Pro Infinitro

Не доверяй

"- Так что же случилось, Минерва?
- Мисс Делакур исчезла.
- Исчезла? - переспросил Дамблдор. - Как это - исчезла? И что мисс Делакур делала в Министерстве магии магической Британии?
- Проходила практику в мракоборцы. Вместе со своим женихом.
- Вы говорите о Флёр Делакур?
Альбус отошёл от окна, и приветственно кивнув, указал на кресло. Драко Малфой, однако, быстро мотнул головой.
- Да, мы говорим о Флёр Делакур, - ответила за него Минерва. - Как вы вошли, мистер Малфой? Кабинет директора - не проходной двор.
- Учитывая последние события, у меня есть сомнения, - тихо сказал Альбус.
- Я знаю пароль. Так что случилось с Флёр Делакур?
- Никто не знает, - поморщившись, ответила Минерва. - Последний раз её видели рядом с одной из комнат с высоким уровнем доступа. А потом... она просто пропала. "

Предпоследняя глава Ad Interim и единственное упоминание об этих событиях. История о том, куда же исчезла Флёр Делакур.

---------------------------




— Дам тебе один совет, принцесса, — с ласковой жалостью посмотрев на Флёр, сказал Сириус. — Если ты натыкаешься на мужика под деревом — не доверяй ему. Если ты натыкаешься на голого мужика под деревом — не доверяй ему. А уж если голый мужик под деревом говорит, что он не помнит своего имени, но это имя как-то связано с деревом — тем более не доверяй ему. Никому не доверяй.

Флёр, разумеется, его не послушала. Она не слушала его в прошлые семь раз, она знала, что будет продолжать его не слушать с завидной регулярностью, она знала, что каждый раз, когда Сириус будет говорить что-то важное, ей не будет до этого ровным счётом никакого дела. Хотя бы потому, что голый мужчина под деревом меньше всего на свете представлял опасность. Он выглядел как потерянный, глубоко несчастный и затравленный человек. Губы его дрожали, на все расспросы он отвечал «не знаю» или «не помню», на все попытки прикоснуться ещё сильнее сжимался, а на простое желание прикрыть его чем-то смотрел так зло, что даже в темноте его глаза яростно блестели.

У него были замечательные светло-голубые глаза. Флёр с тоской подумала о том, что не помешало бы вытравить эту мысль из сознания. Хотя бы из самоуважения к себе самой.

— Ты, — ответила Сириусу Флёр. — Нашёл меня под этим же деревом. И тоже голую.

— Ты, — усмехнулся Сириус. — Знала, как тебя зовут, Ришар. И ты сразу же сказала, что хочешь прикрыться и увидеть Альбуса Дамблдора. Если голая девушка под деревом говорит, что хочет увидеть Альбуса Дамблдора — значит, повода для беспокойства нет.

Сириус говорил что-то ещё, а Флёр, слушая его голос и смотря на мужчину под деревом, невольно уплывала в воспоминания и отъезжала — сознанием. Сознание нещадно переносило её во время годичной давности, когда она, точно так же, как и этот мужчина, голая, распластанная под Гремучей Ивой, без возможности дышать, без возможности связно мыслить, обнимала колени руками и рыдала, рыдала, рыдала, чувствовала, как внутренности скручиваются от ужаса, хотела, чтобы они вытекали из неё вместе с сознанием. Флёр хотела сказать, что у Сириуса были не те воспоминания. А потом поняла — нет, те. Правильно всё сказал Сириус. Она была спокойна, ещё бы. Она попросила отвести её к Альбусу Дамблдору.

— Послушай, милый, — ласково сказала Флёр, опускаясь рядом с мужчиной. — Всё будет хорошо, тебе не о чем волноваться. Тут тебе обязательно помогут. Тебе нужно прикрыться. Тебе нужно пойти с нами.

Сейчас он был слабым, и было неудивительно, что его глаза подернулись мутной дымкой, а потом в них заблестело что-то, похожее на наваждение, смешанное с восхищением, блаженством и похотью — одновременно. Флёр грустно вздохнула. В эти моменты магия вейлы полностью выходила из-под её контроля. Потом станет легче, она это понимала и осознавала. Потом магия перестанет действовать совсем. Флёр сухо сглотнула, постаралась отвлечься и снова подумала о самоуважении.

— Всё же, нам нужно отвести его к директору, — сказал Питер. — Или хотя бы оттащить его от Гремучей ивы. Ремус, он…

Флёр знала, что Питер мрачно посмотрел на небо, и в очередной раз последовала его примеру: задрала голову. Увидела полную луну. Если чутьё её не обманывало, то до завываний оставалось не больше десяти минут. Значит, нужно было привести Гремучую иву в действие прямо сейчас, но перед этим — отойти на безопасное расстояние и прикрыть голого мужчину. Но это больше не представляло проблемы: он был одурманен настолько, что даже не сопротивлялся. Когда они отошли достаточно далеко, Питер применил «Депульсо» близ сучков корней деревьев.

***

— Если ты натыкаешься на мужика под деревом — не доверяй ему.

Считаю, что парень прав. Я вот, например, себе не доверяю и дело даже не в том, что я голый, под деревом, не помню, как тут оказался, не понимаю, почему мою голову прокрутили в фарш и даже не могу вспомнить своё чёртово имя. Когда белокурая леди спросила меня об имени, всё, что я смог из себя выдавить, это «связано с деревом». Хотел бы я думать, что от чудовищного состояния, но эта мысль по-прежнему не давала мне покоя. У меня было имя и… да, оно действительно было связано с деревом. Правда, не с этим. С каким-то большим. Возможно, хвойным. Становилось всё сложнее думать и ситуация значительно ухудшилась, когда белокурая леди склонилась надо мной, проникновенно посмотрев мне в глаза. Невольно мне вспомнился последний бордель, и сразу же стало смешно от того, что бордель я помню, а своего имени — нет. Потом стало совсем не до смеха: белокурая леди аккуратно поддерживала меня за руку и заботливо оттаскивала от дерева, а всё, о чём я мог думать, так это о своей потрясающей идее. Потрясающая идея заключалась в том, что я хотел схватить белокурую леди за задницу и отвести куда-то, где нам не могли бы помешать. Господи, я чувствовал себя отвратительно, а моё зрение по-прежнему не пришло в норму. Весь мир, по какой-то причине, неизвестной мне, но уж точно известной миру, был вовсе не миром, не целостностью — а пылью. Пыль, не могу не признать, была прекрасна. Она была золотистой, она струилась вокруг огромного дерева, но гораздо, гораздо больше её было вокруг тех четырёх, которые меня окружали. Она струилась волнами между их пальцами, застревала в волосах, билась в токе крови, проходила через всё их тело и всё существо. Я шёл за ними, я ощущал это, и с каждым новым шагом голова болела всё сильнее, но, всё же, что-то в ней прояснялось. Когда мы прошли в огромные ворота, когда я увидел множество людей разных возрастов вокруг меня, когда я увидел, сколько же в них было пыли, на секунду мне стало жаль белокурую леди. Но только на секунду: с ней были трое. Ничего, справятся. А если нет — я с удовольствием рухну на каменный пол. Почему-то я думал, что это будет и вполовину не так больно, как… что-то, что было. Невольно я усмехнулся. Бордель и что-то, что было. Складывалась весьма жалкая и посредственная картина моей личности. Но думать об этом я больше не мог: просто пережал себе сонную артерию, и, судя по всему, сделал это слишком резко и неправильно. Глаза мне словно полоснуло огнём. Но лучше уж так, потому что на пересечении времени, что отделяло меня от этого места и дерева, обнаружилось что-то, что крайне сильно сбивало меня с толку. Чем больше было пыли, тем сильнее мой рот наполнялся слюной.

Когда я очнулся, то понял две вещи: без сознания я пролежал ровно двадцать два часа и двенадцать минут. Время было осязаемо. Не знаю, чувствовал ли я раньше время так, как ощущал его сейчас. Время было везде и оно вовсе не текло: оно простреливало беспощадно каждой своей секундой, и я знал, что если его течение станет быстрее, то станет невыносимо от самого факта его существования, но мне было плевать. Я лежал на диване, таращился в полукруглый потолок и всё, чего я хотел, чтобы время понеслось с бешеной скоростью, так, чтобы мне выломало, распотрошило все кости, только, пожалуйста, скорее, до той отправной точки, когда я смогу остановиться и понять: вот он, я. Я снова стал собой, а бежать мне больше не нужно. Бежать мне хотелось немедленно, но, проклятье, я всё ещё чувствовал время, я его понимал и оно другом не было. Оно надо мной насмехалось, шептало: бесполезно. Ждать тебе придётся долго, но тут я, всё же, мог бы рассмеяться времени в лицо, если бы оно у него было. Долго — понятие растяжимое.

— Какой сейчас год? — спросил я в пустоту.

Спросил, зная, что ответ я получу: на периферии зрения назойливо витали крупицы золотой пыли.

— Тысяча девятьсот семьдесят шестой год, — ответил мне приятный голос.

— Дерьмо, — только и смог ответить я.

Меня снова скрутило, сердце противно закололо, а желудок сжало так, что всё тело тряхнуло в одной длинной судороге. Двадцать один год, дерьмо, дерьмо, дерьмо, почему всё именно так, почему двадцать один год, что, черти бы его драли, это должно было означать? Двадцать один год до того, как что-то произойдёт? двадцать один год, когда что-то произошло уже? Мне двадцать один год? Возможно, дело было действительно в этом? Мне двадцать один, я не знаю, в чём смысл этой жизни и всем своим существом ищу его, как мой друг из Вичи? Что ещё за мой друг из Вичи? Что ещё за Вичи?

— Мне нужно зеркало, — заключил я и как только сказал это, мне сразу же стало спокойнее.

Моя проблема, так или иначе, становилась гораздо более сносной, когда в дело шло зеркало.

— Разумеется, — добродушно ответил мне человек. Как он выглядел, я пока понять не мог. Сколько же в нём было пыли: я видел только её. — Прошу сюда, мистер?

Я подавил в себе желание сказать, что он может называть меня деревом. Или бревном, если так ему будет удобнее.

— Без понятия, — устало откликнулся я, подходя к шкафу. Когда человек его открыл, я приложил все силы на то, чтобы попросту сфокусировать зрение.

И увидел. Ну, что я могу сказать, рожа — тушите свет. Возможно, мне стоило умыться. И побриться. И убрать те глаза, которые были над моими мешками… о, наоборот. Чёрт, да в этих мешках можно было бы провозить контрабанду времён Сухого закона. Я вздохнул, невольно вспомнив о том, что Десмонд Льюис выглядел вполне ничего… хотя, нет, всё же, лучше был Барбара. Иногда, в какие-то моменты, звонкие, и всё же — тихие, и очень, очень томные, София от него млела. Ещё было бы неплохо понять, кем были все эти люди.

Я вздохнул, отвернулся от зеркала, подумав, что и так сойдёт: бывало и хуже, хотя, казалось бы, куда и в какую сторону. Было тут и что-то, что походило на хорошие новости: моя теория с зеркалом подтвердилась, мне действительно стало легче. Зрение почти вернулось в норму, и пыль больше не была настолько видима. Я мог различать предметы, вид за окном и лица. С чувствами было сложнее: может быть, пыль я и не видел, но я знал, что она здесь. Мой рот снова начал наполняться слюной.

— Есть ли что-то, что вы хотите сказать? — спросил меня старик.

— Мне определённо не двадцать один, — только и смог я ответить на это, подавив в себе неуёмное любопытство на тему того, сколько времени у него ушло, чтобы отрастить такую бороду.

Старик кивнул, продолжая смотреть на меня. Это были одни из тех взглядов, которые я никогда нее любил: слишком они были изучающими. Хотевшими заглянуть в душу, попытаться выяснить, что ты, кто ты, зачем ты. Я всегда реагировал по разному, в зависимости от настроения или чего-то, что я знал, но сейчас этого в голове не было. Помню, что чаще всего я отворачивался. Иногда сводил всё в шутку. Был один раз, когда врезал. Я спросил себя, хотелось ли мне бить сейчас. Ответ был неоднозначным: я хотел драться, я хотел размозжить чей-то череп в труху. Я не хотел бить именно этого человека. Что же, признаюсь, этому я был рад. Хотя бы не хочу поднимать руку на стариков.

Стараясь отвлечься от странных мыслей, я осмотрелся, оценивая обстановку вокруг. Утро окрасило полукруглую комнату в золотистые оттенки, на столе, подпрыгивая и звеня, шумело множество странных приборов, а тусклый свет, едва просачивающийся из-под сизых облаков, выделял несколько больших портретов. Вот что я понял, смотря на них: они двигались, и были когда-то времена, когда подобное меня бы удивило. Были времена, когда само слово «магия» могло бы меня удивить, хотя даже тогда я признавал, насколько же лицемерным это было. Один из портретов особенно сильно привлёк моё внимание. Что-то в этом человеке с землистым лицом казалось мне смутно знакомым.

— Эдвард Эверард, — сказал старик за моей спиной. — Являлся директором Хогвартса большую часть восемнадцатого века. Эдвард, сделай одолжение, проснись и взгляни на молодого человека.

Я хмыкнул, невольно позавидовав тактичности старика. Я плохо себя знал, но мне казалось, что во мне этой самой тактичности ничтожно мало. Хотя, возможно, всё дело было в мешках. А, впрочем, какая разница. Никогда мне не нравились своё лицо. В какой-то момент, правда, произошли изменения, потому что мне в это лицо смотрели. Смотрели так, что хотелось сворачивать горы и кричать смотри, смотри, смотри, не отводи от меня взгляда. Хорошие были времена. И что-то мне подсказывает, что даже их я умудрился испортить.

— Первый раз его вижу, — окинув меня сонным взглядом, заключил Эверард. — Сделай одолжение, Альбус, дай мне поспать. На улице утро, а солнечный свет пагубен для моего цвета.

Старик, видимо, махнул рукой, потому что Эверард, благодарно кивнув, удобнее устроился в своём кресле и громко засопел. Я снова повернулся к старику и устало вздохнул. Что я должен был ему сказать? Я считаю, что я — дерево? Я считаю, что двадцать один год, прошедший или будущий, крайне важен? Я вижу вокруг вас золотую пыль, и я так сильно, так сильно хочу присвоить её себе, забрать её полностью, без остатка вас иссушить. Я не знаю, как я оказался под этим деревом, я не знаю, почему я был голым, я не знаю, почему это место кажется таким знакомым, а сопение Эверарда — таким ностальгическим. Я, на самом деле, знаю ничтожно мало, но я так хорошо чувствую время, я чувствую, как каждая секунда проносится с оглушительным звуком, я так хочу, чтобы они неслись быстрее, пожалуйста, быстрее. Голова затрещала с утроенной силой и я, решив списать всё на свой идиотизм, снова нажал на сонную артерию.

***

Флёр казалось, что время она чувствовала, хотя, конечно же, то была лишь иллюзия. В те дни, когда Ремус переживал полнолуние, всё становилось мрачнее, тоскливее и медленнее. Обычно Питеру удавалось её растормошить, а подчас — и развеселить. Он знал множество забавных заклинаний, начиная от иллюзии серебристого водопада и заканчивая весело скачущими цирковыми мышами. Этого заклинания не знала даже Флёр, Питер стоически игнорировал все расспросы и, застенчиво улыбаясь, часто повторял, что это здорово: знать заклинание, которое неведомо даже преподавателю трансфигурации.

— А я и не преподаю трансфигурацию, Питер, — пыталась растормошить его Флёр. — Ну, пожалуйста! Я настаиваю, что цирковые мыши должны жить во всех палочках!

— Я бы, может, и сказал бы тебе, — не поддавался Питер. — Но я знаю, что ты обязательно используешь это заклинание на своих уроках. Так вот — не дождёшься! Я сам обучу учеников, когда займу место преподавателя по Уходу за магическими существами.

— Вот как, — захлопала глазами Флёр. — Выходит, после твоего выпуска мне стоит ждать конкуренции?

— Точно! — азартно воскликнул Питер, поднимая палочку. — Держись, Ришар, мы станем врагами!

— Конкурентами, — надеясь, что её голос не дрогнул, ответила на это Флёр. — Слово, которое ты ищешь — конкуренты. Не враги.

— Ты всегда сильно зацикливаешься на словах, — задумчиво сказал Питер. — Чаще всего — именно на моих.

Флёр не успела ничего ответить: Питер отвлёкся на множество сов, что вихрем пронеслись над потолком Большого зала, но больше всего — над его головой. Мерлин, каким же он был: невысоким, вертлявым, улыбающимся так, что всегда хотелось улыбаться в ответ. Когда он улыбался особенно радостно, в уголках его глаз появлялись смешливые морщинки, а щёчки становились похожи на красные яблочки. Особенно на морозе. Сейчас мороза не было, но Флёр не удержалась: потянулась через стол и потрепала Питера за эти самые щёчки. Тот картинно завизжал и покраснел, как маков цвет, но расслабился почти сразу же, довольно жмурясь.

— А где моя порция ласки? — улыбнувшись, спросил её Сириус.

Сириус сидел по правую руку от неё, Сириус сидел слишком близко, и, разумеется, произошло то, что происходило всегда: послышались смешки всех, кто слышал это, а следом за ними подтянулись недовольные взгляды преподавателей. Впрочем, они всегда так смотрели: не понимали они привычку Флёр сидеть за столом учеников. Не понимали, почему директор Дамблдор поощрял это. Флёр не понимала, действительно ли они не понимали или просто делали вид. Во имя Мерлина, они действительно хотели, чтобы двадцатилетняя она сидела рядом с явно не двадцатилетними ими?

— Так что? — спросил Сириус, боднув головой её в плечо. — Я жду.

Прости, милый, хотелось бы ответить Флёр, только после твоего совершеннолетия. Обычного, Сириус, не магического. Подожди, пока тебе исполнится восемнадцать, а там — посмотрим. В прошлый раз подобный ответ не привёл ни к чему хорошему: слухи, сплетни и разговоры о совращении невинных учеников (во имя всех великих, речь шла о Сириусе!) преследовали её на протяжении долгих месяцев.

— Обойдёшься, — ответила Флёр, показательно отодвинувшись. — Меня привлекают более невинные.

И застонала, уронив голову на стол, когда поняла, что её слова сопровождались потрясённой тишиной, а затем чем-то, что напоминало рассерженный улей. Каждый раз она пыталась ответить так, чтобы не было подобной реакции. Возможно, в следующий раз она просто промолчит. Потому что… серьёзно. Каждый. Чёртов. Раз.

***

Я размышлял над тем, что это, на самом деле, было хорошей идеей: просто вырубать себя каждый раз, когда жизнь поворачивалась ко мне задом. Задом, стоит сказать, она повернулась ко мне в тот момент, когда я очнулся голый под деревом, и что-то мне подсказывало, что перед я увижу достаточно нескоро. Возможно, это было не просто хорошей идеей, а гениальной. Бродить ночью по Хогвартсу, давить на сонную артерию, когда наступает утро, повторить, пока… пока что-то не изменится, да, бревно? Подобные мысли привели меня к осознанию того, что мне не стоит употреблять значения «гениальный» и «потрясающий» к моим идеям. Что-то мне подсказывало, что, на самом деле, так было всегда. Мысли мои отвлекло тревожное чувство, что-то, похожее на… узнавание? Отпечаток чего-то? Я не знал и не понимал, и только сейчас я задумался, что, возможно, стоило бы сначала расспросить обо всём главного, а потом лишь начать бродить. Но раньше… было у меня ощущение, что раньше именно прогулки помогали мне совладать с той кашей, которая происходила у меня в голове. Тем не менее, совсем скоро я понял, что просветления не предвидится: громкий смех был тому доказательством. Мне стало неловко и я, было, хотел извиниться, но потом понял, что я не доставляю неудобств и, на самом деле, ничему не помешал. Двое подростков о чём-то оживлённо разговаривали, но я слышал их словно из-под толщи воды. Девушка снова засмеялась, и, боже, как же отчётливо это было, а мне так хотелось крикнуть, чтобы она продолжала смеяться.

— Вот вы где! — так резко воскликнул кто-то над моим ухом, что я, не сумев совладать с собой, ударил его локтём в живот.

— Ты опоздал, — ответила ему девушка. — И у нас осталось всего десять минут до начала урока, а, тебе, насколько я помню, ещё взбираться на третий этаж.

То, что мой локоть прошёл насквозь, я понял не сразу. Выходит, я ещё и тормоз?

— Это я опоздал? — возмутился парень. — Нет, это вы мне сказали, что будете ждать меня в нише на первом этаже. Только одного не учли. Здесь этих ниш по меньшей мере десяток!

— Зато теперь ты знаешь, где находится эта сама ниша, — жизнерадостно ответил ему парень, сидящей рядом с девушкой. — И вряд ли забудешь её расположение. Мы должны идти на зельеваренье.

С каким бы удовольствием я его избил. С каким бы удовольствием я раскромсал его внутренности и обратил в пепел всё его представление о себе. Я по-прежнему не видел его лица, но мне так хотелось: хотелось увидеть его лицо. Хотелось, чтобы он увидел меня. Хотелось взять его за грудки и трясти до тех пор, пока он не прекратил бы быть тем, кем он был.

— Хорошо, — девушка обернулась, чтобы взять сумку с учебниками.

И в этот момент я знал одно: она улыбнулась. До того, как обернуться, она улыбнулась кому-то из них, одновременно — всем. Не знаю, откуда во мне было это знание, эта животная уверенность. Но смотря на эту девушку, я всё сильнее думал о том, как же сильно мне не хватает самого себя. Интересно, кого именно она напоминала мне?

— Ученикам запрещено бродить по коридорам после комендантского часа. Ты, конечно, не ученик, но и в числе работников Хогвартса тоже не числишься.

Мне даже не пришлось оборачиваться: ещё с первых фраз я узнал голос белокурой леди, которую… я обернулся, устало ей улыбнувшись, надеясь, что увидев это, она не сбежит с криками. Я снова почувствовал себя бессильным, потому что вновь вернулся к тому моменту, когда не знал, как начать разговор. Спасибо вам большое, белокурая леди, что спасли меня от переохлаждения и прикрыли мой зад? И простите меня за то, что чуть не схватился за ваш?

— Магия вейлы, — сказала белокурая леди, легко запрыгнув на подоконник. — Вейлы — магические существа, похожие на прекрасных женщин. Как… сирены из маггловского фольклора.

Не знаю, зачем белокурая леди добавила последнюю фразу, но я был ей благодарен: сразу стало понятнее, о ком она говорит. По крайней мере, я знал, кто такие сирены. И слово «маггловский» было крайне знакомым.

— Выходит, вейлы тоже могут превращаться в страшных существ? — спросил я.

— О, в очень, очень страшных существ, если ты так хочешь, — замогильным тоном ответила белокурая леди, и я засмеялся. — Птичья голова и крылья — наименьшая из их метаморфоз. Так что, если ты коришь себя за непотребные мысли в мою сторону, то не стоит: мне нужно было оттащить тебя от дерева, вот я и применила немного природной магии.

— То есть, ты…

— На четверть, — перебив меня, подмигнула белокурая леди. — Сплошные плюсы: нет клюва и крыльев, однако магия — при мне.

— Ты себя видела? — изумился я. — Даже птичья голова и крылья не смогли бы тебя испортить. Думаю, даже так ты бы осталась прекрасной.

Белокурая леди закашлялась, и я понял, что сморозил глупость. Или не глупость даже — а что-то, что не стоило говорить человеку, с которым ты знаком несколько часов и этот самый человек видел то, что определённо в его планы не входило.

— Ну, — неловко сказал я. — В любом случае, прости меня за зад, за который… точно. Я этого не сделал. Извини, мысли путаются.

— О, ты сделал это.

— Я что, правда…

— Схватил ли ты меня за задницу? — подняв бровь, подсказала мне белокурая леди. — Ouai. Трижды.

Таких подробностей я не помнил и старался не задумываться, к стыду это было или же к сожалению.

— Ты уже говорил с директором?

— Разговора, как такового, не вышло, — честно признался я. — Голова трещит нещадно, так что большую часть времени меня не посещали никакие идеи, кроме как выпасть из сознания на несколько часов.

— Ты пережал себе сонную артерию, — понимающе произнесла белокурая леди.

— По статистике, если ты находишь голого мужика под деревом, хороших идей ждать от него точно не стоит.

— Нет такой статистики, — сказала белокурая леди, но голос её звучал неуверенно.

— Нет, потому что я только что её выдумал, — признался я, чем вызвал её громкий смех.

Невольно я залюбовался и задался себе вопросом, как раньше сдерживался, как только мог не разглядывать её в открытую. Она была словно ненастоящая, воздушная и такая потусторонняя для этого мира. Что-то, впрочем, было в ней и трагического: или то был лунный свет и отблески фонарей, что едва заметно освещали её белоснежную кожу. Я не сдержался, подошёл ближе: хотелось рассмотреть её цвет глаз. Прекрасный он был, как и вся она. Глубокий, насыщенно-сиреневый, с тёмными зрачками, сначала — едва заметными, потом — расширившимися настолько сильно, что едва можно было разглядеть радужку.

— Тебе не кажется, что для первого знакомства у нас и так было достаточно контакта? — спросила меня белокурая леди. Тогда-то я и понял, что стою к ней вплотную, а она, подняв голову, просто смотрит мне в глаза.

Конечно, она была права, и мне бы стоило повести себя так, как подобает джентльмену, стоило бы отойти. Но она стояла на месте, и мне фантомно казалось, что расстояние между нами становится меньше с каждой секундой. От неё одуряюще пахло цветами и летом, и чем-то, напоминающее лавандовое масло. Одна из прядей её волос упала ей на лицо и я, не совладав с руками и разумом, аккуратно заправил прядь в копну её волос. Видимо, это и отрезвило белокурую леди: она, вздрогнув, отошла от меня, потрясённо качая головой и усмехаясь. Я только машинально пожал плечами. В душу к ней лезть не хотелось, да и вряд ли ей было это необходимо.

— Иди обратно в кабинет директора, — наконец сказала она. — И, пожалуйста, постарайся с ним поговорить.

— Как прикажете, белокурая леди, — согласился я. — Но прежде, чем ты уйдёшь…

— Флёр, — ответила она, и я сразу понял, что она любит перебивать. Мне эта черта характера казалась… чудесной, что ли. Своей. — Флёр Ришар. Хочешь, дам тебе совет?

— Я всегда открыт для советов, — разведя руками, ответил я.

— Называй себя Джоном. Самое обычное имя. И у других вряд ли возникнут вопросы.

— Обязательно приму к сведению… Флёр Ришар.

Она лишь улыбнулась мне и снова подмигнула, а я стоял, улыбаясь, как блаженный дурак. Джон? Отлично. Если кто-нибудь спросит моё имя — так и представлюсь. В любом случае, звучит куда лучше, чем бревно.

Через неделю я понял, что Флёр была права — у людей не возникали вопросы, а представляться мне приходилось часто. Разговор с директором, имя которого я узнал, у меня состоялся. Он был настолько долгим, дотошным, обстоятельным и скрупулезным, что в какой-то момент я немало удивил Альбуса, взяв со стола один из его предметов и молча прихлопнув им по своей руке.

— Прошу прощения, — сказал я Альбусу. — Ещё немного — и я снова перекрыл бы себе сонную артерию.

От безысходности, от непонимания всей ситуации мне хотелось выть. Я честно рассказал Альбусу Дамблдору обо всём: о том, что я ничего не помню и многого не знаю, но при этом, всё же — столь много хранится у меня в голове. Я рассказал ему о том, что всё это место, каждая его стена, каждая ниша и портрет Эдварда Эверарда пробуждало во мне что-то, похожее на ностальгию, на фантомные чувства принадлежности к… какой-то части этого места. Я рассказал, что не понимаю, в толк взять не могу, почему оказался здесь, голый, без одежды и под деревом. Я попросил называть меня Джоном, потому что бесконечные шутки о бревне, происходящие исключительно в моей голове, доконали. Я и сам себя доконал. Альбус спросил, не мог бы я поделиться с ним воспоминаниями, на что я ответил, что ему бы стоило лучше меня слушать. Когда он объяснил значение своих слов, то я с готовностью подставил свою голову под его палочку. Желудок снова скрутило и мне отчаянно захотелось, чтобы Альбус этой самой палочкой проткнул мою голову. Этого, однако, не потребовалось. Вообще ничего не потребовалось, потому что воспоминаний он попросту из меня извлечь не смог. Он смотрел на меня потрясённо, но одновременно, боже, восторженно. Я был ему интересен, и этот интерес я когда-то пробуждал в людях. Я был уверен, что это здесь же, в стенах этой школы. Я был уверен, что это был кто-то, занимающий столь же высокую должность. Как же сильно я ненавидел всё, что происходило в моей голове.

— Боюсь, у меня нет иного выбора, — сказал Альбус, а я вновь не удержался от тяжёлого вздоха.

— Я могу уйти прямо сейчас, — сказал я. — Извините за доставленные проблемы.

Куда я пойду и зачем, я не имел никакого понятия. Одно я знал — справлюсь. Выживать я всегда умел. Потом, многим позже, я научился жить. Только бы вспомнить, как.

— Не хотите ли вы получить должность ассистента преподавателя?

Хорошо, такого я не ожидал. Да и никто бы на моём месте не ожидал. Вот что я знал: тот парень был прав. Не доверяй голому мужику, на которого ты наткнулся под деревом. Серьёзно, если ты увидел нечто подобное, вообще больше никогда и никому не доверяй. Я бы так и поступил. И уж тем более не стал бы предлагать такому человеку должность. Учить детей? Серьёзно, этот старик хочет, чтобы я учил его детей? То есть, он действительно собирается подпустить меня к детям после всего, что узнал?

— Что будет, если я соглашусь? — осторожно спросил я, надеясь, что прямо сейчас меня повяжут и отведут на допрос. У меня появилось иррациональное желание сдаться самому, попутно рассказав, какой именно человек руководит школой.

— Мы обговорим детали работы, — ответил мне Альбус. — Обсудим зарплату. Я проведу вас в вашу комнату и попрошу мисс Ришар сводить вас в Косой переулок, дабы вы обзавелись палочкой. И, конечно же, я отвечу на ваши любые вопросы.

Вот что я понял: голым мужикам под деревьями можно доверять, если они, конечно, не представляли угрозы (а я искренне надеялся, что действительно её не представлю). Личности, которые дают им работу. Вот. Вот кому действительно не стоило доверять.

— У меня всего один вопрос, — откашлявшись, сказал я. — Есть ли у вас справка о стабильности вашего психического здоровья?

***

Выходные наступили быстро и Флёр, вооружившись хорошим настроением, удобной одеждой и Сириусом с Питером в виде персональных гидов, досконально знающих Косой переулок, повела Джона за волшебной палочкой. Она прекрасно знала, что задача будет не из лёгких, но в глубине души в ней теплилась надежда, что получится отделаться малой кровью. Проблемы начались ещё в Хогвартсе: Джон подошёл к роли ассистента слишком ответственно и все книги о магических существах, которые дала ему Флёр, были прочитаны от корки до корки за несчастные пять дней. Бестиарий. Бестиарий, насчитывающий в себе больше двух тысяч страниц самым мелким шрифтом из всех существующих, Джон смёл за сутки. А следующие сутки задавал Флёр столько уточняющих вопрос, что начала болеть голова. Флёр, было, даже подумала о том, что не стоило просить Альбуса о таком. Но потом, посмотрев на Джона, Джона с горящими глазами и охотничьим азартом изучающего крылья фестралов, всё же успокоилась. Хорошо было пробовать что-то новое. Хорошо, спокойно было смотреть на то, как эти животные спокойно относились к Джону. Флёр знала, что не все животные были такими. Флёр знала, что всему своё время.

— Пятнадцатая палочка, — тоскливо сказал Питер, изнывающий от духоты. — Пятнадцатая. Может быть, стоит забыть об этой затее?

— Он чуть не выбил мне глаз, — мрачно откликнулся Сириус. — И ладно бы это было заклинание, так нет же. Он просто неудачно ей взмахнул.

— Подождите ещё немного, — сказала Флёр, потрепав Питера за щёку. — Думаю, ещё… допустим, три?

— Почему именно три? — апатично спросил Сириус.

— Не знаю, — рассеяно откликнулась Флёр. — Каждый раз по-разному. Ведь так?

Флёр ошиблась: семнадцатая палочка подошла Джону. По крайней мере, это было хоть что-то. Пусть тусклый, едва заметный свет не впечатлил ни Сириуса, ни Питера, ни продавца, они, однако, сошлись на мысли, что именно эту палочку стоит брать. Когда они вышли, Питер, раскинув руки, с наслаждением вдохнул сырой осенний воздух. Джон улыбнулся и, закинув руку Питеру на шею, потрепал его по макушке. Флёр его прекрасно понимала. Но в прошлый раз… а, впрочем, какая разница. Флёр поежилась, засунув руки в карманы. Прошлые разы прошли. Нужно было жить настоящим.

— Дойдём до Гринготтса, — сказал Сириус, махнув рукой в сторону. — Мне нужны деньги.

— А те, что ты взял в Хогвартс, внезапно испарились? — не удержалась Флёр.

— Подумал, что до каникул ещё далеко, а магические каталоги представляют широкий спектр разных товаров, — задумчиво ответил ей Сириус. — Скорее бы и обычные люди дошли до создания каталогов.

— Ты же заказываешь себе одежду именно из маггловских каталогов, — сказал ему Питер.

— Да, но, допустим, мотоциклы…

— Нет, Сириус, — цепко поймав его за подбородок и заставив посмотреть в глаза, сказала Флёр. — Мы это обсуждали. Никаких мотоциклов на территории Хогвартса. После школы — пожалуйста.

— Да как тебе будет угодно, принцесса, — искренне сказал Сириус и сделал шаг вперёд, нависая и щурясь. Флёр не смогла скрывать, что не любуется им. — После школы — так после школы. Ты же прокатишься?

— На мотоцикле?

— И на мотоцикле, и на…

— Библии! — громко сказал Джон, закрывая Питеру глаза. — Вам, ребята, нужно было бы прокатиться на библии. Аминь!

— Что такое библия? — спросил Питер, и Сириус с готовностью принялся ему объяснять.

На фразе «есть Мерлин, а есть Иисус», Джон удивлённо вскинул брови, хмыкнул что-то себе под нос, и на секунду стал грустным. Потом — каким-то злым, а после, почти сразу же — растерянным. Он грустно улыбнулся и засмеялся, в тот момент, когда в разговоре уже не было чего-то, что могло бы вызвать смех. Сириус удивлённо на него посмотрел, а Питер его понял. У него тоже была привычка смеяться просто потому, что хотелось, кому, как не Флёр, было об этом знать.

В Гринготтсе привычно нахлынула стылая ностальгия и Флёр, забывшись и отделившись от остальных, рассеяно бродила среди стеллажей с маленькими сейфами, среди столов с гоблинами, который провожали её взглядами крайне скептичными. Точно. Флёр и забыла, что людей на работу в этот банк начнут принимать лишь спустя пятнадцать лет. Побродив ещё немного и словив уж сильно презрительный взгляд гоблина, который сильно напомнил её наставника, Флёр, поежившись, пошла искать остальных. И хлопнула себя по лбу. Ну, конечно же.

***

Не доверяй никому. Даже самому себе. Прекрати доверять себе в тот момент, когда случается что-то странное, потому что если ты отпустишь эту ситуацию, дальше станет значительно хуже. И гораздо, гораздо страннее. Когда я коснулся очередной палочки и почувствовал что-то, что напоминало едва заметное тепло, я успокоился. Значит, проблема была не во мне. То есть, глобально, проблема, всё же, во мне, но палочки это не касалось. Просто я был крайне слабым магом. Кажется, явление не такое уж и редкое. Я хотел бы отпустить эту ситуацию сразу и мне даже почти удалось: Питер был чудесным ребёнком, и я, не удержавшись, закинул руку ему на плечо и потрепал по волосам, когда он, едва не сошедший с ума от жары, вышел на улицу. Потом, правда, мне пришлось закрывать ему глаза: к счастью, я сумел подавить в себе порыв заорать «не при детях». Это стоило обдумать, потому что я был уверен, что отцовских чувств раньше во мне не просыпалось. Зато проснулось что-то странное, когда Сириус и Питер заговорили о религии. Было что-то смутно знакомое и слишком намешанное. Чувствовать радость, грусть, безысходную, непроходимую злобу, которой становилось всё больше и больше одновременно, упражнение, прямо скажем, не из приятных. Отпустило меня только в тот момент, когда я вошёл в Гринготтс. Отпустило — и сразу же накрыло по новой. Десять минут моей жизни выпало из памяти, вымыло подчистую, а когда я очнулся, то понял, что Сириус удерживает меня, а Питер прижимает палочку к моей шее. Я помотал головой, разжав кулаки, и услышал глухой стук. Не помню, чтобы что-то держал. Опустив голову вниз, я понял, что схватил гоблина и, судя по его крайне растрёпанному виду, тряс его слишком сильно. Гоблин, однако, охрану звать не стал. Просто обвёл меня презрительным взглядом и сказал:

— Достаточно было произнести один раз. У меня превосходный слух. Прошу пройти со мной.

И пройти, и пойти, да пожалуйста, да как вам будет угодно, устало подумал я. Время тянулось так медленно, а я уже успел доконать самого себя четыре раза в течение недели. Книги помогали отвлечься, но даже это не являлось панацеей. Впрочем, она была. Чем именно, к несчастью, я понятия не имел. Но была во мне непрошибаемая уверенность, что я её найду. Иначе ради чего это всё?

— Что именно я сделал? — осторожно спросил я Сириуса, когда мы сели в железную тележку.

— Схватил гоблина за шкирку и начал орать ему в лицо, — задумчиво ответил Сириус. — Кажется, это было что-то на латинском. Я в этом не силён, но почти уверен, что было там слово, связанное с ключом…

— Tibi dabo claves regni caelorum, — вспомнил я.

Когда мы только появились в Хогвартсе, и он узнал о Гринготтсе, то сказал, что не прочь обзавестись банковской ячейкой. Его чудесная сестра и моя добрая подруга пыталась отговорить его от этой затеи: сказала, что они не знают этот банк, не знают, сколько он простоит, и действительно ли было безопасно хранить в нём деньги. Мы хранили деньги, металлы и ценные бумаги в трёх разных банках всего земного шара и в каждом из них у него была своя доля, которая позже переходила потомкам. То есть, снова ему. Для доступа к деньгам у нас были только ключевые слова. Или кодовые фразы. Когда он придумал фразу для Гринготтса, моя душа картинно закатила глаза. Сам же я глаза закатывать не стал: только оповестил его, как же сильно он драматичен. Он обиделся. Всегда обижался, когда его увлечённость верой ставили под сомнения и даже называли «увлечённостью».

Я закрыл глаза. И, пригнувшись, со всей силы стукнулся головой о железную стенку тележки. Стало легче, а Сириус и Питер, спасибо им огромное, даже вопросов задавать не стали. Я потёр ушибленную голову и подумал, что лучше так, чём то выворачивающее чувство, которое накатывало на меня в такие моменты.

— Мужик, — жалостливо на меня посмотрев, сказал Сириус. — Да ты блаженный.

— Если он продолжить с такой завидной регулярностью себя калечить, то точно таким станет, — задумчиво ответил Питер.

Я хотел бы напомнить себе ещё раз: никому нельзя доверять. Сначала прекрасная белокурая леди, героически меня спасающая. Потом — умудрённый годами и жизнью директор школы, дающий работу. А теперь — гоблин, открывающий банковскую ячейку размером с мой рост. Когда внутрь зашёл Питер, он даже присвистнул. Было от чего, конечно. Я почесал макушку, рассеяно думая над тем, что раньше золота было куда меньше. Потом я вспомнил о самой высокой процентной ставке, которую он для себя выбил. Сколько же здесь пролежало всё это золото? И что мне с ним сделать? Сколько взять, учитывая долг, который я должен был вернуть Альбусу?

— Я совсем забыла, что вы будете спускаться в подземелья! — сказала запыхавшаяся Флёр почти у меня над ухом. — Загулялась. Не пугайся так, милый, я тебе помогу.

Как же сильно я был ей благодарен: подступающая к горлу паника почти заслонила мой разум. Флёр помогала мне разобраться с курсом, определиться с суммой, которой мне бы хватило на первое время. Прежде, чем уйти, я порылся в банковской ячейке и среди гор золота нашёл деревянную шкатулку, которая не поддавалась на чары или грубую силу. Шкатулку я взял с собой, надеясь разобраться с ней в Хогвартсе. Альбус осмотрел её, а после показал мне металлическую вязь на стыке замка. Сказал, что шкатулка откроется только в том случае, если будет произнесено правильное слово.

— Винсент, да что с тобой не так? — устало сказал я. И сразу же замолчал, с опаской посмотрев на Альбуса.

— Вы знаете, о ком именно говорите? — проницательно посмотрев на меня, спросил Альбус.

Я только развёл руками. Обо всём, что касалось моей головы, моих воспоминаний и моего рассудка я знал ничтожно мало. С этим нужно было что-то делать, хотя в глубине души я прекрасно знал, что время было не то. Буквально — не то. Слишком далеко от точки назначения. Слишком близко до чего-то, что уже происходит, но там мне нет места. И что мне оставалось? Плыть по течению? Как же сильно я ненавидел это. Ситуацию нужно было брать в свои руки изначально, только в этом случае можно было рассчитывать на положительный исход. Невольно я вспомнил, что она никогда не была со мной согласна. По крайней мере, именно по этому поводу. На душе заскребли кошки, и стало так тоскливо, что захотелось содрать с себя кожу и больше не видеть этого лица.

***

Джон адаптировался за месяц и Флёр, смотря на него, думала о том, что адаптация — его всё. У неё на подобное ушло куда больше времени, а он это время как будто не замечал. Как-то раз, на одном из уроков Ухода Флёр машинально обмолвилась об этом. Джон задумчиво ответил, что время — его заклятый враг и примирение с ним было обоюдным недоразумением его жизни. В такие моменты, когда он говорил нечто такое, то сразу же заглядывал внутрь себя. И закрывался на долгое, долгое время. Иногда Флёр сочувствующе трепала его по плечу. А иногда — отправляла его в Запретный лес. Второе всегда помогало больше: из Запретного леса Джон всегда возвращался злой, в грязи, часто — с вывихнутыми конечностями, а один раз — с царапиной в половину щеки. Та царапина зажила за четыре дня, а после от неё не осталось следа.

— Кентавры меня ненавидят, — каждый раз говорил он. И каждый раз сыто потягивался, смотря безумным взглядом в пустоту.

Флёр не ёжилась. Больше не ёжилась, видя этот взгляд. Джону было необходимо выпускать пар и драться, на учеников у него никогда бы не поднялась рука, а помимо Флёр человеком, который видел его проблему, был Сириус. Как-то раз он даже предложил Джону дуэль. Тогда в его взгляде промелькнуло нечто, похожее на взгляд Альбуса Дамблдора. Он тоже так смотрел на провинившихся детей, к которым, однако, не испытывал ничего, кроме добродушия. Флёр знала, что значил этот взгляд в исполнении Джона. Флёр знала, что он мог свернуть шею голыми руками. Флёр надеялась, что она просто ошибалась. Ошибалась она часто, так что тут не должно было быть осечек. Всегда можно было занять его чем-то. К пятнице этой недели был запланирован урок, посвящённый единорогам. Флёр улыбнулась. Были моменты в её жизни, от которых она никогда не уставала.

— Единороги любят девушек, — скептически выслушав Флёр, сказал Джон. — Желательно, девственниц. Ты серьёзно хочешь отправить меня в Запретный лес на поиски трёх единорогов? Хочешь, принесу с кухни нож и просто всажу его себе в желудок? Что? Тот же вид, только сбоку.

— И кстати, о виде, — раздался над ухом Флёр голос Слизнорта. — Вы сегодня чудо, как хороши, мисс Ришар.

И кстати, об этом, с тоской подумалось Флёр. Приближался конец октября, о котором она помнила. И Хэллоуин, о котором она совершенно забыла. Приближалось то время, когда ей, ради своего спокойствия, душевного равновесия и лишних трат на платья, нужно было спрятаться, стать более незаметной и стараться не отсвечивать. Но Слизнорт жил принципом: «Если что-то не отсвечивает, подожги так, чтобы полыхало». Буквально. И фигурально — тоже. Флёр покорила себя за то, что именно сегодня решила сесть за преподавательский стол.

— Надеюсь, на моём приёме вы будете так же ослепительны и сиятельны, моя дорогая, — доверительно сказал ей Слизнорт, положив на стол пергамент, перевязанный сиреневой ленточкой. — Под цвет ваших глаз.

— Вы такой внимательный, — улыбнулась ему Флёр. — Я обязательно подумаю над вашим приглашением.

— Ох, дорогуша, какая чепуха, — махнул рукой Слизнорт и сделал вид, что не заметил её скрипящих зубов. — Нечего тут обдумывать. Приходите — и всё.

Слизнорт ушёл раньше всех, а Джон, наклонившись к уху Флёр, прошептал:

— Называть людей «дорогуша» нужно запретить на законодательном уровне.

Флёр, быстро на него посмотрев, просто улыбнулась. И снова напомнила о единорогах.

Проблемы поведения

Найди мне трёх единорогов, Джон. Найди мне трёх единорогов, приведи их целыми и невредимыми, не покалечь их по дороге и не покалечься сам. Я знал Флёр всего месяц, но происходящее её в хорошенькой, но такой садисткой головке было для меня той ещё загадкой. Большую часть времени она была спокойной, чуть тоскливой и очень, очень гордой. Это проскальзывало во всех её движениях, в том, как высоко она держала голову и прямо — спину. В том, как она говорила с юнцами: насмешливо, вкрадчиво, смотря в глаза так, что мороз по коже пробегал. Иногда, в особенно обострённые моменты этой гордости, она могла и сказать гадость Слизнорту. Потом она себя корила, потому что тут наши мнения сходились: у Слизнорта, не смотря на всю свою браваду, самооценка была настолько низкая, что хотелось взять его за ручку и отвести к психологу. Я бы так и сделал, честно, но мир магии не практиковал подобное, а в обычный мир разделился на две части: большинство психологов и психиатров больше склонялись к методикам Фрейда, нежели его ученика с головой на плечах — Юнга. К тому же, со смерти первого прошло относительно недолгих тридцать семь лет, и некоторые, особенно сердобольные, пытались пойти по его пути с доскональной точностью, что не всегда хорошо сказывалось на качестве рассудка пациентов. На мысли о том, что мне самому не помешало бы попасть в хорошие руки и стать пациентом, второй единорог смог пропороть мне бок. Даже из этого можно было вынести пользу: его голова оказалась достаточно удобно расположена под моими руками и я, не теряя времени, сразу же накинул на него цепочку. Я мрачно посмотрел на разодранную футболку (спасибо каталогам Сириуса) и снова вернулся мыслями к Флёр. Как же она нравилась мне, когда отпускала всё это идеальное и печальное, как же это было прекрасно, волшебно красиво, когда она, не обращая внимания ни на кого вокруг, трепала Питера за щёки или же отвечала на флирт Сириуса, отвечала так, что даже тот мог закрыть рот. Нет, она была такой большую часть времени, но всё же, всё же, сколько в ней было тоски. Я не понимал, почему остальные замечали это столь редко.

— В этом лесу тебе не рады.

— Все, кроме тебя… Лоуренс.

— Лоррельмас, — ответил мне кентавр и неодобрительно посмотрел.

— Извини, это больше подходит маленькой крылатой фее. Не знаешь, где я могу достать третьего единорога?

— Нигде, — пожал плечами Лоуренс. — Но если бы вместо тебя тут была вейла, проблем бы не было.

— Я это знаю, вейла это тоже знает, — не удержавшись, я возвёл глаза к небу. — Но вот я здесь. Определённо не девушка. Уверен, что не девственник. Провалы по всем фронтам.

Лоуренс, заметив, что я сделал шаг в его сторону, встал на дыбы, и я поднял руки. В другое время — пожалуйста, драться с ним было одно удовольствие. Он не щадил меня от слова совсем, не брезговал копытами и грязными приёмами, а с неделю назад привёл с собой друга. Отметелили меня так, что я ещё сутки не показывался на глаза Флёр: половина моей рожи опухла до критического состояния. Лоуренс меня понял и, коротко мне кивнув, ускакал вглубь чащи. Я бы тоже хотел так поскакать до Больничного крыла, но разорванный бок ныл, так что это скорее походило на крайне медленное ковыляние.

Флёр ждала меня рядом с хижиной лесника и стайкой учеников пятого курса. Одна из девочек, имя которой мне не помешало бы давно запомнить, подбежала ко мне и, моргая испуганными глазами, положила руку мне на бок. Потом она странно затряслась и покраснела неровными пятнами. Она подняла взгляд, полузадушено пискнула что-то и… хлопнулась в обморок. Я растерянно смотрел себе под ноги и понимал, что ничего не понимаю. У этой… Джеймы или Джеммы, да что уж там, у всех учеников этой школы никогда не наблюдалось чего-то, что можно было бы назвать боязнью крови. Если бы у кого-то она и была, я бы знал, ещё бы, столько раз выходил из леса окровавленный и еле стоящий на ногах.

— Агуаменти, — сказала Флёр, направив на девочку палочку. Смотрела она на неё с жалостью, но всё же — с заботой. — Джон, сделай одолжение, захвати Дайану с собой.

— Куда? — непонимающе спросил я.

— В Больничное крыло, — вздохнула Флёр, указывая палочкой на мой бок. — И нет, милый, на уроке ты не останешься. Давай, иди.

Не сильно-то и хотелось. На единорогов я насмотрелся на всю жизнь. В Больничное крыло мне тоже идти не хотелось: раны заживали на мне, как на сверхъестественной собаке, исключением стала слишком глубокая царапина, которую нанёс Лоуренс. Он проткнул щёку длинным камнем, а захват был настолько удачным, что мне пришлось просить о пощаде: в какой-то момент камень начал дробить скуловую кость. На следующую нашу встречу он удивлённо на меня посмотрел и сказал, что лицо мне должно было парализовать навсегда, камень был смочен в какой-то отраве. Козёл. И плевать, что кентавр. А от раны и болевых ощущений не осталось следа спустя четыре дня, так что, в сущности, какая разница.

Девочку я отволок, даже уложил на кровать, но марш-бросок до двери оказался недостаточно быстрым. Сердобольная сестра, которую все называли мадам как-то там, уложила меня на соседнюю койку и дала выпить микстуры, по вкусу напоминающее самый дешёвый бренди. Дешёвый бренди тоже был как-то связан с Хогвартсом. И, вроде бы, тем директором. Эверардом. Или это связано с кабанами…

Когда я очнулся, до полных семи часов в отключке мне не хватило минуты. И если бы стайка подружек Дайаны возбуждённо не галдела над её кроватью, я мог бы пролежать ещё час. Я отвернулся от них и поморщился: армейская привычка спать на спине укоренилась настолько прочно, что на боку я всегда чувствовал себя уязвимым. А вот это уже было интересно. Когда я успел побывать в армии и, самое главное, зачем? Не смотря на явную тягу к саморазрушению, по натуре я считал себя пацифистом.

— У него потрясающие глаза, — назойливо шептала Дайана. — И такое красивое лицо. Вы видели эти скулы…

— Ты дотронулась до его голой кожи! — судя по звуку, одна из её подруг подскочила. — И…как оно?

— Ох, он такой…

Секунду… секунду. Я сжал зубы, чтобы не застонать. Проклятье, они… серьёзно? Это было отвратительно. Я даже ничего не сделал, а уже себя чувствовал растлителем.

— Такой твёрдый, — восхищённо прошептала Дайана.

В этот момент всё, чего я отчаянно желал, это провалиться сквозь землю и попросить ещё присыпать сверху. Закончили они только через невыносимые долгие десять минут. Ещё через тридцать я понял, что Дайана окончательно уснула и, встав с кровати и обмирая от ужаса, тихо пошёл к выходу. Хотелось найти Флёр и сказать ей, что всё в порядке. Ещё мне хотелось спросить, в порядке ли она, узнать о ней что-то, что могла бы представить более целостную картину личности. С моей по-прежнему было неважно, а Флёр меня привлекала, цепляла собой, всем своим существом настолько сильно, что постоянно хотелось её тормошить. Расскажи мне свои секреты. Задай мне свои вопросы. Я бы ответил на все, хотя ничего интересного она бы всё равно не узнала.

Я заблудился. Когда дело касалось этой школы, ориентация в пространстве начинала махать мне ручкой. Сделав третий круг, который своим внешним видом подозрительно походил на второй, я остановился, пытаясь понять, что делать дальше и было ли у Альбуса что-то, что могло бы быть картой. Кажется, Флёр говорила о как-то заклинании тропы… я остановился рядом с небольшим выступом и попытался его вспомнить. К сожалению или к счастью, меня прервали.

-…Но я совсем в этом не разбираюсь и, скорее всего, только всё испорчу, — сказала девушка.

Я только усмехнулся. Этот тон я знал прекрасно: всё она умела. Точнее, могла бы суметь, если бы очень сильно захотела. А всё, чего она хотела сейчас, это избавиться от человека, который с ней разговаривал.

— К самому процессу я тебя и близко не подпущу, — заверил её парень. — Я видел, чем ограничиваются твои способности в зельеварении, и, боюсь, слово «ограничиваются» можно применить прямо в самом начале.

— Тебе ещё не вручили приз за самого дружелюбного человека на планете?

— Уверен, что до этого недалеко, — беспечно ответил парень и отошёл назад, проходя сквозь меня.

Это… чёрт возьми. Я снова наткнулся на иллюзию. Но сейчас я мог поклясться: она увидела меня. Эта девушка с размытым лицом, которое я никак не мог увидеть, эта девушка смотрела на парня, но она его не видела. Она смотрела именно на меня, она видела только меня. Когда она начала падать, я бросился вперёд, и в этот же момент иллюзия просто исчезла, развеялась, даже не коснувшись моих рук. Я смотрел на свои руки и думал о том, что что-то в них не так. Во мне самом — тоже не так. Эти мысли сидели у меня поперёк горла.

— Джон?

Я моргнул несколько раз и только сейчас заметил Флёр, которая обеспокоенно смотрела на меня. Я попытался ей улыбнуться, но вышло что-то кривое и жалкое.

— Прости, я задумался, — сказал я, не понимая, почему извинился. — Я хотел поговорить.

— Вот как? И о чём же?

— Тебе стоит поговорить со своими ученицами. Провести им… лекцию.

— Вот, значит, как, — засмеялась она, пихнув меня локтём в бок. — И какую же лекцию я должна им провести?

— Какую угодно, но пусть они прекратят, — не выдержав, сорвался я на умоляющий шёпот.

Флёр улыбнулась мне так ласково, что у меня защемило сердце и зачесались руки. Я нахмурился, прислушиваясь к себе.

— Зачем ты используешь магию вейлы? — растерянно спросил я.

— Просто… хотела смутить тебя ещё больше.

Что же, рассеяно подумал я, машинально заправляя её непокорную прядь волос за ухо. Ей это вполне удавалось и без магии вейлы.

***

Если ты находишь голую девушку под деревом — обдумай ситуацию, вспомни, что тебе семнадцать и ущипни себя. Вдруг это влажный сон. Если голая девушка под деревом просит её прикрыть и отвести к Альбусу Дамблдору, что же, сделай это немедленно, а потом попытайся что-то разузнать. А через месяц пойми, что девушка, белокурая и прекрасная, просто щёлкнет тебя по носу, улыбнётся и скажет «не вмешивайся в дела взрослых».

Сириусу было откровенно странно от всей этой ситуации. Он не был человеком влюбчивым, не считал, что существовала любовь с первого взгляда, и даже, поначалу, грешил на магию вейлы. О том, что Флёр на четверть вейла, она сказала сама. О том, что Сириус тот ещё болван, если считает, что магия вейлы бесконтрольна, она сказала тоже. Сириус, и в самом деле, чувствовал себя болваном. Хотя бы потому, что обычно всё было понятно. Он знал, кому он нравился, он знал, кто притворялся недотрогами, чтобы привлечь его внимание, знал он и тех, кому действительно казался нелепым. С Флёр было сложно с самого начала. Когда она адаптировалась в Хогвартсе, то прицепилась именно к нему. Сириус, поначалу думавший, что таким образом она пытается поблагодарить его за джентльменство, оказалась в корне не прав. Флёр просто хотелось пофлиртовать. Серьёзно, Сириус начал понимать девушек, которые употребляли фразы по типу «безумных пикаперов» или же «гормонально-нестабильных». Во Флёр намешалось именно это. За один день она могла похвалить его волосы, улыбку, спросить, не ударился ли он, когда падал на землю и не нужна ли его маме невестка. Сириус действительно задумался и решил честно ответить, что его матери нужна не невестка, а электрошок. А потом он попятился, действительно попятился назад, потому что, серьёзно, её поведение было невозможным. Когда он полностью развернулся, прозвенел звонок и из классов выбежали учеников. Одновременно с этим Флёр крикнула ему вслед: «Классная задница». Сириус даже остановился на мгновение. Если бы Сириусу это не нравилось, он бы мог сказать, что она взяла его измором. Но ему нравилось, и он поцеловал бы её гораздо раньше Рождественского приёма Слизнорта, но у него с Джеймсом был уговор: в один день они обзаводятся парами. Флёр ответила на его поцелуй. Конечно же, ответила. А потом всё закрутилось, как в калейдоскопе: учёба, частые встречи в Выручай-комнате и неприглядных нишах Хогвартса, её экзамены, ведь она доучивалась последний курс, новости, что со следующего года она станет преподавателем. Сириус не слишком переживал по этому поводу: хотя бы потому, что на летних каникулах он делал всё, что угодно, но не переживал. Когда они вернулись в Хогвартс, всё завертелось ещё сильнее: Флёр стала отдаляться. Нет, она по-прежнему отвечала на его подначки, по-прежнему флиртовала так, что он горел и выгорал, по-прежнему трепала его за подбородок, гладила по волосам, могла бесконечно долго и столь же бесконечно томно смотреть в его глаза. Но больше ничего не было. Ни одного поцелуя с начала учебного года, что и говорить о большем. А потом, под этим же деревом появился голый мужик, который сказал, что его имя связано с деревом. Только сейчас Сириус задумался над тем, как же странно это было: Флёр словно знала, что он будет там. Прежде, чем он появился, она попросила подождать. Сказала, что хочет насладиться погодой, а Гремучая ива может момент испортить. Что же, в одном Сириус был с ней согласен: если бы они активировали Гремучую иву, то голый мужик под деревом превратился бы в мёртвого голого мужика под деревом. Хотя теперь он был в этом не так уверен: на Джоне всё заживало просто аномально быстро. Джон, в принципе, был сам по себе существом крайне аномальным. Ещё никогда Сириус не видел такой странной аппарации. Перед тем, как оказаться под деревом, он был полностью укутан золотой пылью.

— Эй, — толкнул его в плечо Джеймс. — Размышляешь над тем, что голый мужик под деревом уводит твою девушку?

— А действительно ли она моя девушка? — устало спросил Сириус. — Мы никогда не обговаривали этот момент. И никогда ничего не обещали друг другу. И… хватит называть Джона «голым мужиком под деревом». Он числится в преподавательском составе. И да, он немного стукнутый на голову…

— И эту самую голову он стукает сам себе, — хмыкнул Питер, перелистнув страницу учебника трансфигурации.

— Но я уверен, что он даже не догадывается, — твёрдо закончил Сириус.

— Так поговори с ним, — мягко сказал Ремус.

— С ним? — удивлённо встрепенулась Лили. — Может быть, тебе стоит сначала поговорить со своей девушкой и понять, действительно ли она твоя девушка? Она взяла тебя с собой на приём Слизнорта?

— Я сам туда приглашён, — отмахнулся Сириус. — Но я обязательно спрошу. Мне не нравятся эти недомолвки.

— Сириус, — осторожно сказала Лили, вставая со шкур близ камина. — Когда твоя девушка говорит, что пока тебе не исполнится восемнадцать, у вас ничего не будет, хотя всё уже было, это не недомолвки. Это отговорки и очень, очень глупые. Разберись с этим. Побереги сердечко.

В одном из кресел злорадно рассмеялась Элли. Сириус только хмыкнул. Знал он, что думала Элли, знал он, что думали её подружки-сплетницы из разных факультетов, да всё он знал. Ох, Элли, волшебная она была девочка, со своими глазами цвета лакричных конфет, бронзовыми волосами и пышными бантами в волосах. Волшебной она была и по характеру. Волшебной ревнивой дурой, но тем не менее. Тогда, на пятом курсе, Сириус старался. Нет, правда старался: он был один, девушек было много, гормоны бушевали с неистовой силой, все девочки были прелестны, а флиртовать он умел так, что те заливались краской и влажно блестели глазами. Но, всё же, он хотел быть именно с Элли. И, да, флиртовать он тоже хотел. Чуть позже он захотел поцеловать ту девочку, которая впоследствии не очень ему запомнилась, но она так приятно пахла клубникой. Возможно, он бы смог сохранить Элли и эти отношения. Но Марлин была солнечной блондинкой, и, в отличие от Элли, банты она носили не красные, а нежно-голубые. У неё были глянцевые губы, большие, кукольные глаза и нежная манера разговаривать. А ещё она была лучшей подругой Элли. Никогда не пытайся поцеловать чью-то лучшую подругу, выйдет себе дороже. В лучшем случае, с тобой просто расстанутся, предварительно залепив сильную пощёчину. В худшем по школе будут ходить слухи, что ты ловелас и разбиваешь девушкам сердца направо и налево. От этого даже спустя два года становилась смешно. А потом появилась Флёр. И, ладно, сейчас, на одну крошечную секунду он мог бы поверить, что любовь с первого взгляда, всё же, существовала.

Нормально поговорить с ней Сириус так и не сумел: Флёр избегала его так хорошо, что Сириус бы восхитился, если бы ему не было грустно от всей сложившейся ситуации. Она перестала разговаривать с ним, в какой-то момент — даже подшучивать. А потом она не пошла с ними в Визжащую хижину и от этого факта нестерпимо грустно было Ремусу. Флёр всегда говорила что-то ласковое и спокойное, даже умела рассмешить.

— Поговори уже со своей девушкой, — устало сказал Ремус.

Что же, Сириус надеялся, что хотя бы в день приёма Слизнорта у Флёр не получилось бы отвертеться. А Слизнорт, конечно же, постарался на славу. По его кабинету летали маленькие летучие мыши, чьи крылья переливались оранжевыми блёстками; тыквы всех размером парили под потолками и стояли на каждой свободной поверхности; свечи искрились, то затухая, то с силой вспыхивая вновь, по стенам плавали фразы, складываясь в страшные сказки, а ученики, приглашённые на роль официантов, расхаживали в костюмах скелетов. Не очень удобно им было, наверное.

Сириус пришёл к тому моменту, когда празднество длилось больше часа. Ученики, хмельные от слабого шампанского и медовухи, танцевали под весёлую музыку, которая раздавалась из маггловского зачарованного граммофона. За невесомыми чёрными шторами друг к другу присосалась какая-то парочка, чуть поодаль от них кто-то громко выяснял отношения. Среди всех особенно одиноко смотрелась Марлин со своим неизменным голубым бантом. Она танцевала в какой-то компании, но всё же — одна. Несколько дней назад она сильно поссорилась с Элли. Флёр не танцевала — стояла чуть поодаль ото всех, рядом со столом с напитками, теребила в руках юбку платья, с которого посыпалось несколько бордовых пайеток. Она улыбалась, иногда встряхивала головой, от чего её волосы едва заметно взлетали вверх. Она смеялась. И смотрела на Джона, не замечая никого вокруг. Джон не смотрел на неё: взгляд его блуждал, он говорил что-то и в какой-то момент рассмеялся.

— Нам нужно поговорить, — сказал Сириус, подойдя к ним.

— Только не говори, что опять пролил по всему Запретному лесу Липкое зелье, — вздохнул Джон. — Я три часа не мог отскрести себя от дерева.

— Что… нет, не с тобой поговорить.

— Давай позже, ладно? — старательно смотря в сторону, сказала Флёр. — После приёма.

— Хорошо, — согласился с ней Сириус. — Тогда пошли, потанцуем.

— Я не…

— Что? Моя девушка даже не в состоянии подарить мне танец? — немного злее, чем хотелось бы, сказал Сириус.

Джон, наконец, соизволил оторваться от созерцания пустоты и с удивлением посмотрел на Сириуса.

— Вы встречаетесь?

— Больше года, — ответил ему Сириус. — Хотя я не очень в этом уверен.

— О, я не… — Джон снова отвлёкся. И нахмурился, помотав головой. — Я присоединюсь к вам позже, мне нужно… идти.

Джон бесцеремонно всучил руки Флёр свой бокал с медовухой и, продолжая пялиться в пустоту, просто пошёл вперёд. Флёр встревоженно, тоскливо посмотрела ему вслед и явно собралась пойти за ним. Сириус схватил её за руку и притянул к себе.

— И что теперь? — прямо спросил он. — Снова скажешь, что между нами ничего не будет, пока мне не стукнет восемнадцать?

— Нет, вряд ли у нас что-то будет. И сейчас и после того, как тебе исполнится восемнадцать, — нахмурившись, сказала Флёр.

— Тогда скажи прямо.

— Всё и так предельно понятно.

Сириус грустно вздохнул. Флёр говорила это, смотрела на него с сожалением, со своей перманентной тоской, которой в ней, казалось, было несоизмеримое количество. Он бы хотел отпустить её сейчас. Но как же сильно он был зол.

— Скажи это вслух, — сказал Сириус. — Скажи — и я отпущу.

— Всё кончено, Сириус, — сказала Флер, и Сириус сразу же её отпустил.

Сириус отошёл от Флёр и услышал, как она его окликнула. Он не обернулся, подхватил с подноса какой-то бокал, а в следующий момент его за руку схватила ослепительно улыбчивая, но грустная Марлин. Сириус подумал о том, что его достали грустные и тоскливые девушки.

— Пошли танцевать! — воскликнула она так радостно и заразительно, что на миг Сириус забыл о правде.

Он взял её за руку и закружил, смотря, как в отблесках свечей переливался её шёлковый бант.

***

Я никогда не любил подобные мероприятия. Винсент любил, его сестра и вовсе восторженно относилась ко всему, что, так или иначе, было связано с вечеринками, светскими раутами и большими компаниями. Я же, в тот период жизни, когда подобное стало практиковаться и прочно вошло в моду, нашёл что-то, что было безгранично ценно и настолько, настолько сказочно и прекрасно, что я старался не спать. У меня был дикий недосып, на меня смотрели непонимающими, огромными глазами, всё это отражалось не только на моём состоянии, а потом я просто упал. Проспал семнадцать часов, потому что не спать четверо суток — такое себе занятие. Но тогда мне казалось, что если я усну, всё исчезнет, что если я закрою глаза хоть на минуту, мир обрушится прямо мне на голову и снова станет таким, как и прежде. Серым.

Сейчас мир был серым, но Флёр вносила в него красок удивительно много, так что я согласился пойти с ней на приём к Слизнорту. Флёр рассказала мне о последнем уроке по Уходу за магическими существами, который я пропустил ввиду прописки в Больничном крыле. Лоуренс пробил мне копытом тазовую кость и когда я очнулся от болевого шока, то даже сумел рассмеяться. Козёл удивлял каждый раз, как первый.

— Дайана сказала, что ты выглядишь, цитирую «как герой-любовник».

Я застонал, стараясь смотреть куда угодно, только не на Флёр.

— Пусть она очнётся и посмотрит правде в глаза. Я, скорее, выгляжу как нелепая черепаха.

Флёр засмеялась и, кажется, хотела коснуться моего лица, но нас прервал Сириус. Честно говоря, я испытал облегчение. Среди множества платьев и смокингов мне не давала покоя мельтешащая золотая точка. Казалось бы, она ничем не отличалась от золотой пыли, которую я видел так часто, но чем-то она отличалась. Она напоминала мне маяк.
На секунду я снова вернулся к разговору и немало удивился. Я знал, что Флёр дай только повод позаигрывать с Сириусом, но я понятия не имел, что они встречались. Впрочем, подумать над этим я решил позже: золотистая точка искрилась так приятно и дарила такое ощущение спокойствия, что я решил разобраться, чем же именно она была.

Коридоры Хогвартса были пусты. Точка, стоило мне подойти к ней ближе, весело проскальзывала у меня под носом и неслась вперёд. В какой-то момент мне пришлось сорваться на бег, а когда я очнулся, то понял, что точка пропала. Я стоял посреди огромной пустой комнаты, вниз которой вели две аккуратные лестницы. На секунду я прикрыл глаза, а когда открыл их вновь, обнаружил, что с потолка падали сероватые призрачные хлопья, а весь зал утопал в сосульках, снеге и рождественских украшениях. Люди, лиц которых я не видел, веселились и танцевали друг с другом. Но среди всей этой мишуры отчётливо выделялось бронзово-золотистое платье. Девушка в этом платье, спешно подобрав юбки, пронеслась к выходу, и я сразу же пошёл за ней.

Она нашла какое-то неприметное место, где не было людей. Села на холодный каменный выступ, сбросила туфли. В какой-то момент она просто легла на пол, и я попытался схватить её: пол был холодным. Когда я понял, что ничего не могу сделать, я молча лёг напротив неё. Она лежала на боку, я по-прежнему не мог собрать черты её лица воедино, но я почти был уверен, что она удивлённо нахмурилась. А потом мягко улыбнулась. Я не был уверен, видела ли она меня, но, всё же, улыбнулся ей в ответ.

— Джон, правда, мы ко всему привыкли, — сказал Джеймс, мягко ткнув меня носком в бок. — Но сейчас ты лежишь на холодном полу и улыбаешься, как последний кретин.

Я поспешно встал с пола и отряхнулся. Золотистой точки больше не было, и только сейчас до меня дошёл один интересный факт.

— Флёр встречается с Сириусом?

— Сириус надрался так быстро и стремительно, что вряд ли, — задумчиво ответила Лили, дергая маленькую рыжую косичку в гриве своих волос. — Кажется, они расстались. Так обидно. Год отношений впустую.

— А ты думаешь, что все отношения непременно должны приводить к браку, детям, совместному дому и любви на всю жизнь? — удивлённо посмотрев на свою девушку, спросил Джеймс.

Я поморщился. Вот это ты зря, парень.

— Я… — на миг запнулась Лили. — Я считаю, что не стоит заводить отношения, если подобного хотя бы нет в планах. А ты?

Джеймс растерялся от подобного вопроса, и, боги, не нужно было быть телепатом, чтобы понять, что будет дальше. Прямо сейчас мне хотелось положить руку ему на плечо и сказать «не волнуйся, вы обязательно помиритесь». Я только надеялся, что смогу незаметно сбежать до начала их бурного выяснения отношений.

— О, — сказала Лили, прищурившись.

Я с ужасом понял, что пройти через них будет проблематично. Я стоял в углу и даже при всём желании не мог обойти Джеймса, который стоял с одной стороны и Лили, которая стояла с другой. Джеймс начинал понимать, что к чему, Лили была на той самой точке кипения, так что любые физические контакты с ними могли привести к последствиям. Если бы я коснулся Лили, Джеймс бы мне врезал. Если бы я коснулся Джеймса, он бы тоже мне врезал. Я бы не смог поднять на него руку, что ещё больше бы разозлило его. А когда я искренне и без задней мысли посоветовал бы ему «давай палочкой, тут у меня точно шансов нет», он бы врезал мне по лицу так, что сломал бы запястье. Почему я был уверен, что это произойдёт именно так или никак иначе я, если честно, понятия не имел. Но одно я знал точно: лучше просто стоять. И не отсвечивать, не смотря на нашу с Флёр поговорку «что-то не отсвечивает — к появлению Слизнорта».

— И что ты собираешься делать со мной, Джеймс? С нами, с нашими отношениями, когда мы выпустимся?

Для начала, прикопайте меня прямо сейчас. Ну, правда.

— Лили, я…

— Нет, дай угадаю: ты не думал над этим. Не задумывался ни разу.

Я вот тоже не думал, что буду стоять посреди пустого коридора и слушать, как дети выясняют отношения. Мир полон сюрпризов.

— Лили, послушай меня, я…

— То есть, ты просто хотел сказать «пока, Лили, было приятно провести с тобой школьное время». Или как? Как именно ты хотел повести себя, Джеймс? Продолжать спать со мной и после школы, не думая о будущем?

О, нет. Нет, нет, нет. Они же… нет. То есть, очевидно, что да. Да как так можно, они же совсем… точно. Всё время забываю, что им семнадцать и есть в них что-то, связанное с гормонами. Но где? В Хогвартсе? И как? Ох, нет. Пожалуйста, спасите меня.

— Лили, я сказал это, не подумав.

— Так подумай сейчас и скажи, чего именно ты хочешь от меня и ждёшь, — сказала Лили, потрясённо на него смотря. У Джеймса, ожидаемо, не находилось слов. — Ладно. Доброй тебе ночи и прекрасных после. Надеюсь, я буду видеть тебя как можно реже.

Лили пошла так стремительно, что Джеймс еле за ней поспевал. Я перевёл дыхание. Пронесло. Не могу поверить, что пронесло.

— Джон, ты… в порядке?

Темнота скрыла Флёр и кого-то, с кем она пришла. Сфокусировав зрение и поняв, кто передо мной, я приветственно помахал рукой мадам Помфри. Она же, посмотрев на меня с крайним скепсисом, произнесла:

— Мисс Ришар, вы ошиблись. Судя по его виду, с Джоном всё в порядке. Не долог час, однако.

— Вы крайне тактичны и вежливы, мадам Помфри, — отвесив шутливый поклон, сказал я.

— Поговорим о моей тактичности и вежливости через… двое суток? — прикинула мадам Помфри. — Или когда вы появитесь у меня в следующий раз. В любом случае, я возвращаюсь на своё рабочее место. На чай приглашать не буду, видимся мы и так слишком часто.

Мадам Помфри оставила нас с Флёр наедине. Флёр же, в свою очередь, смотрела на меня крайне озадаченно.

— Я видела Джеймса и Лили, — наконец сказала она. — Они выглядели расстроенно.

— Поссорились. С кем не бывает.

— Вы дрались?

— С кем? — опешил я. — С Джеймсом или с Лили?

— С Джеймсом. Джеймс же в порядке, да? У него нет никаких… повреждений?

— Психики, возможно, — подумав, ответил я. — Но, насколько я знаю, физических повреждений у него нет. Проводить тебя до комнаты?

Я предложил проводить её до комнаты лишь потому, что моя была рядом. День был выматывающим, лицо фантомно ныло, словно мне по нему врезали, и спать хотелось ужасно. Флёр мне кивнула и, молча взяв меня под руку, повела к лестницам. Когда мы дошли и я, было, уже хотел попрощаться, она положила руку мне на грудь. И потянулась ко мне с явным намерением поцеловать.

— Стоять, — немного резче, чем следовало, остановил её я. — Ты встречаешься с Сириусом.

— И? Тебя это смущает?

— Ты сейчас серьёзно? — изумился я.

Флёр тяжело на меня посмотрела и не сразу произнесла:

— Мы расстались.

— Полагаю, около часа назад, — вспомнив поведение Сириуса на приёме, предположил я. — И?

— Что «и»? — раздражённо выпалила Флёр.

— Ты рассталась со своим парнем, которого постоянно игнорировала и решила запрыгнуть на меня? — спокойно осведомился я.

— Я не запрыгиваю на тебя!

— Правда? А выглядит именно так.

Флёр опустила руки и сжала кулаки. На миг в её взгляде проскользнуло столько ненависти, что я отпрянул. Я не понимал, что творилось в её головке, я понимал, что она мне очень, очень нравилась, но так я не мог. Не мог поступить так с Сириусом, с Флёр — тоже. Похоже, она совсем не ведала, что именно творила и как себя вела.

— Я знаю, что делаю, — словно угадала мои мысли Флёр. — И я знаю, что нравлюсь тебе.

— Допустим, — устало ответил я. — А твоё поведение тебе как? Нравится? Мне вот — нет.

Флёр топнула ногой. Действительно топнула, как разозлённая девчонка и, сжав кулаки сильнее, решительно ушла в сторону своей спальни. Честно признаться, я испытал облегчение. Флёр нужно было успокоиться, переждать какое-то время и только потом решать, чего именно она хочет. Если меня — пожалуйста. Я бы хотел быть с ней, но точно не так и точно не из-за того, что у неё были недомолвки с другим. Засыпая, я раздумывал над словами Джеймса. Всё же, он был прав. Дети, совместное будущее, собственный дом, любовь до гроба были вещами не первостепенными, и, честно говоря, существовали достаточно редко. Но уважение и любовь, — просто любовь, — должны были присутствовать в отношениях. И Флёр не помешало бы это понять.

Следи (не только за собой)

До Рождественских каникул оставалось три дня, и все ученики бегали в мыле, с ужасом подвывая от своих учебников, преподавателей и промежуточных зачётов. Меня это обстановка иррациональным образом успокаивала и помогала отвлечься от мрачных мыслей. Вот что я понял за время пребывания здесь: Хогвартс — изолятор. Волшебное, мать его, место, с какой стороны ни посмотри. Нет, я не был совсем идиотом (хотя периодически появлялись сомнения). Я знал, что за пределами замка, умиротворённо ухающих сов, каменных сводов и бесконечных коридоров есть реальный мир. Об этом было легко забыть, когда дети вывались в коридоры, и создавали столпотворения, перебрасывались заклинаниями разных мастей, один из которых походили на туман, другие же — сияли, будто радужные фейерверки. Да, среди волшебства, веселья, ярких, сочных красок, бесконечных приёмах Слизнорта и столь же бесконечных призраков, можно было впасть в блаженное неведение. О жизни за школой я задумался с того момента, как поссорился с Флёр. Я начал обдумывать, что именно меня удерживало в стенах школы. Да, я привязался к Питеру и Сириусу (отличный он парень, зря Флёр с ним так), да, вряд ли я найду такого же превосходного спарринг-партнёра, как Лоуренс. Иногда, слепо бродя по коридорам, я всё надеялся увидеть какие-то видения, иллюзии, но больше подобного не происходило. Я по-прежнему чувствовал время, по-прежнему знал, что до критического момента мне просто оставалось жить. Но, всё же, я мог бы сделать хоть что-то. Взять деньги из Гринготтса и отправиться по тем небольшим крупицам воспоминаний, что у меня были. Шкатулка, найденная в банковской ячейке, по-прежнему не реагировала на слова или фразы, но небольшая выгравированная надпись на дне (моём персональном), дала что-то, что было похоже на зацепку. В.Р.Б.С. Увидев буквы, в голове пронеслось нечто, похожее на тёплый огонёк. Шкатулку сделала моя добрая подруга: она вообще любила рукоделие. Больше всего — вязать, но и с остальным справлялась превосходно. Тогда они, почти как сейчас я, были в изоляции. Все поверхности заполнили кардиганы разных мастей, нитки и мотки пряжи. В какой-то момент одного из нас это так взбесило, что на следующий день в доме появились доски, металлы, какие-то бесконечные ерундовые украшения и инструменты. Моя подруга успокоилась на счастливые три дня. А потом, сделав шкатулку, резко к ней охладела. Инициалы вырезал её брат. А место, где это происходило… я видел его во снах. Я знал, что этот дом находился близ столицы Болгарии, Софии. Ладно. Я очень, очень на это надеялся. В день, когда я собирался собрать свои немногочисленные вещи и уйти, я наткнулся на учеников. Конечно, это случалось и раньше: школа, ничего удивительного. Помимо сахарно-цветочных, бурных, дружеских, да и вообще любых отношений, ученики задирали друг друга. Но то, что я увидел, не было похоже на обычные перепалки. Это, скорее, было сильнейшим проявлением жестокости, а такое я стерпеть не мог. Тем более от Сириуса.

Сириус, Джеймс, Ремус и Питер подвесили какого-то щуплого, худого паренька вверх ногами. Джеймс держал палочку и зло смеялся, выкрикивая что-то, а толпа вокруг подбадривала его, хлопала даже. Я всё ждал, так сильно ждал, что в этот момент они поймут, насколько же то, что они делают, отвратительно. Но когда Сириус поощрительно похлопал Джеймса по плечу, я понял, что ждать чуда не стоило.

— Пожирателям Смерти не место в стенах Хогвартса! — воскликнул Джеймс, покручивая палочкой. — Серьёзно? И с такими, как ты, Тот, кого нельзя называть, рассчитывает на победу?

— Джеймс, отпусти его, — сказал Ремус. — Если такие, как он, действительно лучшее, что у него есть, то Второй магической войны в жизни не случится.

Сердце у меня упало. Я действительно думал, что Ремус поведёт себя иначе. Скажет что-то иначе. Я подошёл к Джеймсу и, положив руку ему на плечо, сказал:

— Завязывай.

— О, Джон! Да брось, знал бы ты, что его дружки сделали с нашей сокурсницей.

— Вот и идти разбираться с его дружками? Что, Джеймс? Почему задеревенел? Они не такая лёгкая добыча? Отпусти мальчика. Что будет, если Лили об этом узнает?

— Что будет, если Лили об этом узнает, — зло передразнил меня Джеймс. — Расстроиться, конечно же. Она вообще расстраиваться из-за любых мелочей.

Я больше ничего не стал говорить: только сильнее сжал его плечо и заставил опустить руку. Мальчик по-прежнему висел в воздухе, но, спасибо Питеру, он произнёс контрзаклятье. Мальчик встал и достал палочку, и я, быстро затолкав Джеймса за спину, прикрыл его от заклинания. И хорошо, что прикрыл: ощущение было даже хуже того, которое устроил мне Лоуренс со своими камнями и отравами. Очнулся я только под вечер. В Больничном крыле. Рядом со мной сидели четверо идиотов: Сириус нервно постукивал палочкой по тумбочке, Джеймс и Ремус рассеяно листали учебники, а Питер, неловко привалившись к моей кровати, спал и едва заметно вздрагивал. Я потрепал его по макушке.

— Джон! — подскочил Сириус. — Мы уже думали, что всё. Дай мне несколько часов и, клянусь, этот урод…

— Вы что устроили? С головой вообще не дружите? — громко сказал я, протягивая руку и заряжая Сириусу по макушке. — Где Альбус? Я знаю, что он очень лоялен, но, клянусь, я вам такие месяцы отработок устрою, что у вас сил даже на еду не останется.

— Да брось, — потерев ушибленную макушку, сказал Сириус. — Конечно, пару отработок нам выставят, но на этом и закончим. Джон, не смотри на меня так. Я знаю, ты относишься к нам, как к детям, но мы взрослые люди и…

Я вскочил с кровати и, поддев ногой стул Сириуса, уронил его на пол. Вскочить он не успел: я сам поднял его на ноги и зафиксировал его туловище в надёжном захвате, так чтобы он даже рыпнуться не смог.

— Беру свои слова назад, — тяжело сказал я. — Вы не дети. Вы — здоровенные лбы, которые считают, что им всё дозволено. Хочешь один урок, Сириус? Вот есть ты, и я. Мне хватило бы одного удара, чтобы переломить тебе позвоночник. Если бы у тебя была палочка, ты бы уделал меня, тут без сомнений. Но палочки у тебя нет, а значит, ты бы остался парализован на всю жизнью. И как? Нравится ощущение?

— Джон, прекрати психовать, — настороженно смотрев на меня, сказал Питер.

— Что такое? Вот я стою, держу вашего друга и до того момента, как он может стать инвалидом, секунда. Давайте, доставайте палочки. Подвесьте меня под потолок.

— Ты наш друг, Джон, — тихо сказал Питер.

— Не пори чушь, — усмехнулся я. — Вы не лезете на меня не потому, что я ваш друг, а потому что гордость не позволяет. Знаете же, что я раскидаю вас, как котят. Знаете, что без палочек вам нечего противопоставить. И вы знали, что если бы вы полезли на тех, за что повинны приятели того мальчика, то с такой бравадой из ситуации вы бы не выбрались.

Я отбросил от себя Сириуса, громко вздохнув.

— Вы хотите быть самыми сильными, самыми лучшими, хотите срывать аплодисменты при каждом вашем появлении, но при этом хотите оставаться хорошими людьми, да? Вы же себя именно такими и считаете. Хорошими. Дерьмо собачье любая ваша доброта по отношению к кому угодно, если потом вы действительно считаете, будто у вас есть право мучить других.

— Джон, — по-прежнему тихо сказал Питер. — Он же в тебя режущее запустил.

— Не в меня он его запустил, а в Джеймса. И неудивительно. Вы можете забивать кого угодно и как угодно, столько, сколько вам вздумается. Но вот вам совет — не удивляйтесь, если за это потом придётся платить. Своими жизнями или жизнями других. И знаю я, знаю. Оправдывайте себя сколько хотите, говорите себе, что это просто школьные проделки. Но школа скоро закончится. И? Думаете, вы сразу же изменитесь? Школьные задиры, которые, выйдя из стен школы, сразу станут хорошими людьми? Не бывает так. Не бывает.

— Мы же…

— Вы и так хорошие люди, да, — устало перебил я Ремуса. — И ничего плохого вы не хотели. Знаю, парень. Знаю. Но никогда не поздно становится лучшей версией себя. И не поступать с другими так, как не хотели бы, чтобы они поступали с вами.

В тот же день у меня состоялся долгий и выматывающий разговор с Альбусом. Стоит сказать, что все наши разговоры были такими, но от этого стало особенно тяжко. Альбус рассказал мне обо всём: о том, кого именно называли Пожирателями смерти, о Томе Риддле, который впоследствии стал лордом Волан-де-Мортом. Услышав это, я невольно вспомнил о том, кого знал всю жизнь. Винсент. Был я уже полностью уверен, что звали его именно так. Услышь он что-то такое претензионное, хохотал бы гиеной. Я и сам не удержался от смешка. Альбус на миг удивлённо замолчал, а потом продолжил, как ни в чём не бывало. К концу его рассказа стало совсем не до смеха.

— Пустите меня на передовую, — сразу же сказал я.

— На передовую? — вскинул брови Альбус. — Я не командир, чтобы пускать вас на передовую. И это не ваша война, Джон.

— Если бы так думали все люди, войн бы не было вообще. Я хочу помочь. Я хочу сражаться.

— Вы можете хотеть столько, сколько вам будет угодно, — прямо сказал мне Альбус. — Но давайте посмотрим правде в глаза: вы ничего не можете противопоставить магам. Возможно, при очень большом везении вы смогли бы победить одного. Исключительно при помощи ваших боевых навыков. Я не хочу вас обидеть, но, Джон, как маг вы…

— Пустое место, — подсказал я Альбусу, который пытался подобрать слова.

— Если на вас нападёт отряд даже из двух магов, живым вы не выберетесь. Впрочем, если вспомнить ваше потрясающее везение то, может, и выберетесь. Но помочь вы точно не сможете. Тем более — станете обузой.

— Я буду больше тренироваться, — с бессильной злобой сказал я, даже сейчас понимая, что ничего у меня не выйдет.

Я не был магом. Палочка нагревалась у меня в руках от простого « Люмос», раздражённо дрожала, когда я пытался сотворить что-то сильнее. На десятое заклинание мерзкий кусок дерева, ненавидящий меня всей своей жилой, пошёл уродливой трещиной и окончательно испустил дух. Всё, что я мог делать — драться. Альбус был прав. То, что я умел сражаться, в этой ситуации не помогало мне ровным счётом никоем образом.

— Тогда что мне делать? Сидеть в Хогвартсе и ждать, пока за его пределами убивают людей?

— Вы хороший преподаватель.

— Что за бред вы несёте? — разозлился я. — Я не преподаватель, а ломовая лошадь. Нет, я не против. Но знаете, что делают с лошадьми на войне? В какой-то момент их пускают в расход. Чтобы спастись или банально выжить.

— Вот видите, вы и сами понимаете, что…

— Сделайте это.

— Простите? — опешил Альбус.

— Пустите в расход меня, — прищурившись, сказал я. — Прямо сейчас. Или тогда, когда это будет нужно. Если я буду тем, кто поможет отступить гражданским или прикрыть чью-то спину, сделайте из меня пушечное мясо.

Альбус глубоко, тяжко вздохнул и сказал:

— Уходите из моего кабинета.

— Но…

— Уходите из моего кабинета, Джон, — повысил голос Альбус, неодобрительно поджав губы. — И научитесь себя ценить.

Я не собирался спускать это на тормозах, но стоило мне открыть рот, как комната завертелась, и я вылетел вперёд ногами. Сначала — из кабинета, затем — за каменную горгулью. Пароль больше не действовал и я не сдержался: от души пнул горгулью. В ответ её каменное крыло снесло меня в сторону. Хорошо. Ладно. Я ещё припомню это, Альбус. Не знаю, как именно, но припомню. Меня осенило. Ну, конечно же. Память. Голова у меня была дырявой, как решето, но что я понял, память у меня была замечательной. Может быть, я не мог колдовать. Но я мог понимать заклинания. С теорией у меня проблем никогда не было.

***

Сириусу не было стыдно. Напротив, высокоморальные рассуждения Джона наводили тоску и откровенную скуку. И оттого он ещё больше злился, когда все, даже Джеймс, постоянно обдумывали что-то, сидели с мрачными лицами, да и вообще, притихли настолько, что даже преподаватели не могли на них нарадоваться. Хотелось показательно развалиться в кресле и заорать на всю гостиную « Скучно». Он так и сделал. Получая мрачное неодобрение и ласковый, снисходительный взгляд Ремуса. Время пролетело достаточно быстро, на носу были промежуточные зачёты, а затем — долгожданные Рождественские каникулы. Но перед этим, среди ворохов снега, подготовкам к зачётам и самих каникулах, был Рождественский приём у Слизнорта.

— Почему ты ещё не готов? — поражённо сказала Марлин, нервно поправляя голубой бант и одёргивая юбку столь же голубого платья.

— Но я готов.

— Сириус, ты в свитере.

— Это рождественский свитер, в котором я иду на Рождественский приём. По-моему, всё вполне логично.

— Сириус, ты в очень уродливом свитере.

— Конечно, — согласился Сириус. — В этом и есть смысл рождественских свитеров — они должны быть уродливыми. Зато он в цвет твоего платья. И банта. И глаз. И…

— Сириус!

— Марлин!

На этом все её аргументы закончились и всё, что ей оставалось, это взять Сириуса под руку и пойти, растворяясь во множестве снежных хлопьев, что сыпались с потолка всего Хогвартса. А в кабинете Слизнорта и вовсе творился настоящий бедлам, сотканный из вороха снега, серебряных снежинок, гроздьями свисающих с потолка и морозных узоров, прозрачных, почти кружевных; они оплетали весь кабинет, причудливыми тенями играя на лицах и нарядах учеников. Сириус подумал, что не ту профессию выбрал Слизнорт. Ему нужно было идти не в учителя, а дизайнеры. Но даже эта пестрота украшений не могла бросить тень на Флёр. Она стояла рядом с одной из ёлок и махала палочкой, аккуратно нанизывая на хвойные ветки игрушки. Видимо, во всей этой суматохе Слизнорт забыл о ёлке для своего кабинета. Платье на ней было то же, что и на приёме по случаю Хэллоуина: бордовое, с множеством пайеток. Флёр, закончив с ёлкой, обернулась и Сириус не смог сделать вид, будто смотрел не на неё. Она не отвела взгляда. Подняла руку в знак приветствия, грустно улыбнувшись. Сириус неловко махнул в ответ, сразу же отвернувшись. Не хотел он смотреть на грустную девушку, когда рядом с ним была весёлая Марлин. После двух бокалов медовухи стало ещё веселее. Марлин кружилась в танце, её юбка весело кружила вокруг её ног, а когда Сириус притянул её к себе, смеющуюся и раскрасневшуюся, она засмеялась пуще прежнего, не делая попыток отстраниться, но накрывая рукой его пьяные губы.

— Сириус, — сказала она, расплываясь в яркой улыбке. — Помни про цвет моего банта.

— Точно, — кивнул ошалевший Сириус и просто погладил Марлин по щеке. — Я всегда буду помнить про цвет твоего банта.

Настроение у него было потрясающее и если уж с поцелуями нужно было повременить, потому что с Марлин ему, очевидно, ничего не светило, хотелось совершить что-то глупое. Что-то, что могло бы снова растормошить его друзей… на миг Сириус задумался. Нужно было придумать что-то такое, что могло бы исключить любые проявления вандализма. Или снятие штанов с Нюниуса. Или подвешивание его под потолок. Или… Сириус загрустил. Раньше идеи били из него фонтаном, но сейчас хотелось издеваться именно над этим заморышем, пафосно называющим себя Пожирателем смерти. И вот зачем Джону было вмешиваться?! Нет бы просто защитить Джеймса и не лезть со своей моралью. В конце концов, они были взрослыми людьми.

« Вы — здоровенные лбы, которые считают, что им всё дозволено».

Сириус поморщился. И снова вернулся к танцу с Марлин, стараясь не думать над словами Джона. О, ради Мерлина, его даже не так звали! Он появился под деревом, голым и считал, что его имя, так или иначе, связанно с этим самым деревом. Прав был Питер, он был стукнутый на голову, которую стукал себе сам. Блаженный, чтоб его. Сириус не удивился бы, что на одном из завтраков ученикам бы сообщили, что его до смерти забили кентавры, с которыми он так рьяно искал встречи. Сириус остановился, а Марлин налетела на него, едва не сбивая с ног. Нет, понял Сириус. Он бы не хотел, чтобы с Джоном что-то случилось, не хотел его смерти. Но отомстить… не отомстить даже, так, разыграть. У Сириуса появилась замечательная, чудесная идея. Благо, до каникул оставалось целых три дня, у сплетниц Хогвартса не было стоящих тем для обсуждений, а Элли, чтобы она там не думала, по-прежнему была к Сириусу нежно привязана. Ладно, не нежно. Но он ей определённо нравится.

— Сириус, вот скажи мне, сколько тебе лет?

Сириус, Джеймс, Питер и Ремус уже почти сели в кареты: Джон нагнал их в последний момент. Он был взмыленный, тяжело дышащий и смотрел таким недобрым взглядом, что Сириус, не удержавшись, сухо сглотнул. Он бы даже мог признать самому себе, что переборщил, но вспоминая реакцию друзей, да даже Лили, которая смеялась так, что прихватило живот… о, нет. Всё это определённо того стоило.

— Семнадцать.

— Да? А по-моему, двенадцать! — рявкнул Джон. — Почему вся школа думает, что я участвую в оргиях с кентаврами?!

— Мне откуда знать? — изумлённо спросил Сириус. — Ты же участвуешь, не я.

— Да как… как в твою голову вообще подобное могло прийти?! — продолжал разоряться Джон.

— Джон, тише, тише, не горячись так, — ласково сказал Сириус, похлопав его по спине. — Все мы люди, все мы любим людей… и не только. Никто не осуждает твои вкусы, все будут принимать тебя таким, какой ты есть. Мы не отвернёмся от тебя, ты же наш друг. Самое главное, чтобы об этом не узнал Итан…

— О, да, — прожигая Сириуса взглядом, сказал Джон. И достал из кармана брюк пергамент. — Итан. Тот самый Итан, который создал школьный клуб по защите прав магических существ и теперь грозится подать на меня в суд, потому что я издеваюсь над несчастными животными?!

— Мерлиновы панталоны, — картинно ахнул Сириус. — Так это всё ещё и недобровольно?

Искры, посыпавшие из глаз Джона, могли бы вот-вот принять физическую форму, и Сириус, быстро попятившись к карете и весело помахав Джону ручкой, быстро запрыгнул к своим друзьям. Он довольно прикрыл глаза, завязав шутливую потасовку с Джеймсом. Каникулы должны были пройти замечательно. И, с вероятностью в девяносто девять процентов, к ним должна была присоединиться Марлин. Она сказала, что есть у неё прехорошенькая подруга. И вкусы у них обоюдны.

***

Хорошо, Флёр ожидала чего угодно, но явно не этого. Когда она узнала, что именно так взбудоражило сначала учеников, а потом и весь преподавательский состав, то сначала не могла поверить. А потом, видя сначала непонимающего, потом — потрясённого, а потом свирепого Джона, который рассекал по Хогвартсу разъярённым быком, пытаясь выловить Сириуса, хохотала до слёз. Насколько же жизнь была полна сюрпризов. По-прежнему — полна сюрпризов.

— Флёр!

Определённо. Жизнь была удивительна.

— Извини? — сказала Флёр, оборачиваясь на оклик и картинно озираясь по сторонам. — Ты ко мне обращаешься?

— А что, в этой школе есть ещё кто-то, кого бы звали Флёр? — поднял брови Джон.

— Могу с уверенностью сказать, что нет, но кто знает. С Флёр, которая стоит перед тобой, ты не общался почти два месяца.

— Ну, кто знает, может быть, Флёр, с которой я не общался, продолжала бы вести себя так, как она себя вела!

— Флёр, которая… хватит уже! Тебе что-то нужно?

Джон стоял, переминаясь с ноги на ногу, стараясь не задерживаться взглядом на чём-то одном и уж тем более — на ней. Когда он отважился посмотреть ей в глаза, то, вздохнув, быстро выпалил:

— Это не правда.

— Что именно? — сделав вид, что ничего не понимает, спросила Флёр.

— То, о чём говорят в школе, — сказал Джон так, словно каждое слово доставляло ему нестерпимую муку. — Это не так и я вообще не понимаю, как Сириусу могло прийти в голову подобное.

— Подобное? Джон, я действительно не понимаю, о чём ты говоришь.

— Да всё ты понимаешь!

— Правда? — нахмурилась Флёр. — Просто последнее время мне кажется, что я вообще ничего не понимаю. Нет, я знала, что человек ты сложный, но есть вещи, которые попросту не укладываются в моей голове. А, впрочем, прости меня.

Джон, медленно закипающий, растерялся и удивлённо на неё посмотрел.

— За что ты извиняешься?

— За свои пуританские взгляды, — охотно поделилась с ним Флёр. — Знаешь, мне нужно стать более терпимой. Любовь — вещь поистине удивительная, а иногда и настолько страшная, непонятная, большая и животная, что…

— Я не участвую в оргиях с кентаврами!

— Видимо, вас я и ищу.

Флёр даже не заметила, что к ним кто-то подошёл. А когда Джон, резко дёрнувшись и, что удивительно, сдержав себя и не врезав тому, кто, фактически, подкрался за спину, отошёл в сторону, Флёр не удержался от тихого недовольного вздоха. И что, во имя Мерлина, понадобилось Люциусу Малфою в Хогвартсе посреди зимы?

— Оставлю вас, — сказал Джон. — Было приятно пообщаться.

— Не спешите, — властно сказал Люциус. Джон же на подобный тон удивлённо вскинул брови. — Я ищу вас, мистер…

— Барбара, — почти сразу же выпалил Джон.

— Мистер Барбара, — презрительно заключил Люциус. — Полагаю, ваши родители магглы? Или только один из них?

— Какая разница? — осматривая Люциуса с откровенным весельем, сказал Джон. — Одно могу сказать точно: матка моей матери была поистине удивительной.

Люциус настолько оторопел, что непроизвольно сделал шаг назад. Джон продолжал смотреть ему в глаза откровенно глумливым взглядом и Люциус, взяв себя в руки, посмотрел на него в ответ: холодно, уничтожающе и одновременно — снисходительно. Флёр постаралась не поддаться, не обхватить себя руками. Что за отвратительная черта Люциуса смотреть на людей так, словно они — грязь на подошве их ботинок.

— Я хотел бы поговорить с вами, — с нажимом повторил Люциус. — О том, что именно вы делаете в этой школе.

— Выполняю роль ломовой… твою мать, — поморщился Джон. — Простите. Уверен, ваша мать чудесная женщина, но сравнения с животными сейчас играют не в мою пользу. Хорошо, давайте поговорим. Но зачем, во имя чего и почему?

— И что вы хотите этим сказать? — спросил Люциус и Флёр, едва не обмирая от радости, увидела, как у него дёрнулось веко.

— Кто вы такой? — сжалился над ним Джон.

— Он один из учеников, — сказала Флёр, собираясь добавить, что бывших, но Джон её опередил.

— Однако, — потрясённо посмотрев на Люциуса, сказал он. — Сколько же раз вы оставались на второй год? Раз десять?

— С меня довольно! — гневно сказал Люциус. — Мы сейчас же отправляемся к директору.

— С учётом того, как долго вас держат в этой школе, дорогу вы знаете, и провожать вас не нужно, — пожал плечами Джон. — Ох, прошу прощения. Действительно, столько раз оставаться на второй год… хорошо, сейчас мы очень, очень осторожненько пойдём к директору. Хотите, я подержу вас за руку?

Что же, Флёр думала, что Люциус сорвётся ещё на фразе о его матери, поэтому щит она наколдовала сразу же после того, как их разговор продолжился. Заклинание, пущенное в Джона, отскочило и, так и не долетев до Люциуса, растворилось в воздухе.

— Конфудус?! — послышался разъярённый крик мадам Помфри.

Флёр поёжилась. Хотела бы она сказать, что мадам Помфри появилась не вовремя, но у неё был законный завтрак, который она пропустила, спешно поднимая на ноги учеников, которые покалечились за день до каникул.

— Люциус Малфой, немедленно прекратите портить мою работу! — бушевала мадам Помфри. — Да вы вообще знаете, какие у него проблемы с головой? Я его лечу чуть ли не через сутки, а вы в него Конфудусом?!

— О, поверьте мне, я знаю, какие у него проблемы с головой, — прошипел Люциус. — Через тринадцать лет мой сын должен поступить в эту школу, и я не позволю, чтобы он обитал на одной территории кем-то, кто делает… подобное.

— Через тринадцать? — удивлённо посмотрев на Флёр, спросил Джон. — Если ваш сын только родился… в Хогвартс зачисляют с одиннадцати. Не с тринадцати. Ох, конечно же. Прошу прощения, вы надеетесь, что ваш сын окрепнет интеллектом. Я безмерно уважаю то, что вы учитесь на своих ошибках.

Мадам Помфри поперхнулась смешком, и Флёр знала, что рассмешили её вовсе не слова Джона.

— В семье Малфоев всё по расписанию, — объяснила Флёр Джону. — Даже рождение детей.

— Подождите, — моргнув несколько раз, сказал Джон. — То есть, вы пришли в школу поговорить с директором о вашем гипотетическом сыне, который гипотетически должен поступить в эту школу, где, тоже гипотетически, всё ещё должен обитать я? Хорошо, я могу это принять. С трудом, но могу. Всего один вопрос: а если дочь? Нет, два. Допустим, близнецы? Есть ещё третий. Вдруг вас что-то собьёт?

— Вы смеете мне угрожать?

— Да как вы могли о таком подумать! — поднял руки Джон. — Мне действительно интересно, что вы собираетесь делать, если у вас не появится ваш гипотетический сын.

— О, поверьте мне, с этим проблем не возникнет, — так высокомерно сказал Люциус, что Джон издал какой-то странный, гиений звук.

— Простите, — откашлявшись, сказал Джон. — Как я мог сомневаться в ваших… способностях. Можно ещё один вопрос?

— Нет, нельзя, — направив на Джона палочку, сказал Люциус. — Мы сейчас же идём к директору. И, поверьте мне, вам лучше собирать вещи прямо сейчас, потому что свою должность вы потеряли.

— Вот как. Позвольте узнать, что я такого сделал? — продолжал веселиться Джон. — Оскорбил ваши нежные, как первые ландыши, чувства? Боюсь, это вовсе не повод.

— Для того чтобы оскорбить мои чувства, нужно что-то большее, чем несмешной клоун, — усмехнулся Люциус. — Но то, что вы сделали, не поддаётся никаким объяснениям и нормам морали. За стенами спальни вы можете делать, что хотите, но вы выставили свои предпочтения на всеобщее обозрение, и когда у меня будет достаточно доказательств, я…

Джона прорвало, а Флёр не могла оторвать от него взгляда. Как же искренне, как же заразительно он смеялся, каким же счастливым и довольным он выглядел сейчас. Он словно сбросил десяток лет, он выглядел так, словно ему было по колено и море, и небеса, и весь свет. Если бы Флёр любила обманывать себя чуть больше, то на миг бы она подумала, что этого было бы достаточно.

— Просто я… как… нет, мне действительно интересно, как именно вы собрались искать доказательства того, что я участвую в оргиях с кентаврами?

— Что?!

Джон сразу же замолчал, с ужасом посмотрев на Флёр. Она его понимала: до Слизнорта, живущего в своём личном вакууме, слухи и сплетни доходили с опозданием в неделю.

— Джон, но о чём вы говорите? — побелев, растерянно спросил Слизнорт.

— Он говорит о том, что…

— Да заткнись ты, — устало бросил Джон. — Гораций, не волнуйтесь и дышите. По школе пустили крайне нелепый слух и теперь мне нужна табличка, на которой бы было написано «я не участвую в оргиях с кентаврами». Вот. Если бы меня просто спросили, то и этого разговора у нас бы не возникло. Пожалуй, пойду, я не отказался бы от двух часов сна.

Флёр, мысленно пожалев мадам Помфри и Слизнорта, сказала:

— Поппи, Гораций, сделайте одолжение, проводите мистера Малфоя до кабинета директора. Если, конечно, вы, мистер Малфой, ещё хотите с ним говорить.

Джона она нагнала быстро. Тот, вопреки своим словам, сонным вовсе не выглядел и куда-то целенаправленно шёл. О, нет. Флёр знала этот взгляд. Джон искренне верил, что у него есть замечательная идея.

— Что ты задумал? — сразу спросила она.

— Та девочка, Эмма или Эми, — весело сказал он. — Она же осталась в Хогвартсе на каникулах, потому что её родители чистокровные высокопоставленные шишки, у которых нет времени на дочь, да? У неё постоянно красный бант в волосах.

— Элли, — поняла Флёр. — Что ты собрался делать? Предупреждаю, она очень… доверчивая и восприимчивая.

— Дурочка она, — не стал юлить Джон. — Это же из-за неё с такой скоростью разносятся слухи, ведь так?

— Она, телепатическая связь сплетниц Хогвартса и Итан, выступающий антенной, — вздохнула Флёр. — Итан, это…

— Парень из Когтеврана, создавший клуб по защите магических существ, — сказал Джон, дотронувшись до кармана. — Да, наслышан.

Удача им улыбнулась почти сразу: одна из первокурсниц, которая попалась им по пути, сказала, что Элли сейчас в Большом зале. Элли же, в свою очередь, уже успела увидеть Люциуса Малфоя и, едва завидев Флёр, накинулась на неё с вопросами, знает ли она, зачем он тут появился.

— А мне откуда знать? — пожала плечами Флёр. — Я видела его всего один раз в жизни.

— Флёр, прекрати, — расстроенно сказал Джон. — Неужели ты думаешь, что это получится скрывать вечность? Хорошо, допустим, получится. Но это жестоко. Почему он должен думать, что чего-то подобного стоит стыдиться?

— О чём ты? — растерялась Флёр.

— Да, о чём ты, Джон? — закивала Элли.

Джон состроил такое потрясённое, несчастное выражение лица, что не знай Флёр его дурной головы, обязательно бы купилась.

— Хотя, ты права, наверное, — задумчиво сказал Джон. — Вдруг из-за этого у него появятся проблемы…

— Джон, мои родители сотрудничают с мистером Малфоем, — взволнованно сказала Элли. — Иногда они покупают у него артефакты или же, напротив, достают и продают ему что-то нужное. Совсем не опасное, не подумайте, просто ерунда для баловства!

Дурочка, с жалостью подумала Флёр.

— И… если есть что-то, что я должна знать, то…

Джон опустился перед Элли на колени и взял её за руку, ласково посмотрев. Элли, что было внезапно, не стала расцветать: кажется, она действительно боялась за своих родителей и беспокоилась, что происходящее с Люциусом могло на них повлиять.

— Элли, Люциус Малфой никогда не уезжал из Хогвартса.

— Что?

— Что?! — повторила Флёр вслед за Элли.

— У Люциуса Малфоя огромные, масштабные, космические проблемы с учёбой, — грустно сказал Джон. — Он оставался на второй год больше десяти раз и, в какой-то момент, ему стало так стыдно, что он просто перестал выходить из подземелья. Домовые эльфы приносят ему еду, а учителя прокрадываются в ночи, чтобы вбить в его несчастную голову знания и, наконец, отдать ему диплом. Ты знаешь, что именно продавали твои родители Люциусу?

— Нет, не знаю, — нахмурилась Элли.

— Новейшие разработки зелья для улучшения памяти, — продолжал вдохновенно вещать Джон. — Вряд ли они встречались с ним лично. Пойми своих родителей, Элли, они просто не хотели тебя расстраивать.

— Но это же…

Точно, это было абсурдом, покачав головой, подумала Флёр. Даже если родители Элли просто упоминали о Люциусе и та, по догадкам Джона, никогда не виделась с ним лично, это по-прежнему звучало как бред сумасшедшего.

— Так ужасно, — потрясённо закончила она. — Он не должен стыдиться своих трудностей с учёбой. Я немедленно напишу родителям и попрошу их прислать зелья мне, а не мистеру Малфою. Я отдам зелья лично и обязательно навещу его. Мы все его навестим! Вы не видели Итана? Пойду, поищу его. И, Джон…

— Да.

— Не забывайте, что вы в Хогвартсе, — посмотрев на него с искренним сочувствием, сказала Элли. — Большинство из нас поддерживает всех, вне зависимости от жизненных позиций и предпочтений. Я обязательно поговорю с Итаном. Вы хороший человек и, я уверена, всё творящееся в вашей жизни происходит по обоюдному согласию.

— Элли, я не участвую…

Но Элли, ласково похлопав его по плечу, развернулась на каблуках и резво убежала. Ленточки её пышного красного банта задорно подпрыгивали в волосах. Не сговариваясь, Джон остался вместе с Флёр в Большом зале. Джон пил кофе, с крайне довольным видом листая газету, а Флёр, помешивая своё какао, иногда скользила по нему взглядом и изредка качала головой.

— Ты же понимаешь, что поступил не лучше Сириуса?

— Что? Нет, конечно же, — отмахнулся Джон. — Малфой даже не учится в этой школе, на нём это не отразится.

— Ты же сделал это из расчёта на то, что Люциус поговорит с Альбусом больше часа и, так или иначе, что-то услышит?

— Хорошо, возможно.

— А Элли собралась писать родителям. И если Элли будет писать так, как она это делает всегда, то её родители действительно могут запутаться и подумать, что Люциус Малфой…

— Десятикратный второгодник, — довольно подсказал Джон. — Что? Да брось, не смотри на меня так. Идея вышла не такая и дурная.

— Голова у тебя дурная, — печально сказала Флёр.

***

Я был согласен с Флёр: поступил я ничуть не лучше Сириуса. Но всё навалилось слишком быстро. Сначала косые взгляды, перешёптывания и резкое молчание, стоило мне только подойти ближе. Потом ко мне подошёл пышущий гневом и злобой, красный как рак, коренастый парень. Он стоял передо мной, говорил, что я аморален и отвратителен, что мои ценности в жизни не доведут меня до добра и что, на самом деле, удовольствие от всего этого получаю только я. Честно признаться, я удивился и решил, что он говорит о Флёр. И высказал удивление, заявив, что не понимаю, почему учеников Хогвартса так сильно интересует подобие моей личной жизни. На что Итан, прошибаемый тремором, вручил мне пергамент.
Сириуса я смог выловить только через два, в самый последний момент перед его отъездом. Наверное, хорошо это было: смотря на его сияющее, довольное лицо, мне всё сильнее хотелось намылить ему шею. Потом же… да. Я хотел бы оправдать себя тем, что все мы люди, все мы совершаем ошибки, а подчас — шутим над другими, не осознавая, может ли это задеть их или нанести вред репутации. Но знал я, что дело не в этом. Никогда мне не нравились холёные ублюдки породы Люциуса Малфоя. Не понимал я, какой смысл было в претензии к человеку, которого ты видел впервые в жизни, не знал, почему кто-то искренне верил, будто имел право разговаривать так со мной. Да не со мной даже — со всеми. Всё, что ему следовало сделать, поговорить со мной, можно было и без вежливости и уважения, о которых и речи не шло, мы видели друг друга в первый раз. Но если человек не осознавал, что банальное спокойствие в первых разговорах приносило гораздо больше плодов, то, что же, настроение для перепалок у меня было подходящее.
К вечеру всё успокоилось и я, памятуя о том, что с людьми необходимо разговаривать, нашёл Итана. Тот, выслушав меня, стушевался и сказал, что погорячился, не разобравшись в ситуации. Я улыбнулся. Всё-таки, жизнь учила людей.

— Извини, Джон, — прежде, чем уйти, добавил Итан. — Чего ещё взять с Мародёров? Сириусу давно пора обзавестись с мозгами, а мне — перестать верить слухам. Не хочешь пойти со мной? Мы с оставшимися учениками подготавливаем речь для Люциуса Малфоя. Бедняга не выходит из подземелий несколько лет, и мы хотим сделать доброе дело.

Я отказался. И искренне продолжил верить, что жизнь учила людей. Правда, не всех.

На пути к своей комнате я увидел знакомую атласную мантию серого цвета. Стояло шесть часов вечера и я, стараясь вести себя тише, пошёл за Люциусом Малфоем, не понимая, почему он так сильно задержался в Хогвартсе. В то, что всё это время Малфой и Альбус разговаривали, верилось слабо. Так же слабо верилось в то, что щуплый парнишка, которого Сириус и компания подвесили под потолок, решил поговорить с ним о чаепитии. Какие у них вообще могли быть общие темы для разговоров?

— Тебе осталось разместить пять, — сказал Люциус.

— А твои?

— Не лезь не в своё дело, мальчишка.

— Ты соображаешь, что несёшь? — скривил губы парнишка. — Если ты разместил кристаллы не так, всё пойдёт прахом. Где они?

— Четверо — за территорией школы. Пятый — в Большом зале. Тебе осталось только…

— Будешь объяснять мне магию, концепцию которой я создал сам? — хмыкнули в ответ Люциусу. — Не стоит.

— Если бы не мои ресурсы…

Я не слышал его дальнейшие на слова: на всех парах помчался в Большой зал. Альбус никогда бы не согласился на кристаллы и магию, созданную учеником, тем более, если помимо ученика об этом знал Люциус Малфой. Альбус избегал меня или же показательно не замечал, но вряд ли моё мнение о Люциусе Малфое сильно отличалось от его. Оказавшись в Большом зале и быстро его осмотрев, я задумался, где можно было бы спрятать что-то, похожее на кристалл. И поморщился, подходя к песочным часам факультетов. Конечно же, навершие не открывались, а стекло, которое я попробовал разбить с помощью одного из стульев, даже не покрылось царапинами. По прошествии десяти минут я обнаружил, что колбы песочных часов можно было вытянуть из обрамляющего его металла. Открыть их по-прежнему было нельзя. Заметил я и ещё кое-что: один из камней в часах Гриффиндора, не смотря на столь же красный цвет, был почти в пять раз больше остальных.

— Джон, могу я узнать, что вы делаете?

— Добрый вечер, Минерва, — сказал я, размышляя, как именно можно объяснить ситуацию, где я, с часами на плече, полных рубинов, выхожу из Большого зала. — Мне нужно проконсультироваться с Альбусом.

— И для этого вам понадобился счётчик очков факультета Гриффиндора?

— Мне нужно крайне специфически проконсультироваться с Альбусом.

Минерва смотрела на меня крайне скептически и я, попытавшись разрядить обстановку, сказал:

— Рубины в этих часах настоящие?

Судя по вытянувшемуся лицу Минервы, мне стоило попрактиковаться разряжать обстановку.

— Проводите меня до кабинета? — решил пойти я на компромисс.

— Правильно ли я понимаю, что часы вы на место не вернёте?

— Боюсь, что так.

— Тогда у меня не остаётся выбора, — вздохнула Минерва.

Мне стало стыдно, ведь Минерву я обожал. Из всех людей в школе она, казалось, была одной из немногих, кто остро ощущал происходящее за её стенами. Альбус дал мне доступ ко всем урокам ещё с наших первых разговоров, но почти везде что-то не задалось. Историю магии вело приведение, до того монотонное и скучное, что я начал ходить к нему лишь для того, чтобы поспать, зелья я старательно избегал, потому что видеть Слизнорта и в обычное время было мукой, почти вся Защита от Тёмных искусств строилась на создании заклинаний, так что на самих уроках от меня пользы бы не было, а с теоретической частью мне помогали учебники. На некоторое время меня увлекла Травология, но Помона была женщиной крайне специфичной, и когда я появлялся на её уроках, больше пыталась говорить со мной, чем следить за учениками, которых могли покусать мухоловки или же упасть в обморок от криков мандрагоры. Прорицание было… прорицанием, так что я даже не досидел до конца урока. Потому что смерть, несварение, проблемы в любви, проблемы в отношениях, проблемы со всей жизнью и всё именно в таком порядке стало для меня краем. Так и получилось, что к концу третей недели в Хогвартсе я часто появлялся на Нумерологии, почти регулярно — на Древних рунах и, если не было работы, старался появляться на каждой паре Трансфигурации. Тогда я что-то перепутал в расписании и, войдя в класс, обнаружил, что аудитория была пуста, а Минерва МакГонагалл сидела за своим столом, опустив голову на скрещенные руки. Я не ушёл, решив предупредить её лично о своих возможных появлениях и не-появлениях на уроках.

— Профессор МакГонагалл, меня зовут Джон. Мы виделись в Большом зале, да и Альбус должен был предупредить вас о моих возможных появлениях.

Минерва подняла голову, явно стараясь посмотреть на меня взглядом если не враждебным, то точно холодным и отстранённым. Но красные, опухшие глаза и не высохшие дорожки слёз вкупе с этим взглядом предали её лицу лишь отпечаток полнейшей беспомощности.

— Что-то случилось? — встревожился я. — Могу я что-нибудь сделать?

— Вы? — сухо усмехнулась МакГонагалл, направляя на пергамент палочку и превращая её в платок. — Что вы можете сделать? Насколько я знаю, в любых заклинаниях вы полный ноль. Ох, мне не стоило…

— Вы правы, — согласился я. — Но если нужно кого-то избить — только свистните.

Я сразу же прикусил язык и подумал, что такого говорить не стоило. Моя особенность говорить бред в неподходящие моменты могла сильно выйти мне боком, но Минерва меня удивила. Она засмеялась, старательно вытерла слёзы и сказала:

— Мисс Ришар предупреждала, что юмор у вас специфичный.

— Так что произошло? — спросил я, осторожно сев на край стола. — Мисс… Флёр тоже рассказывала мне о вас. Я даже искренне поверил, что при первой нашей встрече плакать буду я.

— Ничего особенного, — вздохнула МакГонагалл.

— Люди редко плачут из-за чего-то, что не особенно.

— Или вы не знаете людей.

— Я знаю, что происходит за пределами школы, и большую часть времени умею строить причинно-следственные связи.

Минерва, отложил платок в сторону, сразу же поджигая его, перевела на меня удивлённый взгляд.

— А что происходит в оставшееся время?

— Я сильно туплю, — пришлось признаться мне. — Но если я ошибся, то прошу меня простить. Пожалуй, я пойду и позволю вам плакать над чем-то, что не особенно. Или…

— Или?

— Вы можете со мной поговорить, — просто сказал я. — Выговориться. И не опасаться, что я буду разговаривать об этом с кем-то. Я не болтлив, когда дело касается чужих секретов. Только если вы никого не убили, конечно же! Вы же никого не убили?

МакГонагалл снова заплакала и я, не зная, что делать, молча пододвинул к ней ворох пергаментов. Когда она немного успокоилась, и я услышал всю историю, моё сердце затопила сильнейшая нежность по отношению к этой женщине. У меня, при всём желании, не нашлось бы столько эмпатии, чтобы плакать по погибшим родителям своих учеников. Я всегда искренне считал, что чужое горе — не моё, но глядя на МакГонагалл, невольно почувствовал себя моральным уродом.

— Ей всего двенадцать, — как-то тихо, потрясённо сказала она. — Сейчас она лежит в Больничном крыле, а Поппи поит её Успокаивающими зельями. Но скоро… скоро ей придётся столкнуться с действительностью. Оказаться сиротой в двенадцать, при таких любящих родителях, это… это так чудовищно, Джон.

— Вы знали их лично, да?

— Знала её отца, — кивнула МакГонагалл. — И немного — мать. Я не хотела разводить сырость, но что будет дальше? Эта девочка — не единственная. У девочки есть бабушка, но не всем везёт с родственниками. Обязательно будут другие. И что же их ждёт, Джон? Детские дома? А те дети, которые вот-вот выпустятся? Осознают ли они в полной мере, что именно происходит за стенами школы? Понимают ли?

Тот разговор закончился на печальной, но, всё же, какой-то правильной ноте. Я не ушёл, когда в класс ворвались ученики, оставшись до конца урока. Трансфигурация оказалась крайне захватывающим предметом и, как мне показалось, теоретически крайне полезным. В конце урока я подошёл к МакГонагалл и искренне сказал, что она — великолепный преподаватель. В тот день большим я помочь не мог, а в последующие просто старался поддерживать её по мере своих возможностей.

— Какая занимательная картина, — прокомментировал Альбус, сначала осматривая Минерву, потом — меня, и только в самом конце — песочные часы на моём плече. — Полагаю, этому есть какое-то объяснение.

Я положил колбу на стол и немного потряс её. При освещении в кабинете огромный красный камень внутри казалось уж совсем инородным. Альбус, применив заклинание, открыл навершие часов, выудив камень на свет.

— Альбус, я не ошибаюсь, это Кло Астра? — настороженно спросила Минерва.

— Боюсь, что именно она, — сказал Альбус, беря камень и поднося его к свету. — Но кристалл… деформирован.

— Выходит, угрозы он не представляет?

— Как и любые кристаллы Кло Астра, Минерва.

— Вы поняли, что я хотела сказать, Альбус.

— Полагаю, я просто постою здесь и буду делать вид, что тоже понимаю, о чём вы говорите, — решил напомнить я о своём присутствии.

Альбус взмахнул палочкой, подвешивая кристалл в воздухе.

— Кло Астра, — сказала Минерва. — Кристаллы, разрушающие барьерные заклинания. Крайне слабые барьерные заклинания, но, как заметил Альбус, кристалл деформирован и вряд ли это было сделано по незнанию.

— А если применить на барьер несколько таких кристаллов?

— Ничего не выйдет, — ответил мне Альбус. — В нашем мире существуют предметы, способные вступать в симбиоз друг с другом, но Кло Астра к ним не относятся. Но то, что такого экземпляра я ещё не видел, крайне сильно тревожит. Джон, как вы его нашли?

Я рассказал Альбусу и Минерве о разговоре щуплого парнишки и Малфоя, упоминая, что мальчишка что-то сделав с кристаллами, тем самым изменив их магию.

— Мальчик сказал, что если разместить кристаллы не так, то всё пойдёт прахом, — нахмурился я. — Есть ещё четверо и они за территорией школы. Остальные пять — у этого черноволосого худого мальчика. Я не помню его имени. Он точно со Слизерина, и Сириус с друзьями… видимо, иногда они делали то, что делать не стоило.

— «Иногда» — крайне сильное преуменьшение, — грустно сказала Минерва.

Прежде, чем кто-то из них сказал что-то ещё, в комнату влетела Флёр с охапкой кристаллов в руках. Губы её дрожали, а весь вид выражал такую панику, что я не смог подойти к ней, не положить руки на её плечи.

— Альбус, — сказала Флёр. — Я нашла только четыре, но пятый… его нигде нет.

— Где Северус?

— Я… оглушила его, — сухо сглотнула Флёр. — Петрификус Тоталус. С ним всё хорошо, я оставила его под присмотром мадам Помфри. Он не успел разместить свои кристаллы, так что остался только один и я даже не представляю, где он может быть.

— Как ты узнала? — спросил я Флёр.

— Что? А… я подслушала разговор Северуса и Малфоя. Я тебя заметила, но решила… ты ведь отправился в Большой зал, да?

Я кивнул, махнув рукой на стол Альбуса.

— Я попыталась найти другие и, как видишь, удачно, — сказала она, кивнув на кристаллы в руках. — Но магия упорно не хочет найти последний, я всё перепробовала.

— Запретный лес не так сильно реагирует на чары, как весь остальной Хогвартс, — сказал я. — Ты сама мне говорила, что большое скопление магических существ может внести помехи в простейшие заклинания. Искала там?

— Нет, я… я растерялась, — покачала головой Флёр. — Альбус, я…

— Идите в Запретный Лес, — сказал Альбус. — Минерва, вы тоже отправляйтесь с ними. Я навещу Северуса. Если будут проблемы — не пытайтесь геройствовать и подайте сигнал.

***

Они нашли кристалл в Запретном лесу. Камень расщепило на две части, он обуглился, стал почти чёрным. Флёр могла его даже не заметить, но Джон, истерически щупая пульс кентавра, чьё лицо обгорело с одной стороны, случайно толкнул кристалл в сторону.

— Флёр, отомри, — раздражённо сказал Джон. — И подай сигнал.

— Он жив?

— Нет.

— Тогда… тогда зачем сигнал? — поёжилась Флёр: в лесу было холодно. — Забираем кристалл и относим его Альбусу. И… об этом рассказать тоже придётся.

— Его надо похоронить. Тут есть лопата?

— Нет, Джон, тут точно нет лопаты, — непонимающе сказала Флёр. — Это не дело людей, а его вида. Его стаи. Она о нём позаботится.

— И как они позаботятся о Лоуренсе? Я знаю об их обычаях, мёртвых собратьев они даже не хоронят. Нет, мне нужна лопата.

— Джон, послушай…

Джон встал с земли и равнодушно посмотрев на Флёр, никак посмотрев, так, что невольно закололо сердце, сказал:

— Сделай одолжение, трансфигурируй мне лопату. А потом — уходи.