Глава 10Обычное утро. Очередное грёбаное утро, которое кажется бессмысленным.
Это легко. Давай. Однажды я слышал в одном закоулке, как кто-то говорил, что если начать день с улыбки, то и пройдёт он с улыбкой. Попробуй.
Но парень, несмотря на свои уже ожившие мысли, лишь поморщился, ибо в глаза светили до невозможности яркие лучи палящего солнца. В следующую секунду он брезгливо утёр ладонью бледное лицо, поскольку вся кожа была покрыта испариной, и это жутко раздражало слизеринца.
Минус весны был в том, что признаки жары появляются уже в первом месяце.
Это солнце, которое, кажется, вымещает всё то, что скопилось за зиму, эта до ужаса непонятная погода, которая может встать на сторону чересчур спёртого воздуха и ярких лучей, а в следующее мгновение может поддаться тусклым тучам с металлическим отливом и невообразимо сильному ливню. И всё это, чёрт побери, за один день!
Раздраженно вздохнув, блондин лениво сел на кровати, свесив ноги, и огляделся, прищурившись.
В глазах неимоверно щипало — так сильно хотелось их прикрыть. Вчерашнее засиживание перед «Историей Хогвартса» не прошло незамеченным.
Чёрт, он не задернул шторы перед тем, как отправиться спать, вот и лучи солнца беспрепятственно проникли в комнату.
Идиот.
Глубоко вздохнув, парень посмотрел на мирно спящего Забини, свернувшегося калачиком, и на Нотта, одеяло которого забавно спуталось с ногами парня, а сам юноша немного сопел, раскинув руки в разные стороны.
Довольно-таки милая картина.
Смачно зевнув, — и не соизволив даже прикрыть рот! — Малфой, всё ещё ругаясь про себя, отправился в ванную.
Уже позже, стоя перед зеркалом, что тянулось во весь рост, и поправляя воротник белоснежной рубашки, он дал себе разрешение подумать о запретном.
Интересно, Грейнджер уже проснулась?
Дерьмо. Просто-напросто сущее дерьмо.
Взглянув в отражение, он поймал свой взгляд, немного затуманенный, задумчивый, и приблизил своё лицо к зеркалу — теперь юноша внимательно смотрел себе в глаза.
Он вспомнил, как тогда, в ночь под Рождество, он сидел вот так же близко к Гермионе, и торшер, который был сзади него на прикроватной тумбе, освещал её лицо. Он вспомнил, что в ту поистине волшебную ночь он увидел себя в отражении глаз девушки.
Это было невероятно.
И он понял, что хочет ещё посмотреть на себя в её отражении. Не потому что ему нравится его собственная внешность, нет. Просто… просто есть какая-то другая причина.
Видеть себя в окружении её тёплого шоколада — приятно, знаете ли.
А её запах. Если бы кто-то сказал ему определить запах Грейнджер, он бы не смог сделать этого. Потому что Грейнджер пахнет сразу тремя запахами.
На первом месте мята. Свежая, слегка сладковатая, но в то же время с какой-то горчинкой.
Дальше идёт сирень.
Драко помнил, как гулял в каком-то парке в центре магического Лондона, будучи десятилетним ребёнком. Он помнил, что забрел в какую-то чащу, оглянулся, уже готовый окликнуть старшего домовика, но замер, пораженный наповал.
Вокруг было огромное множество деревьев, на тонких ветках которых были эти великолепные светло-лиловые цветы. А аромат от них исходил просто божественный! Малфой запомнил его.
А Грейнджер, она как будто знала всё это. Ибо её волосы пахли этим одурманивающим запахом.
А затем идут фиалки. Тонкий шлейф этих цветов Драко не мог не заметить.
Именно фиалки любила Нарцисса, его мать, и именно поэтому в саду больше чем роз было, разве что, фиалок.
А этими цветами пахли запястья девушки.
Забавно, конечно, но юноша любил, когда на поистине скучных уроках, Гермиона, задумываясь о чём-то своём, мягко начинает перебирать его волосы, в то время, как парень уже, совершенно наплевав на устои и правила, уткнулся лбом о деревянную парту и нагло прикрыл глаза. Незаметно для слизеринки, Драко вдыхает тот нежный парфюм.
Резко помотав головой, пытаясь, видимо, выкинуть эти мысли из сознания, Малфой сморщил нос.
Дерьмо. Вон из моей головы, Грейнджер. Выметайся к чертям. Пожалуйста, блять.
Это было несправедливо, как по его мнению.
Почему Гермиона о нём и не вспоминает, а он должен захлебываться в своей чёртовой влюбленности и ощущать бешеное сердцебиение в лёгких при одном упоминании слизеринки?
Так не пойдёт, милая. И поэтому — прочь!
А вообще, если поразмыслить об этом хорошенько, можно решить, что это как минимум странно.
Как можно столько лет дружить, общаться, а потом в какой грёбаный момент понять, что ты влюблен в своего друга?
Но, что действительно удивительно, когда Драко, наконец, признал тот факт, что его подруга вдруг стала для него самой желанной и самой дорогой девушкой, когда признал, что ему она необходима практически до безумия, то стало даже как-то легче.
***
— …а потом она говорит: «Мисс Паркинсон, я ожидала от Вас большего!».
— И в чём весь смысл того, что ты сейчас мне говоришь, конфетка?
— Как в чём, Блейз? Смысл в том, что это ты мне вчера эссе мешал писать! Вот потому старуха МакГонагалл выдвинула ко мне претензии!
Заткнитесь. Заткнитесь нахрен. Это так сложно? Просто сомкните губы и больше никогда их не открывайте — только не при мне. Пожалуйста.
— А что это за одеколон?
— Это, детка, называется «Запах мужчины».
— Я серьёзно, Блейз. Пахнешь изумительно.
— Ну, я и говорю. Запах мужчины, что поделать? От него мои многие многие поклонницы чуть ли не кончают, знаешь ли.
— Ах, ты!..
— Но я им не поддаюсь, Панси! Тебя же, истеричку, люблю…
— Мило. И да, я тоже тебя люблю.
Ненавижу. Я вас ненавижу обоих, слышите?! Заткните к чёрту свои поганые рты, херовы романтики!
Девушка замерла на месте.
Но слизеринцы всё так же продолжали разговаривать и улыбаться друг другу, держась за руки.
Как? Как ты могла подумать такое о своих друзьях?
Друзьях? Ха, они даже не заметили, что ты осталась на месте! Им плевать на тебя.
Мимо прошёл какой-то однокурсник со змеиного факультета — кажется, это Теодор Нотт — и случайно задел её плечом, чуть ли не толкнув, но он даже не посмотрел на Грейнджер.
Всем плевать на тебя.
Гермиона подняла затуманенный взгляд — Паркинсон с Забини что-то говорили друг другу, при этом широко и как-то влюблённо улыбаясь, а потом они скрылись за поворотом.
Ты не нужна им. У них есть они сами. И они любят друг друга, пока могут. Пока есть возможность. А ты? Ты используешь как-нибудь эту грёбаную последнюю возможность? Потом ведь Малфоя не будет!
Чёртов Малфой.
Всем плевать на тебя. И даже Драко. Ему плевать на тебя, слышишь?..
Нервно усмехнувшись и проведя кончиком языка по сухим губам, Грейнджер гордо расправила плечи и, оглянувшись, двинулась в сторону женской уборной, по пути слушая колокол, который оповещал о начале первого урока.
Прошло, наверное, минут десять, а она всё ещё сидит в одной из кабинок и смотрит в пустоту.
Сумасшедшая.
Они лежат на его огромной кровати, заправленной прохладными шёлковыми простынями.
Смотрят в глаза. Радостные янтарные с мягкой, тягучей карамелью и маленькими капельками сладкого мёда. Серебряные, в которых плескается светло-голубая дымка спокойствия и… счастья? Да, это действительно счастье.
Их лица совсем близко - ещё несколько миллиметров и их носы коснутся друг друга.
Сейчас всё так легко.
Невообразимо хорошо.
Успокаивающе гладко.
Идеально.
Мягкая обивка кресла приятно расслабляла изнуренное тело.
Книга в руках приносила практически эйфорию своими шершавыми страницами, которые будто просили, чтобы по ним бережно проводили пальцами каждую грёбаную минуту.
А на коленях голова Малфоя.
А сам обладатель этой платиновой шевелюры сейчас противоположно Грейнджер лежал в этом кресле, закинув ноги на подлокотник, и просто тихо сопел, порою морща тонкий нос.
Непонятно, что ему снилось.
Но выглядел он так беззащитно, так уязвимо.
Ощущать на своём теле тёплую (но всё ещё ощутимую) ношу, нежно перебирать мягкие пряди, слушать размеренное дыхание рядом…
Хватит. Хватит воспоминаний. Слишком больно.
Раскрытое окно со свитом впускало прохладный утренний ветер, который заставлял кожу слизеринки покрываться мурашками и непроизвольно сжимать кулаки.
Пропускаю очередной урок. Сколько уже у меня пропусков?
Надо отправиться на урок. Помнится, были времена, когда Гермиона Грейнджер с неприкрытым интересом слушала профессоров, записывая их каждое слово, которое только слетит с губ.
А что теперь? И кто в этом виноват?
Малфой? Но не он же отверг твою любовь. Ты сама его отвергла. И сейчас только ты виновата в том, что страдаешь.
А любовь ли это?
Ну, если то, что она не может не смотреть в его серебряные глаза, то, что она чувствует, как её рёбра чуть ли не хрустят от бешеного биения сердца, когда он случайно касается её, то, что на губах сама по себе растягивается широкая улыбка, когда он чуть улыбается ей, можно назвать любовью, то да. Да, она любит его.
Хватит.
Шумно выдохнув, Грейнджер поднялась и, отряхнув темно-синюю мантию, с тихим скрипом открыла дверь кабинки.
Негромко стуча маленькими каблучками, она подошла к огромному зеркалу и тут же кинула взгляд на своё лицо в отражении.
Бледная кожа. Впалые скулы, хотя раньше они были еле видны. Сухие губы. Светло-голубые мешки под глазами. Усталые карие глаза. И уже без того привычного блеска.
Чертыхнувшись про себя, Гермиона расчесала тонкими пальцами свои волосы, которые уже чуть спутались.
Дерьмо. Я ненавижу тебя, Драко. И себя я тоже ненавижу.
Скривив губы и сморщив нос, Грейнджер небрежно и достаточно резко схватила школьную сумку с сырого пола и быстро закинула её себе на плечо.
Сразу же зашипела от боли: сумка придавила некоторые каштановые локоны, которые слизеринка не соизволила убрать в общую причёску.
Но исправлять всё девушка не хотела - пусть хотя бы эта маленькая боль возвращает её в реальность.
Тихо приоткрыв дверь, слизеринка опешила, замерев на месте и широко раскрыв глаза.
Мимо проходил Драко Малфой.
И он её увидел.
Холодные серебряные глаза с светло-голубыми крапинками впились в её янтарные. В те самые, которые с мягкой, тягучей карамелью.
