* * *Азкабан я помню одной сплошной черной полосой. Нет, не полосой – пропастью, заманивающей и затягивающей в себя. Это можно сравнить со сном, но сном кошмарным, не приносящим отдыха, а приближающим к бездне, откуда нет возврата.
Тот день, когда этот сон закончился и начался другой, не такой страшный, но тоже затягивающий, я не вспоминаю. Он сам приходит ко мне, настигая в самый неподходящий момент.
Тогда я очнулся оттого, что стало чуть легче дышать. Черная мгла вокруг чуть прояснилась, холод изнутри немного отпустил, и можно было почувствовать себя собой, а не пылинкой на краю пропасти.
– Мама, – пробормотал я сквозь сон. – Мамочка...
И вдруг услышал:
– Я здесь, Барти! Я здесь!
Какой хороший сон... Мне снится мама, я звал ее, и она пришла ко мне... Я ее так давно звал...
– Мама, не уходи, – прошептал я. – Не уходи...
Меня взяли за плечи и одним рывком посадили. Кто это? Что это?
– Барти! – резкий окрик отца вывел меня из блаженного сонного состояния. Перед глазами все плыло, тело казалось полупрозрачным, сознание балансировало на грани пустоты, но это был не сон. Это была явь.
Сидеть было трудно, даже опираясь на стену. Мама обняла меня, и я увидел, какая она изможденная. Совсем как я. Неужели – она тоже?..
– Мама, – язык плохо меня слушался, а все слова тонули в черной пустоте. – Как ты сюда попала?
– Все хорошо, сынок, мы пришли за тобой.
– Как? – сказанное мамой не хотело укладываться в моей голове. Как это – пришли за мной? Я же осужден на пожизненное заключение! Отец никогда бы не смягчил приговор!
Я посмотрел на отца. Тот с деловым видом доставал из-под мантии пузатую флягу и два стакана. Скептически оглядел камеру, выбирая место, где все это поставить, наконец с видом человека, которому все равно деваться некуда, поставил их на пол возле моей... ну, скажем так, кровати.
Мама гладила меня по волосам, тихо всхлипывая. Я плакать не мог – слезы кончились еще в первые дни. Отец тем временем поднял флягу, открутил крышку и аккуратно стал разливать по стаканам тягучую клейкую жидкость. Жидкость эта тут же вызвала в моей памяти моржовые усы профессора Слагхорна. При чем тут Слагхорн?
Разлив жидкость по стаканам, отец достал из складок мантии маленькие изящные ножницы и протянул их маме.
– Бери с запасом. Чтобы дольше хватило.
– Мне много не надо.
Мерлин, да что происходит?
– Что... – я хотел было спросить, но тут мама аккуратно взяла левой рукой прядь моих волос, а правую, с ножницами, поднесла к моей голове.
Они что, подстричь меня пришли?
Остриженную прядь мама передала отцу, а сама взялась левой рукой за свои волосы...
И тут до меня дошло, что за жидкость в стаканах. Долго же я думал... А ведь когда-то «Превосходно» было по зельеварению!
– Мама! – мне показалось, что я закричал во всю силу своего голоса. Даже испугался, что в соседних камерах услышат.
Но судя по реакциям отца и мамы – не услышали.
– Я хочу, чтобы ты жил, сынок. Мне уже немного осталось.
– Мама, не надо! – откуда-то взялись слезы. – Не оставляй меня!
– Тише! – вполголоса, но грозно произнес отец. – Пейте! Стоп, – перебил он сам себя, – сначала переоденьтесь.
Что?
Мама отпустила меня, и я стал медленно сползать по стенке. Она не могла справиться с застежками на мантии, и отец ей помог. А я смотрел, не осознавая увиденного, пока не сполз окончательно на то, что служило мне ложем.
– Давай раздевайся, живо!
То тряпье, что на мне, нужно снять. А как оно снимается? Я уже забыл. Дернул за ворот так, что рука заболела, а материя треснула.
– Помоги же ему!
Отец рывком поднял меня на ноги и вытряхнул из мантии. Именно вытряхнул. Как только он меня отпустил, я упал обратно, еще и затылком об стену приложился.
Когда я открыл глаза, мама уже переоделась. Моя, с позволения сказать, одежда, была ей явно велика.
– Ну! – прикрикнул на меня отец. – Одевайся!
– Пусть сначала выпьет, – возразила мама. – Боюсь, платье будет ему мало...
– Мама... – произнес я и сделал движение к ней.
Она протянула руку и погладила меня по плечу.
– Все будет хорошо, Барти. Все хорошо.
Я бы влез сейчас в ее платье. Разве что оно мне коротко было бы. Похудел я так, что дальше только привидения.
А мама-то как похудела! Она и раньше была хрупкая, а сейчас – просто былинка. На том самом краю пропасти, откуда вытащила меня.
– Пей! – отец всунул мне в руку стакан. – Быстро!
Я выпил. Краем глаза увидел, как мама тоже пьет, и повалился ничком на кровать.
Один раз я это уже пил. На зельеварении у Слагхорна. Как же звали того парня, с которым мы это пили на двоих? Эндрю, кажется. Забавно было смотреть на свое лицо в чужой мантии, да еще и с равенкловским галстуком. Весь класс тогда друг над другом смеялся.
Надеть мамино платье я тоже был не в силах. Отец меня в него впихнул. И в платье, и в мантию.
– Мама... – найдя в себе неизвестно где какие-то силы, я бросился маме на шею. – Мама...
– Идем! У нас мало времени. Вторую порцию я тебе не дам.
Я сделал шаг к двери, опираясь на стенку. Если я сейчас упаду, то точно не встану.
Мама, глядя на меня, улыбнулась. Так странно было видеть мамину улыбку на своем лице...
– Барти, береги его, – я не сразу понял, что мама обращается к отцу.
Отец подошел к маме и обнял ее. Крепко-крепко. Меня он никогда так не обнимал.
– Все, идем, быстро!
Он крепко взял меня под руку и резко распахнул дверь камеры.
