Глава 11. Разговор с портретомРаздался стук в дверь. Кого там еще принесло?
— Профессор, разрешите?
Отбросив в сторону перо, я исподлобья глянул на Филча.
Всю неделю он неоднократно являлся ко мне в кабинет и докладывал о мелких пакостях, которые строили друг другу студенты. Вот и на этот раз притащился отрапортовать об очередном безобразии.
Так, словно я до сих пор директор. Хотя, в общем-то, Филч всегда сообщал мне обо всем, что творится в школе.
— Вы заняты? Может, я тогда попозже зайду?
— Да заходите, Филч, ради всего святого!
Завхоз, бубня себе под нос, прикрыл дверь.
— Ну что там у вас? — осведомился я, стараясь поскорее отделаться от надоедливого старика.
Весь прошедший год он с большим воодушевлением — я бы сказал, с восторгом — выполнял мои указы. Единственным минусом было то, что Филч решил, будто я собираюсь поддерживать абсолютно все его инициативы. В конце концов, просьбы выкинуть из школы Пивза стали сниться мне по ночам.
Разумеется, когда удавалось заснуть.
— Не далее как вчера вечером я поймал после отбоя двух гриффиндорцев, — произнес завхоз, в предвкушении потирая руки.
— Ну, это не моя забота, — хмыкнул я. — Дальше.
— Так... — Филч явно был озадачен. Почесав подбородок, он проворчал: — И это на первой рабочей неделе! Разве не нужно назначить им наказание? Чтобы другим неповадно было.
Придвигая к себе очередную стопку работ, я холодно заметил:
— Не понимаю, почему с этим вопросом вы обратились ко мне.
— Я надеялся, что вы посодействуете и назначите взыскание, профессор. Я обращался к их декану, но это, как бы сказать...
— Если глава факультета не счел нужным назначить наказание, то я ничего не могу сделать.
Он недовольно смолк, но затем продолжил:
— А сегодня утром произошла потасовка возле кабинета истории магии. Но никто не пострадал, — с изумлением я различил на лице Филча огорчение по этому поводу. — Потом, перед обедом, кто-то подкинул навозную бомбу в сумку вашего студента со второго курса. Не помню, как его зовут. Кажется, Хьюз.
— Вот как? — от злости у меня задрожали кончики пальцев. — Известно ли, кто был виновником?
— Нет, — развел руками Филч. — Не исключаю, что мальчишка врет и никто не подсовывал ему бомбу. Вполне возможно, он носил ее с собой, и при неаккуратном обращении повредилась оболочка.
— Чушь! — взорвался я. — Мой студент не станет носить с собой навозную бомбу. Зарубите это себе на носу, Филч!
— Хорошо-хорошо, — заволновался старик. На мгновение он замялся, но потом продолжил: — Я еще только хотел добавить, что на пятом этаже во всех аудиториях столы перевернуты ножками вверх. Как пить дать, это Пивз.
От звука его голоса тут же сдавило виски. На секунду я прикрыл глаза, пытаясь призвать все свое самообладание.
Началось.
* * *
В школе было совсем темно, я не счел нужным зажечь палочку, просто брел наугад. И внезапно понял, что стою возле горгульи, охраняющей директорский кабинет. Как ни странно, именно сюда я стремился попасть.
Пробормотав тарабарщину, которую Минерва называла паролем («Берти Боттс!»), я ступил на вращавшуюся лестницу.
Рассудок слабо пытался напомнить мне о существовании правил, школьного устава, норм приличия: «Ты вламываешься в кабинет главы Хогвартса, Северус. Делаешь первое, что взбредет в голову. Уподобляешься... Поттеру. Мерлин, до чего ты докатился!»
Никаких прав на то, чтобы заявиться в круглый кабинет и вести себя, как хозяин, у меня не было. А впрочем, и будучи директором, я никогда не чувствовал, что кабинет полностью принадлежит мне. День за днем я оставался
у Дамблдора после очередного учительского собрания, причем не имело значения то, что тогда их проводил я. Уверен: Макгонагалл испытывает сходные с моими чувства. Так что не обессудьте.
Вот и знакомая дверь с латунным молотком в виде грифона. Когда я приходил сюда с Минервой, я не ощущал того, что чувствую сейчас: безумного желания вернуть все обратно. Хотя бы создать видимость того, что Хогвартс остался прежним.
Повернув ручку, я с облегчением обнаружил, что в круглом кабинете погашен свет. В камине остывали угли, на столе догорала непогашенная свеча, портреты, как всегда, притворялись спящими.
Слабое освещение позволило мне уловить самое важное: Альбус открыл глаза сразу, как только я вошел, и не спускал с меня пристального взгляда до тех пор, пока я не опустился в кресло напротив письменного стола. Сперва я подумал было сесть на место под портретом, но решил, что здесь чувствую себя уютней. Откинув голову на спинку, я принялся бездумно изучать потолок. Дамблдор молчал, я тоже не спешил завязывать разговор.
— Добрый вечер, — наконец тепло произнес он.
В знак приветствия я только кивнул.
— Вот вы и снова в Хогвартсе.
— Снова в Хогвартсе... — эхом отозвался я. — Взять меня на работу, так понимаю, была ваша инициатива?
— Что вы, Северус. Минерва сама говорила, что после ухода Горация ей не найти лучшего специалиста по зельям, чем вы, — я повел бровью: до чего неправдоподобная лесть. Разве Минерва сказала бы такое?
Разве что под Империо.
— Правда, она сомневалась, что вы согласитесь.
Он послал мне дружелюбную улыбку. Я безуспешно попытался ответить тем же, но тоска и холод, внезапно охватившие меня после этих слов, помешали.
— А что мне еще остается? Сидеть дома, пока не умру от старости, или ждать, пока кто-нибудь не захочет покончить с не в меру живучим преступником? — мой меланхоличный голос заставил его тяжело вздохнуть.
Сожаление о том, что заявился сюда, поселилось внутри.
Что с того, что я ощущаю себя потерянным, обреченным на жизнь? Говорить о том, что чувствую, я никогда не умел, да и не стремился. Но иногда в присутствии Дамблдора я мог ляпнуть нечто подобное и каждый раз замечал, как печалю его этим.
Я даже не знаю, что сказать.
Сил выдержать на себе его проницательный, всезнающий взгляд не нашлось, и я с чрезмерным интересом принялся изучать глазами кабинет, в котором был тысячу раз.
Альбус поправил очки, сползшие на кончик носа, а затем осторожно обратился ко мне:
— Признаюсь, Северус, что меня действительно тревожило, решитесь ли вы вернуться в школу.
— В каком смысле? — пришлось оторваться от мрачных размышлений.
— Как я понимаю, вы не изменили привычек и по-прежнему мало читаете газеты, — констатировал портрет. — Дело в том, что за лето в статьях не раз мелькала ваша фамилия.
Похоже, он думает, что я дня не проживу без упоминаний в прессе о своей персоне. Смутная догадка, кто именно мог затронуть мое имя, только подогрела раздражение.
— А, тогда вам нечего удивляться. Страницы с огромными колдографиями Поттера я пролистывал не читая, — иронически отозвался я.
— Нет, я имею в виду вовсе не это, — безмятежно ответил Альбус. — Как раз Гарри старался избегать вопросов о вас. Ваше освобождение по понятным причинам держалось в секрете. Но вы же знаете, что, хоть оно и избежало публичной огласки, в массы, тем не менее, просочилась информация. Так вот, Северус. Действия Кингсли и молчание Гарри вызвали недовольство, хоть и не такое большое, как представлялось мне.
— Насколько я помню, вас никогда не смущало чужое мнение. А уж меня и подавно.
— Я всего лишь прошу вас признать, что брать на работу... — оборвал он сам себя на полуслове и оглядел меня в очередной раз с некоторым беспокойством.
— ...такую подозрительную личность, — подсказал я с сарказмом в голосе, — называйте вещи своими именами.
— Одним словом, вы предстаете не в самом выгодном свете в глазах общественности, в частности попечительского совета Хогвартса, и Минерве было нелегко пробить вашу кандидатуру. Я вовсе не прошу вас изменять своим методам преподавания и правилам, которых вы придерживаетесь, только позвольте дать совет. Минерва не станет вмешиваться в вашу деятельность в качестве учителя и декана...
Вот еще! Кто бы ей позволил. Я приготовился к тому, чтобы возмутиться, но Альбус, заметив мое движение, жестом попросил дать ему закончить.
— Но только в том случае, если нечто или некто ее не спровоцирует, — просто поразительно, как настолько бессмысленные упреки в мой адрес Альбусу удается произносить с такой ненавязчивой укоризной, что я перестаю злиться. Хотя и вижу причины, чтобы затаить обиду. — Простите меня за... некоторую грубость и прямолинейность, — «Совсем вам несвойственную», — сыронизировал я. — Минерва в роли директора вам непривычна. Я прекрасно понимаю. Но прошу вас принять то обстоятельство, что отныне она управляет школой.
Непривычна — не то слово. Эта насквозь гриффиндорка наверняка станет создавать проблемы ученикам Слизерина. И потакать своему обожаемому львиному факультету.
А с другой стороны, разве Альбус не поступал в любой затруднительной ситуации в угоду Гриффиндору?
Скептически приподняв бровь, я произнес:
— И что прикажете делать? Избегать встреч со вспыльчивым руководством?
— Вы понимаете, что я имел в виду. Поддержите ее в присутствии других преподавателей хотя бы раз. Скажем, на учительском собрании.
Еле удалось удержаться от того, чтобы не закатить глаза. В год моего директорства он наверняка никого из учителей не наставлял. И мне на каждом шагу приходилось сталкиваться с сопротивлением любому моему указу.
Наступило продолжительное молчание. Перестав обдумывать произнесенное Альбусом, я скучающе уставился на тлеющие угли. По ночам здесь удивительно хорошо. Я поразился своему состоянию: оказывается, я привык к этому кабинету, как к родному. Предметы, оставленные здесь Альбусом, были не тронуты. Я не посмел. Минерва тем более.
На глаза попался насест Фоукса. И в голове внезапно всплыла фраза, услышанная мной от мамы в далеком детстве, в один из тех вечеров, когда она рассказывала мне о
нашем мире: Косом переулке, Хогвартсе, Хогсмиде, кальмаре в озере, русалках, магических существах.
«Птица Феникс — символ возрождения».
Мне не нужно было это воскресение. Я без колебаний отдал бы это место другому человеку.
Дамблдор внезапно произнес:
— Меня удивляет, что вы до сих пор не спросили у меня, каким способом Гарри удалось избежать смертельного заклятия. У вас есть все основания требовать ответа.
Да неужели?
— Я потерял к этому интерес, — неохотно сказал я, кутаясь в мантию.
— Ваше недоверие обосновано, Северус. Скажу одно: наиважнейшее я сообщил вам давно, — тоскливо произнес Дамблдор. — Может быть, не напрямую: открыто обсуждать такие вещи опасно. Остались детали, из которых впоследствии сложился успех Гарри в нелегкой задаче, стоявшей перед ним. Деталей слишком много, на перечисление уйдет не один день. Выберите то, что интересует вас больше всего. Тома Риддла больше нет, и, стало быть, скрывать что-либо от вас не имеет смысла.
На виске дергалась жилка, несильно, но уже через минуту она стала дико раздражать меня. Хочет вопросов? Пожалуйста.
— В таком случае, когда вы поняли, что часть души Темного Лорда проникла в Поттера? Как только увидели его?
— Да... да, почти.
— Существовали и другие части его души? Я предполагаю, что, говоря о вечной жизни, он слов на ветер не бросал.
— Вы не ошибаетесь. Парадокс в том, что путем достижения вечной жизни он избрал убийство. Том создал всего шесть крестражей, частиц его души, а седьмая часть осталась в Гарри. Почти все крестражи он создал еще до своего падения, тем самым путь назад был ему обеспечен. Даже если тело вдруг погибнет. Собственно, так и вышло.
— Крестражи... — задумчиво протянул я. — С этой стороной темной магии я знаком только понаслышке. Если память мне не изменяет, то ни в одном фолианте на эту тему не сказано ничего конкретного — только общие выражения.
— Нелишняя мера предосторожности.
— Разумеется. И все же: как можно не чувствовать, что часть души уже не принадлежит тебе?
Альбус уставился в одну точку остекленевшими глазами, и я приготовился услышать нечто страшное и темное.
— Настолько изуродовав душу, я предполагаю, он уже не только не принимал такого понятия, как милосердие, но и не чувствовал его в себе. Боюсь, Волдеморт, пытаясь достичь бессмертия, и человеком перестал быть. Вы должны знать это лучше меня.
Перед мысленным взором встали глубокие ямы, в которые скидывали изуродованные тела, остановившиеся глаза магглорожденной девочки, Нагини, заглатывавшая мертвую Чарити.
Я судорожно поправил воротник, проверяя, на месте ли повязка.
— Выходит, чтобы остановить Лорда, вы поручили Поттеру избавиться от всех крестражей?
— Верно. Но сперва Гарри должен был их найти.
— Вы сказали, что до того, как... — я сглотнул, — в Поттера проникла часть души Темного Лорда, уже существовали другие крестражи. То есть, вы уже знали об их существовании, раз сразу поняли, что произошло с младенцем?
Он оценивающе посмотрел на меня и неторопливо кивнул.
— Откуда?
— Задолго до смерти Лили и Джеймса я начал собирать информацию о Томе Риддле. Выяснял, как он жил до того, как стал именовать себя Волдемортом.
— А потом, когда вы догадались про крестражи, разве вы не пытались их найти? Я, конечно, представляю, что они могли быть где угодно, но...
— Конечно, за более чем двадцать лет сведений о прошлом моего бывшего ученика накопилось немало. И, как вы догадываетесь, мне удалось построить относительно правильные догадки о том, где Том мог спрятать частицы своей души. Он выбирал места отнюдь не случайные, обладавшие для него особым значением. Да и сами предметы, которые Том собирался превращать в крестражи, обладали яркой магической историей. Хотя многие из них и считались утерянными, но, приложив усилия, их можно было найти. Это был серьезный промах с его стороны.
— Не понимаю. Для чего Поттеру нужно было искать эти крестражи? Почему вы сами не уничтожили их?
— Защита, поставленная вокруг частиц его души, со временем перестала представлять сложность для меня. Но только представьте, Северус, что было бы, если бы я, обнаружив очередной тайник, тут же вскрывал его.
— Кажется, я уловил вашу мысль. Хотите сказать, Темный Лорд тотчас же перепрятал бы остальные крестражи?
— Вот именно, — его лицо на несколько мгновений просветлело, а затем приняло все то же зловещее выражение, затем он глухо произнес: — Жизнь меня, как никого другого, научила ждать. И только вдумайтесь: если бы я поспешил с уничтожением крестражей, мне неизбежно пришлось бы погубить и тот, что являлся частью Гарри до недавнего времени. Не знаю, была это слабость или нет, но я не смог поступить иначе, хоть и знал, на что обрекаю ребенка. И сколько жертв унесет с собой еще одна война.
Альбус с самого начала знал, какая судьба уготована Поттеру-младшему. Душа Темного Лорда однозначно влияла на ребенка, усиливала его болезненные ощущения от убийства Диггори, недоверия окружающих, статей в Пророке, потери крестного, наконец.
Выходит, в Поттере существовало две души одновременно. Лили и ее убийцы.
Почему-то жуткий смысл этого дошел до меня в полной мере только сейчас.
— Северус?
Я и не заметил, как вскочил. Но, сконфузившись под проницательным взглядом Альбуса, я принудил себя сесть обратно.
Осторожно спросил Дамблдора:
— И? Предугадать, что Лорд убьет часть своей души, а не Поттера, невозможно.
— А разве чужую душу можно убить? Отнимая у человека оболочку, мы не лишаем его души. А только отправляем в иной мир. С крестражем же происходит ровно наоборот: пытаясь уничтожить предмет, хранящий в себе душу, мы ее саму и убиваем.
Мигрень не желала проходить; массируя виски, я возразил:
— Но ведь Поттер вмещал в себе чужую душу! Он и был предметом, в котором она хранилась!
— Вы не поняли. Существует возможность, что то, что хранит в себе осколок чужой души, физически продолжает существовать. Все крестражи, найденные Гарри за этот год, отныне просто обычные предметы, которыми они были до того, как Том Риддл решил использовать их в своих целях. Но не забывайте, что у Гарри есть еще и своя душа, которую ни Волдеморт, ни кто-либо другой, кроме самого Гарри, не способен убить. Помните пророчество, Северус? «Ни один из них не может жить спокойно, пока жив другой».
— Вы... — я с трудом подыскал слова. — Вы отталкивались только от предсказания старой шарлатанки? Придали ему настолько огромное значение?
— Том Риддл придал ему значение, не я, Северус. Я говорю не о том, что ее слова представляли какую-либо ценность в тот момент, когда она их произносила. И даже тогда, когда Лили и Джеймс были убиты, пророчество еще ничего не значило. Но в то мгновение, когда я, разговаривая с Гарри в этом самом кабинете, услышал от него: «Я хочу, чтобы с ним было покончено. Я хочу сделать это сам», я понял, насколько правдивым оно оказалось в результате. Пусть я и подтолкнул его к тому, чтобы произнести это. Но я умирал, у меня не было возможности ждать, пока он сам поймет, почему всегда стремился победить зло, причиняемое Волдемортом. И вы, как никто, знаете, почему Гарри произнес это! — возбужденно воскликнул всегда такой сдержанный Альбус. Мне стало немного не по себе. — Разве вы смогли бы повернуться к пророчеству спиной, зная, что им руководствовался Волдеморт?! Разве вы не желали отомстить?
Сомневаясь, смогу ли выдавить хоть слово, я только кивнул.
— Вот именно поэтому Гарри и пошел в Запретный лес. Он знал, что только это поможет ему победить, пусть и ценой собственной жизни. Что только так он способен уничтожить своего врага. Когда я говорил вам, что Том должен сам произнести заклинание, я вовсе не мог просчитать, что благодаря этому Гарри выживет. Я мог знать только то, какие качества, доставшиеся от матери, есть в мальчике, чтобы одолеть Волдеморта, — он наставительно поднял палец. — А еще, я надеюсь, он помнил, что я верил в его победу.
Он положился на силу духа Поттера, и этим все сказано.
«Может, и в меня Альбус верил настолько же безгранично?» — с надеждой подумал я.
Пребывая в полном замешательстве, я резко встал и направился к двери. Все навалилось как-то в один момент, и теперь мне просто необходимо было побыть в одиночестве.
На пороге я остановился и вновь обратился к портрету:
— Простите, Дамблдор, но мне... нужно поразмыслить. Я пойду, если вы не против.
— Конечно. Если захотите, мы можем продолжить этот разговор как-нибудь в другой раз, — я повернулся уходить, но он позвал меня: — Северус!
Сейчас будут очередные наставления о том, как вести себя с Макгонагалл. Ну сколько можно!
— Да?! — прорычал я, не оборачиваясь.
— Я просто хотел добавить, что вам вовсе не обязательно и дальше притворяться ходячим мертвецом, — негромко произнес Альбус.
Это как еще понимать?!
— Знаете что... — но я так и не придумал, что ответить, и, рассердившись, громко хлопнул дверью.
* * *
Первые лучи солнца пробивались сквозь густой ночной туман и постепенно заливали своим светом окрестности замка. Высохшая листва опадала на землю под легкими дуновениями ветра, покачивавшего пожелтевшие кроны деревьев.
На исходе казавшейся бесконечной ночи я стоял на верхней площадке Астрономической башни. Сверху различил хижину Хагрида. Из трубы валил дым. Затем появился и сам лесник. Закинув на плечо лопату, он направился к своим огородам, что-то насвистывая.
Заснуть не удалось: я не смог перестать думать о том, что рассказал мне Альбус.
И Поттер, и я выжили, потому что он в это верил. Это необъективная причина, но это так.
Как же легко становится, когда понимаешь: есть человек, который верит в тебя безгранично. Верит, что ты можешь совершить невозможное.
Поддавшись безудержному порыву, я забрался на балюстраду. Некоторое время пытался поймать баланс. А затем уставился вниз.
Отчего, когда стоишь над пропастью и чувствуешь ее бездонное дыхание, всегда так непреодолимо тянет прыгнуть? Ведь знаешь, что полет будет хоть и захватывающим, но недолгим. Отчего в душе остается эта бессмысленная и в некоторой степени чудаковатая идея: а вдруг удастся взлететь?
А я даже умею это делать. Хотя никогда не пробовал летать ради удовольствия.
Неожиданно я расслышал неторопливые шаги по лестнице. Замешкавшись, не успел слезть, и тут в дверном проеме возникла Макгонагалл. Вытирая кончиком платка покрасневшие глаза, она читала на ходу пергамент, который держала в другой руке. Заметив меня, остановилась.
Я, в свою очередь, с удивлением смотрел на нее. Минерва не похожа сама на себя. Выглядит слишком уязвимой. Пропала всегдашняя несгибаемость.
Наконец она поспешно спрятала лист в складках мантии и, немного взяв себя под контроль, обратилась ко мне:
— Я не подумала, что тут кто-то будет в такое время... — прищурившись, строго оглядела меня: — Что это вы делаете?
Только тут я понял, насколько красочно сейчас выгляжу. Кажется, она подумала, что я собрался покончить с собой или что-нибудь в этом роде.
— Думаю, мне стоит предупредить Филча, что ему придется сегодня, кроме положенной работы, еще и ваши останки соскребать у подножия башни.
И стремительно вышла, взметнув полы мантии.
Через минуту я уже хохотал так, что глаза слезились, а грудная клетка готова была разорваться. Блестяще, Минерва! Ей и в голову ничего другого не могло прийти. Конечно, я, как любой гриффиндорец, чуть какие проблемы — сразу головой вниз.
С трудом удержав равновесие, я едва не сорвался.
Черт. Если бы это произошло, мой труп точно опозорился бы в ее глазах.
Глубоко вдохнув свежий утренний воздух, я закрыл глаза, чтобы их не слепило уже вовсю светившее солнце.
Такое редко случалось со мной, но в этот конкретный момент мне подумалось, что... может, все было не зря?
