Глава XII. ЗазеркальеНас постоянно манит гладкость и блеск стекла
Хочется прикоснуться, перешагнуть за грань
Но, как давно сложилось,
Нам не дано выбирать.
И когда кто-то свыше тронет тебя рукой,
вперед подтолкнёт,
в зазеркалье тропу прочертит,
Ты услышишь на той стороне
Томный шепот смерти,
Ощутишь костлявую длань на своем плече.
Еще две недели лета унеслось вдаль, оставив после себя странную горечь. Так бывает, когда время, которое ты сам себе отмерил для чего-то важного, утекает прочь, а ты все стоишь на месте и смотришь назад. Так бывает, когда ты перешагнул, перепрыгнул, перескочил черту, а угадил прямиком в пропасть, сосем другую реальность, в которой ты совсем не хотел оказаться. И ты стоишь, всё стоишь, оглядываясь назад, и не можешь пошевелиться.
Северус Снейп, потеряв Лили Эванс, дал себе слово, сделать все, чтобы помириться с ней в это лето. Ведь это же Лето! Их время, только их двоих! Вот уже столько лет, год от года они возвращались в одно и то же время, в лето своей жизни. Порой Северусу казалось, что раз от раза это было одно и тоже время, словно ничего нового не происходило, и в своих воспоминания он не мог отделить лето прошлого года от лета позапрошлого, или позапозапрошлого. Здесь, в этом пригороде, на этой маленькой улице время застыло, как бабочка под стеклом.
Но как так вышло, что сами они изменились, выросли из этого кокона, выросли из собственного лета?
Прошел уже целый месяц летних каникул, а Северус ничего не сделал. Ровно половина срока, который он сам себе отмерил, а он так ничего и не исправил. Каждый день, просыпаясь Северус обещал себе, что вот именно сегодня он вернет Лили. Но ему все время что-то мешало…
Вначале он всё ждал Лили на детской площадке их детства. Он был просто уверен, что в один из дней он придет туда в свете летнего солнца и увидит еще издали яркие всполохи ее волос, услышит скрип старой качели, шорох песка под ее кедами. Она спорхнет с качели словно грациозная лань, перемахивающая через пропасть. К нему на встречу. И он поймает зелень ее глаз щеками, губами, уродливой магловской одеждой. Она засмеется: «Сев, я скучала».
Она ведь тоже скучает по нему. Наверняка скучает.
Но на площадке Лили так и не появилась.
Было слишком дождливо, или наоборот слишком солнечно, и Эвансы наверняка выбирались за город. На лето так много задали, или Лили снова поругалась с сестрой. Северус придумывал тысячу причин, которые могли помешать ей прийти, но легче от этого не становилось. И когда две недели назад Снейп наконец-то собрал волю в кулак и пошел к дому Эвансов, он увидел там именно то, что так боялся увидеть – Джеймса Поттера.
Этот наглый отвратительный Джеймс Поттер с огромным букетом шел через площадку к дому Лили. Через их с Лили площадку! Он безразлично шел по песку мимо их прошлого к своему светлому будущему.
От этого воспоминания Северуса передернуло. Он две недели не подходил к их площадке, словно боялся, что появление там Джеймса Поттера оставило свой отпечаток, что-то вроде привидения этого выскочки, явившегося на этот островок их счастливого детства из совсем другого, чуждого мира. Но сегодня тоска по Лили словно достигла своего апогея.
День не задался с самого утра, Северус даже проснулся с гудящей головой и звоном в ушах. Может в ушах звенело от криков родителей? Парень по привычке вышел на крыльцо старого покосившегося дома. Весь день лил дождь. Отвратительный мерзкий дождь, холодными струйками заползающий за воротник. Не самая лучшая погода для прогулок, да и Снейп просто терпеть не мог дождь. Но он все равно ушел из дома.
И дело было, пожалуй, не только в скандалах отца и матери, но и в каком-то мазохистском удовлетворении, которое мог принести только дождь. Этакий шах и мат жизни.
Парень сам не заметил, как ноги принесли его на детскую площадку.
Старые скрипучие качели с облупившейся краской, грязный мокрый песок. Унылое зрелище. Северус сел, но качаться не стал, судорожно стиснув длинные пальцы на мокром железе. За этот короткий путь от дома он успел уже промокнуть до нитки, а дождь все лил, словно этого было мало.
Лили любила дождь. Наверное, это нормально – погода не имеет никакого влияния на тех, кто носит солнце внутри. А Лили носила солнце, сама была солнцем. Далекой и холодной звездой отныне не его галактики.
Северус просидел на площадке до самого вечера, но Лили так и не появилась.
А в окнах ее дома горел свет. Изредка тени двигались по ту сторону штор... Миссис Эванс наверняка накрывала на стол, а мистер Эванс строго наставлял парня Петунии, чтобы она больше не опаздывала к вечернему чаю. Сама Петунья наверняка злилась, потому что Лили однажды вернулась позже положенного и ей ничего за это не было. А Лили… Это так странно и забавно одновременно: эти люди там ощущали тепло и уют, ругались, мирились, жили полной грудью, - а Северус Снейп видел только их тени. А они его и вовсе не видели. Вот и получалось, что мы живем словно в совсем разных мирах.
Северус никогда не чувствовал Лили настолько чужой, как сейчас.
Почему она не приходит?
Этот вопрос не давал ему покоя, потому что ему казалось, что на него нет объяснимого ответа. Он мог сколько угодно вспоминать только счастливые моменты: как они лежали в траве, как играли на этой площадке, как сидели на полу комнаты Лили, как ездили на пикник с ее родителями, - это была лишь иллюзия, потому что плохие тоже были. Скрепя сердце, Северус признавал, что порой он вел себя гораздо хуже, чем это ничего не значащее слово: «Грязнокровка».
Северус сам не заметил, как капли дождя на его щеках стали жечь кожу. Он больше не видел ни этого дома, что так жег его своими безжалостными огнями, не вдел площадки вокруг, не видел, что дождь, уже давно прекратился и за его спиной горел ярко-рыжий закат. Сердце Северуса Снейпа рвалось на части, билось, ломалось и с беспощадным звоном падало куда-то на самое дно души. Кто выдумал такую всепоглощающую боль? И чем он заслужил эту ужасную боль?
Почему Лили не приходит?
Ему столько всего нужно ей сказать. Их столько всего связывало, неужели все это ничего не значит?
Как это часто бывает, Северус Снейп, заблудившийся в лабиринте своей боли, не в силах был увидеть, что как бы много все его не связывало с Лили Эванс, было очень много вещей, которые их разъединяли. И если она все время пыталась показать ему, что их связь должна быть выше всего внешнего, он сам, как шкодливый ребенок с дефицитом внимания, только и делал, что хватался за все, что должно было их разъединить. Так было с Мародёрами, так было с происхождением Лили, так было с его друзьями Пожирателями…И вот наконец-то Лили увидела все это, на что Северус указывал с таким фанатизмом. И больше не приходила. И только тогда он сам увидел то, что показывала ему она.
«- Смотри, какие сережки подарил мне папа, – Лили подошла почти вплотную к нему, но он резко отшатнулся назад на два шага.
Ярко зеленые. Зеленые до одури. Как неожиданно…
- Ты что, вблизи хуже видишь? – Лили рассмеялась, но больше попыток подойти не делала.
Ему хотелось ответить, что он просто идиот, и со зрением это никак не связано, но с языка сорвалось, как обычно другое:
- Ну а что, нынче все очень любят людей с дефектами зрения! – язвительно ответил он тогда, намекая на Поттера.»
Мерлин, ну почему он такой кретин? Наверное, он действительно вблизи хуже видит, раз ноет теперь, когда потерял самое дорогое в своей жизни.
***
- Мы вернемся завтра вечером, - миссис Эванс по очереди поцеловала обеих дочерей. – Не ссорьтесь.
- И никаких вечеринок, - строго добавил отец, уже с улицы.
Чета Эванс не слишком редко оставляли своих дочерей одних на выходные, поэтому никогда особенно не волновались. Вот и сейчас их голоса звучали строго скорее для соблюдения традиции. Девочки не ладили, а потому ни о каких вечеринках речи быть не могло: каждая боялась, что вторая ее сдаст или подставит, что в данной ситуации было очень на руку родителям.
- Мы вас любим, - Лили вышла на крыльцо и покривлялась в боковое зеркало машины. – Будьте осторожны!
Отец состроил смешную гримасу в ответ, и Лили рассмеялась. Мотор зарокотал, и машина выехала с подъездной дорожки, из пассажирского окна высунулась мамина рука. Лили обняла себя за плечи и помахала вслед родителям. Петунья махала рукой из-за ее спины. Воздух был свежий и прохладный, какой бывает только летом после дождя. Лили вдохнула его полной грудью и прислушалась к удаляющимся шагам сестры. Они уже на протяжении семи лет были двумя совершенно чужими друг другу людьми, живущими под одной крышей. Никаких общих друзей, разговоров по душам, девичьих слез и секретов, даже совместных походов в магазин. Первое время было очень тяжело, а потом ничего. Лили как-то привыкла, да и длительное пребывание вне дома только укрепило этот разрыв. Вот и с Северусом будет также. Сейчас тяжело, а потом – ничего.
Лили вздохнула и вошла в дом.
Она поднялась в свою комнату и села на кровать, поджав под себя ноги. За стеной Петуния разговаривала по телефону с подругой о том, что уйдет из дома, как только уснет ее «чокнутая сестрица». Лили улыбнулась. Это должен будет быть очень важный вечер. Очень важная ночь, ведь она проведет ее у Джеймса.
Чета Поттеров вместе с братом мистера Поттера каждое лето уезжали на несколько дней «отдохнуть от детей». И первое, что сделал Джеймс – это предложил девушке пожить у него эти дни. Лили это предложение ввергло сразу в три вариации ужаса. Во-первых, ну никак она не могла уйти из дома на несколько дней. У них в семье это было настолько не принято, что даже мысли о подобном казались чем-то запретным. Страшно даже представить реакцию отца, изъяви она подобное желание! Во-вторых, отказать Джеймсу оказалось еще хуже. Когда тебе 17, и парень, в которого ты влюблена, предлагает тебе пожить у него, а ты до этого никогда в жизни (в детстве с Северусом не считается!) не ночевали с парнем – согласиться и отказаться одинаково страшно. Поэтому Лили согласилась переночевать у Джеймса, когда ее родители уедут, и это стало третьим ее страхом, все более усиливающимся по мере приближения выходных.
Лили вдохнула поглубже, как это делали йоги по телевизору, и попыталась успокоиться. В конце концов, ей сначала нужно собрать всё необходимое, а после этого сымитировать свой отход ко сну перед Петуньей, и только после этого совершать побег к Джеймсу.
Девушка ненадолго успокоилась, размышляя о том, что же ей может пригодиться у Джеймса. Зубная щетка, пижама… Лили залилась густой краской.
Все кругом говорили об этом, и раньше Лили не было до этого никакого дела. Но в последнее время Лили все чаще ловила себя на мысли, что она готова, или думала, что готова. Джеймс, следует отдать ему должное, совершенно на нее не давил, хотя у него слабо получалось скрыть свое возбуждение, он всячески старался контролировать себя и ситуацию. Лили всё это очень смущало, и еще больше пугало.
Первый раз – очень важный момент в жизни каждой девушки, если она не цинична. Лили всегда трепетала от одной мысли об этом, это было страшно и ответственно. Один из главнейших шагов в жизни, здесь нельзя облажаться! Мама Лили не была ханжой, но считала, что раньше совершеннолетия не стоит и думать об этом, потому что пока девочки совсем юных, их может обмануть любой проходимец. А отец, как казалось Лили, вообще не должен будет узнать об этом до тех пор, пока не вырастут его внуки. Но по меркам волшебников она уже была совершеннолетняя, и это же был Джеймс, самый особенный парень из всех! Чего же ей бояться? Вот и выходило, что нечего, и Лили решилась. Но чем ближе была назначенная в голове девушки ночь, тем меньше решимости у нее оставалось.
Она собрала все необходимое в рюкзачок, надела вторую пижаму, растрепала волосы, взяла зубную щетку и вышла из комнаты. Отзвуки разговора Петуньи сразу же стихли, пока пол скрипел под босыми ногами младшей сестры.
Лили постучалась в комнату, в которую не заходила уже шесть лет.
- Что? – раздался наигранно раздраженный голос Петуньи, старавшейся заглушить в нем испуг.
- У меня зубная паста закончилась, а родители свою забрали, - последнее слово угасло в имитации зевка.
За дверью послышались шаги и возмущенное бурчание сестры. Она рывком отворила дверь и с ненавистью зыркнула на Лили. Комната за ее плечами казалась гриффиндорке совсем незнакомой. На Петунье тоже была пижама, но волосы были тщательно уложены в удлиненное каре. Лили не помнила, когда именно сестра остригла волосы, но от этой прически ее лицо удлинилось просто до неимоверных размеров.
- На, - Петунья бросила тюбик и захлопнула дверь перед носом сестры.
Лили спокойно его поймала и пошла к себе в комнату, прошептав:
- Спокойной ночи, Тунья…
Вот и все. Спектакль разыгран.
Лили заперла дверь заклинанием и наложила звукоизоляцию, ведь теперь она могла это делать, и начала быстро переодеваться и приводить себя в порядок. Расчесав волосы, девушка взглянула на себя в зеркало. Бледная как никогда кожа резко контрастировала с темной медью волос и потемневшими от волнения зелеными глазами.
Лили вздохнула, сжала в руке волшебную палочку и почувствовала рывок. Громкий хлопок, который Петунья никак не могла услышать, и гриффиндорка исчезла, чтобы появиться за домом Джеймса.
Ночь – лучшая подруга путешественников, Лили осталась незамеченной. Обойдя забор, она открыла калитку и прошла к дверям. Из окон двухэтажного дома приветливо лился свет. Не успела Лили протянуть руку к дверному колокольчику, как дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся, улыбающийся своей невероятной улыбкой Джеймс Поттер.
- Лили, - радостно выдохнул парень.
Лили почувствовала, как трепещущее счастье разлилось внизу живота. Это был он, тот, кого она искала всю жизнь, с детских сказок, до восхищенных рассказов подруг, то все был он. Как могла она раньше не замечать этих лукавых глаз, в которых зрачки искрились, словно порошинки, готовые в любую минуту перевернуть всю ее жизнь вверх тормашками, словно фейерверк в детстве? Лукавые, вечно смеющиеся, добрейшие из добрых карие глаза. Как могла она раньше смотреть в них с презрением, да и не смотреть в них вовсе? А эта улыбка, открытая, мягкая, и в тоже время озорная, беспечная улыбка! Так могут улыбаться только баловни судьбы! Как могла она ненавидеть эту улыбку? А эти вечно взъерошенные волосы, отражающие его упрямый и вольный характер! Его широкие плечи, подтянутая фигура, смугловатая кожа, скулы и подбородок… Как можно было уродиться столь совершенным? И за что ей, маглорожденной Лили такое счастье?
«Кажется, в прошлой жизни я была очень хорошей девочкой!»
- Входи, - Джеймс отошел, пропуская ее в дом.
Его рука рефлекторно взлетела к волосам. Он делал так всегда, когда видел ее, сколько она его помнила. Но почему то, что раньше так раздражало, сейчас вызывает только неуемную, тягучую нежность?
- А я прибрался, - радостно и смущенно сообщил парень, улыбаясь во всю ширь своего рта.
Только в этот момент Лили поняла, что никогда до этого момента не была у Джеймса дома. Это был большой и уютный дом волшебного семейства: все здесь буквально кричало о «нормальности» магии. Со всех полок и стен Лили махали фотографии, множество маленьких родителей Джеймса и он сам разных возрастов и все они мельтешили в своих рамках так, что Лили не знала, на чем остановить свой взгляд. В гостиной сами собой дрались шахматные фигуры: когда Лили вошла, Черная королева уже толкала Белую в камин, но стоило Джеймсу появиться на пороге комнаты, и они смирненько вернулись на шахматную доску. Щетка для пыли, картинно перелетающая от книги к книге, свернула стоящую на камине вазу с цветком. Ваза, естественно, разбилась, а вот цветок тут же начал улепетывать на кухню, словно маленький осьминог, перебирая корнями.
- Эй! - Джеймс остановил его взмахом палочки и вернул вазу на место, строго посмотрев на виновато потупившуюся щетку. – Я не совсем в ладах с бытовыми предметами, они только маму слушают…
Закончив экскурсию по дому, ребята перекусили мясом, которое Джеймс мастерски приготовил на гриле, и выбросили овощи, с которыми он не смог справиться.
Это был волшебный вечер. Лили не помнила, когда они последний раз так разговаривали, и когда она последний раз столько смеялась. Она никак не могла поверить, что уже прошел целый год с их знаменательной летней поездки, целый год – поделивший всю ее жизнь напополам.
До и после Джеймса.
По мере того, как продолжался их вечер, девушка чувствовала все больше нарастание напряжения в себе самой. То, что она для себя решила, не только не облегчило ее жизнь, но и наоборот неподъемным грузом лежало на ее плечах и ждало своего часа. Лили никак не могла справиться с собой, она не в силах была ждать…
Сейчас или никогда!
- Может, пора пойти спать? – неуверенно спросила девушка, боясь смотреть на Джеймса, и поэтому оглядывающая кухню в десятый раз.
- А, да? – разочарованно удивился Поттер. – Ну, ладно…
Ему было так здорово, это было просто потрясающий вечер. Да, Мерлин, он сидел на кухне своего дома с Лили Эванс, которая собиралась остаться у него на ночь! Он многое бы отдал, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась, и он мог бы до конца веков сидеть вот так на кухне, держать ее за руку и говорить с ней обо всем на свете…
Комната Джеймса была большой и… огненной! Все буквально пылало гриффиндорскими цветами, Лили даже стало жарко. Чего здесь только не было: плакаты с игроками в квидитч, вырезки из спортивных журналов, миловидные волшебницы в шелковых мантиях… Лили чуть было не развенчала все свои планы, но Джеймс оставил ее готовиться ко сну, а потому дуться на плакаты не имело смысла. И так много фотографий: родители, Эмили, Ремус, Питер, Сириус, Сириус, Сириус… Нарциссы Блэк нигде не было, и девушка вздохнула с облегчением.
Джеймс рассказал ей все, совершенно все о своих отношениях с сестрой Сириуса, но Лили все равно нещадно ревновала его к ней. Она ничего не могла с собой поделать, а потому, заходя в комнату Джеймса, очень боялась найти в ней что-то, какую-то вещицу или фотографию, напоминающую Нарциссу Блэк.
Как его вообще угораздило? Слизеринка чистой воды. А ее как угораздило? Истинный гриффиндорец. Что общего могло у них быть?
А что общего было у нее с Северусом?
Раньше она назвала бы сотню вещей. Школа, волшебный поезд, парта на сдвоенных уроках, лес у его дома, детская площадка, ненависть Туньи? Нет. Общее детство, с его обидами и надеждами, с его всё спасающей верой в самих себя и магию своих жизней!
А что сейчас общего у них с Северусом?
Вот и выходит, что ничего.
Лили переоделась в пижамные шортики и маечку и пошла умываться. Когда она закончила и вернулась в комнату, Джеймс уже сидел на кровати, задумчиво глядя в темноту окна.
- Я пришел пожелать тебе доброй ночи, - Джеймс улыбнулся. – Но можно я побуду с тобой, пока ты не заснешь?
На нем были только пижамные штаны. Лили покраснела до кончиков волос, страх все усиливался, поэтому смысл его слов не сразу достиг ее сознания.
- А, - Лили так растерялась, что никак не могла справиться со своими мыслями. – В смысле?
Она даже не заметила, как изменился его взгляд, когда она вышла из ванной в своей пижаме.
- Я думала… - пролепетала девушка, изучая ворс ковра. – А ты не хочешь… побыть со мной до утра?
Она так и не решилась поднять взгляд на парня, у которого аж рот открылся от неожиданности. Вопросы теснились в его и без того горячей голове. Ему было семнадцать лет. Он боялся перешагнуть грань, которой раньше никогда для него не было. Ему говорили «да» и только «да». Но у Лили разве можно такое спрашивать?
- Я хотел бы пробыть с тобой всю свою жизнь, - изменившимся голосом сказал Джеймс, протянув к ней руки. – Иди ко мне.
И она пошла. Пошла на негнущихся ногах прямиком в его руки.
И Джеймс Поттер ее принял. Принял? Нет, это звучит так, как будто мог не принять. Не мог. Ему казалось, что он жил ради этого момента, что это она приняла его, а он лишь стоял вот так всю жизнь с распахнутым настежь сердцем, в страхе, что она не найдет к нему дорогу.
Лили Эванс.
Не знающая себе истинную цену. Сокровище. Девочка – солнце.
Он мог бы обнимать ее до конца времен, и никогда этого бы ни было достаточно. И если она сожжет его своим всепоглощающим светом, то так тому и быть. Он счел бы это за счастье.
Наконец-то наступил этот день, Поттер даже зачеркивал дни в календаре, и с самого утра наводил в доме порядок. Он, за время отсутствия родителей, уже успел развести полный бедлам. Половина кухонной утвари разобиделась на него, а щетки, памятуя прошлые опыты, и вовсе разбежались. Кто бы мог подумать, что уборка такое изнуряющее занятие? И как мама только все успевает? Он вот умудрился не разрушить дом, и уже молодец.
Сейчас, когда он лежал в одной кровати с Лили Эванс, вся его бытовая война не казалась такой уж страшной.
Что греха таить, Джеймс тысячу раз представлял себе, как это могло бы быть, но никогда, даже в самых дерзких своих мечтах Лили не предлагала ему спать в одной кровати. Кажется, он все еще недостаточно хорошо ее знает. А эта пижама! Нет, вы бы видели, Мерлин ее побери! Он чуть голову не потерял, хотя поклялся себе ждать столько, сколько потребуется, хоть до старости… нет, ну, старость - это слишком, конечно.
По телу прошла мелкая дрожь, но Джеймс снова совладал с собой:
- В школе если узнают, от зависти умрут! – бархатно рассмеялся Джеймс, целуя Лили в макушку.
- В школе если будешь болтать об этом, умрешь вместе с ними! – девушка сверкнула глазами так, как только она это умеет.
Джеймс снова рассмеялся и зарылся лицом в ее волосы. Кто бы мог подумать… он столько лет всеми правдами и неправдами подбирал ключ к ее сердцу. И ведь ничего, совсем ничего не получалось. А все потому, что ни ко всему можно подобраться. Это как если бы у него был миллион ключей, из которых только один – на самом дне – подходит к желаемой двери. И он сидит и по очереди пытается вставить их в замочную скважину, но ничего не выходит. А когда остается уже самый последний ключ, она вдруг просто открывает дверь, с другой стороны.
Вот и вся правда этой жизни. Дверь должна открываться с обеих сторон.
- Джеймс, - вдруг позвала Лили.
Ее глаза, тёмные в лунном свете, пробивающемся через окно, смотрели на него так, как никогда и ни на кого не смотрели. Они были полны решимости, но где-то на дне плескался, бился страх.
- Джеймс, я... готова, - ее голос сбился на шёпот. – Стать твоей прямо сейчас…
Страх. Непонимание. Какофония множества чувств. Он не ослышался?
Он столько раз думал об этом, и не мог себе это представить. Это же Лили…
Джеймс потянулся к ней и осторожно коснулся губами ее губ, скулы, шеи, ключицы… Ее кожа была такая тёплая, нежная, пахнущая летом, пахнущая юностью. Он осторожно притянул ее к себе, скользнув руками под майкой по ее обнаженной спине. Разве ему когда-то было страшно? Сейчас было. И этот страх помогал контролировать себя.
- Джеймс, - прерывисто выдохнула Лили ему в ухо. – Мне страшно…
Дрожь пробежала по всему его разгоряченному телу, как тогда, когда он впервые оттолкнулся ногами от квидитчного поля, и шум в ушах невообразимый.
- Мне тоже, - пытаясь справиться с дыханием рассмеялся Джеймс.
Не переставая целовать ее, он снял с нее майку… и она смущенно опустила свое покрасневшее лицо.
- Мерлин, Лили, ты такая красивая…
Никто и никогда не видел ее голой. От этой мысли Джеймс чуть не сошел с ума от возбуждения, кровь стучала в ушах, когда он прикоснулся к ее груди. А она, кажется, испугалась еще сильнее. Джеймс осторожно подложил подушку ей под поясницу. Он знал, что и как нужно делать, и знал, что никакая подготовка может не помочь.
Лили лежала под ним и смотрела прямо ему в глаза, словно это был единственный способ не разрыдаться от страха, которого было так много в ее глазах. Это очень плохо. Страх парализует и сводит все мышцы, так они ни к чему не придут…
Джеймс поцеловал ее. Еще и еще, и так до тех пор, пока не почувствовал, что он хоть немного расслабилась. Тогда он достал из тумбочки специальное защитное зелье, не переставая целовать ее. Благо опыта ему хватало, он мог бы все сделать закрытыми глазами, без рук… но не с ней. С ней его сковывал точно такой же страх, словно это было в первый раз и у него тоже.
И тут она резко закрыла рот рукой, чтобы подавить рвущийся крик. Ее тело выгнулось от боли, которая полилась по щекам. Ей говорили, что это может быть больно, но никогда не предупреждали, что это может быть настолько больно!
Джеймс запаниковал, потому что он еще даже не вошел, а ей уже так больно. Он осторожно надавил еще, а слезы все бежали у нее по щекам.
- Лили, любимая моя, хорошая моя, - шептал он ей, пытаясь хоть немного отвлечь ее. – Только скажи, и я остановлюсь!
Плача от боли она помотала головой.
И тут с улицы донесся хлопок, и послышались голоса родителей.
Лицо Лили исказилось от ужаса, казалось, что она начисто забыла о той боли, которая пронизывала ее тело еще мгновение назад. Внизу щелкнул замок. Лили в панике начала выбираться из-под парня. Но он тоже не растерялся и сразу же схватил палочку, запирая и звукоизолируя комнату.
- Лили, я не знаю, почему они вернулись! – защищаясь воскликнул Джеймс. – Они никогда не возвращались заранее, всегда предупреждали…
Эванс его словно не слушала. Она с сумасшедшей скоростью одевалась и приводила в порядок свои растрепанные волосы и опухшее лицо.
- Лил, то, что ты посреди ночи одета в уличную одежду гораздо более подозрительно, чем если бы на тебе была пижама, - заметил Джеймс, натягивая пижамные штаны.
- Я трансгрессирую домой, - отмахнулась Лили.
- Из моего дома нельзя трансгрессировать, как и из большинства домов волшебников…
Лили остановилась и растеряно посмотрела на парня.
- Что же мне делать? – прошептала она, готовая снова начать плакать.
- Ничего, надеть пижаму, а я дам тебе свой халат, и мы, как ни в чем не бывало, выйдем к родителям так, словно они разбудили нас своим вторжением…
- Нет! Ты с ума сошел?! Знакомиться с твоими родителями в пижаме и посреди ночи?! Что они подумают обо мне?!
Джеймс подошел и прижал к себе сопротивляющуюся девушку.
- Лили, они все о тебе знают, это вообще была мамина идея, позвать тебя пожить, пока их нет…
- Правда? – от удивления гриффиндорка даже перестала паниковать.
- Мне кажется, она хотела таким образом защитить наш дом от разрушения, - Джеймс засмеялся.
- А еще, - добавил Джеймс, когда Лили уже успокоилась. – Они явно видели твою обувь внизу.
Лили как-то смешно пискнула и вытянулась в струнку, ей казалось, что даже волосы на руках встали дыбом. Что делать в такой ситуации? Что обычно делали в таких ситуациях героини фильмов про подростков? Лили никак не могла вспомнить. Да и не была она героиней фильма.
Джеймс прижимал ее к себе и гладил рукой по спутанным волосам. Он слушал, как медленно успокаивается ее сердце, как утихает дрожь во всем теле.
Лили сдалась. Она беспомощно посмотрела на Джеймса и начала переодеваться назад в пижаму. Парень накинул на нее свой халат и взял в ладони ее лицо, заставляя тем самым посмотреть на себя.
- Лили, послушай, - он заглянул ей в глаза. – Ты уже нравишься моим родителям, так позволь и им понравиться тебе...
Девушка сделала судорожный вздох и кивнула.
***
Громкий хлопок выдернул Люциуса Малфоя из оцепенения.
- Хозяин требует вас к завтраку, сэр, - пропищал сгорбленный старый эльф с желтеющими глазами.
Домовик тут же поспешил удалиться, наученный опытом общения со скверным утренним нравом молодого господина. Люциус всегда был совершенно не в духе по утрам, он просыпался и ненавидел все окружающие его предметы и особенно того, кто его разбудил. Но нынешней ночью он так и не смог уснуть.
Когда ты молод и перспективен, тебе кажется, что все двери открыты, и что какую бы дверь ты не выбрал – путь будет легок и приятен, все будет получаться, каждый твой поступок будет вызывать восхищение.
В школе так и было. С самого появления его в школе, он знал - что бы он ни делал: весь его круг восхищается им, а потому он делал то, что хочется исключительно ему. Он не чувствовал себя ни хорошим, ни плохим, и поступки свои, какими бы их ни видели другие, никогда с этой точки зрения не оценивал. Он считал себя исключительным. На голову выше даже самых любимых своих друзей. Даже свою возлюбленную Сарру он никогда в действительности не считал равной себе, напротив, он снисходительно полагал, что это даже неприятно будет для нее, если они будут равными. Он никогда не судил себя за это, потому что по законам его семьи не могло быть иначе. А как это часто бывает, люди относятся к нам ровно так, как мы сами к себе относимся, а потому никто из других тоже не судил его.
Но школа закончилась, и пришло время исполнять все возложенные на него надежды. Как оказалось, он был к этому не готов.
Проблема всякой идеологии – человек, захваченный идеей, хочет перевернуть мир и не думает о путях. Всегда кажется, что ты будешь нести знамя, а всю грязную работы сделает кто-то другой. Но так не бывает.
Люциус уставился на свои руки.
Этой ночью он впервые убил человека.
Вечер был точно таким же, какими уже стали многие вечера Люциуса. Точно такой же, и, наверное, потому ему было так мерзко. И нет, не потому что ничего не предвещало такого исхода, ничего не предвещало убийства, наоборот... Люциус чувствовал, что заведомо был убийцей, каждую минуту после окончания школы, или может даже раньше, возможно с самого рождения он Люциус Малфой был убийцей, который просто еще никого не убил. И вот, этой ночью все свершилось.
Они прибыли в дом одного уважаемого волшебника, чтобы как всегда «убедить» его встать на сторону Тёмного Лорда. С подобными миссиями новоиспеченных Пожирателей смерти никогда не отправляли одних, и в этот раз с ним и Паркинсоном были Тирион Боул, Рудольфус Лэстрейндж, мистер Паркинсон старший и мистер Гойл. Но старшие члены старались сильно не вмешиваться, чтобы молодое поколение «научилось вести дела».
Они пришли без приглашения, упивающиеся своим положением и властью. В те годы они еще не прятались под масками, и пользовались своими звучными именами во благо Тёмного Лорда. Был уже поздний вечер: на мистере Винтригане был нелепый ночной колпак. Он переводил напряженный взгляд с гостя на гостя и выглядел крайне обеспокоенным, но Люциус был уверен, что в рукаве у него уже ждет выпада волшебная палочка.
Мистер Винтригам был мужчиной средних лет, сколотивший себе приличное состояние на летних дуэльных школах для мальчиков подростков. Естественно, Тёмному Лорду он был интересен не этим, а своими обширными практиками по общению с магическими народами, особенно недружелюбными – оттуда и появилась его особая тактика непредсказуемого ведения боя. Но у него была слабость, которая автоматически ставила его на сторону защитников грязнокровок – его маглорожденная жена. Пожиратели смерти отлично использовали подобные слабости в своих целях – для «убеждения» встать на их сторону.
Гостиная, куда их проводил мужчина, была достаточно большая и уютная по меркам обеспеченных семей, но Люциус подумал, что в жизни не бывал в таких крошечных и убогих домах. Он первый прошел в эту комнату, и сразу же занял свое излюбленное в таких ситуациях место: встал рядом с весело горящим камином и облокотился на каминную полку. Люциус полагал, что это самая удобная позиция, потому что сам он мог видеть все входы и выходы из комнаты, а также огонь в камине слепил не его, а «жертву». Он нацепил вежливую снисходительную улыбку, пока его спутники занимали свои места.
Тирион Боул, тот самый новоиспеченный папаша Люциана Боула и муж Эрил Боул, бывшей подружки Люциуса, был далеко не самым опытным Пожирателем смерти. Он отлично исполнял роль подпевалы и дополнительной боевой единицы, но не более того. Боул был немногословен и просто молился на Люциуса – это было единственное, что Малфою в нем нравилось. Тирион полуприсел на подоконник, и начал со скучающим видом смотреть в окно, словно ему и дела не было до происходящего, и он просто пришел за компанию, а на самом деле следил за улицей.
Мистер Паркинсон старший выглядел солиднее всех, а потому всегда садился в одно из кресел, дабы усыпить бдительность, что самый главный противник сидит и к бою вообще не расположен. Мистер Гойл встал в проходе, ведущем в столовую. Это был пятидесятилетний мужчина, с большой лысиной и серыми от седины волосами, его лицо было испещрено шрамами и морщинами, и совершенно непонятно было чего же там больше. Он выглядел очень недовольным и усталым, но Люциусу казалось, что он выглядел так столько, сколько он себя помнил, а мистер Гойл был очень давним другом его отца. Мужчина не так давно вернулся в Англию, и новости его ждали совершенно удручающие – его молодая невеста оказалась беременной невесть от кого. Уязвленное самолюбие и честь аристократа вынудили его тут же разорвать помолвку и все связи с семьей «благоверной» Сабрины Дэррек, но Люциус искренне не понимал, куда этому старикану вообще рыпаться, разве в его возрасте еще заводят детей? Но вообще-то заводят, и особенно Гойлы, потому что у этого старикана была молодая сестра Ансли Гойл – ровесница и сокурсница Рудольфуса Лестрейнджа, вышедшая в позапрошлом году замуж за однокурсника Боула и той самой Дэррек Эдсела Риверса.
Рудольфус, как всегда отстраненный,, прислонился спиной к косяку в главном проходе в гостиную. Он был очень хорош, вот с кем Люциус был действительно рад работать, пусть и предпочитал совершенно не пересекаться с ним в других условиях. На Лэстрейнджа всегда можно было положиться, он свое дело знал лучше, чем даже старик Гойл. Но вот с кем действительно было сложно – так это с Альбертом Паркинсоном.
Младший Паркинсон был совершенно непредсказуем и еще менее управляем. Он и сейчас кружил по комнате, словно хотел не запугать жертву, а свести ее с ума. Но к самому большому неудовольствию Люциуса, тактика Альберта была столь же хороша, как придуманная самим Малфоем расстановка неподвижных устрашителей. Люциус любил продумывать и контролировать ситуацию до мелочей (и Тёмный Лорд выделил его именно за это, чем Люциус очень гордился), тогда как Альберт предпочитал всегда балансировать на грани.
Мистер Винтригам в нерешительности замер за спинкой кресла, в котором сидел мистер Паркинсон-старший, и напряженно следил глазами за вышагивающим Альбертом.
- Чем могу быть обязан столь позднему визиту таких уважаемых волшебников? – в голосе хозяина дома звучали стальные нотки. Он знал, зачем они пришли.
- Грядет время перемен, перемен к лучшему, свободному от страхов будущему, - медленно растягивая слова произнес Люциус.
- И поэтому вы решили меня запугать? Во имя будущего без страха? – перебил мистер Винтригам.
Он был смелый, этот сорокалетний хаффлпаффец, слишком смелый для человека, которому есть что терять.
Альберт Паркинсон, проходивший за спиной мужчины, громко рассмеялся, как безумный. Люциус не любил, когда он так делал, но это всегда было эффектно. Сорокалетний дуэлянт даже не пошевелился, но Малфой видел, как его передернуло от этого смеха.
- А ты не бойся нас, - с издевкой сказал Паркинсон, наклоняясь к самому уху «жертвы». – Только трусы бегут от власти, дарованной самой природой.
- Мистер Винтригам, - все так же растягивая слова произнес Люциус. – Мы пришли к вам как друзья, и желаем вам и вашей семье исключительно добра...
Люциус обожал эту словесную игру, как будто никто тут и не догадывается о истинной природе этой встречи.
- Наш Господин протягивает вам руку дружбы, - лилейным голосом продолжил Малфой. – Вопрос только в том, хватит ли вам смелости и благоразумия, чтобы ее принять?
Мужчина посмотрел с презрением на молодого аристократа:
- Дружба, серьезно? Откуда вы знаете это слово, мистер Малфой?
Все мужчины чувствовали, что убеждения в этом случае не помогут, и нужно прибегать к другим, более действенным методам. И именно в этот момент высочайшего напряжения в комнату вошла молодая миссис Винтригам. Это была 23 летняя девушка среднего роста, с тонким станом и крупными каштановыми кудрями, обрамлявшими тонкое лицо нежно-карамельного оттенка. Большими карими глазами она испугано обвела взглядом всех присутствующих и на мгновение, перед тем как посмотреть на мужа, замерла глядя на Рудольфуса Лэстрейнджа. Тот смотрел на нее ничего не выражающим взглядом жестких глаз.
Ее звали Сьюзен, в девичестве она носила фамилию Алерт, и училась в Хаффлпаффе на одном курсе с Рудольфусом, и была подругой Тэда Тонкса еще с детства, когда двое соседних ребятишек поняли, что они не такие как все. После школы их дружба ничуть не померкла, и в данный момент больше всего на свете Сьюзен Винтригам боялась, что Рудольфус о ней знает. Но Лэстрейндж, казалось, был вообще ни в чем не заинтересован, хотя и ни на секунду не выпускал супругов из виду.
- Джозеф?
Именно так звали мистера Винтригама, и он запретил ей спускаться, но она всегда все делала по-своему. Миссис Винтригам попыталась пойти в сторону мужа, но прямо между ними вырос Альберт Паркинсон, который был выше ее на голову, но от страха она не посмела поднять на него глаз. Альберт был их козырем в тех делах, где у людей недоставало благоразумия соглашаться сразу. И пусть из всех здесь присутствующих только Люциус знал репутацию жестокого монстра, которая была у Альберта в школе, даже незнакомые чувствовали его странное желание причинять боль. Мистер Паркинсон-старший не сводил с сына глаз, но Люциус был совершенно уверен, что тот очень им доволен. Малфой почувствовал раздражение – наверное, это очень здорово, когда отец доволен тобой, но откуда ему самому было об этом знать.
Альберт не произнес ни слова, не прикоснулся к девушке и пальцем, он просто обошел ее кругом и остановился у ее правого плеча, нависая над ее головой. Но на лице Альберта была такая улыбка, что на него сложно было смотреть, словно наблюдаешь за чем-то неприличным в присутствии родителей. Джозеф Винтригам напрягся и пристально следил за Паркинсоном-младшим, словно в любое мгновение был готов вцепиться ему в горло. Да так оно и было.
- Винтригам, а ты, оказывается эгоист, - скучающим тоном заметил Люциус, поглаживая свою красивую волшебную палочку из чёрного дерева. – В новом мире, таким, как она уже не будет места, а ты отказываешь ей в защите... и это ВЫ называете любовью?
Альберт ласково, почти нежно убрал темные кудри девушки, оголяя ее тонкую шею, на которой пульсировала артерия.
- Посмотрим, насколько грязная у нее кровь? – улыбаясь спросил Паркинсон-младший, глядя на побледневшего хозяина дома.
- Пожалуйста... – Джозеф Винтригам с мольбой посмотрел на Люциуса, понимая, что ведет эту игру именно он. – Не надо...
- Тёмный Лорд великодушно предлагает твоей жене свою защиту, требуя в обмен всего лишь верной службы на благо всех волшебников, - продолжал Люциус, как ни в чем не бывало. – Но ты столь эгоистично отвергаешь этот бесценный дар... словно тебе и вовсе не важна ее жизнь.
По щекам Сьюзен Винтригам бежали слёзы, она до крови прикусила себе губу и тряслась, как осиновый лист. Долгое мгновение мистер Винтригам смотрел на нее в ужасе, словно решая что-то для себя, хотя все в этой комнате уже знали, какой будет его положительный ответ.
- Мам, у меня кто-то под кроватью...
Все резко обернулись. В коридоре, чуть за спиной Рудольфуса замер маленький трёхлетний мальчик в пижаме. Он уже забыл о своем испуге и с любопытством переводил взгляд с одного гостя на другого.
- Герман, милый, иди скорее к себе, - дрожащим голосом произнесла девушка, даже перестав плакать.
Но мальчик не успел сделать и шага, потому что тяжелая рука Рудольфуса опустилась на его голову. Альберт просиял и, забыв про свою кудрявую жертву, направился к мальчику, словно больше всего на свете он любил детей.
- Здравствуй, Герман, - бархатным голосом позвал он. – А насколько чистая кровь у тебя?
- Нет!
Оглушительно закричала миссис Винтригам. В ее руке неожиданно для всех оказалась волшебная палочка, направленная на Альберта.
- Импедимента! – выкрикнула она, и Альберт застыл, пытаясь справиться с чарами помех.
Начало твориться что-то невообразимое. В тот момент, когда девушка вскинула палочку, вскочил мистер Паркинсон-старший, а мистер Винтригам сразу же наслал на него оцепенение. В этот момент Люциус вышиб у мужчины палочку, а Боул и Гойл разом отправили в противника заклинания, но тот сгруппировался и кубарем долетел до места, куда упала его палочка, оба заклинания пролетели у него над головой, и в итоге мужчины попали друг в друга: Боула выбросило в окно, а Гойла в столовую, где он сшиб большой стол и ударился о противоположную стену.
- Протего! – Люциус отразил пущенное в него заклинание.
- Убей его, Малфой! – прокричал мистер Паркинсон, отходящий от заклинания мистера Винтригама.
«Убей его!» - звучал в голове Люциуса голос отца. Он усиливался и пульсировал где-то в висках.
Убей его. Убей его. Убей его!
- Авада кедавра!
Люциус не узнал свой голос, но палочка, из которой вырвался луч смерти, точно была его. Ослепительная зеленая вспышка, и Джозеф Винтригам, знаменитый дуэлянт, отец семейства и просто хороший человек уже был мёртв.
Наступила оглушительная тишина. Люциус ничего не слышал, только видел широко распахнутые глаза мужчины и его неподвижное тело, палочка выпала из его рук, словно знала, что больше никогда ему не понадобится. Люциус опустил и свою собственную, потому что она казалась ему неподъемной.
Звуки вернулись так же резко, как и исчезли. Громко и жалобно заплакал ребенок, которого совершенно спокойный Рудольфус держал мёртвой хваткой. В столовой Гойл скидывал с себя обломки мебели, громко ругаясь нелицеприятными выражениями. Мистер Паркинсон-старший уже встал и даже стряхнул пыль со своей дорогущей мантии. Альберт держал рыдающую вдову, которая рвалась к мужу.
- Неееет, Джозеф, нееет!
Альберт рассмеялся прямо ей в ухо:
- Неееет, Джозеф, неееет, - смеясь, передразнил он ее высокий голос.
Он схватил ее за волосы и подтащил к телу мужа.
- Смотри, что бывает, когда отвергают дружбу Тёмного Лорда, - сказал он со злостью, не давая ей дотянуться до него. – Смотри!
Он с силой пнул труп в лицо. Люциус сделал вид, что закатил глаза, лишь бы не видеть этого.
Девушка рыдала и умоляла пощадить их сына, который тоже заходился в рыданиях и звал отца. Но Альберт только смеялся, закинув ее голову так, чтобы она смотрела ему в глаза. Он был так близко, что его дыхание обжигало ее мокрые щеки.
- Ну хватит уже, - неприязненно сказал мистер Паркинсон-старший. словно боялся, что его сын запачкается о грязнокровку.
Альберт не обратил на слова отца никакого внимания, продолжая издеваться над убитой горем девушкой. Рудольфус, сохраняя свое совершенно равнодушное выражение лица, подошел к Альберту и швырнул в него ребенка, а сам взял Сьюзен Винтригам за локоть. Альберт перестал смеяться и взял мальчика за подбородок так, чтобы тот смотрел на мать.
- Рудольфус, пожалуйста, - прошептала девушка своему однокурснику.
Лэстрейндж помнил Сьюзен, подружку Тонкса, но на его лице не дрогнул ни один мускул.
- Авада кедавра!
Девушка осела на пол, и он отпустил ее руку. Мальчик даже перестал плакать. Альберт опустился перед ним на одно колено и сказал:
- Чистая кровь защитила бы тебя от боли, но радуйся, что та часть ее внутри тебя защитила хотя бы от смерти.
Мальчика они оставили в живых. Потерявшего сознание Боула забрали, когда пометили небо над домом. А он, Люциус Малфой, впервые убил человека.
На самом деле молодой Малфой еще не подозревал, что-то чувство, которое сковывает сейчас каждую клеточку его тела – ничто по сравнению с тем, что ему еще предстоит почувствовать и понять. Однажды он убьет совсем не так, не во время завязавшейся дуэли с человеком, равным ему не только по силе, но и по рождению. Однажды он убьет низко, подло, просто за сам факт существования, за сам факт неспособности ничего противопоставить бегущей по его чистой крови магии. Однажды он поймет эту огромную разницу между двумя убийствами, которая навсегда закрепит его по эту сторону баррикад.
Но как бы то ни было, в свои восемнадцать он впервые убил человека, и он не знал, к кому ему с этим идти.
В любой другой ситуации, он пошел бы к Ричу и только к нему, но сейчас он чувствовал, что не сможет, просто не сможет посмотреть ему в глаза. Ричард другой. Люциус почувствовал, как раздражается, как всегда раздражаются люди, когда их ловят на лжи, или, когда их предупреждали, а они все равно выбрали неверный путь. Он был раздражен, как человек, который в глубине души презирает себя, но продолжает убеждать себя в том, что так было нужно.
***
Нарцисса Блэк судорожно всхлипнула во сне и проснулась. Она посмотрела вверх усталыми глазами и вытерла щеку тыльной стороной ладони. В комнате был полумрак, значит сегодня пасмурно, может быть и дождь пойдет… Прошло еще две недели, а Нарцисса все никак не могла прийти в норму, теперь она уже сама не могла быть уверенной, что дело лишь в несчастной любви. Она уже не была уверена, что она до сих пор Нарцисса Блэк. Ее странная бессонница прошла, сменившись множеством коротких и ярких снов, которые выматывали девушку сильнее, чем прежде. Вот уже неделю она просыпалась на мокрой подушке, с опухшими глазами и совершенно без сил. А ведь Нарцисса Блэк никогда не плакала…
Каждую ночь ей снился Джеймс. То они бродили по ночному замку, то занимались любовью под звёздами на астрономической башне, то лежали на траве у опушки Запретного леса. Он смеялся, трепал ее по щеке, гладил по волосам, целовал, целовал, целовал…а потом уходил. А она бежала за ним, падала, кричала и плакала, но он ни разу не остановился. А Нарцисса просыпалась в слезах и словно бы не понимала, что вообще произошло.
Сначала Нарцисса еще сама пыталась бороться со своим странным состоянием. Она писала письма всем, кому ей было что сказать: Андромеде, Сириусу, Северусу, Айрис, Эрике, даже Люциусу. И Джеймсу… Последние она никуда не отправляла, а бросала в камин. Нарцисса словно надеялась, что огонь пожрет всю любовь к Джеймсу, которую она так усиленно отражала на пергаменте. Но огонь не мог помочь ей, и друзья не могли.
Однажды она попыталась развеяться и встретиться с Северусом, но все свелось к тому, что они просто сидели на лавочке в парке и молчали. Нарциссе казалось, что им, с их одинаковым недугом, так просто понять друг друга, помочь друг другу. Но все, что они чувствовали, упиралось в тех, к кому они это чувствовали. Северус не хотел слушать про Джеймса, ненавидел его всей душой. Нарцисса даже думать об Эванс не хотела. Поэтому друзья только молчали, считая, что никто не поймет и не поможет.
С Андромедой тоже удалось встретиться только раз и совсем ненадолго. Обычно встречи с сестрой были очень веселыми, Тед всегда отсутствовал, и девушки могли вдоволь болтать. В глубине души Нарцисса была рада, что она не пересекалась с мужем сестры. И дело было не только в том, что он был грязнокровкой, а Нарцисса впитала к ним презрение с молоком матери, и это чувство только усилилось за последний год, благодаря Эванс. Просто Нарцисса никогда не понимала, как ее сестра, та самая легендарная Андромеда Блэк, которая вместе с Кристабель и Стивеном Лоэлотами занимала верхушку пьедестала в Слизерине, невеста Рудольфуса Лестрейнджа вдруг вышла замуж за такого парня, как Тэд? Что в нем было такого особенного? Как ни смотрела Нарцисса, она ничего не видела в нём. И она ревновала. Безумно ревновала Андромеду к этому Тонксу, ведь он забрал ее у них с Бэллой, забрал насовсем из их мира в свой!
Но в тот раз все словно не задалось: и Тэд был дома, и Нимфадора уже была слишком большой, чтобы не понимать разговоры, и слишком большой, чтобы молчать. И она рассказывала, рассказывала о той «вечеринке взрослых», на которой ей удалось побывать в это лето. Вечеринке Сириуса Блэка, на которую он ее даже не позвал. Нимфадора не прекращала трещать о Люпине, дяде Сири, Джимми и… Лили, Лили, Лили.
Нарцисса в принципе не слишком любила детей, и чем старше они становились, тем больше они ей надоедали. В силу своей внешности она вообще всегда очень нравилась маленьким девочкам, для которых она была чем-то вроде большой фарфоровой куклы, и, если она оказывалась в их поле зрения – отвязаться было попросту невозможно. Когда Дора была совсем крошкой, Нарцисса просто души в ней не чаяла, но чем старше она становилась, тем больше раздражала девушку: начиная от своей невероятной схожести с Тэдом и заканчивая этой ужасной манерой называть ее «Цица». Но раздражение это было не от плохого отношения к племяннице, а скорее от того, что рядом с ней еще больше нужно было следить за собой, чем даже на высокосветских приемах.
И вот теперь выяснилось, что Нимфадора просто без ума от «Джимминой Лили», и постоянно теперь о ней говорит. Конечно, Нарцисса совсем не заметила, что девочка вообще много о ком говорила, особенно о «Лу», но Блэк слышала только «Лили, Лили, Лили».
Нарцисса в тот день вернулась домой чернее тучи и с тех пор словно спала еще хуже. Почему ее так задела новая привязанность маленькой девочки? Нарцисса просто завидовала тому, как легко Эванс входила в чужие сердца. Стоило кому-то увидеть ее однажды, поговорить с ней, и все сразу же начинали ее любить. Не уважать за кровь предков или состояние отца, не дружить с ней ради выгоды или власти, которую она уже имела, и которой станет только больше после ее замужества. А именно любить, просто так.
Конечно, у Нарциссы были друзья, друзья, в которых она была уверенна: Северус, Айрис и Эрика. И Блэк не сомневалась в искренности их дружбы с ней. Но вот подружились ли они, если бы не были чистокровными дочками богатых семей, если бы не попали на один факультет, как в случае с Северусом?
Когда у девушки совсем пропал аппетит, миссис Блэк всё же вызвала целителя. Но что он мог сказать? Никаких нарушений или патологий, но на лицо явное переутомление и стресс. Посоветовал побольше гулять на свежем воздухе, потому что это способствует здоровому сну. Но гулять Нарциссе совсем не хотелось.
Один раз она, лишь бы только родители от нее отстали, сказала им, что отправиться с пикник с Айрис, а сама решила встретиться с Сириусом. Она понимала, что невежливо являться без предупреждения, но выбора уже не было – Айрис была занята и никак не могла отправиться с ней на непреднамеренный пикник. А может быть Нарцисса в глубине души просто надеялась, что если не предупредит Сириуса, то может быть ей удастся хоть одним глазком увидеть Джеймса… Но когда она пришла, Сириус был совсем один и совсем ей не рад. Он все время нервничал и смотрел на часы, на все вопросы отвечал неохотно и уклончиво. Он хотел, чтобы она поскорее ушла. Нарцисса предположила, что к нему должен был прийти Джеймс, и он совсем не хотел, чтобы они пересеклись. Нарцисса не терпела подобное отношение и очень разозлилась на брата. Ей не было никакого дела до истинных причин такого поведения: если хотел, чтобы она ушла – нужно было так и сказать! На следующий день Сириус написал письмо с извинениями, подтвердил, что ждал Джеймса, а не сказал, потому что думал, что она специально останется, чтобы встретиться с Поттером. Если бы девушка могла быть откровенна с самой собой, то согласилась бы, что именно так она бы и сделала. Но в тот день это письмо настолько задело ее гордость, что она отправила его в камин, так ничего и не написав в ответ.
Последний выход из дома был посещением Эрики. Сказать, что это была не лучшая идея – ничего не сказать. Во-первых, Эрике было явно не до нее, она не покидала комнату матери и совсем осунулась, складывалось ощущение, что она тоже смертельно больна. Но, во-вторых, Нарцисса увидела, во что превратилась сама миссис Забини: это был обтянутый кожей скелет, которыми пугают маленьких детей. Нарцисса уже давно не была маленькой, но это зрелище напугало ее до полусмерти.
Когда миссис Забини умерла, сны и мысли Нарциссы заполнились не только Джеймсом, но и миссис Забини, которая иногда приобретала лицо ее матери, а иногда и вовсе ее собственное.
В утро похорон девушка чувствовала себя еще более разбитой и ослабленной, миссис Блэк уже не на шутку тревожилась за дочь, и, в тайне от нее, не раз обсуждала с мужем, что, наверное, ее стоит поместить под круглосуточное наблюдение врача. Нарцисса надела, то, что ей сказали, позволила сделать себе прическу и старалась не смотреть в зеркало: слава Мерлину, черная вуаль закроет ее лицо.
Приехали родители Сириуса с Регулусом, чтобы они отправились на похороны всей семьей, но Нарциссу никто не беспокоил, чему она была очень рада. Она лежала на кровати без движения, стараясь не помять платье, а может быть у нее просто не было сил пошевелиться. Было очень душно и жарко, платье казалось раскаленными тисками, мешающими дышать. Измучившись, девушка решила тихонько выбраться в сад и подышать свежим воздухом. Она прокралась по собственному дому, точно вор, прислушиваясь к доносящимся из гостиной причитаниям тёти Вальбурги.
Улица встретила ее еще большей духотой. Небо было пепельно-серым, тяжелым, нависающим над головой. Нарцисса вдохнула горячий воздух, но легче не стало, и она медленно пошла по садовой дорожке, стараясь выровнять дыхание. Какие-то странные звуки зацепились за слух слизеринки, заставив ее остановиться и приглядеться между веток, откуда они доносились.
Нарцисса замерла, чувствуя, как реальность начинает сжиматься вокруг нее. Видимо, родители всё же правы, и ей нужен доктор, потому что сама она не в силах справиться. Потому в густых зарослях сирени Андромеда прильнула к тонкому телу Регулуса. Странно, раньше Нарциссе казалось, что Регулус примерно одного роста со старшей сестрой, но сейчас она словно стояла в какой-то небольшой яме. Тяжелая тень дерева обволакивала пару, словно еще сильнее прижимая их друг к другу. Они так отчаянно жались друг к другу, так судорожно целовались, что Нарциссе стало плохо. Видимо, она слишком громко выдохнула - слишком долго задерживала дыхание, - потому что эти двое вдруг оторвались друг от друга и посмотрели на нее.
- Твою мать, - выругалась парочка в один отчаянный шепот.
Бэлла за пару секунд полностью утратила такое яркое, такое болезненное сходство с Андромедой. Это снова была Бэлла Блэк. Но Регулус так и остался Регулусом.
Нарцисса смотрела на них, пока чернота не поглотила ее.
Очнулась Нарцисса у себя в кровати, переодетая в ночную сорочку, с распущенными волосами. В комнате никого не было, но девушка ясно слышала приближающиеся голоса.
- ... мы нашли ее в парке без сознания, - раздался совсем близко с дверью голос Бэллы. – Может быть, она упала и ударилась головой...
Нарцисса попыталась вспомнить, как она оказалась в кровати, но голова и вправду очень сильно болела на затылке, и там были бинты. Но она совсем не помнила никакого падения.
Дверь отворилась и в комнату быстрым шагом вошли родители вместе с Бэллой и тётей Вальбурргой, за ними вошел их семейный целитель.
- Милая, ты очнулась, - мама бросилась к дочери и погладила ее по лицу. – Ты нас всех очень напугала!
- Что случилось? – слабо спросила Нарцисса, пытаясь справиться с головной болью.
Целитель, который тем временем провел повторный осмотр, уже начал доставать лекарства.
- Сотрясение мозга на лицо, но оно лишь неудачное последствие, - заключил доктор, наливая что-то в стакан. – Организм настолько ослаблен, что сейчас все вокруг может только навредить мисс. Постельный режим, никаких прогулок, ближайшие пару дней даже по саду.
Если бы Нарцисса могла побледнеть еще сильнее, то она определённо сейчас побледнела бы.
- Нет, я должна быть на похоронах, - запротестовала девушка, пытаясь сесть в постели.
- Об этом не может быть и речи, юная леди, - безапелляционным тоном сказала мама. – Отдыхай.
Она вместе с тётей и целителем вышли, чтобы обсудить состояние дочери.
Осталась только Бэлла. Она выжидающе смотрела на сестру и ничего не говорила. Нарцисса, слишком занятая своим расстройством на тему того, что не сможет поддержать подругу в такой скорбный час, сначала не обращала на сестру никакого внимания. У нее так сильно болела голова, словно она упала из окна, а не просто запнулась на лужайке... И тут Нарцисса вспомнила, что было до обморока. Она вскинула голову и в ужасе посмотрела на Бэллу.
Регулус! Он же их брат! Это все равно, что она сама бы с Сириусом... или Регулусом... Какой кошмар.
- Если ты кому-нибудь ляпнешь об этом, тебе не поздоровится! – зло крикнула Бэлла и, гордо задрав нос, вышла из комнаты.
***
Помолвка Сарры была назначена на тот же день, на который, по иронии судьбы выпали похороны покойной миссис Забини. Мистер Забини решил отдать дань своей жене и устроил для нее пышные похороны, которые все «друзья» охотно поддержали. Миссис Лоуренс хотела перенести помолвку дочери хотя бы на несколько дней и, казалось бы, это именно то, что хотела молодая госпожа, но известие чуть не довело девушку до истерики. Сарра, жизнь которой в принципе стала своего рода ожиданием, сводилась к множеству ожиданий различной степени тяжести: ожидание помолвки, ожидание свадьбы, ожидание свадьбы Люциуса, ожидание отъезда и т.д. Все эти ожидания сковывали девушку страхами, что кто-нибудь что-нибудь узнает о ней и Американце, что родители нет-нет, да передумают держать всё в секрете. А потому она уже никак не могла дождаться своей помолвки, потому что ей казалось, что чем быстрее она случится, тем больше шансов сохранить тайну. Сарра надеялась, что из-за тайной помолвки могут поползти слухи, если сплетники узнают о ней до свадьбы, а миссис Лоуренс ненавидела сплетни о своей семье. А потому смерть чужой женщины не вызвала в напуганной душе Сарры ничего кроме еще большего отчаяния, когда мать сказала дочери о своих планах отложить помолвку.
- Ну, пожалуйста, в этом нет никакого дурного предзнаменования, мы же не состоим с ней в родстве! – умоляла девушка отца. – Тем более никто всё равно не узнает!
Это был главный козырь и расчет: заставить родителей поверить, что она очень хочет замуж и как можно скорее. А дальше всё как по маслу: помолвку, которую провели в день похорон точно не стоит оглашать. Ну, разве не гениально она придумала?
- Я просто боюсь, что вдруг… вдруг он передумает, - сказала Сарра маме по секрету.
И попала в точку. Сарра не знала, но интуитивно чувствовала беспокойство матери. А миссис Лоуренс, накрутившая себя и мужа до невозможности сомнениями по поводу помолвки сына, очень боялась, что любые возможные слухи могут отпугнуть от дочери перспективного жениха. А потому она даже больше дочери ратовала за растягивание тайны на как можно больше время – ведь пока никто не знает о существовании мистера Райса, никто не захочет ничего ему рассказывать.
Доведённая до паники Сарра очень точно попадала в цель, получала то, что ей было нужно: время, - хотя ее методы очень не нравились Алану. Но у него были свои проблемы, и перед ними отступали безнравственные поступки сестры и паутина ее лжи. В какой-то мере Алан ничего не говорил Сарре еще и потому, что все ее ухищрения и оттягивания неизбежного занимали всё внимание родителей, отвлекая их от решения его собственной судьбы, а им с Виалеттой тоже нужно было только одно – время.
Поэтому в день похорон покойной миссис Забини, а точнее всего за пару часов до оных, Сарра Лоуренс в шелковом черном платье с открытыми плечами и собранными на затылке светлыми волосами стояла в холе и никак не могла заставить себя войти в гостиную, хотя время уже поджимало. Завтра Лорд Райс отбудет из их поместья по каким-то своим делам на неделю или две, а потому откладывать помолвку и далее было попросту невозможно. Порой Сарре казалось, что все на ее стороне, вот только не было там самого главного…
Небось, теперь ее родители рады, что помолвка проводится в большом секрете – можно никак не считаться со светскими приличиями или гостями. Иначе помолвку пришлось бы отложить на неизвестный срок.
Все это было похоже на глупый, отвратительный фарс.
Как это ужасно неправильно, даже иронично – согласиться выйти замуж в тот день, когда кто-то будет предан земле. Хотя так происходит каждый день, просто мы никогда не знаем всех покойников.
Но миссис Забини знали все, хотя Сарра никогда не перемолвилась с нею и десятком слов. Их семьи не дружили, наверное, только поэтому родители и посчитали возможным провести помолвку в день похорон. Отвратительно. Просто отвратительно. И отвратительнее всего Сарре было от того, что это была ее идея.
А что ей оставалось делать? Это был самый идеальный способ сохранить всё в тайне – это же такой скандал! Да и никто не пришел бы, потому что все отдают последнюю дань уважения миссис Забини, а в таком настроении очень странно идти на праздник. Конечно, здесь была огромная доля везения, если можно конечно говорить об удаче, имея ввиду смерть человека. Этот план зародился в голове отчаявшейся девушки тогда, когда уже ни для кого из общества не было секретом предсмертное состояние миссис Забини. Сарра, наверное, так до конца и не поверила в то, что родители сдержат слово, а потому подстраховалась. Она была очень убедительна, когда говорила, что хочет разрешить свое подвешенное состояние как можно скорее, но ее все равно удивило, как быстро родители согласились на это возмутительное мероприятие. Казалось, только Алана ничего не удивляло.
- Алан, сходи проверь, что она так долго там делает, - донесся из гостиной недовольный голос мистера Лоуренса.
Сарра тяжело вздохнула и вошла в большую и светлую комнату, в которой ее дожидалась семья и Лорд Райс в траурных одеждах. Девушка не извинилась за то, что заставила всех ждать себя, она вообще была не в силах что-нибудь сказать. Все это казалось ей столь странным, что у нее кружилась голова, и чёрные фигуры то теряли, то снова приобретали свои идеальные черты. Она не видела их лиц и не слышала их голосов, не поняла отец или брат поставил ее по одну сторону камина, напротив Райса.
Всё это было чертовски неправильно. Не так, как было на множестве помолвок, которые девушке удалось посетить. Не так, как у Люциуса.
Ее платье было траурным. И все гости, которые должны были бы стоять здесь вокруг них, сейчас надевали траурные платья и собирались почтить память покойной миссис Забини. Никто не будет пить за их здоровье и желать им счастья. Даже Рич и его отец – они имели полное право быть здесь сейчас, но она сама отказала им в этом праве. Даже невесты Алана нет, так решили родители, и Сарра была им за это благодарна. Наверное, это правильно, раз Виолетта еще не стала частью их семьи.
Лорд Райс что-то долго говорил, но Сарра совсем не слушала, до нее доносились только далекие гулы, словно кто-то что-то кричал в другом крыле поместья. Небо за окном было свинцовым, но дождя не было. Наверное, будет гроза, иначе, почему так душно? Какое жаркое платье, а ведь еще слушать речи у гроба. Кто-то непременно упадет в обморок – до того душно под этим грозовым небом.
Интересно, все ли девушки чувствуют подобное, когда просят их руки?
Всё именно так, как она хотела. Но её платье было траурным.
- Мистер Лоуренс, - мистер Райс обратился к главе семейства и обвел улыбчивым взглядом остальных членов семьи. – Перед членами вашей уважаемой семьи, я хочу попросить у вас руки вашей дочери!
Мистер Райс перевёл взгляд на Сарру, и в его глазах она увидела свой приговор. Он не откажется от нее, и ни что во всем свете не способно изменить ее судьбу. Она улыбнулась ему. Так это выглядело со стороны, но Сарра уже не видела ни этого чужого мужчину, ни своих родных, шум в ушах перекрывал довольный голос отца и его согласие, мурашки бежали по ее коже, и она уже не чувствовала, как отец вложил ее руку в руку ее будущего мужа. Она улыбалась. Это был конец, она была мертвой невестой, но этого никто не видел. Никто кроме Алана.
Но тут раздался хлопок, разрушивший всю торжественность момента, потому что в гостиной появился домовик:
- Моё почтение, там гость, - пропищало крошечное создание. – Молодой мистер Малфой.
Через тишину, воцарившуюся в зале, прорезался судорожный вдох Сарры, словно та вдруг вынырнула из глубины. Она вернулась в реальность так резко и неожиданно, что плохо себя контролировала. Ее руки задрожали и вцепились в длинные пальцы мужчины. Ее глаза расширились и с ужасом воззрились на дверь, словно ожидая, когда главный виновник ее счастья и боли ворвется в зал и помешает им, помешает им всем разрушить ее жизнь. Казалось, если раньше Лорд Райс и не понимал странного поведения своей будущей жены, то теперь он все понял: он не сводил с нее напряженного взгляда.
Атмосфера разом изменилась с напряженно-торжественной, на откровенно агрессивную. Родители Сарры уже давно предостерегали дочь от нарушения норм приличия. И, может быть, в другой момент они бы и стерпели это, но не сейчас, не тогда, когда решалась ее судьба, судьба их семьи. Миссис Лоуренс возмущенно посмотрела на дочь: столько факторов влияет на ценность девушки на рынке невест, а тут такое вопиющее попрание всех приличий в виде чужого жениха. Мистер Лоуренс же старался сохранить лицо перед будущим родственником, хотя Алан видел, как напряглись все мускулы его лица.
- О, это ко мне, - извиняющийся голос Алана вырвал всех из странного оцепенения.
Все резко повернулись к парню с одинаковым непонимающим взглядом. И только Сарре он соизволил дать ответ, от которого ее бросило в холод, потому что брат никогда не смотрел на нее с такой жесткостью. Сейчас он был на стороне родителей. Или чести семьи. Или общественного мнения. Это было не важно, потому что Сарра находилась совсем на другом берегу этой реки, которая в любой момент была готова стереть ее с лица земли, а она сама то и дело бросалась в ее волны.
- Прошу прощения, я вернусь незамедлительно, - сказал он хладнокровно.
И то, каким голосом Алан произнес это, то, как он посмотрел на девушку, даже то, как он развернулся и направился к дверям под тяжелыми взглядами присутствующих, так напомнило Сарре отца, что она содрогнулась всем телом. Это был конец, сейчас Алан всё разрушит, уничтожит их… Брат уже почти покинул зал, когда Сарра вдруг прошептала:
- Алан, пожалуйста…
Ее шепот прозвучал криком в этой тишине. Криком, от которого содрогнулись стены бездушных родительских тел, и тоска затопила сердце Лорда Райса. Он не впустил рук девушки, она не выпустила его рук, - но кожа обоих горела от этого прикосновения.
Алан на секунду замер в дверях, но всё же вышел, так и не обернувшись.
В холе стоял Люциус Малфой собственной персоной. Черная мантия очень шла к его платиновым волосам. Он улыбался вежливой вопросительной улыбкой, на которую Алан не ответил.
- Чем могу быть полезен в этот скорбный для всего Света день? – Алан сделал нарочито печальный голос, показывающий всю неуместность посещения.
Люциус посмотрел на рейвенкловца долгим взглядом. Они никогда особенно не ладили, не смотря на столь долгую дружбу Люциуса и Сарры. Алан всегда вызывал у Малфоя некоторое сомнение, как если бы они соперничали в чем-то, и Люциус одерживал поражение. Это не относилось к удачам в личной жизни, а скорее к каким-то чертам характера, которыми Люциус не обладал.
- Могу я увидеть Сарру?
Маски и вежливость были сброшены. Они слишком хорошо знали друг друга, чтобы играть в этот спектакль без зрителей.
- Зачем ты приходишь, Люциус? – напрямую спросил Алан.
Пожалуй, он никогда не пытался понять выбор его сестры. В конце концов, каждая девушка чистокровного сообщества обращала хоть раз в жизни свой взор на этот образец богатства и власти, которые делали его просто неотразимым в купе с красотой и благочестивостью. Ха, благочестивость. Знал ли этот я-получу-всё-что-хочу о ней? В конце концов, разве это благочестиво удерживать девушку, на которой ты никогда не женишься?
- Я люблю ее, - просто сказал Люциус.
Алан знал, что такие, как Малфой считают себя венцом человечества и полагают, что даже их улыбка должна повергать простых смертных в экстаз. Вот и его любовь видимо должна была поразить Алана, ведь это такая честь…
- Если ты думаешь, что в связи с этим можешь кидать тень на честь моей сестры, то ты сильно ошибаешься, - в голосе Лоуренса звучала сталь. – Или ты хочешь, нет, сможешь жениться на ней?
Люциус ничего не ответил. Он знал, что однажды кто-то скажет ему об этом, раз ему самому не хватает силы духа. Глупо было оправдываться «непониманием происходящего». Он ребенок высоко светского семейства и знает все нормы и порядки общества, в котором вырос, лучше любого школьного предмета. Просто он проявил малодушие, пустил всё на самотёк, позволил себе не думать об этом, не думать о будущем Сарры. Кто-то должен был вернуть его к реальности, но он никак не ожидал, что это будет Алан Лоуренс – совсем мальчишка.
- Просто не доводи до того, чтобы мой отец закрыл для тебя двери нашего дома, - вдруг смягчился Алан, вспомнив мольбу своей сестры. – Не приходи один.
Люциус кивнул.
- До встречи на похоронах.
Алан оставил Люциуса в прихожей и вернулся в гостиную. Кажется, никто даже не пошевелился за его отсутствие. Парень нацепил на лицо беззаботную маску:
- Прошу прощения, у нас с мистером Люциусом Малфоем были кое-какие дела, которые не терпели отлагательств.
Родители посмотрели на сына с плохо скрываемым подозрением, было очевидно, что он просто прикрыл сестру. Но Лорда Райса, ради которого и был разыгран весь этот спектакль, казалось, совершенно не было никакого дела до всего этого. Он продолжал смотреть на Сарру, и когда она вновь подняла на него глаза, произнес:
- Мисс Сарра, ответьте мне, - его голос был совершенно спокоен. – Вы станете моей женой? Хотите ли вы этого?
Мистер и миссис Лоуренс в тревоге переглянулись. Даже Сарра, мысли которой блуждали еще где-то в холле, где пару минут назад билось сердце Люциуса, поняла, что он просит ее сказать правду.
«Нет!»
Принять самой это решение.
«Нет, нет, нет!»
Выбрать свое будущее раз и навсегда.
«Я лучше умру!»
Но если она не станет его женой, что тогда? Люциус, милый, любимый Люциус… Он никогда не будет принадлежать ей, отвергни она хоть тысячу мужчин. Даже если она принесет себя в жертву обществу и примет обет безбрачия, он никогда не станет ее. А если так, то не все ли равно? Она сохранит верность Люциусу, заплатив за это позором, став предательницей своей семьи. Но зато она будет любит Люциуса и никогда не прикоснётся к другому мужчине? Люциус выбрал другую жизнь. Променял ее, заплатил их любовью за сохранение чести семьи. Отец решил его судьбу, а она сама решит свою.
- Да.
***
Айрис Ростер совсем не так представляла себе жизнь единственного ребенка. Во-первых, когда она раньше пыталась представить, что будет после свадьбы Кэсс, ей всегда казалось, что она не будет по ней скучать. Айрис представляла, как отдохнет от постоянных глупостей и сплетен сестры, от ее ужимок и отработанных «привычек». Радовалась, что свита сестры, состоящая из напыщенных и пустоголовых аристократок, больше никогда не перешагнет порог их дома, чтобы наполнять комнаты своим хихиканьем и «многозначными» вздохами. Айрис никогда с ними не ладила по ряду вполне очевидных причин: она была «ребёнком» и была не слизеринкой. Эти девушки смотрели на нее со снисходительным умилением, как смотрят на комнатных собачек, которые не могу запрыгнуть на стул. Айрис платила им той же монетой. Их заносчивость мало ее трогала, а ужимки раздражали, и она предпочитала не пересекаться с ними. Но Айрис очень не хватало Кэсс. Без нее дом стал казаться тихим и безжизненным, словно все уехали отдыхать и оставили ее одну. Не хватало того, как Кэсс часами не давала ей уснуть своей болтовнёй, того, как выбирала ей наряды и делала прически, того, как она не замолкала за столом, и отец всегда шутливо сердился на нее. Она, как оказалось, была огромной частью ее жизни, была самой ее жизнью за пределами школы.
Во-вторых, Айрис думала, что без Кэсс родители совсем о ней забудут, как они не слишком-то вспоминали о ней при Кэсс. И Айрис ужасно боялась, что будет чувствовать себя чужой в родном доме, и такое одиночество охватывало ее, что ей хотелось плакать. Но лишившись любимой дочери, родители устремили все свое внимание на Айрис, словно впервые вспомнили о ее существовании. Миссис Ростер постоянно таскала дочь с собой, куда бы ни направлялась: в магазин ли платьев, или же на встречу благотворительности, а дома она все время заставляла дочь сидеть подле нее, чем бы она ни занималась. Надо ли говорить, что подобное внимание буквально душило девушку как от своих объемов, так и от осознания, что она лишь заполняет пустоту, появившуюся в жизни, а точнее в сердце матери. Все эти бесконечные поездки, походы, встречи с важными людьми совсем не приносили Айрис радости, потому что она никогда в действительности не любила это все. Возможно, это тоже было одной из причин, почему мама ее везде с собой водила – приучить ее к должному в свете поведению. И в итоге у девушки не было ни сил, ни времени как на любимые занятия, так и на гнетущие мысли. Не говоря уже о том, что родители всерьез занялись ее будущим: ей собирали приданное и то и дело втягивали ее в организацию помолвки.
Родители явно считали Ричарда Пьюси менее удачной партией, нежели Дэвид Забини, но в их голове все было закономерно, ведь и Айрис далеко не Кэсс. Айрис прекрасно видела, как мало ее мать беспокоится о готовящемся мероприятии, и, наверное, если бы не желание покрасоваться перед соседями, то помолвка Айрис напомнила бы обычный ужин. Но миссис Ростер не хотела ударить в грязь лицом. А потому все было организованно на должном уровне, но без особого энтузиазма.
Возможно, в другой раз это обязательно бы уязвило младшую дочь, но Айрис была благодарна небу, что ее помолвка не столь интересна ее родителям. Стоило ей подумать о помолвке, как у нее начинали дрожать руки и ее охватывала такая паника, словно она в любую минуту упадет в обморок. Страшно было даже просто представить, как все это пройдет, не говоря уже о том, чтобы с кем-то это обсуждать, и особенно с родителями. Но для них это не было важно, и у них был чисто деловой подход. А единственным плюсом всего этого были частые визиты мистера Эридана Пьюси.
Айрис не знала почему, но ей очень нравился ее будущий тесть. Он был красив этой зрелой красотой, которой природа лишает женщин, но столь великодушно одаривает мужчин, стоит им только начать подбираться к половине века своей жизни. Он был неукоснительно вежлив, но вежлив не так, как мама, со своей неискренней улыбкой и холодными глазами, а вежлив какой-то внутренней дружелюбной вежливостью, которой нельзя было научиться. Но главное – он был добр к Айрис. Не снисходительно добр, как все взрослые неминуемо бывают добры к детям, считая их ничего не понимающими, а по-настоящему добр к будущей жене своего сына. И его отношение к ней не было продиктовано ее положением в обществе, или чем-то подобным, она действительно нравилась ему такая, какая есть, а когда ты растешь в такой среде, легко отличаешь одно от другого.
Но самое странное и необъяснимое в ее новой жизни без Кэсс было то, что вместе со своим отцом иногда приходил сам Ричард Пьюси. Нет, это не было странным, и Айрис не питала иллюзий на этот счет. Странным было то, что его посещения совсем ее не радовали.
Да. Посещения Ричарда вводили ее в такую панику, что ее начинала бить дрожь, и она пускалась на различные ухищрения, лишь бы только не встречаться с ним на глазах у своих родителей.
Быть влюбленной в собственного жениха – это так вульгарно.
Айрис избегала его, но он и не заметил этого. Он приходил с отцом, улаживал какие-то организационные вопросы и уходил, передавая ей свое почтение, или скорейшее выздоровление, или сожаления о ее отсутствии, или еще что-то, чего требовали приличия. И эти его жесты вежливости Айрис хранила в сердце, как самое дорогое, что у нее только было.
В день похорон миссис Забини Айрис совсем не думала обо всем этом: ни о Кэсс, ни о Ричарде, ни о родителях. Когда тебе семнадцать лет, смерть кажется чем-то невероятным, чем-то, что случается с другими и никогда не войдет в твой дом. Но миссис Забини была матерью ее лучшей подруги, она знала ее с детства, и та относилась к ней не хуже, чем ее собственная мать, но дело было не в этом. Не только в этом. Когда Айрис плелась за родителями к новому дому своей сестры, ее сковывал страх и смятение, которое особенно сильно переживаешь в юности, впервые сталкиваясь со смертью так близко, что на нее можно посмотреть, до нее можно дотянуться. Когда впервые оказываешься в такой ситуации, это всегда слишком странно. Странно в самый рассвет своей жизни, в момент, когда все бьет ключом вдруг оказаться так близко к эпицентру увядания. Потом, однажды, похороны будут вызывать исключительно сожаление о том, что умершего больше нет, но сейчас, когда Айрис в свои семнадцать впервые шла на похороны, они были для нее концентрацией понимания конечности жизни – не имели лица и имени в виде миссис Забини.
Уже на пороге Ростеры столкнулись с семьей Нарциссы Блэк: все были в трауре, что особенно шло к белокурой головке миссис Блэк, и делало Бэллатрикс Блэк особенно пугающей. Взрослые тут же завязали совершенно неинтересную вежливую болтовню, которую Айрис не слушала, пытаясь отыскать за спинами четы Блэк Нарциссу.
- Где Нарцисса, мэм? – незаметно для самой себя спросила Айрис.
Мама тут же бросила на дочь укоризненный взгляд за ее несдержанность. Наверное, она тут же мысленно сравнила двух своих дочерей и решила, что уж Кэссиопея никогда бы так не поступила. Но Айрис не смотрела на мать, а потому она не заметила выражения ее лица. Миссис Блэк, кажется, даже не обратила внимания, что ее перебили на полуслове, она тут же погладила девушку по голове, словно та была ребенком. У Айрис был очень мелодичный голос, о чем она не знала, потому что, как и любой человек, слышала свой собственный голос совсем по-другому, а потому ее вопросы, какими бы несвоевременными они ни были, никогда не звучали грубо или неприлично.
- О, милая, это такой кошмар, - сказала миссис Блэк. – Нарцисса совсем плоха, и целитель запретил ей подниматься с постели…
Миссис Блэк действительно была очень удрученной и обеспокоенной, и ее беспокойство передалось Айрис, и она уже не слушала слова сочувствия своих родителей.
Нарцисса действительно выглядела очень болезненно последние недели. Она очень плохо спала и почти не ела, но они с Нарциссой и Эрикой пришли к единому мнению, что это связано с эмоциональными потрясениями из-за неразделенной любви. Но из-за неразделенной любви не падают в обморок, и целители не прописывают лекарств…а что если Нарцисса тоже...
Болезнь подруги лишь усугубила и без того сильную тревогу девушки, и заходя в холл поместья Забини Айрис уже была сама не своя.
В доме их встретила до неприличия прекрасная новая хозяйка дома миссис Кэссиопея Забини. На молодой жене Дэвида был траурный наряд, облегающий все ее формы, медные волосы были собраны под черную вуалетку, но кричаще алые губы выглядывали из-под нее в еле заметной улыбке. Она ничего не могла - да и не хотела – сделать со своей красотой. Все вокруг, а некоторые и не по одному разу, подходили к ней со словами сочувствия, на которые она неизменно трагичным голосом отвечала: «Ах, вы не представляете… Это такая потеря для нашей семьи! Совсем не так я представляла себе начало семейной жизни!», на что собеседник, залюбовавшись молодой женой, не мог не восхититься стойкостью ее духа.
Айрис, увидев сестру, почувствовала дрожь в губах. Она бросилась ей на шею, забыв о приличиях, но всех так умилила эта сцена, что никто и слова не сказал. Кэссиопея, если и оторопела от публичного проявления чувств, почувствовав общественное одобрение, дала волю и своим. Но тут подошла вся остальная семья, сам Дэвид и мистер Забини-старший, родители Нарциссы… Айрис снова почувствовала себя одиноко. Все переживания последних недель ничуть не облегчил вид сестры, а даже наоборот. Девушка почувствовала, как глаза наполняются слезами, и поспешила удалиться. Она собиралась найти Эрику, которой в тысячу раз тяжелее сейчас, чем ей самой.
Айрис зашла в залу, и все мысли вылетели у нее из головы, потому что на глаза ей сразу же попался красивый резной гроб с откинутой крышкой. Она никогда в жизни не видела мёртвых, и не хотела бы запоминать маму Эрики в таком виде, к тому же девушка не была уверена, что не разрыдается на глазах у толпы, увидев то, что было внутри гроба, или не отпрянет в отвращении. Нужно было уйти, искать подругу, но она никак не могла оторвать взгляд от резного гроба у дальней стены.
Что происходят с ними со всеми, когда они умирают? Что вынуждены видеть близкие люди, провожая тебя в последний путь? Как выглядит смерть? Айрис чувствовала, как по ее телу бегают мурашки, хотя день был до невозможности жарким. Она сама не заметила, что медленно идет на зов мёртвой, чтобы взглянуть на ее лицо. Кровь стучала в ушах, заглушая все звуки в комнате. Гроб был все ближе и ближе. Айрис увидела внутреннюю отделку.
Еще немного…
Неожиданно кто-то заслонил собой гроб и его содержимое. Айрис словно очнулась ото сна и подняла голову. Перед ней стоял Ричард Пьюси.
Кажется, она уже целую вечность не смотрела ему в лицо. На свадьбе Кэсс у них состоялся какой-то вежливый танец, во время которого они не говорили и не смотрели друг на друга. А кроме этого...Девушке показалось, что с тех пор, когда они последний раз нормально говорили, прошло несколько лет, оставивших на нем свой неизгладимый след. Он казался усталым, совершенно измотанным и без эмоциональным – не таким он был три года назад, когда она влюбилась. Но почему же ее сердце все равно пропустило удар и забилось с невероятной скоростью? И в болезни, и в здравии, так?
Его синие глаза совсем не сияли, но он словно открывал ей душу, глядя на нее так устало, словно он уже отчаялся быть понятым.
И ей казалось, что она поняла. Удивительно, но то чувство паники, которое заставляло девушку игнорировать парня, кажется, ослабило свою хватку.
- Привет, - неуверенно произнесла Айрис, опуская глаза под его пристальным взглядом.
- Здравствуй, - даже его голос звучал устало, но словно с облегчением. – Соболезную, должно быть, ты хорошо знала покойную миссис Забини…
Айрис нашла в себе силы только кивнуть. Появление Рича заставило ее забыть обо всем происходящем, но его слова напомнили о том, что она здесь делает, а главное – напомнили о гробе за его спиной. Ростер немного отклонила голову, словно стараясь заглянуть за спину парня, но на самом деле наваждение закончилось и сейчас ее очень пугала сама мысль о том, чтобы увидеть лицо мёртвой женщины.
- Айрис, - позвал Пьюси.
Девушка вскинула на него свои голубые глаза. Она не помнила, чтобы он звал ее по имени хоть раз, одно время ей даже казалось, что он и вовсе не знает, как ее зовут.
- Тебе не стоит смотреть, - тихо добавил парень, глядя ей в глаза.
Они так и стояли, глядя друг на друга, пока совсем рядом с ними не возник Альберт Паркинсон, который вёл под руку Эвелин Течер. Они были женихом и невестой, но Айрис так и не привыкла видеть их вместе, и еще меньше привыкла с ними пересекаться. Альберт был, судя по всему, очень доволен, и привычная усмешка играла на его дерзком лице. Эвелин напротив, была совершенно бледная, что только подчеркивалось траурным одеянием, и глаза ее перебегали с Айрис на Ричарда и обратно в какой-то испуганной манере.
Все это было очень плохо. Рэйвенкловка видела, как напрягся Ричард, но старалась не смотреть на него: во-первых, чтобы не провоцировать Эвелин, а во-вторых, чтобы не видеть, как он на нее смотрит – это было невыносимо. Сама Айрис замерла, не зная, как ей себя вести в столь странной ситуации, ей очень хотелось просто исчезнуть. Она лихорадочно соображала, пытаясь придумать вежливую причину своего поспешного отбытия, но в голову ничего не шло.
Неожиданно для всех заговорила Эвелин:
- Это такой скорбный день для всех нас, не так ли? – ее голос звучал неестественно, словно ее заставили открыть рот, а сам вопрос так не вязался с застывшим на лице выражением.
Сначала Айрис подумала, что это Паркинсон сказал ей, что она должна будет сказать, когда они подойдут, но его реакция совсем сбила девушку с толку: он равнодушно пожал плечами, явно думая о чем-то своем.
- Неужели тебе совсем нет дела до того, что твой друг лишился матери? – вдруг обратился к Паркинсону Пьюси.
Его голос прозвучал тихо и скорее непонимающе, нежели враждебно, но Айрис мысленно поморщилась. Ему не стоило вообще заговаривать с этим ужасным парнем, зачем он бросал кость этому церберу? Альберт улыбнулся кончиками губ, но ничего не ответил. Вместо этого он посмотрел в упор на младшую Ростер. В его медных глазах плескалось пламя, у Айрис мурашки пробежали по позвоночнику.
- Айрис, а ты уже попрощалась с мамой Эрики? – голос Паркинсона медленно разлился в воздухе, густой и тяжелый, словно расплавленный метал. - Она же так много для нас значила!
Айрис молчала, стараясь быть готовой к любой подлости, какую этот отвратительный человек сможет себе позволить в доме Кэсс, на похоронах матери Дэвида.
- Давай попрощаемся вместе? – Альберт ухмыльнулся и подался вперед, протягивая руку к девушке.
Наверное, он собирался схватить ее за руку, чтобы силой отвести к гробу. Словно мистическое средневековое чудище он чувствовал чужой страх, питался им. Он точно знал, что нужно сделать, чтобы уничтожить своего противника, но играл с ним, как кошка с мышкой. Но прежде чем пальцы Паркинсона сомкнулись на запястье Айрис, Ричард поймал его за руку.
Воцарилось молчание. Айрис поняла, что задержала дыхание. Они с Эвелин выдохнули одновременно. Все смотрели на Рича, но тот смотрел только на Альберта, и как это ни было странно, на его лице больше не было следов усталости – оно было такое суровое, что девушки совсем притихли. Но самое удивительное было то, что Альберт явно ожидал чего-то другого от Ричарда и не сразу нашелся. Впрочем, он быстро справился с собой, и вскоре на его губах вновь заиграла дьявольская усмешка.
- Ах, прости, она же еще совсем ребенок, - Альберт хищно облизнул губы и понизил голос. – Я просто подумал, Пьюси, что раз ты прикасаешься к моей невесте, то я имею полное право на твою, как считаешь?
- Прошу меня простить, - неожиданно для себя сказала Айрис. – Я должна найти Эрику.
Сказать, что она испугалась – ничего не сказать. Ей не нравилась игра, которую вел Паркинсон против Ричарда, и просто до ужаса ее пугала отведенная ей самой роль. Они никак не могла понять, чего добивался слизеринец, а главное, почему она вообще оказалась втянута во все это. Игра с ней была совершенно бесполезна как часть игры с Ричардом, но быть может быть Паркинсон играл с ней в какую-то отдельную игру? Айрис был очень страшно, потому что она действительно опасалась этого человека, а после того, что только что произошло, ее буквально трясло от ужаса. Нужно быть очень храброй, или очень глупой, чтобы не опасаться Паркинсона. Айрис не была ни той, ни другой.
Кое-как справившись с собой, она поспешила на поиски Эрики.
***
Эвелин Течер стояла у окна своей комнаты, обхватив себя руками за плечи. В открытое окно не проникал ветер, словно на улице закончился воздух, и удушливое пространство теперь высасывало его остатки из лёгких. Девушка вздохнула. Еще один душный серый день.
Сегодня были похороны миссис Забини. Эвелин было все равно на эту женщину, она была очередной знакомой аристократкой, с которой Эвелин не имела близких отношений. Поэтому в этот душный день девушка совсем не думала о ней, и возможно забыла бы о ее смерти, если бы не мать, подготовившая ей траурное платье.
Эва думала о Риче, и о том, что через две недели Айрис Ростер станет его невестой. Может быть, это не так плохо? Она сестра Кэсс Забини, лучшей подруги Альберта. Он не сможет запретить Ричу бывать в их доме, потому что он станет братом его любимой змее Кэсс. Эти мысли не утешали Эвелин, не унимали ее беснующейся ревности и жгучей боли, а главное – она не верила, что Альберт Паркинсон пойдет на поводу этих условностей, какая глупость.
В дверь постучали, и девушка вздрогнула. Она повернулась и поняла, что ее бьет мелкая дрожь. С каких пор она боится стуков в дверь?
- Войдите, - обреченно сказала Эвелин.
Дверь отворилась, и вошел Люциус. Девушка облегченно улыбнулась. Наверное, сейчас это был единственный человек, которого она действительно была рада видеть, единственный человек, рядом с которым она не чувствует себя виноватой или напуганной. Но с парнем явно было что-то не так, а его бледность на фоне траурных одежд была просто катастрофичной. Он не мог посмотреть на нее.
- Люциус?
- Эва, я должен сказать тебе, - парень сделал шаг к ней, словно хотел взять ее за руки, но замер на полпути.
Их взгляды встретились, и он тут же резко отвернулся:
- Я не могу...
Малфой опустился в кресло у камина и, уперев локти в колени, уткнулся лицом в ладони. Эва не знала, что и думать, она никогда не видела Люциуса таким, она даже не знала, как назвать его состояние, затерявшееся между паникой и возбужденностью. Что-то с Ричем... Эвелин сама не смогла сказать себе, почему она так решила, но еще меньше она могла объяснить, как ее беспокойство резкой метаморфозой превратилось в ревность, взметнувшуюся в сердце, словно разбуженная гадюка. Но не успела она нарисовать в голове девушке ужасные картины измен, как Люциус снова заговорил:
- Прошу тебя, только не говори Ричу...
Он наконец-то отнял лицо от ладоней, но не успела Эва понять его слова, как дверь распахнулась и на пороге возник улыбающийся Альберт Паркинсон.
- О чем не говорить Пьюси?
Его словно и не волновало, что он подслушал чужой разговор, да еще и вошел, не спросив разрешения. Он пружинящей походкой прошелся по ковру к своей не весте, обняв ее за шею грубым движением. Она дернулась, но раздраженно, как отмахиваются от назойливой мухи. С ужасом для себя она поняла, что начала привыкать к этому, привыкать к Паркинсону.
Люциус сжал губы и посмотрел на незваного гостя предупреждающим взглядом, который тот в свою очередь воспринял как приглашение:
- О том, что ты убил Винтригама? – промурлыкал Паркинсон в волосы Эвелин.
Глаза Эвелин расширились, и она оттолкнула от себя жениха, посмотрев на него ничего не понимающим упрекающим взглядом, полным возмущения.
- О, ты не знала, дорогая? - Альберт пожал плечами, продолжая ухмыляться.
Эва перевела взгляд на Люциуса, ничего не понимая. Нет, этого просто не могло быть! Как такое возможно?! Вот что они называют войной? Когда одни умирают, а другие убивают?
- Прости, Люциус, ты, наверное, хотел сообщить сам, понимаю... – Альберт развалился на кровати своей невесты. - Это большой успех, дорогая, Люциус очень крут, без шуток!
Эвелин не знала, как ей вести себя. Не будь здесь Паркинсона, она бы бросила подбадривать друга, но как быть при Альберте? Подбодрить, значит показать, что Люциус допустил ошибку, что она считает, что он допустил ошибку.
- Что произошло? – как ни старалась, но голос ее дрогнул.
- Завязалась перепалка, - Люциус уже справился с собой, и голос его звучал безразлично. – Тут нечем хвастать, Паркинсон, штатная ситуация.
- О, да, - Альберт сел на кровати и задумчиво протянул. – Все, кто не хочет присоединиться к нам, умирают...
Его взгляд остановился на Эвелин, и не было никакого сомнения в том, что он имеет в виду. Девушка побледнела сильнее, чем Люциус. Она никогда не задумывалась о том, в какой по сути опасности находится Ричард, не являясь Пожирателем смерти. Она никогда не сталкивалась с этим так близко.
Завтра к нему могут прийти и убить его.
Завтра его может убить лучший друг.
- Дети, пора идти, - в комнату заглянула миссис Течер, но тут же смущенно поправилась. – Прошу прощения, мистер Малфой, мистер Паркинсон.
В поместье Забини, в котором они все еще так недавно праздновали свадьбу, а сейчас явились на похороны, уже собралось много людей. Люциус почти сразу же был пойман семьей Нарциссы, которая поведала ему о болезни его невесты. Эвелин, увлекаемая Паркинсоном в залу, бросила на друга полный тревоги взгляд: они так и не смогли поговорить о случившемся наедине. Паркинсон тем временем вполне целенаправленно увлекал ее ближе к гробу, пока Эвелин не поняла, что к чему.
Почти у самого гроба стояли Ричард и Ростер. Эвелин почувствовала, как горло ее сдавил спазм. Что они делают тут вдвоем? О чем они говорили? Почему им вообще есть о чем говорить. Ревность душила ее, ей хотелось вцепиться в эту белокурую голову, как же она ненавидела эту Айрис Ростер. А Ричард, почему он говорит с ней? Вслед за ревностью боль затопила сердце Течер, она непроизвольно вцепилась в руку Паркинсона.
Мерлин, почему это так больно?
- Будь добра, - голос Альберта звучал задумчиво, но девушка поняла, что он улыбается. – Давай только без сцен. Заговоришь о чем-нибудь нейтральном...
Эвелин словно током ударило. Ей всегда казалось, что он намеренно провоцировал ее вспышки ревности, а тут он впервые требовал от нее спокойствия. Он что-то задумал! А когда Паркинсон что-то задумывает, это приносит всем лишь боль.
Они подошли. Эве казалось, что если бы не Паркинсон, за которого она держалась, то у нее подкосились бы ноги от страха. Ростер потупила взгляд, но вот Ричард скользнул взглядом по Паркинсону и остановился на лице Эвы. Что-то было не так с его глазами, и с ним самим... Когда это с ним случилось? Неужели она не заметила?
- Это такой скорбный день для всех нас, не так ли? – Она слышала, как неестественно прозвучал ее голос.
Паркинсон равнодушно пожал плечами. Эвелин никак не могла понять, может он хотел, чтобы она спросила что-то другое? Ей было так страшно, она не могла предугадать, чем это закончится. Голос подал Ричард, и слизеринка почувствовала, что это было зря, что этого и хотел Паркинсон:
- Неужели тебе совсем нет дела до того, что твой друг лишился матери?
Эвелин панически переводила взгляд с Ричарда на Паркинсона, не зная, как встать между ними, как защитить то единственно дорогое, что у нее есть. Но Альберт словно утратил всякий интерес к Ричу, вместо этого он улыбаясь смотрел на Ростер.
- Айрис, а ты уже попрощалась с мамой Эрики? – голос Паркинсона медленно разлился в воздухе, словно тяжелый удушливый газ. - Она же так много для нас значила!
Наверное, так они и делают на своих «делегациях», когда «уговаривают» волшебников встать на их сторону, подчиниться – Паркинсон играет с ними. А при сопротивлении...Но зачем ему играть с этой девчонкой? Разве его игра не была всегда направлена только на них с Ричем?
- Давай попрощаемся вместе? – Альберт ухмыльнулся и вдруг дернулся в сторону рейвенкловки, словно пытаясь ее схватить.
Но тут произошло то, что Эвелин никак не ожидала – Ричард перехватил руку Паркинсона. Эвелин выдохнула отравленный воздух из своих легких. Ее ревность была слепой, как она сама. Настолько же слепая, насколько и разрушительная. Ревность выколола ей глаза, чтобы Эвелин могла придумывать, а не видеть. И вот, кажется Эва действительно за своими злыми фантазиями проглядела что-то настоящее. Она взглянула на своего парня, чувствуя, как глаза наполняются слезами, но его лицо... Эвелин никогда не видела такую суровость, сталь на лице Ричарда. Она не заметила реакции Паркинсона, потому что не в силах была отвести взгляд от Рича. Ей было больно смотреть на него, как на солнце, но она никак не могла оторвать взгляд...
- Ах, прости, она же еще совсем ребенок, - Альберт хищно облизнул губы и понизил голос. – Я просто подумал, Пьюси, что раз ты прикасаешься к моей невесте, то я имею полное право на твою, как считаешь?
Эвелин сделала судорожный вздох и отвернулась. Она не видела и не слышала, как ушла Айрис, не слышала удаляющихся шагов Паркинсона. Она слышала только, как все, во что она верила, бьется внутри нее. Девушка снова повернулась, и их взгляды встретились: боль на боль не дает облегчения никому, только в два раза больше боли. Эвелин не знала почему, но ей было невыносимо смотреть в синеву его глаз. Она чувствовала себя предательницей.
Эвелин Течер сделала судорожный вздох и попятилась от Ричарда, боясь, что если продолжить смотреть ему в глаза, то непременно разрыдается здесь, на глазах у всех.
Всё-таки Альберт Паркинсон оказался первоклассным игроком на струнах чужих душ.
***
Ричард Пьюси смотрел в глаза своей девушки и не мог избавиться от странного тянущего чувства потери. Она пятилась от него, словно он был прокаженным, и, наверное, он им был.
Он сам не знал, что толкнуло его на разговор с Айрис Ростер. Он просто увидел, как она идет к гробу, и что-то защемило внутри, какое-то желание спасти кого-нибудь от боли, раз уж он сам так сильно ее чувствует. Он не знал почему, но был уверен, что ей нельзя сталкиваться со смертью, не сейчас, она слишком... Ребенок? Так сказал Паркинсон. Что он имел ввиду? Она уже совершеннолетняя и не может быть ребенком, а значит тут что-то другое.
Зачем Паркинсон затеял эту сцену? Зачем были эти угрозы? И зачем он сам вмешался? Он хотел защитить Айрис, сам не зная от чего, на глазах у Эвы... Мерлин, да что с ним не так! Хороший-злой мракоборец? Нашелся хороший, герой. Но как бы он потом смог бы совладать со своей совестью, если бы не вмешался? Ричард точно чувствовал, что должен был, только не знал, почему ему все время приходилось ее спасать.
Он с болью проводил Эву взглядом. Она подошла к Люциусу и заговорила с ним. Ричард не мог теперь подойти к другу, но мог подойти к Сарре, которая сидела в углу со странным выражением лица. Ее глаза остановились на Люциусе, но на лице было странное выражение, которого Ричард прежде не видел. Он подошел и сел в соседнее кресло. Сарра посмотрела на него, но встретившись с ним взглядом, тут же опустила глаза. Она заламывала руки и прерывисто дышала, словно внутри нее происходила какая-то ожесточенная борьба.
- Какой тяжелый день... – Ричард сказал это, только чтобы что-нибудь сказать.
Вдруг Сарра резко повернулась к другу и схватила его за руку.
- Ричи, я должна сказать тебе, - ее глаза лихорадочно блестели, она выглядела совершенно нездоровой.
Ее голос перешел на свистящий шепот, она так сильно сжимала ладонь Ричарда, что у него занемели пальцы.
- Сарра, что...
- Прошу тебя, ничего у меня не спрашивай, ничего мне не говори, никому ничего не говори!
Ричард нахмурился, совсем позабыв про недавнее происшествие. Сарра давно пугала его изменением своего поведения после окончания школы, но ему не с кем было поговорить об этом.
- Сарра, я ничего не понимаю, - парень тоже повернулся к ней и накрыл ее руку свободной рукой.
- Поклянись, что не скажешь! – Она словно зашипела на него сквозь зубы, и закрутила головой, проверяя, не слушает ли кто-нибудь.
Пьюси посмотрел на нее долгим взглядом и кивнул.
- Сегодня была моя помолвка...
- Что?! – Рич чуть не вскочил с кресла, но вовремя совладал с собой. – Люциус знает?!
Сара прикусила губу и покачала головой.
- Ты должна сказать! Он имеет право знать! – Ричард еле сдерживал голос на необходимой громкости.
Сказать, что он был потрясен – ничего не сказать. Теперь все странное поведение подруги встало на свои места, а потому еще страшнее стало от того, что Люциус не придавал этому большого значения. Какие они все все-таки эгоисты, каждый из их четверки считал свои собственные проблемы превыше проблем друзей. И вот к чему это привело...
- Но я не могу! – Сарра взмолилась, в ее глазах стояли слёзы. - Только ты можешь меня понять!
Ричард непонимающе смотрел на нее. Как он мог понять это? Разве не пытались они все быть честны друг с другом несмотря ни на что, не смотря на то, как это было сложно после всего.
- Ты знаешь, как на самом деле они с Эвой похожи! – С жаром зашептала Сарра, придвигаясь все ближе к парню, словно боялась, что расстояние между ними мешает ему понять ее. - У них гораздо больше общего, чем у нас с ними!
Пьюси молчал, потому что ему нечего было сказать. Она была совершенно права, так всегда было, так все началось: Эва – Люциус и Ричард – Сарра. Поэтому они в итоге подружились именно таким составом, поэтому вспыхнули чувства.
Сарра вздохнула и вдруг добавила совсем спокойно:
- Я не могу позволить ему все разрушить. Все, что осталось... – Ее голос упал, стал мертвым, словно бездыханное тело. - Пусть хотя бы это... больше у меня ничего не будет.
- Он ничего не разрушит, он сможет... – Ричард не знал, как донести до нее.
- Нет, не сможет, и ты это знаешь! – перебила Сарра зло. - Посмотри на Эву, она уже все разрушила! Видел бы ты, как ты смотришь на нее сейчас...
Ричард повернулся и посмотрел на Эвелин, которая все еще стояла и что-то говорила Люциусу, который даже не подошел к ним.
- И знаешь, знаешь, что самое ужасное? – в голосе Лоуренс зазвенели слёзы. - Это ведь моя вина, Ричи! Это я ее такой сделала... такой безжалостной к Ростер... такой безжалостной к тебе... Прости меня, Ричи, прости меня!
Сарра зажала себе рот ладонью, изо всех сил пытаясь успокоиться. Она слишком долго держала все в себе, это должно было вырваться наружу. Хорошо, что на похоронах принято быть несчастными. Но Сарра была слишком строга к себе.
- Это не твоя вина... и не вина Айрис... это началось задолго до нее. – Пьюси сжал пальцы девушки и постарался заглянуть к ней в самое сердце. - Я бы хотел обвинить проклятого Паркинсона, но боюсь, что мы сами все разрушили.
Ричард знал, что это не ее вина, и ничья вина вообще. Он считал, что никто не может разрушить чьи-то отношения, если они не разрушаются изнутри, а их уже давно дали трещину. И как он только не замечал этого раньше...
***
«Легкий порыв летнего ветра затушил стоявшую на тумбочке свечу. Целители советовали никогда не закрывать окно, чтобы в комнате всегда был свежий воздух: миссис Забини было всё тяжелее дышать. А еще целители советовали, чтобы в комнате всегда горела свеча, потому что неожиданная темнота может напугать больную, которая последние несколько дней откровенно бредила и путала реальность со сном или воспоминаниями. Она часто разговаривала с мужем о том, что нужно купить все необходимое для первого курса Дэвида, или о том, что у малышки режутся зубки, иногда она вспоминала Бостон и своих родителей, а иногда какого-то Кайла… Ее речь была порывиста и невнятна, словно она бормочет во сне, но глаза были открыты и не видели этой комнаты. Но иногда среди всего этого бормотания вдруг звучали слова прощания и любви.
Эрика Забини вздрогнула и проснулась в кресле около кровати матери. Это кресло стало неизменным атрибутом комнаты уже тогда, когда через пару дней после свадьбы Дэвида миссис Забини перестала ходить, а еще через несколько дней ее состояние настолько усугубилось, что Эрика почти перестала отходить от матери.
Увидев, что свеча погасла, девушка судорожно достала палочку и как можно скорее зажгла ее вновь. Она тщательно следовала указаниям целителей в попытке отсрочить смерть самого дорогого человека. Дрожащее пламя взвилось на фитильке и осветило спящую больную. На свадьбе сына миссис Забини, можно сказать, блистала красотой и здоровьем по сравнению с тем, как она выглядела теперь. Ее кожа приобрела серый оттенок, щеки впали, под глазами были огромные фиолетовые пятна, губы же наоборот поражали своей белизной… Эрика не могла смотреть без содрогания на этот скелет, обтянутый подобием кожи. Удивительно, за столь короткое время болезнь полностью уничтожила ее потрясающую фигуру и красоту.
Эрика и сама сейчас выглядела немногим лучше матери. Она сильно похудела и осунулась, перестала следить за собой и выглядела как побитая бродяжка в изысканном домашнем платье, висящем на ней, как мешок.
Девушка протянула руку, чтобы убрать с лица мамы упавшую на него блёклую прядь волос, и вдруг резко одёрнула ее, обжегшись льдом кожи.
- Мам? – неосознанно прошептала девушка одними губами.
Эрика так и замерла с протянутой рукой, ничего не понимая, уставившись на хрупкий силуэт матери. Ее кожа была такой холодной, словно…
- Мама!
Раздался пронзительный, непрекращающийся крик, который Эрика никак не отождествляла с собой. Этот крик звенел, ударяясь о стены, окна, бездыханное тело матери и ее вывернутое наизнанку сердце. Слезы лились из глаз в разинутый от рыданий рот, но девушка ничего этого не осознавала, - она вцепилась в ледяную руку мамы и упала на колени у ее кровати, притягивая к себе эту руку, прижимая ее к лицу, заливая ее слезами и покрывая обжигающими поцелуями. А крик все звенел, рвал тишину еще минуту назад спавшего поместья, разрывал в клочья души спешащих членов семьи. Но Эрика не слышала всего этого: не слышала, как Дэвид в одних пижамных штанах ворвался в комнату, открыв дверь с такой силой, что она затрещала, столкнувшись со стеной; не слышала, как отец, в одном халате прибежавший на ее крик так и замер на пороге комнаты, не в силах пошевелиться, не в силах поверить; не слышала, как за спиной отца закрыла себе рот рукой красавица Кэссиопея в шелковом пеньюаре; не слышала целителя, который спокойно начал осматривать покойницу, стараясь не замечать горя, затопившего эту комнату.
Бесчувственные слизеринцы, которые не умеют любить.
- Сэр, - позвал целитель мистера Забини, - пожалуйста, уведите девочку отсюда…
Но мистер Забини даже не пошевелился, так и продолжил стоять и смотреть на свою мертвую жену. Он женился на ней по воле отца, и никогда не говорил ей о любви. Они прожили вместе двадцать лет и воспитали двоих детей, но он никогда не слышал от нее о любви. Почему же тогда так больно сжимается сердце от крика дочери, и от собственного крика, который никогда не проникнет на поверхность?
Дэвид Забини тоже не слышал слов доктора. У него в ушах звучал только пронзительный крик сестры, а в голове набатом гремело: «Мама умерла! Мама умерла!». Да, они никогда не были с ней особенно близки, но все равно любили друг друга, хоть и по-своему. Но в это момент боль была такая сильная, что Дэвид просто не мог воспринимать ничего, кроме этой боли. Пока вдруг голос жены не вернул его в реальность:
- Дэвид, - тихо и неуверенно позвала Кэссиопея голосом, который никто и никогда от нее не слышал, - Эрика…
Парень повернул голову и словно впервые увидел сестру. Свою маленькую сестренку, отчаянно хватающуюся за руку их мертвой матери. Чувство реальности происходящего вернулось так же неожиданно, как и исчезло. Дэвид подскочил к сестре и схватил ее за талию, пытаясь оттащить от кровати, но девушка слишком крепко держалась, и тело потянулось вслед за ней, как живое. Эрика в ужасе разжала пальцы и, прижав ладони к лицу, зарыдала, сотрясаясь всем телом. Мистер Забини, наконец-то пошевелился: он упал в стоящее у стены кресло и тоже закрыл лицо ладонями. Дэвид поднял сестру и вынес ее из комнаты, где Кэссиопея, уже справившаяся с собой, начала помогать целителю.»
Эрика Забини открыла глаза и механически села на кровати. Та ночь, наверное, теперь всегда будет сниться ей, сколько бы времени ни прошло.
Дэвид просидел с ней до самого утра. Она безостановочно рыдала и задавала Мэрлину вопросы, на которые он не соизволил ответить. Наутро весть разлетелась по благородным семьям, и Айрис с Нарциссой не заставили себя долго ждать. А потом были ужасные, просто отвратительные два дня подготовки похорон. Она написала, наверное, сотню писем родне и знакомым, в которых холодные слова не вмещали все жгучие слёзы, которые уже неосознанно продолжали бежать по ее щекам. О, Мэрлин, некоторые письма ей приходилось переписывать из-за размытых чернил… Весь дом был охвачен мрачной подготовкой, кроме отца, который почти не ел, не разговаривал и не принимал участия в происходящем. Он только давал деньги и поддерживал любые дорогостоящие атрибуты. Мистер Забини сказал, что все должно быть красиво и дорого, какой была она. Эрика и Кэссиопея тоже заключили некое подобие «пакта о ненападении», хотя вся помощь невестки только раздражала Эрику.
И когда наступил день похорон девушка проснулась совсем без слез, словно она совершенно иссушила себя. Она словно перестала чувствовать, будто окружающий мир был ненастоящий, серая калька с былой реальности.
Утро было жаркое и душное. Сегодня все в кои-то веки собрались на завтрак за одним столом, но разговор не клеился. Все молчали и смотрели в никуда. Потом начали прибывать гости, Кэссиопея, неприлично прекрасная в такой день в своем черном шелке и кричащей меди крупных кудрей, которые она собрала, как подобает «замужним женщинам» в такой ситуации, с алыми губами, выглядывающими из-под черной вуалетки, взяла на себя все обязанности по приему гостей. В другой ситуации Эрику очень бы задело, как легко и естественно жена брата вошла в роль новой и отныне единственной миссис Забини, но в этот душный день Эрике было все равно.
После завтрака, когда Кэссиопея начала распоряжаться в доме, чтобы всё прибывающим «друзьям покойной миссис Забини» было удобно, Эрика поднялась к себе в комнату, чтобы одеться в подобающий наряд. Наряд, собственно, ей тоже полностью подобрала невестка, словно сомневаясь в ее собственных способностях к выбору одежды. При учете того, что Эрика Забини была иконой стиля, и никто не умел так идеально подбирать одежду, аксессуары и прическу, как она, это был или настолько дружелюбный и заботливый жест старшей сестры, или столь откровенная издёвка.
Но Эрике не было никакого дела. Она спокойно облачилась в красивое черное платье, с мягкой юбкой до колен, собрала волосы и с облегчением закрыла свое посеревшее лицо вуалью.
В дверь постучали. Робко, несмело, это был кто-то из гостей, званных гостей чужого горя.
- Войдите.
Чужой, блеклый голос прозвучал из уст Эрики, хотя она не хотела ничего говорить. В такие моменты даваться бы диву, как удивительно выдрессированы эти золотые дети, но диву никто не давался. Тяжелый воздух заколыхался от сквозняка и снова замер. Он был такой ощутимо липкий, вязкий, словно начисто лишенный кислорода. Эрика никак не могла вдохнуть полной грудью.
Чья-то мягкая рука обвилась вокруг шеи девушки, мягкая и легкая, невесомая, словно рука призрака. Приятная прохлада в этот жаркий день.
Эрика воспринимала происходящее совершенно без эмоционально, равнодушно замечая лишь поверхностные вещи: плотность воздуха, температуру окружающих вещей.
Айрис не сказала ни слова. Она только взяла лицо подруги в свои маленькие прохладные ладони и заглянула в глаза. Ее золотистые кудри выглядели поблекшими, но все еще сочными в соседстве с черным бархатным ободком. В припухших глазах Айрис стояли слезы, и Эрика дрогнула, почувствовав, как застрявший в ночь смерти матери ком в горле увеличивается в размерах. Жалость вызывает жалость. Но слезы так и не полились из высушенных глаз Забини, они словно застыли внутри ее головы, горла, груди огромными твердыми глыбами. Наверное, Эрика выглядела совсем ужасно, потому что Айрис все же заплакала, обняв ее за шею.Им обеим столько всего хотелось сказать друг другу, но к горлу подкатывал ком и слова никак не могли пробиться.
Девушки спустились вниз, все уже были здесь. И Дэрек тоже был здесь, его пристальный взгляд нашел их, словно бы расталкивая гостей. Но Эрике не было до него никакого дела- все разом, словно стервятники над мёртвым телом, бросились к ней жалея и соболезнуя ее утрате. Миссис Гринграсс прижала ее к себе, нашептывая ей какие-то слова, которые совсем не долетали до сознания Эрики, она чувствовала лишь руку Айрис в своей руке, и видела лишь гроб. Никто не заставил ее подходить, да она и не смогла бы – ноги совсем ее не слушались. Ей хотелось убежать от всего этого назад в свою комнату, и никогда не покидать ее, раз за ее пределами умирают люди, которых она любит.
Быстрее бы все это закончилось.
Наконец-то гроб левитировали из дома и вся похоронная процессия двинулась следом. Эрике пришлось выпустить руку Айрис, потому что она вместе с отцом, Дэвидом и Кэссиопеей должны были возглавить колонну. Айрис, напуганная и взволнованная, шла за подругой попятам, поэтому заметила и Гринграсса, который, опережая свою семью, шел рядом с ней и не сводил глаз со своей невесты.
В полной тишине гроб летел к небольшому семейному кладбищу Забини. Слышны были только шаги и шелестение мантий. Эрика старалась не сводить глаз с гладкого дерева перед собой, чтобы только ненароком не взглянуть на маму. И когда все остановились перед свежевырытой могилой, Эрика почувствовала, как подступает паника.
Отец начал держать речь. Сейчас все, кто хочет, должны будут сказать что-то об умершей. Голоса окружающих доносились до девушки словно через толстую стену, она никак не могла разобрать слова.
Вдруг повисла гудящая тишина. Эрика подняла голову, чтобы понять, почему все замолчали, и встретилась с десятком глаз, устремленных прямо на нее. Ее очередь. Но она не может говорить, словно ее горло вообще забыло, как извлекать звуки. Невыносимая духота. Платье такое узкое, словно специально создано для того, чтобы держать легкие в тисках. В панике Эрика пробежалась глазами по собравшимся в инстинктивном поиске маминого лица. Но мамы нет, она в гробу. Ее лицо такое худое и бледное.
Эрика попыталась вздохнуть поглубже, но не услышала собственного вздоха из-за всё нарастающего гула.
Так быстро темнеет, и кружится голова.
Наверное, будет гроза.
Так темно и душно, нужно раздвинуть шторы.
Эрика никак не могла пошевелиться, такая тяжесть рук... Нужно только дотянуться до ткани, слишком темно и душно. Целители сказали, что маме нужен свежий воздух! Нельзя чтобы было темно, тогда мама испугается...
- Она спит? – раздался далекий голос.
- Нет-нет, я не сплю! – мысленно крикнула Эрика, но губы разомкнуть не смгла.
Ей нельзя спать, больше нельзя. Если бы она не спала, то может быть мама осталась бы жива! Эрика протянула руку и отодвинула тяжелую ткань. Но никакого окна там не было, только комната с большим портретом матери в окружении кукол. Эрика подошла к алтарю, у одной из кукол было удивительно похожее на нее лицо.
Вдруг кукла открыла свои большие зелёные глаза, ее красивое лицо вдруг начало меняться, становясь злобным и нечеловеческим.
- Это не твоё лицо! – страшная кукла бросилась на девушку, вцепляясь в нее ледяными пальцами.
Эрика истошно закричала, пытаясь защититься, но кто-то вдруг крепко прижал ее к себе, а кукла исчезла. На ее место пришло видение мамы в гробу.
Эрика разрыдалась и перестала сопротивляться. Когда уже все это закончится... Кто-то сразу ослабил хватку и прижал к себе ее содрогающееся от рыданий тело. Тяжелая рука гладила ее по волосам, пока рыдания не перешли в тихий плачь.
- Что с ней? – Айрис и сама дрожала всем телом.
- У нее панический припадок, - целитель отдал Кэссиопее какой-то пузырёк. – Вот, мэм, дайте ей это, и она будет спать без сновидений. Они ей сейчас противопоказаны...
Эрика не слышала разговоров в комнате и не понимала происходящего. Слёзы лились по ее щекам, а глаза смотрели в одну точку и видели лишь гроб.
Кэссиопея взяла микстуру из рук целителя. Прекрасная и траурная, по ее лицу нельзя было понять ее мысли, что он чувствовала к сестре своего мужа. Но она точно знала свой долг и выполняла его как по учебнику.
Дэрек Гринграсс не смотрел на нее. Когда-то давно красавица Кэссиопея Ростер была предметом его мальчишеских снов, но он вырос и совершенно забыл о ней. Парень неосознанными мягкими покачиваниями баюкал Эрику в своих руках, но глаза его уставились в пустоту и ничего не выражали.
Айрис было совсем не до поведения слизеринца, она кусала губы и молила Мэрлина, чтобы с Эрикой все было хорошо. А вот Кэссиопея знала всю историю помолвки этих двоих и заинтересовалась. Она подошла и осторожно приподняла голову Эрики, поднося микстуру к ее губам:
- Вот так, - тихо улыбнулась Кэсс.
Эрика проглотила горькую, вмиг отрезвившую ее настойку. Она открыла глаза и успела увидеть лицо Дэрека. Их взгляды встретились.
Раздался стук в дверь, но Эрика его уже не слышала.
***
Сириус Блэк и Эмили Поттер лежали на сухой после жаркого дня траве и смотрели на усыпанное звёздами небо. Они лежали так уже очень долго: сначала много говорили о всяких мелочах, пока солнце совсем не скрылось за горизонтом, потом просто лежали в тишине летнего вечера, чувствуя теплоту друг друга. В лунном свете все вокруг, и они сами, казалось посеребрённым, точно покрытым инеем. Но воздух был тёплый, влажный и душистый.
Эмили приподнялась на локте и поцеловала мочку уха Сириуса. Что-то было в этом поцелуе, и в этом воздухе, и в его собственной груди. Привычное чувство возбуждения разлилось по телу, и парня бросило в жар. Он рывком прижал ее к земле и принялся жадно целовать, как в первый раз, как в последний раз.
Кровь стучала в ушах, как сотню раз до этого, руки привычными движениями побежали от талии к ее бедрам. Она судорожно выдохнула в его приоткрытые губы, когда он коснулся голой кожи бедра под складками юбки. И этот вдох словно ударил его под дых. Сириус замер и отстранился, не решаясь посмотреть на нее.
Нет, нет, нет. Он тысячу раз думал об этом, тысячу раз представлял, как бы это могло быть, и тысячу раз говорил себе: «Не смей». Да что же это с ним такое!
Он, Сириус Блэк, раньше и не знал отношений без секса! Никто никогда не просил его ждать! А тут он два месяца держит себя в узде, и ради кого?
Ради самой лучшей девушки в мире. Эмили Поттер не была баснословной красавицей, но и обычной ее нельзя было назвать. Она была сестра Джеймса Поттера, она особенная. Но зачем она ему нужна? Разве он не пропагандировал свободные отношения, независимость и полное отсутствие чувств? И ведь дело не в сексе, не в желании урвать лакомый кусочек. Нет, бесспорно в этом тоже было дело, потому что ни одна девушка прежде не сводила его с ума. А тут он буквально терял разум рядом с ней, чудом успевая поймать себя, как сейчас. Но сколько еще он сможет держаться?
Конечно, она умная, она понимает, что ему нужно. Но больше всего он боялся, что она подумает, что ему нужно от нее только это. Это была неправда. Но тогда что ему, не верящему в свою способность любить, нужно от Эмили?
Он боялся задавать себе такие вопросы, потому что боялся получить на них ответы. А потому он придумывал тысячи причин, почему он, Сириус Блэк, не может повести себя с Эмили точно так, как вел себя со всеми девушками.
«Нет, нет, не смей!»
«Ей всего шестнадцать. С каких пор тебя волнуют подобные морально-этические проблемы? Сам то занялся сексом впервые в 13 лет. К слову, с пятнадцатилетней девушкой! И да, как будто все последующие годы ты спал исключительно с совершеннолетними…»
«Нет, нет, не смей!»
«Она девственница. И? Тоже пройденный не раз этап. На самом деле, с твоим отношением к девушкам, это всегда минус и дополнительная морока. Но в таком случае, разве не лучше быть первым у Эмили, чтобы сделать все в лучшем виде? Нашелся рыцарь в сияющих доспехах. Нет, у рыцарей всегда самые серьезные намерения, со свадьбой и «пока смерть не разлучит». Куда тебе!»
«Нет, нет, не смей!»
«Она - сестра Джеймса. Этот аргумент один из самых весомых. Обесчестить сестру лучшего друга – поразительное свинство! Он не узнает, а если узнает, то убьет тебя в любом случае! И он, кстати, сам нечист в вопросах лишения невинности чужих сестёр…»
«Нет, нет, не смей!»
- Сириус, - голос Эмили вернул его в реальность, от которой он пытался спрятаться, чтобы успокоить разгоряченный организм.
Сириус посмотрел на ее залитое лунным светом лицо. В ее тёмных глазах отражались звёзды и луна, но он этого не видел. Он давала ему разрешение, которое он боялся получить, потому что тогда не останется преград. И их не осталось между ними. Ее пальчики храбро пробрались под его рубашку, хотя он видел, как ей страшно.
«Храбрая девочка, что же ты делаешь…»
Он коснулся губами ее шеи, ключицы, плеча, а ладони уже горели, поднимаясь все выше по ее бедру. Возбуждение, какое он никогда раньше не испытывал, пробежало по всему его телу.
«Нет, нет, Эмили, останови меня…»
Запах ее кожи буквально сводил Сириуса с ума, неужели кожа вообще может так пахнуть? Он не чувствовал над собой контроля, впервые в жизни его собственные чувства и движения были ему совершенно неподвластны. Это не объяснялось страстью или похотью, это вообще ничем не объяснялось, потому что Эмили Поттер была здесь, совсем рядом, а Сириус Блэк был в ее руках.
Всю жизнь он был принцем, снисходивших до простых смертных, милостиво одаривающий их своим драгоценным вниманием…но сейчас Сириус чувствовал себя лишь пажом, готовым умереть за одну только ленту, которую Эмили подержала в руках.
***
Все девочки хотят красиво и романтично, чтобы первый раз запомнился навсегда. Джеймс Поттер знал это не понаслышке, как и знал то, что зачастую первый раз запоминается совсем по другой причине. Знал и то, что чем более мила и романтична девушка, тем большего она ждет и тем дольше готовиться к этому событию.
Лили застала Джеймса врасплох. Причем себя она тоже застала врасплох. Потому что парень видел, что что бы она там себе не решила – она совершенно не была готова к происходящему. Да, у всех все проходит сугубо индивидуально, но принцип один.
Нарциссе тоже было очень больно, но, видимо, все же не настолько.
Но вот к чему они оба действительно оказались совершенно не готовы, так это к неожиданному возвращению родителей с отдыха. Момент был упущен, первый раз провален, следующая попытка будет еще сложнее...
- Идем? – Джеймс спросил это скорее для того, чтобы послушать, насколько естественно звучит его голос.
Он снял все заклятия, взял девушку за руку, и они вместе вышли в коридор. Внизу на кухне раздавались какие-то шорохи. Подростки переглянулись.
Зевая и потягиваясь Джеймс вошел в кухню:
- Мам? Вы чего?
Лили вздохнула и осторожно зашла следом.
На кухне разбирала сумки женщина, которую Лили уже не раз видела на перроне. Она была очень красивая, но при ближайшем рассмотрении выглядела гораздо старше, чем Лили всегда казалось, гораздо старше ее собственной матери. Она выглядела встревоженной, но заулыбалась, стоило ей услышать голос сына.
- Джимми? – она потянулась к сыну, чтобы поцеловать его. – Простите, мы вас разбудили?
Она почти сразу же забыла про своего ребенка, переключившись на скромно мнущуюся в дверях девушку:
- Здравствуй, девочка моя, - она протянула руки, приглашая обняться. – Мы так много про тебя слышали, Джимми нам все уши прожужжал!
- Здравствуйте, миссис Поттер, - Лили покраснела до кончиков волос.
Она бросила испуганный взгляд на Джеймса и позволила его маме заключить себя в объятия.
- Вы извините, что мы так без предупреждения, - Женщина продолжила разбирать дорожные сумки, которые вполовину были забиты едой. – Твой отец что-то неважно себя чувствует, и мы решили вернуться.
- А что с ним? – голос Джеймса резко стал серьезным, что с ним случалось не часто. – Где он вообще?
- Ах, не беспокойся, милый, - миссис Поттер незаметно для ребят закончила разбирать сумки и уже разливала чай. – Просто лёгкое недомогание, он уже лег. Лично мне кажется, что это Карлу продали паленый огневиски...
Женщина засмеялась и хотела было сесть за стол, как из гостиной раздался мужской голос, от которого все подпрыгнули:
- Чарли, Дора!
Все трое переглянулись и бросились в гостиную.
- Это Карл, - обеспокоенно воскликнула миссис Поттер, увидев торчащую из камина голову дяди Джеймса. – Чарли уже лёг, что случилось?
- Привет, дядя Карл! – Джеймс тут же очутился у камина.
- Здравствуйте, - Лили смущенно замерла в дверях.
- Привет, привет, - не слишком дружелюбно и взвинчено отреагировал мужчина, рыская глазами по комнате. – У вас Эми нет?
- Милый, у нас Эмили в гостях? – миссис Поттер с недоумением посмотрела на сына.
Джеймс нахмурился и медленно помотал головой.
- Я пришел домой, а ее нигде нет! – мужчина старался сдерживаться и говорить спокойнее.
Лили посмотрела на Джеймса. Она знала, что за мысли напряженно кружат у него в голове, знала, куда ведет его воображение. Знала, и чувствовала, что он прав. А Джеймс соображал, как поступить, потому что времени оставалось мало: кровь закипала в жилах, и одна мысль перекрикивала все остальные.
«Бродяга, я убью тебя!»
Возможно, если бы молодость была чуть меньше занята собой, чуть больше выходила за рамки своего собственного мира, они бы заметили ужас в лице отца Эмили, который он пытался скрыть из-за всех сил. Он был мракоборцем во времена жестокой войны. Он знал, что бывает, когда родители не находят ребёнка дома.
Возможно, взрослым тоже стоило не представлять сразу самое худшее, а посмотреть на лица детей. На их понимающие лица, и тогда бы было не так страшно, тогда можно было легко сказать, что Эмили жива и здорова почти наверняка. Но взрослые и дети всегда смотрят в разные стороны.
- Я к Сириусу, - бросил Джеймс и пошел наверх, чтобы переодеться.
Дядя Карл и миссис Поттер непонимающе переглянулись и перевели вопросительные взгляды на Лили. И она не растерялась. Она уже знала, что скажет.
- Сириус наверняка сможет связаться со своей кузиной Виолеттой Блэк, - Лили старалась справиться с румянцем, который неизбежно появлялся, если она врала или смущалась. – Они же дружат, наверняка Эми сейчас у нее.
Кажется, отец Эмили не слишком успокоился. Лили предпочла подняться к Джеймсу, опасаясь, что ее версия может не выдержать каких-нибудь дополнительных вопросов. Когда Лили вошла парень уже был одет и держал в руке палочку. Его воинственный вид совсем не понравился Лили.
- Джеймс, я сказала отцу Эмили, что Сириус сможет связаться с Виолеттой...
- Да какой Виолеттой, - Джеймс сверкал глазами. – Я отправлю его к Годрику!
- Джеймс! – теперь уже Лили сверкнула глазами. – Успокойся! Не факт, что она у него, поэтому пожалуйста, успокойся!
- Да я больше чем уверен, что она у него! Ты же тоже чувствуешь, что между ними что-то происходит!
- Джеймс, они сами разберутся! Ты не сможешь оградить ее от всего!
- Я смогу оградить ее от него!
Лили всплеснула руками и отошла к окну. С ревнивым братом было совершенно невозможно разговаривать, и девушка решила бросить это дело. На Джеймса это подействовало, как ушат ледяной воды, он взял себя в руки и обнял Лили за плечи.
- Прости, ты права, - прошептал он, зарывшись в ее рыжие волосы. – Я просто поговорю с ним!
Джеймс поцеловал ее и отправился к Сириусу.
Трансгрессия – отличная вещь для экономии времени, и для неожиданных сюрпризов, конечно. Джеймс знал, что Сириус будет знать о том, что где-то в его районе произошла трансгрессия, но откуда ему было знать, что это он.
Парень подошел к дому. Свет нигде не горел, это могло означать, что обитатель дома давно спит, а могло не означать ничего. Громкий стук разнесся по окрестностям инородным зловещим звуком. Долгие пару минут тишины показались Джеймсу Поттеру невероятно мучительными минутами, за которые могут одеться двое любовников и сбежать из его цепких пальцев. Он прислушивался, стараясь различить в пении соловьёв и ночных шорохах звук трансгрессии. Но Эмили не умеет трансгрессировать, ей же всего шестнадцать лет. Всего, Мэрлин, шестнадцать лет!
Дверь отворилась, на пороге стоял заспанный Сириус Блэк в одних трусах. Однажды жизнь отучит их так бездумно открывать двери ночным гостям, но пока еще она милостиво гладит своих возлюбленных мальчиков по их горячим головам.
- Сохатый, ты что с метлы свалился?
Джеймс, который уже накрутил себе не весть что и едва сдерживал бурю внутри, ворвался в тёмный дом и замер, прислушиваясь. Сириус посмотрел на него, как на умалишенного, и продолжал держать дверь распахнутой.
- Поттер, ты объелся дохлых пикси? – Сириус широко зевнул. - Какой по-твоему сейчас час?
Джеймс раздраженно повернулся к своему лучшему другу, он ни секунду не верил в его притворную сонливость:
- Бродяга, я клянусь именем Годрика Гриффиндора, что ты получишь по шее, если сейчас же не скажешь мне, где она?!
Воцарилась тишина. Лучшие друзья смотрели друг на друга.
- Кто?
Джеймс шумно выдохнул, как рассвирепевший марал.
- Эмили, будь ты неладен, пёс, где Эмили?!
И тут Сириус рассмеялся, лишь бы только не смотреть в глаза своему лучшему другу. Как же он ненавидел себя в эту минуту.
- Сохатый, ты в своем уме? – парень тряхнул головой и наконец-то вспомнил про открытую дверь. – Откуда мне знать, где среди ночи может быть твоя сестра! Видимо дома ее нет, но и эту информацию я получил ровно в тот момент, когда ты решил искать ее у меня дома...
- Те есть ее здесь нет? – опешил Джеймс.
Он удивленно смотрел на своего друга, вся ярость разом схлынула с него, словно ее и не было, и осталось только удивление. Сириус скрестил руки на груди и приподнял одну бровь:
- Ты сегодня сообразителен, как никогда...Что случилось то?
Сириус достал волшебную палочку и зажег везде свет, проходя в гостиную. н встал у камина и облокотился на него, подперев голову рукой. Нахмуренный Джеймс зашел следом и тяжело упал на диван.
- Наши родители вернулись ни с того ни с сего. Отец Эмили не нашел ее дома и поднял панику...Вот я и подумал, что... – Сохатый снова с подозрением покосился на Блэка.
- Что... – повторил Сириус за другом. - ... я в тайне от тебя жарю твою сестру?
Джеймс вспыхнул и соскочил с дивана. Мало кто умеет с такой скоростью наставлять волшебную палочку точно меж глаз оппонента. На лице у Поттера была такая ярость, что даже Сириус опешил:
- Ладно, ладно, - Бродяга поднял руки, словно сдаваясь. – Согласен, это было слишком грубо!
Джеймс тяжело дышал, но палочку все же опустил.
- Послушай, Джим, - Сириус сделал серьезный тон и с усилием посмотрел в глаза друга. – Мне дела нет до твоей сестры. Я знаю, ты хочешь верить, что она особенная, но правда в том, что у нас пол школы таких. Хорошая, но обычная. Это не интересно для меня!
Сириус пожал плечами, но увидев, что Джеймс злится, добавил:
- Хватит, Поттер, ты должен быть рад, что я считаю ее заурядной, а ты злишься на меня!
- Да что ты говоришь, может мне тебе еще в ноги упасть за то, что ты считаешь мою сестру недостойной стать твоей очередной подстилкой?! – Джеймс аж побелел от ярости.
Сириус всплеснул руками и закатил глаза:
- Да ты послушай, что ты несешь! Ты можешь уже сам с собой решить, что ты хочешь от меня?! А то мне очень сложно понять весь сумбур твоих братских чувств! В итоге мне нужно с ней переспать, чтобы тебе стало легче? Или я могу не тратить свое время на поднятие престижа твоей сестры? Она мне не интересна, что тебе не понятно?! Я общаюсь с ней только из-за тебя!
Сириус резко замолчал, словно почувствовал, что переборщил в своем признании и сказал лишнего. Он вдруг занервничал и начал ходить по комнате, но на Джеймса вся эта тирада подействовала успокаивающе, более того, его начала мучить совесть.
- Прости, Бродяга, ты же знаешь, каким ревнивым придурком я могу быть... – Джеймс неловко протянул руку.
- Знаю, - недовольно пробурчал Сириус, протягивая руку в ответ.
Друзья обнялись, словно ничего не было.
- Прости, Сириус, еще раз... Но мне нужно вернуться домой. Напиши Виолетте.
Сириус кивнул, закрывая за другом дверь:
- Держи меня в курсе.
Дверь захлопнулась, Сириус схватил себя за голову. Как же он ненавидел себя в этот момент, если бы не ненависть, он не смог бы так хорошо изобразить оскорбление. Сириус тяжело вздохнул и пошел наверх, нужно было отправить Эмили домой.
Но девушки в комнате не оказалось. Не оказалось ее нигде в доме, как и его метлы.
***
Эмили Поттер не любила летать, и вся ее привязанность к квидитчу была сосредоточена в любви к брату, который обожал этот самый квидитч. Но сейчас девушка не чувствовала своей разрозненности с гладким деревом метлы, к которой она отчаянно прижималась грудью отчасти, чтобы лететь как можно быстрее, отчасти потому что все внутренности сводило от тянущей боли разбитого сердца.
Почему всегда все выходит именно так? Эмили совсем не готовила себя к сегодняшнему поступку, более того, она отчаянно старалась оттянуть этот момент как можно дальше, потому что в глубине души не доверяла Сириусу. Нет, себя саму вполне доверяла, честь свою доверяла, жизнь свою, все, чтобы он ни попросил. Не доверяла, потому что больше всего на свете она боялась, что ему от нее только это и нужно. Но он ничего не просил, даже этого дара ему ее невинности он не просил, и, как бы это глупо не звучало, именно поэтому она не справилась с собой. Не справилась со своей любовью, выражая ее самым откровенным из известных ей способов. И на тот момент она была готова поклясться чем угодно, что он тоже ее любит, что он тоже сходит с ума от любви… От любви ли?
Эмили знала, что не должна была. Она чувствовала это каждой клеточкой тела, но не могла остановиться. И не хотела остановиться.
«Это не интересно для меня!»
Как она могла быть такой глупой?! Она сама совратила парня, сама не дала ему никакого шанса, сама всучила себя в его руки! Так что же теперь страдать? Она же сделала это специально! Специально, боясь его потерять, решила удержать перекати-поле классическим неудерживаемым способом. Этот способ никогда не помогает, об этом могла рассказать каждая вторая девушка школы. Но она думала, что особенная для него, ведь она же сестра Джеймса.
«Я общаюсь с ней только из-за тебя!»
Так и есть. Джеймс – все, что им мешает. Джеймс – все, что их связывает. Одновременно и мост, и стена меж ними. Она всегда это чувствовала.
Почему она убежала? Ведь она знала, что он говорит это только потому что хочет, чтобы Джеймс поверил в их огромную ложь. Еще в момент, когда раздался стук в дверь, они сразу поняли, кто это. И Сириус посмотрел на нее так… так холодно, что ей стало страшно. Даже если Джеймс стоит меж ними, Сириус не позволит ей встать между ним и Джеймсом. Что же тогда она значит для него?
«Я общаюсь с ней только из-за тебя!»
Он лгал, лгал Джеймсу из-за нее, но не ради них, а ради Джеймса, и ради себя. Эмили не было места в этой цепочке. Эмили не было места в сердце Сириуса, потому что все место там занял ее брат.
«Я общаюсь с ней только из-за тебя!»
Он лгал, лгал! Она с самого начала знала, что ему придется врать. Но почему же она тогда сбежала? Почему так больно, если все это ложь?
Она знала, что не должна слушать, но не могла не поверить вслед за Джимом в эту ложь, потому что готовила себя к тому, что это правда. Она, наверное, никогда и не верила в них с Сириусом, но почему же тогда так больно?
Эмили сбежала, не потому что верила или не верила его словам. Она убежала, потому что боялась, что когда он вернется, она увидит правду в его глазах.
