той, где были основные грядки.

— Я на дальний огород, — крикнул он через плечо. — Там ещё несколько грядок, нужно проверить и кое-что посадить. Ты тут посиди, отдохни. Я скоро вернусь!

Я снова кивнул, провожая взглядом, как отец обходит дом с другой стороны и исчезает за углом. Звуки его шагов ещё какое-то время были слышны, потом растворились в общем шелесте леса.

Пока отец занимался своими делами, я присел на низкую скамейку у сарая, делая вид, что отдыхаю. На самом деле мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями.

Итак. Факты.

Я — попаданец. Не знаю как и почему, но я оказался в теле малолетнего Рубеуса Хагрида. Того самого Хагрида из книг о Гарри Поттере. Будущего лесничего Хогвартса, друга Гарри, добродушного великана с розовым зонтиком, в котором спрятаны обломки сломанной волшебной палочки.

Точных дат я не помнил — память о прошлой жизни была туманной, особенно что касалось мелких деталей. Но помнил важные вещи, общую картину событий.

Том Реддл учился в Хогвартсе во время Второй мировой. Это точно, ведь по одной из основных версий, с бомбежками Лондона связана его боязнь смерти. Война началась в 1939 году, а к началу военных сороковых он уже был в школе — старшим подростком, не первокурсником и не второкурсником, это я помнил по сцене из фильма. Выглядел лет на шестнадцать-семнадцать. И именно в военные годы он открыл Тайную комнату, убил Миртл и обвинил Рубеуса.

В Хогвартс принимают в одиннадцать лет. Если Том был старшим подростком в начале сороковых... значит, поступил где-то в конце тридцатых. Вычитаю одиннадцать из этих цифр — получается, родился он в конце двадцатых. 1927, 1928, где-то в этом диапазоне.

Хагрид учился вместе с Томом Реддлом — это я помню точно. Были ли они ровесниками или между ними была разница в возрасте? Оба были подростками, не первокурсниками — это точно. Если предположить, что они были примерно одного возраста, или с небольшой разницей в год-два-три... то Хагрид тоже родился в конце двадцатых.

Если я сейчас в теле полувеликана, и судя по тому, что я только заговорил и тому, что отец обращается со мной как с совсем маленьким ребёнком, мне, вероятно, года три-четыре, может, чуть больше... То, прибавляя эти года к предполагаемому году рождения, получаю примерное текущее время. Скорее всего, сейчас начало тридцатых. Точно сказать не могу, но именно этот период наиболее вероятен.

Начало тридцатых — время Великой депрессии, бандитов сухого закона, прихода Сталина и Гитлера к власти. До Второй мировой войны ещё лет восемь-девять. До поступления в Хогвартс — примерно столько же. Достаточно времени, чтобы подготовиться. Достаточно, чтобы спланировать, что делать с Томом Реддлом, когда он появится в моей жизни.

Глава 2. Адаптация

Следующие несколько месяцев пролетели в тумане адаптации. Золотая осень в лесу Дин сменилась первым снегом, а затем и весенней оттепелью. Мой первоначальный шок сменился фазой активного, почти лихорадочного изучения, которое началось с самого фундамента — с языка.

Хотя я-то знал и понимал английскую речь, говорить на ней полноценно в теле трехлетнего ребенка было невозможно. Да и соображений конспирации никто не отменял. Мой отец, видя, что я начал произносить первые слова, с энтузиазмом взялся за мое обучение. Он принес откуда-то старенькую, потрепанную азбуку с яркими картинками. Книжка, видимо, была обычной – магловской, со всеми этими стандартными «А — арбуз, Б — бабочка». Мы сидели у камина или у печки долгими осенними вечерами, и я, тыча своим непропорционально большим пальцем в картинки, заново учился говорить. Я был прилежным учеником.

Именно тогда я узнал наши имена. Он показывал на себя и говорил: «Ро-берт». Я повторял. Потом он показывал на меня: «Ру-бе-ус». И я повторял снова. Вскоре к этому добавилась и фамилия — Хагрид. Рубеус Хагрид. Это звучало странно, но я привыкал.

Постепенно, день за днем, туманная фигура «отца» обретала для меня четкие, живые черты, и я все лучше узнавал этого человека.

Роберт, Роб или даже Робин, что было сокращенными формами его полного имени, был настоящим живчиком, часто в движении. Ростом ниже среднего, с сухощавой, но жилистой и скорее поджарой фигурой, он казался сгустком энергии. Его густые темные волосы доходили до плеч. Дома он перехватывал их простой кожаной лентой, чтобы не мешали. Выходя на улицу, он менял ленту на широкополую шляпу с высокой тульей, которая, как я подозревал, должна была компенсировать его небольшой рост. Голос у него был неожиданно низкий, густой баритон, несколько не вязавшийся с его внешним видом.

Он почти постоянно, даже дома, ходил в невысоких кожаных сапогах. Как и вся его одежда — практичная, поношенная, преимущественно из кожи и темной шерсти — они всегда были идеально чистыми. Я ни разу не чувствовал неприятного запаха ни от него, ни от себя. Лишь позже я узнал, что волшебная одежда и обувь часто несут на себе чары комфорта и гигиены: они нейтрализуют пот и запахи, а в дорогих вариантах еще и очищаются сами.

У него была забавная привычка: он постоянно что-то теребил в руках или проверял содержимое своих многочисленных карманов, на которые, очевидно, были наложены чары расширения. Его карманы были бездонным складом всякой всячины — от обычных скоб, мотков проволоки и бечевки до волшебных самозатачивающихся инструментов и мешочков с какими-то порошками. При этом он обладал хорошей памятью и всегда точно знал, где что лежит.

Эта его дневная энергия сменялась вечерним умиротворением. После ужина он мог часами сидеть в старом кресле у камина, укрывшись пледом, или на кухне у печи, слушая огромное стационарное радио, которое умело ловить как волшебную, так и маггловские станции. Внешне он был простым егерем, но в эти тихие моменты я чувствовал в нем скрытую глубину и мудрость человека, который много видел и много думает.

Дом полностью соответствовал своему хозяину. Это была настоящая холостяцкая берлога: никакой показной красоты, цветов в вазах или изящных гардин на окнах. Из украшений — разве что ковры и шкуры на полу да простые, плотные шторы. Посуда у нас была однообразной и крепкой, без изысков. Стены украшали несколько анимированных пейзажей, пара колдофотографий в простых рамках, старые гобелены и карты леса. Все было подчинено не эстетике, а функции и удобству.

Когда с именами и вообще с базовой лексикой было покончено, он начал читать мне детские книги. Сначала простые сказки о говорящих животных, а потом и волшебные истории в том числе и из «Сказок барда Бидля». Ну да, классика английского магического эпоса. Я впитывал каждое слово, каждую деталь, и мой словарный запас рос не по дням, а по часам. Отец не мог нарадоваться моему прогрессу.

И как только я почувствовал себя достаточно уверенно в языке, я принял роль «почемучки». Этот образ стал моим главным инструментом для сбора информации. Под прикрытием детского любопытства я начал методично строить в своей голове полную картину мира.

— Папа, а мама... где она? — этот вопрос я задал с замиранием сердца.

Я видел невыразимую грусть в его глазах, когда он рассказывал о моей матери-великанше Фридвульфе, которая ушла, потому что «мир людей был для нее слишком мал».

Но в рассказе отца было слишком много недомолвок, слишком много осторожных пауз и уклончивых формулировок. Они заставляли меня задуматься о том, что скрывается за простым объяснением «мир людей был для неё слишком мал». Роберт говорил о Фридвульфе с грустью, это правда, но эта грусть была странной, сложной, смешанной с чем-то ещё — стыдом? Сожалением? Виной? Трудно было определить точно, потому что взрослые умеют прятать свои истинные чувства за масками социально приемлемых эмоций.

Я не понимал его отношения к матери. Любил ли он её? Были ли у них отношения вообще? Когда говорил о ней, в голосе звучало тепло, но и дистанция одновременно, словно она была важной частью прошлого, которое осталось позади, но не стало частью настоящего. Не было той горечи, которая бывает у людей, переживших болезненный разрыв, но не было и той ностальгии, которая характерна для тех, кто вспоминает утраченную любовь. Просто... факт. Женщина, с которой у него был ребёнок, которая ушла, потому что не могла жить в человеческом мире.

Но почему он делал из моего происхождения тайну? Почему не рассказывал подробно, как они встретились, как полюбили друг друга, почему решили завести ребёнка, зная, что смешанные браки между магами и великанами были редкостью и часто осуждались обеими сторонами? Что заставило их пойти на такой шаг? Или тут имело место нечто, отличающееся от привычных отношений?

Каждый раз, когда я пытался копнуть глубже, задать уточняющий вопрос, отец либо менял тему, либо давал такой расплывчатый ответ, что становилось ясно — он не хочет обсуждать детали. «Когда вырастешь, поймёшь», «Это сложно объяснить ребёнку», «Не все истории имеют простые ответы» — фразы, которые должны были удовлетворить детское любопытство, но вместо этого только усиливали подозрения, что за официальной версией скрывается что-то более тёмное, более сложное, более болезненное.

Тайна происхождения висела между нами невидимой стеной, и я чувствовал, что пока не узнаю правду, картина моей жизни, моей идентичности останется неполной, фрагментированной, с огромными белыми пятнами там, где должны быть ответы на самые важные вопросы: кто я, откуда пришёл, почему живу именно так, а не иначе.

— А кем ты работаешь, пап?

— Я егерь, — с гордостью ответил он. — Один из егерей этого леса, что у нас за окном. Слежу за порядком.

Так я узнал, что лес Дин был не просто национальным парком с волшебной историей. Это была огромная, скрытая магией территория, как Запретный лес у Хогвартса. Вероятно это еще одна складка в пространстве, но в такие дебри я в своих расспросах не уходил – явно вопросы не для трехлетки.

Само наше хозяйство на первый взгляд было самым обычным. Рядом с домом, на той стороне, что примыкала к маггловскому миру, раскинулись аккуратные огороды, небольшой виноградник и молодой сливово-яблоневый сад. Вся наша территория была надежно огорожена густыми, непроходимыми зарослями терновника, а покой охраняли пара псов. Старый Вики, большую часть времени проводивший в своей будке у крыльца, и молодой, энергичный Бул, которого отец иногда брал с собой в лес.

Роб был волшебником, а волшебник — это сам себе экскаватор, кран, трактор, погрузчик, комбайн и огромная куча еще чего. Я видел, как одним взмахом палочки он вспахивал целое поле, а другим — засеивал его отборным зерном. У него было три таких поля на маггловской стороне, с разными зерновыми культурами. И хотя моя физическая помощь по-прежнему была ему приятна, я понимал, что мой вклад — капля в море по сравнению с тем объемом работы, который он проделывал каждый день. Впрочем, благодаря магии, его труд нельзя было назвать изнурительным.

Настоящие масштабы нашего хозяйства я осознал, когда случайно обнаружил под домом целый комплекс подвальных помещений, по площади в разы превосходивших сам наш домик. Там, внизу, скрывался целый мир. Огромное зернохранилище, зачарованное на расширение пространства, из которого отец брал зерно и через специальные кормушки подкармливал магических животных в лесу, особенно зимой. Винохранилище с рядами дубовых бочонков. Две холодильные комнаты: одна, почти всегда пустая, предназначалась для туш магических существ, а вторая служила для хранения обычной говядины и свинины. В основном полутушек последней, их Роб привозил из окрестных маггловских деревень и городов. Были там и кладовые для обычных продуктов и для магических ингредиентов, в основном трав.

Но самым впечатляющим было огромное деревохранилище, тоже с чарами расширения. В него вел отдельный широкий проход с собственными двойными воротами. Внутри хранилась древесина из нашего леса Дин самых разных пород и форм — от огромных пней и цельных бревен до крошечных брусочков. Отец, как я выяснил, был поставщиком древесины и для Олливандера, и для мебельщиков, и для производителей метел. Правда, львиная доля дохода от этого уходила Министерству.

А на втором подземном ярусе, куда мне был строжайше запрещен вход, находилась личная лаборатория отца. Я знал, что там у него зельеварня, где он варил лекарства для себя и лесных обитателей. Но было там и что-то еще. Периодически отец уходил туда надолго, и я догадывался, что там есть ритуальный зал. Роберт вообще периодически проводил ритуалы: простые, сезонные, иногда вместе со мной, прямо в доме или на природе. Но самые важные и, видимо, самые опасные он совершал там, внизу, вдали от моих глаз.

Позже, с наступлением зимы, я заметил, что закупки мясных туш участились. Папа привозил их десятками, и они исчезали из ледника так же быстро, как и появлялись. Я понял, что он использует их не только для нас. Мясо, как и зерно, шло на подкормку обитателей магического леса. Это была своего рода сделка: егеря обеспечивали хищников легкой добычей в голодное время, а те, в свою очередь, не нападали на них на своей территории и не выходили в поисках пищи за пределы зачарованного леса. Такая система позволяла отцу и другим егерям относительно спокойно собирать редкие ингредиенты — шерсть, перья, чешую — и ценные магические растения в самых глухих и опасных чащах.

Постепенно мне открылась и удивительно запутанная система, в которой мы жили. Лес Дин — это не просто дикая чаща на отшибе. В обычном маггловском мире его часть, выходящая к дорогам и шахтерским поселкам, считается владением короны. Здесь работают многочисленные маггловские службы: лесная стража, местные землемеры, чиновники по вопросам шахт, бригады рейнджеров. Отец в бумагах магглов числится одним из этих рейнджеров — лесничим, отвечающим за порядок, охрану природы и отношения с жителями.

Пару раз нас навещал его условный магловский начальник — невысокий жилистый мужчина по имени мистер Уоллис.

Хотя может это я теперь слишком предвзято отношусь к росту людей?

Мистер Уоллис приезжал на крупном вороном коне, носил полувоенную форму светло-серого цвета и был вооружен массивным револьвером в кобуре. Из контекста его разговоров с отцом я быстро понял, что он сквиб — человек, рожденный в магической семье, но лишенный способности к волшебству. Он понимающе кивал, когда отец упоминал «особенности местной дичи», и никогда не задавал лишних вопросов. За чаем они обсуждали не только лесоустройство, но и вопросы, которые явно касались магии.

Именно мистер Уоллис помог организовать мне комплект магловских документов. Церковная метрика о крещении, набор каких-то справок из разных ведомств. Все это появилось благодаря его связям и знанию магловской бюрократии. Отец был признателен ему за это, и я понимал почему: с этими бумагами мое существование в магловском мире должно было сильно упроститься.

С волшебной частью леса всё еще сложнее. После принятия Статута секретности эти земли формально стали «общим достоянием магического сообщества Британии». При этом королевская семья никогда не отказывалась от своих исторических притязаний на Дин и, как я понял, до сих пор была осведомлена о многих процессах в магическом мире в целом. Каков был их реальный магический статус, я так и не разобрался, хотя по оговоркам отца можно было предположить, что они, как минимум, сквибы. Однако фактическое управление лесом находилось в ведении Министерства магии, которое определяло правила, распределяло полномочия, выделяло квоты на охоту, вырубки, добычу редких растений и, главное, регулировало право проживания.

Отец официально состоит на министерской службе: его должность — егерь волшебного леса. Наш дом и клочок земли вокруг с огородами и садом он получил в собственность как награду за долгие годы честной службы. Не всем выдается такое право: в округе еще несколько хуторов на магической стороне, которые принадлежат либо другим егерям, либо старинным волшебным семьям, осевшим здесь до министерских времен. Отношения между такими соседями почти всегда напряженные — они естественные антагонисты. Простые жители часто браконьерствуют, незаконно собирают ингредиенты и растения, вырубают лес без разрешения. При этом не задабривают лес, не кормят животных, почти не участвуют в коллективной ритуальной защите. Отец с коллегами их гоняет и штрафует, в редких случаях кого-то даже спроваживает в Азкабан. На прямую он не сознавался, но судя по рассказам, взятки за «закрытие глаз» на мелкие нарушения составляют еще одну статью семейного дохода.

Впрочем, место и правда далеко от столичных амбиций. Несмотря на магическую природу, наш лес и его окраины не пользуются большой популярностью у магических поселенцев. Это глубинка, дикость. С одной стороны, несколько секунд зеленого пламени в камине — и ты на другом конце страны, но жить здесь постоянно все равно хотят немногие. Даже подготовленные волшебники здесь иногда погибают: лес населен существами, в той или иной мере защищенными от магии, да еще у каждого такого зверя — свои трюки в запасе. А из центра чащи могут выползти совсем уж чуждые человеческому разуму твари. Обычные семьи держатся поближе к городам, и Министерство строго следит, кто и с какими правами может селиться в этих местах. Взрослый маг еще имеет шансы отобится, а дети? Разве что полувеликаны, не будем показывать пальцем.

Папа часто повторял: «здесь каждая тропа — компромисс между законом и древними ритуалами». Ритуалы, которые он проводил в своей подземной лаборатории, служили еще и защитой для нас: чтобы из хтонических глубин леса ничего особенно опасного не выбиралось, а даже если и выбиралось, то обходило наш дом стороной. Но главное, что бы не выбиралось на сторону маглов и не нарушало статут. Эти ритуалы и чары были призваны сделать наш хутор и окрестности непривлекательными для таких непрошеных гостей.

Центральной частью моей новой жизни стало мое тело. Это было не просто тело ребенка. Это было тело юного полувеликана. Уже в три года мой рост был сопоставим с ростом подростка, а сила поражала. Вместе с этим у меня быстро возникла «проблема Питера Паркера»: моя сила, в частности сила рук, была слишком большой для окружающих предметов. За первые пару месяцев я, не рассчитав усилий, оторвал несколько дверных ручек, смял оловянную кружку и однажды ночью, неудачно повернувшись во сне, просто разломал свою детскую кровать. Отцу пришлось мастерить мне новую, укрепленную, из цельных дубовых бревен. Еще неделю он потратил на укрепление магией всех возможных предметов в доме и во дворе. Постепенно, методом проб и ошибок, я научился дозировать свою мощь, но это потребовало времени и постоянного самоконтроля.

Я осознавал, что мое тело — это невероятный актив. Не имея возможности колдовать, я нашел другой способ помогать отцу. Я легко таскал охапки хвороста и тяжелые поленья для камина, а потом ломал их голыми руками или колол топором, который для меня был не тяжелее игрушки. Я носил тяжелые мешки с зерном или с драконьим навозом для удобрения огорода, помогал в самой тяжелой физической работе во дворе.

Поначалу отец не переставал удивляться моей силе и очень гордился своим помощником. Но вскоре его гордость сменилась беспокойством.

— Руби, брось этот мешок! — кричал он, видя, как я тащу что-то неподъемное для обычного ребенка. — Ты же надорвешься! Я могу сделать это одним взмахом палочки!

Со временем это превратилось в нашу своеобразную игру. Я, просыпаясь раньше, старался переделать как можно больше дел по хозяйству своими силами: натаскать воды из колодца, наколоть дров на весь день, прибраться во дворе. Либо же занимался этим, пока отца не было дома, когда он занимался своими обязанностями в лесу или посещал внешний мир по делам. Я хотел позаботиться о нем, показать свою любовь и благодарность так, как умел. А он, в свою очередь, проснувшись и увидев результаты моих трудов, со смехом и легким укором принимался колдовать, стараясь сделать все оставшиеся дела еще быстрее. Он специально оставлял мне все меньше и меньше работы, словно оберегая меня, но я все равно находил способ быть полезным. Мы стали настоящей командой, где каждый заботился о другом по-своему.

А еще я с тревогой стал замечать, что начинаю по-настоящему впадать в детство. Мой взрослый, циничный разум с неподдельным восторгом реагировал на чудеса этого мира. Мне было искренне интересно все, что меня окружало: от самоочищающейся посуды до магических игрушек, которые отец отдал мне. Однажды он подарил мне старую деревянную шкатулку, полную небольших, искусно вырезанных фигурок волшебных существ. Стоило взять одну из них в руки, как она оживала, согреваясь от моего тепла. Чем дольше я держал в ладони маленького гиппогрифа, тем дольше он гарцевал по столу и даже летал вокруг моей головы. Та же история и с дракончиками разных пород. Я мог часами наблюдать за их полетами и игрой друг с другом.

Мы с отцом стали часто играть в волшебные шахматы, и я, взрослый мужчина, с азартом ребенка кричал на свои фигуры, когда они отказывались идти в самоубийственную атаку. И в эти моменты меня охватывал холодный ужас. Где та грань, за которой я перестану быть собой? И где сейчас настоящий Руби, душа ребенка, чье тело я занял? Я убил его своим появлением? Или его и не было вовсе? И как я сюда попал? По чьей воле? Было ли все это реальностью, или я просто лежал где-то в коме, и мой умирающий мозг генерировал эту невероятно детализированную галлюцинацию? Ответов на эти вопросы у меня не было, и я гнал их прочь, с головой уходя в бытовые заботы и обучение.

С учебой все было неоднозначно. С одной стороны, базовое понимание языка у меня уже было, и занятия с отцом только укрепляли эти знания. Но чем дальше, тем больше проблем возникало с моим телом. Оно было каким-то деревянным, неуклюжим. У меня были проблемы с координацией и особенно с мелкой моторикой. С речевым аппаратом тоже все было далеко не идеально — слова получались нечеткими, будто язык не слушался.

Все это я пытался исправить как умел. Постоянно катал в руках разные камни и деревяшки, разрабатывая пальцы. Когда отца не было дома, старался повторять за диктором на радио и читал вслух книги, тренируя произношение. Хуже всего дело обстояло с письмом. Руки вроде бы и слушались, но совсем не так, как в прошлом теле. Я пытался тренироваться, выводя буквы палочкой по земле во дворе, но это помогало мало.

В какой-то момент отец заметил все мои мытарства. Он несколько дней наблюдал, как я мучаюсь с простейшими движениями, а потом куда-то съездил и проконсультировался с кем-то из знакомых колдомедиков. Ситуацию исправили несколько зелий с отвратительным вкусом, какая-то магическая мазь, которую нужно было втирать в суставы, и пара заклинаний, накладываемых каждое утро и перед сном.

Уже через месяц я вполне мог быстро выводить любые слова и фразы на пергаменте. А с голосом мы даже перестарались — он после всех процедур стал таким громким и звонким, что мне постоянно приходилось, наоборот, сдерживаться, чтобы не оглушить отца. Он сказал, что эффект со временем пройдет.

Для поддержания гибкости суставов мне прописали постоянные занятия растяжкой и спортом. Так что в мой распорядок добавилась обязательная утренняя зарядка с гимнастикой, отжиманиями и планкой в конце. В летнюю пору мы с отцом постоянно выбирались на окрестные озера и реки — рыбачили и плавали. Плавание оказалось особенно полезным: вода поддерживала мое тяжелое тело, а движения получались более плавными и естественными.

С улучшенной моторикой мне стало гораздо легче помогать по хозяйству. И наконец, я нашел ряд занятий, где помощь была бы действительно ощутимой. Таковой стала обработка магических растительных реагентов. Их зачастую нельзя обрабатывать магией — иначе могут потеряться или ослабнуть волшебные свойства. Растения нужно очищать от земли руками, аккуратно мыть, разделять на части. В основном требовалось отделять корни и цветки от стеблей, все это раскладывать и сушить на специальной дровяной сушилке. Или, например, нужно было шелушить шишки, похожие на кедровые, добывать масла из волшебных культур на ручном прессе. Вот тут моя сила пригождалась очень сильно — даже взрослому человеку требовались бы усилия, что бы справиться с таким прессом, а для меня это была просто игра.

Даже простое мытье, вытирание и просушка разных волшебных плодов, когда их было много, превращалось в довольно трудозатратное занятие. Заготовка, фасовка, хранение. В этом случае все это производилось по магловски.

Кроме того, часть саженцев волшебных растений выращивалась в горшках. Если подготовительную работу для посадки отец выполнял с помощью магии, то дальнейший уход за всходами, ростками и взрослыми растениями тоже производился обычными методами. Полив, подсыпание питательных составов в землю, вынос горшков на солнце утром и уборка их в дом к вечеру — все это теперь стало моими обязанностями. И я был рад, что могу наконец приносить отцу действительно ощутимую пользу.

Глава 3. Два мира

Когда Роб убедился, что я достаточно подрос и окреп (хотя я и был по прежнему совсем маленьким по человеческим меркам), он начал брать меня с собой в лес, постепенно расширяя границы наших прогулок. Роберт был настоящим охотником и мастером бушкрафта и передавал мне все свои знания. Сначала это были недолгие вылазки по безопасным, хорошо знакомым ему окраинам. Учеба обычным, маггловским премудростям: как ориентироваться по солнцу и мху на деревьях, как разводить огонь без спичек, используя лишь кремень и трут, как строить простые укрытия от непогоды из веток и лапника. Хотя в кремне я подозревал наличие магии – слишком легко он выдавал искры, да и слишком много их было.

Но затем он показывал мне, как магия делает все это несравнимо проще и быстрее. Зачем часами выслеживать оленя по следам, если можно произнести заклинание, и тропинка под ногами сама подсветится едва заметным серебристым светом, указывая путь к добыче? Зачем рисковать, собирая грибы и ягоды, если можно направить палочку на корзину, и она сама наполнится только съедобными и спелыми плодами? А если нужно, то грибы и ягоды еще и высохнут моментально вплоть до совсем порошкового состояния, что бы их было легче нести домой. К слову сбор таких обычных даров леса было одной из статей нашего семейного дохода.

С такой подготовкой, думал я про себя, золотое трио не знало бы горя в своих скитаниях по этому самому лесу. Им не нужны были бы никакие палатки с чарами расширения. Я видел, как мой отец, если нам нужно было заночевать в лесу или даже просто укрыться от дождя на время, делал нечто невероятное. Он, практически как маг земли из мультика про аватара Анга, которые я смотрел в прошлой жизни, несколькими взмахами палочки и тихими гортанными заклинаниями буквально выращивал из-под земли уютную землянку, с печкой, столиком, лежаками и даже небольшими окошками, затянутыми мутным, но стеклом. А утром, перед уходом, он так же быстро возвращал все почти в первозданный вид, оставляя после нас лишь слегка примятую землю.

Для этих походов отец снарядил меня по полной программе. Он сшил для меня несколько комплектов удобной одежды и обуви на разные сезоны. Из-за моего аномального роста ему пришлось использовать более дорогие материалы и накладывать сложные чары постоянной подгонки, чтобы вещи "росли" вместе со мной. В результате моя одежда больше походила на артефакты из сказок, чем на утилитарные вещи. Мне достался и собственный жилет, и плащ с карманами, зачарованными на расширение, которые мы вместе наполнили полезными вещами: мотками веревки, огнивом, запасом провизии и даже денег двух миров. Папа также вручил мне мои первые настоящие инструменты: личный арбалет и набор зачарованных болтов, топорик, бОльший бытовой нож и меньший специальный ножик для разделки туш с изогнутым лезвием и заточкой по внутренней стороне.

Мое обучение практическим навыкам началось еще дома, с простого: отец показал, как правильно забивать и ощипывать кур. Тут же мне устроили стрельбище и я тренировал стрельбу и из своего и из отцовского самострелов. Именно самострелов, ведь тетиву в них вручную взводить не надо было.

В лесу эти знания пригодились, когда мы добывали диких птиц, а потом все более и более крупных животных. Сначала мы перешли к кроликам и зайцам, и я научился их свежевать и готовить на костре. Позже пришла очередь дичи еще крупнее: косуль, кабанов и даже лосей. Апофеозом моего обучения стала охота на волков, из шкур которых мы вместе с отцом сделали теплый, мягкий ковер и положили его на пол в моей комнате.

Все время у меня напрашивался вопрос об уместности арбалета и огнестрельном оружии, но я одергивал себя. Вопрос явно не для трехлетнего необразованного ребенка.

Лишь спустя какое-то время, убедившись в моей силе, сообразительности и навыках, он стал водить меня глубже, в те части леса, где обычные тропы сменялись еле заметными магическими. Там, в скрытых от посторонних глаз лощинах, росли светящиеся мхи, а цветы пели на рассвете. Мое обучение вышло на новый уровень. Он начал учить меня основам магозоологии и магоботаники прямо на живых примерах, показывая безобидных лукотрусов, сливающихся со стволами деревьев, или объясняя, как правильно собирать сонные бобы, чтобы не уснуть на неделю. Но такие походы были пока очень редкими. Отец сильно беспокоился за меня, постоянно повторяя, что магический лес смертельно опасен для того, кто не может защитить себя волшебной палочкой.

Вскоре наши путешествия перестали ограничиваться только лесом. Раз в неделю, а то и чаще, мы отправлялись в маггловский мир. Папа целенаправленно возил меня по всем окрестным городам и деревням, которых вокруг леса Дин оказалось великое множество. Он показывал мне этот мир, в котором я теперь жил. Особенно много было шахтерских поселков — угольные шахты были разбросаны по всей округе, и отец торговал с шахтерами охотнее всего.

Мы продавали излишки своих продуктов: яйца, зелень, овощи и фрукты, а также дары леса — ягоды и грибы в свежем и сушеном виде. Но основной доход приносило ремесло. Отец с помощью магии изготавливал огромное количество разных веревок — от тонкой бечевки из обычной опавшей листвы до прочных канатов из волокон лесных растений. Они пользовались постоянным спросом у нескольких проверенных покупателей. Та же история была с картоном и оберточной бумагой. Роб производил их из всего, что под руку попадется – та же листва, опилки, сено.

Хуже, но продавались и простые бытовые вещи из дерева — дверные и мебельные ручки, кружки, половники и ложки. Отец делал их, не применяя никаких инструментов, просто держа в руках кусок дерева и водя вокруг него палочкой. Я подозревал, что это была какая-то форма трансфигурации.

Через какое-то время я узнал, что длинными зимними вечерами отец примерно тем же способом производит и стеклянные вещи. Как простые - фонари, лампы, даже защитные очки для автомобилистов и пилотов, так и более сложные – фигурные вазы или елочные украшения. Постоянно он плел с помощью магии корзины. Изготавливал из лозы, шпона и соломы шляпы, циновки, короба, вазы, шкатулки. В городские магазины игрушек он сдавал шахматные наборы и резных лошадок разных размеров, а еще обычные кораблики и кораблики в бутылках. Но эти позиции продавались ни шатко не валко. На дворе ведь самый пик великой депрессии. Тем не менее, все эти ручейки вместе создавали вполне приличный по размеру доход.

Для магглов в округе он выполнял роль ветеринара, агронома и народного целителя. И на этой стороне мира занимался лечением животных, растений и изредка самих людей, продавая им лекарственные травы и сборы. Отец для обоих миров изготавливал свечи, продавал саженцы деревьев и кустов. Для обоих миров он производил бочки всех размеров, ведра, тазы, корыта. Делал кресла-качалки, детские кроватки и колыбели для обычных городских мебельных магазинов и зачарованные версии для магазина в косом переулке. Делал рамы для картин и фотографий. Помимо плетеных, собирал и наборные деревянные клетки для птиц и прочей живности. Как простые, тоже для сельских курятников-птичников, так и высокие, резные с узорами для зоомагазинов Кардиффа и Бирмингема. Мастера из обоих миров у него покупали подготовленные заготовки под музыкальные инструменты. Деревянные, костяные, керамические, выточенные магией из камней пуговицы он изготавливал и продавал в промышленных объемах.

В магическом мире дело обстояло еще интереснее. Там он продавал зачарованные деревянные игрушки типа моих зверей из шкатулки и фигурки для магических шахмат. А еще кораблики, способные к самостоятельному плаванию и даже к имитации стрельбы из пушек. Эти волшебные кораблики находились в постоянном движении, причем погода в бутылке зависела от погоды за окном. В дождь в таких бутылках разгорался настоящий шторм, а в солнечные безветренные летние дни и в бутылках стоял штиль. Получались магические метеостанции. Весь секрет таких поделок, помимо волшебных материалов самого корабля, состоял в использовании воды из правильного лесного источника. А еще в добавлении в такую воду секретного минерального состава, тоже собранного в нескольких местах в отдаленных лесных районах.

Видя все эти заработки отца, я понял, что он если не богат, то очень обеспечен, причем в обоих мирах.

— Пап, а мы богатые? — спросил я его однажды напрямую.

Он усмехнулся:

— Скажем так, сынок, мы можем себе позволить не думать о деньгах.

В селах и городах у Роба было полно знакомых женщин, которые явно с ним флиртовали при каждом нашем посещении. Вообще у отца были хорошие отношения со всеми окружающими. А еще я заметил, что он видимо как-то влияет на этих маглов — возможно, легкими заклинаниями. Конфундус? Потому что никто из них не реагировал на мой рост. Или может быть, он придумал какую-то историю про редкую болезнь?

Со временем я окончательно убедился, что отец действительно не брезгует внушениями. Мало того что никто не интересовался моим ростом — вокруг нас творилось множество других несуразностей, на которые тоже никто не обращал внимания. Мы с отцом путешествовали исключительно пешком, но для сокращения пути он во всю пользовался трансгрессией — просто исчезал со мной из одной точки и появлялся в другой, иногда за несколько десятков, если не сотен миль. Папа доставлял крупные, порой очень объемные партии товара без всяких лошадей, телег или автомобилей, просто перенося их в сумках и ящиках с чарами расширения и облегчения. То же самое происходило и с покупками — когда он приобретал туши свиней и коров, они просто исчезали в его дорожном мешке на глазах у продавцов. И никто на это не обращал внимания.

При этом путешествия наши были совершенно свободными и непринужденными. Каждая поездка была поводом пообедать в местном пабе или кафе, а для отца еще и пропустить пару кружек пива, поболтать с множеством знакомых по всей округе. Детям в шахтерских городках он жменями раздавал конфеты, деревянные свистульки и маленькие фигурки животных — обычные, немагические игрушки, но сделанные с таким мастерством, что дети были в восторге. И никто не замечал, что эти конфеты и игрушки появляются у него из воздуха прямо на глазах или что ни один карман в мире не вместит такого их количества. Никто не задавал вопросов. Все воспринимали это как должное, словно так и полагается.

Вообще отец со множеством окрестных жителей был в прекрасных отношениях. Он часто помогал им бесплатно в самых разных ситуациях: подлечивал захворавшую скотину, давал советы по урожаю, а иногда и просто выручал в трудную минуту — то продуктами поделится, то инструмент починит. Люди его любили и уважали, считали своим, надежным человеком. Наверное, поэтому его легкие чары внушения работали так безотказно — магглы и сами были расположены не замечать странностей и принимать на веру любые его объяснения.

За время, что я прожил в этом мире, я научился замечать одну интересную особенность: отец вел явно двойную жизнь. Его отношение к магам и маглам различалось — не в смысле уважения или доброты, но в способе общения, в том, что он позволял себе показывать.

С магами — коллегами, торговцами на Косой Аллее, даже случайными знакомыми из волшебного мира — папа был самим собой. Роберт, Роб для близких, иногда Робин для старых друзей. Он не скрывал своей магии, говорил о ней свободно, обсуждал заклинания и зелья, делился опытом. Его мир был открытым для тех, кто понимал.

С маглами все было иначе. Для них он был Берти — добродушный сосед, немного чудаковатый, но надежный. Или Боб — так его звали фермеры из соседних деревень. Или Бобби — ласково, по-свойски, когда просили помощи. Те же имена, те же сокращения полного имени Роберт, но звучащие совершенно иначе. Словно это были два разных человека, живущие в одном теле.

Еще до первого похода на магловскую сторону папа провел со мной несколько серьезных разговоров о Статуте секретности. Объяснял долго, обстоятельно, как взрослому, почему магический и магловский миры должны оставаться разделенными. Рассказывал истории о том, что бывало в прошлом, когда маглы узнавали о магии, — охоты на ведьм, костры, погромы. И о том, как волшебники скрывались, учились жить среди обычных людей, не выдавая себя.

— Магия — это наш секрет, Рубеус, — говорил он, глядя мне в глаза. — Не потому, что маглы плохие. Просто они не поймут. Они испугаются. А страх порождает ненависть. Поэтому в магловском мире мы обычные люди. Ни палочек, ни заклинаний, ни разговоров о зельях или о чем-то еще из нашего мира. Понял?

Я кивал, запоминая каждое слово.

— А если я случайно... ну, не удержусь? Или кто-то что-то заметит?

Папа тяжело вздохнул.

— Тогда сразу скажешь мне. Не пытайся исправить сам, не придумывай отговорок. Просто скажешь, и я приму меры.

Я понимал, что означало "принять меры". Заклинание забвения, стирание памяти. Это была не жестокость. Это была необходимость. Правила игры, по которым жил магический мир среди магловского. И теперь эти правила касались и меня.

Двойная жизнь. Два имени. Два лица, которые носил мой отец. И теперь учил этому меня. В магическом мире — Рубеус Хагрид, сын министерского служащего, мальчик-полувеликан. В магловском — просто Руби, большой мальчуган, который помогает папе леснику по хозяйству. Никакой магии. Никаких странностей. Просто обычная семья.

Теперь и я учился держать язык за зубами. Следил за тем, чтобы не выдать себя случайным словом или предметом. И постепенно привыкал к мысли, что и у меня теперь два лица. Два имени. Две жизни, идущие параллельно, никогда не пересекаясь. А то и три, учитывая мое попаданство.

Часть 4. Волшебный мир

На вырученные деньги мы покупали то, что не выращивали сами: сахар, крупы, растительное и сливочное масло, мясо, молоко, сыр и рыбу. Отцу нравились некоторые маггловские консервы, сладости и специи из дальних стран. В частности смесей кари у нас стояло шесть разных баночек и он периодически пробовал новые смеси от новых производителей. А я, как привет из прошлой жизни, упросил его покупать мне сладкую газировку, особенно колу.

Позже я подсадил отца на маггловские книги и журналы. Их я и сам с удовольствием читал и перечитывал.

Для меня эти поездки были настоящим погружением в историю. Ожившее ретро, тематический парк на максималках. Я видел автомобили 30-х годов, неуклюжие и угловатые, словно сошедшие со страниц старых журналов. По дорогам все еще часто громыхали повозки, запряженные лошадьми. Люди были одеты в непривычные костюмы, шляпы и платья. Мир жил без интернета, без мобильных телефонов, без той мгновенной связи, которая была неотъемлемой частью моей прошлой жизни. И я с удивлением поймал себя на мысли, что совершенно не испытываю тоски по интернету и гаджетам. Неужели это волшебство так захватило меня, вытеснив привычки человека из будущего?

Отец показывал мне города и деревни, объяснял, как устроен этот мир, как живут магглы, чего они боятся и о чем мечтают. Он учил меня быть незаметным, не привлекать внимания, вести себя как обычный, пусть и очень крупный, деревенский мальчишка. Он пока не догадывался, каких размеров этот мальчишка достигнет. Хотя с другой стороны, тогда у меня должна появиться своя собственная магия, и я сам смогу скрываться за маглоотталкивающими чарами и разбрасываться внушениями.

Вся эта торговая деятельность отца была вполне законной. Министерским служащим разрешается гораздо больше чем обычным волшебникам. В том числе это относится к контактам с магловским миром. Тем более работа егеря сама по себе подразумевает постоянное взаимодействие с с их властями — ведь лес не существует в вакууме, его границы проходят через земли простецов.

К тому же в этом есть элемент самообеспечения. Те же туши свиней и коров для подкормки магических животных, зерно для них — на все это Министерство выделяло совершенно недостаточные средства. Отец говорил, что официальных ассигнований хватало бы от силы на треть необходимого. Так что егеря вертятся как могут, зарабатывая недостающие деньги собственным трудом и смекалкой.

Помимо работы в лесу и общения с магглами, папа постепенно знакомил меня с магическим миром Британии. Эти поездки были нечастыми — раз в месяц, а то и реже, — и всегда короткими, но каждая из них была для меня настоящим погружением в сказку.

Первым стал, конечно же, Косой переулок, он же аллея. Шаг из камина «Дырявого котла» на залитую солнцем, мощеную булыжником улицу был для меня настоящим потрясением, несмотря на все знания из прошлой жизни. Одно дело — читать об этом, и совсем другое — видеть воочию. Видеть волшебников в характерных мантиях и шляпах, спешащих по своим делам; слышать уханье сов из торгового центра; вдыхать сложный, многослойный аромат, в котором смешались запахи старинного пергамента, экзотических зелий, карамели и озона от практикуемых заклинаний. Я стоял посреди улицы и, задрав голову, с детским восторгом рассматривал вывески: «Флориш и Блоттс», «Аптека Малпеппера», «Лавка Олливандера». Это было окончательное, бесповоротное погружение в мир поттерианы.

Потом были и другие места. Мы побывали в Хогсмите — уютной деревушке с ее пряничными домиками под черепичными крышами, где в воздухе витал аромат кондитерской. Несколько раз мы выбирались в менее известные магические анклавы, скрытые в крупных магловских городах. Это были не широкие проспекты, как Косой переулок, а скорее небольшие, спрятанные от посторонних глаз улочки или даже отдельные магазины в Бирмингеме, Манчестере и Ливерпуле, где можно было купить все необходимое без столичной суеты. Однажды мы даже совершили головокружительное путешествие в Дублин, где отец вел дела с поставщиком редких ирландских трав, а я с любопытством разглядывал местных волшебников, которые предпочитали мантиям обычные кожаные и шерстяные плащи и куртки.

Роберт всегда совмещал дела с моим «образованием». Он знакомил меня со своими старыми друзьями и надежными деловыми партнерами. Это был пестрый, но очень интересный круг людей: обстоятельные артефакторы, тщательно выбирающие каждый брусочек; суетливые торговцы, постоянно что-то подсчитывающие на пергаментных свитках; молчаливые, серьезные аптекари и зельевары в перчатках из драконьей кожи или наоборот - с пальцами в пятнах от реагентов; пожилые ведьмы-травницы, от которых пахло сушеными травами и воском; магические фермеры и заводчики, обсуждавшие с отцом приплод луннотелят или болезни книзлов.

— Это Рубеус, мой сын и помощник, — представлял он меня, и в его голосе всегда слышалась плохо скрываемая гордость.

Реакция на меня была сдержанной, но всегда с ноткой легкого удивления. Эти люди — и мужчины, и женщины, — пожимали мне руку, невольно отмечая ее размер и мою силу. Их взгляды скользили по мне, оценивая рост, который явно не соответствовал моему возрасту.

— А сколько парню лет, Роберт? — неизменно следовал вопрос.

Услышав ответ, они удивленно качали головами, но в их реакции не было и намека на то «сюсюканье», с которым взрослые обычно обращаются к маленьким детям. Возможно, мой рост, а может, и серьезное выражение лица, с которым я впитывал каждое их слово, сразу настраивали их на деловой лад.

В этом узком кругу старых знакомых отца, людей дела, я не чувствовал никакого предубеждения из-за своей полувеликанской природы. Они видели во мне в первую очередь сына Роберта Хагрида, сильного и толкового помощника. Но я понимал, что это — исключение, а не правило. Эти люди доверяли моему отцу, а значит, доверяли и мне.

Что касается более широкой публики, то, к моему удивлению, даже на оживленной Косой аллее я не ловил на себе косых или испуганных взглядов. Прохожие могли бросить удивленный взгляд на необычно рослого мальчика, но тут же возвращались к своим делам. Видимо, в магическом мире, полном диковинных существ и явлений, ребенок-великан был хоть и редким, но не из ряда вон выходящим зрелищем, чтобы надолго приковывать к себе внимание.

Однако отец все равно был настороже и тщательно дозировал мои появления в магическом обществе. Я понимал его опасения. Для меня эти поездки были волшебным приключением. Для него — тщательно просчитанной спецоперацией, где нужно было показать мне мир, но при этом уберечь от его опасностей.

При всем моем восторге и желании проводить в магическом мире как можно больше времени, отец строго дозировал эти визиты. Поездки были короткими — несколько часов, не больше. Мы приезжали, делали нужные дела, и сразу возвращались домой. Когда я спросил почему, папа ответил серьезно и без обиняков:

— Рубеус, ты полувеликан. Не все маги это понимают и принимают. Многие боятся великанов, а некоторые их просто ненавидят. Были войны, были конфликты. Кровь проливалась с обеих сторон. И хотя ты всего лишь ребенок, найдутся те, кто увидит в тебе угрозу. Или просто возможность выплеснуть свою злобу на безопасную цель.

Я понимал. В мире всегда существовала дискриминация — по цвету кожи, национальности, вере. Здесь к этому списку добавлялась магическая природа. Маглорожденные, полукровки, вейлы, оборотни — все они сталкивались с предрассудками. Это был один из основных конфликтов, заложенным Роулинг в этот мир.

— Я не хочу, чтобы на тебя напали, — продолжал Роберт. — Или чтобы кто-то попытался причинить тебе вред, словом или делом. Поэтому мы приезжаем ненадолго, держимся вместе, и я всегда знаю, где ты. Когда подрастешь, станешь сильнее и мудрее — сможешь путешествовать свободнее. А пока... пока я должен тебя защищать.

Его слова были пропитаны такой заботой, что я не мог обижаться на ограничения. Да, я хотел видеть больше, исследовать этот удивительный мир, разговаривать с волшебниками и волшебницами, слушать их истории. Но я также понимал риски. Мое тело выдавало мое происхождение — характерная внешность, огромный рост, непропорциональная сила. Любой маг с предубеждением мог бы создать проблемы.

Поэтому я принимал эти короткие визиты как дар. Каждая поездка была окном в настоящий магический мир — не тот, что описан в детских книжках, а живой, реальный, со своими светлыми и темными сторонами. И каждый раз, возвращаясь домой, в наш тихий лес, я уносил с собой новые впечатления, новые знания, новое понимание того, кем я стал и какое будущее меня ждет.

Окончательное погружение в сказку произошло не сразу, а постепенно, визит за визитом. И с каждым новым путешествием я все больше осознавал: это не сон, не фантазия. Это моя новая реальность. Мир, в котором я буду жить, расти, и, возможно, менять его.

Погружение в эту реальность принесло и неожиданные изменения в моем сознании, которые я заметил не сразу, а лишь спустя несколько месяцев регулярных походов в обоих из миров. Однажды, возвращаясь из очередного визита в Косую аллею, я вдруг осознал, что даже мысленно начал формулировать фразы на английском. Не на русском, как было раньше, когда воспоминания о прошлой жизни еще четко разделялись с реальностью нынешней, а именно на английском — языке, на котором говорил отец, на котором велась вся жизнь вокруг меня. Это было странное открытие, почти пугающее в своей естественности. Я не прилагал усилий к этому переходу, не заставлял себя думать иначе — это произошло само собой, незаметно, как будто мозг решил, что так эффективнее, проще и логичнее.

Отец и все окружающие во время наших путешествий в магловский и магический миры говорили исключительно по-английски, и постепенно этот язык стал не просто средством общения, а основой моего внутреннего диалога. Русский язык не исчез совсем — он оставался где-то на периферии сознания, всплывал иногда обрывками фраз из прошлой жизни или когда я затруднялся подобрать нужное слово или построить фразу, но он уже не доминировал. Английский занял его место так же естественно, как новое тело заняло место старого.

Еще более тревожным открытием стало то, что я начал автоматически называть обычных людей маглами. Не "обычные люди", не "немаги", а именно маглы — слово, которое несло в себе легкий оттенок отстраненности и пренебрежения, разделения на "мы" и "они". Сначала я замечал это и одергивал себя мысленно, напоминая, что в прошлой жизни я сам был одним из этих "обычных людей". Но постепенно такие мысленные одергивания случались все реже, потому что разделение укоренялось глубже с каждым днем.

Сложно было не поддаться такому разделению миров на "наш" и "их", когда самый главный и значимый человек в моей жизни — отец — постоянно на это указывал. Пусть он это делал и не со злым умыслом, а просто в силу устоявшихся представлений и привычек магического сообщества. Когда мы шли по обычной улице, он говорил вполголоса: "Маглы не должны видеть магию", "Осторожнее, здесь много маглов", "В магловском мире другие правила". Это не было презрением или высокомерием — скорее осторожностью, элементом обучения, привычкой соблюдать Статут секретности. Но эффект был тем же: постоянное напоминание о границе между двумя мирами, о том, что мы — особенные, отличающиеся, другие.

Окружающие условия нашего проживания лишь подтверждали это разделение. Мы жили в лесу, вдали от магловских деревень и городов, в доме, где висели магические картины и колдофото, где на полках стояли зелья, где каждый предмет нес в себе отпечаток волшебства. Когда мы выбирались в магловский мир, это было словно посещение чужой территории, где нужно было вести себя осторожно, скрывать истинную природу, притворяться. А когда возвращались домой или отправлялись в Косую аллею, наступало облегчение — мы снова среди своих, среди тех, кто понимает, кто видит мир таким же, каким видим его мы.

Я осознавал это разделение, видел, как оно укрепляется в моем сознании, и не мог противостоять ему полностью. Потому что жить в двух мирах, постоянно балансируя между ними, означало принять правила обоих, а правила магического мира были просты: маги и маглы — разные. Не лучше или хуже, но разные. И эта разница должна оставаться скрытой, защищенной и неприкосновенной.

Может быть, в будущем я смогу изменить это отношение, стереть границы, построить мосты между двумя мирами. Но пока что, в свои детские годы, в теле полувеликана, живущего в лесу и только начинающего понимать законы магического общества, я просто принимал реальность такой, какая она была. И реальность эта говорила на английском и делила мир на магов и маглов.

Однажды вечером мы сидели у огня, и я продолжал постигать этот удивительный мир. Наша скромная домашняя библиотека, состоявшая из нескольких десятков фолиантов, была моим главным источником знаний после отца.

— Папа, а кто главный у волшебников? — спросил я, отрываясь от книги со сказками.

— Ну, главный у нас Министр магии, — ответил отец. — Он работает в Министерстве, это такое наше правительство.

— А он все решает один?

— Нет, конечно. Ему помогают заместители, начальники отделов. Есть еще и Визенгамот. Это наш верховный суд. Они и законы принимают, и судят самых опасных преступников.

— А кто сидит в этом... Визенгамоте?

— О, там самые уважаемые люди, — вздохнул отец. — Главы древних родов, лорды... Малфои, Блэки, Лестрейнджи... Они очень гордятся своей чистой кровью и входят в так называемый список "Священных двадцати восьми". А есть и другие древние роды, как Поттеры, которые на эту чушь не обращают внимания. Или делают вид, что не обращают.

Слово «Поттеры» прозвучало как тихий колокол, но в моей голове оно вызвало оглушительный набат. Поттеры. Джеймс и Лили. И их сын, Гарри. Мальчик, Который Выжил. Мальчик, который выжил потому, что его родители — погибли.

Размышлял я долго.

Поттеры. Их смерть была лишь началом, лишь частью будущих страданий и потерь. Лонгботтомы, доведенные до безумия. Сириус Блэк, запертый в Азкабане на двенадцать лет за преступление, которого не совершал. Римус Люпин, обреченный на жизнь изгоя. Бесчисленное количество безымянных жертв Второй Мировой и двух британских магических войн имени Воландеморта.

И все это казалось таким далеким. Для меня, снова оказавшегося в детстве, моя нынешняя жизнь была похожа на личную, идеальную сказку. Вокруг простирался удивительный, полный чудес волшебный мир, а рядом был человек, который отдавал всего себя заботе обо мне. И зачем рушить все это?

Мир за пределами этого лесного рая другой— уродливый, тревожный, предвоенный. И это знание рождало главный вопрос: нужно ли мне пытаться что-то в нем изменить? Имею ли я право нарушить уют своей сказки ради спасения мира, который мне пока чужд?

И вот она, передо мной во весь рост встала главная дилемма попаданца. Знание — это не только сила, но и ответственность. Должен ли я вмешиваться? Могу ли я, имею ли право менять будущее, пусть даже такое мрачное? Что, если мои действия сделают только хуже? Эффект бабочки, парадокс убитого дедушки — все эти теоретические страшилки из фантастических романов теперь стали моей личной, вполне реальной проблемой.

Мысли метались в голове. Можно ли предотвратить Вторую мировую? Написать анонимное письмо Сталину? Рузвельту? Черчиллю? В Министерство магии? Дамблдору или самому Гриндевальду? Бред. Кто поверит малолетнему ребенку, пусть даже и полувеликану? Тем более полувеликану. И как вообще это сделать из лесной глуши? С грядущей мировой войной с моей нынешней позиции сделать что-либо было практически невозможно. Пока что.

Но британские магические войны... это другое. Их источник был локализован. Возможно, все дело в одном-единственном мальчике. Возможно, достаточно не дать ему озлобиться. Не дать развиться его паническому страху смерти, который в итоге и толкнул его на путь создания крестражей. Если спасти его душу, можно спасти и всех остальных.

Это казалось более реальной, более достижимой целью. А там, глядишь, если удастся изменить судьбу магической Британии, появятся ресурсы и возможности повлиять и на что-то большее. В конце концов, Гитлер придет к власти только в тридцать третьем и история магических тварей тоже еще впереди. Время еще есть. Может и на эту историю тоже удастся повлиять.

Глава 5. Вопросы и предсказания

Сумерки сгущались быстро, как это бывает в осенью. Мы с отцом неспешно брели домой по знакомой лесной тропе, хотя оба хорошо понимали, что могли бы одним щелчком трансгрессировать и прямиком к порогу хижины. Однако, словно договорившись без слов, мы выбрали пешую прогулку — нужно было растрясти плотный ужин, дать мыслям устояться и вдохнуть темно-пряный запах сырых листьев и хвои. День выдался удачным — мы распродали все товары, хорошо пообедали в местной таверне, где отец выпил кружку темного эля и пару рюмок ягодной наливки. А наш десерт в виде грушевого пирога скрасил местный парнишка, виртуозно игравший на скрипке. Отец, растроганный его талантом, щедро угостил музыканта обедом и выпил еще пару рюмок, после чего был в совершенно прекрасном настроении, напевал что-то под нос и рассказывал забавные истории о покупателях.

Я шел рядом, нагруженный покупками в заколдованной сумке, и наблюдал, как отец беззаботно помахивает палочкой с люмусом на ней, одновременно сбивая заклинаниями желуди с дубовых веток. Именно сейчас, когда он был в таком благодушном расположении духа, настало время для разговора, который я откладывал уже несколько месяцев.

Мы прошли добрую четверть пути в молчании, слушая шорох опавших листьев под ногами и далекие звуки леса. Отец изредка что-то напевал, явно находясь в отличном настроении после удачной торговли.

— Пап, — начал я осторожно, когда мы остановились у небольшого ручья, чтобы напиться, — а ты никогда серьезно не болел?

Отец, склонившийся над водой, выпрямился и удивленно посмотрел на меня:

— Что за странный вопрос? — он усмехнулся и потрепал меня по голове. — Нет, сынок, Мерлин миловал. Серьезных болезней у меня не было. Крепкий я, как дубовый корень. А что, волнуешься за старика?

— Просто... — я замялся, опуская взгляд в темную воду ручья. — Просто иногда меня беспокоит твое здоровье. Ты же уже не совсем молодой, а работа у тебя тяжелая.

Отец присел на корточки рядом со мной, его лицо стало более серьезным:

— Рубеус, откуда у такого малыша подобные взрослые заботы? — он внимательно изучал мое лицо. — Или ты что-то слышал? Кто-то что-то говорил?

— Нет, никто ничего не говорил, — быстро ответил я. — Просто... я переживаю. А еще мне интересно...

Я сделал паузу, собираясь с духом. Отец терпеливо ждал, видимо решив, что после хорошего дня можно посвятить время серьезному разговору с сыном.

— А почему ты решил завести ребенка именно с великаншей? — выпалил я наконец. — Это же было очень необычное решение, правда?

Лицо отца заметно переменилось. Добродушная улыбка исчезла, он встал и задумчиво посмотрел сквозь кроны деревьев на темнеющее небо. Долгие секунды он молчал, явно подбирая слова.

— Сложный вопрос, сынок, — сказал он наконец, и мы снова двинулись по тропе. — Очень сложный для маленького мальчика.

— Но ты же объяснишь? — настаивал я, шагая рядом.

Отец вздохнул:

— Хорошо, попробую... Видишь ли, Рубеус, не всегда люди женятся только по любви. Иногда есть и другие причины. Медицинские причины.

— Какие медицинские? У тебя все же есть проблемы, как я и говорил?

— Нет… Не совсем. Но можно и так сказать. Здоровье может быть разным, в конце концов.

— Мне было... трудно найти подходящую пару среди обычных волшебниц, — отец тщательно подбирал слова. — Дети от них могли бы... как бы это объяснить... могли бы наследовать определенные проблемы. Проблемы со здоровьем. Или даже родиться без магии совсем, как мистер Уоллис.

Мы прошли еще несколько шагов в тишине. Я видел, что отец напряженно думает, пытаясь решить, как много можно рассказать своему ребенку.

— И все же. Какие именно проблемы со здоровьем? — не отставал я. — И как великанша могла их решить?

— Руби... — отец остановился и повернулся ко мне. — Ты очень умный мальчик, но есть вещи, которые сложно понять в твоем возрасте.

— Это связано с проклятьем? — тихо спросил я, глядя отцу прямо в глаза.

Эффект был мгновенным. Отец споткнулся, хотя тропа была ровной, и резко обернулся ко мне. В его взгляде промелькнул настоящий шок.

— Что ты сказал?

— Я спрашиваю, не связано ли это с каким-то проклятьем? — повторил я как можно более невинным тоном.

Роберт несколько секунд молча смотрел на меня, и я видел, как в его глазах сменяются эмоции — удивление, беспокойство, что-то похожее на страх.

— Откуда ты знаешь об этом? — спросил он очень тихо.

— Не знаю, — честно ответил я. — Просто... иногда я знаю вещи. Вещи, которые знать не должен.

— Какие еще вещи? — в голосе отца прозвучала тревога.

Я сделал глубокий вдох:

— Я знаю вещи о настоящем, прошлом и будущем. О нашем мире и о мире маглов. Я знаю, что скоро в мире маглов начнется очень тяжелое время — война, голод, много смертей. И знаю, что в магическом мире тоже будет война с очень злым волшебником. Собственно, обе войны на прямую взаимосвязаны. Да и магическое противостояние уже началось, насколько я понял. Гриндевальд. Ты же слышал эту фамилию?

Отец остановился как вкопанный. Все следы алкогольного расслабления исчезли с его лица.

— И еще... — продолжил я, понимая, что уже нет пути назад, — я знаю, что есть большая вероятность твоей смерти где-то в середине сороковых годов. Во время той войны.

Несколько минут мы стояли в полной тишине посреди лесной тропы. Отец смотрел на меня так, словно видел впервые в жизни. Наконец он медленно присел на поваленное дерево у обочины.

— Садись рядом, — сказал он тихо. — Нам нужно серьезно поговорить.

Несколько минут мы сидели в тишине на поваленном дереве. Отец смотрел на меня с выражением человека, который пытается понять, не сошел ли с ума его ребенок. Наконец он заговорил:

— Рубеус, откуда такие мрачные мысли? Кто тебе такое сказал? — в его голосе звучала смесь беспокойства и недоверия.

— Никто не говорил, пап. Это очень серьезные слова, я понимаю, — ответил я как можно более взрослым тоном. — Но я правда знаю. Знаю, что в тридцать третьем году в Германии к власти придет человек по имени Адольф Гитлер. Знаю, что еще через несколько лет он развяжет страшную войну, которая охватит весь мир. И знаю, что в магическом мире уже сегодня идет своя война с Гриндевальдом. Он начал свои политические и боевые действия еще раньше. Гитлер и Гриндевальд будут связаны между собой, как связаны и события магловской и магической войн.

Отец внимательно изучал мое лицо в лунном свете:

— Гриндевальд... Да, эта фамилия мне знакома. О нем писали в Пророке, да и в Министерстве о нем говорят. Но откуда ты знаешь о каком-то... как его... Гитлере?

— Гитлер, — поправил я. — Он магл. Вроде бы. И я знаю не только о нем. Я помню... как будто видел... события, которые происходили совсем недавно в магическом мире. Ты слышал имя Ньют Скамандер?

Брови отца поднялись:

— Скамандер? Магозоолог? Что-то слышал, кажется, он недавно был замешан в каком-то скандале в Америке...

— Не в скандале, а в борьбе с Гриндевальдом, — я сделал глубокий вдох. — Пап, можно я расскажу тебе все, что знаю? Это очень длинная история, но она поможет понять, почему я беспокоюсь за твою жизнь.

Отец колебался несколько секунд, затем кивнул. Взмахом палочки он трансфигурировал жменю дубовых листьв в блокнот, а веточку в карандаш.

— Говори, — сказал он серьезно. — И если это правда настолько важно, то я буду записывать.

— Все началось несколько лет назад, — начал я, мысленно выстраивая хронологию фильмов. — Ньют Скамандер приехал в Нью-Йорк с чемоданом, полным магических существ. Но он попал туда не случайно — он выслеживал одно особенно опасное существо, которое сбежало...

— Подожди, — перебил отец, начиная что-то записывать. — Когда это было?

— В 1926 году, кажется. Или в двадцать седьмом... точно не помню. Но суть в том, что в Америке тогда было очень напряженно — статут там чуть не рухнул, маглы чуть не узнали о существовании магов из-за деятельности группы под названием "салемские ведьмы" или что то вроде того.

Отец поднял голову от блокнота:

— "Салемские"? Это серьезное обвинение, сын. Откуда ты знаешь об этом?

— Не знаю откуда, просто знаю, — честно ответил я. — И знаю, что их возглавляла женщина по имени Мэри Лу. У нее был приемный сын Криденс — очень несчастный мальчик, которого она била и унижала. И из-за этого в нем развилась страшная сила — обскур... или обскурус? — я замялся. — Честно говоря, я не уверен в терминологии. Как правильно это называется? Это как болезнь развилась в нем, или сам ребенок стал этим... обскуром?

Карандаш в руке отца замер:

— Не важно, как ты это называешь, — сказал он тихо. — Обскурус в наше время? Рубеус, ты понимаешь, о чем говоришь?

— Понимаю. И этого Криденса искал Гриндевальд. Он хотел использовать его силу для своих целей. Гриндевальд тогда притворялся Персивалем Грейвзом — одним из высокопоставленных силовиков МАКУСА, — я видел, как отец быстро записывает имена. — Грейвз у них то ли арором был, то ли мракоборцем. Но в конце концов Геллерта разоблачили, и он сбежал.

— А что стало с мальчиком? С Криденсом?

— Его вроде бы убили... или думали, что убили. Но он выжил. И потом... — я напрягся, вспоминая детали второго фильма. — Потом, через несколько лет, оказалось, что Криденс — это член семьи Дамблдор. То ли младший брат Альбуса Дамблдора, то ли кузен или племянник.

Отец резко поднял голову:

— Дамблдора? Альбуса Дамблдора? Профессора трансфигурации в Хогвартсе?

— Да, тот самый. И Гриндевальд был его... другом. В молодости. Они вместе мечтали о мире, где волшебники правили бы маглами "для их же блага". А еще... они были любовниками.

Отец резко поднял голову от блокнота:

— Рубеус! Тебе рано знать и говорить о таких вещах! Откуда это в тебе?

— Пап, — возразил я серьезно, — ты сам сказал, что это важный разговор. И я тебе все это время рассказываю о войнах, смертях, убийствах. Знания о том, кто с кем спал, — не самые тяжелые знания в моей голове. Если уж мы говорим о взрослых и серьезных темах, то говорим обо всем.

Роберт несколько секунд молчал, явно борясь с родительскими инстинктами, затем кивнул:

— Хорошо... продолжай. Но только потому, что это действительно может быть важно.

— Дамблдор не женится никогда, у него не будет детей. У него вообще сложная семейная история — отец сидел в Азкабане за нападение на маглов, мать умерла, и Альбус остался заботиться о больной младшей сестре Ариане... или как-то так ее звали, точно не помню имя. И еще у него есть младший брат Аберфорт.

— И что случилось с сестрой?

— Трагедия, — я нахмурился, пытаясь вспомнить детали. — Во время дуэли между Дамблдором, Гриндевальдом и этим братом Аберфортом девочка погибла. Никто точно не знает, чье заклинание ее убило, но из-за этого Дамблдор и Гриндевальд поссорились. И у Альбуса с братом тоже отношения испортились навсегда.

Папа перестал что-то писать и задумчиво посмотрел в темноту леса:

— Значит, у Дамблдора есть личные счеты с Гриндевальдом...

— Да. И в итоге именно Дамблдор его победит, — сказал я уверенно. — Он станет одним из самых влиятельных людей в магическом мире Европы. Будет директором Хогвартса, главой Визенгамота, председателем Международной конфедерации магов — всё одновременно. Очень могущественный волшебник. К слову, Дамблдор также сильный менталист, а еще манипулятор. Или станет таковым? Уже получил или получит в будущем собственного фамильяра-феникса. Сможет с ним перемещаться без оглядки на большинство преград.

— А когда это произойдет? Когда он победит Гриндевальда?

— Еще не скоро - в сорок пятом году. В том же году, когда закончится магловская война.

— Да, — я сосредоточился, вспоминая сюжет второго фильма. — Через несколько лет после событий в Нью-Йорке Скамандер поехал в Париж. Тридцатый, тридцать первый год? Не столь важно. Там он искал Криденса вместе со своим другом Джейкобом — это маггл, который помогал ему в Америке. А Криденс тем временем жил в цирке с девушкой по имени Нагини... или Нагайной, не уверен, как правильно.

— Не знаю такого имени, — отец пожал плечами. — А кто она такая?

— Не понятно — маг, маггл или сквиб. Но маледиктус — она может превращаться в змею. Это не анимагия, а проклятие такое. Вроде бы. Со временем она совсем в змею превратится без возможности обратного превращения.

Отец нахмурился, записывая:

— А что с Криденсом?

— Гриндевальд их нашел и сказал Криденсу, что тот Дамблдор. Помнишь, мы уже говорили об этом?

— И Криденс поверил?

— Поверил и перешел на сторону Гриндевальда. Геллерт вероятно ментально повлиял на него и еще больше разжег обиду на семью, теперь на эту ее сторону — мол, его бросили, не искали, не заботились о нем. А дальше были выборы... — я потер лоб. — Правда, я не уверен с датами. Эти выборы могли уже пройти, или сейчас проходят, или пройдут в ближайшем будущем. Вроде это как раз связано с МКМ, но я не уверен. Так или иначе, в магическом сообществе выбирали нового лидера, и Гриндевальд хотел, чтобы выбрали то ли его самого, то ли его кандидата. Он устроил большое собрание своих сторонников, где рассказывал о грядущей магловской войне и о том, что волшебники должны править миром, чтобы предотвратить ее.

— Он знает о будущей войне? — отец поднял голову от блокнота.

— Да, у него есть дар предвидения. Он показывал людям видения того, как маглы будут убивать друг друга, как будут падать бомбы на города...

Лицо Роба стало встревоженным:

— Рубеус, если у Гриндевальда есть предсказательная сила, то он может узнать и о тебе! Начать на тебя охоту!

— Пап, эта сила и знания о мире у меня уже не сегодня появились. Я обладаю ими уже долгое время, — возразил я. — Если бы Гриндевальд мог так легко всех найти, он уже давно бы обо мне узнал и прибыл. Или послал кого то для моей поимки или устранения. К тому же я не единственный пророк на земле. Как минимум, я знаю о роде Трелони — потомков Кассандры или еще какой-то известной предсказательницы из прошлого. Трелони успешно переживут войну, девушка из этого рода в восьмидесятые станет преподавателем прорицаний в Хогвартсе. А есть еще прорицатели-кентавры. И это наверняка только верхушка списка.

Отец задумчиво кивнул:

— Но угроза все равно есть...

— Именно. Но я должен был поделиться всей этой информацией с тобой, — серьезно сказал я. — Иначе с тобой самим может случиться что-то непоправимое. К тому же, из моих знаний вытекает, что пророческая сила Гриндевальда довольно ограничена. Он же в итоге проиграл войну, а до этого проигрывал бои Скамандеру в США и Дамблдору. Если бы он мог точно видеть будущее, предвидеть все опасности, разве допустил бы такие поражения?

Отец внимательно посмотрел на меня:

— А что ты знаешь об этой войне? Ты говорил про какого-то Гитлера...

— Да, — я сосредоточился. — Адольф Гитлер придет к власти в Германии в январе тридцать третьего года. Он использует экономический кризис и реваншистские настроения немцев — они до сих пор не могут простить поражение в прошлой войне и условия Версальского договора. Практически все слои немецкого общества хотят реванша.

— И что он будет делать?

— Перестроит всю экономику под военные нужды, возродит армию, которую им запретили иметь. Возьмет курс на удовлетворение этого желания реванша. Сначала присоединит Австрию, потом захватит Чехословакию. Вернет спорные западные области...

Отец поднял голову:

— А другие страны что, позволят?

— Да, и это самое страшное, — я вздохнул. — Британский премьер-министр Чемберлен будет проводить политику умиротворения — будет сдавать Гитлеру все новые и новые территории, надеясь, что тот остановится. Франция тоже не будет вмешиваться. Они думают, что можно договориться с ним, как с обычным политиком.

— Но ведь нельзя же бесконечно уступать...

— Нет, конечно. В тридцать девятом году Гитлер нападет на Польшу, и тогда уже начнется настоящая война. Но к тому времени он успеет создать лучшие в мире танковые армии и авиацию. Танки — это такие железные машины на гусеницах, с пушками, почти неуязвимые для обычных винтовок. А еще у них будут одни из первых единых пулеметов — оружие, которое стреляет очень быстро, сотни пуль в минуту.

Отец нахмурился:

— Звучит ужасающе. А что такое авиация?

— Летающие машины с моторами — самолеты. Они могут бомбить города с воздуха, сбрасывать бомбы на мирных жителей. Представь себе десятки таких машин, летящих над Лондоном и сбрасывающих взрывчатку...

— Маглы научились летать без магии?

— Да, и очень хорошо научились. К концу войны американцы вообще создадут оружие страшной разрушительной силы — атомную бомбу. Одна такая бомба, доставленная специальным самолетом-бомбардировщиком, может уничтожить целый город. Две бомбы — два города стерты с лица земли за секунды.

Отец побледнел:

— И все это будет происходить одновременно с войной Гриндевальда?

—Подожди. А разве и в прошлую Великую войну маглы не бомбили столицы друг друга? Ты этого не замечал? Самолеты же относительно давнее изобретение. И их тогда уже массово использовали. А есть еще и летающие дирижабли – это такие вытянутые воздушные шары с двигателями. Их тоже в военных целях использовали тогда. Может, бомбежки тогда были не настолько сильными?

Отец покачал головой:

— В то время я магловским миром совсем не интересовался, не посещал его. Тогда у меня были совсем другие заботы... — он помолчал. — Видимо, я многое упустил.

— Да, тогда это было не так масштабно. А сейчас будет намного хуже. И все это будет происходить одновременно с войной Гриндевальда.

Отец побледнел:

— Два мира одновременно в огне...

— Именно. И не только в Германии будут проблемы... — я вздохнул. — В СССР тоже понимают, что все идет к новой войне, и вовсю к ней готовятся. Там у власти человек по имени Иосиф Сталин, который проведет форсированную индустриализацию, развивая промышленность и экономику. Вот только ценой такого форсажа станет искусственный голод — чуть ли не миллионы людей умрут от недоедания. Эта трагедия произойдет то ли не умышленно, то ли из-за глупости властей, а скорее всего — из-за совокупности причин. Параллельно разгорятся массовые репрессии: власть захочет укрепиться перед войной, что приведет к чисткам и новым жертвам.

Карандаш, без остановки что-то пишущий в блокноте вдруг остановился.

— Миллионы? Ты серьезно?

— Очень серьезно. А в Испании начнется гражданская война — репетиция будущего мирового конфликта. Фашисты там сойдутся с коммунистами и прочими сортами левых республиканцев. Германия с Италией поддержат первых, СССР — вторых. Все стороны тестируют новое оружие, отрабатывают тактику. Италия тем временем захватит Эфиопию, а в Южной Америке тоже вспыхнут отдельные военные конфликты. И это далеко не все. В Китае уже десятилетия идет перманентная гражданская война. И только сейчас верх в ней начнут брать коммунисты и консерваторы - Гоминьдан. На фоне этой внутренней войны в Китае давно присутствуют японские силы. И в какой-то момент усилившиеся и более-менее объединившиеся китайцы нарвутся на отпор японцев, которые не захотят уходить из страны, а наоборот решат увеличить свое присутствие вплоть до захвата части территорий, а то и до полного завоевания. Это все выльется в кровавую войну с огромным количеством жертв — десятки миллионов погибших. В одном только Нанкине японцы убьют сотни тысяч мирных жителей. Этот конфликт тоже не останется локальным — туда потянутся поставки оружия со всего мира. Активно будут помогать китайцам СССР и США. И что интересно — несмотря на то, что в Испании СССР с Германией фактически будут воевать друг против друга, в Китае Германия тоже поддержит китайцев против японцев.

Роберт медленно покачал головой:

— Весь мир готовится к бойне...

— Именно. И когда в тридцать девятом году конфликт разгорится на полную мощность, он охватит все континенты. Десятки миллионов погибших. Целые города, стертые с лица земли. Бойня.

Отец долго молчал, изучая свои записи. Наконец поднял голову:

— И где в этом хаосе может погибнуть такой, как я? Почему ты считаешь, что мне угрожает опасность? Что на счет Британии и нашего магического общества?

— Не знаю что конкретно с тобой случится. Мне известен только сам факт твоей смерти и моего сиротства.

Слова упали в тишину леса, и даже шелест листьев, казалось, замер. Отец не ответил. Он молча дошел до поваленного дерева, на котором мы сидели до этого, и тяжело опустился на него. Я остался стоять, наблюдая за его действиями, которые казались странно ритуальными.

Он полез во внутренний карман своей куртки и достал плоскую металлическую флягу. Отвинтил крышку, сделал большой глоток. Затем он начал методично выкладывать на бревно содержимое других карманов: большое спелое красное яблоко, плитку шоколада, несколько овсяных печений в вощеной бумаге. Снова сделал глоток из вляги, располовинил ножом яблоко, откусил от одной половинки.

— Будешь? — хрипло спросил он, показывая на сложившийся натюрморт. Его голос был приглушен, но спокоен. Так он пытался заесть и запить стресс, вернуть себе ощущение контроля над ситуацией.

У меня же, наоборот, внутри все сжалось в тугой, нервный комок. Кусок бы не полез в горло.

— Спасибо, пап, не хочется, — я постарался, чтобы голос не дрожал. — Да и... — мой взгляд упал на флягу, — для этого мне еще рановато.

Попытка пошутить вышла слабой, но отец, кажется, оценил ее. Уголок его рта едва заметно дернулся. Он сделал еще один глоток из фляги, а затем с громким шуршанием стал распечатывать шоколадку. Несколько секунд он молча жевал, глядя в темноту. Этот обыденный звук посреди нашего немыслимого разговора был самым странным, что я когда-либо слышал.

— Это... видение? — спросил он наконец, проглотив. — Или проклятие? Ты чувствуешь, что на мне лежит какое-то заклятие?

— Ни то, ни другое, пап, — я подошел и сел рядом. — Это просто... знание. Уверенность. И я не могу от нее отмахнуться. Поэтому я много думал. Пытался понять, откуда может прийти опасность, анализируя твою жизнь, твою работу. У меня нет точных предсказаний. Только гипотезы, построенные на логике. Хочешь послушать?

Отец кивнул, отложил яблоко и полностью сосредоточился на мне.

— Помнишь, я говорил про бомбардировщики? — начал я. — Я не уверен насчет наших окрестностей, Кардиффа или других городов, хотя и здесь наверняка есть аэродромы, военные базы и производства, которые могут стать целью. Но я абсолютно уверен в другом: Лондон будут бомбить. Сильно и неоднократно. А ты ведь периодически бываешь в столице. И можешь просто оказаться не в то время и не в том месте.

— Если я почувствую угрозу, я трансгрессирую, — спокойно возразил он. Это был весомый, но требующий проверки контраргумент.

— Теоретически, — согласился я. — А теперь представь на практике. Внезапный грохот, паника, крики, обезумевшая толпа. Ты сможешь полностью сосредоточиться, чтобы не расщепиться? Даже если сможешь, куда ты переместишься? В соседний квартал, который могут бомбить в следующую минуту? Межгородская трансгрессия — слишком рискованное дело, для этого есть каминная сеть. А она в такой ситуации может быть недоступна или разрушена. Трансгрессия в боевых или панических условиях — огромный риск. Авроры годами этому учатся.

Отец нахмурился, обдумывая. Этот практический, технический разбор был ему понятен.

— Кроме того, — добавил я, — война в магловском мире — это не только бомбы. Это голод. Морская блокада приведет к тому, что еды станет меньше, жизнь станет суровее. А голод порождает злобу и криминал. На улицах появится гораздо больше людей с огнестрельным оружием — патрули, ополченцы, просто бандиты. Начнется шпиономания. Потом еще и тьма американцев приплывет. И пусть маглоотталкивающие чары могут скрыть тебя от большинства, они не спасут от случайной пули, выпущенной в темноте по «подозрительной тени». Хотя согласен, с этой стороны угроза кажеться наименьшей. Но она все равно есть. Не отмахивайся от нее.

Он молча кивнул. Угроза со стороны отчаявшихся маглов была вполне реальной.

— Но это все мир маглов, — проговорил он, цепляясь за последнюю надежду.

— Наш мир тоже на пороге своей войны, — парировал я. — Я же тебе рассказывал. Гриндевальда оправдали, или вот-вот оправдают. Вроде это прямо в МКМ произойдет. Во время войны его сторонники будут единым целым с немцами. И они могут начать активные действия здесь, в Англии — атаки, теракты, как он это уже делал раньше. Неизвестно, какого масштаба это достигнет. Может, линия фронта пройдет прямо по Косой аллее. У Геллерта могут найтись сторонники и в самой Британии, которые станут «пятой колонной», его тайными и открытыми агентами. И если начнутся такие боевые действия, наше Министерство точно встанет в оппозицию и начнет мобилизацию. А ты, как егерь и служащий Министерства, один из первых кандидатов.

Я выдержал паузу и задал вопрос, который мучил меня больше всего.

— Скажи, пап, честно. Если бы не этот разговор... когда бы война шла уже несколько лет, когда бы на ней погибли твои знакомые... ты бы пошел добровольцем? Я даже не магов имею в виду. Со сколькими маглами ты дружишь? Со сколькими ты поддерживаешь хорошие отношения? Призыв в эту войну будет еще больше, чем в прошлую.

Тезис о том, что отца наверняка заденут вести о их смертях я произносить все же не стал.

Он надолго замолчал, сделал еще один глоток из фляги, откусил кусок яблока. Было видно, как он проигрывает в голове этот сценарий.

— Может, и пошел бы, — наконец тихо признался он.

Это признание повисло между нами, подтверждая все мои худшие опасения.

— И есть еще лес, — продолжил я, переходя к последнему аргументу. — Наш лес. Ты его хранитель. Но я думаю, что массовые смерти — и маглов, и магов — все эти битвы и выплески магии не пройдут бесследно. Они повлияют на саму природную магию, и наш лес, как живой организм, отреагирует на это. Но дело не только в этом. Из-за войны смотрящих за лесом может стать сильно меньше. Кого-то мобилизуют, а кто-то просто уедет из страны, не желая сражаться и умирать. Это значит, что сдерживающие ритуалы ослабнут. Меньше рук будет носить корм в чащу, чтобы успокоить тварей. С зерном и тушами скота будут перебои — они и сильно подорожают, и доставать их станет гораздо труднее. А на компенсации от министерства можно не надеяться, сам рассказывал, как все работает. Животные, которых вы держите в равновесии, почувствуют этот глобальный дисбаланс, станут голоднее и агрессивнее. И когда очередная тварь, взбешенная эхом войны и голодом, вырвется наружу, кто пойдет ее останавливать? Ты. И это может быть то, к чему ты окажешься не готов.

Я замолчал, выложив все карты на стол.

Тишина, которая наступила после моих слов, была долгой и тяжелой. Отец не двигался. Он просто сидел, глядя в одну точку, а его рука медленно, почти бессознательно, дотянулась до фляги, и он допил остатки. Затем так же методично он доел яблоко и последнее печенье, словно эти механические действия помогали ему думать. Наконец он аккуратно убрал флягу и обертки в карман, достал блокнот, но не открыл его. Он просто вертел его в руках.

— Все это... нужно хорошенько обдумать, — сказал он наконец очень тихо, но весомо. — Каждое слово. Проверить. Сопоставить. Это все?

— На сейчас — да, — ответил я, и мой голос прозвучал неожиданно устало. — Но это лишь малая часть того, что теперь роится у меня в голове.

Отец посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом, в котором смешались тревога, решимость и что-то похожее на гордость. Он не сказал больше ни слова. Просто встал и молча пошел по тропинке в сторону дома. И я пошел за ним, чувствуя, что этим вечером между нами что-то изменилось навсегда.