Глава 1Пролог. Сгоревшее солнце.
Когда цветущая лаванда перекрасила холмы в синий, солнце повадилось нырять в эти псевдо-морские волны по вечерам. Огненно-красный хвост мелькал в низинах, жёлтый гребень разрезал сизую дымку над пригорками, играя золотом на крыльях стрекоз. Земля выгибалась, отбрасывала чёрную тень, вскидывала к небу бугры, ухала вниз оврагами. Солнце перекатывалось между ними, уходя от лазурных объятий, и лукаво выглядывало из-за линии горизонта.
Девочка лет девяти играла с жёлтыми лучами. Она ловила их в ладони и, прищурив один глаз, глядела в пойманную темноту. Солнечный свет в неволе обугливался и чернел, хвостатые искры, умирая, расходились оранжевыми кругами. Девочка позволяла свету сбежать сквозь пальцы и следила за тем, как вновь желтели, распускались огненные лилии.
Солнце гладило девочку по голове, раскрашивая почти белые волосы; плясало яркими бликами по небесно-голубому ободу её глаз. Девочка щурилась, чёрные зрачки выгорали, светлели по краям, оставаясь маленькими изъянами в отражении неба и цвета лаванды.
– Раз-два, солнце не зайдёт, – шептала девочка, перебирая сорванные стебли. – Три-четыре, кто-то ждёт... – она разорвала на кусочки сложенный вчетверо зелёный лист. – Пять – лети навстречу ветру, вслед оранжевому лету...
Пробормотав эту считалочку, она набрала в лёгкие побольше воздуха и сдула с ладони обрывки листа. Ветер подхватил их, перемешал – и в воздухе закружили изумрудные бабочки.
– Луна, пора домой! – громкий оклик яркой вспышкой разрезал пастельную тишину.
Кричала женщина, стоявшая на холме у двери дома странной формы. Он походил на шахматную ладью, то ли чёрную – с облупившейся кое-где краской, то ли белую – заляпанную следами ночи и чернил. Девочка обернулась, проворно вскочила и побежала вверх по склону. Солнце, не желая отпускать подругу по играм, обвило светом ёё стан и потянуло к себе. Огненный шар покраснел от натуги, но, признав своё бессилие, откатился назад и исчез за горизонтом. Только несколько лучей вцепились в облака и теперь подсвечивали их кровавым тоном.
Девочка с разбегу обняла женщину и уткнулась носом ей в живот. Та тихо охнула, рассмеялась и погладила дочь по голове. Светлые волосы обеих заиграли на закате коралловыми красками. Тени серыми кляксами легли на лица, смазывая тонкие черты.
– Идём, – женщина отстранилась и, пропустив дочь вперёд, вошла в дом. – Уже темнеет.
Солнце за горизонтом грустно смотрело им вслед. Когда из дома донёсся страшный грохот, а из раскрытых окон повалил дым, оно испуганно съёжилось и притянуло к себе последние лучи. Солнце ещё не знало, что закатилось для одного из обитателей «ладьи» навсегда, а для другого сгорело, словно солома в камине.
Глава 1. Что останется.
~~~~~
...– Хочешь убедить меня, что при всем богатстве выбора тебе досталось лишь это? Красный – олицетворение злобы и агрессии...
– Можешь не верить. Мне никогда не выпадало ничего иного.
– Вздор. Должно быть что-то ещё, упущенное значение. Ты просто не умеешь искать...
~~~~~
Холод накинул на её плечи невесомый плащ. Глухо стучали дождевые капли, но Импервиус, плёнкой налипший на одежду, не давал почувствовать сырость. Странно и непривычно было слышать дождь, поскальзываться на мокрой траве, но не ловить на ладони капель, не любоваться кругами на лужах. Всё вокруг заполнила темнота, стылая, угнетающая...
– Тихо, Луна, осторожно, – папа вёл её за руку, не давая упасть. – Ещё недолго.
Серыми тенями они скользили между могил, неуверенно выбирая путь на узких кладбищенских тропках. Каждый шаг давался Луне с трудом, страх оступиться, свернуть не туда и пройти над чьими-то костями гнездился в сердце. Не помогал ни шелест отцовской мантии чуть позади, ни то, как твёрдо сжимала локоть его рука. Всюду таилась опасность, неведомая и невидимая.
Рядом что-то зашуршало, и Луна поёжилась, представив ползущую сквозь ряды надгробий змею. Памятники серыми исполинами вырастали из-под земли, а чёрная лента извивалась, скользила между ними... Луна протянула руку, но вместо холодного камня нащупала шершавый ствол дерева. Змея обернулась шустрым зверьком и исчезла. Воображаемая картинка рассыпалась, смазалась, и Луна осторожно двинулась дальше – шаг за шагом, от темноты к темноте...
– Стой, мы пришли, – папа мягко придержал её за плечо. – Это здесь, – он разжал пальцы и отошёл в сторону.
Луна застыла, боясь пошевелиться и чувствуя, как мелко дрожат руки. Потом неуверенно вытянула правую, коснулась надгробия и, нащупав углубление, накрыла его ладонью.
– Ты оставила только любовь...* – прошептал папа и, кажется, переступил с ноги на ногу, потому что рядом хрустнула ветка.
Луна как можно незаметнее погладила памятник подушечками пальцев. Гладкий холодный камень будто бы даже потеплел и выгнулся под её руками, но через мгновение это ощущение пропало.
* * *
Последние дни запомнились Луне попытками не потеряться в чернильной гамме, затопившей мир. Темнота выплеснулась тогда из маминой палочки и прошла сквозь их сердца чёрной стрелой – то ли связывая, то ли разделяя. Всё вокруг полыхнуло ослепительной вспышкой, разлетелось на осколки и утянуло Луну в беспросветный омут.
Очнулась она много позже, лёжа на жёсткой кровати. Правая рука неестественно вывернулась, затекла, и Луна несколько минут старательно разрабатывала онемевшие пальцы. Потом попыталась открыть глаза, и веки неприятно скользнули по шершавой ткани – повязка была неплотной, но, тем не менее, мешала оглядеться. Луна осторожно вытянула руку из-под одеяла и спустила бинты на нос. Тёмная картинка осталась прежней, добавилась только сильная резь – будто в глаза попал песок. Луна часто заморгала, прогоняя это ощущение, но тут чьи-то руки бережно вернули повязку на место. Щекой Луна почувствовала прикосновение шероховатых, жёстких, по-видимому, старческих пальцев, и глухой старушечий голос произнёс:
– Пришла в себя, милая? Уж пора бы, давно пора...
Луна охнула и, нащупав край одеяла, боязливо натянула его до подбородка – она всегда делала так, если по ночам её пугали колышущиеся тени. Мама говорила, что никакое чудовище не может пробраться в такое укрытие, и каждый вечер сама тщательно укрывала дочь.
– Ты не волнуйся, – продолжал тем временем голос. – Я – целитель Оуэн, мы сейчас в больнице святого Мунго, ты... – бормотание резко оборвалось, и Луна услышала глубокий вздох. – Сейчас позову.
Раздались тяжёлые шаги, скрипнули дверные петли, и голос снова что-то пробурчал – на этот раз неразборчиво. Луна, затаив дыхание, прислушалась, и ей почудился шорох мантии, перед тем как дверь, должно быть, распахнутая настежь, глухо ударилась о стену.
– Очнулась, наконец, – папа плюхнулся на кровать рядом и крепко сжал её плечи. – Я уж подумал... – тут он поперхнулся и закашлялся – надрывно и неестественно.
Луна заёрзала, пытаясь приподняться. Нащупала под головой подушку и, скомкав, подложила её под спину.
– Что случилось? – тихо спросила она и неуверенно тронула повязку на глазах. – Можно я это сниму?
– Луна, понимаешь, – папа снова кашлянул, будто подбирая слова. – Целители говорят, ты... С твоими глазами что-то произошло, и ты...
– Я пока не могу видеть?
– Да, п-пока, – он запнулся на последнем слове и замолчал. Совсем тихое «не можешь» прозвучало только через несколько долгих секунд.
– Но... Но почему? – Луна отчаянно вцепилась в одеяло, стараясь уверить себя, будто через бинты разглядела тускло-белый свет.
– Понимаешь, мама...
– Мама тоже?..
Молчание затопило пространство вокруг. Только взвизгнули тихо пружины кровати, отзываясь на нерешительное движение Луны, и тут же задохнулись, нахлебались вязкой тишины.
– Мама тоже? – уже громче повторила она.
– Мамы больше нет, – взвешивая каждое слово, ответил наконец папа.
Воздух вдруг загустел, стало трудно дышать. Луне померещился неясный шум, будто рядом завозился мохнатый зверь или прошёлся мягкой поступью дождь. Зверь, кажется, возмущённо фыркнул, а капли прошелестели: «Нет».
– Нет, – вслед за ними сказала Луна.
– Я знаю, это странно и тяжело, – папа говорил быстро, словно хотел поскорее избавиться от накопившихся утешительных слов. – Но ты представь, что она просто ушла, далеко-далеко, где и аппарация-то не получится. И вспоминает там о нас, а мы вспоминаем здесь о ней.
– Как... Почему... – Луна всхлипнула, но заплакать не получилось – глаза были абсолютно сухи.
– Заклинание, которое она использовала тогда, оно не вышло. Неизвестно, что произошло, всё было как обычно.
– Поэтому и я...
– Да.
Снова воцарилось молчание. Луне казалось, что папа спешил высказаться и теперь чувствовал растерянность и неловкость, не зная, что говорить, и как вести себя дальше. Она не видела его лица, но могла представить то сосредоточённое, печальное и немного виноватое выражение, с которым он сейчас, должно быть, оглядывал стены палаты, не смея посмотреть на дочь.
Луна закусила губу и попыталась осознать услышанное. Мысли никак не хотели выстроиться в ряд, смешивались, спутывались, не давали прочувствовать всё до конца. Вспоминались холмы, солнце и синяя лаванда. Яркий огонь в камине и сумерки, выползающие из-под земли. Книги, разбросанные на столе в её комнате: потрепанные, выцветшие корешки чередуются с яркими, свежими красками. Мама, сосредоточенно хмурящая брови над схемой очередного заклинания... Мама, ставящая перед ней стакан с горячим чаем... Мама-мама-мама...
Потом пришло понимание темноты. Не ночной, когда можно разглядеть неясные силуэты, не той, которую Луна ловила в ладони – хитро подмигивающую искрами света, не той, в которую она вглядывалась, закрывая глаза. Темнота была сонная, непроницаемая и хищная. Темнота давила, угнетала, обволакивала. Темнота была незнакомая, но близкая. Почти что родная.
Луна почувствовала непреодолимое желание сбежать от этой темноты. Её руки сами потянулись к повязке, но замерли, едва согнувшись в локтях. Две мысли свились хвостами и сложились в ровную строчку. Мама выпустила темноту. Мама канула в неё, ускользнула, и темнота напала на Луну. Скорбь и обида оскалились друг на друга, в груди заворочался ком сплетённых чувств. Луна сильнее сжала зубы, и губу пронзила острая боль. Солоноватый привкус крови потушил эмоции, холодный липкий страх обвился вокруг шеи, сдавив горло. Мамы больше нет. Света больше нет.
– Папа, – Луна ухватилась за единственное ясное и близкое. – Папа...
– Я здесь, всё будет в порядке, – он нерешительно положил руку на её лоб, будто хотел погладить по волосам, но передумал, и только слегка дрогнули кончики пальцев.
– Папа, мои глаза... как они выглядят, они... – Луна всё же приспустила повязку и прищурилась: резь была чуть слабее, нежели в прошлый раз.
Папа осторожно поправил бинты и тихо ответил:
– Всё в порядке, Луна. Они такие же, как были. Только светлее, почти белые или серебристые...
Луна вздохнула и положила руки поверх повязки, надавливая на глаза.
– Не надо, – папа накрыл её ладони своими. – Не трогай пока. Скоро и так снимут.
И то ли темнота немного выцвела, то ли переживания отошли на задний план, но Луна ощутила, как её окутывает чувство покоя. Тёплое, светлое чувство.
Повязку действительно скоро сняли. Через три дня та же целительница, что сидела в палате – Луна смутно помнила её имя – провела какой-то обряд, шепча заклинания и изредка касаясь лица Луны кончиком палочки. Потом ей дали выпить зелье, по вкусу напоминающее переспелую малину – приторно сладкое, с горчинкой на самом дне. Когда настало время убирать бинты, Луна предусмотрительно зажмурилась и приоткрыла глаза только после уговоров целительницы. Об отчаянной надежде в этот раз разглядеть очертания палаты, залитые бледным дневным светом, Луна умолчала, ведь неизменная темнота, встретившая её, развеяла последние иллюзии. И всё же она не жалела, что находилась в их власти несколько лишних секунд.
В этот же день папа, почти всё время – за исключением похорон – проводивший с дочерью, аппарировал вместе с ней к дому. Прежде чем зайти внутрь, Луна подставила лицо слабому ветру и вдохнула цветочный аромат. Сине-золотые образы всплыли перед глазами и замерли хрустальной скульптурой: дотронешься – разобьются. Луна передёрнула плечами, отгоняя воспоминания, и коснулась стены. Найти на ощупь дверной проём оказалось не так уж сложно. За несколько дней в Мунго Луна начала привыкать ориентироваться на слух и осязание и даже могла вполне уверенно передвигаться, держась за мебель. Дома было ещё проще – комнаты и предметы, звуки и запахи были ей хорошо знакомы. Правда их приходилось познавать с другой, бесцветной, стороны, но это было легче, чем начинать всё с самого начала.
Папа старался неизменно находиться рядом. Он читал книги вслух, заваривал чай, водил её за руку по коридорам. Луна пыталась не замечать, что при этом он может запнуться на полуслове и умолкнуть, недосыпать сахару – она пила только сладкий – или же прийти совсем не туда, куда собирался. Время словно застыло, свернулось кольцом, и все эти странности тут же уходили в небытие, вытесненные другими мелочами.
Буднично-серый круг разорвали слова, произнесённые в привычном тепле кухни необычайно решительным тоном.
– Мы должны навестить её... – сказал папа. И лишь потом, будто опомнившись, закончил: – Могилу.
* * *
Тишина, царившая на кладбище, не таила в себе опасности. Скорее, напротив, она привечала, убаюкивала и успокаивала, заматывала живых в мягкие шарфы, а мёртвых укрывала пуховым одеялом. Тишина навевала воспоминания.
Луна долго не отнимала руки от надгробия, раздумывая о словах папы. Она хотела просто обвести, угадывая, вырезанные буквы, но «оставила только любовь». Что-то здесь было неправильно, хотелось сдвинуть пальцы, нащупывая первую «л», закрыть её, чтобы слово рассыпалось, превратилось в набор знаков. Чтобы она больше не чувствовала вины за испытываемые ею обиду и разочарование. Чтобы... чтобы сейчас, наконец, вернуться к тем мыслям и чувствам, которые она столько времени откладывала на потом.
Луна вспомнила тот день, когда всё так резко переменилось. Солнечные лучи она сразу загнала на краешек сознания – воскрешать в памяти потерянное не хотелось – туда же отправились синева неба и зелень травы. Образ мамы задержался чуть дольше, но его, уже помимо желания Луны, вытеснила темнота, с недавних пор неотлучно за ним следовавшая. В этой темноте таились чувства, от которых Луна так старательно пыталась отгородиться. Непонимание, злость. Раздражение. Не-любовь. Зачем мама ушла? Зачем забрала с собой свет? Луна не находила ответов и чувствовала себя тем растеряннее, чем больше об этом размышляла.
«Ты оставила только любовь» – будто прозвучали вновь слова папы, и Луна впервые подумала, что, может быть, от этих неразрешимых вопросов в сущности ничего не зависит. Стало легче. Потом пришла мысль, что мама могла и не выпускать темноты – та способна была вырваться и сама, ведь Луна теперь знала, какая она на самом деле огромная и сильная. «Да, так оно и есть», – решила Луна, и лицо мамы, пока ещё нечёткое, всплыло в памяти на светлом фоне. Обида взвизгнула и, медленно, но верно, начала сдавать свои позиции.
– Дождь кончился, – сказал папа, и Луна поняла, что давно уже не слышит стука капель. – Думаю, нам пора идти.
Луна в последний раз незаметно погладила памятник и согласно кивнула. Теперь можно было уходить. Теперь она действительно оставила только любовь. Думать так было правильно и, на удивление, просто.
Папа взял её за руку, и они вместе двинулись к антиаппарационной границе.
*На английском первую часть фамилии Lovegood действительно составляет слово любовь.
