Глава 10Та часть главы, которая идёт после слов "Год спустя", представляет собой POV разных героев.
Глава 12. То, что будет.
Научиться бы заново жить по законам мирного времени –
никуда не спешить (если только на службу)
шагами нервными,
ни за кем – вот совсем – не следить (не считая своих детей,
чтоб при маглах не колдовали, да молока на плите);
чтобы тихо, спокойно, с улыбкой,
как у людей.
Без затей? Без затей,
и чтоб рядом были все те,
без которых и жизнь-то – не лучшая из идей;
чтобы снова смеяться взахлёб, чтоб ребёнок, дерево, дом;
чтобы с женщиной, лучшей на свете, идти под одним зонтом,
чтобы вечером зимним – камин, согревающий чай, разговоры о том, о сём...
я уверен, что нам повезёт, говорю тебе, повезёт.
- Лаванда действительно летала в Рапсберри. Она всегда направляется туда, когда наступает полнолуние, - неохотно начала Парвати. – Есть у них там такая... ну, не целительница, максимум – знахарка доморощеная. Эмма Паркер. Она отлично варит зелье, которое помогает... помогает немного быстрее трансформироваться обратно в человека.
- Я что-то не понимаю, - Невилл сдвинул брови. - Лаванда – оборотень? Но ведь мадам Помфри тогда сказала, что Грейбек не заразил её...
- Она ошибалась, - Парвати, нервничая, то снимала с левой руки браслеты, то снова надевала. Видно было, что ей неуютно открывать чужую тайну. – Случается порой такое, что заболевание не удаётся выявить сразу. Оборотнические наклонности будто бы спят в человеке и проявляются лишь спустя месяцев пять-шесть. Так Лаванде объяснили в больнице святого Мунго.
- Ребята, вы, может, чаю хотите? – неуверенно предложила Падма. Луна, помедлив, кивнула:
- Да, спасибо, было бы неплохо.
Падма окинула комнату взглядом. Не обнаружив чайника, она отправилась на первый этаж. Парвати продолжила:
- У Лаванды это началось спустя полгода после битвы за Хогвартс. На первое полнолуние просто ужасно болели шрамы, оставленные Фенриром, озноб колотил, голова раскалывалась. А ещё голод всё время мучал... как она сама рассказывала, он более-менее отступил только тогда, когда она сожрала всю говядину, из которой собиралась готовить отбивные.
Сырую говядину. Причём Лаванде никто не говорил, что от этого должно полегчать. Ей просто захотелось, и она съела.
- Невкусно, должно быть, - осторожно предположила Луна. Парвати грустно засмеялась:
- Лав утверждает, что иногда сырое мясо – самая вкусная вещь на свете.
- А на следующее полнолуние она уже превратилась в волка? – спросил Невилл.
- Да. И вот с тех пор... Это не лечится, понимаете? – в голосе Парвати сквозила тоска. – Так что ей приходится просто терпеть. Другие оборотни посоветовали ей обращаться к этой Эмме. За зельем она и летает в Рапсберри; ночь проводит там же, в лесу, чтобы на людей не наткнуться и не испытать... ну, вы понимаете, какой соблазн. Если бы её там кто и увидел, трепаться бы не стал. Там не такой народ.
- Лаванда общается с другими оборотнями?
- Угу. Они быстро распознают своих и охотно друг другу помогают – чувство общности у них сильное. То есть, это одни, те, которые пытаются, как Лаванда, жить нормальной жизнью... другие сбиваются в стаи и селятся отдельно от людей. И даже временами нападают на людей ради пропитания, представляете? Этих Лаванда и знать не хочет.
Вернулась Падма, левитируя перед собой поднос с четырьмя чашками, чайничком и несколькими небрежно брошенными прямо на поднос, без какой-либо коробки или вазочки, конфетами.
- Я на время закрыла магазин, - сообщила она, присаживаясь. – Пусть думают, что мы обедаем.
- У нас сегодня уже был обеденный перерыв, - буркнула Парвати.
- Ничего страшного, будет ещё раз. Это ты утащила чайник на первый этаж?
- А что?
- Так я и думала. Угощайтесь.
Чай был крепким, без сахара. Невиллу такой нравился. Отпив чуть-чуть, Лонгботтом задал Парвати вопрос:
- Кто ещё знает о том, что Лаванда... больна?
- Все, кому это известно, находятся сейчас в этой комнате.
- Понимаете, Лаванда не хочет, чтобы от неё все шарахались, - тихо сказала Падма. – Помните, как пришлось уволиться профессору Люпину? Ни одни работодатель не захочет иметь дело с оборотнем. Она очень дорожит своей работой на фабрике мётел – деньги ведь с неба падать не будут, а родители её давно погибли, родственников никаких нет... в общем, надеяться можно только на себя.
- И на нас. Она так думала, - горько произнесла Парвати.
- Мы никому не скажем, - твёрдо пообещал Невилл, думая о Лаванде. Вот, значит, почему она избегала встреч с бывшими однокурсниками, почему, когда он в последний раз видел её, выглядела столь измождённой, подурневшей так, будто ей надоело за собой ухаживать. Это Лаванда, которая после того, как Кэрроу впервые «наказали» её
Круциатусом за то, что она грубовато ответила им на вопрос о своей чистокровности, пошла на подгибающихся ногах в туалет – поправлять причёску! Лаванда, которая всегда старалась безупречно выглядеть, громче всех смеялась, флиртовала с мальчишками – с ним, Невиллом, флиртовала, чтобы поглядеть, как он будет смущаться и краснеть. Могло показаться странным, что эту легкомысленную девушку до сих пор не сломил её страшный недуг, но Невилл знал, что на самом деле Лаванда – как и, между прочим, сёстры Патил – не так проста, как может показаться.
- Я вам верю, - кивнула Парвати. – Я передам ей насчёт серёжки и того, что вы теперь тоже... в курсе. Думаю, она даже захочет с вами встретиться лично... Но скажи, Луна, каким образом серёжка Лаванды оказалась у Рона? Что он сам в Рапсберри-то делал?
Луна и Невилл переглянулись.
- Это долгая история, - заговорила Луна, - но у вас, в конце концов, всё равно обеденный перерыв...
***
- Для полноты картины мне осталось выяснить только одну вещь, - заметил Невилл. Он сидел за кухонным столом, а Луна рядом расставляла на полочках в шкафу посуду, которая минуту назад самостоятельно помылась в раковине. С тех самых пор, как в первое послевоенное лето Луна помогала Невиллу по дому и ухаживала вместе с ним за его бабушкой, сильно подорвавшей в тот год своё здоровье, ей разрешалось хозяйничать в доме Лонгботтомов сколько угодно.
- Какую? – не отвлекаясь, спросила Луна.
Они проговорили до наступления темноты – она, Невилл и Августа, пожелавшая знать, почему её внук вернулся домой с разбитым лицом и сломанной волшебной палочкой. Бабушка была немало потрясена как историей обо всём, что случилось с Невиллом, Луной, Роном и Гермионой за последнее время, так и тем, что внук успешно скрывал от неё все свои опасные дела. Однако неодобрения она не высказала – более того, бабушка смотрела на Невилла с гордостью, хотя ему самому сегодняшней победой гордиться было почему-то странно. Она и сама довольно странной выдалась, эта победа.
И всё-таки – победой.
- Что за амулет ты дала Гарри, когда мы впервые навещали его в Мунго? Помнишь такой, вроде птички...
- Помню, конечно же, - Луна поставила на полку последнюю чашку, закрыла шкаф и опустилась на стул рядышком с Невиллом. – Есть у нас дома шкатулка, полная таких деревянных птичек. Точнее, когда-то она наверняка была полной, а сейчас амулетов осталось штук десять-одиннадцать. Папа говорит, эта шкатулка всегда принадлежала нашей семье. Он получил её от отца, а тот – от своего отца; в общем, она всё время переходила по наследству по линии Лавгудов. Мне нужно будет передать её своим детям и наказать им, чтобы использовали оставшиеся амулеты с умом.
- И от чего охраняют эти амулеты?
- От погружения во тьму.
- В каком смысле?
Луна пожала плечами:
- Так написано на крышке шкатулки, а уж что это значит – каждый должен решать для себя сам. Я просто подумала: вдруг Гарри это хоть чем-то поможет? А когда поняла, что он ничего не помнит, ещё больше утвердилась во мнении, что нужно дать ему этот амулет. Ведь беспамятство – это тоже тьма, правда? Вдруг он начнёт потихоньку что-нибудь вспоминать?
- Хорошо бы.
Луна задумчиво взглянула на Невилла:
- А что, у тебя то же самое?
- Это ещё почему?
- Сегодня ты сказал, что ничего уже не припоминаешь. Что ты имел в виду?
Невилл вздохнул. Объяснить это было непросто.
- Мне жутко, невероятно, безумно хотелось отомстить этим ублюдкам. Тем, что убили Джинни. Мы это сделали. Вот я и думаю теперь: что делать дальше?
- Жить?
- Но от своей жизни каждый чего-то хочет, верно? Чтобы удавалось добиться своих целей, воплотить мечты в реальность... А я не помню, какие у меня цели. И какие мечты – тоже. Была одна цель, она же мечта – отомстить. Добились. Воплотили. А там, где должны были быть нормальные человеческие мечты – без всякой мести, без всякой крови – ничего уже нет. Пусто.
Луна покачала головой:
- Нет, нет! То, что ты о них на какое-то время забыл, не значит, что они перестали существовать...
За окном прогремел гром; дождь, начавшийся недавно, крепчал. Земля смывала с себя это лето – долгое, жестокое и опасное. Барабанная дробь капель становилась всё громче.
- Тогда расскажи мне, - попросил Невилл и отчаянно поклялся сам себе заново научиться мечтать. Потому что нельзя иначе-то, невозможно – невыполнимая миссия, дохлый номер. Жизни человеческой просто неприлично быть пустой. – Расскажи мне, о чём я мечтал до того, как всё это началось... о чём
мы мечтали, Луна.
- Хорошо, - голос Луны дрогнул. – Но ты слушай меня и пытайся вспомнить сам. Потому что я... я ведь тоже могла что-то забыть. Ты же понимаешь.
Дождь барабанил так, точно собирался пробить крышу. Небо сходило с ума. Люди приходили в себя.
- Ты хотел преподавать в Хогвартсе травологию. Ты уже прошёл испытательный срок, и профессор Макгонагалл согласилась взять тебя на работу. Ты говорил, что чувствуешь себя очень неловко, когда ученики называют тебя профессором – ты ведь ненамного их старше, в общем-то, - голос Луны был тихим и в то же время звонким, и ветви розового куста бились на ветру в окно кухни, точно куст тоже хотел послушать, о чём идёт речь. – Ты начнёшь преподавать в новом учебном году. Мы поженимся, и я отправлюсь с тобой в Хогвартс, только я не стану учить детей, а буду помогать мадам Помфри в больничном крыле – мы уже давно договорились и с ней, и с профессором Макгонагалл. А во время выходных и каникул мы будем жить здесь, приведём в порядок сад, и твоя бабушка перестанет говорить, что из-за растений ничего из окна не видно. У нас с тобой родятся дети, и похожи они будут на тебя – да, на тебя, потому что ты очень, очень хороший, а я слабая, я когда-то пообещала маме никому не желать зла, а обещание не выполнила. Мама тогда рассмеялась так печально – теперь я понимаю, почему... А ещё...
«Говори», - думал Невилл, - «говори, я буду слушать вечно».
Полыхнула молния, наполнив на мгновение светом полутёмную кухню. А она всё рассказывала и рассказывала, а он слушал, и им оставалось только напомнить самим себе, что им всего-навсего по двадцать лет, и вся жизнь у них впереди.
Год спустя.
I. Гермиона Уизли.
Я не знаю этого человека. Вот что часто приходит мне на ум, когда я с ним разговариваю, когда вижу его улыбку – совсем не такую, как прежде, я не сумасшедшая, она у него действительно изменилась – когда он сидит, как сейчас, у нас в гостях, болтает с Роном о политике и квиддиче, интересуется моим продвижением по карьерной лестнице. Я рассеянно вздрагиваю, отвечаю, что всё отлично, что я заведую архивом Министерства, что на мне там всё держится, что я дико важная персона, ха-ха. А в голове одна мысль: куда ты дел нашего Гарри, говори немедленно, а не то я из тебя, притворщика, всю душу вытрясу.
У меня, возомжно, паранойя. Но он действительно стал другим. Изменилась манера говорить, смеяться, шутить... Понятия не имею, почему так произошло. Почему вместе с памятью Гарри утратил какие-то свои характерные черты, особенности... мелочи, которые делают человека тем, кем он является, создают его образ.
Память к нему так и не вернулась, но некоторые проблески наблюдаются. То вспоминается ему, как о впервые оказался в Хогвартсе, то какой-нибудь матч по квиддичу – не обязательно из числа наиболее важных, то испытания с Турнира Трёх Волшебников. Знаю, что он вспомнил, как ещё до школы натравил змею в зоопарке на Дадли. Странно... впервые задумываюсь над тем, известно ли родственникам Гарри о том, что с ним произошло. Должно быть, нет...
Недавно вдруг спросил меня, где Живоглот. Я объяснила: живёт теперь у моих родителей.
Гарри вспомнил немало того, что связано со мной, Роном, семьёй Рона, которую я и теперь называю своей. Вспомнил Сириуса, Дамблдора, Снейпа... Джинни. Вспомнил многое, но это всё равно не то, не то, его взгляд нередко делается непонимающим, когда мы с Роном пускаемся в воспоминания о наших приключениях, о войне... Почти ничего связанного с Волдемортом Гарри, кстати, не помнит. К лучшему?
- Гермиона, о чём задумалась?
Я возвращаюсь к реальности – и встречаю весёлый, полный дружелюбия взор этого постороннего человека, недавнего знакомого, который отчего-то считается моим лучшим другом.
- Да на работе завал, - улыбаюсь. Почему бы мне не улыбаться, я молода, успешна, у меня замечательный муж, чудесные свёкр и свекровь, куча друзей и вообще счастья вагон и маленькая тележка. Всё это так, и лишь общаясь с Гарри я ощущаю тоску и скованность.
Я должна прекратить к нему придираться. Должна научиться принимать и любить этого нового, изменившегося Гарри – потому что настоящая дружба выше глупых сомнений.
Только с этим ли человеком я когда-то подружилась?
- Может, тебе отпуск взять? Развеяться...
- Да какой там отпуск, Гарри, говорю же – дел по горло. Вот разберусь с ними, и тогда...
... а внутри, в голове будто кто-то фыркает, вздыхает, глаза недоуменно закатывает: да ничего не должна ты, всё равно ведь ничего не получится, никому-ничего-не-должна.
II. Рон Уизли.
- А мама твоя где? – интересуется Гарри, застёгивая дорожную мантию. Гермиона выйти вместе со мной в коридор, чтобы проводить его, отказалась – посуду, дескать, помыть надо. Ну да ладно. Будем считать, что в нашем доме посуду магией перемыть нельзя – исключительно руками.
- К Биллу с Флёр пошла. Они у друзей на дне рождения, а с Виктуар некому остаться. Вот она и...
- Точно?
- Зачем мне тебе врать?
- Она меня недолюбливает, - изрекает Гарри.
- Слушай, давай ты не будешь чушь пороть?
Я не лгу. Но и правды не говорю. Я понятия не имею, как обстоит дело в действительности – мы с мамой никогда не разговаривали на эту тему. Только с Джорджем и Гермионой пару раз. Джорджу проще – он никогда не был Гарри особо близким другом. А Гермионе трудно, Гермионе больно, и я уже предлагал ей – может, в таком случае вообще стараться не пересекаться с Гарри? Она отказалась. Сказала: так нельзя. Невежливо. Он-то с нами общается – тоже, подозреваю, из вежливости да признательности, хотя со своими знакомыми из школы авроров, куда опять поступил – знаний у него из головы ни на грамм не выветрилось, в отличии от его собственной жизни, и я считаю, что лучше бы было наоборот – общается, пожалуй, больше. Да и с друзьями Сьюзан сблизился...
Сьюзан к нам приходит редко. Это хорошо: мамино отношение к ней вызывает у меня куда меньше сомнений, чем мамино отношение к Гарри. Нет, мать никогда не заявляла, что Гарри после смерти жены слишком быстро завёл себе новую пассию, никогда не бросала с лицо Сьюзан, что та заняла место её дочери, но меня не покидает ощущение, что нечто подобное её неоднократно хотелось сказать. Несмотря на то, что она считает Сьюзан «очень приятной девушкой», производящей «очень положительное впечатление».
Сьюзан и вправду хорошая. И я, честное слово, желаю ей счастья. Пусть забирает себе этого нового Гарри – моя сестра ведь всё равно любила старого.
И именно старый был моим лучшим другом.
... Проводив Гарри, я возвращаюсь в гостиную. Гермиона – там, сидит на диване, опустив глаза.
- Помыла посуду? – интересуюсь я, присаживаясь рядом.
- Нет.
- Ага.
Я обнимаю её и прижимаю к себе. Потому что так хочется. И потому что нужно.
- Ну чего ты, солнце, не грусти, - шепчу я и целую её в уголок губ. – Может, действительно отпуск возьмёшь? И поедем куда-нибудь...
- Куда? – она невесело улыбается.
- А куда угодно. К чёрту на куличики. Хочешь?
- Хочу.
А когда мы вернёмся, я, если мне хватит на это духа, перестану приглашать Гарри в гости. Заодно и проверю, отправит ли он мне сову первым.
III. Невилл Лонгботтом.
- Ну и как она поживает? – спрашивает Лаванда, прикуривая от волшебной палочки. – Сигарету, хм?
Я мотаю головой:
- Нет-нет, не курю.
- Правильно делаешь, - одобряет моя собеседница, откидываясь на спинку стула. Иногда мне кажется, что курить она начала не от жизни тяжёлой, а от какого-то скрытого желания хоть в чём-то придерживаться образа тёмной личности. Мол, раз уж оборотень... Помимо этого в ней ничего тёмного не наблюдается, особенно после того, как она снова принялась краситься и модно одеваться. И мне приятно видеть её прежней – точно что-то вернулось на круги своя.
- Так как дела у Сьюзан?
Я пожимаю плечами, припоминая свою вчерашнюю случайную встречу со Сьюзан в Косом переулке.
- Нормально. Работает по-прежнему в больнице, с Гарри встречается...
- М-да. Пару лет назад я бы решила, что ты меня разыгрываешь, - замечает Лаванда. – Гарри Поттер и Сьюзан Боунс...
«Пару лет назад была жива Джинни», - думаю я, и душу словно иголкой колет.
- Ты с ним всё ещё дружишь? – интересуется Лаванда. Я всерьёз задумываюсь над тем, как чётче всего сформулировать ответ на её вопрос:
- С кем, с Гарри? Ну... частично.
- Он изменился, да?
- Он стал немного другим.
Немного другим, именно так. Это чувствую даже я, хотя мы с ним никогда не были очень уж близкими друзьями. А каково тогда Рону и Гермионе? Могу лишь догадываться – мы с ними об этом не говорили. Словно понимаем, что разговор вряд ли будет приятным.
Сейчас мы с Луной много с ними общаемся – прошёл год после той истории, а мне всё равно кажется, будто мы в одной связке. Раньше так не было; раньше были трое и трое, теперь – четверо и один. Но про это «раньше» лишний раз думать не хочется – станет больно, а ведь всё в порядке, в полном порядке, и только воспоминания с убийственной честностью подсказывают, что могло быть гораздо лучше.
- А как ты думаешь, если бы Джинни осталась в живых... может, он снова стал бы прежним? – осторожно предполагает Лаванда, стряхивая пепел с конца сигареты в пепельницу.
- Не знаю, - я представляю себе Джинни – такую, как на портрете, который нарисовала моя Луна для миссис Уизли. Беззаботно смеющуюся, с лукавым взором... – Но тогда в любом случае многое было бы иначе.
В «Трёх мётлах» играет весёлая музыка, гудят голоса, с кухни доносится чей-то заливистый смех. А мне почему-то становится тяжело дышать, хоть и лето не душное, не жаркое.
- Быть может, сменим тему?
Лаванда всё понимает, и ей, кажется, немного стыдно за то, что она вообще со мной об этом заговорила.
- О’кей. Сменим. Не вызывает ли у тебя подозрений вон тот юнец за столиком у дверей?
- А что?
- Ну, возможно, это какой-нибудь твой ученик, которому ты назначил в качестве отработки вымыть стёкла во всех теплицах без помощи магии. И сейчас он нас с тобой сфотографирует, а колдографии отправит твоей жене: вот, мол, с кем ваш муж в пабе заседает.
Смеюсь. И снова делается легко, точно прошлое хватку ослабило, в сегодняший день отпустило.
День, в котором и надлежит жить.
IV. Луна Лонгботтом.
- Здесь похоронены мои родители, - говорит миссис Уизли, - ты подожди меня здесь, Луна, я только отнесу цветов им на могилу.
И уходит. А я сажусь на маленькую скамейку возле надгробия и решаю, что сейчас самое время: можно начинать. Наверняка с тобой до этого разговаривала твоя мама – не перебивать же её. Перебивать, даже мысленно, дурной тон – это, по-моему, всем известно.
Здравствуй, Джинни. Мне кажется, умершему человеку слова, адресованные ему, слышнее всего на его могиле. Так или иначе, я уверена, что ты слышишь меня... нравятся ли тебе цветы, которые я принесла? Я помню, тебе всегда нравились красные, но мало ли, вдруг твои вкусы изменились.
Джинни, мне нужно серьёзно поговорить с тобой. О Гарри.
Ты ведь не сердишься на него, нет? За то, что он встречается со Сьюзан. Наверное, права твоя мама, и не следовало ему так быстро после того, как ты ушла, снова влюбляться, но ведь ты сама знаешь: сердцу не прикажешь. Она хорошая, Сьюзан-то – хоть и в сравнении с тобой, безусловно, проигрывает – и любит его искренне. Я чувствую, когда люди врут о таких вещах, а она не врёт. Не сердись и на неё, Джинни, за то, что она счастлива с ним. Ей и так сложно – к ней многие теперь относятся предвзято. Думают, она обрадовалась твоей гибели. Это не так.
А тебя Гарри любил. Очень. Только он этого не помнит.
Что до меня, Джинни, то живу я хорошо. Хотя тебя, конечно, ужасно не хватает. Знаешь, если та маленькая жизнь, которая сейчас во мне, окажется девочкой, я назову её в твою честь. И Невилл будет только за. Но, может, правильнее было бы, если бы твоим именем свою дочь назвали Рон и Гермиона? Ведь Рон всё-таки твой брат... С другой стороны, неизвестно ещё, когда они обзаведутся детьми. По-моему, Рона переспектива стать отцом немножко пугает.
Вижу, твоя мама возвращается. Надо закругляться.
Хочу поделиться напоследок, Джинни – я поняла, каким бывает счастье. Оно хрупкое, кажущееся порой не то сном, не то галлюцинацией, и вдвойне радостно от того, что оно всё-таки реально. Выбитое у судьбы победами и потерями. Моё счастье таково – моё, Невилла, Рона, Гермионы, Джорджа... Немного горькое, способное показаться кому-то неправильным.
Долгожданное. Выстраданное.
Наше.
- Не замёрзла, Луна? Лето холодное выдалось...
- Нет, что вы, миссис Уизли. Всё хорошо.
fin
Спасибо всем, кто читал, кто писал отызвы (надеюсь увидеть их и к последней главе, о да)). Не могу отдельно не поблагодарить Destination за справедливую критику и чудесный драббл к моему фику, Какеготам за прекрасную иллюстрацию и, конечно, Miss Marcia за помощь в вопросах правописания и не только, за поддержку, за "Наташка - талант", за то, что я теперь знаю, что такое дверные молотки х) Барышни, я люблю вас. Вообще, всех люблю %)
Даже не верится, что я это дописала.
