Партия первая* * *
Матракчи в пятый раз уныло осмотрел кабинет своего друга, Ибрагима-паши. Можно сказать, что это занятие он находил куда более интригующим и интересным, чем пустым взглядом окидывать свои фигуры на шахматной доске, прикидывая, через сколько ходов Великий Визирь поставит ему шах.
– Матракчи, хватит имитировать невероятную заинтересованность обстановкой этой комнаты, – Визирь иронично поднял один уголок губ.
Насух-эфенди глубоко вздохнул, всем своим видом показывая, что игрок из него, мягко сказать, неважный. Паргалы уже в третий раз за эту неделю звал своего товарища сыграть «простую незатейливую партийку по-дружески», однако ничего, кроме скучных проигрышей художник не получил. Такой внезапный интерес к этой стратегической игре Матракчи находил весьма обнадёживающим, ибо в последнее время в голове Визиря были исключительно политические дела или интриги своей жены и её «подружек».
– Паша, благослови Аллах ваш ум и навыки стратега, но я явно не подхожу на роль вашего партнёра в играх.
Ибрагим с понимающим лицом откинулся в кресле, оглядывая фигуры, знаменующие его почти безоговорочную победу.
– И что прикажешь мне делать? Пока шахматы – это единственное, что помогает мне расслабиться и не думать о делах дворца, – помолчав, он добавил: – или об интригах нашей прекрасной Хюррем Султан.
– Понимаю. А охота?
– Наскучило. До того, как стать управителем покоев нашего Повелителя, я был его главным сокольничим, как ты помнишь. Поэтому даже охота не даёт мне такого душевного спокойствия, потому что падишах, смею отметить, уступает мне в этом занятии. Мне нужен стимул.
– Матрак?
Ибрагим одним лишь взглядом показал,
насколько эта игра ему надоела. Визирь даже не преминул заметить, что подобные глупые толкания без любого смысла уже выходят из всеобщего почтения.
– Часа три назад виделся с Шах Султан, – внезапно перевёл тему Ибрагим, не отрывая глаз от горизонта. – Она никоим образом не желает идти против Хюррем, что бы я ни говорил.
– Она объяснила причину?
Паргалы печально усмехнулся.
– А должна была? Она умная женщина, как и Хюррем, – прекрасно понимает, чем это чревато – лишними проблемами. Я даже хотел надавить на её былую любовь ко мне, но оказалось, что от неё и следа не осталось. Жаль.
Насух не нашёл толком, что ответить. А что он может сказать? В стиле женщин попробовать поддержать разговор сплетнями и поддакиваниями? Это не в его стиле. Поэтому он решил сослаться на срочные дела в городе и откланяться, оставив Великого Визиря в раздумьях. Тот, недолго думая, взял со стола бумагу и карандаш и начал вырисовывать женское лицо. Ни с того, ни с сего. Просто в голову пришёл образ, а руки поспешили сотворить его – вот что бывает, когда переобщаешься с Матракчи.
Руки не слушались Ибрагима-пашу, он не мог остановить поток странных эмоций, которые на бумаге вырисовывались в до ужаса знакомые черты лица самой Хюррем Султан. Мысленно Ибрагим от удивления помянул шайтана: он не обладал навыками рисования до того уровня, чтобы сделать детали, черты настолько схожими с оригиналом.
Как раз в тот момент, когда Ибрагим начал вырисовывать губы своей нарисованной Хюррем Султан, в дверь кабинета кто-то звонко постучал. Не дождавшись приглашения войти, в комнату зашла сама Хюррем. Быстро собрав мысли в кулак, Ибрагим тут же накрыл свой рисунок кулаком, слегка прикрыв его еще и туловищем, а затем и вовсе убрал, будто бы это были важные бумажки, что саму султаншу не касались. Она выглядела как обычно: в длинном, дорогом, красивом платье, с ироничной улыбкой на губах, и так и сверкала яркими пылающими глазами, которые всегда были полны решимости и смелости. Не раз Ибрагим поражался ее способности врать, не моргнув глазом.
– Что привело вас в мои покои, госпожа? – вопросил Ибрагим, зная, что без причины Хюррем ни за что не пришла к нему.
Султанша ухмыльнулась и легкой походкой подошла ближе к столу, за которым сидел Визирь.
– Ибрагим-паша, не подумали ли вы, что я пришла узнать о здравии вашем? – ровным голосом спросила она.
– Как видите, я в полном порядке, молюсь о вашем здравии, – лениво протянул Ибрагим, понимая, насколько глупо выглядела ситуация. Чтобы Хюррем Султан пришла к нему для того, чтобы узнать о его здравии? – это из рода шайтанских промыслов. Скорее всего она пришла, чтобы проверить, жив ли он.
Ибрагим вопросительно глянул на замолчавшую Хюррем, а затем движением руки предложил той сесть напротив. В комнате повисла тяжёлая пауза, которая прерывалась лишь сменой положения в кресле или шумными вздохами. Однако Ибрагим все же не устоял и, забыв о притворной вежливости, прошипел сквозь зубы:
– Что вам надо, султанша? Неужели вы и вправду думаете, что я поверю, будто вы пришли просто, чтобы спроситься о моём здравии? – паша усмехнулся, увидев содрогнувшееся в гневе лицо Хюррем. Однако через секунду оно вновь смягчилось, заставив Ибрагима чуть не кричать от злости.
– А что здесь такого? – с лёгкой фальшью в голосе пропела рыжая.
– О, да ровным счётом ничего, – растянул улыбку в ответ он, прижав сжатый кулак к щеке. – Всего лишь создалось ощущение, что наш Повелитель отрёкся от трона в пользу Сюмбюля-аги, и теперь вся Османская империя решила научиться играть на лютне под его балконом.
– Из вас ничтожный шутник, паша.
– Я никогда не учился специально шутить на публике, чтобы добиться расположения к себе… как вы, султанша.
– Тогда что же такого в вас нашла Хатидже Султан и Нигяр-калфа?.. Или даже Шах Султан?
Лицо Паргалы вновь перекосило от гнева.
– Не выводите меня из себя, госпожа. Вы прекрасно знаете, во что может превратиться мой гнев.
– Хочу вам напомнить слова Шах Султан, – с неким удовольствием проговорила султанша. – Иногда любовь может превратиться в гнев, а гнев в … – она замолчала, наслаждаясь произведенным эффектом. Ибрагим прикрыл глаза, стараясь не убить ненавистную рыжеволосую ведьму. Паргалы специально принялся осматривать кабинет, словно в первый раз, дабы снять напряжение и позабыть о нахождении Хюррем в его кабинете. Еще пара минут прошла в молчании, но, когда оно стало совсем невыносимым, паша решил, что терять все равно нечего. Его взгляд упал сначала на шахматную доску, а затем на всё ещё не отрывающую от него глаз Хюррем.
– Не откажетесь ли от партии в шахматы, моя госпожа? – вновь натянув улыбку, он указал на шахматную доску.
Султанша вопросительно изогнула бровь, но через пару секунд утвердительно кивнула. Ей явно эта идея понравилась – но неизвестно, по какой причине. Пока Ибрагим меланхолично расставлял фигуры на доске после последней игры с Матракчи, она опустила веки и откинулась на спинку кресла, наблюдая за каждым движением Великого Визиря. Сегодня она услышала слишком много.
«– Я принял решение о судьбе одного близкого мне человека, учитель Челеби… но сам же издал указ, который защищает его от меня…
Хюррем прильнула к дверям, которые находились внутри покоев Сулеймана. Повезло, что они не охранялись – она могла всё слышать из покоев Ибрагима по соседству, хорошо, что в этот день его не было во дворце.
– Что нужно сделать, чтобы воплотить своё решение?.. Обойдя при этом свой указ.
– Хм… – Эбу Сууд-эфенди помолчал, отведя глаза в сторону. – Могу я узнать, что за решение вы приняли?
– Казнь.
Хасеки Султан почувствовала, как кровь заледенела в жилах. Близкого человека? Казнь?.. О Аллах, не может быть! Неужели это она?
– Это…
– Паргалы Ибрагим-паша. После ифтара, что я проведу через неделю, он должен покинуть этот мир.
И в этот момент сердце рухнуло вниз, пальцы похолодели и задрожали. Казнят? Ибрагима? В голове всё смешалось: как такое возможно? Ибрагим ведь лучший друг, товарищ и зять падишаха – так как он может так спокойно говорить о его казни? Так спокойно и холодно, отчужденно… И всего через неделю? Хюррем настолько удивилась, что забыла, как дышать. Это всё? Война закончилась с её победой?..
Вроде бы всё прекрасно, раз Ибрагим покинет этот мир, но…
Такое чувство, что эта победа была слишком грязной и простой...»
– Кем хотите играть, госпожа? – прервал пару минут её воспоминаний спокойный голос Ибрагима.
– Белыми, – она придвинулась чуть ближе к шахматной доске.
– Как символично, – не преминул с сарказмом хохотнуть паша, оглядывая своих чёрных воинов. – Забавно получается: белый голубь против чёрного орла. И победа всё равно будет за мной.
– Почему вы так решили?
Ибрагим многозначительно хмыкнул и потёр лоб рукой.
– Единственный, кто однажды смог победить меня, – это был наш Повелитель. Пусть это и было восемь лет назад, но всё равно запечатлелось в памяти. С тех пор он отказывается со мной играть, говоря, что не хочет ущемлять моё самолюбие, – Паргалы усмехнулся, пытаясь загнать это самое чувство поражения подальше и не показывать его злейшему врагу напротив.
Первые ходы пешками прошли в абсолютной тишине. Обладая невероятно схожим складом ума, они оба пытались сконцентрироваться на том, чтобы предугадать ход другого, но спустя пару минут мысленно чертыхались, понимая, что противник сделал точно такой же манёвр, как хотел он. Хюррем почувствовала, как затылок покрылся испариной, а дыхание участилось. Когда были выдвинуты с её стороны две пешки, и Ладья сменила положение на две клетки, Паргалы повторил её действия, только с другой стороны доски.
Пусть со стороны так нельзя было сказать из-за непроницаемого лица, однако внутри у Великого Визиря пылал огонь. Он глубоко и тяжело дышал, понимая, что попал в нестандартную ситуацию: он привык размышлять о перспективных ходах противника… и никак не мог ожидать, что партнёр будет мыслить ровно так же, как и он, делать точно такие же извороты на доске. И это его смущало.
Они сцепились взглядами и не отводили глаз около двух-трёх минут, пока Хюррем, не двинув ни одним мускулом на лице, проговорила одними губами:
– Предлагаю сделать небольшое исключение из правил, паша.
– Слушаю вас.
– Предлагаю сделать так: когда чья-либо фигура вылетает, её хозяин должен вспомнить одно из своих грязных дел или сказать о противнике какой-то факт.
– О, вам на весь вечер и на три партии хватит, госпожа! – рассмеялся в кулак Паргалы, поглядывая на султаншу из-под полуопущенных век. – Это ещё те, что вы, должно быть, только помните. А сколько их, этих дел, общим счётом…
– Увы, да, паша, с памятью у меня не всё так радужно. Однако я уверена, что у вас с этим проблем не будет. Жаль лишь, не смогу остаться с вами на ночь.
Краем сознания Ибрагим на долю секунды уловил двойной смысл этой фразы, хотя его и не было. Однако ему в голову не пришло притвориться, что не понял двусмысленности, вместо этого он усмехнулся. Султанша приподняла бровь и теперь вообще не касалась спинки кресла. Столик между ними был не таким большим: можно было на вытянутой руке дотронуться до соперника.
Они играли уже около часа. И при этом сдвинулись лишь на пять-шесть ходов каждый, умудрившись ни разу не съесть хоть одну фигуру соперника. Хюррем показалось, что в кабинете Ибрагима невероятно душно, поэтому она немного дрожащими руками расстегнула застёжку на платке и убрала его в сторону, вытащила небольшую шёлковую ленточку и на скорую руку смастерила незатейливую косу. Ещё через несколько минут она начала в открытую оттягивать воротник кафтана, а затем так и вовсе сняла его. Ибрагим завороженно наблюдал за каждым её малейшим движением, ощущая сильное напряжение во всём теле. Когда она почувствовала себя чуть свободнее и вернулась к игре, он вернул взгляд на доску, будто туда и смотрел все эти семь минут её «раздеваний», которые он, конечно, не считал.
Рыжая вытянула руку и переставила Коня на территорию противника, рассчитав, что так его не съедят. Паргалы уже в который раз удивился: он хотел сделать точно так же. И вот наконец он сделал новый выпад Слоном, зная заранее, что Хюррем съест его. Султанша приподняла бровь и улыбнулась. Потом с чистой совестью положила тонкие пальчики на Ладью и с невероятным спокойствием медленно и тягуче повела её в сторону фигуры Паргалы. Она специально делала это так неторопливо, чтобы он вкусил этот звук трения фигуры о доску – фигуры, что сейчас съест его Слона. Лоб Ибрагима покрылся мелкими капельками пота. Когда чёрный «офицер» упал за пределы доски, женщина провела языком по передним зубами, наслаждаясь первой победой. И ей было всё равно, что игра в целом только началась – но сам факт, что она сделала первый шаг и первая съела его воина, был невероятно волнующим.
– Поздравляю, госпожа.
– Держи при себе свои поздравления, – беззлобно сказала Хасеки Султан, по-детски выпятив сомкнутые губы, всем своим видом показывая превосходство над противником. Он ждал этого жеста, так как втайне лелеял её невероятную мимику. И сам же рассмеялся от этих мыслей. – Что смеёшься? Раскрывай одно из своих грязных делишек.
– Ну что ж… – он откашлялся. – Начнём с малого. Два года назад во время похода я заснул, когда началось наступление. Так сказать, дезинформировал своё же войско – сераскеры плохо поняли мои наставления. Хотя Матракчи прямо сказал, что это я неправильно выразился.
Судя по лицу Хюррем, с которого тут же сошло всё самодовольство, она осталась неудовлетворённой ответом Визиря.
– Что не так, султанша?
– Это, по-твоему, грязное дело? Ты просто ошибся.
– О Аллах! – он вновь рассмеялся в кулак, но на сей раз в его смехе ясно слышались нотки искренности, а не сарказма. – Хюррем Султан оправдывает меня, когда я сам считаю себя виноватым! Нет, сегодня явно Повелитель передаст бразды правления Сюмбюлю-аге.
– Не ожидала, что ты начнёшь
настолько издалека. Я бы в первую очередь назвала твой обман.
– Какой конкретно?
– Когда ты увёл Мехмета, ничего мне не сказав.
– Ах это! Не считаю это грязным делом, султанша. Как минимум, потому что наш шехзаде сам возжелал присоединиться ко мне в этой небольшой прогулке. Так что всё было по правилам. А вы как обычно раздули из мухи Слона и развели из этого наказание самой себе. Я лишь создал условия.
Такой поток своеобразной исповеди привёл рыжую в замешательство. Она яростно сверкнула глазами и повертела кольцо на пальце.
– Хорошо-хорошо, не расстраивайтесь, – он с издёвкой поднял руки. – Лучше давайте говорить измышления друг о друге.
Хюррем устало посмотрела на соперника, покачав головой.
– А что обо мне могут сказать посторонние? Ведьма, искусительница, причём злая, корыстная, – женщина с интересом пересчитывала по пальцам все слухи о себе, принятые как правда, – люблю убивать через яды и повешение, питаюсь кровью людей и являюсь пылью на дороге Династии.
Впечатлённый Ибрагим скривил губы в относительно незлой усмешке. Ситуация становилась всё более забавной и откровенной. В смысле бесед. Но в какой-то момент он посмотрел в её честные и приятные взгляду глубокие глаза и почему-то почувствовал жалость к ней: больше двадцати лет жить под этой крышей, суметь выжить, добиться такого высокого положения – и всего этого она достигла сама. А не как он – на пару с женой, её сёстрами, шпионами и многими Визирями, не считая старшего шехзаде и его мать. Это вызывало уважение. И то, как в её взгляде промелькнула печаль, не укрылось от его проницательных глаз. Ему захотелось чем-то «утешить» её, сказать что-то такое, чего она не ожидает. Что-то действительно личное.
– Например… – он свернул глазами в её сторону, опустив подбородок. – Вы не любите щербет и пьёте его только на ужинах с Повелителем или другими представителями Династии. Наедине с детьми или в одиночестве вы пьёте чай.
– Что? Откуда ты знаешь? – она настолько удивилась, что забыла об официозе и откровенно округлила глаза.
Паргалы остался очень доволен такой богатой реакцией. Разговор становился довольно интересным: он давно такого не чувствовал – ни наедине с другом Матракчи, ни рядом с Хатидже, ни даже с Повелителем. С Хюррем он мог не скрывать всего себя, говорить, что хочет, зная, что она не посмеет нажаловаться падишаху. Хотя, несмотря на это, он вот уже столько лет не решался назвать её змеёй, как давно хотел. Уважение к матери четырёх шехзаде али Осман всё-таки с годами взыграло в голове.
– Второй повар после Шекера-аги, султанша, был рекомендован мной лично. Так что я знаю всё и про всех: кто чем питается, кто что любит. К тому же, я знаю, что Шекер не умеет варить такой чай, какой вы хотите, а мой Дюргал-ага это делать умеет. И вы именно его просите через Сюмбюля-агу приготовлять этот самый особенный чай. Пьёте вы его утром перед завтраком, днём после обеда, после ужина и поздно ночью перед сном на балконе.
Рыжая слушала это с таким чувством, будто за ней всю жизнь во дворце шпионили, наблюдали за каждым шагом… хотя, что скрывать, об Ибрагиме она тоже много чего знала. В этот момент ей захотелось только одного: чтобы он съел какую-нибудь её фигуру, ведь тогда она расскажет ему всё, что знала о нём все эти двадцать лет. Пусть это и будет последняя жирная точка в их вражде. Потому что он умрёт. Мысль о том, что меньше чем через неделю его не станет, снова всплыла в голове Хюррем, отчего она побледнела.
– Удивлены, госпожа?
– Нет, – просто соврала она в ответ, отводя взгляд на доску. Паргалы улыбнулся и сосредоточился на игре. Теперь он всё больше хотел продолжить эту партию и терять фигуры: реакция султанши на его знания о ней была просто блаженной.
Наконец он смело передвинул своего Ферзя на территорию противника, заставив Хюррем отбросить выбившиеся прядки за ухо и показать тем самым своё волнение. Он с удовольствием наблюдал за её мельчайшими жестами, отмечая про себя, что она очень напряжена. Как и он, собственно. Только Хасеки Султан это не удаётся скрывать, а ему – да.
Хюррем одним движением вынесла дальнюю Ладью, тем самым ставя под угрозу Ферзя.
– О, вопреки ожиданиям, вам удалось предугадать мой ход, госпожа.
Несмотря на уверенную улыбку на лице, он внутренне содрогнулся:
«Умно. Чего ещё ожидать от жены падишаха – единственного человека, который сумел победить меня… И всё же… То было восемь лет назад…»
Он с улыбкой уверенно выдвинул вперёд Слона и преградил Ладье путь к Ферзю. Тут же она ответила на его движение, вытянув вперёд зажатую между белыми пальчиками вторую Ладью.
– Ваша любимая фигура, госпожа?
– Не совсем…
Игра приняла ускоренный темп, тем самым накаляя воздух между ними. Ибрагим и Хюррем не убирали руки с доски, множество раз даже касаясь друг друга, вздрагивая, поглядывая друг на друга, а затем вновь возвращаясь к шахматам. Напрочь забыв о своём уговоре говорить друг о друге разные вещи, они принялись за жестокую битву. Руки переплетались, меняя местоположение пешек, манипулируя ими, рубя противника, жертвуя тяжёлыми фигурами. Слоны бегали по доске, Ферзи с ненавистью «поглядывали» друг друга, будто охотясь за соперником, убивали всех ненужных фигур на своём пути.
Визирь и султанша не заметили, как с момента начала игры прошло около четырёх часов, а за окном сгущались сумерки. Когда на доске остались лишь Короли, Ферзи, по две пешки у каждого, Ладья Хюррем и Слон Ибрагима, они почти одновременно выдохнули и откинулись на спинку стула. В голове у каждого промелькнула мысль, что эта битва была, должно быть, самой сильной и эмоциональной за всю их войну. В этот раз состоялось открытое противостояние, которое доставляло неимоверное удовольствие и удовлетворение. Почувствовав ужасную усталость, женщина ещё раз одарила Ибрагима ехидной улыбкой и двумя пальцами передвинула своего Короля вперёд с мёртвой точки.
– С Короля, госпожа?
– Не сдвинется Король, не сдвинутся и подданные.
Он с интересом отметил, что фраза была достаточно мудрая.
– Неужели? В таком случае и я… – он повторил её движение, выставив своего Короля, но не с мёртвой точки, а с крайней левой позиции – он уже успел его «прятать» от фигур султанши.
Она сглотнула: даже Сулеймана поражал этот туз в рукаве Хюррем, а Паргалы так спокойно отреагировал и даже последовал её примеру. Это нонсенс.
«Это Ибрагим», – поправило её сознание.
Она не заметила, как Король с шумом передвинулся на опасную позицию. Только-только сообразив,
куда передвинул Визирь свою главную фигуру, прогремел его грубый, но тягуче-красивый голос, полный самодовольства:
– Шах, моя госпожа…
Она открыла рот, чтобы ответить ему на это и затем вывести своё «войско» из такой опасной ситуации, но прямо в этот момент в двери покоев постучались.
– Войди, – Ибрагим позволил Сюмбюлю-аге войти, а сам не отрывал зачарованного взгляда от Хюррем, которая начала нервно покусывать губу и мять складки на платье. Сейчас он лицезрел её проигрыш, пусть и не полный ещё, но проигрыш.
– Визирь-и-Азам Хазретлери, – пропел евнух, склоняя голову и с неким пугающим интересом и ужасом посмотрев на несколько растрёпанных Великого Визиря и Хасеки Султан, перед которыми стояла шахматная доска после, судя по всему, долгой и «кровопролитной» войны. – Я иду от Повелителя. Он приказал султанше вернуться в свои покои, так как он желает отужинать вместе с ней и шехзаде.
– Уже ужин? – неслышно прошептала Хюррем, прожигая взглядом пейзаж на балконе.
Смирившись с этим, она выдала утвердительный ответ Сюмбюлю, попросила его уйти, надела платок, кафтан, встала и принялась перед зеркалом приводить себя в порядок в ускоренном темпе. Ибрагим тоже поднялся с места и подошёл к своему столу, где лежал его рисунок. Ему настолько понравилось то положение рук и тела, которое предстало перед ним, когда Хюррем распустила волосы и начала водить по ним руками, что не преминул в открытую взять карандаш и быстро выводить черновые контуры на новом листе бумаги. Рыжая не заметила этого, поглощённая сама собой, но её всё-таки смутило молчание Ибрагима, поэтому начала первой:
– Я ещё отыграюсь, паша, – она оценивающе провела взглядом по Ибрагиму, после чего подобрала подолы платья и вышла из покоев.
Паргалы не нашёлся, что ответить, лишь рассмеялся себе под нос, подхватил рисунки, карандаш и положил их перед собой на рабочем столе. Спустя три минуты упорного рисования он ощутил, что ему не просто душно, но и очень жарко, встал и открыл двери балкона настежь, с упоением вдыхая чистый прохладный воздух.
– Отыграется она… – он ухмыльнулся, вспомнив лицо Хюррем, когда та уходила. О Аллах! Лицо Сюмбюля-аги тоже можно запечатлеть на бумаге: насколько оно было поэтически-неописуемым, наверняка много чего додумал про себя, ведь, как ни крути, а выглядели они после этой партии очень странно.
