Глава 1. После эпилогаРазум возвращался к действительности по-черепашьи медлительно, неохотно. Тело сковывали остатки сна, но каким-то краем сознания Гарри уже ощущал себя не на платформе девять с дробью, а в кровати.
Последние видения еще стояли перед глазами, но отходящий от станции «Хогвартс-экспресс» постепенно терял свои очертания, расплываясь в белых клубах пара, вырывающихся из паровозной трубы. Или это был лондонский туман, не успевший рассеяться к отходу поезда? А осень действительно рано наступила в этом году. Или наступит спустя девятнадцать лет?
Долгие девятнадцать лет пролетели как-то подозрительно быстро, словно один день, он даже подробностей запомнить не успел. Был немного удивлен, что умеет водить машину, причем, весьма уверенно, по крайней мере, со стороны казалось именно так. Сначала и себя, странно печального и озабоченного, и жену, бросающую на старшего сына красноречивый взгляд, способный укротить тигра, и трех детей – у каждого свои проблемы - и две тяжело нагруженных тележки (Каждому ребенку – персональная сова!) он наблюдал как картинку на широком экране. Но потом явственно ощутил крепко вцепившуюся в его отцовскую руку маленькую теплую ладошку рыженькой девочки, и понял, что этот – нельзя уже сказать «молодой человек» без видимой натяжки - он, Гарри, а девятилетняя Лили - его дочь.
Сомнений не было в главном: прошло девятнадцать лет, и, наверное, счастливых лет, хотя деталей и частностей не представили, потому как вот это ощущение: «Шрам не болел уже девятнадцать лет. Все было хорошо», - не уходило. Его дом полон жизни, дети... в общем, живые такие нормальные дети. Миссис Гарри Поттер храбро дрессирует всех четверых.
Он все еще видел худенькое личико черноволосого мальчика с ярко-зелеными глазами, доставшимися в наследство от бабушки. Вихрастая головка сына маячила в окне поезда, глаза ребенка сияли от предвкушения скорой встречи с Хогвартсом. А самому Гарри было почему-то грустно.
Хотя, наверное, это просто дает знать о себе предстоящая долгая разлука с младшим сыном, который так похож на своего отца: и внешне, и, пожалуй, по складу характера. Рассудительный, но эмоций и переживаний в его детской душе чересчур много. Старший Джеймс-Сириус (гремучая смесь имен, а вместе с ними и характеров – не просто так, для гладкого звучания) этим пользуется, морочит брата при каждом удобном случае. Наивный Ал, по доброте душевной, всему верит и с легкостью – на радость Джеймсу - дает себя заморочить...
Ну, вылитый он, Гарри, в свои одиннадцать лет. Тоже боится попасть в Слизерин. Боится проморгать фестралов. Растерянный возглас Ала: «Ты же говорил, что они невидимые!» - и Джеймс в полном восторге.
Имя еще это странноватое: Альбус-Северус... Какое-то оно неестественно солидное и громоздкое, не для одиннадцатилетнего ребенка. Может быть, потому младший Альбус так легко принимает шутки Джеймса за чистую монету? Думает – это всерьез. Ничего, это не самое страшное, мальчик когда-нибудь вырастет, превратится в мужчину. Ведь у этого мальчика нет уродливого шрама на лбу, а значит, все в его судьбе как-нибудь сложится.
- С ним все будет в порядке, - тихо произносит Джинни, подтверждая его мысли.
- Конечно, - отвечает Гарри, потому что всем сердцем надеется на лучшее.
Жаль, что у Северуса жизнь оборвалась столь трагично, да и Дамблдора трудно назвать счастливым человеком. А тут невероятное сочетание: Альбус-Северус! Оба, конечно, великие люди, но разве величие делает человека по-настоящему счастливым? На него, как на живую знаменитость, сейчас с любопытством смотрят из каждого окна, а он не испытывает ничего, кроме неудобства. О чем, спрашивается, думал одиннадцать лет назад, выбирая имя сыну?
Последний вагон поезда деловито простучал колесами и скрылся за шумом вокзала. Платформа все еще полна провожающих, но люди уже опустили руки, минуту назад дружно махавшие вслед уходящему поезду. На Джинни – тоже уже не прекрасная семнадцатилетняя девочка – рассеянный взгляд Гарри долго не задерживается, он смотрит на своих друзей, Рона и Гермиону, на улыбающуюся Лили и смеющегося Хьюго. Нечаянно улыбается сам.
Рука привычным с детства жестом машинально тянется к молниеобразному шраму, который по-прежнему, как в далеком детстве, красуется на лбу всеми своими тремя извилинами. «Тремя, потому что три – это первое магическое число в волшебной нумерологии», - наставительный голос лучшей ученицы Хогвартса всколыхнул ускользающие мысли.
Но новая волна какой-то странной сонной неги опять завладела сознанием и ненадолго унесла в море туманных сновидений. А потом вернулась к берегу, покачивая на себе своего пленника, и осторожно оставила его одного, как морские волны, вдоволь наигравшись, оставляют на песке маленькие пустые раковины.
«Осень все-таки холодная», - мысленно признался сам себе Гарри, пытаясь натянуть себе одеяло на голову и хоть как-нибудь согреться.
Ничего не получилось: утренний холод оказался сильнее старого стеганого одеяла. Признав свое поражение, Гарри открыл глаза и окончательно проснулся.
Очки лежат рядом, на тумбочке, как и сама тумбочка, густо покрыты пылью. Вытащив волшебную палочку, Гарри наставил ее на свою бесценную оптику и с помощью «Экскуро» собрал со стекол большую часть пыли. К счастью, маленький ворсистый квадратик искусственной замши, который Гарри берег для протирки стекол, оказался на месте, в верхнем кармане рубашки, и вскоре старые «велосипеды» вновь служили своему подслеповатому хозяину.
Простые мирные бытовые заклинания – что может быть лучше? За что, собственно, и боролись.
Несколько минут очкарик придирчиво осматривал до боли знакомую гриффиндорскую спальню, с пристрастием переводя взгляд с высокого потолка на голые стены, машинально пересчитывая кровати. После долгих странствий Гарри, наконец-то, ощущал себя дома, а потому все казалось родным, включая жалкий кустик кусачей герани, с недовольным видом растопыривший шершавые зубчатые листья из разбитого цветочного горшка, кое-как перевязанного магической лентой. Кто-то все-таки успел позаботиться и об этом кустике, предусмотрительно спустив его с подоконника на пол. Все пять кроватей стоят на привычных местах, но три из них лишены полога, а голые полосатые матрасы приютились с краю, около деревянных спинок, обиженно свернувшись в трубочку.
«Интересно, кто здесь жил в этом году? Мне, Рону и Дину было не до учебы. Остаются только Невилл и Симус. Ощетинившаяся кусачая герань, вне всяких сомнений – хозяйство Невилла. Симус обожал сборную Ирландии по квиддичу, но от яркого живого плаката, несколько лет украшавшего одну из стен спальни мальчиков, ничего не осталось. Можно лишь попытаться угадать место, где раньше, на фоне зеленого трилистника, красовалась отважная семерка: обои должны, по идее, выглядеть чуть-чуть темнее в этом правильном прямоугольнике. Это будет особенно хорошо различимо, если выглянет солнце...»
Первая мысль пришла и ушла, едва Гарри заметил в комнате еще одно существо. На полу, беспомощно свернувшись калачиком на маленьком прикроватном коврике, спал Кикимер. Густой туман, через разбитое вдребезги окно проникший в скромное убежище победителя Темного Лорда, чувствовал себя истинным хозяином положения.
По краям пустой оконной рамы торчали острые края стекол. «Надо же, даже заклинания «Неразбиваемости» не помогли», - невесело подумалось Гарри. Он взял одеяло с соседней кровати, и, как следует, укрыл закоченевшего Кикимера. «Совсем ведь замерз, бедняга»,- подумал Гарри, ограждая палочкой домовика от посторонних звуков.
Будить Кикимера не хотелось, а потому Гарри не рискнул переносить старого эльфа на свободную кровать. Стрелки больших настенных часов, украшавших западную стену, безнадежно застыли на одном месте, и тупо глядя на них в тщетном, впрочем, весьма кратковременном ожидании какого-то движения, Гарри невольно подумал, что последний раз смотрел на часы, когда вынырнул из Омута памяти.
Это запомнилось. Наверное, потому, что в тот момент, безотчетно глядя на бегущие планеты, был глубоко и всецело уверен: время начало обратный отсчет его недолгой жизни, еще каких-нибудь полчаса, час – и все будет кончено.
Чувствовать себя живым было даже немного странно. Конечно, Гарри всегда хотел жить, но всей его впечатляющей юношеской наивности не хватало на то, чтобы реально представлять себя вполне живым, а Волан-де-Морта, напротив, окончательно мертвым. И вот надо же, свершилось! Не только живой, но даже, вроде бы, вполне здоровый, руки-ноги целы, голова соображает... Чудо, одним словом.
Шрам, и тот на месте, хотя знать о себе не дает совершенно. Полностью исчезло даже легкое покалывание, к которому за последний год привык настолько, что оно казалось вполне естественным, природным, что-то вроде беспрерывного напоминания о том, что он, Гарри Поттер – Избранный, и он должен... Долгов великих много, Поттер – один, и далеко не великий. Потом, через много лет, расскажет своим будущим детям... нет, внукам. На детях как-то заклинилось: Джеймс, пожалуй, балбес, Альбус слишком впечатлительный, Лили чересчур застенчива, почти как Джинни в детстве.
Какие, во имя штанов Мерлина, дети? Ерунда, какая! У Гарри Поттера нет пока никаких детей, он это... ЭТО самое... ничего для этого не сделал.
Гарри посмотрел на свою руку, медленно сжал и разжал пальцы. Еще недавно он явственно чувствовал в этой руке теплые пальчики своей младшей дочери, и мягкая ладошка малышки Лили как будто отодвинула далеко назад страшные события вчерашнего дня, стерев с тела грязь и кровь, дав истерзанной душе отдохнуть. Чуть-чуть, но этого оказалось достаточно, чтобы не потерять враз рассудок и как-нибудь, худо-бедно, пытаться жить дальше.
Теперь злополучный шрам - просто дефект кожи, правда, все равно досадный. На вокзале все-все, кому не лень, глазели из окон поезда на его рассеченный лоб, благо стрижка короткая. Да, совсем забыл: в машине успел разглядеть в руках Джеймса вкладыш от шоколадной лягушки со своей глупой физиономией. Одного беглого взгляда достаточно, что очки этот, с позволения сказать, интеллектуал, носит не то для пущей важности, не то того хуже – для имиджа. Короче, порох человек не изобретал и не изобретет никогда, но знаменитый шрам красуется на законном месте, а Избранный, благодаря родному шраму - на вкладыше от шоколадной лягушки. Лучше бы, все-таки, совсем исчез с лица старый зигзагообразный друг, но, видимо, не судьба.
Сейчас раннее утро... Он скрылся от поклонников Гарри Поттера как раз утром, второго мая. Солнце только-только взошло, и как там «смешно» заметил Рон: «Начинал чувствоваться масштаб трагедии...». Но тогда что выходит - он целые сутки спал? Вполне возможно, если учесть, что перед последним действием трагедии он не спал почти двое суток. В ночь перед фантастическим ограблением банка заснуть так и не удалось.
«Когда же я почувствую счастье?» – этот странный наивный вопрос возник еще на пути к круглому кабинету директора, где его, Рона и Гермиону ждал портрет Дамблдора. Но счастья не было, по крайней мере, оно не ощущалось. Было облегчение от чувства выполненного долга и от того, что кошмар, вопреки, казалось бы, всякому здравому смыслу, все-таки закончился.
И еще какое-то странное опустошение. Причем во всем: в теле, в мозгах, в душе, в шраме этом дурацком... Ну, ладно: последнее не так уж и плохо, переживать уж точно не стоит.
Может быть, потому в душе пустота, что отдал себя без остатка своему долгу? Звучит как-то чересчур круто. Впрочем, он же сам когда-то сказал Рону, что «оно всегда звучит куда круче, чем было на самом деле», так что чему удивляется? Он должен был убрать с дороги Темного Лорда, и он это сделал, как сумел. Собственно, на этом все. Если бы он еще смог сделать так, чтобы жертв было поменьше! Не смог.
Гарри чувствовал, что сейчас просто не сможет ни с кем не разговаривать, не отвечать на вопросы. Вот хотя бы немного, хотя бы пару часов – нет, сутки - нужно ему, чтобы собраться с мыслями, осознать, что ли масштаб... Да, трагедии, и пусть звучит круто. К сожалению, к несчастью, к всеобщему горю - страшной, немыслимой, ужасающей трагедии.
Последнее, что он помнил, это появление в спальне Кикимера с тарелкой бутербродов и стаканом тыквенного сока. Гарри сразу же запер заклинанием дверь покрепче, и залпом опустошил стакан с соком. К бутербродам, по-видимому, так и не притронулся. Они теснились на тарелке дружной разноцветной горкой.
Желудок тут же подтвердил эту здравую мысль голодным урчанием и знакомой с детства тупой болью. Хлеб успел зачерстветь, а сыр обветрился, но все еще было вполне съедобно, да и не привык Гарри привередничать насчет еды. Он тихо плеснул в стакан воды из волшебной палочки, той самой, с пером феникса внутри, которая вновь служила ему верой и правдой.
«Ну что, Гарри Поттер, за победу? - неожиданно для себя вслух произнес Мальчик-Который-Выжил-Дважды. – Или за то великое чудо, что остался жив. Нет, за тех, с кем чуда не случилось, за тех, кто погиб».
Вчера родители погибших со слезами на глазах пожимали ему руки, стремясь выразить таким образом благодарность за избавление от каждодневного ужаса, за то, что все наконец кончилось. Сегодня «прочие» восторги неизбежно отойдут на второй план, останутся только горе потерь и траур по близким, которых не вернешь. У него, Гарри, тоже есть свой список, своя боль: Фред, Люпин, Тонкс. За остальных тоже больно, но этих людей он знал ближе, а потому и горе ощущалось острее. Как он будет смотреть в глаза миссис Уизли? Ответа на этот вопрос не было. Если только со временем все образуется?
Стакан опустошил залпом, быстро наполнил водой еще – в горле основательно пересохло за двадцать часов беспрерывного сна. И хорошо, все-таки, быть волшебником, по крайней мере, за водой бегать не надо. Беготня за Темным Лордом, чаще от Темного Лорда – это так, прогулка перед началом новой интересной жизни... Господи, неужели у Гарри Поттера теперь будет своя собственная жизнь? Неужели он, во имя штанов Мерлина, сможет вот так вот, запросто, прогуляться, например, в Хогсмид или в Косой переулок... Без охраны – вот главная фишка! Не верится...
От выпивки отвлек невнятный шум из оконного проема. Сова? Нет, этого зрелища Гарри не ожидал: из густой белой массы тумана медленно проявлялся костлявый драконий череп, обтянутый темной кожей. Глаза без зрачков мягко светились. Не иначе, фестрал! Впрочем, чему удивляться? Столько крови... И вокруг замка, и в самом Хогвартсе.
Вслед за черепом тут же материализовалась не менее костлявая шея, а потом и весь летающий скелет целиком. Но и это было не все. Верхом на этой темной лошадке, упираясь ногами в основания черных кожистых крыльев, сидела не кто-нибудь, а Гермиона. Гарри даже не сразу поверил своим глазам, вернее сказать, совсем не поверил. Гермиона и полеты – это вещи не совместимые. Ну, почти несовместимые. Однако голос подруги рассеял последние сомнения:
- Гарри, ты здесь?
- Я-то здесь, - поспешил отозваться Поттер. - А вот ты как решилась подняться в воздух? Ладно, держись пока крепче. И осторожнее, я сейчас, - Гарри быстро очистил заклинанием большое прямоугольное отверстие, гордо именуемое окном гриффиндорской спальни от многочисленных острых осколков, злобно ощетинившихся по краям проема. – Готово! Давайте, двигайте сюда!
Жуткая неземная морда с белыми потусторонними глазами без зрачков, словно уяснив его слова, согласно кивнула, и тут же все это чудо природы сложило свои кожистые крылья, резко уменьшившись при этом в размерах, и легко коснулось нижнего основания окна. Еще мгновенье, и оба ранних посетителя, летающая лошадь и боевая подруга, стояли на запыленном полу.
Значит, Гермиона тоже видит фестралов. Удивляться было нечему, только от этой печальной мысли в душе не прибавилось радости.
Самому фестралу было решительно все равно, видит его кто-нибудь или не видит. Он не спеша огляделся по сторонам, остановил свой немигающий взгляд на тарелке с бутербродами, и справедливо рассудив, что ничего более интересного в этом месте его не ждет, резво потянул свою зубастую пасть к съедобному содержимому посудины.
Желудок возмущенно взвыл от такой несправедливости, но с места Гарри не сдвинулся, и еще некоторое время молча продолжал наблюдать, как бутерброды один за одним дружно исчезали в беззастенчивой пасти этой большой летучей мыши.
- Диковинные создания! – тихий голос Гермионы прозвучал совсем рядом, за спиной. – Я разглядела их, я имею в виду фестралов, только сегодня. Знаешь, когда ты их видишь под собой своими глазами, летать не так страшно. А тогда, два года назад, мне казалось, что я проваливаюсь в пустоту, когда мы попадали в воздушную яму.
- И все равно, как же ты решилась? – спросил Гарри, поворачиваясь к девушке. - Что-нибудь стряслось? Где все наши? Рон, Джинни, Невилл?
- Не знаю. Сегодня утром я не видела ни Рона, ни Джинни. Правда, мне сказали, что они отправились домой, в Нору, еще вчера утром. У них... ты знаешь... Фред..., - голос Гермионы заметно дрогнул, - в общем, похороны должны быть завтра.
- А ты где была? – снова спросил Гарри.
- Да практически рядом с тобой, в спальне для девочек. Я только помню, как Рон довел меня до лестницы. Дальше его, разумеется, лестница не пропустила, - Гермиона вздохнула. - Впрочем, остальное все смутно, мне кажется, я просто рухнула в кровать и отключилась. Когда проснулась, было уже темно, и довольно долго не могла сообразить, где же я? Знаешь, все случившееся кажется настолько невероятным!
В гостиной встретила Невилла, тоже полусонного. Собственно, он и передал мне, что Рон и Джинни вместе с братьями и родителями отправились домой, в «Нору». И еще Молли просила передать, что нам с тобой лучше пока побыть в Хогвартсе, потому что она сама, к сожалению, пока не имеет ни малейшего, даже приблизительного понятия, что ждет их дома. Цел ли еще сам дом? Они же больше месяца там не показывались, после того, как Билл отвез всю семью к тетушке Мюриэль.
- Если «Нору» сожгли, то это заметить не сложно, - осторожно вставил Гарри.
- Нет, Гарри, - быстро откликнулась девушка. – Сам дом вроде бы стоит, это мистер Артур проверил, но... Понимаешь, Невилл говорит, что миссис Молли так виновато замялась, признавшись в том, что во многом «все в старой доброй «Норе» держалось на ее волшебной палочке». Ну, одним словом, она бы не советовала... Она сама боится переступать порог и подниматься на верхние этажи, и вполне возможно, еще некоторое время семье придется злоупотребить гостеприимством родственников.
- Но, может быть, мы могли бы чем-нибудь помочь? – рассеянно спросил Гарри, уныло перебирая в голове возможные варианты содействия, но не обнаруживая ничего подходящего случаю.
Сам он столько раз «злоупотреблял гостеприимством» семьи Уизли и их нелепого старого дома, державшегося, как он и предполагал, единственно силой волшебства. Устойчиво выглядел только кирпичный свинарник, служивший основой, а вот все поздние пристройки доверия не внушали. Да дело было даже не в шаткой конструкции дома. Он слишком хорошо помнил потерянный взгляд миссис Уизли, когда она горевала об отсеченном ухе Джорджа.
«Но могло быть гораздо хуже... Ведь он жив», - тихо звучали в голове ее скупые, до неправдоподобия, слова. Обычно миссис Уизли более красноречива, а тут вдруг такая тихая растерянность. И еще усталость, немым грузом давящая на плечи, заставляющая горбиться, делающая походку замедленной, а движения скупыми, экономными, как будто сносившийся организм, не зная, что ждет впереди, интуитивно бережет немногие остатки сил. А силы понадобятся, потому что Фред мертв, и уже ничего с этим не сделать. И ничем не поможешь.
Пожалуй, лучше пока оставаться в Хогвартсе, по возможности, не причинять миссис Молли и ее семье лишних неудобств. То, что простительно несовершеннолетнему школьнику, не может позволить себе взрослый человек. А он, Гарри, уже взрослый молодой человек, и у него есть свой дом, завещанный Сириусом, а значит, есть, где жить.
Да о чем он, в принципе, переживает? Вот же он, его настоящий дом – Хогвартс! Даже если по каким-то надуманным причинам летом в замке нельзя находиться посторонним, то до начала летних каникул почти два месяца. Все, решено – никто его отсюда не выгонит до конца июня. Гарри Поттер, к примеру, умеет стекла вставлять, дядя Вернон в свое время заставлял.
- В Хогвартсе тоже много работы, - произнесла Гермиона, подтверждая его размышления. - Гарри, почти пятьдесят человек погибли! – подруга внезапно сорвалась. - Родственники понемногу забирают своих... А вот раненых так просто не заберешь, и остаток ночи я помогала мадам Помфри. Ближе к утру миссис Августа, бабушка Невилла, все-таки уговорила её немного поспать. Знаешь, у Невилла мировая бабушка.
- Не сомневаюсь, - коротко заверил Гарри, вспоминая решительную суровую пожилую женщину. После вчерашнего глубоко в душе как-то незаметно сформировалась уверенность, что бабушке с внуком повезло чуточку больше, чем внуку с бабушкой, но это были так, мелкие детали. - Слушай, так что же мы здесь сидим? Я-то вроде как выспался.
- Гарри, погоди, - остановила его Гермиона, дотронувшись до руки. - Я, собственно, искала тебя, потому что мне нужно было с тобой серьезно посоветоваться.
- Серьезно? А разве мы сейчас разговариваем не серьезно? Или что-то еще случилось?- спросил Гарри, и по утвердительному взгляду Гермионы понял, что так и есть.
