Глава 12Дни шли, и каждый день не приносил ему ничего особенного. Мадам Хуч говорила, что у Гарри прирожденные способности к полетам на метле, профессор Флитвик — что у него талант к Чарам, а МакГонагалл — дар к Трансфигурации. Все это, конечно, досталось ему от родителей, но иногда Гарри начинал думать, что он самый настоящий вундеркинд. В такие дни Луна обычно ругала его за все подряд: за беспорядок в его сундуке, за отложенное до последнего домашнее задание (Гарри любил магию, но это не мешало ему не любить домашнее задание), за грязь в его эссе по Травологии...
Она ругала его шутливо, не по-настоящему, в ее излюбленной задумчивой манере, и мальчик никогда не обижался на нее. Наверное, Луна делала это, пытаясь доказать ему, что завышенная самооценка — это не то, к чему надо стремиться.
Впрочем, Луна, в ее желании понизить его самомнение, не была одинока. Ее поддерживал один из учителей, Северус Снейп, профессор Зельеварения. Он почему-то считал, что главным даром от родителей мальчику стали наглость и самоуверенность отца, на которого Гарри, несомненно, был похож как две капли воды. Сам Гарри так не думал, ведь одна умная книжка заявляла, что характер детей большей частью зависит от воспитания, а не наследственности, а воспитание его Дурслями не предполагало наличие у мальчика наглости, но профессор, видимо, его мнение не разделял. Иногда Гарри казалось, что Северус Снейп ненавидит его, и не то чтобы это сильно волновало мальчика — он давно к такому привык — но он не понимал причины. Может быть, дело было действительно в его отце, но... Профессор Снейп казался Гарри достаточно взрослым и умным человеком. Если он не ненавидел Дадли после стольких лет унижения, то и профессор давно должен был пройти через это.
В любом случае, Северус Снейп дал ему пищу для размышлений. Фундаментом стало то, что по описанию МакГонагалл, его родители были ангелами во плоти, и, если Гарри мог поверить, что один из них действительно был чрезвычайно добр, то в то, что две такие чистые души нашли друг друга, он поверить не мог. Так что, как бы Гарри не хотелось это отрицать, его отец вполне мог быть наглым самоуверенным идиотом. Или профессор Снейп все это придумал, что автоматически давало Гарри повод ненавидеть зельевара: хотя бы за то, что он подрывает веру мальчика в своих родителей. Впрочем, это не мешало Гарри обожать Зельеварение. Наверное, больше всего в этом предмете его привлекало то, что у него не получалось все так же легко, как на Чарах и Трансфигурации. Именно это и Гаррино упрямство заставляли мальчика снова и снова просиживать допоздна в библиотеке, выискивая информацию о соединениях разных ингредиентов. Гарри ни за что бы не признался, что второй по значимости причиной его маниакального увлечения зельями была речь профессора Снейпа на их первом уроке Зелий.
"...Я расскажу Вам, как разлить по флаконам известность, как сварить триумф и даже как закупорить смерть..."
Краем глаза мальчик замечал, что не он один заучивает все о Зельях, у него был конкурент или, точнее, конкурентка. Гермиона Грейнджер.
Но если Гарри мучил разные книги о "Зельях Для Маглорожденных", то Грейнджер учила буквально ВСЕ подряд. Это иногда даже пугало мальчика.
Луна тоже любила проводить время в библиотеке. Наверное, за компанию. Впрочем, его подруга тоже не слишком стремилась делать домашнее задание заранее, несмотря на ее проповеди о важности учебы, да и само ее выполнение тех самых заданий оставляло желать... Нет, не лучшего, просто несколько другого. Ее эссе по Трансфигурации "Превращение спички в иголку" содержало в себе подробный отчет о тех случаях, когда знание, как превращать спички в иголки, будет действительно жизненно необходимым. Другое дело, что эти примеры отличались совершенно Луновской оригинальностью:
"... Если я плыву на паруснике, и нарглы, обиженные на то, что они попали в море — они ненавидят воду — ночью разорвали парус, а на корабле нет ни одной иголки, но много спичек и нитки, то я превращу одну спичку в иголку и зашью парус..."
И может, МакГонагалл засчитала бы этот пример как правильный, но... вообще-то профессор ожидала от нее эссе на тему, как ей удалось превратить спичку в иголку, и что она при этом почувствовала. А еще Гарри очень интересовало, как нарглы попали на парусник…
По поводу ее домашнего задания, учителя, отчаявшиеся получить от Луны что-то ожидаемое от обычных учеников — назвать Луну обычной у Гарри бы просто не повернулся язык — написали ее отцу, ожидая, что тот объяснит девочке, что она делала неправильно. Ожидания учителей не оправдались. Если, по мнению Гарри, Луна была необычной, то ее отец был просто-напросто сумасшедшим. Конечно, Гарри никогда не высказывал вслух свое мнение по этому вопросу...
Их переписка — отца и дочери — изобиловала столькими абсурдными фактами, придуманными животными и странными словами, значение которых Гарри просто не понимал, что мальчик, просмотрев одно письмо однажды, боялся даже взглянуть на другие, будто неординарный взгляд на жизнь был чем-то заразным. Впрочем, его собственный взгляд на жизнь его вполне устраивал.
* * *
Луна была красивой. Гарри не знал, когда ему впервые пришла в голову эта идея, но… Он так и не смог отговорить себя от этого. Кому какое, в сущности, дело? Ну и что, что он рисует портреты Луны в те редкие минуты, когда самой девочки нет рядом, и никто не старается выяснить, чем занимается «Великий Герой». Таких минут было очень мало, но это не мешало Гарри заполонить полчемодана старательно спрятанными от Луны набросками. С каждым рисунком «некто» на рисунке все больше походил на Луну. Не совершенно, конечно, но похоже. Луна на каждом наброске улыбалась, и ее смешные сережки в виде редисок снова и снова занимали свое законное место. Будто настоящая, — удивленно подумал Гарри, рассматривая свой последний рисунок. Будто бы живая девочка, единственная в своем роде Луна Лавгуд с ее большими чуть выпуклыми глазами и задумчивым взглядом в потолок. Луна была… единственной. Неповторимой. Он никогда бы не дружил с ней, если бы она была такой, как все. Нет-нет, ему нужна была только Луна, со всеми ее причудами и странностями, сказками, рассказанными у камина в гостиной Равенкло, с ее странным задумчиво-тихим голосом, шепотом «не-от-мира-сего», с ее сережками-редисками и его любимым ожерельем из пробок от сливочного пива. Впрочем, само сливочное пиво Гарри никогда не пробовал, но… это было его мечтой.
Он никогда бы не дружил с Луной без самой нее. Он никогда бы не… А впрочем, он шарахался бы от нее, как черт от ладана. Ну, или так же, как сам Гарри шарахался от Грейнджер.
Это все не мешало ему рисовать Луну в те редкие минуты, когда на него не смотрели. Это не мешало ему пялиться на ее белые, чуть серебристые, будто обесцвеченные волосы с последней парты на ЗОТС, единственном предмете, на котором они сидели не за одной партой. Это не мешало ему забывать донести ложку до рта, когда Луна ловким движением руки заправляла прядь этих самых странных волос за маленькое, казалось, даже прозрачное ушко, будто поеживаясь, и затем, словно опомнившись, переводить хмурый взгляд с очередного «Пророка» на потолок Большого Зала.
В такие моменты она казалась такой человечной, близкой и настоящей, что Гарри старался поймать каждое из тех мгновений, в которые ненастоящая и «полоумная», как говорили их однокурсники, Луна пряталась, освобождая место Луне настоящей, той, что решила однажды спрятаться от всего мира за маской, пока эта маска не стала частью ее самой.
В такие моменты она до нервной дрожи напоминала Гарри его самого. Мальчика, что решил спрятать самого себя, боясь боли, что причиняли ему другие. Мальчика, что так старательно отбрасывал образ навязанного ему «Героя» и так старательно прятавшего самого Гарри. Просто Гарри. Потому что так было легче, не спокойней, просто легче, и этого было для Гарри достаточно, чтобы прятаться от всего мира. Миру не нужен был «просто Гарри», миру не нужен был «Гарри Поттер», миру нужен был «Герой». «Мальчик-Который-Выжил». «Мальчика» Гарри ненавидел. И тот, и другой Гарри.
Гарри Поттер был тем, кого знали все учителя. Флегматичный молодой человек, чрезвычайно одаренный магически, равнодушный к миру. Гарри Поттер был другом Луны Лавгуд, «Лунатички Лавгуд».
«Просто Гарри» был лучшим другом Луны Лавгуд. И «Лунатички», и «просто Луны». «Просто Гарри» боялся темноты и ос, обожал рисовать и был чрезвычайно одарен магически. «Просто Гарри» часами пялился на Луну Лавгуд, пока она читала очередную книжку в библиотеке, а он сам предположительно делал то же самое. «Просто Гарри» любил классическую музыку, которую ненавидел Дадли, жареный бекон и пирог с патокой.
«Просто Гарри» был человеком. «Гарри Поттер» был бездушной маской.
«Лунатичка Лавгуд» была личностью. «Просто Луна» — человеком.
Наверное, именно поэтому Гарри и влюбился в обе части Луниной души. Потому что, в сущности, они были чем-то неделимым, и Луна Лавгуд была… Луной Лавгуд.
* * *
Незаметно подкрался Хэллоуин, о чем Гарри узнал, только войдя в Большой Зал, украшенный огромными тыквами с огорода лесника-полувеликана Хагрида. Проникнуться атмосферой не удалось — Луна старательно отвлекала его от грустных мыслей своей убежденной речью, что мозгошмыги вредят здоровью, а потому ему, Гарри, надо меньше думать. Найти связь между этими двумя утверждениями Луны, произнесенными как общеизвестные факты, Гарри отчаялся уже на второй минуте спора, когда тот грозил растянуться весь пир, мешая мальчику наслаждаться Хогвартской едой.
Неожиданно Луна замолчала, и Гарри оторвался от внимательного созерцания и очень приятного поедания куриной ножки на его тарелки и тяжело вздохнул.
— Что такое, Луна? — девочка смотрела на плавающие свечи над столом их факультета.
— Я только что вспомнила. Гермиона.
— Что опять сделала Гермиона Грейнджер? — это было их с Луной соглашение: он не называет Грейнджер по фамилии (по крайней мере, вслух), а Луна в свою очередь перестанет называть каждого встречного-поперечного по имени (в большинстве случаев, это отталкивало от нее людей). Впрочем, Гермиона осталась исключением, и девочка не возражала, что Луна называла ее по имени с самой первой встречи. Сама Грейнджер к Луне обычно не обращалась никак, собственно, просто старалась с ней не пересекаться. Амбициозная девчонка. Может, она и защищала более слабых, но, видя пренебрежение к ее особе остальных, Гермиона Грейнджер не общалась с теми, кто, как ей казалось, был ниже ее. Помогала — да. Официально дружить? Конечно, нет! Как она думала, ей и так хватало проблем в общении с однокурсниками. А впрочем, может, Гарри все это просто придумал. Но… Он понимал это каким-то шестым чувством.
— Рон Уизли обозвал ее всезнайкой. Она обиделась. И плачет.
Гарри вздохнул еще «тяжелее».
— Что ты от меня хочешь, Луна? — совсем не раздраженно — ну, или стараясь быть не раздраженным — спросил Гарри.
— Я? Ничего, — невинно ответила она, глядя сквозь Толстого проповедника. Призрак, решив, что привлек внимание девочки, старательно крутился вокруг своей оси а-ля невеста в свадебном салоне.
Масса вздоха увеличилась, как минимум, в троекратном размере.
Их только начинающийся односторонний спор (спорил обычно Гарри, Луна старательно делала вид, что она тут совсем не причем) прервали наглейшим способом. С грохотом закрылись за профессором Квирреллом двери Большого Зала, и в наступившей мертвой тишине прозвучал ни разу за всю речь не заикнувшийся Квирелл (рекорд!):
— Тролль! В подземелье! Тролль!
