Глава 17. Письмо из прошлогоМой предыдущий визит в Петербург был омрачен смертью Альберта – я приехал похоронить дядю на фамильном кладбище семьи Радужиных, вместе с его любимой Ярославой. Несмотря на некоторые сложности, которые могли помешать мне выполнить его просьбу, я все же сделал всё в моих силах, чтобы выполнить обещание.
После того, как я расстался с Малфой Мэнором, я написал письмо Василию Радужину, старому другу отца, к которому когда-то ездил в гости в далеком детстве. Василий являлся сыном Ярославы и нынешним владельцем фамильного кладбища Радужиных. Естественно, чтобы похоронить дядю вместе с его возлюбленной, я должен был спросить разрешения у сына покойной женщины, что я и сделал в длинном письме. Отправив его, я провел две недели в ожидании ответа от Василия, которого, в глубине души, не ждал. К моему удивлению, он все же удосужился написать мне, где просил приехать в Россию обсудить детали дела. Не сказать, что я горел желанием ехать в такую даль, но я заранее знал, что без этого не обошлось бы. Поэтому я покорно собрал вещи для предстоящей поездки.
Темным февральским вечером 2006-ого, я прибыл в Россию, в заснеженный Санкт-Петербург. Меня тут же встретил улыбающийся во всё лицо Василий, дородный бородатый волшебник в бархатной мантии. Радужин не преминул последовать старому русскому обычаю и тут же смачно расцеловал меня в обе щеки. Не успел я произнести трудно-выговаривающее приветствие на русском, как Радужин добродушно рассмеялся и начал восклицать, как, однако, я вырос. После этого мы аппарировали к нему в поместье, где нам предстояло обсудить похороны Альберта за «чашечкой чая».
Радужин не спешил затрагивать тему о похоронах. Усадив меня за стол, нагроможденный всевозможными яствами, он принялся расспрашивать меня о моем здоровье. Удовлетворив свое любопытство, Василий принялся рассказывать о своих делах, как и деловых, так и семейных, попутно пичкая меня черной икрой. Мне пришлось слушать его с натянутой улыбкой, а тем временем за стол уселась вся его детвора, включая и его жену. Я вежливо познакомился с его десятилетним сыном Эндрю, попытался поговорить с его маленькими дочерями, которые знали только парочку фраз на английском и едва выговорив их, истерично хихикали. Только мне хотели предложить подержать годовалую Кристину, как меня выручила госпожа Радужина, погнав детей спать. Я был только рад остаться наедине с Василием и наконец перейти к делу.
Даже в отсутствии пищащих детей и хохотливой жены, поговорить нормально так и не удалось. Василий решил перейти на откровенные разговоры и, щедро напоив меня водкой, спросил о Люциусе с трагичным выражением лица. С растущей головной болью и со слипающимися глазами, я хладнокровно рассказал ему об аресте. Потом он начал расспрашивать меня о разводе.
- Вот Драко… ты мне скажи… почему вы расстались? – с налившимися кровью глазами спросил Василий, пригубив очередную рюмочку водки.
Я почувствовал, как часто задышал, как кровь прилила к щекам и как сердце, о существование которого покойный Альберт так сильно сомневался, забилось чаще. Мне стало невыносимо паршиво и я залпом опустошил рюмочку, пытаясь заглушить клокочущую злость, душащую меня изнутри подобно удаву.
- Она… она мне изменила. – хрипло произнес я с заплетающим языком.
И тут же я яростно ударил кулаком по столу. Рюмочка внезапно разлетелась на мелкие кусочки. Такого эмоционального всплеска перед чужими людьми я бы себе никогда не позволил, но алкоголь знает свое дело.
Василий ничего не сказал. Только шумно вздохнул и похлопал меня по плечу.
- Завтра… - он тряхнул головой, отгоняя сон, - завтра похороним твоего дядю. Ты же не против скромной церемонии?
Почему-то я не обрадовался, что мы так быстро пришли к разрешению проблемы. Я лишь сухо кивнул. Пожелав Радужину доброй ночи, я на ватных ногах поплелся в свою комнату, где заснул мертвым сном. Всю ночь мне снилась она, но стоило мне только протянуть к ней руку, как из ниоткуда появлялся ненавистный Поттер и увлекал ее за собой, во тьму. Удивительно, что даже во сне он умудрялся отбить ее у меня. Измученный, я провел оставшуюся ночь на балконе, выкуривая одну сигарету за другой, в надежде, что ее лицо исчезнет в облаке табачного дыма и оставит меня в покое.
На следующее утро мое обещание было наконец выполнено. После скромной надгробной речи, произнесенной мной, гроб с телом дяди опустили в землю, прямо рядом с могилой покойной Ярославы Радужиной. Надгробие было сделано из грубого камня, как хотел сам Альберт, со странной надписью: «Убедительная просьба оставить меня, наконец, в покое. Здесь лежат останки великого и ужасного, но безумно веселого Альберта Блэка». Мне показалось очень странным, что в качестве нормальной эпитафии, по которой его будут помнить еще долгие годы, Альберту захотелось написать что-то столь несуразное и по-детски глупое. Я бы ни за что на такое не пошел бы. Я тут же представил себе одинокую могилу с надгробной надписью: «Здесь покоится гадкий слизеринец». Интересно, кто бы удосужился прийти на мои похороны, кроме матери и вежливых Министерских чиновников? А она бы пришла? Пролила бы она хоть одну слезинку из-за моей смерти? Не думаю, что я хочу знать…
У Василия я погостил еще неделю, а потом отправился восвояси. Когда я вернулся в Лондон, мне сообщили, что Министр международных отношений собрался путешествовать по миру, и мне, как советнику и первому помощнику, надо было сопровождать его. Я согласился; я готов был пойти на что угодно, лишь бы забыться и никогда не вспоминать отца и Грейнджер.
Путешествовать по миру мне понравилось. Подвижный, неспокойный образ жизни не давал мне ни на минуту задуматься о своих проблемах. Как только мы вернулись, я поговорил с министром и он сделал меня негласным послом. Платили меньше, «посылали», но мне было все равно на такие мелочи. Главное, что я мог постоянно путешествовать и держаться подальше от дома.
Итак, в бесконечных скитаниях по свету протекли бессмысленные одиннадцать лет моей жизни. В 36 лет я был один, стремительно стареющий и никому не нужный циник с незавидной семейной историей и вредными привычками. Некоторые министры ехидно называли меня «драконом», так как меня было практически невозможно застать без сигареты. А фамилию я как-то хотел сменить на Блэк, но представив себе конторку нотариуса, разъяренного Люциуса и бесконечную путаницу в Министерстве, где всяких Блэков, Уайтов, Гринов, и Браунов было прудом пруди, я благоразумно остался Малфоем. Боюсь, эту печать на лбу мне придется нести до самой смерти.
С каждым годом непонятная щемящая боль в груди становилась просто раздирающей. Когда Грейнджер так эффектно меня отвергла, я думал, что эта мерзкое, горькое чувство пройдет, и я о нем скоро забуду. Она заслужила мое уважение – заставить сердце Малфоя ныть от боли на протяжении стольких лет! Хоть чувства и постепенно притихли, но боль оставалась и становилась невыносимее с каждым днем. Однажды, когда боль в очередной раз усилилась, я потянулся к спасительной пачке сигарет. В ту минуту я вдруг почувствовал, что задыхаюсь. Сердце словно сдавили железными тисками, холодные капельки пота выступили на лбу. В глазах потемнело, и иронично, меня словно озарило. Это было не душевное переживание из-за отказа Грейнджер; это был инфаркт.
Мне почему-то стало весело. Альберт говорил, что в глубине души верил, что у меня всё-таки есть что-то наподобие сердца. «Раз уж умеешь ухмыляться, то и на настоящую улыбку способен! Может у тебя в грудной клетке есть что-то отдаленное напоминающее сердце, а?» - говорил он лукаво. Дядя, ты был, как всегда, прав. У меня есть сердце, и оно сейчас вот-вот остановится!
Задыхаясь, я хрипло рассмеялся. Такого ужасного смеха я никогда не слышал; трудно было поверить, что это предсмертный хрип идет с моего горла. Неужто я умирал?
Вспомнилась надгробие с издевательской эпитафией «здесь покоится гадкий слизеринец». Интересно, что подумает Грейнджер, когда узнает, что я умер из-за сердечного приступа? Почувствует ли она себя виноватой? Захотела бы повернуть время вспять, чтобы предотвратить мою смерть и сказать «да»?
Умереть мне так и не дали. Через некоторое время мой хриплый смех все же был услышан горничной, которая тут же вызвала Целителей. Сначала мне дали нитроглицерин, потом увели в ближайшую больницу. Мне сообщили, что у меня инфаркт миокарда и назначили лечение, включающее идиотские физические упражнения. А когда сказали, что надо бросить курить, я взбунтовался, словно ребенок. Помнится, в детстве, когда я болел, я отказывался лечиться и не пил лекарства. Узнав о моем непослушании, Люциус зашел мою в комнату и закрыв за собой дверь, присел ко мне на кровать.
- Драко, почему ты не лечишься? – ледяным тоном спросил он. От его взгляда мне стало невыносимо страшно.
- Мне не нравятся лекарства. Не хочу их пить. – нехотя пробубнил я, теребя складки одеяла. Сидя в мертвой тишине и сталкиваясь со взглядом стальных глаз отца, я весь покрылся мурашками. Что-то мне подсказывало, что сейчас Люциус сделает что-то ужасное. Я хотел забрать свои слова обратно, выпить любую дрянь и вести себя прилежно, только бы Люциус оставил меня в покое. Но было уже поздно. Через несколько минут я почувствовал, как длинные пальцы отца легко обвили мое горло. Я начал задыхаться.
- Папа… пусти! – прохрипел я. В глазах постепенно потемнело, я от страха начал плакать. Я отбивался как мог, но он не ослаблял свою хватку.
- Драко, если ты не будешь пить лекарства, ты не выздоровеешь. Неужели ты хочешь умереть? – он сильнее сжал мое горло. – Хочешь умереть, да?
Я пошевелил губами, пытаясь сказать «нет». Отец долго смотрел мне в глаза, хладнокровно наблюдая за моими мучениями. Затем Люциус презрительно отшвырнул меня.
Когда я отдышался, Люциус достал с прикроватной тумбочки флакончик с зельем, которое эльфы безуспешно пытались мне дать.
- Смерть, Драко, бывает разной. – медленно произнес он, открывая флакон, из которого тут же начал исходить белый дым. – Умирающего может преследовать невыносимая, просто ужасная боль, и она может длиться часами… Но смерть также может быть быстрой и незаметной. Если ты будешь пренебрегать лечением, Драко, ты умрешь. Но ты не успел сделать ничего выдающегося за свою короткую жизнь, и если ты умрешь, ты будешь просто потерей времени и денег.
Он внимательно посмотрел на мое заплаканное лицо.
- Неужели ты хочешь умереть бесследно? Так ничего и не сделав?
Я покачал головой. Затем Люциус вновь схватил меня за горло и насильно влил мне в глотку целительное зелье. Оно обжигало изнутри, мои внутренности горели. Но на этот раз я просто обреченно закрыл глаза. Как только флакон опустел, Люциус поставил его на тумбочку и встал с кровати.
- Не смей даже думать о смерти, Драко. Если хочешь умереть, ты должен сделать хоть что-то значительное. Если же нет, то ты зря родился.
Сказав это, он закрыл за собой дверь. С тех пор я пытался не болеть.
Но теперь… Люциуса больше нет, и я сам могу решать свои проблемы. Так зачем мне жить? Я прожил достаточно долго, чтобы понять бессмысленность бытия. Нет ничего, ради чего стоило бы жить. Есть просто жалкое существование.
Меня кое-как вылечили, но предупредили, что курение и стресс могут вызвать повторный инфаркт. Пришлось ненадолго расстаться с сигаретами… Как только я вышел из больницы, ко мне пришло приглашение погостить от обеспокоенного Василия. Мне было нечего делать, поэтому я поехал в Россию.
Одиннадцать лет прошло с последней встречи с Радужиным. Василий значительно поседел и постарел. Его веселая жена скончалась от рака, сын переехал в Англию сотрудничать с Гринготсом, а его дочери выросли. И именно они скрасили мой визит.
За одиннадцать лет они выучили английский и научились вести нормальные беседы. Варвара, самая старшая, была скромная и незаметная, вечно сидела, уткнувшись безжизненным взглядом в стол. В остальное время она запиралась у себя в комнате с очередной книжкой, поэтому ее я видел редко. Она была жутко удручающей и скучной, типичный синий чулок. Но одним вечером, застав ее наедине с молодым слугой при поместье, я понял, что где-то глубоко внутри в ней живет очень страстная особа.
Средняя дочь, Мария, очаровательная кокетка и хохотушка, была вся в мать. Она была весьма хороша собой, и умело вела светские разговоры. Мария была девочкой недалекой, но место под солнцем в аристократичной России ей было зарезервировано, это как пить дать.
Но самым интересным субъектом в доме Радужиных была двенадцатилетняя Кристина, тот младенец, которого мне когда-то предлагали взять на руки.
Кристина была язвительной и грубой. Отвечала на мои вопросы неохотно и враждебно, вечно смотрела на меня исподлобья, скрестив руки на груди. Сталкиваясь с ней в коридорах поместья, я отвешивал ей насмешливый поклон, а она лишь высокомерно удалялась, задрав нос. Ее нелепое поведение меня порядком забавляло, а моя веселость ее злила. Ее ненависть была вполне объяснима – маленькая девочка в меня явно влюбилась.
Догадаться было легко. Один из моих надушенных шелковых платков с инициалами «Д.М.» пропал в первые дни моего пребывания в поместье. Так как мать собственноручно вышивала этот платок, я попросил одного из эльфов найти его. Эльф вернулся, сказав, что нашел его среди вещей юной хозяйки. Каждый раз, когда Мария кокетливо разговаривала со мной за столом и игриво шлепала меня по руке, Кристина награждала сестру самым ядовитым взглядом. В другой раз, когда я заснул, я услышал скрип двери, а потом чувствовал взволнованное дыхание над собой. В темноте я мог разглядеть лицо Кристины. Стоило мне только зашевелиться, как она убежала.
Когда пришло время уезжать, Кристина пала духом и не вылезала из своей комнаты. Хотя она оставалась враждебной по отношению ко мне, она стала бледной и неразговорчивой. Когда извозчик Василия увозил меня с поместья, я видел в окне ее заплаканное лицо, провожающее карету несчастным взглядом. Забавная девочка… Интересно, каково же растить дочерей? Мне даже стало жалко Василия – сразу трех…
Мои размышления прервал стук в окно. Оказалось, меня побеспокоила белоснежная сова. Сначала мне стало не по себе, но в России таких сов было много, мало ли что… Я неуверенно открыл окно, впустил сову и отвязал письмо. Увидев имя отправителя, я непроизвольно схватился за сердце.
Грейнджер написала мне письмо. Спустя одиннадцать лет.
