Глава 11.
Предупреждаю: по катастрофической неосведомленности автора, Лисандер Скамандер - девушка)
Лиса Скамандер ненавидит папину профессию, мамину фантазию и морщерогих кизляков.
Она готова передушить их всех до одного, но, к сожалению, их не существует. Хотя лично в ее жизни этих существ куда больше, чем симпатичных парней. И не по причине полного отсутствия последних.
Вместо того, чтобы брать интервью у других, как подразумевает ее профессия, она то и дело сама отвечает на дурацкие вопросы.
- Мисс Скамандер, что у вас с прической? Вероятно, нарглы?
Летучие мыши, папины любимцы. Облюбовали ее волосы в качестве посадочной площадки.
- Мисс Скамандер, как вы считаете, оборотни – животные или люди? Мы в Мунго никак не можем определиться…
Врачам Мунго там бы и лечиться. Если они волка от человека отличить не могут…
- Мисс Скамандер, чем питаются морщерогие кизляки?
Идиотами вроде вас. И истеричками вроде вашей жены на десерт.
- Мисс Скамандер, неужели «Придира»…
- Редакция «Придиры» открывается завтра в шесть утра. Еще вопросы?
Она в бешенстве вылетает на улицу, хлопая стеклянными дверьми редакции и яростно стреляя серыми глазами по сторонам в поисках кого-нибудь, на ком можно выместить злость. На счастье, прямо на крыльце ей преграждает путь смеющийся Дрейк Забини, лучший фельетонист «Пророка», - и тут же получает по холеной физиономии ее металлическим перстнем с изображением феникса. Сплевывает, деловито проверяет языком наличие зубов и криво ухмыляется, удерживая ее рядом за ручку сумки:
- Ну ты даешь, как тебя там… не Уизли, нет?
С полминуты она ошарашенно молчит, а потом разражается почти истерическим смехом с легкими повизгиваниями. Пожалуй, она сменит фамилию на Уизли. Если не передумает.
2.
Альбус трагически расширит зеленые проницательные глаза и выдохнет сквозь зубы какое-нибудь старинное, тысячу лет как вышедшее из моды оскорбление.
- Предатель!
Или, того лучше:
- Подлец!
А может быть, даже:
- Отщепенец!
Лили, не тратя времени на слова, влепит ему пару пощечин, прошипит что-нибудь невразумительное и пойдет сообщать новость маме, захватив успокоительное зелье.
Папа промолчит.
Промолчит и час, и два, и четыре, пока Джеймсу самому не станет стыдно, и он не придет с извинениями, от которых полегчает одной маме. Потому что отец понимает даже то, о чем при нем молчат, а Ал-Сев и Лил втихомолку тоже мечтают о смене фамилии. Только им, с их зелеными глазами и папиным носом, не поможет.
Гермиона посмотрит на него грустным карим взглядом и мудро вздохнет:
- Гарри, может, оно и к лучшему? Мальчик должен сам пробиваться в жизни…
- Герми, ты рехнулась! – встрянет дядя Рон. – А если бы Хью…
- Хью, Рон, гораздо меньше страдает от репутации родителей!
Дядя Рон чуть виновато съежится про себя, как всегда, когда кто-то сравнивает его и папины заслуги в Войне.
Рози хмыкнет, презрительно вскинув голову:
- Мальчишка!
Хью молча пожмет плечами. И потом подумает об этом еще немного. И еще немного.
И пришлет ему недельки этак через полторы сову с лаконичным письмецом:
« Все равно мы братья.»
Он вежливо выслушает весь этот бардак, развернется и выйдет, прошляется по маггловской части Лондона до утра, а часа в четыре с бутылкой огневиски заявится на квартиру к Скорпу:
- Поттер?
- Ни хрена не Поттер, - от души ругнется Джей, и вместо одной привычно вскинутой брови у Малфоя вверх поползут обе:
- Что, родился заново?
- Фамилию сменил.
- На какую?
- Смит.
- Врешь.
- Вру. Пусти в дом, дубина!
- Кто еще дубина, - демонстративно-печально вздохнет Скорп, чуть сдвинувшись в сторону.
И через пару часов Джей соберется, протрезвеет и снова пойдет в паспортный отдел Министерства.
Потому что Поттер – это диагноз.
3.
Его отец был член Ордена Феникса, преподаватель Хогвартса, Мародер и вообще человек незаурядный. И только потом – оборотень, хотя, с точки зрения Тедди, об этом можно было бы вообще не упоминать.
С точки зрения магического сообщества, все наоборот. Когда в зале суда аврор Тед Люпин дает показания по делу подозреваемой Эркин, судья, по глазам видно, думает только о том, какое отношение мальчик с карими глазами имеет к тому самому… и той самой…
Иногда его спрашивают напрямую, чуть не истекая слюной:
- Вы… сын Римуса Люпина, да? Того, который… оборотень?
Или:
- Нимфадора Тонкс – ваша мать, да? Та, метаморфиня?
Странное совпадение, он всегда так считал: у его матери был крайне редкий дар, причем не наследственный, у отца – не менее редкое проклятие. Уже то, что они вообще встретились, было чудом, но – свадьба?
Почти мистический союз двух не-вполне-людей.
Но, глядя, как бабушка скучает по дочери, а крестный – по старшему товарищу, раз за разом Тедди убеждался, что людьми они были – получше многих. Так почему, Годриковы подтяжки, их помнят только так?
Он знает, что услышит в ответ, если спросит у Гермионы.
Мисс Я-все-могу-объяснить окинет его проницательным взглядом и пожмет плечами:
- Не хочу тебя огорчать, но это неудивительно. Ты, Тедди, в какой-то мере феномен: обычно у оборотней не бывает детей. Отчасти потому, что они не очень-то жаждут их иметь, отчасти из-за кое-каких гормональных изменений в их организме… Твой случай взбудоражил весь магический мир. Сейчас ученые считают, что это как-то связано с даром Тонкс, но я в этом сомневаюсь. Так что все, кто хоть как-то следит за новостями в области теории магии, много о тебе слышали…
Но быть музейным экспонатом – не такое уж наслаждение, это он оставит крестному. В конце концов, что может изменить одна строчка в паспорте?
Тед (в последний раз Люпин) усмехается, заглушая нехорошее чувство внутри, и почти проходит через гостиную, но тревожный взгляд в спину останавливает его посреди бабушкиного ковра. Под ногами у него желто-синее переплетение арабески, впереди – добротная деревянная дверь, а сзади – маленькая колдография родителей на буфете. Привычная и стершаяся, как сама жизнь.
Он судорожно сглатывает и разворачивается одним движением, добровольно сдаваясь на милость двух пар глаз, ласково вглядывающихся в него со снимка. Если бы родители были живы, то теперь, наверное, смотрелись бы почти ровесниками, но на старой колдографии мама выглядит трогательно молодой рядом с рано поседевшим и чуть усталым отцом. Тедди знает, что здесь она уже беременна, но пока не говорила об этом папе. Через несколько дней он все узнает и в отчаянии заявится к крестному. Гарри рассказывал об этом, яростно сжимая кулаки:
- Я тогда назвал его трусом… Это, наверное, было единственное, что могло вернуть его домой, но все равно…
- Не все равно! Кто-то же должен был сказать ему… - вклинивалась Джинни, повязывая фартук. – Тед, он бы не оставил вас с мамой, если б не решил, что ты будешь его стыдиться…
Даже на колдографии у отца виноватые глаза. Влюбленные, ласковые, почти счастливые, но виноватые – все равно. А у мамы решительные и сияющие, и даже руки у них сцеплены так, что очевидно: это непосредственная Тонкс первой сжала ладонь мужа.
Тедди отводит взгляд, чуть щурится, вглядываясь в рисунок на ковре, и как-то вдруг понимает, что больше никуда не идет. И родители на снимке смотрят чуть теплее, когда он, улыбаясь, произносит дрожащим шепотом:
- Я не стыжусь, пап. Торжественно клянусь, что – нет.
4.
Тридцать пять.
Тридцать шесть.
Тридцать семь - тридцать восемь – тридцать девять.
Не ускоряться. Дышать. Медленно.
Сорок.
Дадли Дурсль поднимается с пола, по привычке отряхивая тренировочные брюки. Хотя, пока с ним Мэри, полы всегда сияют чистотой.
Отжимания стали даваться ему куда легче. Что и неудивительно, если учесть лишние килограммы, мешавшие ему раньше.
Если вообще учесть все лишнее, что раньше ему мешало: опеку матери, смутное чувство вины перед запропастившимся куда-то Гарри, деньги отца и собственную лень. Теперь все это тревожит его куда меньше, чем улыбка Мэри, когда она открывает дверь и впархивает в их квартиру по вечерам.
Они почти счастливы вдвоем, если бы не ее загадочные исчезновения из зоны доступа мобильного по утрам и не его нерешительность. Дадли крутит в руках коробочку с давно купленным обручальным кольцом и мучительно хмурится, в очередной раз продумывая детали своего предложения. Подойти – улыбнуться – пошутить на тему ее засекреченного места работы – сказать, что хочет, чтобы между ними не было тайн – протянуть кольцо. Не так уж сложно, но каждый раз что-то срывается: то она расстроена, то он в момент ее возвращения копается под капотом машины, то не вовремя заглядывает в гости мама… Но сегодня, как только она нажмет на кнопку звонка, непременно!
И звонок дребезжит громко и торжествующе, она чуть задерживается на пороге, чтобы улыбнуться ему еще до того, как войдет в комнату, и легко шагает прямо к нему в объятья:
- Привет.
Слова испаряются, от его и без того не выдающегося чувства юмора остаются одни клочки, и Дадли, почти зажмурившись от страха, выпаливает:
- Выйдешь за меня замуж?
И неловко сует ей в руки кольцо.
Мэри вспыхивает, дрожащей рукой откидывает светлые локоны, и неуверенно улыбается, принимая коробочку:
- Да… Только, пожалуйста, давай возьмем мою фамилию? Мои родители…
Дадли поспешно и смущенно кивает: родители Мэри, он знает, погибли не так давно, и для нее их фамилия много значит. Девушка расплывается в счастливой улыбке, украдкой засовывая подальше в сумку торчащую волшебную палочку. Когда-нибудь позже она все ему расскажет. Даже то, чем именно известна в магическом мире фамилия Дурсль.
Но только не сейчас.
