Глава 1Матрас скрипит и проседает, чернильница качается, но стоит. Гарри разминает уставшие пальцы: кнопку фонарика приходится зажимать, чтоб не заедала.
Так и просится с языка простенькое «люмос», но нельзя.
Гарри встряхивает фонарик и выводит на пергаменте: «…Венделина Странная…»
– …католики Венделину сжигали триста раз; гори уже, зараза, соломы больше нет.
Гарри резко оборачивается – но позади только красно-золотой шарф в зацепках, скотчем на стену приклеенный. А голос?..
Незнакомый, звучит как из-за спины. А макушке щекотно, словно в отросших волосах сверчок копошится. И трещит.
По спине пробегает дрожь; одеяло сползло, сквозняк забирается под футболку.
…со-ло-мы боль-ше нет…
Голос сипло смеется; «со-о-оломы-ы, со-оломы, Со-ло-мо-ны, с Лу-ны…»
Гарри сгребает пергамент и кладет на тумбочку. Темное неотесанное дерево греет ладонь.
Голос всхлипывает – Гарри дергается – чернила льются на простыню.
*
Утром в затылке кто-то дышит. Гарри трется о подушку, слышит шорох, и в шорохе – чужое дыхание.
Гарри старается думать тише.
Гарри кажется, что «кто-то» спит, и будить его нельзя.
*
«Кто-то» просыпается чуть позже от вопля тети Петуньи и шипит так громко, что у Гарри в ушах звенит. Скорлупки, зажатые в кулаке, лопаются и ссыпаются на пол, ладонь – в слизи.
На сковороде рыжеет глазунья, и пахнет шкварками, и масло шипит не хуже, чем голос.
«Замолчите!»
Гарри никогда не пробовал думать громко, но в просьбу вкладывает столько, что тихой она выйти никак не может.
– Я тебе что сказала, идиот? – тетя Петунья хватает полотенце и машет над сковородой, как будто яичница от этого обратно разжарится, сжимает губы добела и швыряет полотенце Гарри. – Я сказала: не глазунью! Пожаришь ещё одну – а это сам ешь!
– …что ж ты верещишь, как кошка течная!
Гарри чудится, что голос фыркает, а потом втягивает воздух.
– …недурно, зря фифа нос воротит.
«Она всегда воротит» – машинально думает Гарри и вздрагивает, когда макушку щекочет смех.
– Да ну?..
Дадли сопит и ерзает на жестком табурете – высоком, но неудобном. Гарри уплетает чуть подгоревшую яичницу, молча запивает молоком.
Макушка кажется пустой, но нет:
– …эй, ты что, в кабаненка жалящим запустил?
«Чем?» – Гарри перестает жевать, но тут же насаживает на вилку ещё кусок: что подумают Дурсли, если он будет пялиться в пространство?
– Проклятьем жалящим, ну, не развлекаешься, что ли?
«Ну, нам не особенно можно летом колдовать…»
– Кто ж узнает?.. – голос замолкает. Дадли рычит и перетаскивает тарелку себе на колени – масло тут же льется на штанину. –
Кретин. Фифа не съездит ему по ушам?
«Не съездит. Дадли вообще никогда не доставалось».
–
Оно и видно, – хрипотца становится сильней, простуженный кашель скребет затылок. –
Ты б его шарахнул чем, а?
Пресловутая глазунья от неожиданности встает поперек горла. Дадли? Шарахнуть?..
Вдохнуть никак не удается: выскочить из-за стола, пойти откашляться?..
Тетя Петунья строит недовольную гримасу.
– Выйди из-за стола.
Гарри не надо повторять. С кухни он вылетает, насилу проглотив теплый вязкий желток и кое-как задвинув стул. Глаза слезятся. Ну дурак, ну вот кто так ест!..
Ша-рах!
Гарри вздрагивает, а от тетушкиного вопля закладывает уши.
Гарри просовывает голову в дверной проем и заходится хохотом – кузен дрыгает ногами в светлых, заляпанных жиром брюках, и верещит – довертелся. Опрокинутый и потерявший одну ножку табурет валяется рядом.
Добравшись до спальни, Гарри падает на кровать, все еще откашливаясь и отсмеиваясь, и слышит сиплое, недовольное – привычно раздавшееся сзади:
– Утихни уже, а? Башка закружится.
И так кружится, хочет сказать Гарри, но молча делает ровный вдох.
*
…клякса растекается по пергаменту и ползет к краю, шевеля сочными щупальцами. Гарри ловит её обратно в горлышко чернильницы и начинает сначала:
«Гермиона,
спасибо тебе большое, твой подарок мне очень понравился…»
Гарри, конечно, не вырисовывает каждую буковку, но строчки старается не скашивать; времени уходит много, но и написанное выглядит всяко серьезней записки Хагриду:
«Ого! Очень вкусное печенье, спасибо!»
Рону он пишет почти бездумно. Что-то о том, как стаю собак отстреляли недавно, как на новый номер Дурслям звонит сумасшедшая старуха. Пишет чуть ли не наискось, загибая неровные дуги.
– …мне матушка за такое руки бы насмерть склеила, – голос отчетливый, но бесстрастный.
Гарри вскидывает голову.
– Почему?
– …даже палочку бы не вытащила, с места бы и так прокляла.
– Так вы волшебник?
– Неужто?
– В какой школе вы учились? В Хогвартсе?..
Голос долго молчит.
– Там.
– А на каком…
Хмыкает:
– Мне бы твой шарф сгодился. Чем приклеил-то?.. – голос называет два заклинания, Гарри их впервые слышит и признается нехотя:
– Скотчем…
– А-а… волшебным хоть?
– Обычным…
– Ну ты… – выдыхает. –
Лисье чадо.
– Кто-о?..
