"Когда-нибудь я стану отращивать крылья..."
Don*t get sentimental
It always ends op drivel
One day I am going
to grow wings
Chemical reaction
Hysterical and useless
“Let Down” (Radiohead)
Прошел месяц. Близится конец ноября. Гермиона вплотную взялась за работу над своей книгой. Ей часто приходилось бороться с желанием уснуть, не вставая из-за рабочего стола; усталость сделалась ее постоянной спутницей. Гермиона отметила, что стала вялой и сонной, но продолжала упорно работать, не позволяя себе расслабиться.
Боль затихла, затаилась, но не ушла совсем; ее можно заглушить работой, чем Гермиона и занялась, а боль все еще с ней, гноится где-то внутри; но глаза Гермионы сияют, хотя кто-то сказал бы – лихорадочно горят, жгут, как змеиные.
Раз или два в неделю она приходит в больницу к Гарри, и, если в палате нет целителей, читает ему вслух отрывки из написанного. Не Косолапусу же их читать. Работа продвигается хорошо; так всегда бывает, когда материала набрано достаточно, и он хорошо систематизирован. В систематизации же Гермиона всегда могла найти утешение.
Этим холодным ноябрьским утром она сидит у постели Гарри. Как водится, вполголоса рассказывает ему последние новости. Что у близнецов дела идут просто прекрасно, хотя какая же это новость, а Джинни на днях объявила, что у нее и Дина будет уже третий ребенок. Что Рон, сумевший таки поймать того убийцу с Дрянн-аллеи, по-прежнему избегает появляться дома, особенно на семейных ужинах, куда Молли неустанно приглашает девиц на выданье. Что она, Гермиона, решила вернуться в науку, пока ее имя еще не всеми забыто. Ей даже вон премию какую-то присудили, приглашали на вручение. В общем, жизнь продолжается, идет своим чередом, только без него, Гарри.
А сынок Рема и Тонкс отрастил себе третью ногу и с перепугу забыл, как от нее избавиться, зато стал небывало популярен среди ровесников, рассказывает Гермиона. И тихо смеется, нисколько не обращая внимания на то, насколько неуместен ее смех в этих стенах. Гладит Гарри по руке, привычно ожидая, что его пальцы останутся неподвижными. Но только не в этот раз. Пальцы Гарри конвульсивно сжимаются; Гермиона, от неожиданности резко отдернув руку, вскакивает, зажимая ладонью рот. И чего испугалась? Это же просто судороги.
Но, может быть, не просто судороги, а? Ну пожалуйста, пожалуйста, бормочет Гермиона, не решаясь опуститься на стул, стоит, склонившись над постелью Гарри. Если в этом чертовом мире есть хоть какая справедливость. Если ее стало чуть больше, чем в те времена, когда погибли пять семей, в которых были сыновья, родившиеся в конце июля или начале августа одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года.
Гермиона ждет. Смотрит на Гарри, не отрываясь, стараясь даже не мигать. Пока не начинает жечь глаза.
И Гермиона видит, что ждала не напрасно. Руки Гарри вздрагивают, пальцы начинают по-паучьи перебирать складки одеяла. Веки ее друга едва уловимо приподнимаются, и тут же опускаются снова.
Так чего она ждет? Позабыв обо всем на свете, в том числе и о кнопке вызова персонала, Гермиона выскакивает в коридор. Найдя целителя, все эти годы занимавшегося Гарри, она без сил опускается на стул в коридоре. Так и сидит, глядя на проходящих и пробегающих мимо нее целителей, вслушиваясь, пока еще есть на это силы, в обрывки их разговоров. Все будет в порядке, говорит она себе. Гарри стало лучше. Он вернется, и, возможно – довольно скоро. И впервые за долгое время эти слова – не самообман. Словно подброшенная пружиной, забыв об усталости, Гермиона вскакивает со стула. Ей срочно нужно воспользоваться совиной почтой. Хотя она предпочла бы телефон.
Отправив письмо (пока одно – все остальные потом, потом!), она возвращается к стулу, стоящему у дверей в палату Гарри. Гермиона садится, прислоняется затылком к холодной стене, и закрывает глаза. Но сидеть и бездействовать она не может. Просто не может, и все. Ей срочно необходимо с кем-то поделиться, рассказать о том, что только что случилось.
Не отдавая себе отчета в своих действиях, вовсе не задумываясь над тем, что же именно ею движет, Гермиона нагибается, достает из-под стула свою сумку, а из сумки - старый учебник, подписанный «собственность Полукровки-Принца», и походную чернильницу. Ничуть не колеблясь, обмакивает перо в чернила и пишет на наугад открытой странице: «Меня зовут Гермиона Грейнджер». И вглядывается в страницу, вглядывается бесконечно долго, хотя это занимает всего секунду, и ждет, ждет…Но чернила и не думают впитываться в страницу, они просто высыхают на ее поверхности.
Торопливые шаги. Быстро захлопнув учебник и сунув его в сумку, Гермиона поднимает голову. По больничному коридору, отряхиваясь на ходу, как попавшая под дождь большая собака, быстрыми шагами идет Рон.
Она поднимается и делает пару шагов навстречу, еще миг – и утыкается лицом в его промокшую мантию.
-конец-
