Глава 17. ПробуждениеЖивые, вставай-подымайся,
будь счастлив, кто снова живой,
на первый-второй рассчитайся,
ряды поредевшие сдвой.
Чисты ваши тонкие руки,
ясна ваших глаз синева,
цена за минувшие муки
ничтожна, как дым и трава.
Выпроводив гостей, Матушка Ветровоск зашла в сарай и остановилась над Карцером. Ей приходилось возвращать людей к жизни. Но тут вопрос был: захочет ли он сам вернуться? Есть такие упрямые люди.
Как поняла Матушка из газеты и ваймсова рассказа, основная причина, побудившая Карцера предпринять попытку самоубийства, была та, что никому никогда не удавалось заставить этого человека делать то, что он не хочет. А таковые попытки, судя по многочисленным старым шрамам, неоднократно имели место быть. «Моё тело – это только моё дело, - читалось в этих шрамах. - Хотите меня повесить? А вот вам всем! О своём теле решения принимаю только я сам». Только вот, он явно не рассчитал, что может выжить. Значит, предстоит много работы.
Она чиркнула спичкой, зажигая свечу. Её свет будет путеводным маяком, потому как Матушка намеривалась отправиться туда, откуда мало кто может вернуться.
***
В мире Смерти Карцер стоял посреди пшеничного поля, и волны спелых колосьев колыхались вокруг него, подчиняясь неощутимому ветру.
- УРОЖАЙ ВАЖЕН, - сказал ему Смерть.
Но Карцеру было сложно смириться.
- Зачем ты привёл меня сюда? В конце концов, я тот, кто мнёт колосья…
- СКОРЕЕ ТОТ, КТО ВЫДИРАЕТ ИХ С КОРНЕМ, - поправил Смерть. Он наклонился и сорвал колосок. – НО ВЗГЛЯНИ, НЕКОТОРЫЕ КОЛОСЬЯ ПОРАЖЕНЫ СПОРЫНЬЁЙ.
- Некоторые, но не все, - возразил Карцер, вспомнив суд.
- ВЕРНО. НО СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ. ЕСТЬ ТОЛЬКО Я.
Множество жизней-колосьев казались золотистым светом. Кощунственно было даже помыслить об их уничтожении. В сознании как будто зажгли свечу.
И в этот, редкий для Карцера момент прозрения, в чёрном небе мира Смерти внезапно появилась совершенно тривиальная дверь. Деревянная, покрытая облупившейся серой краской, и даже чуток скрипучая.
Дверь открылась, и оттуда выглянула худая носатая старуха. Окинув пронзительными синими глазами окружающую действительность, и кивнув Смерти как старому знакомому, она обратилась к Карцеру, открывшему от изумления рот.
- Хорошо тебе тут? - осведомилась старуха. – Тепло, светло и мухи не кусают?
- Что? - карцерово прозрение, не выдержав зрелища старой тётки в небе, растаяло, не успев оформится в связную мысль.
- Я понимаю, что отсюда не хочется уходить, - терпеливо пояснила она. - Но я могу вернуть тебя обратно в мир живых прямо сейчас.
- А, - не без ехидства «припомнил» Карцер, - ты о том самом мире, где меня ждёт виселица?
- Точно, - подтвердила старуха. И протянула руку. - Или иди сюда, или оставайся.
Карцер посмотрел на протянутую ему руку – никто никогда не подавал ему руки. Проигнорировать такое? Он повернулся к Смерти.
- МЫ ВСТРЕТИМСЯ В КОНЦЕ ТВОЕГО ПУТИ, - пообещал Смерть.
- Да, спасибо, что напомнил, - поморщился Карцер. – Не верь, если тебе будут говорить, что ты плохой собеседник, - и ухмыльнулся ему.
Затем вцепился в старухину руку и начал падать в небо.
Падать было неприятно. Карцера замутило. Ни верха, ни низа, лишь пустота и холод. Только тепло человеческой руки не давало ему «потеряться».
- Возвращаться всегда тяжело, - сказала ему Матушка.
Карцер скорчился на полинялом лоскутном одеяле. Боль вспомнила о его существовании, и хлынула в его тело, неприятнейшим образом напомнив, что он, к сожалению, ещё не умер.
- Выпей это, - ему в лицо ткнулся край чашки. Небезопасный трюк, ибо на такие действия у Карцера всегда было готово противодействие.
Неопределённость – неуверенность – агрессия. Вот что служило лейтмотивом поведения Карцера.
Неопределённость его места в мире прождала неуверенность. Родившийся в карцере, и проведший свою жизнь в тюрьмах, он, тем не менее, смутно подозревал, что не там должно быть место человека. Агрессия же была его способом реагировать на окружающий мир, состоящий, в основном, из решёток.
Карцер открыл глаза, и уставился в лицо Матушки Ветровоск испытывающим взглядом, решая, можно ли ей доверять. И пока он этого не решил, глоток из чашки он так и не сделал. Матушка терпеливо ждала, стараясь не делать резких движений. Нянюшка Ягг, знавшая её всю жизнь, поразилась бы непривычно мягкому матушкиному выражению лица. Наконец, Карцер нашел, что искал в лице Матушки и решился отпить из чашки.
***
Матушка просидела с раненым всю ночь, а под утро её позвали в соседнюю деревеньку, где пала корова.
- Хорошая была корова, - бурчал коровий владелец, кровельщик Ткач. – Удойная, смирная…
- Да уж, помню, - ехидно встрял его сосед, ткач Пекарь. – Такая была вреднющаяя, как-то тебя самого рогом чуть не подвесила за погремушки.
Матушка Ветровоск переводила взгляд с одного соседа на другого. Падёж скота это всегда событие, на которое сбегаются посмотреть всей деревней. Это уж как их укипаловкой не пои. И ведьма, в таком представлении, зачастую играет центральную роль. Сперва деревенские припомнят все смешные, глупые и травматичные случаи с этой коровой. Причём хозяева упомянутой скотины, поминают только положительные стороны владения данной коровой, игнорируя отрицательные. Потом пойдёт ритуальная перепалка деревенских, возможно с руко-, коромысло-, или ведроприкладством. Ведьме в таком случае достаётся роль арбитра. И обычно Матушка вволю оттягивалась на таких событиях. Но сегодня с недосыпа, ей было совершенно влом выслушивать всю эту галиматью.
- Вот что, - возлагая длань на бурый коровий бок, изрекла Матушка драматичным голосом, - эта корова померла от... – крошечная заминка, кто не знал, не догадался бы, когда подходящая выдумка приходила на ум: - … крошевовздрагивавшего пандекотита.
Несуразное название произвело должный эффект на неграмотных деревенских, выразивших своё восхищение и ужас дружным ахом.
- Поэтому мне надо взять образцы мяса, - продолжила не чуждая практицизма Матушка. – Чтобы узнать, не ядовито ли оно. Рёбрышки подойдут. И задняя часть – в ней, обычно, самый яд, - добавила она, мрачно понижая голос.
- У вас-то ведь теперь живёт убийца из самого Анкморпорха, - почтительно припомнил хозяин коровы, - так стал быть, две порции надо?
***
Карцер проснулся около полудня с привычной уже болью в повреждённых руке и колене, и непривычным ощущением, что его кто-то ест. Повернув голову, он встретился глазами с одной из матушкиных коз.
Коза жевала его куртку, с лёгким интересом наблюдая за встающим из сена человеком. Две другие козы жевали штаны и ботинки Карцера. Таковы козы, если в сарае оставить что-либо несъедобное, оно непременно окажется в желудке козы.
Но не таков был Карцер, чтобы его можно было безнаказанно съесть. Убийца сузил глаза.
***
Путь до дома с частью коровьей туши, сложенной в тачку, занял какое-то время. И домой Матушка попала уже после полудня.
В сарае она глянула на мирно спавшего на своём месте Карцера, и внимательно осмотрела подкоп под дверью. Коз в сарае не было.
Вернувшись в дом, Матушка сделала чай, принесла чашку спящему Карцеру и пошла искать коз. А найдя, ей пришлось долго уговаривать их слезть с дерева.
***
Проснувшись, Карцер спросонья влез незажившей рукой в чашку ещё тёплого чая. Значит, добрая тётенька приходила сюда. Козы пугливо сгрудились в противоположном углу, подальше от неприветливого постояльца. Карцер не обратил внимания на их испуг. Он прикончил остатки чая, и высунул нос из своего убежища. Скучно сидеть в сарае. А козы неплохая компания, пока они не начинают жевать твою одежду.
Из дома выглянула давешняя старуха.
- Иди-ка сюда, - позвала она. – Да, и чашку принеси.
Карцер вернулся за чашкой, вызвав панику среди коз, и приволакивая ногу, с заключённым в лубок коленом, полудохромал, полудопрыгал до домика. Где носатая старуха в кухне перед очагом отбивала большие куски посыпанного солью мяса.
- Меня звать Эсмеральда Ветровоск, - представилась старуха. – Подай-ка перец. Я тутошняя ведьма, - тут она покосилась на Карцера, пытаясь определить его реакцию, каковой, впрочем не последовало, так как ведьм в тюрьмах не водилось, и он не знал как на них реагировать. - Так ты убийца?
Вопрос, прямо сказать, не из простых. Зато выбор прост: лги и медленно умирай или скажи правду, и тебя казнят. Причём, проделают это оперативно. Карцер в таких случаях обычно делал невинную мину, и притворялся, что не понимает не то чтобы сути вопроса, но и сам язык обращения.
Неопределяемое чувство, не дававшее Карцеру прикончить Ваймса и заставившее его поверить этой незнакомой старухе, повернуло его лицом к своей проблеме. Ну, да вопрос не из приятных. Но эта тётка всю ночь держала его за руку, пока он корчился от боли. Для человека очень тяжело, когда нельзя прикоснуться. А Карцер так охранял свои личностные границы, что прикосновение стало для него табу.
Матушка терпеливо ждала. Для переживших насилие восстановление отношений – самая сложная часть прощения.
Карцер открыл рот, но вовремя вспомнил, что языка нынче у него нет. Тогда он просто кивнул. Большое достижение для человека, по инерции отрицавшего свои преступления.
*Писано под раммштайновский Майн Тайль*
