Глава 13
...твою мать!
От неожиданности Сириус дергает локтем, задевая початого "Огдена". Яростный звон, всплеск...
Цокот осколков по полу. Глухой стук и ремусово "Сир... Мерлин!".
Скрежет, топот ног... Точно окунул голову в колодец – вода нещадно давит на уши, звуки гулкие. Не вдохнуть. На несколько мгновений, пока в ушах неистово гудит пчелиный рой и виски словно тисками сжимает, Сириус перестает различать слова. Череп распирает изнутри, точно там пенится что-то густое. Щекочет нос как от пороха, вдох застревает в глотке...
Секунда, другая – и тиски спадают.
Сириус ошалело трясет головой и вытаскивает пятку из лужицы огневиски. Неужто от старины "Огдена" так пробрало?..
– Сириус.
Но стоит повернуть голову на голос, становится очевидно: пинта ядреного алкоголя не при чем. Что...
Сириус вскакивает из-за стола и на неверных ногах ковыляет к Ремусу.
Думается отвратительно туго и не словами. Пока из комка мыслей вылепляется одно простое "что это, черт возьми?", Сириус успевает опуститься на корточки рядом с Ремом и задохнуться, моментально узнав распростертого на полу мальчишку. Рем тоже молчит, но осторожно касается влажного лба, приподнимая белесую от пыли челку, и мизинцем очерчивает красный контур шрама-молнии.
Скомканные мысли шевелятся и расползаются змейками по черепушке, каждая в свой закуток. Сириус ловит за хвост одну -
с какой это стати шрам выглядит точно свежий? Ну, положим, в суматохе не до лечебных мазей было, но такие раны заживают за неделю, оставляя только белые бороздки, разве не так?.. Но это и неважно – важно, что мальчишке здесь быть не положено. Откуда? Сириус спрашивал – Рем не поддерживал с мальчиком никакой связи.
Глупость, ворочается злая мысль,
дурь и безалаберность, вот так-то ты отплатил Джеймсу! Но и это – неважно. Не сейчас.
– Шрам, – констатирует Ремус очевидное, и Сириус отвечает тем же:
– Это Гарри. Он...
– Без сознания. Я проверил.
– Ну так
приведи его в чувство, черт возьми!
Ремус качает головой.
– Я пытался. Ты просто не видел.
– Так попытайся еще!
Ремус вздыхает – как всегда, когда его заставляют делать что-то заведомо бесполезное – и произносит заклинание. Заклинание нехитрое, один взмах – и вот мальчишка должен захлебнуться воздухом и открыть глаза... Он и правда захлебывается – а Сириус отшатывается, вскрикнув от боли.
– Он не приходит в себя, – голос Ремуса доносится словно из толщи воды – снова. – Сириус? Что с тобой?
– Погоди.
Сириус садится спиной к стене и трет ладонями лицо. Несколько секунд – и в голове становится ясно, от спутанности мыслей, от гулкости колодца не остается и следа. Снова. Черт возьми. Удивляться нечему, если подумать – после стылой камеры и вечно голодных тварей, после тонны сводящих мышцы волн он то и дело проваливался в забытье. Чаще в человечьей шкуре – но и у Бродяги звенело в ушах так, что лапы подкашивались. Сириус с силой проводит по щекам и вздыхает. Нет. Это не то. Это...
– Рем, это какая-то ментальная дрянь. Это все... эта связь.
Он злится заранее – ждет, что Ремус усомнится, что придется опять что-то доказывать, опять выстраивать длинные какие-то цепочки, вылеплять из комка мыслей что-то внятное... Но Ремус хмуро кивает – и только.
– Я мало понимаю в ментальных искусствах, – просто говорит он. Смотрит настороженно – и по его напряженности Сириус понимает, что последует дальше. – Мы должны... Ты не будешь в восторге, но нам нужен Дамблдор. Я не знаю лучшего
мастера, да и...
– Не объясняй, – отмахивается Сириус. – Я понимаю. Встретиться со стариком – это с самого начала был лишь вопрос времени. Сам подумай? Идиоты-авроры могут сколько угодно рыскать по лесам, но если старик захочет, я буду в его руках через минуту.
Ремус темнеет лицом и отворачивается, поднимаясь на ноги. Мальчишка на полу дышит ровно и тихо – точно валяется в постели, скинув во сне одеяло, а не лежит, упираясь лопатками в жесткий пол. Сириус разглядывает его, пока Ремус возится с порохом, непослушными пальцами открывая туго затянутый мешочек – пороховая ваза, которая стоит обычно на каминной полке, теперь валяется в углу – скинули в суматохе.
Увидеть чужими глазами чужое отражение в запотевшем зеркале – это совсем не то же, что смотреть на живое лицо в саже и пыли, на эту лохматость, на нелепые сапоги – ошметки грязи по всему полу, надо же, словно он не рухнул, едва вывалившись из камина, а успел потопать по всей комнате... Гарри носит очки, а на сумку прицеплен значок – лев на красном фоне. Мерлин, как же давно он этого не видел...
– Он может помочь, Сириус.
...Сириус дергается и понимает – он улыбается. Трясет головой – наваждение неохотно сползает – странное какое-то чувство, тихий восторг, с чего вдруг? Он поднимает глаза на Ремуса и мрачно отзывается:
– Может. Это верно. Всегда мог.
Ремус кидает порох в камин. Рука у него дрожит.
*
– ...это всего лишь шоколад. Ничего страшного, правда? Съешь кусочек.
Съесть кусочек? Рука сама тянется к измятой серебристой обертке, нащупывает холодное и гладкое и отламывает. Треск. Джинни моргает – шоколадный треугольник на ладони. Растает, наверное, если так держать.
Кто-то посмеивается над ухом.
– Съешь. Сразу станет легче.
Легче? Джинни засовывает треугольник в рот и ждет несколько секунд, ощупывая языком острые уголки. Фу – морщится. Горько. Горько и вязко. Это разве шоколад? "Да, – отвечает Джинни сама себе, – конечно, шоколад. Взрослый. Мама такой любит. И тетка Мюриэль. Гадость".
– Ну, как дела?
Джинни неопределенно пожимает плечами и поднимает глаза. На нее смотрит человек и улыбается едва-едва, словно не нарочно. У него бледное и тонкое, какое-то сдутое лицо, щетина и седина в лохматых волосах. Он напоминает то ли какого-то соседа-маггла, с которыми папа обожает поболтать о двигателях, тракторах и охотничьих ружьях, то ли министерского служащего, какие вместе с папой приходят иногда на обед... Джинни его не боится.
Совершенно точно знает, что прежде его не встречала и что должна волноваться, но на волнение попросту нет сил. Незнакомец – ну и что, чужой дом – ну, это как зайти в гости... Джинни глупо хихикает: да ей
лень переживать, вот и все! Словно она готовилась до изнеможения к экзамену по Чарам, а утром встала с постели совершенно пустая, в мыслях – ни следа опасений, лишь латынь и пустота.
От шоколада хочется пить, и Джинни думает попросить воды, но вместо этого подскакивает, точно кошка, и свешивается за спинку дивана, взглядом шаря по полу. Пустота разлетается на части – точно дает трещину и лопается стеклянный шар вокруг нее. Осколки летят наземь – да как ты можешь сидеть! как ты не помнишь! здесь опасно! здесь же все красное! здесь же все...
По чистому, ни пылинки в углу не видать, полу. Память недовольно ворчит, скребут кожу осколки – здесь все было не так! обман! берегись!
Человек вздыхает тяжело и свистяще. Простужен, что ли?
– Ну, шок, кажется, проходит. И слава Мерлину. Посмотри, – человек кивает в сторону камина – там на табуретке сложены горкой битые глиняные кусочки и цветные бутыльные стеклышки, – я все здесь убрал. А это осталось только починить. Стоило заняться этим всем прежде, но было не до чистоты... Вот, возьми еще.
Обертка из фольги шуршит у него в руках. Джинни мотает головой. Нет уж, хватит с нее этой пакости. Хуже лакрицы.
– Как знаешь. Может, теперь ты скажешь, как тебя зовут и как ты сюда попала?
Говорить тоже лень. Джинни понимает это, когда глоток воздуха со свистом вылетает изо рта, а звуки остаются где-то на донышке, словно в гигантском чане – никаким черпаком не достанешь до этого дна. Джинни поворачивает голову в сторону камина. Ей вдруг становится холодно и неуютно.
Как будто она просидела несколько часов, таращась на огонь или на дождевые тропинки на стекле, а потом раз – и ее позвали по имени.
Такое частенько случалось в этом году – после того, как Том
беседовал с ней.
Джинни в упор глядит на худого, по-мышиному потрепанного человека, но он только честно смотрит в ответ. Протяни руку, коснись – и ничего не будет. Ей бы никогда в голову не пришло коснуться Тома – это было опасно, хоть он и назывался другом.
Человек вздыхает, прячет в ладонях лицо, сутулит плечи – словно очень устал, устал весь, целиком. Как папа иногда – не появляется дома несколько дней, а потом приходит, садится на стул, не снимая плащ – а колпак с него стягивает мама, даже не ругается – и молчит. Молча ест – в одежде и не вымыв руки, а потом уходит в амбар – к железкам. Наверное, не сиди она здесь, и этот человек занялся бы "железками" – своими.
– Хм. Наверное, ты не помнишь, но я уже говорил... – Человек видимым усилием переводит взгляд на нее и пытается улыбнуться – от его улыбки хорошо. Том улыбался не так – к Тому всегда хотелось прижаться, сильно-сильно. А к этому не хочется – с ним просто спокойно, хоть тревога и скребется где-то внутри. – Я уже говорил – все в порядке. Ты увидела кровь и испугалась, а когда пришел я, испугалась еще сильнее. Помнишь?
Джинни кивает – да, она помнит.
– Хорошо. У тебя случился всплеск стихийной магии – знаешь, что это?..
Она снова кивает – ну конечно, она знает. "Аффективные магические всплески" – так называет это папин знакомый колдомедик – доктор Свон, кажется? Он говорит странно и много, про колебания магического вещества, про дефекты стенки магического ядра, но ясно одно – ему эти всплески не нравятся, и маме не нравятся, ее ведь потому и потащили к специалистам.
Джинни морщит нос – а ее и не спросили, хочет ли она... Стенку без дефектов, тьфу! Но даже скажи она, что ей жуть как нравится нагревать молоко прикосновением и поджигать сухую траву на заднем дворе, что Фред и Джордж теперь смотрят на нее с уважением, когда она снимает запирающее заклинание с сарая легко, точно паутинку смахивает – мама только разозлится.
– Отлично, – человек ловит ее взгляд и удерживает. – Этот всплеск спровоцировал шок – тебе, наверное, кажется, что ты только-только проснулась, но ты не спала и не теряла сознание. Это только шок. Ты скоро придешь в норму.
Слова зачерпываются с самого дна – совсем мало, точно чайной ложкой:
– А может, вы меня прокляли.
– Зачем это?
– Не знаю. Это у вас кровь на полу.
– Справедливое замечание. – Человек выпрямляется – улыбки больше нет. – Это кровь плохого человека. Он преступник. На его руках крови куда больше, чем ты видела на полу. Но все в порядке – он теперь там, где и должен быть. Авроры за ним... присмотрят.
Ужасно хочется пить. Во рту сухо – в колодце со словами тоже. Джинни хочется напиться холодной воды и уснуть, но она выдавливает последние капли – самое важное:
– Где Гарри? – выходит жадно и звонко.
– А-а! – Человек подается вперед, лицо его озаряется пониманием, становится глаже и живее. – Выходит, ты пришла через камин? Я-то решил, ты забрела из деревни. Отсюда до поселения далеко, но время от времени кто-то заходит – чаще сквибы, им иногда непросто отвести глаза... Погоди-ка. Наверное, ты дочь Артура? Джиневра?
Она почему-то колеблется, но этому человеку ответ и не нужен – он кивает сам, подтверждая догадку, и поспешно говорит:
– Гарри в порядке, – и, словно понимая, что расспрашивать она не в силах, продолжает сам: – Это не его кровь. Не бойся. Гарри здесь нет – его... увел профессор Дамблдор. Им нужно поговорить кое о чем. Ох, Мерлин! Тебя, наверное, давно ищут. Профессор отправил письмо твоим родителям, но упомянул только Гарри... Я отведу тебя домой, хорошо?
Джинни облизывает губы.
– Хорошо.
*
.
..запахи не те. Запахи не те, не те, не те! Нос возит по ткани – твердое, сухое, жесткое. Не то, не то. Было мягкое, пахло кухней и пылью, старыми тряпками пахло, а это пахнет... чернилами? Точно-точно, чернилами, школьными, если повозиться, можно и засохшее найти – вот, вот оно, пятно...
За что-то цепляются коготки, трясешь-трясешь лапой. Сонно, как-то сонно и похмельно – если налакаться остатков темно-рыжего из забытой на столе стопки, проснешься с такой же тяжестью в теле, лапы станут неповоротливые, хвост – неподъемный...
Голоса.
– ...ты же понимаешь, это не в моей компетенции, Ремус. Я не всесилен. Без вмешательства Аврората...
– Я слышал вас, Альбус. Без вмешательства Аврората не обойтись. Вы правы. Но Аврорат однажды ошибся. И ошибется снова, если им не принести решение на блюдце!
...что? Невозможно.
– Как ты себе это представляешь, мальчик мой? В твоих словах есть смысл, но доказательства не достать из воздуха.
– Из воздуха – нет, но эта тварь не могла провалиться сквозь землю! – Третий голос просачивается сквозь темные складки пропахшей чернилами ткани – от него шерсть встает дыбом.
Нет.
Нет, нет.
Этот голос не может звучать – не здесь!
– Разумеется, Питер Петтигрю не мог исчезнуть бесследно, и если он жив, его след рано или поздно найдут...
– Директор, за тринадцать лет вы и волоска с его драного хвоста не нашли! – Проклятый голос срывается на крик – и в жилах стынет кровь.
– Сириус, тебе стоит взять себя в руки.
– О, правда? Это все, что мне стоит сделать?
– Сириус...
Начинает пульсировать все тело, дрожь прокатывает по позвоночнику и остается в лапах.
– Что? Что ты хочешь, чтобы я сказал, Рем? Что я верю в благородство и расторопность министерских кретинов?
– Я хочу, чтобы ты не бросался на человека, который может тебе помочь!
– Моя благодарность не знает границ, черт возьми!
– Мерлин...
– Оставь это, Ремус. Сириус прав – помощь непозволительно опоздала. Мне жаль, Сириус. Однако вся эта история не терпит отлагательств – необходимо начать поиски как можно скорее, и глаза и руки опытных авроров не окажутся лишними. Нам будет непросто понять, что произошло между тобой и Гарри, если мы будем лишены возможности действовать свободно.
– Но вы сказали, что не можете гарантировать, что на время следствия Сириуса не отправят обратно в Азкабан.
– Верно. Нельзя исключить эту возможность, к сожалению. Я могу лишь постараться... убедить следствие смягчить условия. В отсутствие подозреваемого – я имею в виду Питера, конечно – это большее, на что можно рассчитывать.
...он слышал достаточно. Грудная клетка колотится о пол – сердце с трудом выдерживает, по телу распространяется жар. Крысиное тело не справляется. Питер с трудом сдерживает обратное превращение – ему нужна минута. Еще только минута.
Он хрипит и ворочается, пытаясь выбраться наружу – не понимая толком, где он и почему, он бессмысленно перекатывается в темноте и скребет лапами по жесткой ткани. Нюх подводит – он не чует, откуда просачивается в темноту свежий воздух, ему кажется, он дышит собственным страхом.
Он тыкается наугад, и вдруг в глаза бьет свет. Он тупо кидается вперед – там, там выход, там...
Он истошно пищит – коготок цепляется за уголок ткани и чуть не вылезает из кожи. Боль и ужас застят глаза, он видит мелькание цветных пятен словно в тумане и слышит:
– Это же...
– Хватай!
Вспышка. Он понимает, что опоздал.
