Глава 17Темное подземелье Министерства, комната для допросов, высокий аврор, который меня ударил – Моуди, с ним еще двое – пожилой Рэнбек и совсем молодой, видно только после школы, Стив Роули. Моуди – важная птица, глава отдела по особо тяжким преступлениям. Как, однако, меня ценят… или опасаются. Что ж, распределение ролей здесь стандартное – Роули за столом ведет протокол допроса, Рэнбек за дверью несет вахту, а Моуди развлекается. Развлекается он, в основном, за мой счет. Я, в роли особо опасного преступника, сижу на стуле, руки связаны за спиной. Моуди прогуливается по комнате и задает вопросы. Вопросы в большинстве своем однообразные и скучные: когда вступил в ряды пожирателей, где участвовал, чем занимался при лорде. Я не отвечаю, мне все равно. Для Моуди я очередной пожиратель смерти, а допрос – рутина. Он устал от моего молчания, а я устал от жизни. Это вопрос времени, но в конце меня в любом случае ждет Азкабан с дементорами. Зачем поддаваться на провокации Моуди, зачем сопротивляться, зачем оправдываться? Все равно найдут, за что посадить, благо преступлений более чем достаточно: за мою темную деятельность, за секретные научные разработки, за нападение на Дамблдора. Да мало ли за что. За то, что передал пророчество, например. Молчание – золото. Вот и буду равнодушно молчать. Я и по жизни не очень-то разговорчивый, а с такими, как Моуди, вообще предпочитаю никаких дел не иметь.
Надо же, а Моуди не так туп, как я думал. Через час словесных излияний он решается на более радикальные меры. Я уже успел настолько погрузиться в безразличие, что, когда он меня ударил, почти не почувствовал боли. Затем второй, третий удар, и все, гад, норовит по лицу. В какой-то момент я теряю равновесие и валюсь на пол. Моуди, воспользовавшись предоставленной возможностью, со всей силы пинает меня ногой в грудь.
– Отвечай, мразь, когда я тебя спрашиваю! – кричит он мне на ухо.
Я по-прежнему молчу, лежа на боку с завернутыми руками, и задыхаюсь от боли. Моуди кулаком ломает мне нос. Сволочь аврорская, знает же, куда бить. Но сказать мне все равно нечего: своих я сдавать не собираюсь, ни Люци, ни Эйва, а остальное он и так знает. Знает, что четыре часа назад напал на Дамблдора, что яды варил (а кто там у нас в зельях кроме меня разбирался) – все он знает. Так вот пускай что хочет, то и пишет в свой протокол.
– Так и будешь молчать? Ну ничего, это ненадолго.
Он наконец вспоминает о своей палочке. Достает из кармана и медленно водит ею в воздухе у меня перед лицом.
– Щенок, тебе уже никак не отвертеться. Давай, рассказывай, кто еще в пожирателях ходил. Глядишь, и на суде годик сбавят, – ухмыляется он.
Ага, рассказать и облегчить тебе работу. Никогда!
– Что-то ты совсем молодой, наверное, под круциатус ни разу не попадал у своего лорда? Сейчас исправим. Круцио!
Так вот ты какое. Оказывается, лорд все же нас щадил: меня, Люци и Беллу он никогда не трогал, а вот Эйв, бывало, попадал лорду под горячую руку, за что и награждался круциатусом. По его словам, ощущение такое, будто каждую клеточку тела пронзают раскаленным железом, хотя, видимо, лорд и его жалел – от круциатуса Моуди я взвыл на все Министерство. Какое там раскаленное железо, никакая боль не сравнится с этой. Это просто невозможно описать. Свет померк в глазах, я словно ослеп, болело все, абсолютно все, а Моуди смеется… тоже мне адепт добра и света… лорд ведь так же реагировал. Может, это заразно?
– Зато ты теперь знаешь, каково было жертвам твоего лорда. Мерзавцы. Алана Сомерса позавчера по кусочкам собирали в собственной квартире – двое детишек осталось у парня. Ты можешь сказать, за что? За что вы его убили?
Нашел время спрашивать. Сейчас мне как-то совсем не до этого, я уже близок к болевому шоку.
Роули, зажимая рот обеими руками, пулей выбегает из комнаты, наверное, вид у меня еще тот.
– Стив молодой еще, – задумчиво говорит Моуди, – привыкнет. Кстати, сирота, вашими усилиями. Ну что, будешь говорить?
Я пытаюсь сказать, что не выдержу еще одного круциатуса, но из горла вырывается лишь хрип. Если так и дальше пойдет, то до Азкабана я не доживу. А зачем доживать? Там уж точно такого шанса расстаться с жизнью не представится.
– Пошел ты, – собрав всю волю в кулак, шепчу я.
– Круцио!
Лили, рыжая, зеленоглазая, танцует в саду. В руках у нее букет лилий – я нарвал. Она танцует для меня. Синий сарафан идет к ее волосам. Она любит кружиться босиком в саду. Любила. Сквозь собственные крики слышу, как кричит Моуди. Странно, но кричит он не на меня, а на Рэнбека.
– Я же сказал, не беспокоить меня!
– Он председатель Визингамота, у него есть полномочия.
– Где он?
– У Скримджера.
– Зачем?
– Сэр, я не знаю. Но он очень зол. Я услышал, как он говорил о какой-то ошибке.
– Ладно, закрой пока этого тут. Вернусь – продолжим.
Они ушли. Мне отчаянно хочется спать, и, несмотря на боль, на кровь во рту, на затекшие руки и спину, я забываюсь сном. Снится мне, как ни странно, лорд. Он грустно смотрит на меня и вздыхает. Я хочу что-то спросить у него, но никак не могу вспомнить что.
– Северус… Северус, очнись.
Я, между прочим, сплю, отстаньте со своими допросами.
– Северус, очнись…
Легкое прикосновение чьих-то пальцев к моей шее. Меня трясут за плечо. С чего бы это вдруг аврору звать меня по имени?
– Очнись, давай же.
Может, это Роули меня пожалел, пока его начальник убежал к Скримджеру. Почему у меня под головой что-то мягкое?
– Агуаменти.
Мокрая ткань касается лица. Открываю глаза… Нет, не может быть. Я ожидал увидеть кого угодно, но только не Дамблдора. Он обтирает мое лицо мокрым платком, моя голова у него на коленях. Продолжается сон? Галлюцинация? Дамблдор освобождает мои руки от веревок. Я укладываюсь удобнее и смотрю ему в глаза. Он сжимает в руке красный от моей крови платок, и наши взгляды пересекаются.
– Северус…
Я прерываю его, подняв руку. Я хочу просто видеть его глаза. Он, кажется, понимает и замолкает. Минут пять мы играем в гляделки. Я хочу понять. Я вижу боль, сочувствие, заботу и свежую ссадину на виске – моих рук дело. Я вижу пятый курс – глупый мальчишка полез к оборотню, потом он же лежит на холодном полу астрономической башни; шестой курс – уроки высшей магии; седьмой курс – выпускной, смерть мамы и свадьба Лили. И сейчас тоже.
– Когда-нибудь ты поймешь, – еле слышно шепчет Дамблдор и отводит глаза.
Нет, мне никогда не понять вас, Альбус Дамблдор, потому что вы сами себя не понимаете. Я успеваю отрешенно подумать о странности всей этой ситуации и закрываю глаза.
Просыпаюсь от прикосновений. Я лежу на диване в директорском кабинете, надо мной колдует Помфри. Меня трясет, и ужасно болит горло. Оглядываюсь, но Дамблдора нет. Помфри накладывает мне на шею компресс.
– Воспаление легких? – шепотом спрашиваю я.
Она улыбается и заставляет выпить зелье костероста.
– Пока нет. Но у вас сломано ребро, нос и повреждены голосовые связки. Вы дрожите? Вам холодно?
– Боюсь, что это последствия круциатуса.
– Простите, я не могу ничего с этим сделать, Это зелье не из стандартного школьного набора, – она виновато улыбается.
– Ничего, я потерплю. Где директор?
– Он просил оставить вас здесь, у него еще какие-то дела в Министерстве. Вот, выпейте снотворное.
Я с удовольствием пью, другого выхода нет, я хорошо помню, что бывало с Эйвом после круциатуса.
Когда я снова просыпаюсь, солнце уже садится. Я проспал целый день, а Дамблдора все еще нет.
В камине вспыхивает зеленый огонь, и появляется голова того самого старика, с которым Дамблдор был в башне.
– Где Дамблдор? – резко спрашивает он, не утруждая себя приветствием.
– В Министерстве, наверное.
– Понятно. Тогда скажи мне, если он в Министерстве, почему камин в его спальню заблокирован?
Я молчу.
– Нет его там. А ты вообще кто?
– А вы? – спрашиваю я в ответ. Я, между прочим, не обязан отчитываться всяким непонятным личностям.
– Ладно, в конце концов, это его дело, – бросает старик со злостью и исчезает.
Мне показалось странным, что Дамблдор закрыл камин от своего друга. По-крайней мере, тогда в башне они были похожи на друзей.
Через два часа совсем стемнело, и стало скучно. Палочку отобрали в Министерстве. Где же Дамблдор? В кабинете тоже есть камин. Логично предположить, что отсюда можно попасть в спальню, но тот старик сказал, что Дамблдор камин заблокировал. Дамблдор не мог заблокировать сам себе вход, зачем ему это. Значит, он там, он точно у себя в спальне. Что, если попробовать пройти? Вряд ли получится, но попробовать-то можно. Хотя вдруг он спит, а я вломлюсь – некрасиво получится. А если ему плохо? Так плохо, что камин не может разблокировать?
Я решил проверить свои догадки. На всякий случай. Цепляясь за мебель, кое-как дошел до камина, перелез через решетку, закрыл глаза и мысленно представил спальню Дамблдора. И чудо совершилось – я смог пройти.
В спальне с тех пор практически ничего не изменилось, разве что кальян, тогда был стеклянный и бирюзовый, а сейчас из темного дерева, и одеяло не бордовое, а фиолетовое. Или это не одеяло. О, Мерлин! Дамблдор лежит поперек кровати лицом вниз в фиолетовой мантии, той самой, в которой он был в Министерстве, как-то нелепо выгнув руку. Вряд ли это нормально. Я пытаюсь его перевернуть и устроить в более удобной позе. Он очень бледный, пульс слабый и прерывистый. Позвать бы Помфри, но я почему-то уверен, что она, как и тот старик, не пройдет через камин. Я присаживаюсь на краешек кровати и решаюсь его разбудить. Он открывает глаза и испуганно отстраняется.
– Альбус, это я. Вы меня узнаете? – шепчу я, говорить все еще больно.
– Как ты сюда попал? Только не говори мне, что я забыл закрыть камин, – отвечает Дамблдор с вымученной улыбкой.
– Не скажу, – я в ответ невольно улыбаюсь. – Альбус, вам нехорошо?
Он вдруг хватается за сердце.
– Может быть, пропустите Помфри?
– Не надо никого, просто у меня был насыщенный день, – отмахивается он.
Да уж, насыщенный. От ссадины, наверное, шрам останется.
– Не останется, – я и не заметил, что он смотрит своим рентгеновским взглядом.
– Альбус, прекратите.
– Не буду, не буду.
Дамблдор, морщась, пытается сесть в кровати, после нескольких неудачных попыток я подкладываю ему под спину несколько больших подушек, и он с моей помощью садится.
– Ты зачем встал? Со сломанными ребрами, – произносит он с укором.
– А вы зачем скрываетесь? Только не говорите, что спали. Ни за что не поверю.
– Ничего страшного, расклеился немного.
Ничего себе немного. О, кажется, я знаю, что надо делать. Я кладу руку ему на лоб и нашептываю его любимое заклинание. То самое, которое он не раз применял ко мне, которое забирает боль и слабость, а отдает тепло и силы. У меня, может быть, не очень хорошо получается, и сил не так уж много, но все же Дамблдору становится лучше.
– Кстати, к вам старик заходил.
– Какой старик?
– Ну тот, из галлюцинаций.
Дамблдор наклоняется в мою сторону и встревожено спрашивает:
– Северус, у тебя галлюцинации? – он выставляет руку вперед. – Сколько пальцев на руке?
– Когда я лежал там, в башне, то решил, что вы и тот старик – галлюцинация. А потом он растворился в воздухе возле кровати.
– Сколько пальцев на руке?
– Прекратите. Пять пальцев на руке, – сдаюсь я.
Он смеется и откидывается на подушки.
– Этот, как ты говоришь, старик, совсем не галлюцинация.
– Да я уже понял. Поговорите со мной, – меня опять бросает в дрожь, – просто говорите со мной.
– О чем ты хочешь поговорить?
– Что вы делали в Министерстве? – я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы не заплакать.
– Ах да. Тебя отпустили под мою ответственность. Я представил тебя как шпиона ордена Феникса. Слушание по твоему делу через неделю.
– И что, все так просто?
Резко поменявшись в лице, он вдруг схватил меня за руку.
– Ничего не просто. Они просто так никого не отпускают, сажают всех без суда. Крауч метит в кресло министра, у него новый курс: кто не за нас, тот против нас, а ты пожиратель смерти, человек из ближнего круга с меткой. Краучу пришлось уступить мне, не может же будущий министр открыто конфликтовать с председателем Визингамота, но я не могу быть председателем на твоем слушании, потому что выступаю как главный свидетель. Скорее всего, председательствовать будет Крауч. Если ему удастся найти против тебя улики, он тебя посадит, мне же в отместку и посадит. Я уже предлагал тебе лучший вариант, но, как ты сказал, старый маразматик не сообразил, что тебе будет неприятно видеть сына Джеймса.
Ого, приступ откровенности? Что он мне там предложил? Я пытаюсь поймать взгляд Дамблдора, но он уже отвернулся к окну и игнорирует меня.
– Простите меня.
Я выгляжу как провинившийся школьник перед директором. Так оно и есть. Но я знаю, как привлечь его внимание.
– Ну хорошо, хорошо. Я согласен. Но это только между нами. Поклянитесь. Дайте мне слово! – если он может требовать, почему же я не могу.
– Слово, Северус, о том, что я никогда не открою в тебе лучшие черты? – вздыхает Дамблдор. – Если ты настаиваешь…
– Настаиваю, – не хватало еще, чтобы все узнали о моем позоре.
– Я предлагаю тебе должность школьного преподавателя зельеварения, – он изучающим взглядом смотрит на меня.
– Зачем я вам?
– Боюсь, я сейчас немного нездоров, чтобы ответить на твой вопрос.
Так, надо подумать. Лорда нет, исследований нет, идти мне все равно некуда. И не смотри на меня так, я уже согласился.
– Хорошо, Альбус, пусть будет по-вашему.
Он над чем-то задумывается, а я вдруг чувствую ужасную усталость. Хочется свернуться калачиком и проспать дня два или даже три, а потом проснуться и обнаружить, что мне все это приснилось.
– Я, наверное, пойду, – произношу я в нерешительности.
– Тебе лучше не покидать пределы Хогвардса до слушания. У тебя появилось много врагов. Мой кабинет – сейчас самое безопасное место для тебя.
Можно подумать, его это когда-то волновало. Я мысленно возмущаюсь, но все равно послушно перехожу в кабинет. В итоге Альбус получил то, что хотел, а я получил мнимую свободу и легальное положение. И на том спасибо.
