Глава 13Глава 13. Семья.
/Она держит меня за руку. Я в ответ несильно сжимаю ее ладонь и смотрю в небо.
- Это Большая медведица, это Малая. Запомни, когда-нибудь будешь показывать их своей девушке.
Насупившись, я недовольно хмыкаю и принимаюсь демонстративно разглядывать землю. Она смеется и взъерошивает мне волосы.
- Ничего-ничего, потом еще "спасибо" скажешь.
- Мам, а сегодня полнолуние?
Она замолкает, выпуская мою ладонь из своей. Сразу становиться холодно, холодно и пусто, словно поздней осенью, когда в сумерках идешь, сам не зная куда, по незнакомому переулку, а вокруг – ни души.
- Нет, сынок, нет.
Я закрываю глаза и слушаю ветер. Он что-то шепчет мне на ухо, будто предостерегая, будто говоря: "Открой глаза, открой глаза". Но я отмахиваюсь, разве кто-нибудь когда-нибудь слушал советы ветра?
Кто-то вновь берет меня за руку.
- Мам?
- Пошли.
Мы идем по длинной дороге, будто уходящей в небо, будто ей никогда не будет конца. По обе стороны от нее темнеют небольшие, лохматые кусты, а чуть подальше – возвышаются старые, высокие деревья. Я с ужасом смотрю на них, представляя, что, должно быть, также страшно бывает, когда видишь великана. Он возвышается над тобой и может раздавить, даже не заметив, всего лишь сделав шаг вперед. Еще дальше, на пригорке мерцает слабый огонек. Кто-то сидит там и, спасаясь от холода, зажигает костер? Или это какой-то причудливый зверь с данной ему от природы лампочкой на хвосте? Мне хочется поделиться своими мыслями с мамой, но, украдкой взглянув на нее, я неловко опускаю голову, - она хмурится. Я чувствую себя виноватым перед ней.
- Мама, я тебя обидел?
В воздухе плавают белые нити тумана. Иногда в его густом молоке мелькают зеленые, красные и синие пятнышки, которые лопаются, стоит только взглянуть на них. Пыль, что осталась после их самоуничтожения оседает на дорогу, превращая ее ровный, песочный цвет в грязный, неприятный.
- Нет, Ремус, нет.
Она, как ни в чем не бывало, улыбается мне. Я счастлив, я снова не слушаю ветер, который что-то настойчиво шепчет мне на ухо. Хочется крикнуть: "Отстань!", но я молчу, снова сжимая ее ладонь.
Так тепло, так удивительно тепло. Совсем как в детстве, когда я залезал с ногами на стул около пианино, а мама доставала из ящика нотную тетрадь, садилась на круглый, крутящийся стульчик и начинала играть. Я качал головой в такт музыке, а она кивала мне, не отрывая пальцы от клавиш, даже тогда, когда у нее начинал чесаться нос. Она морщилась, а потом говорила: "Искусство требует жертв". Так тепло, так удивительно тепло, будто бы она никогда и не уходила, будто бы она никогда не…
Я останавливаюсь. Она поворачивается ко мне и, удивленно улыбаясь, спрашивает: "В чем дело, сынок?"
Туман сгущается, теперь я слышу то, что говорит мне ветер. Теперь я понимаю, что не стоит бояться темных высоких деревьев, только лишь потому, что они похожи на великанов, а тот возможный человек у костра очень одинок, и от одиночества его не спасет даже костер.
- Мама, мама, ты ведь умерла.
Сон застывает, а она стоит и молча смотрит на мальчика с гриффиндорским шарфом на шее и больше не улыбается./
Я просыпаюсь, резко распахивая глаза. Если бы в этот момент мне в лицо светило солнце, такое пробуждение было бы весьма болезненным. Но сейчас ночь, я бы понял это, даже если бы не мог ощущать темноту и видеть посапывающих сокурсников.
Это был очень плохой сон. Самый плохой сон за этот месяц, нужно вручать почетный приз.
Бывают такие сны, удивительно реальные. Сны, когда чувствуешь буквально все, как наяву, будь то ветер, солнечный свет или чье-то прикосновение.
Я смотрю на свою ладонь. Вот здесь, совсем недавно она держала меня за руку и улыбалась. Было так тепло, а сейчас… сейчас очень холодно.
Мне бы все это в огне сжечь,
Мне бы взять да обратить в прах,
Чтоб не слышать голоса, речь,
И не жить, а чтобы как в снах.
Я, зябко поеживаюсь, опускаю ноги на пол возле кровати и, кое-как надев ботинки, поднимаюсь на ноги. Очень хочется посмотреть на огонь в камине и заодно отогреть замершие пальцы.
Закрывая за собой дверь, а затем, спускаясь по лестнице в гриффиндорскую гостиную, я не замечаю, что в спальне остаются пустыми две кровати.
Камин приветливо танцует, отбрасывая на стену причудливые блики и тени, а в кресле возле него сидит Сириус Блэк с таким странно-несчастным выражением лица, которое я у него никогда не видел и, честно признаться, даже не ожидал увидеть. Он держит в руках письмо, исписанный листок смят по бокам, будто его слишком крепко сжимали. Он оборачивается на звук моих шагов, в глазах проскальзывает едва заметная паника, но, через секунду он, смяв письмо в руке, уже злобно смотрит на меня.
- Чего не спиться, заучка? Чего ты здесь забыл?
У Сириуса красные глаза, будто он недавно слишком сильно тер их или... плакал. Самодовольные, наглые, эгоистичные гриффиндорцы тоже плачут?
Возможно, логичным и даже правильным для Ремуса было бы сейчас испытывать нечто вроде того чувства, которое возникает после заслуженной мести. Что-то вроде злорадства, ведь он столько натерпелся благодаря стараниям Блэка.
- А ты, почему не спишь?
Сириус сник, сжимая в руке и без того принявший форму скомканного шарика листок.
- Гребаная семья. Меня теперь даже мой брат презирает.
Шепот, обращенный скорее к камину, чем к Ремусу, но Люпин услышал каждое слово. Друг сейчас бы постарался успокоить Сириуса, сказал бы ему что-то вроде: "Не переживай, они еще поймут, что неправы". Но Ремус не был ему другом.
- Знаешь, - юный оборотень подошел к лестнице, но в пустой гостиной каждый звук был отчетливо слышен. – Мы не выбираем, в какой семье родиться. Но в будущем ты сможешь выбрать того человека, к которому тебе захочется возвращаться, который будет любить тебя, и ты будешь его любить. И вы будете настоящей семьей. А до этого момента ею могут стать твои друзья. Кто бы что ни говорил, родные могут и не быть близкими.
Ремус повернулся к Сириусу спиной и поспешно зашагал вверх по лестнице, не дожидаясь того момента, когда Блэк либо презрительно рассмеется, либо выдаст что-то вроде: "Кого ты лечишь?"
Мне не хотелось его успокоить, приободрить, нет. Я не святой, чтобы помогать даже тем, кто издевается надо мной. Мне просто захотелось сказать ему то, над чем я часто думал, но никак не мог выразить словами, а вот сейчас, глядя на смятый листок в его руках, наконец-то смог.
Вновь косыми по стеклу дождь,
Он вчера придуман мной был,
Хоть реальность на куски рвешь,
Равнодушен ты к слезам, мир.
Люпин шел по коридору, ведущему в самое интересное для него место в Хогвартсе, а именно в библиотеку. Нужно было успеть до ее закрытия взять кое-какие книги на руки, без них он никак не сможет подготовиться к завтрашнему уроку по зельям. Этот предмет давался ему труднее всего, необходимо было усиленно прочитываться рецепты, по которым им предстоит варить очередной "шедевр", иначе гриффиндорца, скорее всего, ждала бы позорная неудача.
Ремус завернул за угол и нос к носу столкнулся с какой-то девочкой. Послышался звук бьющегося стекла, Люпин удрученно смотрел на пол, где из-под поблескивающей кучки осколков текла густая темно-синяя жидкость.
- Ты… ты вообще смотришь, куда идешь?!
Гриффиндорец поднял глаза: девочка, черные, аккуратно вьющиеся волосы и холодные глаза. Слизеринка, он видел ее пару раз на совместных занятиях, она редко что-либо отвечала, чаще всего со скучающим видом накручивала один из локонов на палец или покусывала перо, при этом, даже не стараясь записать что-нибудь из того, что говорил учитель. Люпин имел возможность наблюдать подобную безответственность, поскольку слизеринка пару раз сидела прямо перед ним.
- Прости, пожалуйста. Я… хочешь, я помогу тебе сварить это зелье?
- Нет, я заранее знала, что в этой школе полно идиотов, поэтому приготовила целый котел и, слава Мерлину, не вылила оставшуюся часть в раковину. Но пузырек ты мне будешь должен, - она сощурилась, заметив у него на груди значок "львиного" факультета, и добавила. – Гриффиндорец.
Презрительно, как и подобает слизеринке при встрече с ее "врагом", вскинув голову, она зашагала обратно по коридору, оставив после себя испачканный пол, который пришлось заклинанием очистить Ремусу.
Слизерин против Гриффиндора. Это так похоже на некое противостояние добра и зла. Как в наивной детской сказке, где героев вечно делят на плохих и хороших, даже не стараясь вложить в них ту многогранность, что присуща человеческой душе. Волк – злой, поросенок – хороший. Все просто. Сколько еще в мире стереотипов и глупых "традиций"?
Через полчаса я захожу в спальню по привычке прислушиваясь, прежде чем открыть дверь: если слишком тихо, значит точно что-то не так. Подойдя к своей кровати и откинув штору, я вижу небольшую коробку, возлежащую на моей подушке. Через секунду "подарок" взрывается, забрызгивая одеяло, тумбочку и меня заодно синей краской, из коробки на пружинке выпрыгивает голова клоуна и начинает заливисто механически хохотать. К ней присоединяется уже привычный смех с соседней кровати, я оборачиваюсь. Поттер, смахивая невидимую слезу, довольно хмыкает, а Блэк почему-то старательно отводит взгляд.
P.S. от автора:
Та-да)). Опять же мне очень интересны ваши мысли. Надеюсь, фик не стал хуже или зануднее.
Ата-та, удружите автору - выскажетесь.
