Глава 10Портниха, собиравшаяся привезти платье на дом ближе к вечеру, была несколько удивлена несвоевременным визитом клиентки, но умело это скрывала. Примерка выдалась длительной, как всегда, но с детства привыкшая к подобному Маделейн не роптала. Тем более, что ведь были проблемы и посущественней…
Стоя перед зеркалом, она со всей серьезностью раздумывала над дальнейшей своей судьбой. Стать леди Донован ей не суждено, это ясно, даже если Крэга оправдают, его имя будет слишком замарано. Развод бы ее семья еще простила, измену короне – никогда. На какой-то миг ей пришла в голову мысль добиться свидания с Крэгом и спросить, понял ли он, какого будущего лишил их обоих, но нелепость этой затеи была очевидна ей самой. Нет, с Крэгом все кончено. Не будет больше этих ночей… и его самого не будет… Как жаль всего этого, любила она его или нет…
Да, у нее немало других поклонников, конечно, не столь перспективных… нужно будет присмотреться к ним на сегодняшнем балу…
И тут Маделейн вдруг поняла, что бал этот ей в тягость. К чему он сегодня? Граф делает, как там говорится, хорошую мину при плохой игре. Она вполне могла себе представить, как ему хочется принимать гостей. А положение-то обязывает… Зато графиня… интересно, что думает она? В памяти всплыли утренние намеки Беатрисы, и Маделейн почувствовала некое чувство солидарности со всеми женщинами, остающимися без Крэга.
На обратном пути она решила заехать к подруге, слишком уж не хотелось видеть дорогих родственников.
Аурика Браннер, дочь одного из ближних вельмож Рендольфа, стала подругой и наперсницей Маделейн, едва та начала выезжать. Общие вкусы и часто – мнения роднили их чрезвычайно.
Увидев подругу, Аурика тут же приняла сочувствующий и озабоченный вид.
– Здравствуй, Мади. Присаживайся. Как ты?
– Как я? Ты знаешь, лучше, чем можно было бы ожидать… Но мне бы сегодня никого не видеть, а тут этот бал…
– Но ты же не можешь не пойти, – благоразумно сказала Аурика. – Твое отсутствие вызовет подозрения.
– Знаю, – кивнула Маделейн. – И пойду… Зато кузина вполне может позволить себе не явиться.
– Но, дражайшая, в конце концов все знают, что он столько лет был ее другом.
– В этом и прелесть тайного романа… И радуешься, и плачешь в одиночку.
Леди Браннер не менее благоразумно не стала спрашивать о ближайших планах подруги.
– Пол говорит… – Пол был женихом Аурики, с которым они были обручены чуть ли не с детства, и его мнение имело решающее значение во всех случаях, кроме тех, когда эта юная леди считала нужным его игнорировать, – говорит, что чего-то такого и следовало ожидать. Дескать, граф Рендольф слишком много себе позволяет…
– Может быть, – кивнула Маделейн. – Так, на то он и граф…
– Вообще-то да, – согласилась Аурика, сообразив, что политику в самом деле лучше обойти стороной.
– Как ты думаешь, его казнят?
– Тебе очень этого хочется? – поинтересовалась подруга вроде бы вполне серьезно.
Маделейн воззрилась на нее.
– Мне? С какой стати?
– Как сказать…
– Голову его заспиртовать? На память?
– Зачем? – неприятно поразилась Аурика.
– Из чистой сентиментальности, – съязвила Маделейн. – Нет, правда, как мне пережить этот день? Этот бал, будь он неладен.
– Не думай об этом, – вдруг с тоской сказала Аурика, – не думай и не думай… а потом и думать уже не захочется.
– Я постараюсь, – согласилась леди Медоуз неуверенно.
– И вообще, – философски заметила подруга, – никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь…
***
Добравшись до дома, Ирвины наконец-то пообедали в каком-то необременительном взаимном молчании, и Беатриса поднялась к себе, чувствуя смутную потребность побыть в одиночестве. Этот день, до конца которого было еще далеко, вместил в себя неизмеримо много. Сразу и не привыкнешь. Женщина и подруга в ней были, несмотря на всю самоиронию, уязвлены тем, как легко ее удалось провести. Донованы были рядом с ней год за годом, и так примелькались, что она ничего уже в них не замечала. Ох уж эта жуткая сила привычки… Сейчас, когда им уже не грозило самое худшее, она вполне могла обидеться на них за скрытность.
Беатриса потянулась за фотографиями, которые хранила с передавшейся от матери педантичностью, но слишком редко пересматривала. С тех студенческих времен их осталось немало – курьезных и официальных, на квартирах и за городом, в аудиториях и на гульбищах... Рендольф как-то умудрился сняться даже в обнимку с ректором. И сегодня ей было заметно то, что ускользало все эти годы. Их компания была едина, pluralia tantum, она это знала, и все это знали… Но сейчас Беатриса видела и другое: как не крути, а она была с Максом… или он с ней, и фотографии прекрасно отражали эту тенденцию, а Крэг был с Кирой, и это тоже было заметно, вот они просто рядом, вот в дружеском объятии, вот в танце, а вот – компромат! – на какой-то вечеринке она у него на коленях. Статистика… Бедный Рендольф, бедный, бедный Рендольф… Он всегда оказывался между двух пар.
Прихватив альбом, Беатриса спустилась к мужу, вдруг необычайно остро осознав всю глубину и прочность своей любви к нему, и просто излучая какую-то давно забытую девичью нежность. Но вслух она всего лишь спросила:
– Ренф не звонил?
– Нет, – он поднял на нее внимательные серые глаза. – Он справится, Бет.
– Думаешь? – она подошла и села рядом с ним. – У меня такое чувство, словно я тоже перед ним виновата.
– Все мы перед кем-то виноваты… Не грусти.
– Хорошо… Кстати, как ты думаешь, как они будут жить за границей? В чужой стране? Ренф ведь собирается все конфисковать!
– О, вот на этот счет я бы не беспокоился, – беззаботно сказал он. – Крэг еще год назад начал постепенно переводить свои капиталы за границу, и сейчас девяносто процентов от них вложено в иностранные компании, а живые средства – на счетах в частных банках, и ни Рендольф, ни сам император не смогут их конфисковать. Не найдут. Я уж не говорю о тех широчайших связях в мировом деловом мире, которые есть у Крэга… И подумай о научной среде…
– Уже подумала, – иронично отозвалась Беатриса. – Просто днем и ночью о ней думаю. Любопытно только, когда они все это спланировали? Неужели так давно?
– Кто же их знает… Еще раньше, чем ты предполагаешь.
– Макс, откуда ты у меня такой умный, а? Все-то ты знаешь, все понимаешь.
– Я? – в этом тоне ей даже послышалась насмешка. – К счастью, нет. Я-то, слава Богу, обычный человек.
Беатриса помолчала, думая о чем-то своем.
Максимилиан посмотрел на часы.
– Скоро бал. Не будем разочаровывать малышку.
***
В своем кабинете граф Алмонд, забросив ноги на стол, рассеяно созерцал пейзаж за окном, настроение у него было по-прежнему паршивое, а перед ним распинался распорядитель, посвящая в последние подробности подготовки к балу.
Милада прислала ему записку, выдержанную в пренебрежительно-официальном стиле, в которой сообщала о том, что не сможет присутствовать на балу в связи с ухудшившимся самочувствием. Граф, вдоволь насмеявшись, ответил ей не менее вежливым разрешением остаться у себя. С ней он будет разбираться потом.
Сейчас же на графа, как и каждый день всю прошедшую неделю, только гораздо острее, тошнотворнее, во всей полноте навалилось одиночество.
Этот день лишил его не только Крэга и кузена Альберта, но и старшей «сестрицы», на чью мудрость он привык уповать, а, возможно, и жены… Эти Донованы с их гиперответственностью… Возможно, кому-то другому показалась бы странным такая жертвенность, но в их кругу это было в порядке вещей. Ради дружбы… Разве Беатриса, выходя замуж, не думала, что этим спасает жизнь Максу?.. Но только на сей раз Крэг и Кира переступили какую-то черту. Они уверены, что все всегда знают лучше. И ошибаются.
Что ж, он всего лишь граф, не больше и не меньше. И раз у графа сегодня в программе бал, значит, будет бал, и он сам будет самым счастливым человеком на этом балу, как и положено хозяину положения.
И машинально кивая в такт словам распорядителя, он думал о том, как эфемерно все в жизни… все проходит… и это прошло… В душе у него была странная пустота, почти ощутимая физически, так человек после ампутации чувствует уже несуществующую конечность… И он справедливо предполагал, что худшее еще впереди – когда не останется неотложных дел, не будет отвлекающих факторов, когда мозг полностью осмыслит глубину потерь… Тогда он еще выпьет эту чашу до дна.
Граф не знал, что уже через несколько дней неожиданно ощутит странную свободу – он остался один, ни с кем не нужно считаться, ни о ком думать, можно просто жить, как хочется тебе, не оглядываясь на мнение тех, кого считаешь мудрее себя. Все эти годы он не мог признаться себе, как устал от этой дружеской диктатуры, от Киры, от Крэга, своих своеобразных «эталонов». Он не знал, что уже сегодня легко найдет общий язык с Маделейн Медоуз – на почве общих разочарований, вскоре потеряет от нее голову, как и она от него, и впервые в жизни будет полностью счастлив. Не знал, что уже через год разведется с Миладой под благовидным предлогом ее супружеской неверности и женится на своей возлюбленной; не знал, что обрадованная до глубины души Милада уедет за границу, где без помех свяжет свою жизнь с бывшим послом Китежа. Он не знал, что проживет относительно долгую и приятную жизнь, что станет умудренным жизнью поседевшим от государственных забот отцом семейства (трое детей! о эта сладкая мука); что Крэг в изгнании снискает еще большую научную славу, станет профессором, а там и ректором престижного иностранного университета.
Не знал он и того, что каждый год 27 августа будет писать и рвать открытки, все еще мучимый чувством невнятной вины, пока, наконец, вся эта история окончательно не отойдет в прошлое. И когда Крэг и Кира приедут наконец с визитом в Винетту, они встретятся так, словно ничего не случилось. В конце концов он никогда не переставал их любить.
…Он не знал и потому сидел, сгорбившись, и думал о том, что все бы отдал, чтобы предстоящий ему сегодня бал был вчерашним приемом…
